CC BY
115
-о£>
<*о-
Д.В. Дубровская
ЕГОР ТИМКОВСКИЙ: ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В ПЕКИН И РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ МИССИЯ
Труд российского майора Егора Тим- суждено столкнуться на Амуре. Перед этим ковского «Путешествие в Китай через Мон- ни русские, ни китайцы довольно долгое
голию» мало известен даже востоковедам. Это не праздные путевые заметки человека, стремившегося «позабавить читателя», а почти сухой итинерарий военного, ставившего своей целью отчитаться о порученной миссии и о проделанном пути перед высоким начальством, но это и труд ученого -практического востоковеда, вклад которого в наши знания о Монголии и Китае пока, к сожалению, недооценен.
Среди ценнейших произведений подобного рода (отнесем к ним не только давно и заслуженно популярную книгу купца Марко Поло и известные, хотя менее широко читаемые, писания францисканского монаха Гийома (Виллема) Рубрука и иезуита Маттео Риччи) книга Тимковского стоит особняком. Не только ввиду ее затерянности в архивах и неизвестности для широкой публики, но и по сути. Тимковский не был руководителем миссии (им являлся архимандрит Петр Каменский), отправившейся в Китай, чтобы сменить уже находившуюся там по договору православную миссию и препроводить ее на Родину. Тимковский, кажется, не получал личного задания собирать сведения о землях и странах, которые он миновал на этом пути. Тимковский не был первым, кто шел и ехал из Петербурга в Пекин с аналогичным заданием. Однако именно Тимковский написал
об этом эпическом пути почти военный отчет, в буквальном смысле открывавший глаза читателю на Монголию и Китай. В этом качестве автор «Путешествия» по праву заслуживает чести стоять рядом с отцом российского китаеведения Иакинфом (Бичуриным), которого майор Тимковский и сопровождал в Отечество.
В XVII в. Россия и Китай стали великими азиатскими империями, которым было
время не знали, что являются подданными соседствующих держав. Потихоньку подбирались форпосты обоих государств к великой реке Амур - российские с севера и запада, китайские - с юга и востока. В Китае в ту пору царствовала маньчжурская династия Цин («Чистая»), завоевавшая страну в 1644 г. Молодая Россия при первых Романовых занималась постепенным приобщением соседей к православию, посылала первопроходцев к Тихому океану, от берегов которого навстречу ей двигались впитывавшие тысячелетнюю китайскую конфуцианскую культуру Цины. Встреча была неизбежной.
В 1650 г. атаман Ерофей Хабаров заложил над Амуром мощный Албазинский острог - на месте, где прежде стоял городок даурского князя Албазы. Сейчас на месте крепости находится скромное село Албазино, а в середине XVII в. острог был настоящим бельмом на глазу маньчжурских властей, которых манили к себе сокровища русской Сибири. Столкновения в этих воротах было не избежать, оно и произошло 24 марта 1652 г., накануне праздника Благовещения. Маньчжуры были разбиты, державы сыграли со счетом 1:0 в пользу России, но это был только первый раунд в долгой игре.
Албазин неоднократно вставал из пепла, как птица феникс. В 1658 г. погибли 270 казаков под началом Онуфрия Степанова, попавших в засаду и полностью уничтоженных китайцами. Албазин был сожжен, население его угнано в Китай, возделанные земли погибли. Проповедь православия шла в Сибири рука об руку с освоением новых земель, поэтому уже через семь лет русские возвращаются в свой форпост с духовенством - их сопровождает старец Ермоген из Свято-Троицкого монастыря в Кирене, из
окрестностей Иркутска. Он и принес с собой великую святыню Приамурья - чудотворную икону Божией Матери «Слово плоть бысть», именуемую с тех пор Албазинской. Дальнейшая история крепости была столь же боевой и героической. Оплот выдержал несколько безуспешных набегов, страшную осаду, поджоги и разорения, но защитники города словно находились под заступничеством Божьей Матери, которая покровительствовала городу. Во время очередной осады китайцы вдруг «наспех, днем и ночью» стали отступать от Албазина; сами маньчжуры говорили о том, что по берегу бродила белопризрачная Дева, отпугнувшая их от города1.
Свидетельства о том, как именно попали в Пекин русские поселенцы и священник, расходятся. По одной версии, в 1685 г. маньчжуры снова захватили Албазин и забрали с собой 45 русских пленных, которые пожелали принять цинское подданство. Их сопровождали несколько женщин и детей, а для отправления своих религиозных нужд группа насильно увела с собой священника Максима Леонтьева, захватив вместе с ним кое-какую церковную утварь и несколько икон. Пленники через некоторое время стали подданными Цинской империи. По другой версии, Максим Леонтьев входил в отряд российского землепроходца Григория Мыльникова, который летом 1683 г. со своими людьми, выйдя из Албазина, продвигался дальше вглубь Приамурья. Цель похода была простой - защитить интересы сибирских мехоторговцев и заодно собрать дань (ясак) с местных монголов и тунгусов. Для всех этих операций Албазин служил главным форпостом2.
