CC BY
3
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ
УДК 82-17 DOI: 10.31249/Htzhur/2024.63.06
М.Ю. Осокин
© Осокин М.Ю., 2024
ЕЛАГИНОМАХИЯ. II. «БЕЗУМНОЙ РИФМАЧ» Н. ПОПОВСКОГО: ЛОМОНОСОВ КАК APOLLO ROSSIACUS И РОССИЙСКИЙ АПОЛЛОН
Аннотация. Статья обосновывает атрибуцию «Безумного рифмача» Николаю Поповскому. Сатира надежно опознается по лестному «титулу», упоминаемому в письме М.В. Ломоносова к И.И. Шувалову, и ряду косвенных признаков, таких как обращение к Шувалову «Меценат», встречающееся в его «Письме о пользе наук» (1756), горацианство и фразеологические сближения с переводами Поповского из Горация. Ломоносов писал Шувалову, что Поповский, называя его «российским Аполлоном», использует традиционный прием школьной риторики, однако все они несомненно учитывали, что в 1750-е годы, после реформы стихосложения и возникновения спора о первенстве, это звучало не просто как риторическая похвала, но как определение места в литературной иерархии. В 1753 г. школьная аллегория оживает и начинает генерировать сюжеты: у Поповского Аполлон может превратить Елагина в животное, подобно Минерве, превратившей хвастливую Арахну в паучиху; в сочиненной девять месяцев спустя немецкой песне (Bänckel-Sänger-Lied auf Lomo-nossoff, 1754) противостояние Ломоносова Сумарокову описывается как состязание Аполлона с сатиром Марсием. Ломоносовская критика Сумарокова в «Безумном рифмаче» почтительно приглушена. Шувалов хотел скандала, но сатира оказалась слишком затянутой, академической, гора-цианской и недостаточно острой, что объясняет ее относительную редкость в рукописных сборниках.
Ключевые слова: Н.Н. Поповский; М.В. Ломоносов; А.П. Сумароков; сатира; литературная полемика; литература XVIII в.
Получено: 17.11.2023 Принято к печати: 10.12.2023
Информация об авторе: Осокин Михаил Юрьевич, кандидат филологических наук, независимый исследователь, Таиланд.
ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-3054-280X
E-mail: mike.osokin@gmail.com
Для цитирования: Осокин М.Ю. Елагиномахия. II. «Безумной рифмач» Н. Поповского: Ломоносов как Apollo Rossiacus и Российский Аполлон // Литературоведческий журнал. 2024. № 1(63). С. 110-130.
DOI: 10.31249/litzhur/2024.63.06
Mikhail Yu. Osokin
© Osokin M. Yu., 2024
ELAGINOMACHIA.
II. THE MAD RHYMER BY N. POPOVSKY: LOMONOSOV AS APOLLO ROSSIACUS AND RUSSIAN APOLLO
Abstract. This article provides evidence for attributing The Mad Rhymer (1753) to N. Popovsky. The satire is identified by the flattering "title" in Lomonosov's letter to Ivan Shuvalov, and some indirect signs such as an appeal to chamberlain Ivan Shuvalov as "Maecenas", the Horatianism and phraseological similarities to Popovsky's translations of Horace. Lomonosov wrote that Popovsky referred to him as the "Russian Apollo", using only the traditional method of school rhetoric. At the same time, they undoubtfully took into account that in the 1750s, after the reform of Russian versification, this "title" sounded not only just as a rhetorical praise, but also as a designation of one's place in the literary hierarchy. In a German song "Banckel-Sanger-Lied auf Lomonossoff" composed the following year, the confrontation between Lomonosov and Sumarokov is described as the contest between Apollo and the satyr Marsyas. Lomonosov's critique of Sumarokov in The Mad Rhymer is respectfully reduced. Shuvalov sought scandal, but Popovsky's satire was too lengthy, overly academic, and not sharp enough. This explains its relative rarity in manuscript collections.
Keywords: N.N. Popovsky; M.V. Lomonosov; A.P. Sumarokov; satyre; literary controversy; literature of the 18th century.
Received: 17.11.2023 Accepted: 10.12.2023
Information about the author: Mikhail Yu. Osokin, PhD in Philology, Independent Researcher, Thailand.
ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-3054-280X
E-mail: mike.osokin@gmail.com
For citation: Osokin, M. Yu. "Elaginomachia. II. The Mad Rhymer by N. Popovsky: Lomonosov as Apollo Rossiacus and Russian Apollo''". Litera-turovedcheskii zhurnal, no. 1(63), 2024, pp. 110-130. (In Russ.)
