CC BY-NC
12Две жизни Анны Зимоненко и Романа Фаерштейна (история творчества и жизни одной семьи архитекторов)
Розин Вадим Маркович
доктор философских наук
главный научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр.1, каб. 310
И rozinvm@gmail.com
Статья из рубрики "Культура повседневности"
Аннотация.
В статье автор излагает историю жизни и творчества сначала в России, а затем в Германии семьи архитекторов. Его интересуют причины и обстоятельства, по которым они в самом конце прошлого столетия эмигрировали в ФРГ. Глава семейства Роман Фаерштейн известный российский архитектор и дизайнер, автор ряда больших выставок, на которых в свое время демонстрировались достижения народного хозяйства и промышленности СССР. Его дочь, Анна Зимоненко научный сотрудник, работавшая в ЦНИИЭП им. Б. С. Мезенцева. Переехав в Германию семья продолжала делать выставки, но уже небольшие, причем все контакты и, так сказать, рыночное обеспечение взяла на себя Анна. Реализованная в статье методология включает в себя: историческую реконструкцию, сравнительный и ситуационный анализ, биографический анализ, анализ личности наших героев. В проведенном исследовании на примере истории семьи Фаерштейна-Зимоненко автор прослеживает отдельные моменты развития в России выставочного дизайна, а также судьбу архитекторов на переломе эпохи и смены социальных отношений. Материалом для этого исследования послужила история и творчество указанной еврейской семьи, оказавшейся вполне успешной как в России, так и в Германии.
Ключевые слова: выставки, дезайн, проектирование, архитектура, кризис, эмиграция, личность, решение, смерть, жизнь
DOI:
10.7256/2454-0625.2019.1.28479
Дата направления в редакцию:
23-12-2018
Дата рецензирования:
23-12-2018
Дата публикации:
28-01-2019
Анна моя двоюрная сестра, но у нас была разница в возрасте - 16 лет. Может быть, поэтому мы не были особенно близки, т.е. не делились друг с другом и не знали о личной жизни и проблемах каждого. Хотя с другой стороны, Аня очень меня уважала, вероятно, как известного в прикладной архитектурной науке философа, да и всегда с готовностью отвечала на все мои вопросы. Но думаю, отвечала таким образом, что ее подлинные экзистенциальные проблемы всегда оставались только с ней. Тем не менее, уверен, мы друг друга любили, правда, на расстоянии, прежде всего внутреннем, а потом и физическом. Неожиданная трагическая смерть Ани, от страшного заболевания, о котором не знали даже ее родители, посеяла в моей душе какую-то вину, хотя я вроде бы ни в чем не виноват, напротив, всегда ее поддерживал. Но раз чувствую вину, значит надо что-то делать, поэтому и пишу.
Если смотреть на семью Фаерштейн-Зимоненко сторонним взглядом исследователя, трудно различить, от кого именно в условиях необходимости утвердиться в чужом культурном пространстве исходила инициатива создания того или иного проекта. Но думаю реальная ситуация и отношения в семье моей тети и ее мужа, не исчерпывается указанными отношениями творчества и совместного интеллектуального производства. Я сам много раз пытался понять, что происходит с Аней, и почему вся семья уехала в Германию, ведь, известно, что инициатором переезда была моя двоюрная сестра. Люба эту инициативу объясняет так: «В это время в России уже был развал. Плюс этот "еврейский комплекс", эта больная тема... Жилищные условия у нас были одни из лучших в те времена, материальные тоже. Основная причина была в комплексе. Инициатором отъезда была Аня: она жила нашей жизнью, и ей не давала покоя обида за отца»^13^.
Здесь верно только то, что причина была комплексной и главное фигура отца, в ней все дело. Однако чтобы понять, какую роль во всем этом сыграл Роман, приходится реконструировать личность Романа, да и личность самой Анны. Что я и попробую дальше сделать, имея в этой области некоторый навык (у меня есть ряд исследований личностей
философов, ученых и художников) —^ Опираться я буду на интересный биографический и фактический материал, собранный сотрудником Московского музея дизайна Татьяной Зборовской и с ее огласия предоставленный мне. Это будет именно реконструкция, а что там было на самом деле, обычно говорю я своим студентамJ предлагая очередную реконструкцию, знает один Бог. Почему я почти обхожу стороной мою тетю? Она жена Романа и как настоящая еврейская любящая жена полностью принимала его судьбу, а свою дочь мать, предполагаю, до конца не знала (с одной стороны, это нормально, а с другой - когда Аня неожиданно ушла из жизни, подобная скрытость сказалась очень негативно).