Русские еще не вполне понимали, что маньчжуры, с которыми они воевали за Ал-базин, и те китайцы, с которыми столкнулся Ерофей Хабаров, были жителями одной и той же Цинской империи. За полвека до описываемых событий, в 1643 г., Василий Поярков и Ерофей Хабаров наконец достигли берегов Тихого океана. В 1651 г. Хабаров превратил Албазин в крепость, но уже на следующий год споткнулся о новую и неве-
домую силу, которую назвал «богдойскими людьми»3, и были они не кем иным, как маньчжурами, завоевателями Китая. Только в 1676 г. глава российского посольства в Пекин Николай Спафарий осознал, что «бо-гдойцы» и были теми самыми «китайцами» -жителями соседней империи.
Так вот, прямо в лесной чаще, как гласит легенда, отряд Мыльникова столкнулся лицом к лицу с отрядом маньчжур, которые пригласили и Мыльникова, и отца Максима в гости в свой лагерь. После дружеской трапезы, однако, русский отряд был препровожден лесными тропами далее на юг и через несколько недель достиг Пекина, оказавшись на этот раз в гостях в столице империи Цин, у великого императора Канси (16541722; 1661-1722 гг. правления). Канси издал указ, приказав обеспечить русских всем необходимым, чтобы «показать Наше намерение хорошо о них позаботиться»4.
«Инородцам» был выделен участок земли в северо-восточной части города, кладбище за городом и старый буддийский молельный дом, который отец Максим превратил в православную церковь и освятил под именем любимого русского святого - Николая Чудотворца. Уже в 1695 г. митрополит Тобольский Игнатий прислал в Пекин священника, дьякона и все, что было необходимо для освящения храма, посвященного Софии, Премудрости Божией. На следующий год церковь освятили, и отец Максим прослужил в ней до самой своей смерти в 1712 г. В послании к пленному священнику Максиму, «проповеднику Святого Евангелия в Китайском царстве», митрополит Игнатий писал: «Да не смущается, ниже да оскорбляется душа твоя и всех пленных с тобою о вашем таковом бедствии, ибо воле Божией кто противиться может? А пленение ваше не без пользы китайским жителям, так как свет Христовой Православной веры вами им от-крывается»5.
Как некогда в игру вступил лично маньчжурский император Канси, так с российской стороны в конце XVII - начале XVIII вв. бразды правления в делах контактов с Цинами берет на себя Петр Великий.
Хотя его политика и была ориентирована на Европу, она никогда не была пассивной в отношении Сибири и пограничных с ней территорий. 18 июня 1700 г. Петр издал указ, повелевая митрополиту Киевскому Варлааму Ясинскому найти для митрополичьей кафедры в Тобольске «доброго и ученого человека» и отобрать несколько молодых людей для изучения китайского и монгольского языков с целью дальнейшего распространения христианства в Китае. Указ определял задачи миссии - быть посредницей между Россией и Китаем и поддерживать православие среди русских поселенцев, по возможности привлекая в лоно христианства местное население. Не последней задачей было предоставлять для нужд межгосударственных связей драгоманов -военных или дипломатических переводчиков, которыми, и вправду, в течение долгого времени были исключительно члены пекинской православной миссии.
К тому времени миссионерские традиции православной церкви уже завоевали добрую репутацию в Сибири и позже на Аляске, но их еще предстояло перенести в Китай, где наши соотечественники столкнулись с культурой, на многие столетия превосходящей российскую по старшинству. Так и получилось, что основной целью миссии в Китае было удовлетворять религиозные нужды плененных албазинцев и их потомков, окруженных «тьмой язычества». Несмотря на кажущуюся скромность своих целей в Пекине, миссия оказалась самым упорным долгожителем среди «китайско-иностранных» институтов в новой истории Китая.
Итак, первая официальная Русская духовная миссия была составлена в 1712 г., после смерти отца Максима Леонтьева, и входили в нее архимандрит Иларион Лежай-ский, иеромонах Лаврентий, иеродиакон Филипп и еще семеро причетников. Архимандрит Иларион и его свита добирались в Китай с возвращавшимся маньчжурским посольством к тургут-монголам, стоявшим на Волге ниже Казани, и увидели столицу богдыхана лишь в середине января 1716 г. Не-
смотря на то, что миссия была подготовлена образцово, пробыла она в Срединной империи немногим больше двух лет, и албазин-цы, бывшие подданными маньчжурского, а не российского императора, снова оказались оторваны от веры отцов. А император Канси так и не узнал, что одной из целей Лежай-ского по приезде в Пекин было обратить его в христианство.