DOI: 10.31249/litzhur/2024.63.06
Напомню прозою содержание сатиры «Безумной рифмач» (БР), которая опубликована в первой части статьи1. Автору всегда нравилось писать стихи и теперь он, ободренный Шуваловым, берется сочинить ему похвалу, но опасается критиков - толпы «завистников», которые изойдут злобой, прицепившись всего к одному слову, пришедшемуся не по вкусу. Каждый раз приступая к сочинению стихов, поэт представляет толпы недоброжелателей, которые будут порицать его рифмы, почитая их основой стихотворства. Он не против дружеской приватной критики, помогающей совершенствоваться, ибо только глупцы из гордости не любят правды и предпочитают, чтобы их лживо хвалили. Исправлять недостатки приятно, когда в критике нет ругательств и насмешек, но поэт, особенно начинающий, не может на это рассчитывать, когда даже сам «российский Аполлон», основоположник русской поэзии, не избежал клеветы, разделив в этом судьбу всех знаменитых поэтов. Критики, цепляясь к словам и рифмам и не обращая внимания на мысли, подобны волкам, которые пытаются укусить льва: они только ревут и воют с досады, клацая зубами и прыгая вокруг него, пока лев спокойно и презрительно наблюдает за их бессильной злобой. Разумный человек не нападет на разумного, увидев у него мелкие погрешности: все великие писатели древности почитали друг друга, не придираясь к мелочам. Тот, кто сам наделен умом и талантом, не завидует успехам носителей тех же качеств. Никчемные люди, напротив, чахнут от зависти и не могут радоваться жизни, если кого-нибудь не обругают: это придает смысл их существованию, даже если объект нападок не отвечает. Ругать и поносить свойственно тем, кто сам чувствует свою ничтожность и бездарность. Критики, «терзающие чужую славу»,
1 См.: ОсокинМ.Ю. Елагиномахия. I. «Безумной рифмач»: Н. Поповский или И. Барков? К ревизии рукописных литературных войн XVIII в. // Литературоведческий журнал. 2023. № 4(62). С. 95-116. БОГ 10.31249/1^^1/2023.62.06
подобны завоевателям, которые, входя в город, принимаются ради забавы нападать на мирных жителей. Все до единой добродетели терпят поругания от завистников: хула преследует добродетели, как тень тело. Всегда были критики, которые громят хорошие стихи, сами прославляясь нападками на них, такова судьба знаменитых стихотворцев: у Гомера был Зоил, у Вергилия - Карвилий. Дурные поэты, критикующие хороших, подобны торговцам, обманывающим для прибыли и кричащим, чтобы продать скверный товар втридорога, но объект сатиры - даже не поэт, а вовсе посторонний поэзии человек, с позором женившийся «несносный волокита», который рвется на Парнас и досаждает музам и Аполлону своим нестройным пением. Нельзя называть поэтом того, кто сложил несколько стихов, иначе придется сорок, способных воспроизводить человеческую речь, называть людьми. Елагин, критикующий Ломоносова, - черепаха, которая пытается сравняться с соколом, или ворона, которая пытается ранить орла. По совести, ему, памятуя о Минерве, превратившей в паука хвастливую ткачиху Арахну, следовало бы опасаться мести Аполлона, который способен превратить его в какого-нибудь зверя. Критика от него лестна, ибо хорошее не должно нравиться дурным людям. Брань от невежды - честь и похвала, от такого критика следует бежать, заткнув уши. Елагин сделал бы одолжение Сумарокову гораздо большее, если бы не называл его учителем, так как ученик не умеет выдержать метр, добавляя в него лишние слоги. Не в пользу учителя служат еще три обстоятельства: «нескладная» похвала, неуспех ученика в учении и признание, что учитель подбирает рифмы прямо в его присутствии. Не стоит полагать главное значение поэзии в умении рифмовать: дети на улице умеют рифмовать не хуже, и Елагин, если возьмет на себя труд их послушать, найдет в детских присказках немало таких рифм, которые сгодятся для его стихов (вместо тех, которые он сам не может подобрать, как сам признается). Елагин присваивает Сумарокову неподходящие титулы, поскольку неспособен хвалить, а может только завидовать и смеяться над тем, кому сам поневоле обязан. Когда Елагин начинал, то пародировал Ломоносова, пользуясь славой его имени. Причина такой славы - неоспоримый вклад Ломоносова в стихотворство, доказанный примером елагинского учителя: Сумароков, начинавший с подражаний другим (под «другими» подра-
зумевается Тредиаковский), стал писать легко и естественно, когда последовал Ломоносову, реабилитировавшему мужские рифмы и обогатившему поэзию.
III. «Горацианский» субстрат
Горацианский слой сатиры водит вокруг тех же двух имен -Поповский и Барков, они оба знали латынь и были переводчиками Горация. Поповский издал в 1753 г. «Письмо Горация Флакка о стихотворстве к Пизонам» и оды [13], а Барков в 1763 г. выпустит (под одной обложкой с «Наукой поэзии» в переводе Поповского) комментированные сатиры Горация в своем переводе, ранее ведшем рукописное существование; рукописный сборник остался в архиве Миллера с припиской при последнем стихотворении на л. 290: «Übersetzungen aus dem Horatius von Borkow»2. БР написан 6-стопным ямбом с парной рифмовкой aaBB - метр, которым Поповский перевел «Науку поэзии», а Барков - сатиры (у Баркова стабильнее спондеи первых стоп, ср. ударности начальных иктов в БР). Попробую зафиксировать ближайшие связи, не предвосхищая решение вопроса об авторстве.
«Что упражнение в стихах мне было нравно». - Ср. с «Письмом Горация» в переводе Н. Поповского: «Но обще будет всем сие в пиите нравно, / Когда напишет он полезно и забавно» [13, с. 18].
«Но ныне, Меценат, тобою ободрен». - Сатирик называет Меценатом Шувалова (а не Ломоносова, как решила Г.Н. Моисеева), и так же Шувалова называют Ломоносов в «Письме о пользе стекла» («А ты, о меценат, предстательством пред нею / Какой наукам путь стараешься открыть») и Поповский в «Письме о пользе наук и о воспитании во оных юношества <...> к его превосходительству Ивану Ивановичу Шувалову при заведении Московского университета» (1756): «Различны, меценат, к бессмертию
2 Г.Н. Моисеева описала его как не поддающийся датировке по филигра-ням («серая бумага без водяных знаков»), но предполагала, что он составлен до печатной книги, правда, аргумент, что «после выхода печатного издания рукописный список сатир, опубликованных в книге, не представлял собой особенного интереса» [8, с. 69], - несостоятельный. Допускаю, что часть сатир Барков мог перевести еще студентом.
дороги...» [17, т. I, с. 108], «Ты к славе, меценат, надежный путь избрал, / Что мусы возлюбил, что зреть их предприял...» [17, т. I, с. 110]. В отличие от исключенного из студентов непутевого Баркова, Поповский был зависим от меценатства, 6 сентября 1755 г. он прочтет оду «На <...> день тезоименитства <...> императрицы Елисавет Петровны» («Умолкните теперь, стихии.»), оставшуюся ненапечатанной, где была строфа:
Дни Августовы возрастила Ты нам, Монархиня, собой, Когда науки утвердила И купно с ними век златой. Меценат там наук любител[ь], Ученых общей покровител[ь], Прославлен в многих похвалах. Но ты счастливее три краты, Когда тол[ь] многи Меценаты Являются в твоих странах [16, с. 352].
К Меценату Гораций обращался напрямую в тексте, которым открывается первая книга сатир («Тантал» у Баркова): «Скажи мне, Меценат, что в мире ропщет всякой.» [1, с. 40], затем в сатире I.VI («Туллий» у Баркова): «Хотя ты, Меценат, с времен ведешь род давных...» [1, с. 85], и упоминал еще в нескольких, а также в одах, ср. Carm. II.XX («Non vsitata, nec tenui ferar...»): «Но верь, Меценас, что мой дух / Не будет в гробе роком строгим / Раз-сыпан с слабым телом вдруг» [13, с. 27].