Итак, Роман Фаерштейн. Из простой еврейской семьи, но уже с детства, вероятно, почувствовал значимость личности и духовного руководства. Вот, что он говорит сам: «Все мое детство, юность, годы студенчества прошли в доме деда, который перевез семью в Москву после того, как перестали существовать «зоны оседлости» для проживания евреев в России. Наступили годы НЭПа. Наши предки, жившие на Украине, в Латвии и Белоруссии, получили возможность относительно свободно передвигаться по стране. Дед Л. Гохман приобрел квартиру, стал руководителем одной из московских еврейских общин вокруг синагоги в Марьиной роще и был избран третейским судьей. Хорошо помню паломничество в наш дом евреев, обращавшихся к деду с самыми разными житейскими, деловыми, финансовыми проблемами, с которыми было невозможно прийти в государственное учреждение. Дед любил сажать меня рядом во
время этих «разборок» и говорил: "Слушай внимательно, это тебе в жизни пригодится"»!13!.
Профессия Романа, особенно организация больших выставок, потребовала от него умения договариваться с властями, организовывать людей и производство. Не сказались ли здесь истории и рекомендации его деда? Но, пожалуй, не меньшее значение на личность Романа оказала эпоха, суровое время войны и послевоенного периода. Начало трудовой биографии (ему было всего 16 лет) Р.С. Фаерштейна совпадает с периодом Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Его работа на оборонном заводе «Калибр» была отмечена присвоением ему в 1943 году звания «отличного токаря-револьверщика военного времени» и награждением в более поздние годы юбилейными медалями в ознаменование победы в Великой Отечественной войне. Да, было очень трудно жить, но в преодолении этих тягот, в атмосфере борьбы с врагом и ощущении фронта (пусть трудового, он был не менее героичен) часто складывались масштабные личности. Такой личностью был мой учитель, известный философ Георгий Петрович Щедровицкий, такой личностью в своей области был и Роман Фаерштейн. Не случайно поэтому в своей профессии он много смог сделать, а в самом конце жизни хотел в книге рассказать о своем опыте и его результатах.
Уже в период учебы в МАРХИ у Романа проявились качества, не так часто встречающиеся у советского человека: во-первых, это интерес к истории своей профессии, а именно к наследию представителей авангарда, конструктивизма и функционализма в архитектуре и проектировании. «Анализируя лучшие работы второй половины ХХ века в области художественного проектирования, - рассказывает Роман, -нельзя не отметить, что несмотря на существовавший в стране жесткий идеологический контроль и господство принципа социалистического реализма, нам удавалось не только использовать опыт авангарда, который иначе как «формалистским» не назывался, но и изучать - пусть и на основе литературных источников - принципы работы лучших архитекторов и художников мира. Сложилась счастливая для нас ситуация, когда системы, контролировавшие изобразительное искусство, не заметили - а может быть, не хотели замечать - в наших работах, часто демонстрировавшихся в стране и за рубежом на многочисленных международных выставках, направление, основанное на приемах авангарда, не имевшего тогда право на существование в искусстве и архитектуре»!13!.
Во-вторых, как бы мы сегодня сказали, у Романа обнаружилась предпринимательская инициатива. Он организовал группу студентов и брался за самостоятельные работы, к которым они часто не были готовы; учились и совершенствовали мастерство на ходу.
Когда позднее Роман формулировал свое творческое кредо («Каждый раз, - разъясняет он, - мне хотелось придумать принципиально новое решение. В одном случае несколько проще, в другом несколько сложнее, в одном сделать упор на цвет, в другом - на графику. Но все они основывались на решении архитектурном: прежде всего шло решение пространства, планировка, а затем уже различные декоративные элементы,
средства, которыми осуществлялся образ»!13!) он прямо ссылает на идеологию авангардистов и конструктивистов. Как предприниматель Роман, конечно, был не похож на буржуазного деятеля, рискующего всей своей наличностью, а часто и жизнью; в советское время получение заказов и конкуренция, которая тоже была достаточно жесткой, существенно зависели от институциональной структуры, связей и отношения с властями. Но и мастерство в условиях советской конкуренции имело большое значение.