За первой миссией последовала вторая, выехавшая из Петербурга в 1721 г., хотя китайцы целых пять лет откладывали принятие решения о допуске священнослужителей в Китай. Все это время епископ Иннокентий Кульчицкий, назначенный на должность главы миссии самим Петром, проповедовал православие там, где ему пришлось осесть, - среди бурят в Селен-гинском Троицком монастыре за Байкалом. Чрезвычайный и полномочный посланник Савва Лукич Владиславич-Рагузинский писал в 1725 г. из Пекина по поводу непринятия в столице православного епископа: «Богдыхан такую превеликую особу никогда принять не повелит: понеже у них великой господин называется их папа или ку-тухта. И что по ево (Саввы) старанию... может быть, паки архимандрит и священники в Пекин приняты будут, а епископ никогда не допустится»6. Иннокентий остался не у дел, новая миссия прибыла в Китай только в 1729 г., уже после заключения в 1728 г. китайско-русского договора в Кяхте, оговорившего, в частности, статус Русской духовной миссии, и возглавил ее Антоний Платковский. По Кяхтинскому договору при посольском дворе дозволялось жить одному священнику, служившему в храме во имя Сретения Господня. Договор позволял через каждые десять лет присылать в Китай архимандрита, двух иеромонахов, иеродиакона, двух причетников и четырех учащихся средних духовно-учебных заведений.
Новая миссия (1729 г.) расположилась в посольском подворье, где и жила с этого времени по 1763 г., когда вернулась на прежнее место, выделенное для нее еще Канси. В годы миссии Амвросия Юматова
(1755-1771) церковь и другие здания были отремонтированы.
Говоря о трудах и днях Русской миссии в Пекине, невозможно обойти молчанием ярчайшего представителя ее, заслуженно называемого отцом китаеведения, настоятеля Вознесенского монастыря в Иркутске - отца Никиту Яковлевича Бичурина (Пичуринско-го), в монашестве - Иакинфа (Гиацинта; 29.08.1777-11.05.1853). Талантливый сын простого чувашского дьячка, в 28-летнем возрасте молодой архимандрит Бичурин был назначен главой Русской миссии в Китае и прожил там долгие четырнадцать лет. За эти годы Бичурин хорошо изучил жизнь этой, практически неведомой русским, страны. Вел он себя скорее как путешественник, жадно кидающийся навстречу приключениям, чем как духовное лицо - ходил по театрам и базарам, общался с местными, а проповедью почти не занимался. Иакинф создал один из первых китайско-русских слова-рей7. По его мысли, основой словаря должен был стать живой разговорный язык, а не сухая книжная премудрость. Переодевшись в китайский костюм, ходил Бичурин по улицам и ярмаркам, заглядывал в живописные лавочки, указывал на предметы, просил записать их название иероглифами и фиксировал звучание слов. Потом он проверял соответствие своего «улова» истине с учителем китайского языка. Бичурин за четыре года составил небольшой рукописный китайско-русский словарь, который можно считать первой работой такого рода, написанной русским в Китае. Но маленького словаря труженику-Иакинфу показалось мало, и он взялся за большой, над которым упорно работал многие годы. Словарь Бичурина все время пополнялся и был четырежды переписан, «потом в полноте значений и выражений сверен с китайским словарем под названием Кхан-си-цзы-дянь, подведен под русский алфавит по выговорам и снова переписан в девяти томах»8.
Однако Бичурин не мог полностью отдаться ни научной, ни положенной ему по статусу миссионерской деятельности. Через пять лет, на которые были выделены перво -
начальные средства, деньги кончились, и финансирования из России не поступало: шла война с Наполеоном, а затем и поход в Европу. Члены миссии буквально голодали, речь не шла уже ни о нормальных богослужениях, ни о ремонте храма, ни, тем более,
о проповеди среди китайцев. Цинское правительство выдавало на нужды миссии ежегодную субсидию, но ее было явно недостаточно, поэтому приходилось зарабатывать самим. Богомольцев почти не стало, а отец Иакинф не мог «поддерживать христианство среди албазинцев без денежных подачек им»9. Бичурин был молод, энергичен и не привык пасовать перед трудностями, да и взглядов был широких. Он занял деньги у ростовщиков, распродал часть имущества, одно из зданий миссии позволил сдать в аренду под игорный дом, заложил часть земли и утвари. Поступился материальными ценностями, но сохранил жизнь людей.
По результатам экспедиций и изысканий Иакинф создал множество сочинений, описывавших историю, нравы, обычаи и занятия жителей Китая, Тибета, Монголии, Туркестана и народов Центральной Азии. В рукописях остались другие китайские словари, географическое описание Китая в восемнадцати томах и многое другое. Когда в 1821 г. Тимковский и Бичурин уезжали из Пекина, собранные 400 пудов книг были погружены на пятнадцать (!) верблюдов. Отцы церкви не одобрили служение Иакин-фа, обвинили его в неподобающей деятельности и за «нежелательные явления, внесенные им в жизнь миссии»10, лишили сана, а самого заточили в Валаамском монастыре. Через пять лет Бичурин вернулся из ссылки, жил в Александро-Невской лавре, работал переводчиком в Министерстве иностранных дел. Заслуги китаеведа были широко признаны в мире - Академия наук в 1828 г. избрала его в члены-корреспонденты и наградила его труды премиями, он был членом парижского Азиатского общества, в 1829-1830 гг. по поручению Азиатского департамента путешествовал за Байкал с бароном Шиллингом, а в 1835 г. отправился в Кяхту организовывать школу по
изучению китайского языка. Судьба и время не были особо благосклонны к Бичурину, который успел увлечь своими описаниями даже Пушкина. Еще в 1830 г., поняв, что склонности его лежат в другой сфере, он захотел сложить монашеский сан, но не получил разрешения от государя. Умер Никита Яковлевич в своей келье в Александ-ро-Невской лавре одинокий, всеми забытый и почти голодающий. На черном кресте его надгробия, бережно сохраняемом в современном Санкт-Петербурге попечением городских властей, выбита надпись, выполненная китайскими иероглифами.
