Экзистенциальный правовой опыт Ф. М. Достоевского в литературном контексте Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 82(091)

Е. Ю. Сафронова

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ ПРАВОВОЙ ОПЫТ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО В ЛИТЕРАТУРНОМ КОНТЕКСТЕ

В статье рассматривается экзистенциальный правовой опыт Ф.М. Достоевского во время следствия по делу петрашевцев как национальный метасюжет биографии русского писателя, универсальная модель взаимоотношений литератора и власти, построенная на «словесном» преступлении. «Объяснение» Ф.М. Достоевского должно быть осмыслено не столько как самозащита обвиняемого перед следствием, сколько как нападение: некролог опальному критику В.Г. Белинскому и защита литературы от притеснений цензуры. Жанр некролога понимается как пограничный, полиаспектный, сочетающий литературное и публицистическое, ретроспективное и проспективное, исповедальное и институциональное.

Ключевые слова: Ф.М. Достоевский, «Обяснение по делу петрашевцев», экзистенциальный правовой опыт, пограничный жанр, некролог.

У статтiрозглядаеться екзистенщальний правовий досвiд Ф.М. Достоевсько-го тд час aniдства у справi петрашевщв як нащональний метасюжет бюграфп ростського письменника, утверсальна модель взаемовiдносин лтератора i влади, побудований на «словесному» злочит. «Пояснення» Ф.М. Достоевського повинно бути осмислено не сттьки як самозахист обвинувачуваного перед (miдством, сктьки як напад: некролог опальному критику В.Г. Белинскому i захист лтератури вiд утисюв цензури. Жанр некролога розумiеться як прикордонний, полiаспектний, що поеднуелтературне та публщистичне, ретроспективне i проспективне, сповiдаль-не та тститущйне.

Ключов1 слова: Ф.М. Достоевський, «Пояснення по справi петрашевщв», екзистенщальний правовий досвiд, прикордонний жанр, некролог.

In article existential legal experience of F.M. Dostoyevsky during the investigation in the matter ofpetrashevets as a national metaplot of the biography of the Russian writer is considered, the universal model of relations of the writer and the authorities. In this regard F.M. Dostoyevsky's «Explanation» is considered not so much as self-defense, how many as attack: obituary to the disgraced critic V. G. Belinsky and protection of literature against censorship pritesteniye. The genre of the obituary is understood as boundary, polyaspect, combining literary and publicistic, retrospective and prospektivny against eternity, confessionary and institutional.

Keywords: F.M. Dostoyevsky, «Explanation in the matter of petrashevets», existential legal experience, a boundary genre, the obituary.

© Е. Ю. Сафронова, 2014

В раннем творчестве Ф.М. Достоевский впервые ставит нравственно-правовые проблемы, описывает криминальные коллизии. Причем подчеркнем, что уже в самых первых произведениях молодого писателя появляются мотивы, которые получат грандиозное продолжение в зрелом творчестве. Во-первых, в романе «Бедные люди» пока на периферии сюжета изображается судебный процесс, случайно вовлеченным в который оказывается чиновник Горшков - невинный человек, для которого внезапное счастливое разрешение судебного процесса стоит жизни. Во-вторых, в повести «Хозяйка» обозначен тип правонарушителя, преступающего нравственные нормы на почве страсти, который найдет продолжение в «Записках из Мертвого дома», романах «Униженные и оскорбленные», «Идиот», «Братья Карамазовы». Наконец, в повести «Неточка Незванова» появляется тема идейного преступника - скрипача Егора Ефимова, который «болен» «неподвижной идеей» о собственной гениальности и необходимости устранения с дороги жены для достижения счастья. Этот мотив послужит точкой отсчета при создании образа Родиона Раскольникова как преступника-идеолога в романе «Преступление и наказание». Таким образом, в раннем творчестве формируется комплекс правовых и нравственных вопросов бытийного плана, которые станут фундаментальными в творчестве писателя. По замечанию В.В. Заманс-кой, Достоевский «исследует личность в пограничной ситуации, в эпицентре кризиса» [1, с. 57].