"У нас, - вспоминает Роман, - была большая внутренняя конкуренция: сотрудников в
КДОИ (Комбинат декоративно-оформительского искусства, входивший в систему Художественного фонда РСФСР. - В.Р,) было очень много - шесть, что ли, мастерских. В отличие от команды Торговой палаты, не допускавшей никакого стороннего вмешательства - что делали, то делали, - наши ворота были более-менее открыты. Я упоминаю около десятка имен: все они архитекторы, окончили архитектурный институт. Рядом со мной проектировали не менее умные люди - но, как и всюду, работали мы по-разному, с разной степенью успешности: одни результаты нравились больше, другие -меньше. Для того, чтобы решить, кто сделал лучшую работу, собиралась команда с участием Кликса и Рождественского, определявшая, кто из нас работает по гамбургскому счету»^13^.
Только в 90-е годы, а затем в Германии Роман познакомился с настоящими рыночными отношениями. «Тут, в ФРГ, - пишет он, - мне пришлось придумывать себе все заказы, которые на родине мне приходили в папках с каёмочками. Я привык к другому - к тому, что дело приносят и кладут на стол: "Сделайте, пожалуйста". Между прочим, впервые я столкнулся с новой рыночной политикой в Тюмени. Оттуда в Москву пришла просьба: "Найдите, пожалуйста, среди московских мастеров кого-то, кто может сделать мой дворец культуры, для меня это очень важно" - и, судя по всему, действительно так и было. Заказчик был герой соцтруда, он имел и право на строительство здания, и деньги. Я уехал оттуда на новой «Волге» - это был серьезный гонорар. Таким образом, я и попал в систему, в которой существовал частный заказчик. Были уже почти
девяностые',[13].
Роман прошел большой путь от простого студента до председателя художественного совета Комбината декоративно-оформительского искусства Художественного фонда РСФСР и руководителя крупным творческо-производственным объединением, где он являлся автором архитектурно-художественного решения многих градостроительных комплексов, объектов праздничной городской среды, крупных ансамблей общественных зданий, выставочных и музейных экспозиций в России и за рубежом, а также произведений живописи, графики и монументально-декоративного искусства. Он с рядом других архитекторов и дизайнеров создали не существовавшую в России новую отрасль деятельности и производства.
Это в общественном плане, но и в личном Роман был вполне успешным человеком: хорошо зарабатывал, имел прекрасную квартиру и машину, был значимой фигурой у товарищей и друзей, нравился женщинам. Немалую роль в создании семейного благосостояния сыграла и моя тетя. Например, за одно изобретение, позволившее городу съекономить 2500 кв. м., Моссовет премировал Любовь Зимоненко комнатой (позже путем обмена эта комната превратилась в стометровую квартиру на набережной Шевченко).
Стоит обратить внимание, что и создание новой сферы деятельности (проектирование
выставок и внутренней среды зданий разного назначения [1; 7; 101), а также личный успех и благополучие в советское время были неотделимы от государственного руководства и участия. В этом плане Роман был успешный государственный специалист, работавший на государство; а последнее, в свою очередь, обеспечивало ему вполне достойное существование. Когда Марк Коник, соавтор Романа, пишет, что «так прошли 25 быстрых лет, сформировавших личный и коллективный опыт, который сегодня, с дистанции, видится как своего рода культурный жест небольшой группы людей в смутной истории моей страны, жест, который помог содержательно и полно прожить эти годы» то он, с одной стороны, тоже говорит от имени специалистов, работавших на государство
в известной Сенежской студии, но с другой стороны, как мне кажется, все же говорит от имени художников, стоявших в определенной оппозиции к государству.
И вдруг (но конечно, не вдруг), все это начинает рушиться. «Устоявшееся, казалось бы, навсегда положение вещей, - вспоминает Роман, - сохранялось до наступления в стране эпохи перестройки. Как известно, термин "перестройка" включает в себя не только такие понятия, как разрушение, развал или уничтожение существующего, но и построение на развалинах старого чего-либо нового. С моей точки зрения, государству удалось решить прежде всего задачи разрушения. К сожалению, это коснулось не только безусловно ненужного и отжившего, но и многого из того, что разрушать не следовало.
Так, оказалась фактически разваленной сформированная в СССР сфера культуры, что не могло не иметь последствий - прекращения деятельности московских центров и школ архитектурно-художественного проектирования. На стыке 1980-х-1990-х годов как организации перестали существовать КДОИ, выставочный комбинат Торговой палаты, Сенежская студия, многие научные и проектные институты, объединявшие архитекторов, дизайнеров, культурологов, искусствоведов. Распались сложившиеся и вполне успешные творческие коллективы. Под девизом «Спасайся, кто может!» художники и архитекторы разбежались в разные стороны, пытаясь приобщиться и приспособиться к новой реальности и законам рынка. Прекратилось привычное доселе получение государственных заказов и их соответствующие финансирование. (... )
Редко кому в то время, в начале 90-х годов, посчастливилось сохранить возможность проектировать и осуществлять традиционные для своей области деятельности крупные объекты государственной значимости. Перестали функционировать художественные советы, исчезли конкурсы, дававшие оценку лучшим работам. Мерилом качества и успеха все чаще стали называться деньги.
