«Эффект колеи» в методологии политико-культурных исследований институциональной динамики современного российского общества Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

2014

ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

Серия 6

Вып. 1

АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ

УДК 303.022+323.2 К. Ф. Завершинский

«ЭФФЕКТ КОЛЕИ» В МЕТОДОЛОГИИ ПОЛИТИКО-КУЛЬТУРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЙ ДИНАМИКИ СОВРЕМЕННОГО РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА

В статье рассматриваются методологические возможности концепции «зависимости от пройденного пути» в политических и культурных исследованиях институциональной динамики современной России. Автор обосновывает новый теоретический подход к изучению современного культурного и институционального кризиса с точки зрения методологических программ исторического институционализма, ориентирующих исследователей на критику рационалистических подходов к изучению институциональной динамики и учета значимости непредсказуемости и вариативности процесса институционалиизации. В данной статье обосновываются методологические возможности для концептуализации динамики политической коммуникации в современной России посредством использования теоретических посылок исторического институционализма в качестве метода социальной науки, который рассматривает институционализацию как динамический процесс изменения во времени. Анализ методологических проблем политических и культурных исследований институциональной динамики в современной России особенно важен для понимания проектирования русской политической культуры и методологических проблем институциональных исследований в политологии и социологии.

Ключевые слова: «зависимость от пройденного пути», методологические возможности, «русская матрица», исторический институционализм, изменение во времени, политическая культура.

K. F. Zavershinskiy

«PATH DEPENDENCE» IN THE METHODOLOGY OF POLITICAL AND CULTURAL STUDIES CONTEMPORARY RUSSIAN INSTITUTIONAL DYNAMICS

The article discusses the methodological opportunities of the concept of «Path dependence» in the political and cultural studies of contemporary Russian institutional dynamics. The author justifies new theoretical approach to the study of contemporary cultural and institutional crisis from the point of methodological programs of Historical institutionalism that encourage scholars to reject the idea of rationality and emphasize the idea that randomness and accidents influence political and social outcomes. This paper argues a methodological opportunities for conceptualization of Russian political communication through correlation with Historical institutionalism (HI) as a social science method that uses institutions in order to find sequences of social, political, economic and cultural changes across time. The analysis of methodology problem of political and cultural studies of contemporary Russian institutional dynamics is especially

Завершинский Константин Федорович — доктор политических наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9; Zavershinskiy200@mail.ru

Zavershinskiy Konstantin F. — Doctor of Politics, Professor, St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; Zavershinskiy200@mail.ru

71

important for understanding designing of Russian political culture and methodological problems of institutional researches in political science and sociology.

Keywords: Path dependence, methodological possibilities, Russian matrix, Historical institutionalism, change across time, political culture.

Актуальность обращения к специфике и эвристическим возможностям методологической стратегии, номинируемой в англоязычной научной литературе понятием «path dependence» (смысл которого в русскоязычной версии передается как «зависимость от предшествующего развития» или «эффект колеи»), обусловлен не только академическим интересом к росту в зарубежном обществоведении количества публикаций по проблематике зависимости процесса институционализации от «ранее выбранного пути» или «предшествующего развития». Динамика социальной значимости научных концептов всегда связана не только с собственно научной прагматики их использования.

Коммуникативный, культурный потенциал эволюции современных социальных институтов в значительной мере зависит от возникающих в интеллектуальных сообществах смысловых схем, когнитивных моделей, характера их влияния на содержание и направленность институционализации и социальных коммуникаций в целом. Содержательная разработка и практика использования категориального аппарата, связанного с анализом влияния прошлого исторического опыта на настоящее, способов осмысления исторической казуальности и их трансформация в идеологические дискурсы и институциональные практики всегда составляли важное звено в описании, обосновании и прогнозировании эволюции модернизирующихся обществ. Такого рода «описания» необходимы для социального конструирования коммуникаций, когда ситуация распознается как повторение другой ситуации, без чего невозможна пролонгация коммуникативного процесса. В свое время К. Маркс в «18 брюмера Луи Бонапарта» акцентировал внимание на роли процедур воскрешения «мертвых», «духов прошлого» и заимствования их «одежд», символов в «воображении» для решения практических задач настоящего, преодоления неопределенности и создания «поэзии» будущего, ее нового языка. Не менее значимую роль сыграли и концептуализации М. Вебера о роли многообразных исторических практик легитимации социального порядка в экономической и политической институционализации.

