Научная статья на тему 'Два отклика на смерть А. И. Одоевского - два жанровых решения: («Памяти А. И. О<доевско>го» М. Ю. Лермонтова, «Кавказские воды» Н. П. Огарева)'

Два отклика на смерть А. И. Одоевского - два жанровых решения: («Памяти А. И. О<доевско>го» М. Ю. Лермонтова, «Кавказские воды» Н. П. Огарева) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
680
91
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
MY LERMONTOV N P OGARYOV / DOEVSKO / "THE CAUCASIAN WATER" MEMOIR ESSAY GENRE SYNTHESIS THE MEMORY CATEGORY / М Ю ЛЕРМОНТОВ Н П ОГАРЕВ / ДОЕВСКО> / "КАВКАЗСКИЕ ВОДЫ" МЕМУАРНЫЙ ОЧЕРК ЖАНРОВЫЙ СИНТЕЗ КАТЕГОРИЯ ПАМЯТИ

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Ермоленко Светлана Ивановна

Cтатья посвящена двум откликам на смерть поэта-декабриста А. И. Одоевского стихотворению М. Ю. Лермонтова «Памяти А. И. О<доевско&gt;го» (1839) и автобиографическому очерку «Кавказские воды» (1860-1861) фрагменту из задуманных, но незавершенных мемуаров Н. П. Огарева. Устанавливается, что, несмотря на разные жанровые решения одной и той же темы, оба произведения объединяет выразившееся в них авторское понимание личности и судьбы поэта-декабриста. Делается вывод о том, что категория памяти является важнейшей в системе художественных координат как Огарева, так и Лермонтова. В свете памяти обретает бессмертие образ А. И. Одоевского как обобщенное выражение высокой романтической личности.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Two responses to the death of A. I. Odoevsky - two genre solutions (“To the Memory of A. I. Ogo” by M. Y. Lermontov, “The Caucasian Water” by N. P. Ogaryov)

Two responses to the death of A. I. Odoevsky two genre solutions (“To the Memory of A. I. Ogo” by M. Y. Lermontov, “The Caucasian Water” by N. P. Ogaryov) The article is devoted to two responses to the death of the poet-decabrist A. I. Odoevsky the poem of M. Y. Lermontov “To the Memory of A. I. Ogo” 1839) and the autobiographical essay “The Caucasian Water” (1860-1861) fragment of the planned but unfinished memoirs of N. P. Ogaryov. It is determined that, despite different genre solutions of the same theme, both works unites expressed in them the author's understanding of the personality and the fate of the poet-decabrist. It is concluded that the category of memory is the most important in the system of artistic coordinates as Ogaryov, and Lermontov. In the light of memory becomes immortal image of A. I. Odoevsky as a generalized high expression of a romantic personality

Текст научной работы на тему «Два отклика на смерть А. И. Одоевского - два жанровых решения: («Памяти А. И. О<доевско>го» М. Ю. Лермонтова, «Кавказские воды» Н. П. Огарева)»

С. И. ЕРМОЛЕНКО

(Уральский государственный педагогический университет, г. Екатеринбург, Россия)

УДК 821.161.1(Одоевский А. И.)

ББК Ш33 (2Рос=Рус)5 -4

ДВА ОТКЛИКА НА СМЕРТЬ А. И. ОДОЕВСКОГО - ДВА ЖАНРОВЫХ РЕШЕНИЯ: («ПАМЯТИ А. И. О<ДОЕВСКО>ГО» М. Ю. ЛЕРМОНТОВА, «КАВКАЗСКИЕ ВОДЫ» Н. П. ОГАРЕВА)

Аннотация. Статья посвящена двум откликам на смерть поэта-декабриста А. И. Одоевского - стихотворению М. Ю. Лермонтова «Памяти А. И. О<доевско>го» (1839) и автобиографическому очерку «Кавказские воды» (18601861) - фрагменту из задуманных, но незавершенных мемуаров Н. П. Огарева. Устанавливается, что, несмотря на разные жанровые решения одной и той же темы, оба произведения объединяет выразившееся в них авторское понимание личности и судьбы поэта-декабриста. Делается вывод о том, что категория памяти является важнейшей в системе художественных координат как Огарева, так и Лермонтова. В свете памяти обретает бессмертие образ А. И. Одоевского как обобщенное выражение высокой романтической личности.