«Великой дружбы знак сказать другому явно, / Как есть ли что-нибудь он сделал неисправно». - В «Искусстве поэзии» поэт уподобляется музыканту, который может дернуть не за ту струну, и охотнику, которому случается промахнуться: «Хотя погрешность в нем какая и случится, / Однако может он не трудно извиниться, / Когда я большу часть в ком добраго сыщу, / Охотно ма-лыя погрешности прощу» [13, с. 18]. Этот урок Горация Барков вспоминает в предисловии к сатирам: «Может быть благосклонный читатель найдет в сих переведенных мною сатирах что<->нибудь неисправное; но я желаю, чтоб худое<,> благополучно исправя, вспомнил следующий Горациев стих: Verum ubi plura nitent in
carmine, non ego paucis / Offendor maculis, то есть: Когда в стихах красы и силы больше есть, / То малыя готов погрешности я снесть. Есть ли же сей мой труд не исправен покажется, то я стараться буду в угодность любителей наук показать большие в подобных упражнениях успехи, сколько возможности и силы разума дозволят» [1, с. 38].
«Безумно нам тово стыдиться и краснеть». - Довод Горация о необходимости критики, которая служит поэту к исправлению: «Разумной человек стихов худых не сносит, / Где грубо, объявит, худое прочь отбросит, / Прикрасы лишния прикажет он отнять, / И темныя места яснее написать, / Заметит те слова, где можно усумниться, / Где должно выправить, сказать не поленится, / И будет Аристарх, не скажет, умолчу, / Я друга в мелочи обидеть не хочу» [13, с. 23].
«Они и белое хотят чтоб сделать чорным, /И самой доброй слог игралищем позорным, / Хоть словом вкусу их одним не угодишь... » - Критики хотят превратить хорошие стихи в игрушку на потеху толпы (позорный 'зрелищный, публичный'), это отсылает к знаменитой антитезе толпа vs поэт в сатире I.X (у Баркова -«Луцилию»), где говорится, что поэт должен довольствоваться небольшим числом читателей, не угождая низменным вкусам подлых людей. «Избранных» читателей Гораций противополагал «толпе» (turba) и «школьникам» (labores) в ст. 73-74, Барков перевел так: «К тому ж не тщись, чтоб им [стихам] простой дивился люд, / Иль хочешь угодить ты тем безумной твари, / Чтоб игрищ-ныя те стихи читали хари?» [1, с. 111].
«И вижу вкруг себя людей толпы велики / И слышу грубые ругательства и крики». - Горацианская антитеза толпа vs поэт, которая станет важной для русской поэзии XIX в., в том числе для А.С. Пушкина [20], вводится через это стихотворение: «толпы велики» устремляются на поэта с руганью, а поэт, возвышаясь над ними, уподоблен льву, который невозмутимо взирает на злобных волков.
«Как волки будучи томимы лютым гладом / И обступили лва кругом великим стадом <... > Неистово ревут и от досады воют <... > И в пущей зависти взирая <... > зубами хлопают». -Образ зубастой зависти - горацианский, ср. «Туллию»: «Зубами на меня за то скрежещет всяк, / Что ты мне, Меценат, являешь
дружбы знак <...> И станет на тебя зла зависть зубы грысть» [1, с. 87]. «Хищная натура волка изъявляет наглость и зависть», -пояснял Барков в предисловии к басням Федра [1, с. 191]. Внутри сатиры «наглость» критиков-волков скрыто рифмуется с «буйной наглостью» толпы «завистников», опасность которой автор примерял на себя.
«А он в бесстрашии спокойно зрит на них, /Дивясь с презрением пустой заботе их». - Поэта не должны уязвлять нападки, урок сатиры I.X: Горация «не трогают» брани негодных поэтов и шутов [1, с. 112]. Волк из CL1.22 («Integer vitae») не тронул поэта в лесу Савинском, но «вспять оборотился и безоружного страшился», поскольку правый не нуждается в защите оружием даже в самых опасных местах [13, с. 25].
«Тибулла почитал Овидий чрезвычайно <...> <Карвилий> дерзостно Виргилия терзал». - Экскурс в древнеримскую литературу, намеченный в «Оправдании» Ломоносова школьным набором имен, расширен за счет экзотических. Тибулла и Карвилия мог знать и Поповский, и Барков, написавший комментарии к сатирам, полным как имен негодных поэтов («Принявши Фанний честь обычную, блажен, / Что без заслуг в число пиитов был включен» [1, с. 70]), так и избранных ценителей, похвалой которых Гораций будет доволен: «Пусть Плотий с Варием, Виргилий с Меценатом, / Октавий, Валгий, Фуск, и оба Виски пусть / Достойну из своих хвалу дадут мне уст» [1, с. 112].
«За малую всегда погрешность то вменял». - Горациан-ский довод из «Науки поэзии», что в хороших стихах небольшие ошибки простительны, фразеологически совпадает с переводом Поповского: «Когда я большу часть в ком добраго сыщу, / Охотно малыя погрешности прощу, / Которы написал или неосторожно, / Иль было избежать того отнюдь не можно» [13, с. 19], но Барков переведет это место так же: «малыя готов погрешности я снесть».
«Не поднимал за то отнюдь Виргилий рати, / Что лишну речь вложил Гораций в стих некстати». - Принцип «Verum ubi plura nitent in carmine.» из «Искусства поэзии» и примирительная мораль из сатиры III: «. польза общая, Добра и Правды мать / Советует дела по мере уважать» [1, с. 65]. Даже в хороших сочинениях могут быть недостатки, а в хороших людях пороки, совершенных не бывает, лучший - тот, у кого их меньше: «В ком
только малые пороки можно снесть, / Того за лучшаго достойно и почесть» [1, с. 63].
«Кто сим обилует и нужды не имеет, / Завидовать других достаткам не умеет». - Дополнительные аргументы черпаются в трех самых литературных сатирах Горация - 1.1У (у Баркова -«Криспин») на стоиков, которые, «не видя своих великих пороков, других людей и самых приятелей своих малыя погрешности весьма уважали» [1, с. 58], 1.111 (у Баркова - «Тигеллий») и 1.Х (у Баркова - «Луцилий») на сатирика Луцилия, который обладал разумом и вкусом, но писал много и грубо, не работая над стихами.
