CC BY
171
Культура и текст №2, 2015(20) http: //www. ct. uni -altai. mi
АРХИВНЫЕ РАЗЫСКАНИЯ
Е.Н. Строганова1
Тверской государственный университет Е.В. НОВОСИЛЬЦЕВА КАК ИСТОРИК ВОЙНЫ 1812 ГОДА
Статья посвящена собирательской деятельности Е.В. Новосильцевой, в 1850-1880-х гг. составившей свод устных рассказов выходцев из простонародной среды о войне 1812 года. Рассмотрены основные темы и мотивы воспоминаний, специфика отношения информантов к событиям и эмоциональный тон рассказов.
Ключевые слова: устные рассказы, этнография войны, повседневная жизнь, «скрытая теплота патриотизма», отношения с французами.
E.N. Stroganova
Tver State University
E.V. NOVOSILTSEVA AS A HISTORIAN OF THE PATRIOTIC WAR OF 1812
The paper dwells on the collector’s work by Ekaterina Vladimirovna Novosiltseva (T. Tolycheva), who compiled a set of oral short stories told by the common folk (1850-1880). Special consideration is paid to the main memorial themes and motives, characteristic of informants’ attitude towards the events and the emotional content of the short stories.
Key words: oral short stories, war ethnography, everyday life, ‘concealed affection of the patriotism’, relations with the French.
В обширном списке мемуаров об Отечественной войне весьма невелик корпус воспоминаний выходцев из непривилегированных сословий, чей образовательный уровень и условия жизни были далеки
1 Евгения Нахимовна Строганова, доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник Центра тверского краеведения и этнографии Тверского государственного университета
61
Е.Н. Строганова
от письменной культуры. То малое, чем мы сегодня располагаем, сохранилось благодаря усилиям людей, понимавших необходимость многостороннего подхода к мемориализации событий и ценность субъективного взгляда каждого очевидца. Одной из пионерок в этой области была писательница Екатерина Владимировна Новосильцева (1820-1885, псевдонимы Т. Толычева или Т. Толычова, Т. Н.)1, которая в 1860-х годах начала записывать рассказы выходцев из простонародной среды о прошедших войнах. Крымская война обострила в русском обществе чувство истории и стимулировала интерес к сохранению памяти о событиях военного времени1 2. Новосильцева записывала рассказы свидетелей обороны Севастополя, но приоритет отдавала воспоминаниям о 1812 годе, понимая, что со временем информантов становится все меньше. Основываясь на устных рассказах монахинь, богадельников, священнослужителей и их жен, крестьян, мещан, купцов, она создала уникальный свод воспоминаний (более сорока), к которым до сих пор обращаются историки войны 1812 года.
Новосильцева выросла в атмосфере родовых преданий, и ее деятельность по собиранию рассказов о событиях прошлого не была случайной. Отец писательницы Владимир Григорьевич Новосильцев, офицер 16-го Иркутского гусарского полка, принимал участие в войне с Наполеоном и вел походные записки. В одном из своих сочинений она приводит фрагмент из этих записок, касающийся отступления русских войск через Смоленск: «Стенания разоренных жителей, лишенных крова, и вопли невинных раздирают сердце каждого солдата. Бедная женщина - мать трех детей, из коих двое были еще так малы, что не могли ходить, будучи принуждена спасаться бегством и не имея сил нести обоих, убила своими руками одного из них и, взяв на плечи другого, оставила город. Вот картины, которые мы видели во время нашего отступления» [Толычева 1880, с. 204]. Вполне закономерно, что война 1812 года, запечатленная в семейных
1 О литературно-общественной деятельности Е.В. Новосильцевой [Острейковская 2006, с. 63-71; Острейковская 2011, с. 144-159; Острейковская 2010, с. 259-268].
2 По данным А.Г. Тартаковского в 1850-1860-е годы было опубликовано 55 мемуаров, посвященных войне 1812 года [Тартаковский 1980, с. 139].
62
Культура и текст №2, 2015(20) http: //www. ct. uni -altai. mi
преданиях, ощущалась Новосильцевой как живое, лично ее касавшееся явление.
