CC BY
192
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 882.09
Андреева Валерия Геннадьевна
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
ksu@ksu.edu.ru
«ДЫМ» И.С. ТУРГЕНЕВА И «АННА КАРЕНИНА» Л.Н. ТОЛСТОГО
В статье рассматриваются использование и творческая переработка Л.Н. Толстым художественных новаций И.С. Тургенева, присутствующих в романе «Дым».
Ключевые слова: сюжетно-композиционное единство, система внутренних «сцеплений» в романах.
Еще до начала работы Л.Н. Толстого над «Анной Карениной» - в 1867 году в «Русском Вестнике» был опубликован роман И.С. Тургенева «Дым». Толстой читал его и в письме к А.А. Фету подчеркнул недостатки произведения Тургенева: «В “Дыме” нет ни к чему почти любви и нет почти поэзии. Есть любовь только к прелюбодеянию легкому и игривому, и потому поэзия этой повести противна» [6, т. 61, с. 172]. По всей видимости, не случайно Толстой называет произведение Тургенева не романом, а повестью. Писатель не считает, что творение Тургенева «тянет» на роман, поскольку жизнь в нем изображена односторонне. Интересен с этой точки зрения отзыв о «Дыме» Н.Н. Страхова, который всеми силами подвигал к литературной работе Толстого, пожелавшего бросить печатание «Анны Карениной»: «Все взято у Вас с очень высокой точки зрения - это чувствуется в каждом слове, в каждой подробности и этого Вы, вероятно, не цените, как должно, а может быть, не замечаете. Ужасно противно читать у Тургенева подобные светские истории, например, в «Дыме» [2, с. 168]. Критика не могли удовлетворить сатирические мотивы романа, Страхову требовалась реальная линия утверждения, которая для него не мыслилась без поэзии.
Отмечая разницу в идейных позициях писателей, в суде над героями, Г. А. Бялый пишет о возможности сопоставления романов, называя «Дым» вехой на пути к «Анне Карениной»: «В то же время трудно предположить, чтобы Толстой, при его постоянном и часто ревнивом интересе к тургеневскому творчеству, работая над «Анной Карениной», мог совершенно не посчитаться с аналогичным опытом Тургенева, близким к его роману по жанру и типу» [1, с. 198]. Следует рассматривать и особое композиционное и сюжетное единство романов, которое в условиях изме-
нившейся манеры обоих писателей достигалось уже иными, нежели ранее, путями. (Известно, что многие критики не смогли по достоинству оценить ни «Дыма», ни «Анны Карениной»; оба романа часто дробили на отдельные картинки: в первом видели споры автора на фоне не связанной с общих ходом любовной истории, во втором - адюльтерный роман.)
Создавая принципиально непохожий на свои прежние романы «Дым», обособленный характер которого в ряду остальных романов Тургенева отмечают многие исследователи, Тургенев остался верен себе в плане сосредоточения на одном явлении: «Тургенев в каждом своем романе отгораживал для себя какое-то явление современной ему жизни. И это выделение вело к чрезвычайной отчетливости понимания этого явления, к удивительной ясности» [9, с. 23]. Можно предположить, что недовольство Толстого «Дымом» (может быть даже какое-то интуитивное художническое неприятие) вызвали особенности архитектоники романа Тургенева, отмеченные в литературоведении А.Г Цейтлиным: одноплановый сюжет и сжатость. Но не мог ли Толстой взять на писательское вооружение третью особенность, отмеченную ученым, а именно «соразмерность, пропорциональность всех его (романа Тургенева. - В.А.) частей»? [8, с. 259263]. Даже фраза писателя в «Анне Карениной», по сравнению с «Войной и миром», становится более лаконичной: здесь, по-видимому, сказывается и влияние Тургенева. Толстой в письме к Фету в мае 1866 года замечал благотворное влияние Тургенева: «Например, мнение Тургенева о том, что нельзя на 10 страницах описывать, как NN положила руку, мне очень помогло, и я надеюсь избежать этого греха в будущем» [6, т. 61, с. 138].