«Барышнику молчать торговлей на базаре, / Так быть нельзя тому, чтобы похвальный слог / Худой пиит снести покойным духом мог». - Ср. рифму: «Как ни стараемся мы свой украсить слог, / Но редкой изо всех в том похвалиться мог...» [13, с. 4] и ст. 419-420 «Науки поэзии», где дурной, но богатый землями поэт, собирающий вокруг себя льстецов, чтобы купить их похвалы, уподоблялсяргаесо ('крикун', 'глашатай', 'аукционист'), скликающему толпу: «Как вестник кличет всех, чтоб распродать товары, / Богатой так льстецам судит Пиита дары» [13, с. 22].
«Или за то тебя пиитою почесть, / Что несколько стихов случилось тебе сплесть?» - Чтобы называться поэтом, нужны «острота и ум с природы просвещенный», дающие способность «возгреметь великия дела», пишет Гораций в «Криспине»: «<...> сам того творцом не почитаю, / Кто только что стихи умеет составлять» [1, с. 71]. Умение выдержать метр - это минимум, требуемый от поэта: «И чувствовать могу, или по пальцам счесть, / Где лишняя стопа в стихе, где ровно шесть» [13, с. 15]. Даже у дурного поэта может быть мастерство, Гораций упрекает Луцилия (между прочим, изобретателя образа волка в овечьей шкуре), что тот пишет жесткими стихами, довольствуясь лишь правильностью метра: «Но так, как бы кто тем доволен лишь остался, / Чтоб стих его шестью стопами заключался» [1, 111].
«Приметь, что женский стих тринадцать принимает». -БР доказывает, что у Елагина нет даже мастерства: «дурной пиит» (завистливый, но хотя бы «пиит») противополагается случайному на Парнасе рифмачу, который не умеет выдержать метр и скользит с «шести стоп», потому что его «манят лишние склады». Для Ела-
гина сочиняется рифмованное руководство, как следить за количеством слогов, чтобы соблюсти шестистопность в ямбе, т.е. елагинской заботе о рифмах противополагается горацианская забота о метре и отточенности стиха. Неправильность стиха распознает не каждый, но рассчитывать надо на самого взыскательного читателя: «Нет, должно разсуждать, что будут все пороки / Усмотрены во мне, и примут суд жестокий. / И хоть бы знал, что мне простят мою вину, / Однак не допускать, чтоб быть обличену» [13, с. 15]. Поэт, по Горацию, должен медленно добиваться стихов, «достойных вечности» [13, с. 18]. На претензию Ломоносова («стихотворческой меры не знает») наслаиваются уроки Горация.
«Всяк видит то: отнюдь хвалить ты не умеешь, /И только грубостью <и> завистью чернеешь». - Гораций, критикуя стоиков, замечал, что они не могут хвалить тех, кто достоин похвал: «Обычный тот порок певцы в себе имеют, / Когда их просят в честь в беседе петь, немеют» [1, с. 59], таков Тигеллий: «Когда же в нем была своя охота к реву, / Тогда не затворял широкаго он зеву» [1, с. 59]. Барков прибавляет в примечании: «Обыкновенно злонравные чужия пороки, хотя бы они самые малые были, увеличивают и всюду разглашают, не редко с ложными прилогами; а есть ли кто о собственных их упоминает, затыкают уши, и ни во что оные поставляют» [1, с. 60, примеч. 4].
«....проложил дорогу / Удобно к лехкому и свойственному слогу». - Ср. «Надпись к портрету М.В. Ломоносова» Н. Поповского: «чистый слог стихов и прозы ввел в Россию» [17, т. I, с. 114]. Н. Новиков издал надпись под именем Поповского, но в «Опыте исторического словаря» 1772 г. сослался на «некоторую особу», достоверно сообщившую, что стихи «сочинены г. графом Шуваловым». Особа, возможно, имела в виду графа Андрея Петровича Шувалова, написавшего французскую оду на смерть Ломоносова, а не Ивана Ивановича, который не был графом, однако Новиков привел это сведение в статье об И.И. Шувалове. В любом случае оно ошибочно, авторство Поповского прямо следует из письма А.П. Сумарокова И.И. Шувалову от 7 ноября 1758 г., в пользу Поповского же говорит отзыв Августа Людвига Шлёцера (August Ludwig von Schlözer, 1735-1809), который процитировал надпись в автобиографии с такой характеристикой автора: «Его [Ломоносова] клиенты, пользовавшиеся его значением, чтобы подвигаться
вперед, обоготворили его и пели, что "Цицерон и Виргилий соединились в этом муже из Холмогор". Это испортило его. Его тщеславие выродилось в какую-то дикую гордость...» [19, с. 512].
IV. Российский Аполлон и Apollo Rossiacus: атрибуция и значение «Безумного рифмача»
16 октября 1753 г. Ломоносов отвечает Шувалову, который хочет втянуть его в полемику и заставить возразить на сатиру Елагина: «.уверяю ваше превосходительство, что я с Перфильевичем переписываться никогда намерен не был; и ныне, равно как прежде сего пародию его на "Тамиру", все против меня намерения и движения пропустил бы я беспристрастным молчанием без огорчения, как похвалу от его учителя без честолюбивого услаждения, если бы я не опасался произвести в вас неудовольствие ослушанием. Но и еще при том прошу, ежели возможно, удовольствоваться тем, что сочинил г-н Поповский, почетши за свою должность, по справедливости, что Перфильевич несправедливо присвояет. Данной мне от него титул никогда бы я не оставил в его стихах, есть ли бы я хвастовством моих завистников не принужден был рассудить, что тем именем ныне ученику меня назвать можно, которым за двадцать лет учители мои называли» [5, т. X, с. 492].
Комментаторы, в том числе академического собрания сочинений Ломоносова, полагали, что под лестным «титулом» имеется в виду номинация «парнасский писец» («Парнасского писца для бога не замай.») из «Превращенного "Петиметра"» [3, с. 135; 2, с. 145; 5, т. X, с. 821; 4, с. 152], Г.Н. Моисеева же доказывала, что это была номинация «российский Аполлон» из новонайденной «Сатиры на Елагина»: «Автор стихотворения говорит о любви к занятиям поэзией, он прямо ссылается на то, что пишет с одобрения своего учителя (Ломоносов, как мы видели из его письма к Шувалову, хорошо знал содержание произведения Поповского). Важно отметить также, что в "Сатире на Елагина" затронуты как раз те вопросы, которые должны были кровно задеть Ломоносова в "Сатире на петиметра" <...> В "Сатире на Елагина" Поповский отвечает на обвинения литературных противников Ломоносова, присваивая ему титул "российского Аполлона". На это и намекает сам Ломоносов в письме к Шувалову» [7, с. 58-59].