С самого начала существования миссии ее пребывание в Китае регулировалось государственными соглашениями. Это выгодно отличало условия работы православных священников от тех условий, в которых действовали проповедники с Запада, которым приходилось быть в Китае, в первую очередь, не служителями веры, а переводчиками, астрономами, математиками и даже производителями оружия. Представители Русской миссии были далеки от Цинского двора и жили обособленной жизнью. Тем не менее к XIX в. они уже сумели хорошо обустроиться в столице. Егор Тимковский, сопровождавший миссию Иакинфа в Китай в 1820 г., свидетельствовал, что в российском поселении могут свободно разместиться 50 человек, в нем находятся сады и парки, а любители учения смогут провести время в Пекине с большой пользой для своих ученых занятий11.
Именно в таком положении принял русскую миссию Иакинф и передал ее далее своему преемнику с 1818 г. - сопровожденному в Китай Тимковским архимандриту Петру Каменскому, при котором для естественным образом окитаившихся албазинцев была устроена школа. В миссию, организованную при Азиатском департаменте в 1839 г., для изучения Китая были приглашены и студенты Санкт-Петербургской духовной академии. Архимандрит Гурий Карпов перевел на китайский язык Евангелие. Когда по Тяньцзиньскому договору (1858 г.) разрешили проповедь во внутренних областях
Китая и миссионерам было позволено выезжать когда и куда угодно, это немедленно отразилось на деятельности пекинской миссии, тем более что в ее число уже входили такие выдающихся умы, как архимандрит Палладий (Кафаров) и иеромонах Исаия (Пешкин). Палладий уделил массу времени и усилий созданию нового китайско-русского словаря, а Исайя посвятил себя обустройству миссии на новом месте и активной проповеди христианства. Именно он выступил инициатором перевода обрядовых книг на китайский, обратил в православие несколько китайских семей, в том числе за пределами Пекина, в деревне Дуньдиньань, где позже была выстроена церковь, посвященная Иннокентию Якутскому.
В 1866 г. разрешили вести службу на китайском языке. Следующую миссию возглавил архимандрит Флавиан (Городецкий), и ее занимала большей частью изыскательская и публикаторская деятельность; иеромонахи Алексей Виноградов и Николай Адоратский опубликовали 20 томов прежних и новых переводов. При архимандрите Амфилохии Лутивинове (1884-1895 гг.) православную мессу служили уже не только в Пекине и Дуньдиньане, но и в Ханькоу, Тяньцзине, Калгане и Урге.
Не будь титанических трудов членов Русской духовной миссии в Пекине, не было бы в России китайских словарей и учебников, так бы и переводили дипломатам и купцам иезуиты, которые освоили китайский язык гораздо раньше, и при дворе в Пекине обосновались уже во времена первопроходцев иезуитской миссии в Китае, в XVII в.12
В Двенадцатой Русской духовной миссии в Пекине служил В.П. Васильев (18181900), подобно Бичурину считавший, что изучение китайского языка было необходимо для всех и любых взаимодействий со страной, где работаешь, для понимания ее культуры. Васильев создал грамматики, словари, хрестоматии. Соответствующих иероглифических шрифтов в миссии не было и быть не могло, поэтому пособия издавались методом литографии. Именно Васильев изменил порядок и систему расположения ие-
роглифов в своих словарях, сделал ее отличной от китайской, и опубликовал книгу «Графическая система китайских иероглифов. Опыт первого китайско-русского словаря», революционизировавшую тогдашнее китаеведение.
Интересна история словаря, составленного «бывшим начальником Пекинской духовной миссии архимандритом Палладием и старшим драгоманом императорской дипломатической миссии в Пекине П.С. Поповым», отпечатанного в 1888 г. в Пекине13. Палладий (П.И. Кафаров) составлял словарь больше четырнадцати лет, только смерть помешала ему закончить свой труд, который подхватил П.С. Попов. Китайцы позволили отпечатать словарь в пекинской типографии, а император Александр III выделил кредит на издание.
До поры члены Русской миссии работали в относительно спокойной обстановке. В отличие от представителей западных конфессий, они имели возможность приезжать в Пекин, оставаться там на десять лет, а затем возвращаться на Родину, что вызывало определенную зависть среди католического и протестантского духовенства, действовавшего в Китае. Большинство представителей католических орденов, приезжавших в Срединное государство, вынуждены были платить за эту возможность необходимостью оставаться на чужбине до конца жизни.