Круг проблем, связанных со смыслом и содержанием того, как исторически «зависима» институциональная динамика современного российского общества от предшествующего «имперского развития», или «эффекта колеи» советского опыта институционального строительства, на первый взгляд достаточно обстоятельно представлен в идеологическом и научном дискурсе современной России. В постсоветской обществоведческой и интеллектуальной публицистике при описании исторической специфики социокультурной эволюции современного российского общества широко используются такие понятия, как «русская матрица», «русские циклы», «ментальные коды русской культуры», являющие причудливое сочетание известного смысла с семантикой пришедших из западной социологии терминов, которые некоторые авторы риторически усиливают написанием прописных букв. Вместе с тем, независимо от того, в прогрес-систском или консервативном контексте встречаются подобные описания институциональной и культурной природы «Русской ментальной матрицы», «Русской власти», у многих читателей при знакомстве с ними не может не возникать чувство «дежавю».

72

За «матрицами» и «ментальными кодами», поисками аутентичной «Русской идеи» и национальной идеологии прослеживаются весьма «внеисторические» способы описания исторической казуальности социокультурных процессов и практик институционали-зации.

Дискуссии по поводу «духовных» и институциональных оснований эволюции современного российского общества и ее институциональных перспектив тяготеют к попытке сохранить приверженность «колее российской истории», «традиции» без учета изменившихся коммуникативных реалий и рисков идеологических последствий при обосновании и политической легитимации подобного выбора. Русская революция и связанные с ней события проложили глубокую «историческую колею», попытка осмысления и преодоления которой в период «бюрократической распутицы» позднего социализма привела не к «храму духовности» или строительству эффективных социальных институтов, а к гуманитарной и политико-экономической катастрофе. Сейчас мы вновь на распутье — какую «колею истории» нам выбрать, или же выбор уже предопределен? В связи с чем не может не актуализироваться вопрос о способах описания подобных траекторий эволюции и факторах, ее определяющих.

Полагаю, что объяснения того, как связаны настоящий и прошлый пути развития и как эта связь влияет на эффективность принимаемых политических решений, с использованием интерпретаций, опирающихся на теоретическую установку «влияния руки прошлого», которую можно описать как некую константу, «ментальную матрицу», более чем поверхностны. Важнее не констатация некой предопределенности «русского пути» с оценкой «плюс» или «минус», а внимание к нереализованным возможностям в свое время выбранных исторических траекторий для создания институциональных моделей устойчивого развития в настоящем и будущем.

Преодоление «проклятья русской матрицы» или ее политической инверсии — «Русской власти» — предполагает осмысление оформившейся «колеи» способов, которыми описывают предпосылки социокультурной эволюции. Не следует забывать, что социальный порядок, как заметил в свое время немецкий социолог Н. Луман, образуется тогда, когда кто-то «запускает время», запускает действие, делает предложение или самопрезентацию, ставя других перед необходимостью реагировать. В современном обществе таким актором чаще всего выступает «научный этос», политологический в частности, поскольку семантический потенциал концептов политической науки в значительном мере предопределяет, структурирует наши ожидания будущего в жизненно важной сфере — политике, где происходит достижение коллективно значимых целей и оформление институционального дизайна.

Резонным в связи с этим представляется вопрос: имеем мы дело с «историческим проклятьем» русской матрицы, предопределяющим правила политической игры, или же дело в способах описания и обоснования реалий культурной и политической эволюции, тяготеющих к теологической или идеологической эсхатологии? Изменился мир, изменились способы хранения и доступа к знанию, а способы наблюдения и описания факторов социокультурной эволюции общества в значительном сегменте отечественного обществоведения не претерпели существенных изменений. В основе все тот же способ описания изменений и возникших различий с позиций некого «интеллигентного», морализирующего «наблюдателя», чья задача — отыскать «духовные основания» социального и политического кризиса или же, наоборот, представить подобные основания в качестве источника для грядущего «возрождения». Исчезла русская и советская

73

интеллигенция, обозначившая, часто ценой своей жизни, «колею истории», которая видела в своем народе участника «оптимистической трагедии», а не только «стадо униженно блеющих баранов», как это презентируют эпигоны «русской матрицы» или те, кто номинируют себя «креативным классом». Интеллектуальные представители последнего, апеллируя к демократическим ценностям, призванным спасти Россию от проклятья «русской матрицы», весьма специфически сочетают в своих культурных установках элементы «приниженности», «покорности» в рамках своей общности, публичного трикстерства и претензии на новую сакральность, мифологию «страдающего креативного класса» и «маршей несогласных».