Несмотря на дельный аргумент о титуле (при двух ошибках в одном абзаце), тиражирование старой атрибуции продолжилось. Мимо этого сообщения Г.Н. Моисеевой, написанного для фест-шрифта Д.Д. Благого (судя по всему, в страшной спешке), прошли почти все известные мне исследователи, кроме Б.А. Успенского и, кажется, И.Ф. Мартынова. И.Ф. Мартынов называл «Превращенного "Петиметра"» «пародией анонимного ученика М.В. Ломоносова» [11, с. 119], т.е. либо не принял берковскую атрибуцию его Поповскому, либо учел моисеевскую атетезу. Б.А. Успенский раскритиковал Моисееву за «явную некомпетентность» [21, с. 489], разозлившись на ошибочное утверждение, будто эпиграмма «Не знаю, кто певцов.» Тредиаковского это ответ на «Сатиру на Елагина» [7, с. 60], и на «абсурдную» атрибуцию Тредиаковскому «Превращенного "Петиметра"», а потому отбросил и ее атетезу [см.: 21, с. 201, 489, 495], и единственное разумное наблюдение о сатире на Елагина.
Довод проигнорирован - не отвергнут, а просто не учтен -в последнем издании писем Ломоносова [6, с. 215]3, где «Оправдание» подверглось текстологической перверсии: «Данный мне от него титул [Парнасского певца] никогда бы я не оставил в его стихах.» [6, с. 212]. Комментаторскую гипотезу, мало того что сомнительную, еще и искаженную, Г. Г. Мартынов внес прямо в текст письма в квадратных скобках, в которые, как он предупредил, заключены «редакторские конъюнктуры» [6, с. 6]. Конъектуры, как должна была рассказать ему научный редактор Б.А. Градова, не схолии, а поправление испорченного, это письмо не нуждалось ни в каких «конъюнктурах», в том числе в исправлении «почетши» на «почетши[й]».
Итак, Поповский на самом раннем этапе полемики принял участие в битве с Елагиным. Идентифицировать его сатиру можно по указанию, что в ней употреблен панегирический титул, смущающий Ломоносова своею чрезмерностью, на этом строгие вводные заканчиваются.
В 1757 г. Ломоносов будет добиваться, чтобы из его портрета, гравированного Х.А. Вортманом для собрания сочинений, убрали
3 Заодно с аргументами статьи Успенского об эпиграмме Тредиаковского [6, с. 236-237] и много еще с чем.
надпись со стихами «Что в Риме Цицерон и что Вергилий был, / То он один в своем понятии вместил» [17, т. I, с. 114], хотя ее все равно напечатают, но скромный титул «парнасского писца» (даже не «певца») из «Превращенного "Петиметра"» не мог смутить его ни вообще, ни тем более настолько, чтобы задуматься о его вы-чернении, он сам о себе писал: «Которое [приятство] взнести я на Парнас потщусь» («Письмо к его Высокородию Ивану Ивановичу Шувалову», 1750) или «Не редко я <...> с Парнасских гор спускаюсь» («Письмо о пользе стекла», 1752).
Критерию чрезмерности отвечает титул «российский Аполлон», который, как видно из полного текста БР, разворачивается в аллегорию (вымарывать пришлось бы 10 стихов): Аполлон может наказать зарвавшегося «рифмача», превратив в какого-нибудь «четвероногого», как Минерва наказала хвастливую Арахну, т.е., как позволительно расшифровать, Ломоносов может написать сатиру, где выведет Елагина в образе животного, и он в самом деле напишет эпиграмму «Отмщать завистнику меня вооружают.», где Елагин представлен жужжащей мухой.
Свидетельство Ломоносова, что так его именовали еще в 1730-е годы учителя Спасских школ, было отсылкой к слепому пятну4 и выглядело слабым местом: неужели Аполлоном? Если это слишком для 42-летнего Ломоносова, то для 22-летнего кажется фантастическим кредитом. Однако как раз тут ничего невероятного нет, и именно это место превращается в сильное, если посмотреть пособия его наставников.
Учитель пиитики Ф. Кветницкий в рукописном учебнике «Ключ поэтический» («С1ау18 роейса», 1732) упомянул Аполлона не менее четырнадцати раз, в том числе как компонент тропов -
4 Редакторы ПСС признались, что им нечем прокомментировать это место [5, т. X, с. 822], А.А. Морозов - единственный, кто попытался, - написал: «В этих классах [пиитики и риторики в Славяно-греко-латинской академии] было за обычай сравнивать особо отличившихся учеников с великими поэтами и риторами древности» [9, с. 122]. Звучит как довод не в пользу Аполлона, если не учитывать, что советский литературовед не иначе как по политической близорукости повторил ошибку дореволюционного историка литературы П.Н. Полевого [15, с. 392] и отнес письмо 1753 г. к «стихотворной надписи [1757 г. -М. О.], которую сочинил Н.Н. Поповский к гравированному портрету Ломоносова» [9, с. 122], где он превозносится над Цицероном и Вергилием. Комментатор попросту подогнал толкование под другой текст, так что эта «справка» не имеет никакой ценности.
«suavis Apollo» 'сладкий Аполлон' как пример метафоры [22, л. 11], «когда неодушевленную вещь переводят в одушевленную» («quando ave inanimata transfertur ad vem animatam»), и «Apolline doctior» 'умнее Аполлона' как пример гиперболы [22, л. 24] - и, разумеется, инвокаций5. Кветницкий высоко («pulchre») ценил ученические стихи Ломоносова6, и Аполлон мог фигурировать в его похвалах, учитывая метафорический ряд, связанный с «Rossica Parnassus» [22, л. 2 об.], который по замыслу должен был открываться юношеству его «поэтическим ключом». Античная мифология для Кветницкого - беспримесный, чисто риторический источник фигуративности, как и для других риторов из Киева7.