Для маньчжурского Китая православная миссия всегда была представителем север -ного соседа, поэтому и отношение к ней зачастую делалось настороженным, ведь две державы порой балансировали на грани войны. Караванная торговля, вопросы беженцев из пределов Цинской империи в Россию, пограничные проблемы в Центральной Азии и по Амуру - все это в любой момент могло стать тем камнем преткновения, о который могло споткнуться кажущееся спокойствие в отношении к православному гнезду в Пекине. И тем не менее сам факт существования миссии в Китае служил залогом того, что поддерживались и регулярные контакты между двумя странами. В книге рекордов Гиннеса недаром отмечается, что террито-
рия старой Русской православной миссии в Пекине является самым большим посольством в мире.
История Русской духовной миссии в Китае в ХХ в. - это трагическая история мученичества и испытаний. Начало века ознаменовалось гибелью жертв восстания ихэ-туаней, а в 60-е годы прошлого века православные христиане пострадали в неславные времена «культурной революции».
История погрома миссии во времена «Боксерского восстания» до сих пор почти неизвестна широкому читателю. До лета 1900 г. маньчжурские власти успешно защищали иностранные миссии в Пекине, но в новом веке ситуация изменилась. Были казнены чиновники, заподозренные в связях с иностранцами. Многие иностранцы, обитавшие в провинции, бежали в Пекин в поисках убежища в посольском районе на юге столицы. Когда восстание прокатилось по Пекину, глава Русской духовной миссии архимандрит Иннокентий Фигуровский со своими подопечными покинул Северное подворье Бэйгуань и устремился в российское посольство. Беглецы взяли с собой древний образ Св. Николая Можайского, принесенный из Албазина отцом Максимом Леонтьевым еще в 1685 г., и кое-какую церковную утварь. Вот что написал об ихэтуанях чудом спасшийся от них протоиерей Сергий Чан: «Это было сообщество, имевшее общинное устройство и прельщавшее народ своим учением о сверхъестественных силах в целях возвышения Китая и уничтожения иностранцев. ... иностранцы именовались бесами, крещеные китайцы - исчадиями их, а некрещеные, но имевшие с ними сношение -вторыми исчадиями; на боксеров же смотрели как на воинство небесное»14.
Китайское правительство выделило для охраны миссии десять копейщиков, но уже 11 июня здание было полностью сожжено. Погибли библиотека, архивы, ризница. Восставшие до смерти замучили 222 православных китайца, среди которых был первый священник-китаец иерей Митрофан, рукоположенный в сан в Японии Св. Николаем Японским. 22 апреля 1902 г. Указом
Священного Синода за № 2874 все китайские мученики были причислены к лику святых, останки их были захоронены в храме, получившем их имя, - в храме Всех Святых Мучеников. Многие мощи оказались нетленными.
Глава миссии был свидетелем того, как взрезали животы, отрубали головы и заживо сжигали православных китайцев. «.Учительница школы Миссии Ия Вэнь была мучима дважды. В первый раз боксеры изрубили ее и полуживую забросали землей. Когда она очнулась, ее стоны услышал сторож (язычник) и перенес ее в свою будку. Но спустя некоторое время боксеры вновь схватили ее и на этот раз замучили до смерти. В обоих случаях Ия Вэнь радостно исповедовала Христа перед своими мучителями. [...] В семействе о. Митрофана были жена Татиана из фамилии Ли и три сына: старший Исайя, второй Сергей - теперь он протоиерей, и третий Иван. 10 июня вечером Татиана спаслась от боксеров при помощи невесты своего сына Исайи, но на другой день,
11 числа утром, вместе с другими, всего 19 человек... казнена была через отсечение головы. Исайя, 23 лет, служил в артиллерии.
7 июня боксеры казнили его через отсечение головы на большой улице около ворот Пин-цзэмэнь, так как раньше известно было, что он христианин. [...] Ивану было тогда 8 лет. 10 июня вечером, когда убили его отца, боксеры разрубили ему плечи и отрубили пальцы на ногах; нос и уши были отрезаны. Невесте брата его Исайи удалось спасти его от смерти, и она спрятала его в отхожем месте. На вопрос людей, больно ли ему, он отвечал, что страдать за Христа не больно. Мальчишки издевались над ним. Иван просил у соседей воды, но они не только не дали ему, но и прогнали. [...] Один старик выражал о нем сожаление, говоря: ”Чем виноват мальчик? Вина родителей, что он стал последователем дьявола”. Другие поднимали его на смех и поносили, или просто бросали ему презрительные усмешки. Так он веден был, как агнец, на заклание»15.