Во времена перестройки исчезли обычные заказы, почти прекратилась творческая деятельность в фирмах Худфонда. Отраслевые выставки делать перестали. Почему? Развалилась промышленность, говорят. Сегодня собираются восстанавливать то, что с успехом экспонировалось тридцать-сорок лет назад. Вы понимаете, какой кошмар?
Предприятия исчезли, заводы исчезли, все «Электро» и «Химии» пошли под нож» [131.
Подумаем, мог ли человек, сложившийся в условиях эффективной работы и действия государства, продолжать жить и работать в новых социальных и экономических условиях? Роман сам размышляет над этим вопросом, говоря, что какую-нибудь работу он все же, вероятно, получил бы. «Думаю все время, - говорит он, - и прихожу к выводу, что я бы, конечно, не сел на тротуаре со своими работами. Но вот Саше Сорокину пришлось и на тротуаре торговать своими произведениями. Почему? Другой нет работы? Развалилось всё, уцелели только очень шустрые люди. Ну, я не самый идиот - нашёл бы, конечно, какую-нибудь затею. (...) Не исключено, что я бы приклеился к какой-то организации при новом государственном устройстве. Но у них же манера сейчас какая появилась? Только зарубежников приглашать. Как только серьёзная работа - зарубежный архитектор. Как только серьезная работа — зарубежный художник. На своих расчёта не делают. А свои - бегайте, высунув язык, ищите спонсоров сами. Вот против этого Райкин и выступал. Я-то его понимаю хорошо, и другие коллеги поняли: без государства серьёзную культурную программу в России выполнить нельзя. И раньше нельзя было. И при царе нельзя было тоже.
Самое главное - деньги, а деньги в руках, как правило, у людей, которые не понимают ничего в искусстве. Захочет - даст, не захочет - не даст. Вот мы и на Западе.
Действительно, государство не платит и не заказывает. Но существует альтернативная система. Для этого у меня должен быть двигатель - администратор, менеджер, который занимается этим делом. У нас им занимался ребенок (Аня Зимоненко. - В.Р.). Но, к сожалению, не дал нам Бог коммерческой жилки» 1121.
Однако, все как всегда конкретно. Помимо рассмотренной ситуации для Романа на решение покинуть Россию повлияли еще два обстоятельства. Один - понятный испуг, когда видишь, как мимо твоих окон проходят танки (квартира смотрела прямо на Белый дом), бухают пушки и из окон парламента валит дым. У российской интеллигенции историческую память о революции с ее ужасами и посадками очень легко было возобновить, что и произошло у многих в 1993 году. Второе обстоятельство более сложное. Да, Роман и Люба были по советским меркам вполне успешные архитекторы и специалисты. Но это не отменяло и не компенсировало у культурных людей практически неосуществимое желание увидеть мир, западную архитектуру, общаться с известными архитекторами.
«Сейчас, - говорит Роман, - у меня появилась возможность свободно путешествовать, свободно передвигаться, которая оказала громадное влияние на творческую деятельность нашей архитектурной семьи в последние годы. Сбылась многолетняя мечта поездить по Европе, собственными глазами увидеть шедевры архитектуры и искусства, знакомые только по книгам, журналам, фильмам... Их хорошо было бы повидать в молодости, но, к сожалению, посчастливилось только к 67 годам приобщиться к этому богатству!
Побывали почти во всех европейских странах. Многочисленные альбомы заполнены громадным количеством путевых рисунков, фото, кино-дисков...»
К этому добавлялось и желание уже чисто профессиональное, познакомиться не только по книгам и журналам с достижениями западной архитектуры и строительства. Здесь очень характерный пример - «фулеровский купол» (Ричард Бакминстер Фуллер (1895 -1983) - известный американский архитектор, дизайнер, инженер и изобретатель).
