CC BY
33
Каждая историческая эпоха имеет свое измерение, обладает специфическими особенностями, принципиально отличающими ее от предыдущих и последующих периодов развития общества. Ярко очерчивая свой мировоззренческий профиль, собственное видение самых разнообразных процессов и явлений, она выводит на поверхность культуры наиболее значимые, с ее точки зрения, представления об окружающем мире, актуализирует духовно-нравственные, когнитивные, поведенческие и т.д. смыслы и формы, отражающие обстоятельства жизни характерным лишь для нее способом.
Интеллектуалы, осмысливающие данные процессы, придают духовным чертам эпох отчетливые формы, указывая на космоцентризм Античности, теоцентризм Средневековья, антропоцентризм эпохи Возрождения и т.д. Именно эти ведущие установки времени определяют специфику многообразных проявлений человеческой деятельности, расчерчивают социокультурное пространство на индивидуальные, непохожие один на другой периоды общественного развития.
Что касается современной нам эпохи, то основы сложившейся цивилизационной формы, чаще всего определяемой через предикат «техногенная», зародились на рубеже эпох Возрождения и Нового времени. Поэтому искать причины разворачивающихся кризисов (экологического, антропологического, экономического и т.д.) следует в глубине веков, в формирующихся мировоззренческих презумпциях которых сначала смутно, а затем все более отчетливо проявились очертания тех проблем, которые буквально «захлестывают» современное общество.
Интересно, что современные аналитики склонны характеризовать данный тип общества как возникший «по результатам европейского восстания против христианской цивилизации (ХУ-ХУ1 вв.) и взлелеянного уже новой европейской цивилизацией - постхристианской и собственно ...экономической» [1, с. 16]. Тем самым они подчеркивают факт принципиального цивилизационного сдвига (что означает смену не только типа хозяйствования, но и всего строя отношений в системах «человек - мир», «человек - общество», «человек - человек»), понадобившегося для того, чтобы утвердить нормы капиталистического общества в мире, а именно накопительство, беспрерывно расширяющееся товарное производство, ориентация на выгоду, стремление к безграничной прибыли и т.д.
Карл Маркс одним из первых заметил неестественность складывающихся в подобном обществе отношений, указав на то, что в них связи между людьми облекаются в форму отношения вещей. Возникает так называемый «товарный фетишизм», суть которого заключается в том, что все многообразие культурного опыта и человеческих проявлений люди переводят в форму обмениваемого товара и денег, превращая последние в овеществленную форму общественных отношений. Н.Н. Зарубина, описывая вслед за классиком капиталистическое общество, справедливо резюмирует: «Люди взаимодействуют уже не как носители социальных, культурных, личностных характеристик, а как персонификации социально-экономических функций, исполнители неких социальных ролей, носители “экономических масок”. Фетишизация общественных отношений закрепляется и углубляется в деньгах, которые подменяют качественную определенность и своеобразие конкретных вещей - товаров абстрактной знаковой величиной. Обращение капитала, приносящего прибавочную стоимость, завершает овеществление и фетишизацию производственных отношений. В капитале происходит полное отчуждение содержательного начала отношений между людьми, вступающими во взаимодействие в обществе, и социальное начало предстает как обезличивающее, уравнивающее качественно неоднородные и специфические элементы» [2, с. 43].
В «Капитале» К. Маркс пишет, что капитализм как система подавляет рабочего, превращает его в «частичного человека», в придаток машины, отнимает у него духовные, творческие силы, поскольку отчуждение ведет к переоценке всех ценностей. Если человек считает высшей целью доход, труд, экономию, расчетливость, трезвость и прочее, то он упускает из виду подлинно моральные ценности: богатство чистой совести, добродетели, любви. В состоянии отчуждения каждая сфера жизни не связана с другими (экономика с моралью и т.д.). И это специфическая особенность «царства отчуждения», где каждый вращается в кругу собственной отчужденности, и никого не трогает отчужденность других людей (чужая боль) (Э. Фромм). Один из интерпретаторов Маркса - Э. Фромм
- по этому поводу писал: «Маркс не ограничивал свою цель освобождением рабочего класса, а мечтал
об освобождении человеческой сущности путем возвращения всем людям неотчужденного и, таким образом, свободного труда, об обществе, которое живет ради человека, а не ради производства товаров и в котором человек перестает быть уродливым недоноском, а превратится в полноценно развитое человеческое существо» [3, с. 399].
Мечтам классика не суждено было сбыться. Современное общество, все чаще именуемое исследователями как «экономоцентричное», усиливает проблему отчуждения человека, неподлинности, бездуховности его существования, возводя в непреложную норму лишь экономические отношения рыночного типа. В результате сегодня все чаще многие явления, процессы, отношения, составляющие пространство человеческого общежития, низводятся до статуса рыночного товара. Хотя они таковыми никогда не могут являться, не имея ни одного признака продукта, подлежащего обмену.