Другой школьный учитель Ломоносова П.Н. Крайский в рукописных «Уроках искусства риторики» («Artis Rhetoricae praecepta», 1733-1734) замечал, что аллегорию в высказываниях многие порицают, потому что она не способствует разнообразию речи и считается чем-то скорее «искусно-замысловатым», нежели «значительным и серьезным». Среди примеров аллегорий была у него такая: «.si velles aliquem dicere fortem, vocares eum Martem Rossiacum» [18, с. 110-111] - «Если хочешь кого-то храбрым назвать, назови его Российским Марсом», respective, хочешь похвалить поэта, назови Российским Аполлоном (Apollinem Rossiacum).
«"Ученик" Поповский, называя меня "российским Аполлоном", использует тот же школьный риторический прием, что мои заиконоспасские "учители", - пишет Ломоносов Шувалову, отлично понимая, что теперь это звучит иначе. Apollo Rossiacus и Российский Аполлон - два разных «титула». В 1730-е - это тривиальная аллегория из монастырской риторики, а в 1750-е, после ре-
5 Аполлон покровительствует поэтам [22, л. 62], они призывают его и муз [22, л. 78], христианские поэты вместо Аполлона «для помощи в исполнении дела» (ad auxilius rei peragenda invitare solent) могут призывать Бога, Богородицу или святых [22, л. 105].
6 Пересказ предания, связанного со «Стихами на туясок», см.: [5, т. VIII, с. 866; 9, с. 122].
7 Ср. заглавие пиитики монаха Иоасафа из библиотеки Киево-Печерской лавры: «Apollo musaeo Rossiacae Palladis praesidens, sev Praecepta Poeseos explanans anno quo Cara Salus visit Rossos in pace togata 1722. Labor proprius monachi Ioasaph» [12, с. 105] - «Аполлон, председательствующий над музами российской Паллады, толкует семь заповедей поэтов в 1722 г., когда драгоценная благодать снизошла на россов мирным временем».
формы стихосложения и возникновения спора о преимуществе, -это уже обозначение места в литературной иерархии.
В 1753 г. риторическая аллегория оживает и начинает генерировать сюжеты в новой своей функции. Сначала разворачивается у Поповского, а спустя девять месяцев - в немецкой «Уличной песне на Ломоносова» (Bänckel-Sänger-Lied auf Lomonossoff, 1754), где Сумароков сравнивается с сатиром Марсием: «Sumra-koff, der die Scansion / Auf deutsch wollt' hab' erfunden, / Hätt' er für seiner Kühnheit Lohn / Wie Marsius gern geschunden» [10, с. 88] -«Сумраков за сочинение стихов / По изобретенному в Германии образцу, / Если бы только получил награду за свою смелость, / Остался бы с содранной кожей, подобно Марсию»8. Кожу с Марсия содрал Аполлон, которому в песне скрыто уподобляется Ломоносов, вернувшийся из Германии.
Возможность существования другой до сих пор не отысканной сатиры с подходящим «титулом» маловероятна: вряд ли текст, инспирированный Ломоносовым и отправленный Шувалову, заинтересованному в распространении «бешенства писцов», затерялся настолько безнадежно. В пользу Поповского свидетельствуют обращение «Меценат», встречающееся в другом его поэтическом послании к Шувалову, и мощный горацианский пласт сатиры.
Учитывая «Оправдание», на долю Баркова свидетельства остались очень и только косвенные, чисто стилистические9. Список, где Барков назван автором БР, - поздний, со времен полемики до времени его изготовления прошло около 30 лет, однако имя его всплывает в этом контексте неслучайно [ср.: 14, с. 16].
Неломоносовское авторство удешевляло текст автоматически, еще до стадии чтения. Ломоносов продвигал Поповского с 1751 г., и Шувалов ценил его как переводчика, но сатира в его ис-
8 Первая публикация песни сопровождалась неверным подстрочником П. Бартенева, «превратившим содержание [этой строфы] в противоположное», из чего, как указал К. Харер, был сделан вывод, «будто анонимный автор принял сторону Сумарокова» [23, Б. 62].
9 Фразеологические сближения я опускаю для экономии места. Метод стилистической атрибуции неточен и надежных результатов не дает, особенно в отсутствие конкордансов Поповского и Баркова (есть риск принять обороты общего пользования из хронолекта за идиолект), знакомство же Баркова с переводами Поповского в доказательствах не нуждается.
полнении вышла затянутой, слишком классицистической, как и «Оправдание», к которому она прилагалась, а главное - гасила спор, притапливая его в горацианстве. Симптоматично, что БР отсутствует в сборниках, отслеживавших полемики. «Меценат» хотел скандала, ему не могли понравиться ни пространный на 34 стиха пролог с жалобами на склочный литературный мир, опасный для поэта без заслуг, ни выстроенная система громоотводов в сторону Античности. «Исполнение», написанное после и повторявшее те же аргументы кратко, чеканно и адресно, разошлось шире, и скоро другие авторы совсем перестали стеснять себя в выражениях.
В атрибуции Поповскому БР несомненно больше смысла, чем в атрибуции ему развязного «Превращенного "Петиметра"», который почти сто лет подписывается его именем, чего не скажешь об утверждении Моисеевой, что Ломоносов воспользовался аргументами своего ученика. Значение сатиры, как сейчас представляется, в том, что она суммировала тезисы Ломоносова до их текстуализации, - до того, как они разделились на «официальные» письма Шувалову, приличествующие профессору, пасквиль о сексуальной жизни Балабана и раздраженное опровержение речи Лефера о «двух творческих гениях» (deux génies créateurs), равнявшей его с Сумароковым. Об этом говорят ошибка «веры покровитель» при передаче ломоносовского bon mot о «защитнике веры» (если это не вмешательство переписчика, Поповский зарифмовал то, что запомнил, когда возражения обсуждались; если допустить, что это bon mot Поповского, у Ломоносова оно усилено и стало остроумнее)10 и тезис о Сумарокове как должнике Ломоносова в стихосложении; последний не входил ни в «Оправдание», ни в «Исполнение», но Ломоносов мог попросить напомнить, кому Сумароков обязан своей гладкой силлаботоникой.
10 Когда (если) будет найден список, где стих «Зачем не придано и веры покровитель» читается как «Зачем не придано и веры защититель», можно будет предположить, что Ломоносов написал «Исполнение» до 16 октября (сейчас оно датируется: «<После 16 октября>») и что Поповский зарифмовал уже готовые тезисы, в таком случае просьба удовольствоваться сатирой Поповского означала бы просьбу не выпускать «Исполнение» в публику, но тут слишком много допущений. Проблему его датировки БР в ненадежной редакции не решает, а только запутывает.