Первые «мемуарные записи» (термин А.Г. Тартаковского) Новосильцевой о войне с французами были опубликованы в 1865 году в журнале «Детское чтение», с 1872 года печатались в «Московских ведомостях» и «Русском вестнике». В том же году была издана книга «Рассказы очевидцев о двенадцатом годе» [Т.Н. 18721], куда вошли тексты из «Русского вестника»; через год под тем же названием появилась вторая книга, которую составили публикации из «Московских ведомостей», - по составу эти книги не дублируют друг друга [Толычева 1873]1 2 3. В переработанном виде мемуарные материалы писательница включила в книгу для детского и народного чтения «Рассказ старушки о двенадцатом годе» [Толычева 1878],
„3
выдержавшую огромное число переизданий .
Среди собранных Новосильцевой рассказов об Отечественной войне выделяются две группы текстов - о московских и смоленских событиях. На момент наполеоновского нашествия информантам было от 8 до 22 лет, и возраст во многом определял восприятие событий. Те, кто был младше, признавались, что поначалу новизна происходившего оказывалась для них своего рода развлечением: «.. .не смыслила я еще, что Господь горе посылает, а любо мне, что такая идет суматоха на селе» [Толычева 1880, с. 217].
В сюжетном отношении рассказы вполне однотипны, например общая канва московских историй такова:
тревожное ожидание французов и попытки спрятать свое добро (обычно его зарывали в землю), иногда появляется мотив надежды, подогреваемой «ростопчинскими» афишами;
приход французов, начало пожаров; основной мотив этого периода - бытовые тяготы, бездомность, поиски пропитания;
1 В это издание вошли все рассказы из «Русского вестника» с добавлением второго рассказа из «Детского чтения». Тексты цитируются по журнальным публикациям.
2 Тексты цитируются по второму изданию [Толычева, 1912].
3 Переизд.: 1886, 1891, 1892, 1894, 1896, 1897, 1899, 1903, 1905, 1911, 1912, 1916, 2011. К эпохе войны 1812 года отнесены события и в другом рассказе [Толычева, 1870], однако документальная основа представлена здесь незначительно (переизд.: 1886, 1891, 1893, 1896, 1899, 1907).
63
Е.Н. Строганова
взаимоотношения с французами;
уход неприятельской армии, взрыв в Кремле;
мародерство русских: «...многие из наших грабили не хуже неприятеля» [Толычева 1912, с. 51]; постепенное водворение порядка.
Эта канва с разной степенью полноты присутствует во всех рассказах.
Обязательным структурным элементом мемуарных историй являются вопросы взаимоотношения завоевателей и коренного населения: поведение французов и их обращение с русскими и -соответственно - восприятие оккупантов и реакция на них. Все информанты вспоминают о мародерстве французов, повсеместном разграблении монастырей, церквей, частных домов: «Храмов наших они не уважали: в церкви Иоанна Богослова был у них склад, провиант у них тут лежал, а в теплом Успенском соборе больницу устроили. У нашего соседа умерла девочка, и пошли мы ее хоронить к церкви Архангела Михаила. Как засыпали мы яму над телом, я заглянул в храм и вижу: там лошади стоят. А в соборе Успенском и в которых еще церквах, что не были ограблены, совершалась постоянно служба» [Толычева, 1880, с. 215]; «В самых алтарях даже спали, а на престолах обедали <...> В нашей трапезе лежали их больные» [Толычева, 1912, с. 14]. Но вместе с тем многие мемуаристы отмечают инициированную французским командованием установку, чтобы населению не наносилось обид. В ряде рассказов присутствует фигура «доброго генерала» или чиновника (в некоторых случаях даже названы имена), который выступает в роли заступника: «.обижать они нас не обижали, и мы за ними покойно жили, потому где были начальники, солдаты шалить не смели» [Т.Н, 1872, с. 279] и др. Это в первую очередь касается женских монастырей, которые также разграблялись, но к ним была приставлена французская охрана и на ворота вешался ярлык о том, что монастырь находится под защитой. В монастырских церквях происходило богослужение, причем французские солдаты относились к этому не только с любопытством, но и с должным уважением: «Любопытно им, видно, было. Войдут, нам <монахиням> поклонятся и смотрят. Иной раз между собой пошепчутся, а стояли всегда прилично» [Толычева, 1912, с. 83].