В довершение физической расправы над людьми пострадала и миссия: были сожже-
ны ее церкви, не удалось спасти церковную утварь. Особенно ужасной трагедией стала утрата типографии, где погибло до 30000 вырезанных на дереве иероглифов и досок с текстом богослужебных книг; погиб архив миссии. Православная паства потеряла из 1000 человек до 300 убитыми, многие отреклись от веры. Однако уже в 1902 г. епископом в Китай назначили бывшего начальника миссии архимандрита Иннокентия Фигуров-ского (с наименованием «Переяславский»), утвердили новые штаты: при епископе могли состоять два иеромонаха, иеродиакон и два причетника. Российские священнослужители вернулись из Шанхая, где спасались после своего освобождения международными войсками, и восстановили на месте разрушенного подворья великолепный Успенский монастырь. Снова началась созидательная деятельность: были учреждены женская община и школа для девочек. Миссия по-прежнему владела Сретенской церковью при дипломатическом представительстве, церквами в Урге, Ханькоу, Пэйтахо, на станции Манчжурия и в Харбине. Появились новые миссионерские отделения - Та-инское, Хайларское, Тяньцзинское с вагоном-церковью, Юнпинфуское с церковью и школой для мальчиков, молитвенный дом и мужская школа в Пекине на 30-40 мальчиков при кирпичном заводе. По инициативе отца Иннокентия уже в 1904 г. в Харбине было учреждено «Братство Православной Церкви в Китае», имевшее отделения на станциях Хань-дао-хэузцы, Манчжурия, Пограничная и Цицикар. Деятельность братства была подкреплена проведением Сибирской железной дороги, когда на многих ее станциях построили так называемые церкви-школы.
Рубеж XIX и XX вв., времена «Боксерского» восстания в Китае, отдались набатом и на русских границах. На берегу Амура перед Благовещенском неожиданно объявились китайские войска и девятнадцать дней стояли перед городом, осыпая его артиллерийским огнем и угрожая вторжением на русский берег. Обмелевший Амур сулил противнику легкую переправу. Однако в
Благовещенском храме шла непрерывная служба, перед чудотворной Албазинской иконой читали акафисты. Так и не перейдя Амур, неприятель оставил Благовещенск. По рассказам самих китайцев, они часто видели в те дни, как по берегу Амура проходила Светлая Женщина, внушавшая им необоримый страх и лишавшая снаряды убийственной силы.
Попробуем теперь дать обобщенную оценку книги Е.Ф. Тимковского как исторического источника, предваренного при издании сухой, но гордой «объективкой» самого автора: «Для препровождения новой миссии от Кяхты до Пекина, а жившей там с 1808 года обратно в отечество, отправлен был в качестве пристава, Министерства иностранных дел из Департамента Азиатского коллежский асессор и Орденов, ныне, Св. Анны
2 и Св. Владимира 4 степени кавалер Егор Федорович Тимковский»16.
Егор Тимковский - автор в своем жанре нерядовой. Читатель Марко Поло, Руб-рука и Одорико Порденоне найдет в его труде не только большую рационалистичность, свойственную человеку, принадлежавшему к XIX в., но и иной, гораздо более государственный, взгляд на вещи. Тимковский заявляет, что пишет не воспоминания ради воспоминаний, а записки, цель которых - послужить его преемникам в путешествиях. Поэтому подробный травелог российского майора полон указаний об остановках, ценах, соответствиях мер и весов, заметок о топонимах, климатических и ботанических наблюдений, метких наблюдений над представителями народов, тщательно зафиксированных деталей, связанных с культами. При этом Тимковский считает своим долгом записать и легенды о перерождении хутухты (ламаистского первосвященника монголов), об эпических героях, он чуть ли не первый рассказывает читателю о будде Шакья Муни («Шигему-ни»), об универсальном «ом мани падме хум» (приводя в приложении возможные расшифровки дискуссии о переводе слова «ом»), о «сарацинском пшене» - рисе, о степном коте - мануле, и многое другое.
Автор показывает себя крайне осведомленным человеком как в истории и филологии, так и в дипломатии. Подводные камни, умолчания и хитрости, чинимые на пути миссии сомневающимися чиновниками, обыденными вымогателями, ненадежными проводниками, нечестными барышниками, продажными посредниками, - все эти препоны обходил он умело, спокойно, без метаний и обдуманно. Тимковский предстает перед нами как предельно профессиональный человек, совмещающий в себе четко осознающего свою ответственность за каждую подотчетную копейку (а помимо этого - лошадей, верблюдов, зеркальца, бритвы и пушнину) завхоза, открытый взгляд первопроходца, легкое перо человека, свободно цитирующего латинских классиков, смелость и неутомимость военного и радушную обходительность дипломата17.
Тимковский далек от великорусского шовинизма и всяческой ксенофобии и поэтому немедленно замечает шовинизм вели-коханьский (и маньчжурский): «При необыкновенной холодности китайцев, тоже разуметь должно и о маньчжурах, мы приметили в обращении их с монголами чрезмерное высокомерие»)18. Русский майор бережет собственность миссии и своих людей, но когда ему приходится решать, что делать с надоедливым попрошайкой-сопровождаю-щим от китайской стороны, он расстается с собственными серебряными часами и пишет
об этом, просто констатируя факт, - надо ж было дать. «Сколько ни уклонялся я от исполнения сей неуместной просьбы, но дабы скорее избавиться от такого чрезвычайного посетителя, принужден был отдать ему свои собственные, серебряные [часы]»; «.Таковы условия приятельских связей и вежливости азиатцев: первый шаг к знакомству должен быть сопровожден подарком; за полученную же вещь всякий старается показать свою признательность хотя самою безделкою. Овидий весьма прав, сказавши Vulgus utilitate amictum probat: Чернь корыстью ценит дружбу»19.