Ключевые слова: М. Ю. Лермонтов, Н. П. Огарев, «Памяти А. И. О<доевско>го», «Кавказские воды», мемуарный очерк, жанровый синтез, категория памяти.

15 августа 1839 года на Кавказе умирает поэт-декабрист Александр Иванович Одоевский, находившийся в то время в действующей армии, куда он был определен рядовым после 7-летней каторги и 3-х-летнего поселения в Сибири, автор знаменитого ответа на послание А. С. Пушкина «Во глубине сибирских руд» (1827) - «Струн вещих пламенные звуки» (конец 1828 или начало 1829). Откликом на это событие стали стихотворение «Памяти А. И. О<доевско>го» М. Ю. Лермонтова, созданное в том же 1839 году, и воспоминания Н. П. Огарева «Кавказские воды» (1860-1861), написанные спустя почти 20 лет после смерти Одоевского (жанр произведения определяется то как автобиографический или мемуарный очерк, то как фрагмент из задуманных, но незавершенных мемуаров). Два текста, о которых пойдет речь, - один - лирический со свойственной ему родовой спецификой - субъективной окрашенностью, ассоциативными сплетениями дополнительных (порой скрытых) смысловых и интонационных нюансов, призванных воздействовать на эмоциональную сферу читателя, а другой - очерково-мемуарный, который по своей жанровой природе должен тяготеть к документальности, фактографичности, - разумеется, отличны друг от

друга, но их объединяет выразившееся в них авторское понимание личности и судьбы поэта-декабриста.

Александр Иванович Одоевский, - пишет Огарев, - «был тот самый князь... корнет конногвардейского полка, которому было девятнадцать лет, когда он пошел на площадь 14 декабря» и который произнес, вошедшие в историю слова: «Мы умрем! Ах, как мы славно умрем!»1. «Несмотря на ранний возраст, - продолжает автор воспоминаний, - он принадлежал к числу тех из членов общества, которые шли на гибель сознательно, видя в этом первый вслух заявленный протест России против чуждого ей правительства и управительства, первое вслух сказанное сознание, первое слово гражданской свободы; они шли на гибель, зная, что это слово именно потому и не умрет, что они вслух погибнут» [II, 383]2.

Огарев, как и А. И. Герцен, относивший себя к поколению, «разбуженному выстрелами на Сенатской площади», «принявшему завет и продолжающему задачу» «распятого поколения», испытал сильное воздействие личности Одоевского, «самого замечательного из декабристов», с которыми он встретился на Кавказе в 1838 году. Эта встреча «возбудила» в Огареве все его «симпатии до состояния какой-то восторженности» (Курсив наш. - С.Е.), граничащей с «религиозитетом». Пребывая в этом восторженном состоянии духа, Огарев тут же, на Кавказе, напишет стихи, которые, как он потом признается в «Кавказских водах», «вероятно, были плохи по форме. но которые по содержанию, наверно, были искренни до святости, потому что иначе не могло быть» [II, 385].

Речь, идет о стихотворении «Я видел вас, пришельцы дальних стран» («Написано в июне - июле 1838 г. в Пятигорске» [II, 443]), в котором уже появляется развитый впоследствии в «Кавказских водах» мотив «христоподобности» декабристов, призванный выразить высоту и святость их духовного подвига:

Скажите мне: среди печальных дней, Не правда ль, были светлые мгновенья?

1 Комментируя эти слова Одоевского (в несколько иной передаче «Умрем, братцы, ах, как славно умрем!»), с которыми он вышел из квартиры Рылеева на Сенатскую площадь, Ю. М. Лотман вводит их в контекст общего формирующегося к 1824-1825 годам трагического мироощущения людей декабристского круга, обусловленного идеей «жертвенной гибели», «добровольного жертвоприношения на алтарь отечества», и в то же время присущим им осознанием себя «на высокой исторической сцене», когда в глазах потомков «героическая смерть может выглядеть величественнее, чем прозаическая победа» [Лотман 2008: 228, 338].