В 1959 году, вспоминает Роман, «в Москве открылась выставка США. Толпы зрителей -москвичей и гостей столицы. Громадный интерес к экспозиции одной из ведущих капиталистических стран не ослабевал в течение всего времени проведения. Мы, тогда уже профессионалы, проектировщики-выставочники, воспринимали американскую экспозицию как объект внимательного изучения. Покрытая золотистой оболочкой большая купольная конструкция была выдающимся произведением современной архитектуры и инженерного искусства, чье появление в Москве оказало значительное влияние на советских художников-проектировщиков и их выставочную практику. <...> Специально для выставки спроектировать купол, и спроектировать так, как это сделал Фуллер - из отдельных одинаковых оболочек собрать такую штуку! Это само по себе на всех профессионалов - и архитекторов, и художников, и нас, которые занимались конкретно выставочными делами, - конечно, произвело впечатление очень серьёзное. <...> Фуллеровский купол в конце концов разобрали. Вместо него должны были вырасти новые строения, а перед нами встала очередная архитектурная задача - решить территорию выставочного центра. К моему опыту работы относится не только создание экспозиций в геодоме, но и - после его демонтажа - проектирование и установка на том же месте системы из нескольких куполов для выставки "Электро-82". (...) Мы повторили лейтмотив, но в ином ракурсе: вместо одного строения было воздвигнуто пять маленьких купольных оболочек. Они были меньше фуллеровского геодома, но всё-таки значительными по высоте - примерно три-четыре человеческих роста, - и при этом
оставались внутри обозримыми. В пределах страны их никто изготовить не мог - сделали финны, но по нашему проекту.
Любовь Зимоненко. Помнишь, ты рассказывал, как их монтировали? Они лежали на земле, а потом подъемный кран брал их за верхушку и поднимал. Финны, как казалось
нам, боги. Никогда еще в России купола так не работали» [13].
Таким образом, мы отставали от Запада и пытались догнать его. У хороших проектировщиков и дизайнеров в этом плане всегда была заноза в душе - обида за державу и профессию. Также как и желание освоить и превзойти все западные достижения. Но для этого нужно было посмотреть: как там проектируют и строят, а еще лучше поработать в какой-нибудь известной западной мастерской.
Итак, достаточно поводов и серьезных причин, чтобы покинуть Россию и начать новую, вторую жизнь.
Теперь Анна Зимоненко. Совершенно другой масштаб личности, ведь ее взросление пришлось на период советского застоя. Но зато и меньшая привязанность к государству и всякому официозу. Для Ани Роман был не просто отцом, она им восхищалась и сильно любила. Естественно она любила и мать, но просто, по-домашнему, без ауры восхищения. А своя жизнь у Анны в России не очень сложилась. Правда формально, все о-кей: поступила и закончила МАРХИ, работает сначала архитектором, а затем научным сотрудником в престижном проектном институте (Центральном научно-исследовательском и проектном институте типового и экспериментального проектирования комплексов и зданий культуры, спорта и управления (ЦНИИЭП) им. Б.С. Мезенцева), в 1988 году
защитила кандидатскую диссертацию [3; 4; 5; 6]. Но это в общественной жизни, а в личной? Аня стесняется своей внешности (хотя, на мой взгляд, она была очень симпатичной), у нее не складываются близкие отношения с людьми (хотя внешне она вполне коммуникабельна), ко всему этому добавляется неудачная любовь, в результате чего она, вероятно, поставила крест на своей женской судьбе. Общее впечатление у меня иногда было такое: ей некомфортно в России (не знаю, согласилась ли бы Аня с таким моим ощущением).
Плюс начинается перестройка, в стране хаос, проектные институты лишаются финансирования и закрываются; в тот период не была гарантирована даже безопасность жизни отдельного человека. Вот здесь Анне как выход из сложившегося положения приходит в голову идея эмиграции на Запад. Вряд ли она понимала до конца, какая перспектива открывается перед ней. Но думаю, речь шла о следующем. Анна покинет этот ненавистный и неуютный мир. Она перевезет семью на Запад, в Европу, в Германию, найдет там для себя, отца и мать достойное место. Она сможет все это сделать, потому что она дочь замечательных архитекторов и дизайнеров, которые умеют работать и не боятся нового, потому, что Аня умна и образована, молода и сильна. Возможно, где-то на заднем плане грела и мысль, что теперь Аня станет центром семьи, поскольку от нее будут зависеть социализация семьи на Западе. Тогда родители будут ее любить еще сильнее. Перед Аней открывалась широкая и манящая перспектива западной жизни со многими возможностями. Осталось только уговорить родителей. Помогли танки и дым из окон парламента.