Со всей ответственностью Тимковский описывает не только ту узкую дорогу, по ко-
торой лежит путь миссии, но и земли, даже владения, по которым она проходит, и сопредельные с ними. Не менее пары десятков страниц он посвящает, например, Илийско-му краю (это очень пригодится российским аналитикам во время Илийского кризиса), искусно сочетая свидетельства ученых и собственные наблюдения, вскрывая подноготную национальных, политических и этнических противоречий в этом районе.
Книга выявляет в Тимковском, упорно работавшим над ней по возвращении из путешествия, тонкого филолога: «Я говорю Цзюнь вместо Дзюнь; Дорчжи вместо Дорд-жи. Звуки, доселе выражаемые у нас буквами дз и дж, я решился писать вообще чрез цз и чж, применяясь к выговору самих монголов и китайцев. В тоническом их словаре тоны расположены попарно, как то: бан-п’ан, дан-т’ан, чжан-чан, цзан-цан и проч. Если написать джан и сделать его оборотным чрез выпущение ж, то выйдет дан, а не чан; дзан с выпущением з, также произведет дан, а не цан. Из сего открывается, что вместо д в оных двух случаях надлежит писать
ч и ц, употребление которых действительно естественнее выражает помянутые звуки. Сие можно бы распространить и на другие азиатские языки». Или: «Мы говорим просто река Баин; некоторые же пишут: река Баин-гол; р. Шара-гол, р. Хара-гол и проч. Слово гол на монгольском языке значит река; потому излишне, кажется, повторять название, показывающее одно и тоже, как то употребляется нашими географами в словах: река Аму-дарья [река]; река Сырь-дарья [река]; озеро Зайсан-нор [озеро], Куку-нор, Кара-кул и проч.»20.
Тимковский многое повидал и умеет находить слова и сравнения. Вот, скажем, его провидение истинной сущности малороссийских курганов: «.всего случалось мне видеть на Обо пучки конских волос, как залог молитвы номадов о сохранении животных, всегдашних спутников их. Сии Обо служат еще указателями пути, и выставляются на границах. Не в сем ли виде должно принимать и курганы, коими испещрены равнины Малороссии и поля других наших
губерний? Не вещают ли они позднему потомству, что и в сих местах, за несколько веков, блуждали кочевые народы, оставившие нам памятники своей страсти к завоеваниям, своих обычаев?» И Монбланом его не удивишь: «На правом берегу р. Хары оставили мы хребет Мангатай, от коего на В. в дальнем расстоянии поднимается отдельно гора Дулоши. Вершина ее, подобно Савойскому Монблану, имеет вид кочки или горба верблюжьего: истинно степное сравнение!»21
Очень редко Егор Тимковский увлекается романтическими сказаниями, и мы не готовы ставить ему это в вину, - уж слишком неизведанные земли проезжал он. Поэтому для рядового читателя, склонного к романтизации Востока и поискам Шамбалы, его книга тоже будет интересна. Вот, например: «Неподалеку от Урумци, в 50 ли на запад от станции Бырке Булак, говорят, есть место, имеющее более 100 ли в окружности, покрытое летучим пеплом. Если кинуть туда какую-нибудь вещь: тотчас появится пламя, и вещь в мгновение превращается в пепел. Если бросить камень; то подымется черный дым. Зимою, когда выпадет глубокий снег, здесь вовсе не бывает оного. Место сие обыкновенно называется пламенем, и птицы не смеют летать чрез оное. - Равным образом на границе между Урумци и Или есть место, простирающееся на 90 ли в окружности. Издали оно кажется покрыто снегом; а земля подобна солончакам и после дождя твердеет. Если бросить туда камень; то издается звук дерева, ударяющегося о железо (не лава ли?). Если люди или скот, по ошибке, зайдут туда на несколько шагов от краю; то навсегда погружаются в пропасть. Сие место называют пепельною ямой»22.
Интересны и наблюдения над животным миром - порой точные, порой же совершенно сказочные: «Между Или и Урумци водится сальная птичка, величиною с не оперившегося цыпленка; черного цвета и жирна. Когда спустившись на кровлю дома или на двор, закричит, и поманишь ее чем-нибудь: она садится на плечо или на руку. Поймавши, ежели подавишь ее в руке, то из заднего прохода выплывает сало; по выдав-
ливании же сала, птичку опять отпуска-
23
ют» .
«В ущельях Мангатая водится много диких коз, изубрей (род оленей), лисиц, степных кошек, по-монгольски манулами называемых; изредка попадаются и медведи. Вершины гор покрыты березником»24.
