CC BY
3
«Миллионы лет, пока для человека не существовало ориентиров культуры и цивилизации, основу его представлений о жизни, времени и пространстве составляли образы природы» [9, с. 109]. Возлюбленная в айпинских текстах обязательно должна понимать и любить природу Для автора, как и для героев его произведений, любовь к природе, умение понимать ее, воспринимать как живую субстанцию является важной (если не главной) составляющей бытия. Его героиням характерна очень тонкая душевная организация. Родство с природой присуще Марине из раннего рассказа «Лебединая песня» (1976), которая понимает песню птиц. «Девушка закрыла ладонями уши. Но даже так она слышала лебединую песню. Последнюю, прощальную. Она слышала каждой клеточкой своего тела, начиная с маленьких ступней и кончая длинными, хорошо развитыми пальцами рук с матово-темной от загара кожей» [4, с. 53]. Сожалеет о том, что утратила связь с природой, городская Марина из «Ханты, или Звезда Утренней Зари». Маэстро и Дженни умеют понимать друг друга, не прибегая к помощи слов, в едином желании постичь то, что большинству людей постичь невозможно, к примеру, Космос, и все то таинственное, что невозможно объяснить.
Образу Дженни характерны традиционные характеристики айпинской Возлюбленной, в том числе яркая внешность («Это черноволосая, гибкая, изящная тростиночка на берегу моря» [5, с. 237]), жизненная гиперактивность («В ней жизнь клокотала также бурно, как и на Ниагарском водопаде» [5, с. 247]). Такая детализация портрета героини, подробное выписывание ее образа помогает реализовать идею ее внеземного происхождения.
Библиографический список
Результаты исследования позволяют заключить, что собирательный образ Возлюбленной, как совокупность образов героинь разных произведений современного югорского писателя, обладает сходственными чертами характера, психологическими особенностями, внешними характеристиками и образом жизни. Вместе с тем образ Возлюбленной в творчестве Е.Д. Айпина не статичен, он постоянно эволюционировал, приобретая новые черты. Сначала он был безымянный, затем у Возлюбленных появились звучные и красивые имена: Марина, Селесте, Верджиния, Дона, Дженни. Любовные истории, которые всегда заканчивались в произведениях раннего творчества расставанием героев, сменил в последнем романе счастливый финал. «И от этого безграничного космического пространства, от невероятной близости вечной теперь в его жизни небесной посланницы Дженни и от немыслимой скорости движения его охватывает Неземной мучительный восторг..» [5, с. 410]. Но вместе с тем образ Возлюбленной сохраняет на протяжении всего творчества и типичные для авторского менталитета черты: мистичность, аристократизм, связь с миром природы. Он вбирает традиционные черты авторской прозы, в частности, это касается сцен интимной близости, которые лишены откровенности и максимально подчеркивают превосходство связи духовной над физической близостью. Е.Д. Айпину удается на протяжении всего творчества сохранить таинственность и загадочность образа Возлюбленной. Образ же идеальной Возлюбленной, реализующий авторскую мысль о гармонии отношений между влюбленными и первоистоке жизненного начала, предстает перед читателями в романе «В поисках Первоземли».
1. Комаров С.А., Лагунова О.К. Особенности самоописания в творчестве русскоязычного хантыйского прозаика Е.Д. Айпина. Уральский исторический вестник. 2018; Выпуск № 2 (59): 109-114.
2. Рябий М.М. Величие женских образов в лирической прозе и публицистике Еремея Айпина. Вестник Югорского государственного университета. 2015; Выпуск № 1 (36): 141-146.
3. Косинцева Е.В. Женские образы в хантыйской литературе: монография. Обско-угорский институт прикладных исследований и разработок. Ханты-Мансийск: ООО «Типография «Печатное дело», 2010.
4. Айпин Е.Д. Собрание сочинений: в 5 т. Осень в Твоем городе. Ханты-Мансийск: Издательский дом «Новости Югры», 2020; Т. 5.
5. Айпин Е.Д. В поисках Первоземли. Москва: РИПОЛ классик, 2019.