Творческим изысканиям Ф.М. Достоевского в области художественной криминографии суждено было получить, по словам В.А. Бачинина, «практическую проверку», когда писатель оказался «в роли без вины виноватого заключенного, смертника, каторжанина». С одной стороны, «прохождение через казематы Петропавловской крепости, неправый суд, инсценированную казнь и каторгу» явилось для Достоевского личной трагедией, с другой, - «жестокий поворот судьбы предоставил ему как писателю совершенно уникальный жизненный материал для осмысления и творчества», что позволило ему «стать столь глубоким и авторитетным аналитиком криминальной проблематики», сыграло важную роль для обретения «антигероя зрелого творчества» [2, с. 46, 48, 54].

В апреле 1849 года, уже испытав первый литературный успех и последующее разочарование В.Г. Белинского в его таланте, Достоевский внезапно очутился под следствием, в заключении в Алексеевском равелине. Ему инкриминировалась революционная деятельность, что грозило полным осуществлением предостережения отца, сказанного горячему и резкому на слова подростку: «Эй, Федя, уймись, несдобровать тебе...

быть тебе под красной шапкой!» (т.е. в арестантской роте. - Е.С.) [3, с. 87].

Будучи автором нескольких художественных криминально-судебных ситуаций, Достоевский сам становится подследственным, подтверждая тезис о проницаемости границ между внетекстовой реальностью и художественным творчеством. Теперь ему предстоит «процесс распознавания права не in absractio, in concreto - в обстановке и условиях тех частных случаев жизни, в которых право должно найти свое осуществление» [цит. по: 4, с. 115]. В связи с этим актуально наблюдение Д. Галков-ского: «Россия - это страна, где все сбывается» [5, с. 3], а также замечание И.Л. Волгина «о глобальном метафизическом смысле» [6, с. 3] самого драматического эпизода в жизни писателя.

Ситуация тюремного заключения относится к разновидности пограничных, экзистенциальных, заставляющих задуматься о смысле бытия, когда осуществляется «постоянный выбор человеком своих возможностей, своего будущего», происходит «постоянное доопределение человеком себя в акте своего радикального решения о мире и своем способе быть в нем» [7, с. 1214]. Арест и заключение в Алексеевском равелине -месте недавнего пребывания А.Н. Радищева, а затем декабристов П.П. Пестеля, К.Ф. Рылеева, П.Г. Каховского - волей-неволей заставляли Достоевского личностно и психологически самоопределиться относительно ранее художественно осмысленных категорий: «преступление», «вина», «ответственность», «жертва», «грех», «наказание».

Такая ситуация поставила писателя перед необходимостью «собирать себя» «из рассеяния и бессвязности» только что происшедшего и приходить к самому себе [7, с.1214] с признанием авторства своих поступков, осмыслить себя как героя криминального сюжета, который при ближайшем рассмотрении оказывался лишенным эстетического содержания. «Здесь-бытие» заключения поставило Достоевского перед необходимостью непосредственного переживания себя и мира, интерпретации и наделения смыслом. Так экзистенциальный опыт породил экзистенциальную рефлексию, стимулировал поиск своей подлинности, специфики своего человеческого существования перед угрозой смерти и/или невозможности творчества. В Алексеевском равелине происходит самоопределение личности как писателя, ибо свобода и творчество воспринимались им как синонимы. «Для Достоевского свобода рифмовалась с правом осуществления признания» [8, с. 164]. Напряженная рефлексия спасла автора от обострения болезни - припадков ипохондрии, которыми он страдал до этого в течение двух лет (по его собственному признанию) и психи-

ческого расстройства, которого не избежали другие участники процесса (например, А.П. Баласогло и М.В. Буташевич-Петрашевский).

Несомненно, что оказавшись в культурной и социальной изоляции (заключенным запрещали встречи с родственниками), Достоевский мог опереться только на собственную память и невольно сравнивал свою судьбу с долей других литераторов в России, мысленно проводил параллели.