2 Здесь и далее произведения Н. П. Огарева цит. по: [Огарев 1956] с указанием тома (римскими цифрами) и страницы (арабскими цифрами).

И, вспоминая, как среди людей Страдал Христос за подвиг искупленья, Вы забывали ль гнет своих скорбей, Вы плакали ль тогда от умиленья?

[I, 55. Курсив наш. - С.Е.] В «Кавказских водах» Огарев уже прямо относит Одоевского «к числу личностей христоподобных»: в его глазах «выражалось спокойствие духа, скорбь не о своих страданиях, а о страданиях человека, в них выражалось милосердие» [II, 384, 383].

Слезы, которые исторглись тогда из глаз Огарева, в момент его встречи с Одоевским, заново переживаемой им с такой эмоциональной силой и потрясенностью, как будто бы и не прошли эти 20 с лишним лет («... я бросился к нему на шею и заплакал, как ребенок. Нет! и теперь не стыжусь я этих слез... В эту минуту я слишком любил его и их всех. Они были чисты, эти минуты, как редко бывает в жизни» [II, 385]), кажется, и теперь не высохли еще на щеках автора «Кавказских вод».

С тем же глубоким сердечным чувством о встрече с Одоевским и другими декабристами на Кавказе как важном событии своей личной жизни будет вспоминать Огарев и в стихотворении «И если б мне пришлось прожить еще года» (1860-1861), которое он включит в свои воспоминания:

И тот из них, кого я глубоко любил, Тот — муж по твердости и нежный, как ребенок, Чей взор был милосерд и полон кротких сил, Чей стих мне был, как песнь серебряная, звонок -В свои объятия меня он заключил, И память мне хранит сердечное лобзанье, Как брата старшего святое завещанье. [I, 351] Временная дистанция, отделяющая событие-встречу с Одоевским и последовавшую вскоре его смерть от самого факта создания «Кавказских вод», не только не сгладила боль утраты, но, кажется, даже еще более усилила ее. Время («большое видится на расстоянье») «высветило» главное в личности того, кого Огарев назвал своим «учителем», «старшим братом», подчеркнув его высокие нравственные качества: благородное «спокойствие духа» («Он носил свою солдатскую шинель с тем же спокойствием, с каким выносил каторгу и Сибирь»), «любовь к товарищам», «преданность своей истине» и «равнодушие к своему страданию» [II, 384].

Пиететным отношением к личности Одоевского (как и ко всей когорте декабристов1), состоянием восторженности, которое испытывает Огарев при встрече с ним, обусловлен экспрессивно -эмоциональный стиль изложения (повторы, короткие, обрывающиеся «от волнения» фразы, паузы: «Я стоял лицом к лицу с нашими мучениками, я - идущий по их дороге, я - обрекающий себя на ту же участь... это чувство меня не покидало» [II, 384. Курсив наш. - С. Е.]), ярко выраженная интимно-личная, даже страстная манера повествования в «Кавказских водах», которым не случайно же автор дает подзаголовок «Отрывок из моей исповеди» (так сказывается в призведении очерково-мемуарного жанра лирическое дарование Огарева)2.

Таким же сильным было воздействие личности Одоевского и на Лермонтова. Однако характер отношений между ними был иным. Если отношения между Огаревым и Одоевским строились по типу «ученик» - «учитель», «младший» - «старший» (отсюда пиететность, почти сакрализация личности декабриста), то Лермонтов, можно сказать, ровесник автора «Кавказских вод», состоял с Одоевским, как известно, в иных - дружеских отношениях (оба они были определены в 1837 году в один и тот же Нижегородский драгунский полк). И это, очевидно, не могло не сказаться на характере лирического переживания, получившего выражение в стихотворении Лермонтова.