6. Сязи В.Л. Образ возлюбленной в прозе Е.Д. Айпина. Вестник угроведения. 2018; Т. 8, № 1: 69-76.
7. Ларкович Д.В. Миф о вечном возвращении в романе Е.Д. Айпина «В поисках Первоземли». Имагогология и компаративистика. 2021; № 15: 173-191.
8. Семенов А.Н. Мир, в котором ищут Первоземлю. Айпин Е.Д. В поисках Первоземли. Москва: РИПОЛ классик, 2019: 414-419.
9. Себелева А.В., Рымарева Е.Н. Трансформация архетипа «всемирный потоп» в мифологических сюжетах обских угров. Ученые записки Орловского государственного университета. Орел: Издательство Орловского государственного университета, 2017; № 1 (74): 109-114.
References
1. Komarov S.A., Lagunova O.K. Osobennosti samoopisaniya v tvorchestve russkoyazychnogo hantyjskogo prozaika E.D. Ajpina. Ural'skij istoricheskij vestnik. 2018; Vypusk № 2 (59): 109-114.
2. Ryabij M.M. Velichie zhenskih obrazov v liricheskoj proze i publicistike Eremeya Ajpina. Vestnik Yugorskogo gosudarstvennogo universiteta. 2015; Vypusk № 1 (36): 141-146.
3. Kosinceva E.V. Zhenskie obrazy vhantyjskojliterature: monografiya. Obsko-ugorskij institut prikladnyh issledovanij i razrabotok. Hanty-Mansijsk: OOO «Tipografiya «Pechatnoe delo», 2010.
4. Ajpin E.D. Sobranie sochinenij: v 5 t. Osen' v Tvoem gorode. Hanty-Mansijsk: Izdatel'skij dom «Novosti Yugry», 2020; T. 5.
5. Ajpin E.D. Vpoiskah Pervozemli. Moskva: RIPOL klassik, 2019.
6. Syazi V.L. Obraz vozlyublennoj v proze E.D. Ajpina. Vestnikugrovedeniya. 2018; T. 8, № 1: 69-76.
7. Larkovich D.V. Mif o vechnom vozvraschenii v romane E.D. Ajpina «V poiskah Pervozemli». Imagogologiya ikomparativistika. 2021; № 15: 173-191.
8. Semenov A.N. Mir, v kotorom ischut Pervozemlyu. Ajpin E.D. Vpoiskah Pervozemli. Moskva: RIPOL klassik, 2019: 414-419.
9. Sebeleva A.V., Rymareva E.N. Transformaciya arhetipa «vsemirnyj potop» v mifologicheskih syuzhetah obskih ugrov. Uchenye zapiski Orlovskogo gosudarstvennogo universiteta. Orel: Izdatel'stvo Orlovskogo gosudarstvennogo universiteta, 2017; № 1 (74): 109-114.
Статья поступила в редакцию 22.01.24
УДК 811
Pogodina Yu.Yu., Cand. of Sciences (Philology), senior teacher, Department of English for Professional Communication, Financial University under the Government
of the Russian Federation (Moscow, Russia), E-mail: yypogodina@fa.ru
ELEMENTS OF MYSTICAL REALISM IN THE POETRY OF NIKOLAY GUMILEV. The article studies evolution of N.S. Gumilyov's creativity from the point of view of manifestation of elements of mystical realism. From the denial of mysticism, declared in the manifesto of Acmeism as a literary school, Gumilyov gradually moved to an understanding of the word as the fundamental principle of the creation of the world and the aeonic folded eidos of further creation. Accordingly, the article examines the evolution of key images in the poet's work using the example of the image of a forest, images of animals and other significant concepts. By referring to memoirs and memories of the poet, the interest of N.S. Gumilyov in magic and the occult, using the example of specific texts to demonstrate the influence of this hobby on the evolution of his poetry. The motivating reason for turning to magic was, in our opinion, not only a fascination with the theories of the occult, but also a desire for an active transformation of reality, as well as active work with the image of Don Juan, which was significant for Gumilyov, which was for the poet his life and creative mask and one of his favorite social roles.