Ситуация, происшедшая с Достоевским в 1848 году, встраивается в экзистенциальную парадигму профессии писателя в нашей стране. Вспомним известные факты. В 1837 году после гибели А.С. Пушкина М.Ю. Лермонтовым было написано знаменитое стихотворение «Смерть поэта», прочитав которое, Николай I сказал: «Этот, чего доброго, заменит России Пушкина». Однако вскоре гнев царя вызвала третья, окончательная редакция стихотворения, которой был предпослан эпиграф из трагедии Ж. Ротру «Венцеслав», который содержал личное обращение неизвестного тогда поэта государю:

Отмщенья, государь, отмщенья! Паду к ногам твоим: Будь справедлив и накажи убийцу, Чтоб казнь его в позднейшие века Твой правый суд потомству возвестило

Эпиграф был воспринят императором как величайшая дерзость. А.Х. Бенкендорф в донесении царю, узурпировав авторские права Лермонтова, «озаглавил» новую редакцию стихотворения «Воззвание к революции», после чего Николай I велел старшему медику гвардейского корпуса посетить поэта и удостовериться, не помешан ли он, а полиции - осмотреть его бумаги. Также было возбуждено дело «О непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии гусарского полка Лермонтовым», поэт был арестован, провел под арестом месяц и был сослан на Кавказ будучи уже знаменитостью, получив тайное всенародное признание и одобрение [9].

Та же модель взаимоотношений писателя и власти, но в смягченном варианте, в 1852 году реализовалась и в биографии И.С. Тургенева, напечатавшего в «Московских ведомостях» некролог по случаю смерти Н.В. Гоголя, вопреки официальному запрещению упоминать его имя в печати. За статью царь лично приказал посадить И.С. Тургенева под арест, а через месяц выслать в имение Спасское-Лутовиново с запретом выез-

[9].

жать за границу. Во время заключения в помещении полиции, по соседству с экзекуционной, где секли крепостных, И.С. Тургенев под впечатлением от истязания людей написал рассказ «Муму», который можно назвать «немым» воззванием к революции, поскольку в финале произведения Герасим, выражая протест за свою искалеченную судьбу, самовольно возвращается от барыни в родную деревню.

Параллелизм судеб во взаимоотношениях литераторов и власти, эти «странные сближенья» только на первый взгляд кажутся случайными. Действительно, ситуация почти повторяется: написание некролога об известном писателе молодым автором, ставящим его в условиях российского самодержавия на грань гибели, является своеобразным обрядом инициации, экзистенциальным сюжетом духовной биографии писателя в России. В ту же парадигму взаимоотношений писателя и власти встраивается и «Объяснение» Достоевского по делу петрашевцев, в котором пояснение причин и обстоятельств чтения знаменитого письма В.Г. Белинского Н.В. Гоголю 15 апреля 1949 г. превратилось в некролог опальному критику.

Подробнее остановимся на особенностях некролога как жанра. Он является пограничным, ораторским, литературно-публицистическим. С одной стороны, это посмертное слово об умершем: печальная новость, воздающая дань памяти и уважения человеку, ушедшему в мир иной, чем определяется ретроспективный тип наррации в некрологе. С другой стороны, этот жанр исповедальный, очень личностный, тесно связанный с настоящим, поскольку, как говорят, смерть придаёт жизни главное -смысл. Наконец, некролог - жанр институциональный, поскольку задает систему социальных ценностей и закрепляет личность в культуре, причем не только личность усопшего, но и автора некролога. Это особенность некролога как жанра особенно важна в России. Поэтому некролог как выражение экзистенциального сознания является не только данью уважения и признания заслуг умершего, но и одновременно - собственным самораскрытием, заявкой на творческую самостоятельность. Этот литературный жест может быть интерпретирован как замещение павшего в общественной борьбе героя литературного фронта новым автором, следовательно, некролог приобретает характер политического жеста. В обрамлении биографических историй А.Н. Радищева, Ю.М. Лермонтова, И.С. Тургенева, в которых литературная вина приравнивается к политической, находится и факт биографии Ф.М. Достоевского. Л.Ю. Сараски-на справедливо отмечала, что в 1848 году «чтение письма одного литератора другому поставит на карту жизнь и свободу третьего» [8, с. 208].