Главное же, что многотрудный и многомесячный путь миссии, оберегаемой Е.Ф. Тимковским, увенчался успехом - в обе стороны. Как тут не процитировать его самого еще раз: «.встретил нас станционный Кун-дуй и приветствовал, по обыкновению степного витязя. Подъехав ко мне, он соскочил с лошади, стал на левое колено, уперся правою рукою в бок и, коснувшись левою в локоть оной, с восклицанием произнес: Амур! [мир, спокойствие]; потом опять сел на лошадь и проводил нас, вброд через речку, до самых юрт»25.
Тимковский написал настолько хорошую книгу, что порой можно услышать сомнения в его авторстве. Оставив в стороне соображения о том, что в XIX в. авторы такого уровня, как наш герой, имели возможность работать с помощью секретарей, заметим: Тимковский с поистине военной щепетильностью указывает свои источники, он их комментирует. Там, где описание опирается на чужие исследования, в этом нет никаких сомнений (скажем, Джунгария по Риттеру), и автор этого не скрывает. Если автор излагает некие сведения с чужих слов, он всегда указывает это, и нет ни одной легенды, которую он бы не обозначил как таковую, присовокупив, кстати, одно-другое прохладное словцо о высоко развитой фантазии язычников. Однако ни вольностей, ни неуважения к чужим культурам, ни домыслов автор себе не позволяет, не потому, что держит себя в руках, а потому что Тимковский - обладатель строгого ума, привыкшего доверяться фактам и только им. Литературный уровень книги ровен, стиль не несет следов редактуры, опознать которую в столь обширном труде, отделив от изначального «кособокого» текста литературного новичка или графомана, было бы элементарно. Способности автора, с одинаково спокойной
уверенностью рассуждающего о транскрипциях, богах, географии, зоологии и религиях, не выглядят нереальными для российского майора с таким образованием и послужным списком, как у Тимковского. Скорее, именно потому Тимковский и попал на место при миссии, едущей в Пекин, что обладал всеми этими достоинствами и знаниями.
Ну, а то, что Егор Тимковский в довершение ко всему оказался еще прекрасным писателем - просто везение. Наша задача -этим везением воспользоваться.
Примечания
1 Дубровская Д.В. Российская православная миссия в Китае // Родина, № 10, 2004, с. 14
2 Widmer Eric. The Russian ecclesiastical mission in Peking during the eighteenth century. Harvard Univ. Asia Center, 1976, p. 26; Артемьев A.P. Русская православная церковь в Забайкалье и Приамурье во второй половине XVII-XVIII в. // Вестник ДВО РАН, 2000, № 2, с. 31-39.
3 «Отписка приказного человека Онуфрия Степанова якутскому воеводе М.С. Ладыженскому о действиях его отряда на Амуре и столкновениях с маньчжурскими войсками» // Дополнения к Актам историческим, т. III, СПб, 1848, № 122, с. 523-528.
4 Протоиерей Иоанн Ду. Распространение Русской Православной Церкви в Тяньцзине и его окрестностях // Россия за рубежом, 2006, № 5.
5 Грамота... Преосвященного Игнатия... // История Российской иерархии. Ч. 2. М., 1810, с. 491-500; Древние церковные грамоты Восточно-Сибирского края (1653-1726) и сведения о Даурской миссии, собранные миссионером ар-хим. Мелетием. Казань, 1875, с. 66-71.
6 Дионисий Поздняев. Православие в Китае. М., 1998, с. 34.
7 Погодин М.П. Биография отца Иакинфа Бичурина. Беседы в обществе любителей древней словесности при Московском университете, В. 3-й, М., 1871, с. 47.
8 Дубровская Д.В.. Указ. соч., с. 16.
9 Моллер Н.С. Иакинф Бичурин в далеких воспоминаниях его внучки // Русская Старина,
8, т. 59, №8, с. 272-300.
0 Погодин М. П. Указ. соч., с. 82.
Тимковский Е.Ф. Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 21 годах, Ч. I, СПб, 1824, с. 56.
12 Дубровская Д. В. Миссия иезуитов в Китае. М., 2001.
13 Китайско-русский словарь, составленный бывшим начальником Пекинской духовной миссии архимандритом Палладием и старшим драгоманом Императорской дипломатической миссии в Пекине П.С. Поповым. Пекин, 1888.
14 Поздняев Д. Указ. соч., с. 43.
15 Там же, с. 85.
16 Тимковский Е.Ф. Указ. соч. Ч. I, с. 4.
Васильев Д.Д. Биографические сведения об авторе «Путешествия в Китай через Монголию в 1820 и 1821 годах» Е.Ф. Тимковском и его братьях // Восточный архив, № 1 (21), 2010, с. 34^2.
18 Тимковский Е.Ф. Указ. соч. Ч. 2, с. 76.
20
Там же, с. 80. Там же, с. 143. Там же, с. 216. Там же, с. 49.
1 Там же, с. 74. Там же, с. 38.
1 Там же, с. 160.