Key words: Gumilyov, acmeism, occultism, mystery, mystical realism
Ю.Ю. Погодина, канд. филол. наук, ст. преп., Финансовый университет при Правительстве РФ, г. Москва, Е-mail: yypogodina@fa.ru
ЭЛЕМЕНТЫ МИСТИЧЕСКОГО РЕАЛИЗМА В ПОЭЗИИ НИКОЛАЯ ГУМИЛЕВА
Статья посвящена вопросам эволюции творчества Н.С. Гумилева с точки зрения проявления в нем элементов мистического реализма. От отрицания мистицизма, декларированного в манифесте акмеизма как литературной школы, Гумилев постепенно перешел к пониманию слова как первоосновы сотворения мира и эонического свернутого эйдоса дальнейшего творения. Соответственно, в статье рассматривается эволюция ключевых образов в творчестве поэта на примере образов леса, животных и других значимых концептов. С помощью обращения к мемуарам и воспоминаниям о поэте доказана заинтересованность Н.С. Гумилева в магии и оккультизме, на примере конкретных текстов продемонстрировано влияние этого увлечения на эволюцию его поэзии. Побудительной причиной обращения к магии стало, по нашему мнению, не только увлечение теориями оккультизма, но и желание деятельного преобразования действительности, а также активная работа со значимым для Гумилева образом Дон-Жуана, который был для поэта его жизненной и творческой маской и одной из любимых им социальных ролей.
Ключевые слова: Гумилев, акмеизм, оккультизм, мистерия, мистический реализм
Поэзии Николая Гумилева посвящены многочисленные диссертационные исследования и монографии, научные статьи и учебные пособия. При обширной библиографии изучения творчества поэта тем не менее остается ряд нерешенных противоречий, среди которых - отношение Н.С. Гумилева к непосредственному и опосредованному мистическими и магическими мотивами отражению действительности в поэзии.
Как теоретик акмеизма, Гумилев настаивал на воспевании действительности в ее предметном и телесном воплощении, что и представляло собой главный элемент противопоставления акмеизма - символизму. При всей самобытности и концептуальной глубине акмеизма первоначально он формировался именно как оппозиция символизму и эксплицитно декларировал внимание к физическому воплощению действительности как таковому. В то же время в позднем творчестве Н.С. Гумилева рамки акмеизма были «разомкнуты», стали возникать мотивы, сближающие поэта с мистикой и мистерией.
В последнее время появилось много работ, посвященных обращению Гумилева к мистериальным традициям: гностическому и масонскому учению, трудам Е.П. Блаватской, док. Папюса и др. Н.А. Богомолов, С.Л. Слободнюк, М. Баскер, Р Эшельман и многие другие исследователи сделали в этом направлении немало. Но, как нам представляется, не было реализовано самого существенного -попытки объяснить причину обращения Гумилева к мистериальным традициям.
Цель исследования - выявить элементы мистического реализма в творчестве Николая Гумилева и показать, каковы побудительные причины поэта, обратившегося к этой тематике.
Задачи исследования:
- обобщить историю исследования мистических и оккультных мотивов в творчестве Николая Гумилева в отечественном и зарубежном литературоведении;
- показать паттерны реализации оккультных и мистериальных мотивов в стихотворениях Гумилева;
- выявить элементы мистического реализма в творчестве поэта.
Научная новизна исследования обусловлена тем фактом, что в нем предпринята попытка разрешения антиномии между реальным и мистическим в творчестве Николая Гумилева, давно обращавшей на себя внимание исследователей его текстов.
Теоретическая значимость исследования обусловлена обращением к творчеству одного из наиболее значимых поэтов Серебряного века, который был как теоретиком, так и практиком написания стихотворений и активно реализовывал свои теоретические посылки в практике стихосложения.
Практическая значимость работы обусловлена возможностью применения выявленных закономерностей в практике проведения таких учебных курсов, как «История отечественной литературы», «Литература Серебряного века», а также в специальных курсах и специальных семинарах, непосредственно посвященных творчеству Н.С. Гумилева.