Здесь кто-то может задать вопрос: а понимала ли Анна, что берет на себя ответственность за дальнейшую судьбу своих родителей (не просто заботу о них как любящая дочь, а именно ответственность за судьбу, в том числе профессиональную)? Думаю, отчасти понимала, отчасти нет. Впрочем, если бы такие судьбоносные решения
люди принимали, осознавая и взвешивания все последствия, то вряд ли бы в мире что-нибудь менялось и происходило. Анна приняла на себя ответственность и начала действовать.
В новой жизни родителей Анна сыграла исключительно важную роль. Дело в том, что они так и не выучили немецкий язык, да и вообще не стали меняться. И это при том, что Роман и Люба хотели продолжать работать и заниматься творчеством. Немецкому же государству до них не было никакого дела, точнее оно предоставило семье Фаерштейн-Зимоненко обычные услуги, положенные евреям-беженцам. Анне в Германии пришлось решать одновременно две задачи: устраивать свою личную судьбу как архитектора и специалиста в прикладной архитектурной науке, а также создавать условия для полноценного творчества родителей. В число этих условий входили не только организация условий для творческой деятельности, например, для проектирования выставок, но уже небольших, но также создание необходимого рыночного обеспечения (информирование и реклама, установление связей с администрацией, заинтересованными лицами и исполнителями, заключение договоров, организация самих в ыс та в ок, фина нс о в ые ра с ч е ты и про ч е е ).
Для успешного решения всех этих задач Анна быстро и в совершенстве освоила немецкий язык (например, в период 1993-1999 гг. оканчивает около 30 языковых курсов, научилась на новом уровне работать с компьютером и другой техникой, погрузилась в среду немецкой культурной жизни, и главное, преодолела барьеры, разделявшие ее на родине с людьми. Отчасти решение последней задачи облегчала сама немецкая культура, в которой характер общения людей в публичной сфере и на производстве во многом носил деловой, правовой и формальный характер.
Нужно признать, что Анна действительно справилась со всеми перечисленными задачами. Она успешно вписалась в архитектурную профессию (ее и родителей приняли в Союз художников Германии, а Анну также и в Объединение библиотекарей Германии), работала проектировщиком и консультантом в нескольких немецких фирмах, наладила связи, необходимые для продвижения и реализации создаваемых семьей выставок, а также картин Романа и произведений матери, организовывала для родителей поездки по Европе и их отдых. Короче, она полностью обеспечила их социализацию в Германии. В плане творчества, они жили так, как будто бы и не выезжали из Москвы. В плане образа жизни пользовались всеми возможностями свободного западного мира (путешествия по Европе, отдых в лучших гостиницах и пр.). В плане художественного производства опирались на все преимущества западной коммуникации и художественного рынка. И все это обеспечивала одна Анна. Кроме того, она участвовала и в самих проектах, особенно на стадии реализации.
«Надо сказать, - вспоминает Любовь Семеновна, - что на монтажах в основном мы с Аннушкой работали, а не Роман. Мы его оберегали - и физически, и нервную систему, потому что он всегда в заводке, всегда нервничал, был чем-то недоволен - мешал скорее во время монтажа. Но очень хорошо рисовал, чего мне, например, не дано. Очень много на себя брала Аннушка. Мы с ней занимались всей подготовкой на месте, а Роману звонили по нескольку раз в день, советовались. (...) Возможно, мы своей любовью, заботой, интересом давали ему возможность творить»
Аня скрывала свою болезнь и умерла неожиданно, не подготовив своих родителей. Думаю, она до самой последней минуты надеялась на чудо: что выздоровеет, и поэтому оттягивала страшный разговор. Роман последний свой год много болел, все время спал, собирал материал для книги воспоминаний, и переживал, что не знает, как этот
материал превратить в настоящую книгу и издать. «С книжкой, - рассуждает он, -проблема. Здесь я развожу руками. Ничего сделать не могу. Потому что привык, что под руками у меня десятки, сотни людей. В том числе мастеров, которые работали на больших комплексах. Как когда-то, когда существовал Худфонд. А сегодня я сижу в Гамбурге. Языка не знаю: ни я, ни Люся. Неизвестно, к кому обратиться, хотя мы члены союза. Неизвестно, какие правила передачи рукописи в издательство. Ведь можно было бы найти в Гамбурге возможность напечатать. Материал - вот он, собран.