Коммуникативная действительность современного мира существенно изменилась и больше не укладывается в традиционные способы описания легитимации социального порядка. В связи с чем видятся аргументированными ироничные замечания немецкого социолога Н. Лумана, который подчеркивал, что ценностные обоснования в условиях выдвижения на первый план «символического медиума культура» и соответствующих ему структур социальной памяти напоминают воздушные шары, которые «наполняют воздухом» по случаю праздников. Проблема видится в том, что ценностные обоснования в современном обществе (хотим мы это признать или нет) реализуется через идеологию и публичную риторику, где идеология нередко «совершает великие преступления, а аргументация — мелкое жульничество» [1, с. 178-179, 258-260].

Не менее односторонней выглядит теоретическая установка на совмещение эмпирических описаний политического поведения и его институционализации с ценностным обоснованием того, «что происходит» и «что за этим кроется» (эмпирические исследования «ценностных ориентаций» — пример тому), которая ведет к «истощению» социологии и политологии, проявляется в «пустых абстракциях» и «скучной, бессмысленной фактографии» [2, с. 11]. Идеологические ориентации при обращении к проблематике исторических оснований «русской матрицы» сигнализируют нам о проблемах в политических коммуникациях, но «истинный» смысл происходящих событий остается за рамками дискуссий по поводу ценностей.

Поэтому автору статьи более перспективными с методологической точки зрения представляются теоретические посылки сторонников видения исторического процесса с позиций теоретической установки «зависимости от выбранного пути» (path dependence), в рамках которой прошлое не предрекает будущее, а рассматривается как своего рода «мобильная память» для описания процессов в настоящем. Подобная исследовательская стратегия обрела теоретическую автономию в рамках такого направления неоинституционального анализа, как «исторический институционализм», в начале 1990-х годов, хотя исследования подобного рода, как отмечалось выше, стали проводиться учеными намного раньше.

Современный исторический институционализм, как и его предтечи в области исторического анализа политических и экономических институтов, использует исторические факты для более адекватного и всестороннего объяснения прошлой политики из настоящего. Для «старого институционализма» также была характерна установка, что все политические процессы «происходят в истории», и он не отрицал значимости исторического контекста при анализе функционирования политических институтов. Некоторые исследователи специфики исторического институционализма иронизируют, что если бы работы К. Маркса или М. Вебера появились сейчас, то они тоже могли бы классифицироваться как «исторический институционализм». Представители исследований

74

специфики эволюции политических институтов, номинируемые «историческими ин-ституционалистами», как правило, не придерживаются строго определенных институциональных теорий или методологии, испытывая на «историческую прочность» теоретические посылки неомарксизма или современные варианты структурно-функционального анализа, но для всех них характерно тяготение к сравнительному анализу политических и экономических институтов. Однако, в отличии от социологического и политологического сравнительного анализа институтов, нацеленного на поиск «подобия» в «различном», исторический институционализм сосредоточен чаще на поиске специфического опыта строительства институтов, возникающего в результате внутренней политической борьбы или внешнего влияния.

Прежде всего специфика современного исторического институционализма проявляется в том, что он смещает акцент с выявления исторических закономерностей и поиска исторической природы современных политических институтов на изучение того, как многообразный исторический контекст влияет на вариативность институционали-зации политического и экономического процесса в настоящем и будущем. В отличие от «старых институционалистов», современные институционалисты исходят из того, что история не обязательно приведет к «счастливым» результатам в виде «краха коммунизма» или «демократического конца истории». Основной вопрос, на который стремится ответить неоинституционализм: как и почему возникают институты? При этом «рука прошлого», историческая казуальность в рамках современных историко-институцио-нальных исследованиях рассматривается не столько как непрерывная «цепь событий» или некий рудимент, традиция, а как их динамичная вариабельность [3, р. 128]. Исторический институционализм позволяет делать обоснованные эмпирически обобщения посредством конкретно-исторического анализа событий политической и экономической истории, ставя вопросы об альтернативности в развитии политических институтов. Показателен интерес его представителей к поиску и описанию событий, которые предопределяют исчезновение или появление альтернатив.