Еще в 1931 году полемику по вопросу о мистической составляющей творчества Н. Гумилева открыла статья И.Н. Голенищева-Кутузова «Мистическое начало в поэзии Гумилева» [1]. Однако вплоть до восьмидесятых годов большинством современников и исследователей Гумилев воспринимался как поэт, отражавший в своей лирике «конкретную действительность реального, внешнего мира, но едва ли затрагивавшего полутеневые области оккультизма, магии и снов» [2, с. 10].
Отметим, что высказывания самого Гумилева - как теоретика акмеизма -в статье «Наследие символизма и акмеизм», где он прямо отмежевывается от символистской тематики «мистики, оккультизма и теософии», давали некоторые основания для создания литературоведческого «мифа» о «солнечном», антимистическом характере его поэзии. «Признанной целью новой школы, - пишет другой авторитетный западный ученый Р. Поггиоли, - была красота, сотворенная из сущности конкретных веществ, а не из теней сновидений». А что касается области магического, то Гумилев, по его утверждению, «отказался от соблазна блуждать по сферам метафизики и оккультизма и вместо того с отважной решимостью вошел в материальный, физический мир» [2, с. 11].
Настоящее исследование является попыткой предложить новую концепцию художественного мифологизма Гумилева, ядром которого является теория поэтического слова, которое выступает в статусе мифотворческого и магического стержня его творчества. Мифопоэтические и магические представления о сущности и назначении поэта в корне преобразуют представления о природе слова, позволяют по-новому осветить этапы его творческого пути, понять логику его художественных решений, систематизировать его историософские воззрения, объяснить ряд закономерностей его образной системы, специфику претворения архаических и новейших (теософских) мифов в авторский миф.
При таком подходе к поэзии Гумилева, несомненно, возникают противоречия и вопросы: почему в его позднем творчестве наблюдается значительный тематический сдвиг и новый элемент мистицизма? Откуда он мог появиться у поэта, решившего отказаться «блуждать по сферам метафизики и оккультизма»? Так, например, ГП. Струве в одной из своих статей о Н.С. Гумилеве отмечает, что в его книгах «Костер» и «Огненный столп» «неожиданно зазвучали ноты, всего больше сближающие его с Тютчевым - поэтом тайновидения и тайнослушания» [3, с. 33-34].
Достоверно известно, что Н.С. Гумилев был знаком с «мистическими» трудами Папюса и Элифаса Леви, об этом сохранились свидетельства самого поэта.
Так, он еще в 1906 году написал В. Брюсову: «Теперь я вижу что оригинально задуманный галстух или удачно написанное стихотворение может дать душе тот же трепет, как и вызыванье мертвецов, о котором так не красноречиво трактует Элифас Леви» [4, с. 41]. В беседах с П.Н. Лукницким Ахматова засвидетельствовала: «Папюса привез в 7-м году на дачу Шмидта. Мне оставил. Сначала в 6 году написал» [5, с. 176].
Мы согласны с мнением Н.А. Богомолова, который полагает, что «при своей начитанности и явной заинтересованности в данной сфере у него наверняка были на слуху произведения и других известных деятелей оккультизма, как русского, так и иностранного» [6, с. 114].
Далее Н. Богомолов отмечает, что сама по себе оккультная традиция обладает рядом специфических качеств, которые следует принимать во внимание, ибо они являются конструктивным началом, обусловливающим архитектонику оккультного знания [6, с. 114]. Вследствие сугубо устной, эзотеризированной передачи в самой традиции образовались, с одной стороны, пробелы, с другой - труднообъяснимые противоречия. Фактически все тексты трудны для герменевтического истолкования в силу их нарочитой зашифрованности. Даже сами теософы, истолкователи «древней мудрости», признают «заведомую фрагментарность» собственного учения. Так, Е.П. Блаватская писала: «Египетские жрецы забыли многое, но они ничего не изменили. Утрата большей части первоначального учения явилась следствием внезапных смертей некоторых великих Иерофантов <...> Все, что евреи заимствовали из Египта через Моисея и других Посвященных, было достаточно запутано и искажено в позднейшие времена; но то, что получила от тех и других наша церковь, еще более искажено и ложно истолковано» [7, с. 404-405].