В рассказах немало бытовых сценок, показывающих, что французы не обижали монахинь и были добры к детям: «На другой день пришли к нам французы. Мы так и обмерли, да они нас стали
64
Культура и текст №2, 2015(20) http://www.ct.uni-altai.ru/
успокаивать, нас - детей - приласкали, а с матерью начали толковать...» [Толычева, 1882, с. 5] и др. Н.В. Острейковская обратила внимание на интересный факт: мемуаристы дифференцировали французов «настоящих» и «ненастоящих», к которым относили немцев, поляков, итальянцев и других, называя их «беспардонным войском». Все рассказчики единодушны в том, что «настоящие» французы были «милосерды»: «настоящие-то французы очень добры», «добрые были люди» [Толычева, 1912, с. 13, 69; Толычева, 1880, с. 218] и др. Словом, настоящие французы воспринимались как «добрые ребята» [Т.Н., 1872. с. 273] (ср.: в романе Л.Н. Толстого капитан Рамбаль говорит: «Французы добрые ребята» [Толстой, 1980, с. 375]). В нескольких случаях даже возникает формула «наши французы» [Т.Н., 1872, с. 279; Толычева, 1880, с. 217; Толычева, 1912, с. 18, 87], которая также обращает к роману Толстого, где солдаты называют Пьера и князя Андрея «наш барин» и «наш князь». Объединяющим местоимением наш Толстой стремился артикулировать мысль о снятии сословных преград между представителями разных сословий в эпоху общих невзгод. Но условием такого единения становятся общие обстоятельства жизни, что показывают материалы Новосильцевой, когда «нашими» называют и неприятелей, с которыми устанавливаются добрососедские отношения.
Новосильцевой в мемуарных записях удалось запечатлеть эмоционально-психологическую атмосферу жизни и особенности мироощущения рядовых людей, не принимавших непосредственного участия в военных событиях. Разрушение привычных условий жизни и попрание традиционных ценностей определяли общее состояние растерянности и страха. Однако и сами мемуаристы, и герои их рассказов в основном выражают смирение и покорность судьбе, не теряя надежды, что их мукам скоро придет конец и жизнь вернется в прежнее русло. Всем рассказам свойственно религиозно-мистическое настроение: французское нашествие воспринимается как наказание Божие и отсюда упование на высшие силы, индивидуальные и коллективные молитвы и мольбы. Такие настроения отчасти переданы в романе Толстого, но в записях Новосильцевой, в силу специфики информантов - в подавляющем большинстве носителей наивного сознания, это становится одной из эмоционально-содержательных доминант.
65
Е.Н. Строганова
Особого внимания заслуживает вопрос об отношении населения оккупированных территорий к завоевателям. Привычный толстовский образ «дубины народной войны» находит свое подтверждение и в рассказах, записанных Новосильцевой. Один из информантов-смолян вспоминает о том, что на первых порах французы пытались мирно жить с крестьянами, но те вооружались вилами и топорами. В этой связи упоминается легендарный Павел Иванович Энгельгардт, который предводительствовал своими крестьянами, а, попав в плен, отказался служить французам и был казнен [Толычева, 1880, с. 228]. Готовность к сопротивлению проявляют и другие персонажи рассказов: «...до нас доходили слухи, как они грабят села и как крестьяне вооружаются чем попало и убивают их без жалости» [Толычева, 1912, с. 33]. Одна из рассказчиц передает слова сторожа Девичьего (Новодевичьего) монастыря: «Где рогатина? Я на них что на медведей пойду: хоть одного положу» [Толычева, 1912, с. 8]. Приводятся и случаи убийства французов, если те имели неосторожность ходить в одиночку [Т.Н., 1872, с. 269, 272; Толычева, 1912, с. 28].