Исторический институционализм, при всем разнообразии интерпретаций в предметной области исследований, вполне вписывается в установки неонституционального анализа политического процесса, который понимает политические институты как взаимосвязанную и исторически изменчивую сеть не только формальных, но и «неформальных» ограничений (способствующих минимизации или возрастанию трансакци-онных издержек в экономической и политической деятельности). Его представители, как и признанный теоретик неоинституционального анализа Д. Норт, подвергают сомнению посылку, что все институты — продукт сознательного выбора людей или их ценностных преференций, пытаясь выделить наряду с формальными неформальные институты, которые, как свидетельствует историческая практика, возникают и изменяются спонтанно. Представители исторического институционализма постоянно стремятся ответить на вопрос: «Откуда берутся неформальные ограничения?» И обнаруживают, что они суть не только результат социальной рационализации и экономизации, но и часть того наследия, которое мы называем культурой.

Поэтому симптоматичен интерес представителей исторического институциона-лизма к роли культурных фильтров, которые обеспечивают непрерывность институ-ционализации и благодаря которым неформальные решения, найденные в прошлом, переносятся в настоящее и делают прежние неформальные ограничения важным источником непрерывности в ходе длительных социальных изменений. Поэтому в ходе

75

исторической эволюции могут сохраняться даже те институты, которые не в полной мере отражают институциональное равновесие или функциональную целесообразность [4, р. 16].

Многие представители неонституционализма разделяют методологическую посылку, что известная самостоятельность и независимость институтов обусловлена тем, что политика организована вокруг «истолкования жизни» и часто укоренена в «неэффективной» истории и культуре, что и придает институтам специфическое организационное качество и историчность. Ценности, идентичности, которые определяют поведение людей и используются в практике институционального конструирования, не столько «даны», сколько «находятся» в процессе постоянной переинтерпретации в политической деятельности. Более того, они, обретая статус коллективно-значимых, часто могут входить в противоречие с первоначальными рациональными целями политической ин-ституционализации.

Подобную специфику исследований в историческом институционализме иллюстрирует ситуация, представленная в известном анекдоте о британце, симпатизировавшем опыту конституционного строительства во Франции, но воспринимавшем его как реализованную на практике идеальную и универсальную модель. Когда он захотел приобрести у книготорговца в Париже французскую конституцию, то получил от него иронический ответ, что он не занимается продажей периодики. Французский «путь» создания политических институтов хотя и повлиял на страны-«реципиенты» и привел формально к появлению конституционных аналогов, породил многообразие политических практик его воплощения. При этом в некоторых странах выбор «французской колеи» при институциональных инновациях оказался весьма вариативным по своим последствиям. Исследуя исторический контекст национальной специфики институциональных политических преобразований и специфику освоения, идеологическую вариативность в реализации «идеальной модели» того или иного политического института, можно выйти за рамки односторонних дедуктивных интерпретаций эволюции политических институтов и выявить множественность факторов, определяющих успешность или проблемность их последующего развития. Показательны в этом отношении работы американского социолога и политолога Теды Скокпол, которая еще в 70-х годах сосредоточила свое внимание не столько на объективных причинах возникновения революционной ситуации внутри старого режима («восстания снизу»), сколько на сложной конфликтной динамике взаимодействий между различными социальными группами, возникшей в силу деформаций в институциональных структурах, давших толчок возникновению революционной ситуации [5]. В своей относительно недавней работе она продолжает развивать исследовательские стратегии исторического институционализма, рассматривая институциона-лизацию «Движения чаепития» (Tea Party movement) как пример конструирования новой идентичности республиканцев в процессе маркетинговых стратегий по изменению идеологического бренда американских республиканцев [6]. Исторический институционализм в лице своих представителей постоянно ставит вопросы о том, почему при решении общих задач совместимости личных стратегий и сопоставимости затрат в реформировании общества выигрывают в будущем не все активные участники подобного процесса, и приходит к выводам, что выигрывают часто те, чьи правила взаимодействия повышают доверие к ним и облегчают тем самым реализацию целей. Институты тем самым не только культивируют коллективные идентичности, а сами зависят от многообразных способов социальной идентификации, возникающих спонтанно.