Еще в большей степени это обстоятельство относилось к современному Гумилеву оккультизму, делившемуся на громадное число школ и частных «наук», среди которых были как вполне традиционные, типа магии (как белой, так и черной), алхимии, астрологии и пр., так и достаточно новые, типа теософии. «Вряд ли можно полагать, - пишет Богомолов, - что многие современники, в том числе и Гумилев, владели системой оккультных знаний во всем ее объеме, если такая система вообще существовала» [6, с. 113]. Оккультизм представлял собой некое «лоскутное одеяло» разнообразных учений и течений, бессистемное и восходящее дискретным образом к разным учениям.
Можно согласиться с соображением, высказанным по этому поводу исследователем оккультизма К. Уилсоном, который пишет, что «страсть заниматься магией - это фундаментальная страсть человека вызывать восхищение у других людей» [8, с. 300]. «Роберт Грейвс говорил мне, - отмечает в своей книге К. Уилсон, - что многие молодые люди бессознательно используют разные формы колдовства, соблазняя девушек» [8, с. 133]. В контексте того значения, которое Н.С. Гумилев придавал образу Дон Жуана как литературной и социальной маске, такая мотивация могла быть для него значима. Примечательно, что приемы магического воздействия Гумилев неоднократно применяет в некоторых ранних произведениях. Например, в стихотворении «Жираф» (1907), где лирический герой пытается совершить сеанс своеобразного магического гипнотизирования через «рассказывание», то есть, в сущности, через слово:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далеко, далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя [9, с. 103].
Лирический герой как бы «заговаривает» девушку, пытаясь избавить ее от печального настроения с помощью слова, причем, как это часто бывает в текстах заговоров и магических формул, проговариваемое не связано с желаемым результатом.
В творчестве Гумилева, таким образом, проявляет себя та же тенденция, которая была характерна для Осипа Мандельштама и «малого акмеиста» Михаила Зенкевича: предметы и жизненные ситуации у него оказываются символами всеобщего. Но если Мандельштам и Зенкевич сохраняют цвет, запах и пр. т. е. плоть мира, то Гумилев эту телесность развоплощает. Так, в одном из самых знаменитых поздних стихотворений «Заблудившийся трамвай» трамвай не имеет конкретных черт, «зеленная» - уже не конкретная овощная лавка, Индия - не Индия как таковая, а Индия Духа - в творчестве Н.С. Гумилева намечается тенденция к символизму.
Гумилев декларирует стремление к любви к здешнему миру, к повседневности и красоте обыденных вещей, но, чтобы его полюбить, он одевает его ореолом тайны, экзотики, удивительных стран и путешествий. Анна Ахматова и Осип Мандельштам воспринимали мир таким, каков он есть и видели и умели внушить читателям красоту обычных вещей. Ср., например, стихотворение Ахматовой 1909 года:
На рукомойнике моем Позеленела медь, Но так играет луч на нем, Что весело глядеть [10, с. 14].
Николай Гумилев, с одной стороны, обращался к необычной, экзотической стороне мира (редкости дальних странствий, фигурирующие в его стихах, часто возникают именно для этой цели), с другой стороны, преодолевал быт: трамвай у него - уже вообще не трамвай. Тем самым он заставляет нас полюбить эту землю и это небо, потому что он их так увидел: это здешние вещи, и они прекрасны.
Образы, используемые Н.С. Гумилевым, от раннего творчества к позднему, переживают трансцедентную эволюцию: так, например, в стихотворении 1910 года «У камина» дважды упоминается образ леса: Цепи грозных гор, лес, а иногда Странные вдали чьи-то города, И не раз из них в тишине ночной В лагерь долетал непонятный вой. «Мы рубили лес, мы копали рвы, Вечерами к нам подходили львы [9, с. 177].