Во взаимоотношениях литератора и власти, автора и тоталитарного государства, начиная, пожалуй, еще с А.Н. Радищева1, утвердилась особая универсальная национальная модель взаимоотношений, построенная на «словесном» преступлении.

Соединение слова и дела, «словесное» преступление, несмотря на всю абсурдность этой номинации с точки зрения философии права и здравого смысла, в русской тоталитарной культуре получило и юридическое закрепление. Криминализация «словесных» преступлений наблюдается еще в Соборном Уложении 1649 г., в котором слову придавалось «то же значение, какое ранее приписывалось делу» [10, 316]. Кроме того, связь между словом и делом законодательно закреплялась обоснованием практики доносов, которая становилась гражданским долгом. В Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. идея существования «словесных» преступлений особо педалировалась: «обнаружение настроя посредством устного или письменного высказывания мысли равно свершившемуся поступку» (Статья 242) [10, с. 315], т.е. умысел оценивался как стадия преступления. Так власть пыталась защититься от инакомыслия.2

В этой связи закономерен комментарий Николая Павловича после прочтения материалов следствия по делу петрашевцев: «Я все прочел: дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нестерпимо» [11, с. 151]. Хотя «в бумагах не нашли никакой крамолы» [8, с. 228], император передаст дело на рассмотрение более строгой Верховной военно-судной комиссии. Даже «в идеях» Николай I «склонен был видеть, как он выражался, «своих друзей 14-го декабря» - тени казненных и сосланных декабристов» [12, с. XVII].

Официальный приговор Достоевскому гласил: за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева,- лишить <.. .> чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием». Два дня спустя 19 ноября 1849 г. Генерал-аудиториат сделал относительно Достоевского следующее заключение: «за участие в преступных замыслах, распространение письма литератора Белинского, полного дерзких выражений против православной церкви и верховной власти, и за покушение, вместе с прочими, к распространению сочинений

1 Прочитав «Путешествие из Петербурга в Москву», Екатерина II охарактеризовала автора как «бунтовщика хуже Пугачева».

2 Прагматический характер власти позднее будет точно определен немецким канцлером О. фон Бисмарком «Политика - учение о возможном».

против правительства, посредством домашней литографии, лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в крепостях на 8 лет.

Рукою императора: на четыре года, а потом рядовым» [11, с. 75-76].

Отметим, что недонесение было преступлением только в сборниках юридических законов и строго каралось (вплоть до высшей меры наказания). Напротив, в народном сознании, недонесение всегда оценивалось положительно, более того, в правовом обычае доносительство было синонимом крайней низости и свидетельством нравственной деградации личности.

Получается, что главной виной писателя явилось именно чтение письма литератора В.Г. Белинского Н.В. Гоголю, и Достоевскому «придется держать ответ за спор двух вождей литературы» [7, с. 228]. Кстати заметим, что И.С. Тургенев утверждал что, «письмо Белинского, то самое, из-за которого Достоевский ушёл на каторгу - это вся его (Тургенева) религия» [цит. по: 8, с. 244], т.е., по сути, утверждал единство мировозрен-ческой позиции писателя в России.

«Надо отдать должное мужеству подследственого Достоевского, откровенно признающегося в тесных контактах с крамольным для властей критиком [13, с. 397] и утверждавшего, что «переписка с Белинским -замечательный литературный памятник» [13; 127].

В «Объяснении» Достоевский описывает чтение письма В.Г Белинского в психологическом ключе, предпосылая ему развернутое вступление об истории его взаимоотношений с критиком и обстоятельствах чтения. Осознавая, что чтение запрещенного в России письма - главный пункт обвинения против него и самое уязвимое место оправдания, Достоевский делает его кульминацией, композиционным центром «Объяснения».