Однако сами информанты, как правило, не являются носителями открытого протеста. Им, скорее, свойственно сочувственное отношение к завоевателям, которых они склонны оправдывать необходимостью подчинения чужой воле: «Ведь не своею волею шли! <...> Люди тоже подневольные» [Толычова, 1865, с. 14] и т.п. Рассказывая о враждебности русских к французам, сами рассказчики не испытывают озлобления, и в отзывах о французах нередко звучит сочувственная интонация: «сердечные»,
«горемычные», «несчастные», «бедняжки» [Толычева, 1880, с. 224, 225, 229]. Более того, в агрессивном поведении своих
соотечественников мемуаристы видят отступление от христианских заповедей как нормы человеческой жизни. О мужике, убивавшем французов, на которых «жаль смотреть» было, рассказчица говорит: «.и года после того не прожил: его Господь наказал» [Толычева, 1880, с. 218, 229; Толычева, 1884, с. 3]. Уничтожение беспомощных французов расценивается не как необходимость, обусловленная ситуацией сражения, но как бытовое убийство. Не раз упоминается о сочувственном отношении населения к пленным французам: «Неприятелей не жалели, а пленных как не пожалеть! Привезут их, бывало, на телегах, и холодно им и голодно; были между ними и
66
Культура и текст №2, 2015(20) http: //www. ct. uni -altai. mi
больные. Все им помогали, кто чем мог <.. .> Иные хотели нам платить и подавали деньги, но никто их не брал»; «как вошли пленные в город, стали им выносить хлеба да квасу либо молока» [Толычева, 1912, с. 33-34, 76] и т.п.
В записях Новосильцевой, ориентированных на сохранение прямого мемуарного слова, отсутствуют патриотический пафос и героическая риторика, но им присуща та «скрытая теплота патриотизма», о которой писал Толстой в «Войне и мире», определяя общее настроение русских людей. С этой формулой вполне корреспондирует реплика одной из рассказчиц: «.хотя французы нас и не обижали, а всё же они край разоряли» [Толычева, 1912, с. 85].
С гендерной точки зрения материалы Новосильцевой корректны в том смысле, что в качестве информантов мужчины и женщины представлены в одинаковой степени. Но событийный ряд рассказов выявляет гендерные различия, резко обострявшиеся в условиях войны, когда женщины чувствовали себя особенно беззащитными и опасались за свою безопасность. Мотив угрозы сексуального насилия присутствует почти во всех рассказах. Мемуаристки, к 1812 году вышедшие из детского возраста, говорят о том, что старались не попадаться на глаза французам. Это касается и упоминаемых в рассказах женских персонажей: девушки и молодые женщины прятались от французских солдат, женщины же старшего возраста старались оградить их от возможных неприятностей: мазали лицо сажей или объявляли больными [Толычева, 1912, с. 84-85]. Очень редко встречаются в рассказах упоминания о фактах сексуального насилия («.баб наших очень забижают») и сцены такого рода: «Мы хотели через двор пробежать в сад, а они как нас увидали, так и бросились женщин ловить. Они, бедные, от них, и кричат, а французы за ними»; «Как увидали ее солдаты, так в один голос все гикнули и бросились к ней [Т.Н., 1872, с. 295, 287, 298]. В отличие от женщин, мужские рассказчики и упоминаемые мужские персонажи, независимо от возраста, чувствовали себя более свободно: без особых опасений передвигались по городу и по необходимости контактировали с французами.
Главный интерес для писательницы представляла не военная история, но этнография войны, частная, домашняя жизнь людей, не
67
Е.Н. Строганова
принимавших непосредственного участия в войне1. Эту установку она намеренно артикулировала: «Многие историки описывали уже
события 1812 года, и многие еще будут их описывать: конечно, все исторические факты, относящиеся к ним, в высшей степени интересны, но для дополнения этой великой эпохи любопытно взглянуть и на частный быт того времени...» [Толычова, 1865, с. 3].