В отличие от очерка-воспоминаний Огарева, стихотворение «Памяти А. И. О<доевско>го» создается, что называется, «по горячим следам» («написано было, видимо, осенью 1839 года» [343])3. Как считает Э. Э. Найдич, стихотворение «Памяти А. И. О<доевско>го» «по жанру близкое к элегии» [Лермонтовская энциклопедия 1981: 362]. Не отрицая жанрового сродства «Памяти А. И. О<доевско>го» с элегией, обусловленного самим поводом к его написанию, мы все же полагаем, что жанровая природа лермонтовского стихотворения сложнее. Здесь, вероятно, как и в случае со стихотворениями «Смерть Поэта» (1837), «Как часто, пестрою толпою окружен» (1840), «Валерик» (1840), уместно говорить о жанровом синтезе, которым отмечено лирическое творчество Лермонтова последних лет. Результатом жанрового синтеза становится такой характер

1В стихотворении «Памяти Рылеева» (1859), вспоминая о личности казненного декабриста, Огарев скажет: «Отец! по духу мне родной...» [I, 342. Курсив наш. - С. Е.].

2О декабристах Огарев вспомнит еще раз в стихотворении «Героическая симфония Бетховена» (1874), посвятив его «Памяти А. Одоевского»:

Я вспомнил вас, торжественные звуки, Но применил не к витязю войны, А к людям доблестным, погибшим среди муки, За дело вольное народа и страны.. .[I, 416]

3Здесь и далее цит по: [Лермонтов 1954] (с указанием страницы).

лирического переживания, которое рождается на стыке разных жанровых структур, органически срастающихся друг с другом. Нам уже приходилось писать о природе жанрового синтеза в лирике1, поэтому позволим себе лишь кратко обозначить, в чем же состоит, по нашему пониманию, сущность данного феномена, поскольку это необходимо для понимания дальнейшей логики нашего анализа.

Опираясь жанровую концепцию Н. Л. Лейдермана [Лейдерман 2010: 17-143], мы исходим из представления о лирическом жанре как такой художественной структуре, которая порождает определенный тип миропереживания и в которой с большей или меньшей степенью отчетливости проступают контуры образа мира, соответствующего данному миропереживанию [см. подробнее: Ермоленко 2008: 31-34]. Следовательно, постановка вопроса о синтезе жанров предполагает рассмотрение того, как в одном произведении соотносятся, сопрягаются разные типы миропереживания (и стоящие за ними разные образы мира). Методологически верной, с нашей точки зрения, представляется основанная на известной бахтинской формуле мысль А. И. Журавлевой о том, что «"смешивающиеся", взаимодействующие жанры не делаются аморфными. Они. "помнят" себя, и именно в этой памяти - залог особого художественного эффекта взаимодействия различных жанров в новом художественном единстве» [Журавлева 1981: 8. Курсив наш. - С. Е.].

Формы сопряжения, сочленения жанровых структур в целом лирического стихотворения при всем их конкретном многообразии, вероятно, могут быть двух основных типов. Первый тип -контаминация, когда два жанра оказываются рядом, один в соответствии с какой-то внутренней логикой «переходит», не исчезая, в другой («Умирающий гладиатор», 1836).

Второй - ассимиляция, когда один жанр, являясь «основанием» синтеза, «поглощает» в себе другой жанр; последний же напоминает о себе в структуре «большого» целого мотивом, настроением, усложняя и обогащая образ миропереживания. Один из самых простых видов ассимиляции - использование так называемых «вставных» жанров, как бы сохраняющих свою целостность внутри «большой» структуры, но в то же время получающих новый, дополнительный смысл и значение только в контексте целого («Как часто, пестрою толпою окружен»).

Возможно и более гибкое «включение» одних жанровых структур в другие - через вхождение образных координат одного жанра в

1 См., напр.: [Ермоленко 2013: 49-53] .

образные координаты другого: ритмов одного жанра в интонационно-мелодическую организацию другого, через внедрение элементов сюжета, свойственного одному жанру, в сюжет другого и т.д. При этом совсем не обязательно, чтобы в структуру «большого» целого входила другая жанровая форма во всем своем объеме. Ее «полномочным представителем» может быть лишь какой-то один характерный жанровый элемент: образ-эмблема ли, типичный ли ритмический рисунок или какая-то устойчивая деталь поэтического мира. Но обязательно это будет такой элемент, который вызывает память о целом жанре (так, в стихотворении «Валерик» «основанием» синтеза является послание («Я к вам пишу... »), вбирающее в себя и исповедь сердца, и философскую медитацию, свойственные элегии или монологу, и батальные сцены, восходящие к стихотворному очерку).