Книжка должна быть посвящена ребенку. Я пишу на титульном листе: «В память о дочери». Это не просто издание - оно имеет адрес. По сути дела, сейчас я проделываю интервью с собой. Непривычный труд. Чистый лист бумаги - это то, с чего я обычно начинаю работу. Но я не писатель и не журналист, поэтому любую строчку мне придумать и записать очень непросто. Значительно сложнее, чем нарисовать. Поэтому все время после кончины дочери я, не имея ни желания, ни возможности ничего делать, год не занимаюсь творчеством, а занимаюсь писанием биографии. И езжу на переливание крови. Для того, чтобы закончить с книгой, я должен как минимум быть живым. А это
очень непросто. Значит, я при деле» [13].
Книгу о творчестве семьи Фаерштейн-Зимоненко, как уже отмечалось, пишет Татьяна Зборовская. Ее можно было бы назвать «Творчество семьи Фаерштейн-Зимоненко во времени и время в период их творчества». Заканчивая, хочу поразмышлять над тем, правильно ли они поступили, уехав в Германию.
Роман сам задает этот вопрос, и не знает, как на него ответить. «Был ребёнок, размышляет он, - спасал. А нет её - спасти нас некому. И деваться мне некуда. Так что я подумываю, не смыться ли в Москву. До аэропорта доеду как-нибудь.
Татьяна Зборовская. Считаете, родная земля помогает?
Роман Фаерштейн. Да, конечно. Бесспорно. Я до сих пор взвешиваю на весах, правильно я сделал или неправильно. По большому счёту, прихожу к тому, что, конечно, не надо было никуда уезжать в шестьдесят семь лет. Начинать с нуля на Западе, привыкнув к Советскому Союзу, набрав определённые обороты, добравшись до какого-то уровня - и всё это бросить к чёртовой бабушке? Нелогично. Как минимум нелогично. Появилась возможность ездить и из России: если есть на что, покупайте путевку и езжайте. Так что в принципе свою мечту я смог бы осуществить. Но заработать на поездку после шестидесяти семи не так просто. Для этого надо было бы опять залезать в какое-то дело, гешефт. Так что многие говорят: "Остался бы там - давным-давно отдал бы концы". Тоже не исключено» [13].
Я рискну ответить на свой вопрос за Романа. Конечно, он бы нашел себе работу в России, но думаю, качество его жизни и творчества были бы на порядок ниже, чем в советский период. А уехав в Германию, он смог не только продолжать делать выставки, ну, правда, не такие значимые и большие (за все, как известно, надо платить). Главное в другом - Роман прожил еще одну жизнь, не менее творческую и насыщенную. Естественно, другими событиями: так он много работал, много рисовал, много путешествовал, вспомнил вместе с Любой еврейские корни семьи, сумел рассказать о них. «Почему, - размышляет Роман, - именно здесь, в Германии, у нас появилось желание создавать произведения на еврейскую тему? Нам часто приходится отвечать на этот вопрос. Очевидно, потому, что в Союзе само понятие еврейства считалось чем-то нехорошим, в лучшем случае простительным. В то же время, о нашей национальной принадлежности нам постоянно напоминала запись"еврей"в пятом пункте паспорта.
Здесь, в Германии, видимо, и наступило время отдавать долги и оправдать высокое звание евреев.
В своей практике мне не раз приходилось создавать экспозиции в Государственном историческом музее. Вспоминаю название одной из них: "Советский комсомол". Хорошо представляю себе выражение ужаса на лице директора ГИМа Александра Ивановича Шкурко, если бы я обратился к нему с предложением организовать в московском музее выставку, связанную с историей моей еврейской семьи. Ни о чем подобном и речи быть не могло.
Здесь, в Германии, еврейская тема оказалась не только востребованной, но и получила научное обоснование. Так, Гамбургский этнологический музей учел исторический путь наших предков из Западной Европы в Россию и уважительно предоставил уникальную возможность изобразительно и документально проиллюстрировать эту страницу истории европейских евреев на примере нашей семьи в музейном разделе"Европа". 7 месяцев, с октября 2002 года по май 2003 года, были отведены для работы нашей выставки.
Мы счастливы тем, что именно здесь, в Германии, стране с мрачным гитлеровским прошлым, нам удалось осуществить свою мечту - создать произведение, вызывающее у немецкого зрителя напоминание о живущем в каждом человеке добросердечии - этом внутреннем тепле, смягчающем нравы даже в холодные времена» ü^i.
Проще всего на поставленный мною вопрос ответить по поводу Анны. Она смогла себя реализовать именно в Германии. Да, ей было трудно, она взвалила на себя непосильную ношу, но с достоинством ее несла. А болезнь и трагедия: кто от них может зарекаться в наше тревожное время. Человек предполагает, а Бог располагает. Аня за год до смерти сама ответила на мой вопрос.