Большое значение в организации архитектоники романов у Тургенева и Толстого играют
изменяющиеся представления и ощущения главных героев: писатели приводят описания состояний персонажей, которые определяют соответствующие эпизоды как знаковые в рамках всего произведения. У Толстого разворачивается стадиальное духовно-нравственное движение Левина, связанное с приходом героя к вере в финале. Левин возвращается в Покровское, и первое, о чем слышит он от Агафьи Михайловны, - это сведения о мужике Прохоре: «Прохор Бога забыл и на те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и жену избил до смерти» [6, т. 18, с. 102]. Если здесь Левин еще пропускает мимо ушей слова няни, то позже, уже приобщившись к общему труду, скосив с мужиками луг, Левин оказывается в следующей фазе, когда он способен воспринимать, но еще не способен понимать все слова Агафьи Михайловны. Когда Левин говорит няне, что заботится не о мужиках, а о себе, подразумевая под этим свою выгоду и мысля о будущих детях (преемственность поколений очень важна для Левина), Агафья Михайловна отвечает: «О своей душе, известное дело, пуще всего думать надо. ...Вон, Парфен Денисыч, даром что неграмотный был, а так помер, что дай бог всякому» [6, т. 18, с. 364]. Левин захвачен мыслью о благоустройстве, но все это для Константина пока лишь внешнее, все для него пока одно сомнение. И, наконец, третьим, заключительным этапом в приближении Левина к вере и окончательным осознанием слов Агафьи Михайловны становится открытие, сделанное в разговоре с подавальщиком Федором. Оказывается, что «Митюха хрестьянина не пожалеет», «...А Фоканыч - правдивый старик. Он для души живет. Бога помнит». И тут Левин словно просыпается: «КакБога помнит? Как для души живет?» [6, т. 19, с. 376]. Ведь именно эти же простые, но удивительные слова, говорила тогда еще не готовому их воспринять Левину Агафья Михайловна: «Прохор Бога забыл... », «О своей душе, известное дело, пуще всего думать надо». Антитеза: (Бога) забыл - помнит, открывает читателю переход Левина к новому состоянию.
В «Дыме» описания состояний Литвинова и восприятия им окружающего, чрезвычайно важные при анализе строения романа, оказываются связанными с распыляемой на мир Баден-Бадена сатирой автора. Наблюдение над городом в начале романа контрастно чувствам уезжающего Литвинова, а изображение полюсных со-
стояний героя в X и начале XVI, XVII главах условно делит задымленную жизнь героя на три части: 1 - до встречи с Ириной, 2 - сомнения в выборе и посещение Ириной Литвинова, 3 -«трагедия» страсти: X глава: «Спал недолго», «утро обхватило его своею сильною и тихою лаской», «бодро дышал он, бодро двигался; здоровье молодости играло в каждой его жилке; сама земля словно подбрасывала его легкие ноги», «становилось все привольней, все веселей». Начало XVI, XVII главы: «Не спал всю ночь и не раздевался», «нашло на него оцепенение», «бросился на землю лицом вниз», «тяжело и томительно замирал», «ноющее и грызущее ощущение пустоты». А между указанными главами расположены самые яркие эпизоды, в которых Ирина изображена как центр жизни генеральского кружка и великосветского общества. Г. А. Бя-лый считает, что «.. .видоизменение тургеневского романа в “Дыме” сказалось, между прочим, в том, что это роман не о герое, а о героине: Ирина выступает в романе как жертва той среды, которая дает автору материал для политической сатиры» [1, с. 194]. Примеры повышенного внимания автора к состоянию героя, скорее всего, позволяют признать Литвинова главным героем романа.
Центральным принципом обоих романов является принцип контраста. Однако если у Толстого мы видим параллельное развитие судеб в рамках антитезы «христианское - языческое», то у Тургенева контраст разворачивается во временной системе координат жизни Литвинова «прошлое - настоящее» и вбирает в «настоящее» все увиденные Литвиновым сцены (пикник генералов, жизнь кружка Губарева), в которых постепенно «задымилось», заволоклось туманом сознание героя. Большое значение при сравнении имеет особое религиозное сознание в романе «Анна Каренина». Отсюда - разница в поднимаемых вопросах, в отношении к ним и принципиальная необходимость для Толстого двух линий: Анны и Левина. В романе Тургенева нет двух сюжетных линий, что создает более спокойный, размеренный, без резких скачков ритм произведения. Вполне возможно, что воздействие этого ритма жизни Литвинова на критиков и вызывало часто упреки Тургеневу в слабости, безжизненности героя и бесцветности романа. Характеризуя такие отзывы, С.М. Петров пишет: «Не учитывается при этом ни роль Литвинова в событиях, ни его центральное место в композиции ро-
мана, ни его разнообразные отношения с другими персонажами...» [5, с. 472]. Действительно, к Литвинову стягиваются все эпизоды в романе, однако только участие персонажа не создает связности отдельных сцен, единство «Дыма», как и «Анны Карениной», во многом основано на внефабульных связях, тех самых «сцеплениях», о которых писал Толстой.