Наконец, встречается и третий, смешанный тип, сочетающий в себе и ассимиляцию, и контаминацию различных жанровых структур (такова структура стихотворения «Смерть Поэта», двужанровая природа которого определяется взаимодействием элегии и сатиры в форме инвективы).

Анализ поздней лермонтовской лирики показывает, что могут сочетаться друг с другом жанры не только контрастные по типу миропереживания («Смерть Поэта», «Как часто, пестрою толпою окружен») но и сходные, близкие, как это происходит, например, в стихотворении «Памяти А. И. О<доевско>го». В этом случае синтез оказывается основанным на принципе взаимодополнения, когда рождается такой «сплав» образов миропереживания, при котором ни один из этих образов не вытесняется другими, не исчезает, «растворяясь» в другом (что обычно бывает при ассимиляции), но продолжает «жить» в новом целом как его органическая составная часть.

Стихотворение Лермонтова навеяно воспоминаниями о встречах с Одоевским на Кавказе, размышлениями о его короткой жизни (1802-1839) и трагической судьбе. В связи с этим, как уже было отмечено, естественным становится элегический дискурс, в котором разворачивается лирическая медитация поэта. Но в отличие от «Смерти Поэта», где отсутствие временной дистанции, мгновенность, сиюминутность лирического отклика на трагедию (гибель Пушкина), порождает необычайно острое переживание (к тому же антитетичное по своей природе - сложное переплетение чувств скорби и ненависти), в «Памяти А. И. О<доевско>го» то же отсутствие отстраненности от события (напомним, стихотворение было написано, очевидно, сразу по получении известия о смерти Одоевского), тем не менее, порождает иное по своему характеру лирическое чувство.

Медитативная, задумчивая неторопливость, даже повествовательность

Русская классика: динамика художественных систем

интонации задается с самого начала стихотворения: Я знал его: мы странствовали с ним В горах востока, и тоску изгнанья

Делили дружно........................

................и время испытанья

Промчалося законной чередой; А он не дождался минуты сладкой... [131] Такой характер интонации обусловливается, прежде всего, 5-стопным почти речитативным ямбом с переходом на 6-стопный в каждой одиннадцатистрочной (очень редкой у Лермонтова) строфы. «"Удлинение" последнего стиха» (нетипичный в русском стихосложении случай), тонко подчеркивающее «скорбно-размышляющую медлительность

повествования» [Лермонтовская энциклопедия 1981: 362]), интонационно как бы «закругляет» строфу, «тормозя» движение стиха. Этому же способствуют многочисленные межстрочные переносы (enjambement) -несовпадения синтаксического и ритмического членения стихового отрезка: «... мы странствовали с ним /В горах востока, и тоску изгнанья / Делили дружно; но к полям родным /Вернулся я...»; «... Твоих последних слов / Глубокое и горькое значенье / Потеряно..». Это интонация вспоминания, требующего глубокой внутренней сосредоточенности, знакомая по пушкинскому «... Вновь я посетил...» («Уже десять лет ушло с тех пор - и много / Переменилось в жизни для меня...»). Само неторопливое течение ямба создает ощущение потока времени, его безостановочности и необратимости, способствуя созданию философского подтекста стихотворения:

...............всё исчезло без следов,

Как легкий пар вечерних облаков:

Едва блеснут, их ветер вновь уносит,

Куда они? зачем? откуда? - кто их спросит... [132]1

подобный характер лирического высказывания позволяет говорить не только о дружеских связях Лермонтова и Одоевского, но и об их внутреннем поэтическом родстве. Как полагает М. А. Бриксман, Одоевский был «одним из поэтических предшественников» Лермонтова: «ему принадлежат философские элегии медитативного характера» [Лермонтовская энциклопедия 1981: 352]. По мнению исследователя, Лермонтов «несомненно, знал стихи Одоевского, опубликованные анонимно» или услышанные им от самого поэта-декабриста. Так, в стихотворении Лермонтова «Он был рожден для счастья, для надежд» (1832) есть «реминисценция из "Элегии" Одоевского ('Что вы печальны, дети снов.", 1829), опубл. в 1831 в "Литературной газете" под заглавием "Пленник"; эти стихи в переработ. виде вошли затем в поэму «Сашка» (1835-36) и в стих. «Памяти А. И. Одоевского» (1839), где они характеризуют самого О. <.> В стих. "Казбеку" ("Спеша на север издалека", 1837) отразилась концовка стих. О. "Куда несетесь вы, крылатые станицы", по-видимому, написанного накануне и известного Л. со слов автора» [Лермонтовская энциклопедия 1981: 351]. (Одоевский «обычно отклонял всякое записывание своих стихов. » [Огарев 1956: Ц, 384])