Сочинения Поповского плохо сохранились: он прожил около
33 лет и жег свои тексты, спаслось то, что напечатано, или в рукописном виде вышло из-под его контроля, поэтому сатира ценна
еще и как одно из уцелевших непереводных его произведений.
Список литературы
1. Барков И.С. Сочинения и переводы 1762-1764 гг. с биографическим очерком автора. СПб.: Тип. В.С. Эттингера, 1872. [6], V, [1], 308 с.
2. БелявскийМ.Т. Николай Поповский - ученик и соратник Ломоносова // Ученые записки Московского гос. ун-та. Вып. 167. Кафедры истории СССР. [М.], 1954. С. 133-150.
3. Берков П.Н. Ломоносов и литературная полемика его времени. 1750-1765. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. 224 с.
4. КулябкоЕ.С. Замечательные питомцы Академического университета. Л.: Наука, 1977. 232 с.
5. ЛомоносовМ.В. Полное собрание сочинений: в 11 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950-1983.
6. Ломоносов М.В. Переписка. 1737-1765 / сост. Г.Г. Мартынов, науч. ред. Б.А. Градова. М.: Ломоносовъ, 2011. 510 с.
7. Моисеева Г. К истории литературно-общественной полемики // Искусство слова. Сборник статей в 80-летию члена-корреспондента АН СССР Дмитрия Дмитриевича Благого / АН СССР. Ин-т мировой лит-ры им. А.М. Горького. М.: Наука, 1973. С. 56-64.
8. Моисеева Г.Н. Из истории русского литературного языка («Сатира на употребляющих французские слова в русских разговорах» И. Баркова) // Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти академика В.В. Виноградова. Ленинград: Наука, 1971. С. 69-74.
9. МорозовА.А. М.В. Ломоносов: путь к зрелости, 1711-1741. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1962. 486 с.
10. Немецкия стихи на Ломоносова [сообщение и расшифровка М.П. Погодина, вступ. заметка и пер. П.И. Бартенева] // Русский Архив. 1865. № 1. Стлб. 88-89.
11. Описание рукописного отдела Библиотеки АН СССР. Вып. 2. Стихотворения, романсы, поэмы и драматические сочинения XVII - первая треть XIX в. Составитель И.Ф. Мартынов. Л.: Наука, 1980. 352 с.
12. Петров Н.И. Описание рукописных собраний, находящихся в городе Киеве. Вып. II. М.: Универ. тип., 1897. 294 с.
13. Письмо Горация Флакка о стихотворстве к Пизонам, переведено с латинскаго языка Николаем Поповским. Печатано в Санктпетербурге в Императорской Академии наук 1753 года. 40 с.
14. Погосян Е. Ломоносов и химера: отражение литературной полемики 1750-х годов в маскараде «Торжествующая Минерва» // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. VI. Новая серия. К 85-летию Павла Семеновича Рейфмана. Тарту: Tartu Ulikooli Kirjastus, 2008. С. 11-24.
15. Полевой П.Н. История русской литературы в очерках и биографиях. СПб.: тип. А. Траншеля, 1872. 675 с.
16. [ПоповскийН.Н.] Ода «Умолкните теперь, стихии...» магистра Н.Н. Поповского, прочитанная в Московском университете в день празднования тезоименитства имп. Елизаветы Петровны, 1755 г. сентября 6 // История Московского университета (вторая половина XVIII - начало XIX века). Сборник документов. Т. 3: 1757 / составитель, автор вступительной статьи и примечаний Д.Н. Костышин. М.: Academia, 2014. С. 347-353.
17. Поэты XVIII века: в 2 т. / сост. Г.П. Макогоненко и И.З. Сермана. Т. 1. Подготовка текста и примечания Н.Д. Кочетковой; Т. 2. Подг. текста и примеч. Г.С. Татищевой. Л.: Советский писатель, Ленинградское отделение, 1972.
18. Риторика М.В. Ломоносова / науч. ред. П.Е. Бухаркин, С.С. Волков, Е.М. Матвеев. СПб.: Нестор-История, 2017. 632 с.
19. Сборник материалов для истории Императорской Академии наук в XVIII веке. Издал А. Куник. Части I-II. СПб.: у комиссионеров Имп. Акад. наук, 1865. 530 с.
20. Соболев Л.И. Самосознание поэта // Пушкин А. С. Избранные сочинения. М.: Худ. лит., 1990. С. 3-20.
21. Успенский Б.А. Вокруг Тредиаковского. Труды по истории русского языка и русской культуры. М.: Индрик, 2008. 608 с.
22. Clavis Poetica <...> Theodori Kwietnitscii. Annus in axe votam Christi volvebat amandi 1732 Clara Novembris erat septima lux decimal 17. РГБ. ОР. Ф. 299. № 31. 135 л.
23. HarerK. Lomonosov und Stahlin: Zur Textgeschichte von Jacob Stahlins «Frag-mens anecdotes» // Zeitschrift fur Slavische Philologie. 2002. Vol. 61. Nr. 1. S. 41-87.
128
MM. OCOKUH
References
1. Barkov, I.S. Sochineniya i perevody 1762-1764 gg. s biograficheskim ocherkom avtora [ Writings and Translations of1762-1764 with a Biographical Article on the Author]. St Petersburg, Tip. V.S. Ehttingera Publ., 1872, 308 p. (In Russ.)
2. Belyavskii, M.T. "Nikolai Popovskii - uchenik i soratnik Lomonosova" ["Nikolai Popovsky, a Pupil and Colleague of Lomonosov"]. Uchenye zapiski Moskovskogo gosudarstvennogo universiteta. Issue 167. Kafedry istorii SSSR. [Moscow], 1954, pp. 133-150. (In Russ.)
3. Berkov, P.N. Lomonosov i literaturnaya polemika ego vremeni. 1750-1765 [Lomonosov and the Literary Controversy of His Time. 1750-1765]. Moscow; Leningrad, AN SSSR Publ., 1936, 224 p. (In Russ.)
4. Kulyabko, E.S. Zamechatel'nye pitomtsy Akademicheskogo universiteta [Wonderful Pupils of the Academic University]. Leningrad, Nauka Publ., 1977, 232 p. (In Russ.)