Целостное авторское видение жизни воплощается в обоих романах через систему образов и мотивов. Примечательно, что и «сцепления» обоих романов отчасти совпадают: переклички могли возникнуть и как совпадения, и как заимствования с творческим переосмыслением Толстого. Один из центральных мотивов в «Анне Карениной» - это смешение, которое связано с бурей. Левин говорит о перевороте («когда все это переворотилось и только укладывается» [6, 18, с. 346]), не раз в романе идет речь о путанице понятий героев, такое же состояние испытывает и Литвинов в «Дыме»: «Все в нем перемешалось и спуталось; он потерял нить собственных мыслей» [7, с. 350]; «Эта путаница мучила, раздражала его, он терялся в этом хаосе» [7, с. 373]. Но, как и у Толстого, у Тургенева данный мотив связывает разлетающиеся эпизоды. Оказывается, что и прошлое Потугина - смесь: «Вот вам сравнение: дерево стоит перед вами, и ветра нет; каким образом лист на нижней ветке прикоснется к листу на верхней ветке? Никоим образом. А поднялась буря, все перемешалось - и те два листа коснулись» [7, с. 309]. Путаница, хаос, полутьма, дым - этими словами выражено состояние Литвинова и его впечатления и от встречи с кружком Губарева, с генералами, с Ириной. А рядом мы видим образ бури, напоминающий символическую картину у вагона в «Анне Карениной»: «Вспомнил он (Литвинов. - В.А.)Москву (Анна и Вронский также познакомились в Москве. - В.А.), вспомнил, как “оно" и тогда налетело внезапной бурей» [7, с. 348].
Связывает романы образ железной дороги. Литвинов и Анна желают убежать от себя и от задымленной и отраженной жизни. Анна: «Да, надобно ехать скорее» [6, т. 19, с. 341], «От себя не уйдете» [6, т. 19, с. 342], «Где я? Что я делаю? Зачем?» [6, т. 19, с. 348]. Литвинов: «Мысленно он уже уехал: он уже сидел в гремящем и дымящем вагоне и бежал, бежал в немую мертвую даль» [7, с. 347-348]. В обоих романах чрезвычайно важен мотив конца: как и Анна Каренина,
Литвинов постоянно ждет конца какого-либо не устраивающего его, тягостного положения. «Кончать, так кончать разом» [7, с. 348], «Все равно: надо бы покончить» [7, с. 379], «Кончено!В сторону все сомнения... » [7, с. 388], - говорит герой. Желание покончить с чем-либо возникает у Анны потому, что она тяготится паутиной лжи, а у Литвинова потому, что он сам подобен листу, раскачиваемому бурей. Вспомним значимую в художественном мире деталь: после разговора с Ириной Григорий Михайлович уходит в горы, где ощущает налетевший на него вихрь с ударами темных крыл и, не замечая, в такт раскачивает верхний лист папоротника. Как не вспомнить о листьях в сравнении Потугина. Более того, Литвинова выводят из оцепенения два угольщика -так герой даже в горах уже не может скрыться от мысли об основе пара, дыма, железной дороги.
Прослеживается в «Дыме» и мотив суда, связанный с ответом за дела свои. Однако если в «Анне Карениной» он становится одним из центральных, соотносится с Евангелием, то в романе Тургенева он незаметен, приглушен и лишь мелькает в беседе в кружке Губарева. «Все будут в свое время потребованы к отчету, со всех взыщется» [7, с. 263], - говорит сам Губарев, вообще на собраниях редко произносящий что-либо, хотя ценность его фраз доводится соотечественниками до абсурда. Губарев превращается в кумира, вспомним, как Суханчикова с выскакивающими глазами кричит Литвинову: «Говорят вам, здесь Губарев!» [7, с. 398]. Таким же кумиром, идолом станет для Литвинова и Ирина. Причем сам Литвинов ощущает неправильное направление своего пути, а с ним и неизбежность суда: «И хоть бы точно судья его встретил - ангел с пламенным мечом: легче было бы преступному сердцу... » [7, с. 362].