76

Подобные теоретические установки существенно обогащают предметную область исследований политической институционализации. Так, в политической науке возникновение исторического институционализма было связано с интересом исследователей к проблеме противоречивых отношений между формальными институтами, возникшими в результате становления конституционного порядка, и многообразием практик политического поведения в процессе их утверждения и дальнейшего существования. Показателен в связи с этим интерес исторического институционализма к исследованию взаимодействия социальных движений с государством, роли и влияния социальных движений, местных организаций, женского движения, «низовых движений» «патриотического партнерства» и их влияния на изменения формальных политических институтов, возникновение новых институтов-посредников.

Характерен и интерес ряда представителей исторического институционализма к политическим причинам краха проекта «совершенного конституционного устройства». Не отрицая возможности использования дедуктивных моделей институционального строительства, представители исторического институционализма обращают пристальное внимание на национальные особенности конституционного дизайна, влияние специфического политического опыта институционального строительства на стабильность политического режима и политические последствия восприятия подобного опыта за рубежом и в стране, ставшей историческим объектом подобного теоретизирования и моделирования. Так, например, было замечено, что освоение новых конституционных форм, возникших во Франции после революционных событий конца XVIII — середины XIX столетия, использование этого опыта при строительстве аналогичных институтов и последствия подобного заимствования происходили весьма вариативно в странах Европы и Северной Америки. При этом восприятие и использование подобного опыта политической институционализации вело к существенным различиям в уровне стабильности политического режима в этих странах при последующем политическом развитии.

Представители исторического институционализма на примере политических взаимодействий неполитических организаций с политическими показывают, что оформившиеся в процессе политической борьбы конститутивные правила и практики предписывают определенное поведение конкретным субъектам в конкретных политических ситуациях, придают направление и специфический смысл этому поведению и легитимируют поведенческие коды, которые создают возможности или блокируют политические действия. При этом возникающие неформальные политические практики обладают автономией и специфическими организационными качествами в конкретных социальных и временных рамках, а поэтому историчны.

В силу того, что предметная область исследований исторического институциона-лизма вариативна, некоторые исследователи подчеркивают, что исторический институ-ционализм — это не столько особое предметное направление в неоинституциональном анализе, и даже не специфическая методология, сколько подход, нацеленный на изучение влияния прошлого институционального строительства на развитее политических институтов в настоящем.

Именно поэтому при характеристике подобного подхода используют «зонтичное понятие» «path dependence». Теория зависимости институционализации от предшествующего развития, «от выбранного пути», используемая в историческом инсти-туционализме, опирается не столько на современные рационалистические модели

77

социокультурной эволюции, сколько на междисциплинарные, близкие к синергетиче-ским или поструктуралистским теориям эволюции общества, где настоящее и будущее не являются жестко предопределенными. При характеристике подобной стратегии подчеркивается, что она исходит из посылки возможности «эффекта прошлого в будущем»; значимости «исходных условий» выбора траектории; непредсказуемости, спонтанности возникающей казуальности, наличия исторических препятствий в выборе «колеи истории», «самовопроизводящихся реактивных последствий» такого выбора в будущем [7, р. 457].

Эволюция институтов в контексте подобной исследовательской установки в значительной степени непредсказуема и зависит от точек бифуркации, переломных моментов, которые порождают возможности выбора. Когда представители исторического институционализма пишут об исторической случайности первоначального выбора политической траектории, они рассматривают и пытаются выявить те события прошлого, когда произошел выбор одной возможности из различных альтернатив в силу неопределенности и неустойчивости баланса социально-политических сил, обращая внимание на роль «случайности», выносимую за скобки рассмотрения представителями теоретической социологии или классической политической науки.