«Я завершаю, - пишет она, свои сегодняшние «записки куратора». Август 2014-го года. Гамбург. Что дальше? Конечно, новый проект. И вновь - по собственной инициативе, вновь - с нуля, с чистого листа, с идеи, с концепции, с первых набросков и рисунков. Ну, может быть, хватит, говорим мы иногда себе. Родителям - под 90 лет, мне - за 60... Ну, еще одна выставка, еще одна графическая серия, еще один коллаж, еще одна статья - так ли уж это необходимо?
Оказывается, да. Нам необходима жизнь в движении, в творческом процессе, в удовлетворении профессиональных амбиций, с "допингом" успеха и признания, с ощущением самореализации через реализацию собственных замыслов, с чувством небесполезности существования, с доказательством себе и окружающим по-прежнему высокого уровня работ, в приобщении к актуальному искусству и современной архитектуре, в стремлении к сохранению связей с коллегами, в попытке забыть о своем возрасте и проблемах - да попросту в психофизиологической потребности думать, видеть и создавать новое.
Вот и сегодня. Осталось три месяца до подачи мною заявки на уже традиционное для нас участие с выставкой в программе «Архитектурного лета Гамбурга» («Hamburger Architektursommer»). Три месяца на поиск площадки для реализации нашего в ыс та в очного прое кта .
Что это будет? Чьи двери распахнутся для нас в нетерпеливом ожидании новой экспозиции? Может быть, гамбургского филиала Института Сервантеса (Instituto Cervantes) для показа наших навеянных архитектурой Испании произведений? Или двери Музея эмиграции (Ballinstadt) для выставки, посвященной городской среде в «черте
оседлости» Российской империи? Или пространства еще не обжитых общественных центров в огромном новом районе Гамбурга, названном «Портовый город» (HafenCity)? Отчего бы их хозяевам, думаем мы, не заинтересоваться нашей сегодняшней идеей фикс - созданием проектной концепции Музея хрущевских пятиэтажек и тематикой индустриального жилищного строительства?
Заинтересовать, увлечь идеей, заворожить визуальной презентацией будущей выставки и ее экспонатов... Мы в начале проекта. Мы в продолжении жизни» [2, Сш 479].
Библиография
1. Глазычев В.Л. Городская среда. Технология развития. М.: Ладья, 1995, 241 с.
2. Зимоненко А.Р. Опыт проектирования художественных выставок (записки куратора) // Культура и искусство. М.: ООО «НБ-Медиа», 2014. N 4. С. 479.
3. Зимоненко А.Р. Основные принципы формирования внутрибиблиотечного пространства //Научно-технические достижения и передовой опыт в области материально-технического оснащения учреждений культуры: Информ. сб.-Вып.4 /ГБЛ.-М.: 1991.-С.26-36.
4. Зимоненко А. Р. Здание, интерьер и оборудование библиотек [Текст] / А. Р. Зимоненко // Справочник библиотекаря / сост.: С. Г. Антонова, Г. А. Семенова. -Москва : Книга, 1985.- С. 227 - 252.
5. Зимоненко А. Р. Принципы организации внутреннего пространства в массовых библиотеках [Текст] : дис. канд. архитектуры / А. Р. Зимоненко. - Москва, 1987. -234 с.
6. Зимоненко А. Р. Формирование среды в читательских зонах библиотеки [Текст] / А. Р. Зимоненко // Сборник научных трудов ЦНИИЭП им. Б. С. Мезенцева / ЦНИИЭП им. Б. С. Мезенцева. - Москва, 1984.- С. 46 - 51 : ил.
7. Коник М. Архив одной мастерской. Сенежские опыты. - М.: «Индекс Дизайн & Паблишинг», 2003. - С. 15.
8. Раппапорт А.Г. Архитектура против дизайна. Интервью для журнала «Под ключ». — 2008. — №9(73). — С.50 —51.
9. Розин В.М. Мышление и творчество. - М.: «ПЕР-СЭ», 2006. - 360 с.;
10. Розин В.М. Реконструкция творчества и портретов философов, ученых и художников. - М.: «Ресурс», 2018. - 396 с.
11. Сидоренко В.Ф. Эстетические концепции в дизайне ХХ века: смысл и абсурд. http://prometa.rU/colleague/11/1/1
12. Фрагмент из материалов А.Р. Зимоненко (из семейного архива).
13. Фрагменты исследовательского интервью, проведенного Т.В. Зборовской с семьей Фаерштейн-Зимоненко 18.12.2016 г. Используются с согласия автора.