В финале «Дыма» Тургенев говорит об «озлобленном уме Ирины». Сначала озлобление было направлено против света: «Ирина исподтишка подзадоривала и натравливала друг на друга споривших» [7, с. 338], после оно проявилось и в разговорах с Литвиновым: «Ну и что ж? Она уезжает, эта чистая душа?», «А! счастливый путь». Можно предположить, что и Литвинов стал бы жертвой озлобленного ума, если бы только отправился в Петербург. А ведь в седьмой части «Анны Карениной» все более нарастает озлобление Анны. Проявляется оно и в разговорах с Вронским, в финальном монологе героини
(смена настроений героев в них напоминает подобную ситуацию в свиданиях Литвинова и Ирины): «Он ненавидит меня, это ясно», «Все самые жестокие слова, которые мог сказать грубый человек, он сказал ей в ее воображении», «Все неправда, все ложь, все обман, все зло!..» [6, т. 19, с. 324, 330, 347].
В «Дыме» на первый план выходят вопросы политические и социальные, оказывается важным не столько стремление Литвинова к преобразованиям, сколько возможность его принадлежности к определенному лагерю. «Собственно у меня нет никаких политических убеждений», - говорит в романе Литвинов [7, с. 264]. Этим он похож на Левина. Положение вне коалиций и кланов, свобода Литвинова словно оставляют для него теоретическую возможность присоединения к какому-либо объединению: к сообществу Губарева или светскому кружку. А сатирическое отношение Литвинова (и автора) к ним показывают принципиальную невозможность такого присоединения. Точно такое же положение проецируется и на личную жизнь героя - он оказывается «свободным» в выборе: «Делай что хочешь, ты свободен как воздух, ты ничем не связан, знай это, знай!» - говорит Ирина, уверенная в силе страсти Литвинова [7, с. 361]. И читатель ощущает и свободу героя, и мнимость этой свободы. С первого неуверенного ответа Литвинова Бам-баеву: «Есть-то есть; только я, право, не знаю... » [7, с. 257] - он начинает терять самого себя в сутолоке, полутьме жизни Баден-Бадена.
Образ дыма, использованный Тургеневым, оказывается основным в ряду внутренних перекличек. «Образ «дыма» - беспорядочного людского клубления, бессмысленной душевной круговерти - проходит через весь роман и объединяет все его эпизоды в симфоническое художественное целое», - отмечает Ю.В. Лебедев [3, с. 486-487]. «Дым от сигар стоял удушливый; всем было жарко и томно, все охрипли, у всех глаза посоловели, пот лил градом с каждого лица» [7, с. 267]. Но если у Тургенева «да» и «нет» сливаются в нерешительность, отсутствие надежды на просветление в дыме Баден-Бадена, то у Толстого любому «нет» находится противопоставленное ему «да».
Левин хранит мир своей души, читатель ощущает существование в герое иной реальности на протяжении всего романа. Литвинов, также обладающий своим миром в начале романа:
«...Мысли его были далеко, да и вращались они, эти мысли, в мире, вовсе не похожем на то, что его окружало в этот миг» [7, с. 253], - в дыме Баден-Бадена если не окончательно утрачивает, то забывает свое «я»: «Он не узнавал себя; он не понимал своих поступков, точно он свое настоящее “я”утратил» [7, с. 397]. Для понимания романа «Дым» важно уяснить, что способность к самопознанию может вернуться к герою лишь после выезда из города, когда задымленное прошлое остается позади.
«Литвинов, по мысли писателя, возвышается над всеми остальными персонажами “Дыма” лишь тем, что он - практически действующая сила, “честный труженик” реформы», - отмечает А.Б. Муратов [4, с. 44]. Однако собственно практической деятельности, подобной косьбе или хозяйственным предприятиям Левина, мы в романе «Дым» не видим. В «Дыме» разворачивается особая борьба за русского хозяина: возвращение Литвинова в Россию, больше даже по инерции, нежели по желанию в финале, - это, в условиях художественного мира романа, большая победа. Величину ее можно понять, если вспомнить, что Литвинов в начале романа торопился к отцу в Россию, собирался вступить на новое поприще, трудиться на земле. А после пребывания в задымленном городе вдруг собрался «написать отцу, чтоб он выслал, елико возможно; продал бы лес, часть земли... » [7, с. 388], тому отцу, который с заклинаниями звал сына на Родину и умер через несколько недель после его приезда.
Какая сила могла сдвинуть Литвинова с намеченного пути? И у Тургенева, и у Толстого мы видим эту силу - необъяснимую страсть. Ирина не только не желает добра любимому ею человеку, она для Литвинова опасна. В отличие от Анны Карениной, в которой жила романтическая любовь-страсть, постепенно переросшая в ненависть, Ирина с самого появления в сцене пикника генералов уже держит в сердце озлобление против высшего света, которое невольно обращается на все остальное, потому что Ирина сама стала частью противного ей общества. Левин страдает из-за любви и возрождается благодаря ей, пройдя длинный путь духовного развития. Литвинов в финале возвращается к Татьяне со своим неосуществ ленным желанием преобразований.