Но уже в конце первой строфы в голосе лирического субъекта начинают звучать высокие ноты, отчетливо выделяясь на фоне сдержанно-сосредоточенной интонации раздумья-вспоминания: В могилу он унес летучий рой Еще незрелых, темных вдохновений. Обманутых надежд и горьких сожалений! [131] Далее эта взволнованность не только поддерживается, но и усиливается благодаря многократно используемой анафоре, нередко с повторами «напряженного» союза «и» внутри строки («И сердце бросил ... / И свет не пощадил - и бог нее спас! »; «И звонкий детский смех, и речь живую / И веру гордую в людей и жизнь иную»; «Или тоска по жизни молодой / Иль просто крик последнего недуга.»; «Как от любви ребенка безнадежной, / Как от мечты.»; «И мрачных гор зубчатые хребты. / И, вкруг твоей могилы.»), лексическим повторам («Он был рожден для них, для тех надежд.»; «Ты не служил ему. Ты с юных лет / Коварные его отвергнул цепи: / Любил ты моря шум.»), обилию восклицательных и вопросительных синтаксических конструкций («Обманутых надежд и горьких сожалений!»; «Кто скажет нам?..», «Куда они? зачем? откуда?..», «Что за нужда?», «Зачем тебе венцы его вниманья..?» и т.д.), также придающих экспрессивную выразительность лирическому тексту. Напряженность интонации достигает наивысшей точки в строке: И свет не пощадил - и бог не спас! -Эмоциональную выразительность и силу этой строки безошибочно почувствовал Огарев, избравший ее в качестве эпиграфа к своим «Кавказским водам» в редакции «Отечественных записок» (1839. Т.7. №12. Отд. III), где стихотворение Лермонтова было впервые напечатано: «И свет не пощадил, и рок не спас»1.

Элегия сообщает образу миропереживания, который воплощается в сложной жанровой структуре стихотворения, специфическую эмоциональную окрашенность: в нем доминирует грусть, даже скорбь, но уже смягченная, если не временем (как уже отмечено, слишком мала временная дистанция, отделяющая событие реально-биографического плана от лирического отклика на него), то, значит, какими-то другими факторами, очевидно, художественного порядка. Какими же именно? И здесь мы подходит к выявлению значения других «составляющих» жанровой структуры «Памяти А. И. О<доевско>го».

Время воспоминаний, промчавшись «законной чередой», «стирает» в образе умершего друга все второстепенное, несущественное, оставляя

1В журнальной публикации «слово "бог" было заменено словом "рок"» в 16-м стихе, «вероятно, под воздействием цензуры» [Лермонтов 1954: 343].

только самое главное:

В нем тихий пламень чувства не угас: Он сохранил и блеск лазурных глаз, И звонкий смех, и речь живую, И веру гордую в людей и жизнь иную. [131]

«Лермонтов списал его с натуры», - скажет Огарев в «Кавказских водах», подчеркивая верность портретных деталей, которые «не забудет никто из знавших» Одоевского [Огарев 1956: 383]1. Но это меньше всего портрет «внешнего» человека, хотя и «созерцаемого» как будто бы «извне»: «блеск лазурных глаз», «звонкий смех», «речь живая» -все это действительно может быть увидено и услышано «другим», «со стороны». Портретная характеристика «А.И. О<доевско>го» вовсе не рассчитана на то, чтобы читатель «узнал», «зрительно» представил героя стихотворения как исторически реальную личность. Лермонтов художественно воссоздает именно образ «А.И. О<доевско>го». Его задача вызвать эмоциональный отклик читателя, потрясти его гибелью духовно высокой личности.