«Path dependence» в историко-политологических исследованиях ориентирует на анализ существующих политических институтов с позиций потенциальных возможностей, не реализованных в прошлом. Характерно, что Д. Норт, говоря о специфике исторического анализа в неоинституционализме, постоянно подчеркивал, что теория «path dependence» является способом концептуально сузить описание диапазона выбора и связать во времени процесс принятия решений. Это не рассказ о неизбежности, при которой прошлое предрекает будущее, а возможность интегрировать изменения, связанные с path dependence, в институты, которые характеризуются устойчивыми моделями долговременного роста или упадка. Зависимая от пройденного пути инсти-туционализация, процесс формирования организаций и исторически обусловленное «убеждениями» субъективное моделирование результатов может закрепить это направление [8]. Поэтому эту исследовательскую установку можно трактовать не только как зависимость «от предшествующего развития», но и как «зависимость от выбранного пути», «зависимость от первоначально выбранного пути».

Исторический институционализм возник и продолжает существовать как реакция на одностороннее объяснение проблем и факторов, возникающих в эволюции современных политических институтов, а не в силу академического интереса к поиску «объективного прошлого». Стремление провести конкретно-исторический, многофакторный и многоуровневый анализ «патологий» или позитивных институциональных эволюций в диапазоне времени и обеспечивает его теоретическую и эмпирическую привлекательность, способность преодолевать стереотипы, свойственные позитивистскому или идеологическому дискурсу институциональной динамики, в котором желаемое часто выдается за действительное. Так исторический институционализм нацеливает на проверку различных альтернативных теорий, претендующих на универсальность, будучи заинтересован в первую очередь в объяснении национального разнообразия стилей промышленной, социальной и культурной политики, задаваясь вопросами о падении или росте народной поддержки в государствах, проводивших при первом приближении сходную политику реформ при аналогичной ресурсной базе или формальном дизайне институтов.

78

Очевидно, что с позиций «зависимости от выбранного пути» никакой «русской матрицы» институциональной динамики как некой исторической константы не существует, а речь можно вести, как отмечалось выше, о форме социальной мобильной памяти (культуре), позволяющей осмыслять прошлое существующей институциональной динамики из настоящего в целях поиска моделей институционального строительства в будущем. Проблемы, связанные с демократической эволюцией российского общества, как полагает автор, в значительной степени обусловлены процессом радикальной идеологической делегитимизации паттернов советской культуры, отсутствием баланса в политико-культурных практиках легитимации и делегитимации процесса политической институционализации. При доминировании нынешних ценностно-идеологических клише, связанных с поиском «русской идеи» и «матрицы», коммуникативные сбои в процессе политической институционализации современной России в значительной степени предопределены семантической бедностью способов типизации и интерпретации политических событий недавнего советского и постсоветского прошлого. Это и порождает радикальную и конъюнктурную идеологизацию архаических схем обоснования исторической траектории институционального дизайна современной России — «русскую матрицу», превращающую элиту и граждан в манкуртов и заложников теологических и этнонационалистических дискурсов прошлого.

Литература

1. Луман Н. Медиа коммуникации. М.: Логос, 2005. 280 с.

2. Филиппов А. Ф. Социология пространства. СПб.: Владимир Даль, 2008. 285 с.

3. Steinmo S. Historical institutionalism // Approaches in the Social Sciences. Cambridge: Cambridge University Press, 2008. P. 113-138.

4. Amenta E., Ramsey K. M. Institutional Theory // Handbook of Politics: State and Society in Global Perspective / K. T. Leicht and J. C. Jenkins (eds.). New York; London: Springer Science+Business Media, 2010. P. 15-40.

5. Skocpol T. States and Social Revolutions: A Comparative Analysis of France, Russia and China. Cambridge; N.Y.: Cambridge University Press, 1979. 407 p.

6. Williamson, V., T. Skocpol, and J. Coggin. The Tea Party and the Remaking of Republican Conservatism // Perspectives on Politics, March 2011. Vol. 9, N 1. P. 25-44.

7. Mahoney J., Schensul D. Historical Context and Path Dependence // The Oxford Handbook of Contextual Political Analysis / eds Robert E. Goodin and Charles Tilly. New York: Oxford University Press, 2006. P. 454-471.

8. Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.: Изд. Института Гайдара, 2011. 480 c.

Статья поступила в редакцию 20 мая 2013 г.

79