Исследователи (С. Ашевский, Н.Ф. Бельчиков) называют показания Достоевского о Белинском мистификацией, предпринятой с целью убедить «судей, что он далек от солидарности со знаменитым письмом» [14, с. 37]. Между тем попытки сопоставительного анализа зальцбургского письма В.Г Белинского к Н.В. Гоголю и «Объяснения» Достоевского ранее не предпринимались, хотя такое сопоставление важно, поскольку авторы поднимают те же проблемы: истины и справедливости, естественного права и несовершенства законодательства, человеческого достоинства, эгоизма и права человеческого суда, нравственности доносов, сущности самодержавия и цензурной политики. Кроме того, сопоставительный анализ позволит определить степень искренности Достоевского в «Объяснении».

Безусловно, Достоевский разделял убеждения критика о том, что «нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого досто-

инства, нельзя умолчать» [15, с. 221], также видел спасение России «в успехах цивилизации, просвещения, гуманности» [15, с. 213], в правах и законах, сообразных со «здравым смыслом и справедливостью» [15 , с. 213]. Достоевского, при его интересе к праву, не могли оставить безучастными мысли Белинского о необходимости «строгого выполнения хотя бы тех законов, которые уже есть» [15, с. 213], выпады против «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 г., в которых наказание кнутом заменялось увеличением числа ударов плетью, протест против одобряемых Н.В. Гоголем «национального русского суда и расправы» над «без вины виноватым» [15, с. 214].

Помимо скрытых аллюзий «Объяснение» Достоевского содержит также прямые реминисценции из письма Белинского, опровергая мысль писателя о нем (письме) как об «образце бездоказательности» [12, с.127]. Так Белинский утверждал, что писатель дает возможность России «взглянуть на себя самое как будто в зеркале» [11, с. 213]. Вторя ему, Достоевский пишет, что «литература есть одно из выражений жизни народа, есть зеркало общества» [13, с.126]. Мысль критика о «татарской цензуре» [15, с. 217] соотносима с признанием его ученика в «непомерной строгости в наше время» [13, с. 123] цензоров. Близким оказывается разрешение современниками этических вопросов. Белинский пишет Гоголю: «Смирение, проповедуемое Вами, во-первых, не ново, а во-вторых, отзывается, с одной стороны, страшною гордостью, а с другой - самым позорным унижением своего человеческого достоинства. Мысль сделаться каким-то абстрактным совершенством, стать выше всех смирением может быть плодом только гордости, или слабоумия» [15, с. 218]. В свою очередь Достоевский признается Следственной комиссии, что говоря «о личности и эгоизме <.. .> хотел доказать, что между нами более амбиции, чем настоящего человеческого достоинства, что мы сами впадаем в самоумаление, в размельчение личности от мелкого самолюбия, от эгоизма и от бесцельности занятий. Это тема чисто психологическая» [13, с. 129].

При близком сравнении текстов становится очевидным, что Достоевский не только размышляет в том же духе, что и Белинский о Гоголе, но и прибегает к тому же приему аргументации, объясняя несовершенный продукт творчества физическим состоянием и недостатками характера: письмо Белинского не может быть убедительно, т.к. писано «в болезни, в расстройстве умственном и душевном» [13, с. 128] и по причине самолюбия автора, «крайне раздражительного и обидчивого» [13, с. 127].

Как нам представляется, Белинский и Достоевский расходились во взглядах лишь по трем пунктам: в споре о назначении искусства, о религиозности русского народа и необходимости сохранения в России самодержавия. Точек соприкосновения было гораздо больше, поэтому писателю никак нельзя поверить, что он «буквально не согласен ни с одним из преувеличений» «литературного памятника», прочитанного «с полным беспристрастием» [13, с.128].