5. Lomonosov, M.V. Polnoe sobranie sochinenii [Complete Works]: in 11 vols. Moscow; Leningrad, Publishing House of the Academy of Sciences of the USSR, 1950-1983. (In Russ.)
6. Lomonosov, M.V. Perepiska. 1737-1765 [Correspondence, 1737-1765], comp. G.G. Martynov, ed. B.A. Gradova. Moscow, Lomonosov Publ., 2011, 510 p. (In Russ.)
7. Moiseeva, G. "K istorii literaturno-obshchestvennoi polemiki" ["On the History of Literary and Social Controversy"]. Iskusstvo slova. Sbornik statei v 80-letiyu D.D. Blagogo [Art of the Word. Collection of Articles on the 80th Anniversary of D.D. Blagoy]. Moscow, Nauka Publ., 1973, pp. 56-64. (In Russ.)
8. Moiseeva, G.N. "Iz istorii russkogo literaturnogo yazyka ('Satira na upotreb-lyayushchikh frantsuzskie slova v russkikh razgovorakh' I. Barkova)" ["From the History of the Russian Literary Language ('Satire On Those Who Use French Words in Russian Conversations' by I. Barkov)"]. Poehtika i stilistika russkoi lite-ratury. Pamyati akademika V.V. Vinogradova [Poetics and Stylistics of Russian Literature. In the Memory of Academician V.V. Vinogradov]. Leningrad, Nauka, 1971, pp. 69-74. (In Russ.)
9. Morozov, A.A. M.V. Lomonosov: put' k zrelosti, 1711-1741 [M.V. Lomonosov: Path to Maturity, 1711-1741]. Moscow; Leningrad, AN SSSR Publ., 1962, 486 p. (In Russ.)
10. "Nemetskiya stikhi na Lomonosova" ["German song on Lomonosov"]. Russkii Arkhiv, no. 1, 1865, col. 88-89. (In Russ.)
11. Opisanie rukopisnogo otdela Biblioteki AN SSSR. Vyp. 2. Stikhotvoreniya, romansy, poehmy i dramaticheskie sochineniya XVII - pervaya tret' XIXv. [Description of the Manuscript Department of the Library of the Academy of Sciences of the USSR. Issue 2. Poems, Romances, Verse and Dramatic Works of the 17th - the First Third of the 19th Century], compiled by I.F. Martynov. Leningrad, Nauka Pulb., 1980, 352 p. (In Russ.)
12. Petrov, N.I. Opisanie rukopisnykh sobranii, nakhodyashchikhsya v gorode Kieve [Description of Handwritten Collections Located in Kyiv]. Issue II. Moscow, University printing house, 1897, 294 p. (In Russ.)
13. Pis'mo Goratsiya Flakka o stikhotvorstve k Pizonam, perevedeno s latinskago yazyka Nikolaem Popovskim [Letter by Horatius Flaccus on Poetry to the Pisos, translated from Latin by Nikolai Popovsky]. St Petersburg, Academy of Sciences Publ., 1753, 40 p. (In Russ.)
14. Pogosyan, E. "Lomonosov i khimera: otrazhenie literaturnoi polemiki 1750-kh godov v maskarade 'Torzhestvuyushchaya Minerva'" ["Lomonosov and Chimera: Reflection of Literary Polemics of the 1750s in the Masquerade 'Minerva Triumphant'"]. Trudy po russkoi i slavyanskoi filologii. Literaturovedenie. VI. Novaya seriya. K 85-letiyu Pavla Semenovicha Reifmana. Tartu, Tartu Ülikooli Kirjastus, 2008, pp. 11-24. (In Russ.)
15. Polevoi, P.N. Istoriya russkoi literatury v ocherkakh i biografiyakh [History of Russian Literature in Essays and Biographies]. St Petersburg, A. Transhel Publ., 1872, 675 p. (In Russ.)
16. [Popovskii, N.N.] "Oda 'Umolknite teper', stikhii...' magistra N.N. Popovskogo" ["Ode 'Keep silence, elements.' by Master N.N. Popovsky"]. Istoriya Mos-kovskogo universiteta (vtoraya polovina XVIII - nachalo XIX veka). Sbornik doku-mentov. T. 3: 1757, comp., introd., notes D.N. Kostyshin [History of Moscow University Second Half of the 18th - early 19th Century). Collection of Documents. Vol. 3: 1757]. Moscow, Academia Publ., 2014, pp. 347-353. (In Russ.)
17. Poehty XVIII veka [Poets of the 18th Century]: in 2 vols., comp. G.P. Makogonenko and I.Z. Serman. T. 1, preparation of the text and notes by N.D. Kochetkova; t. 2, preparation of the text and notes by G.S. Tatishcheva. Leningrad, Soviet writer Publ., 1972. (In Russ.)
18. Ritorika M.V. Lomonosova [Rhetoric of M.V. Lomonosov], ed. P.E. Bukharkin, S.S. Volkov, E.M. Matveev. St Petersburg, Nestor-Istoriya Publ., 2017, 632 p. (In Russ.)
19. Sbornik materialov dlya istorii Imperatorskoi Akademii nauk v XVIII veke. Izdal A. Kunik [Collection of Materials for the History of the Imperial Academy of Sciences in the 18th Century]. Parts I-II. St Petersburg, Imperatorskaya Academiya Nauk Publ., 1865, 530 p. (In Russ.)
130
M.W. OCOKUH
20. Sobolev, L.I. "Samosoznanie poehta" ["Self-consciousness of the Poet"]. Pushkin, A.S. Izbrannye sochineniya [Selected Works]. Moscow, Hudozhestven-naya literatura Publ, 1990, pp. 3-20. (In Russ.)
21. Uspenskii, B.A. Vokrug Trediakovskogo. Trudy po istorii russkogoyazyka i russkoi kul'tury [Around Trediakovsky: Works on the History of Russian Language and Culture]. Moscow, Indrik Publ., 2008, 608 p. (In Russ.)
22. Clavis Poetica <...> Theodori Kwietnitscii. Annus in axe votam Christi volvebat amandi 1732 Clara Novembris erat septima lux decimal 17. Scientific research department of manuscripts of the Russian State Library, fund 299, no. 31, 135 p. (In Latin)
23. Harer, K. "Lomonosov und Stählin: Zur Textgeschichte von Jacob Stählins 'Fragmens anecdotes'". Zeitschrift für Slavische Philologie, vol. 61, no. 1, 2002, S. 41-87. (In German)