Тургенев и Толстой показывают, как представители света придумывают самые несообразные с трудом занятия: крутящиеся столы, абсурд
Landau смешны для Толстого так же, как черный рак для Тургенева.
Разговор об условиях труда в России, начатый у Свияжского, напоминает черты различных разговоров из «Дыма». Здесь еще сомневающийся Левин похож на «строителя» Литвинова, а Свияжский уходит в крайность Потугина, с которым в дошедшей до абсурдного предела европеизации России и утверждении цивилизации уже не сходится сам Тургенев. На предложение Левина о собственном поиске Свияжский отвечает знаменательной фразой: «Потому что это все равно, что придумывать вновь приемы для постройки железных дорог. Они готовы, придуманы» [6, т. 18, с. 352]. Свияжский - не строитель, человек чужого результата, соотносимый с образом Ворошилова из «Дыма».
Диалог Литвинова и Потугина в «Дыме» больше походит на монолог последнего. Литвинов знаком с европейской цивилизацией, но он еще не хозяин, он не может противопоставить словам Потугина что-то реальное. А Левин может. «Помещики жалуются, а зерносушилок все нет как нет», - произносит Потугин [7, с. 327]. Он утверждает, что русский помещик не в состоянии сделать зерносушилку Литвинов, разумеется, еще не пробовал. Теперь посмотрим на хозяина Константина Левина: «Новая сушилка была выстроена и частью придумана Левиным» [6, т. 18, с. 100].
Таким образом, роман И.С. Тургенева «Дым», соотносимый более с одной из противопоставленных друг другу линий романа Л.Н. Тол-
стого «Анна Каренина», благодаря тонко продуманной автором системе внутренних «сцеплений» и особому сюжетно-композиционному единству, способствовал возникновению романа «Анна Каренина», в котором новации Тургенева были обработаны в рамках толстовской концепции. «Дым» - это, говоря толстовским языком, отраженная жизнь, уловив строение которой автор «Анны Карениной» создал свою миропо-добную структуру.
Библиографический список
1. Бялый Г.А. Русский реализм. От Тургенева к Чехову - Л.: Сов. писатель, 1990. - 640 с.
2. Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год. - М.: АН СССР, 1963. - 695 с.
3. Лебедев Ю.В. Жизнь Тургенева. Всеведущее одиночество гения. - М.: Центрполиграф, 2006. - 607с.
4. МуратовА.Б. И.С. Тургенев после «Отцов и детей». - Л.: ЛГУ, 1972. - 144с.
5. Петров С.М. И.С. Тургенев: Творческий путь. - М.: Худ. лит., 1979. - 542 с.
6. ТолстойЛ.Н. Полн. собр. соч.: В 90 тт. - М.: Худ. лит., 1928-1958.
7. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 тт. Т. 7. - М.: Наука, 1981. - 560 с.
8. Цейтлин А.Г. Мастерство Тургенева-рома-ниста. - М.: Сов. писатель, 1958. - 435 с.
9. Чичерин А.В. Возникновение романа-эпопеи. - М.: Сов. писатель, 1975. - 376 с.
УДК 821.161
Баталова Тамара Павловна
кандидат филологических наук Коломенский государственный педагогический институт
E-litkaf@golutvin. т
«КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА» А.С. ПУШКИНА: СЕМАНТИКА ЗАГЛАВИЯ
Статья раскрывает своеобразие поэтики «Капитанской дочки» А.С. Пушкина. Автор анализирует сюжет повести, мотивы, систему образов, архитектонику произведения; на этой основе раскрывается смысл его заглавия.
Ключевые слова: сюжет, мотив, образ, Гринёв, Пугачёв.
В пушкиноведении отмечается «неоднозначность» заглавия «Капитанская дочка», его «открытый и скрытый смысл» [2, с. 120]. В этом плане обратим внимание на то, что заглавие и эпиграф повести выражают личностные мотивы. С ними связано и своеобразие жанра - «записки Петра Андреевича Гринё-
ва». При изображении событий здесь акцентируются личностные характеристики героев.
Авторская интенция проявляется и в «пророческом» сне Гринёва. Эта ситуация как «каноническая» (термин Г.В. Краснова [3]) многозначна. Возникающий в ней мотив - отстаивание чести в жестоких обстоятельствах - становится в повес-