Вместе с тем благодаря такому «портретированию» образ героя как бы оживает, приближаясь к читателю, вызванный из «немого кладбища памяти» лирического субъекта силою его переживания. Между героем и лирическим субъектом устанавливается незримая духовная связь, что сразу же изменяет манеру повествования. Форма третьего лица «он», как и подобает говорить об умершем, неожиданно сменяется формой второго лица - «ты». Лирический субъект начинает говорить не «о» своем герое, а «с» героем, прямо обращаясь к нему как живому: «Мир сердцу твоему, мой милый Саша!»

Стихотворение принимает облик дружеского послания. Это третье жанровое начало, которое, смягчая скорбь и «растворяясь» в элегии, сообщает ей какую-то особую задушевность тона, трогательную, почти «домашнюю» теплоту («Саша»). Однако «домашность» не заземляет образ героя. Лермонтов, как и в «Смерти Поэта»2, стремится к обобщению. Собственно, кроме имени да указаний, скорее даже намеков, на некоторые

1 Эпоха становления портрета «как формально-содержательной категории» в русской литературе приходится, по мнению В. В. Бакшеевой, «на последнюю четверть XVIII - первую треть XIX века [Бакшеева 2000; см. также: Уртминцева 2005].

2Трактовка образа «певца» в стихотворении «Смерть Поэта» обусловлена элегическим жанровым каноном, на который ориентировался Лермонтов. Конечно, за данной трактовкой стояли обстоятельства гибели Пушкина, хорошо известные современникам, и не учитывать этого нельзя. Но нельзя также не видеть и того, что историю гибели Пушкина Лермонтов стремится ввести в некий общий, философский контекст, в котором участь Поэта предстает как трагически предопределенная («по воле рока»): «Судьбы свершился приговор!» [см. подробнее: Ермоленко 1997: 63-67].

биографические реалии («... мы странствовали с ним / В горах востока.»; «... тоску изгнанья / Делили дружно.»; «... он не дождался минуты сладкой»; «Под бедною походною палаткой / Болезнь его сразила.»), данных в самом начале, в первой строфе, в стихотворении нет больше ничего, что говорило бы о точном «слепке с натуры». И снова, как и в «Смерти Поэта», Лермонтов романтизирует образ героя, наделяя его «незрелыми, темными вдохновениями», «обманутыми надеждами и горькими сожалениями», а главное - загадочностью («Таинственная дума / Еще блуждала на челе твоем...»), недосказанностью («Твоих последних слов / Глубокое и горькое значенье / Потеряно...»)1.

Подчеркивая в «портрете» героя «родовое», романтическое начало, Лермонтов тем самым укрупняет его образ, делает более значительным. Такому образу соответствует финал стихотворения: И, вкруг твоей могилы неизвестной, Всё, чем при жизни радовался ты, Судьба соединила так чудесно: Немая степь синеет, и венцом Серебряным Кавказ ее объемлет; Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет, Как великан, склонившись над щитом, Рассказам волн кочующих внимая, А море Черное шумит не умолкая (II, 133).

«Вот истинно бесконечное и в мысли и в выражении; вот то, что в эстетике должно разуметь под именем высокого.» - напишет восхищенный В. Г. Белинский [Белинский 1954: IV, 529]. Поэт не просто рисует грандиозный кавказский пейзаж, который становится своего рода памятником «А. И. О<доевско>му». Это универсальный образ Мира в лермонтовском его варианте, «составленный» из трех вечных стихий -первоэлементов Природы: Земли («синей степи») - основы всего сущего на ней, источника жизни; воды (моря, которое «шумит не умолкая») - символа ее бесконечного движения и обновления; гор (Кавказа - «великана») -олицетворения высот человеческого духа. Это все тот же образ Мира, уже знакомый по юношеской лирике Лермонтова (ср.: «1831-го июня 11 дня», где поэт воссоздает грандиозный образ Мира как Бытия - Вечности, в сиюминутное переживание которого напряженно и страстно втянут

1 О стремлении Лермонтова к обобщению косвенно может свидетельствовать тот факт, что он переносит «почти без изменений» в стихотворение «Памяти А. И. О<доевско>го» первые пять стихов из другого, уже упомянутого стихотворения, написанного в 1832 году, - «Он был рожден для счастья, для надежд» [см.: Лермонтов 1954: 324], где уже появляется поэтическая формула «И свет не пощадил - и бог не спас!», с помощью которой поэт характеризует судьбу избранной романтической личности.