Говоря о важности обсуждаемых проблем - «тут дело идет об истине, о русском обществе, о России» [15, с. 220], - Белинский испытывал потребность «высказать <.. .> все, что лежало <.. .> на душе. <.. .> Я не умею говорить наполовину, не умею хитрить: это не в моей натуре» [15, с. 220]. Та же интенция высказаться до конца руководит автором «Объяснения». Поэтому также, как частное письмо Белинского к Гоголю превратилось в «статью», которая «не лишена некоторого литературного достоинства» [13, с. 128], в завещание великого критика, в приговор николаевской системе, «Объяснение» Достоевского стало почти художественным сочинением, далеко выходящем за рамки юридического документа, и некрологом опальному критику, которого от николаевской системы спасла только преждевременная смерть.

Экзистенциальный правовой опыт Достоевского 1848 г. закономерен в экзистенциальной парадигме профессии литератора в России, учитывая, что «русское преступление словесно» [16, с. 88] и «поэт в России больше, чем поэт» (Е. Евтушенко). Таким образом, можно говорить об онтологической специфике признания писателя в России, национальном метасюжете, константе духовной биографии. Принципиальную роль в инициации русского литератора выполняет некролог, близкий к ораторским жанрам исповеди и проповеди, и приобретающий характер политического жеста. Кстати заметим, что в творческом пути Ф. М. Достоевского было два значимых некролога, которые рифмуются между собой. Первый - «Объяснениие» следственной комиссии - дань памяти «превосходному человеку» и признание письма В. Г. Белинского «замечательным литературным памятником». Второй - знаменитая Пушкинская речь, утвердившая в кругах широкой общественности центральное место А. С. Пушкина в русской культуре, с одной стороны, и преемственность Достоевского в развитии пушкинской традиции исследования русской души - с другой. За первый некролог в начале творческого пути автор получил от власти венец терновый каторги и ссылки, за второй в конце пути - лавровый венок и триумф общественного признания.

1. Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий. - М.: Флинта, 2002. -304 с.

2. Бачинин В.А. Достоевский: метафизика преступления (художественная феноменология русского протомодерна). - Спб., 2001.

3. Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников: В 2 т. - М.: Худож. лит., 1990 . Т. 1.

4. Баранов В.М., Александров А.С. Риторика и право // Юрислинг-вистика-3: Проблемы юрислингвистической экспертизы: Межвузовский сборник научных трудов / Под ред. Н.Д. Голева. - Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2002. С. 113-124

5. Галковский Д. Бесконечный тупик. Изд. 2-е, испр. и доп. - М.: Самиздат, 1998.

6. Волгин И.Л. Пропавший заговор: Достоевский и политический процесс 1849 г. - М.: Либерея, 2000.

7. Тузова Т.М. Экзистенция // Новейший философский словарь. -Минск: Книжный Дом, 3-е изд., 2003, с. 1214-1216

8. Сараскина Л.И. Достоевский. - М.: Молодая гвардия, 2011.

9. Смерть поэта // Лермонтовская Энциклопедия // http://feb-web.ru/ feb/lermenc/Lre-abc/lre/lre-4776.htm

10. Зассе С. Яд в ухо: Исповедь и признание в русской литературе / Пер. с нем. Б. Скуратова и И. Чубарова / Редактор Я. Охонько - М.: РГГУ, 2012.

11. Петрашевцы. - М.: Типография В.М. Саблина, 1907.

12. Петрашевцы в воспоминаниях современников. Сборник материалов. Государственное издательство. - М.-Л, 1926. Сост. П.Е. Щеголев, предисл. Н.Рожкова. Т. 1

13. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч: В 30 т. - Л.: Наука, Т. 18, 1978.

14. Бельчиков Н.Ф. Достоевский в процессе петрашевцев. - М.: Наука, 1971.

15. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В XIII тт. - М.: АН СССР, 1953-59. Т. X. Статьи, рецензии 1846-48. - 1956.

16. Галковский Д. Бесконечный тупик. Изд. 2-е, испр. и доп. - М.: Самиздат, 1998.