Действительно, атрибутом рыночных товаров выступает взаимозаменяемость. Пространство культуры, равно как и принципы человеческих взаимоотношений, не могут перейти в плоскость рыночных взаимодействий без существенных потерь. Как измерить, сколько стоит профессионализм, жертвенность, любовь, альтруизм, милосердие, сострадание, гигантский труд таланта, ответственность, высота духа? Эти феномены являются в социальном плане более сложными, высокоорганизованными, требующими для своего воспроизведения колоссальных духовных, душевных, а также физических и материальных затрат, и потому в логике экономических отношений они «выносятся за скобки», «не учитываются», не получая не только должного вознаграждения (поскольку это в принципе не переводимые на язык обмена понятия), но и подвергаясь откровенному паразитизму со стороны «скупидомного экономизма». И это неудивительно: язык денег весьма циничен, на что обращал внимание еще в XIX в. известный немецкий философ Георг Зиммель. В своей работе «Философия денег» он указывал на то обстоятельство, что деньгам присуща способность вовлекать в обменный бизнес и те блага, которые не являются товарами, причем так, как будто они таковыми являются. «Деньгам все глубоко безразлично. Это среда, в которой приравнивание различного осуществляется на практике» - соглашается с Г. Зиммелем в своей работе «Критика цинического разума» современный исследователь П. Слотердайк [4, с. 352].
Поэтому вполне закономерно, что говорящий на языке денег рынок беззастенчиво использует ресурсы духовного, символического капитала (П. Бурдье), никак не пытаясь поддержать и восполнить эту высокосложную реальность, поскольку мгновенной очевидной прибыли она не дает, а оказывает общесистемное укрепляющее, стабилизационное и усиливающее действие на социальную систему в целом.
Современные исследователи справедливо отмечают, что «вся сложная культурная, духовная, политическая деятельность в условиях регулирующей деятельности рынка оценивается уже не по качественным, а по количественным критериям» [2, с. 50]. «В разряд неэффективных, по меркам рыночной рентабельности, сориентированной на количество возможной прибыли, попадают сегодня фундаментальная наука, не дающая быстрой практической отдачи, теоретическое и гуманитарное знание, не выражающееся в прямых коммерческих практиках, высокое искусство, сориентированное на подготовленного, а не на массового потребителя. Нерентабельным становится опекать пенсионеров, поддерживать временно нетрудоспособные группы населения: детей, учащуюся молодежь, многодетных матерей и т.д. Все, что не является “рентабельным” выбраковывается рыночным сознанием из пространства социальных практик. Поэтому сегодня во многих сферах общественного производства беззастенчиво сокращается то, что не сулит немедленной окупаемости и выходит за рамки прибыльности» [5, с. 217].
При этом возникшее в недрах капиталистической системы экономоориентированное мышление «переплавилось» за предшествовавшие столетия в законы и бытовые стереотипы и образует сейчас основную фактуру западной цивилизации. А поскольку влияние данной цивилизации на весь мир огромно, узаконивание и стереотипизация экономического дискурса в социальных практиках свойственны большому количеству незападных стран.
Надо полагать, что экономически мыслящие массы представляли собой важное условие для дальнейшего успешного развития капитализма. Необходимо было подключить широкие слои общества к миру экономических смыслов, для того чтобы они на добровольной основе включались в капиталистический тип отношений и легитимировали все самые невероятные социальные практики, глубоко противоречащие человеческой природе.
Понимание того, что благодаря господству экономических императивов социум может быть потрясен во всех своих основах, и что оно откроет неестественные пути (социокультурно не устоявшиеся, не легитимные для традиционного общества как противоречащие логике межличностных отношений и морально-нравственным, социальным и религиозным традициям) в элитные слои общества для людей не самых достойных, мы находим уже на самых ранних стадиях становления капиталистического общества. Так, известный французский мыслитель Ш. Монтескье по этому поводу писал: «Все погибнет, если выгодная профессия финансиста обещает стать еще и уважаемой профессией. Тогда отвращение охватит все другие сословия, честь потеряет свое значение, медленные и естественные способы выдвинуться не будут применимы и правительство будет потрясено в своих коренных основах» [6, с. 143].
Предсказания Монтескье с успехом оправдали себя в пространстве современного глобализирующегося мира, когда экономическая составляющая стала до такой степени преобладать в обществе, что претендует уже не только на законодательство в области социальных и хозяйственных отношений, но и на политическое, а также морально-нравственное (вернее сказать, безнравственное) господство.