лирический герой), только ставший более конкретным, предметным, не утратив, однако, своей универсальности.

Так возникает контраст двух миров: «света» с его «коварными цепями», который скоро «забудет» «столь чуждое ему существованье», и другого - истинного, любимого героем («Любил ты моря шум, молчанье синей степи - / И мрачных гор зубчатые хребты...»), - мира, с которым он волею судьбы навсегда соединяется после смерти. Контраст обнажает трагизм бытия не только героя стихотворения, но и всякой высокой, духовно значительной личности вообще, обреченной на двоемирие. И в то же время трагизм, если не снимается полностью, то в определенной мере преодолевается в финале стихотворения, в котором В. Г. Белинский находил «что-то кроткое, задушевное, отрадно успокаивающее душу» [Белинский 1954: IV, 528]. Образ величественной Природы утверждает идею вечности жизни и бессмертия тех, кто продолжает жить в памяти людей.

Категория памяти, преодолевающей время, оживляющей прошедшее, вводящей его уже в преобразованном самой этой памятью виде в настоящее, является, как видим, важнейшей в системе художественных координат как Огарева, так и Лермонтова. В свете памяти обретает бессмертие образ Александра Ивановича Одоевского как обобщенное выражение личности декабриста, воссозданный по-разному и в разное время двумя поэтами, но с одинаковым вдохновенным чувством.

ЛИТЕРАТУРА

Бакшеева В. В. Русский словесный портрет : автореф. . дис. докт. филол. наук. М., 2000 // URL: http://cheloveknauka.com/russkiy-slovesnyy-portret#ixzz3nhrDgpwk (дата обращения: 03.08 2015).

Белинский В. Г. Стихотворения М. Лермонтова // Белинский В. Г. Полн. собр. соч. : в 13 т. М. : Изд-во АН СССР, 1954. Т.4. С. 479-547.

Ермоленко С. И. «Смерть Поэта» М. Ю. Лермонтова : опыт жанрового анализа // Филологический класс / Урал. гос. пед. ун-т. 1997. № 2. С. 63-67.

Ермоленко С. И. К теории лирического жанра: основные проблемы изучения // Семантическая поэтика русской литературы : сб. науч. трудов к 70-летию проф. Н. Л. Лейдермана / Урал. гос. пед. ун-т. Екатеринбург, 2008. С. 30-44.

Ермоленко С. И. Границы жанра и жанровый синтез в лирике // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2013. №4 (2).С. 49-53.

Русская классика: динамика художественных систем

Журавлева А. И. А. И. Островский - комедиограф. М. : Изд-во Моск. ун-та, 1981.

Лейдерман Н. Л. Теория жанра. Исследования и разборы / Ин-т филол. исследований и образоват. стратегий «Словесник» УрО РАО; Урал. гос. пед. ун-т. Екатеринбург, 2010.

Лермонтов М. Ю. Сочинения : в 6 т. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1954. Т. 2. Стихотворения. 1832-1841.

Лермонтовская энциклопедия / Ин-т рус. лит. АН СССР (Пушкин. дом); гл. ред. В. А. Мануйлов. М. : Сов. энциклопедия, 1981.

Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре : Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начала XIX века). 2 изд., доп. СПб. : «Искусство - СПБ», 2008.

Огарев Н. П. Избранные произведения : в 2 т. М. : ГИХЛ, 1956. Т.1. Стихотворения. Т. 2. Поэмы. Проза. Литературно-критические статьи.

Уртминцева М. Г. Жанр литературного портрета в русской литературе второй половины XIX века : генезис, поэтика, типология : автореф. дис. ... докт. филол. наук. Нижний Новгород, 2005 // URL: http://cheloveknauka.com/zhanr-literaturnogo-portreta-v-russkoy-literature-vtoroy-poloviny-xix-veka-genezis-poetika-tipologiya (дата обращения: 03. 08.2015).

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.