Спустя несколько лет, в «Огненном столпе», образ леса наполняется уже символической семантикой и дополняется элементами чудесного и мистического мира:
В том лесу белесоватые стволы Выступали неожиданно из мглы...
Может быть, тот лес - душа твоя, Может быть, тот лес - любовь моя,
Или может быть, когда умрем,
Мы в тот лес направимся вдвоем [9, с. 311].
Отметим, что у другого представителя акмеизма - Осипа Мандельштама -образ леса с самого начала был наполнен сакральной семантикой. О. Лекманов отмечает в качестве «программного» стихотворения акмеизма "Notre Dame" Мандельштама, где собор перевоплощается в лес:
Стихийный лабиринт, непостижимый лес, Души готической рассудочная пропасть, Египетская мощь и христианства робость, С тростинкой рядом - дуб и всюду царь - отвес [цит. по: 11].
Ту же траекторию эволюции от конкретного к мистериальному в творчестве Гумилева можно проследить в образах звёзд, грота и особенно - в образах
Библиографический список
животных. Они все тоже двуипостасны и магичны и выступают как своего рода символы: начиная с жирафа, кончая леопардом (с неопаленными усами). Таким же образом в поэтическом мире Н.С. Гумилева бытовые вещи и помещения (типа трамвая, книг, библиотеки, конторы, комнаты) преображаются и разво-площаются.
Магическое понимание слова находит наиболее яркое эксплицитное выражение в стихотворении «Слово» [9, с. 312], в котором слово предстает в виде синкретического объекта, соединяющего в себе христианские и магические эманации. Слово-Логос инициирует созидание сакрального мира, в то же время развоплощаясь в слово-плоть («дурно пахнут мертвые слова»). Эта тема продолжается в «Поэме начала» - идея первослова, которое, подобно борхесовскому Алефу, содержит в себе зерно развития всех сущностей творимого мира. Это первослово проецируется на восточные ритуалы (слово «Ом»), на евангелический концепт Слова-Логоса как ипостаси Бога, на пифагорейские представления о числах как сакральных знаках («не решаясь обратиться к звуку, / тростью на песке чертил число») и на мотивы поисков Чаши Грааля как первоосновы всего сущего.
Соответствующее отношение к слову проецируется на восприятие Гумилевым поэзии как таковой - в позднем творчестве поэта формируется новая концепция логоса и памяти, пронизанная мистериальными и оккультными мотивами.
Николай Гумилев прожил недолгую, но очень яркую творческую и человеческую жизнь, на протяжении которой он неоднократно выступал в роли первооткрывателя, «конкистадора». Теоретические постулаты литературной школы акмеизма, вдохновителем и первооткрывателем которой он выступил, получили со временем новое наполнение и были переосмыслены поэтом в мистическом ключе с учетом магической функции слова. От слова как материального воплощения символа Гумилев перешел к слову-Логосу как к свернутому «зерну» творения, первооснове творимого мира и его эйдосу. Тем самым мыслимый Платоном мир без лжи, в котором слова приравнены к эйдосам, сбылся в литературной вселенной Николая Гумилева: слово, понимаемое как приравненное к первооснове сущности объекта, не может являться причиной порождения лживых высказываний. Это и предопределяет магический функционал слова. От «бытовой магии» в ее прикладном понимании Гумилев обращается к демиургическому функционалу слова как потенции творения.
1. Голенищев-Кутузов И.Н. Мистическое начало в поэзии Гумилева. От Рильке до Волошина: Журналистика и литературная критика эмигрантских лет. Москва: Русский путь, 2005: 280-283.
2. Баскер М. Ранний Гумилев: Путь к акмеизму. Санкт-Петербург: Русский Христианский гуманитарный институт, 2000.
3. Гумилев Н.С. Собрание сочинений: в 4 т. Москва: ТЕРРА-TERRA, 1991; Т. 3.
4. Бронгулеев В.В. Посредине странствия земного: Документальная повесть о жизни и творчестве Н. Гумилева: Годы 1886-1913. Москва: Эдиториал URSS, 1995.