Такие сомнительные социальные трансформации, как и многие другие преобразования, оказались не только возможными в современном обществе, но и не имеют адекватной оценки с его стороны. На наш взгляд, это происходит потому, что самые широкие слои населения - от правительств до мелких служащих и трудящихся - усвоили экономический принцип понимания действительности, прониклись неестественной логикой вещных, механических, товарообменных отношений, а потому вопросы о справедливости или несправедливости, нравственности или безнравственности, нормальности или ненормальности, духовности или бездуховности тех или иных экономических практик должным образом в обществе не поднимаются.
Эту закономерность хорошо понимают люди, рассматривающие гегемонию капитала в качестве основания общественных отношений. Об этом свидетельствует та благосклонность, с которой элиты общества относятся к широкому применению так называемого «экономического подхода» в решении самых многообразных социальных вопросов.
Так, один из известнейших современных экономистов - профессор Чикагского университета и главный научный сотрудник Гуверского центра Стэндфордского университета (США) лауреат Нобелевской премии Г. Беккер выдвинул идею о применении экономического подхода к самым широким социальным практикам. В частности, он пишет: «В самом деле, я пришел к убеждению, что экономический подход является всеобъемлющим, он применим ко всякому человеческому поведению
- к ценам денежным и теневым, вмененным; к решениям, повторяющимся и однократным, важным и малозначительным; к целям эмоционально нагруженным и нейтральным; к поведению богачей и бедняков, пациентов и врачей, бизнесменов и политиков, учителей и учащихся» [7, с. 35 - 36].
Следует отметить, что в рамках экономического подхода находит себе оправдание даже такой маргинальный феномен, как преступность. Так, тот же Г. Беккер в статье «Преступление и наказание: экономический подход» исходит из презумпции, что преступники не психопатологические типы и не жертвы социального угнетения, а рациональные агенты, предсказуемым образом реагирующие на имеющиеся возможности и ограничения. Они, по мнению Беккера, стремятся к максимизации ожидаемой полезности, и с этой точки зрения их поведение ничем не отличается от поведения других людей. Выбор преступной профессии он трактует как нормальное инвестиционное решение в условиях риска и неопределенности. Следовательно, уровень преступности должен зависеть от соотношения сопряженных с нею выгод и издержек» [7, с. 655].
Такое понимание преступной деятельности предполагает возможность потенциального участия в ней абсолютно каждого человека. Более того, рассматривается как равноправный, нормальный вариант экономической активности в определенной, благоприятной для преступления обстановке.
Итак, жажда наживы настолько ослепляет экономоцентрическое общество, что оно уже не способно отчетливо проводить грань между нормой и патологией. А потому одним из признаков болезни экономизма можно назвать криминализацию общества в самом широком смысле этого слова. Причем преступная психология пронизывает все уровни функционирования системы начиная с высших управленческих слоев и заканчивая низами.
Таким образом, на качество современной жизни все более отчетливо и бесцеремонно наступает мир количества, превращая в числа, цифры, денежные эквиваленты огромное число живых социальных и культурных практик. Собственно, для человека, даже обладающего большим количеством денег, это означает невозможность обеспечения высокого качества жизни, поскольку качественность как таковая постепенно вытесняется из пространства современного экономоцентрического общества. Снижение уровня развития науки, образования, медицины, права и т.д. приводит к тому, что по самым значимым параметрам, обеспечивающим полноценность индивидуального и общественного существования, возможности личности и общества в целом существенно уменьшаются, вскрывая тем самым главное противоречие экономоцентризма -увеличение объемов прибыли, получаемой отдельными участниками экономических действий, ни в коей мере не способствует улучшению общественных отношений, повышению уровня жизни остальных граждан и государства в целом. Наоборот, экономоцентрическая логика губительна для стран, ее практикующих. Она выступает источником многочисленных кризисов в самых различных областях человеческой деятельности, поскольку экономит там, где требуется нерентабельное, коммерчески неоправданное дотирование (к примеру, в области высоких технологий, без которых невозможно решение очень многих проблем современности, таких как: нехватка воды, источников энергии и т.д.). Поэтому преодоление экономоцентризма является насущной потребностью современности.
Литература
1. Осипов Ю.М. Мировой кризис в поле зрения философии хозяйства // Философия хозяйства: Альманах Центра общественных наук и экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. 2008. №6.
2. Зарубина Н.Н. Социология хозяйственной жизни. М., 2006.
3. Фромм Э. Душа человека. М., 1992.
4. Слотердайк П. Критика цинического разума / Пер. с нем. А.В. Перцева. Екатеринбург, 2001.
5. Кирвель Ч.С., Семерник С.З. Общество будущего: победа экономического фундаментализма или постэкономический человек // Проблемы управления. 2010. № 2.
6. Монтескье Ш.Л. О духе законов // Избранные произведения. М., 1955.
7. Беккер Г.С. Человеческое поведение. Экономический подход = human behavior. Economical approach. М., 2003.