Вопрос о частной жизни людей в разные исторические эпохи стал предметом внимания отечественной историографии только на рубеже XX-XXI веков, поэтому с полным основанием можно говорить о том, что как историк Новосильцева значительно опередила свое время. Вместе с тем в таком внимании к подробностям повседневной жизни мирных людей в военное время, в сфокусированности на эмоционально-нравственной стороне событий [Острейковская, 2011, с. 159] можно видеть особенность женского подхода к истории.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в записанных Новосильцевой рассказах доминирует мотив милосердия, «милости к падшим». Такой подчеркнуто гуманистический характер нарратива во многом определялся фактором времени: Новосильцева записывала устные рассказы спустя более полстолетия после войны, и эта хронологическая дистанция естественным образом сглаживала остроту восприятия информантами прошлых бедствий. При этом важно также учитывать личностные особенности мемуаристов, из которых многие принадлежали к церковной среде. Вполне вероятно также, что общение с информантами происходило в ситуации диалога, о чем свидетельствует, например, такой фрагмент: «А нам почем знать, кто у нас разбойничал, французы ли, другие ли какие? У нас всё француз да француз» [Т.Н., 1872, с. 299]. Таким образом, нельзя исключать причастность к созданию нарратива самой собирательницы, которая определенным образом направляла информантов и гуманизировала общий тон рассказов.
1 Новосильцева поставила перед собой задачу, которую определяла следующим образом: «.нам дорога малейшая подробность, относящаяся к кровавой эпохе Наполеоновского нашествия, и мы поставили себе долгом записывать все, что слышим от ее современников» [Толычева, 1884, с. 2].
68
Культура и текст №2, 2015(20) http: //www. ct. uni -altai. mi
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Острейковская, Н.В. Новосильцева Екатерина Владимировна / Н.В. Острейковская // Русские писательницы XIX - начала XX века: Тексты и судьбы: Учебное пособие по спецкурсу / Науч. ред. Е.Н. Строганова. - Тверь: Изд-во М. Батасовой, 2006. - С. 63-71.
Острейковская, Н.В. Отечественная война 1812 года в мемуарных записях Е.В. Новосильцевой / Н.В. Острейковская // Вопросы литературы. - 2011. - № 6. - С. 144-159.
Острейковская, Н.В. Французы и русские как «приятели-враги» в произведениях Т. Толычевой / Н.В. Острейковская // Конструкты национальной идентичности в русской культуре XVIII-XIX веков. Материалы конференции / Под ред. Р. Нохейль, Ф. Карл, Э. Шоре. - М.: РГГУ, 2010. - С. 259-268.
Т.Н. Рассказы очевидцев о двенадцатом годе /
Е.В. Новосильцева // Русский вестник. - 1872. - № 11. - С. 266-304.
Т.Н. Рассказы очевидцев о двенадцатом годе /
Е.В. Новосильцева. - М.: Университетская типография, 1872. - 54 с.
Тартаковский, А.Г. 1812 год и русская мемуаристика: Опыт источниковедческого изучения / А.Г. Тартаковский. - М.: Наука, 1980.
- 312 с.
Толстой, Л.Н. Собрание сочинений: В 22 т. Т. 6 / Л.Н. Толстой. - М.: Художественная литература, 1980. - 447 с.
Толычева Т. Приемыш: Повесть из того времени, как французы брали Москву / Т. Толычева. - М.: Типография Бахметева, 1870. - 36 с.
Толычева Т. Рассказ о двенадцатом годе богадельника Набилковского заведения Павла Федоровича Герасимова /
Т. Толычева. - М.: Университетская типография, 1882. - С. 1-12.
Толычева Т. Рассказ о двенадцатом годе Г.К. Рожновой, живущей в Покровской богадельне / Т. Толычева // Московские ведомости. - 1884. - № 37. - 6 февраля.
Толычева Т. Рассказ старушки о двенадцатом годе Т. Толычевой / Т. Толычева. - М.: Университетская типография, 1878.
- 93 с.
69
Е.Н. Строганова
Толычева Т. Рассказы очевидцев о двенадцатом годе, собранные Т. Толычовой / Т. Толычева. - М.: Типография В. Готье,
1873. - 173 с.
Толычева Т. Рассказы очевидцев о двенадцатом годе, собранные Т. Толычовой (Е.В. Новосильцовой) / Т. Толычева. - М.: Типография Г. Лисснера и Д. Собко, 1912. - 2-е изд. - 115 с.
Толычева Т. Смоленск и его предания о двенадцатом годе Т. Толычева // Русский вестник. - 1880. - № 11. - С. 199-229.
Толычова Т. Рассказы о двенадцатом годе Т. Толычева // Детское чтение. - 1865. - Т. 1. - С. 3-14.
70