5. Лукницкий П.Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. 1924-1925 гг. Paris: YMCA-Press, 1991; Т. 1.
6. Богомолов Н.А. Гумилев и оккультизм. Русская литература начала XX века и оккультизм. Москва: Новое литературное обозрение, 2000: 113-144.
7. Блаватская Е.П. Тайная доктрина. Космогенезис. Москва: АСТ, 2022.
8. Уилсон РА. Секс, магия и психоделия. Москва: Клуб Касталия, 2017.
9. Гумилев Н.С. Стихотворения и поэмы. Ленинград: Советский писатель (Ленинградское отделение), 1988.
10. Ахматова А.А. Собрание сочинений: в 6 т. Москва: Эллис Лак, 1998; Т. 1.
11. Лекманов О.А. Об одном стихотворном манифесте акмеизма. Available at: https://gumilev.ru/acmeism/6/ References
1. Golenischev-Kutuzov I.N. Misticheskoe nachalo v po ezii Gumileva. OtRil'kedo Voloshina: Zhurnalistika iliteraturnaya kritika 'emigrantskih let. Moskva: Russkij put', 2005: 280-283.
2. Basker M. Rannij Gumilev: Put' k akmeizmu. Sankt-Peterburg: Russkij Hristianskij gumanitarnyj institut, 2000.
3. Gumilev N.S. Sobranie sochinenj: v 4 t. Moskva: TERRA-TERRA, 1991; T. 3.
4. Bronguleev V.V. Posredine stranstviya zemnogo: Dokumental'naya povest'o zhizni i tvorchestve N. Gumileva: Gody 1886-1913. Moskva: 'Editorial URSS, 1995.
5. Luknickij P.N. Acumiana: Vstrechis AnnojAhmatovoj. 1924-1925 gg. Paris: YMCA-Press, 1991; T. 1.
6. Bogomolov N.A. Gumilev i okkul'tizm. Russkaya literatura nachala XX veka i okkul'tizm. Moskva: Novoe literaturnoe obozrenie, 2000: 113-144.
7. Blavatskaya E.P. Tajnaya doktina. Kosmogenezis. Moskva: AST, 2022.
8. Uilson R.A. Seks, magiya ipsihodeliya. Moskva: Klub Kastaliya, 2017.
9. Gumilev N.S. Stihotvoreniya ipo'emy. Leningrad: Sovetskij pisatel' (Leningradskoe otdelenie), 1988.
10. Ahmatova A.A. Sobranie sochinenij: v 6 t. Moskva: 'Ellis Lak, 1998; T. 1.
11. Lekmanov O.A. Ob odnom stihotvornom manifeste akmeizma. Available at: https://gumilev.ru/acmeism/6/
Статья поступила в редакцию 26.01.24
УДК 811.11:811.131
Savvateeva I.A., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Foreign Languages, Irkutsk National Research Technical University (Irkutsk, Russia),
E-mail: savvrina@mail.ru
BEHAVIOUR IN THE TERMINOLOGICAL SYSTEMS OF ITALIAN AND ENGLISH LANGUAGES. The main content of the article is a comparative analysis of the fundamental terms in the behavioral sciences. There are Italian (behaviorismo, comportamentismo) and English (behaviorism). The study of terminological variation, development and integration of terms in the language of science allows to analyze the scope of correspondence in the concepts of these terms in the compared languages. The main research emphasis is on the linguistic substance of terms expressing the category of behavioral relations. As a result of the study, it is found that the Italian language develops its own terminological apparatus in the behavioral sciences in the linguistic and cultural aspect. It is explained by linguistic and cultural factors in the formation of terms. The Italian terms have a key component with the meaning "act together" and "relations" component (attegiamento). The English term behaviorism nominates a way of conducting psychological or behavioral sciences. It has the potential to nominate new scientific disciplines in other linguistic cultures.
Key words: term, terminology, behavior, relations, behaviorism, scientific worldview
И.А. Савватеева, канд. филол. наук, Иркутский национальный исследовательский технический университет, г. Иркутск, E-mail: savvrina@mail.ru
5б7
