CC BY
36
Вестник Челябинского государственного университета.
2018. № 10 (420). Филологические науки. Вып. 114. С. 259—265.
УДК 8Р2 ББК 83.3 (2 Рос=Рус) 6-8
DOI 10.24411/1994-2796-2018-11037
ДВА КРЫЛА ЛИРИКИ А. Н. ЕРАНЦЕВА (ЗВУК И СИМВОЛ)
В. П. Федорова
Курганский государственный университет, Курган, Россия
Исследуется фоника лирики А. Н. Еранцева. Установлены две фонические константы: звукопись и звукообраз. Изучается звукопись как инструмент художественного исследования чувств, эмоций, настроений лирических героев. Выявлено слияние фоники и символики, которая в значительной мере восходит к фольклору. Отмечена содержательность звукописи, значимость ее в создании сложного узора чувств, диалога лирического героя и молвы. Рассмотрена специфика звукообраза.
Ключевые слова: Еранцев, Пушкин, лирика, фоника, звукопись, символы, фольклорная поэтика, звукоряд, психологический рисунок, идиостиль, звукообраз.
С боков «ощупывая слово», лирический герой лирики А. Н. Еранцева рисует мир в звуках, красках, символах. Он заставляет свое слово звучать в связке с эхом. Ему важно знать, как его слово отзовется, важно, чтобы оно не осталось в молчаливой пустыне. Публичная оценка стихов и книг нужна была и поэту А. Н. Еранцеву, о чем он прозрачно говорил в стихотворении «Эхо». Выйди, эхо, белым волком, Бабой — тертым калачом, Медвежатником с двустволкой Над резиновым плечом. Остуди из-под надбровий Ржавой гулкой головы, Но лови меня на слове И на помысле лови. Обернись степной дикаркой, Плетью бей, конем топчи, Надо мной кружи и каркай, Но не прячься, не молчи! [3. С. 183].
К сожалению, эхо не было громогласным. Да и сам автор жил скромно, хотя талантом его природа не обидела. Удивительно яркими, звучащими, играющими красками предстают и мироздание и маленький уголок Зауралья. Своеобразием звукописи в лирике А. Н. Еранцева является ее взаимосвязь с другими художественными приемами, в частности с символикой. «Языковая структура» [5. С. 149] его стихов мотивирована ее содержанием и структурой.
Мастерство владения звуком у каждого поэта свое. Тайна звучания слова кажется непостижимой.
Много-много лет тому назад наш учитель словесности А. В. Богословский предложил мне, де-
сятикласснице, подготовить для одного из поэтических вечеров сообщение на тему «Звукопись в романе А. С. Пушкина "Евгений Онегин"». Не только предложил, но и дал свое прочтение содержательности звуковой инструментовки в романе. Учитель был пожилым, в 1953 г. ему было около семидесяти лет. Следовательно, родился он в конце XIX в., пережил брожения в литературе, игру словами и звуками. Думаю, звук его интересовал, но не как игровой, забавный, а как наполненный смыслом.
Учителем литературы Александр Васильевич был от Бога. Знал многое наизусть и нас заставлял заучивать классику. Нас он вводил в художественную мастерскую поэтов.
— Как начинается роман? — Вопрос ко мне. Читаю наизусть:
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
— По началу строфы можно судить о дяде и отношении к нему племянника?
— Пожалуй, нет. Только позже прочитывается лукавство молодого повесы. Узнаем кое-что и о деревенском старожиле, — это мое суждение.
— Неправильно. Пойдем к тексту. Первое слово — «мой». Звучит громко, чисто, горделиво. Читатель настраивается слушать сюжет о замечательном человеке, родство с которым возвышает. Однако второе слово снимает возвышенный тон и приподнятость звукового ряда. Радость, ликование, отразившиеся в возгласе «мой», снимается. Чем? А словом «дядя», то есть «дя-дя». Как дятел стучит. Повторяется одно и тоже. Монотонность,
без движения. Об отсутствии душевных порывов этого деревенского старожила узнаем чуть позже. А вначале звукопись дает понять, каков он — этот «дя-дя».
В таком роде мне растолковывалось значение звукописи. Как оказалось, роман наполнен звукописью, а Пушкин предстал мастером, владевшим этим чудом. Так школьнице была приоткрыта тайна звуков, которые своим особым порядком создавали чудный рисунок художественной ткани произведения. Для меня это было дверью в храм художественного мастерства поэта. Надо же! Звуком передана атмосфера волшебного края театра, бала с его мазуркой. И всего-то упор на звук р: Мазурка раздалась. Бывало, Когда гремел мазурки гром, В огромной зале все дрожало, Паркет трещал под каблуком, Тряслися, дребезжали рамы... [6. С. 99]
А характеристика душевно мягкой легкомысленной Ольги через упор на звук л: «улыбка, локоны льняные. все в Ольге». А шуршание взвившегося театрального занавеса!
Через годы, отодвинувшие школу, мне увиделась нить, связывающая А. Н. Еранцева с А. С. Пушкиным. Я имею в виду дивную работу поэта из Зауралья над содержательностью звука — звукописью как инструмента изображения многообразия мира.
Обратимся к поэтическому перлу под названием «Молва»:
Играла Любка в духовом оркестре На золотой залатанной трубе. По вечерам косяк парней окрестных Водила в общежитие к себе. И под кошачьи вопли радиолы Качалась у порог трын-трава, И шлейфом за коротеньким подолом Тянулась поселковая молва. А я, приемыш гулевых окраин, Шел к Любке, наговором не отравлен, И уши кумачовые мои Горохом набивали соловьи. И за спиною было тихо-тихо. Не оттого ль, Что, как в смешном кино, Я нес девчонке белые гвоздики, А не портвейн — веселое кино? Но створки снова размыкали пасти, И занавески, словно языки,
С ее ладоней смахивали счастье, И оставались желтые плевки. Но, горести отчаянной в отместку, Наперекор накликанной судьбе, Играла Любка в духовом оркестре На золотой залатанной трубе. [3. С. 99].
Это стихотворение о радости открытия подростком чуда, которое изумляет и радует его. Но вместе с тем лирическому герою довелось увидеть людскую злобу, оставляющую «желтые плевки». Создается сложный противоречивый рисунок смены настроения села, увидевшего в руках приемыша гулевых окраин белые гвоздики, предназначенные Любке. Пунцовые уши подростка читатель понимает правильно. Это понимала и молва, но не могла сдержаться от стремления ужалить, осудить девчонку.
Читателя потрясает открытие «приемышом гулевых окраин» сложности и противоречивости людских эмоций, злобности, которая таится за занавесками, а также непокорности и несгибаемости таланта. Наперекор всему играет Любка в духовом оркестре. Следовательно, и цветы ей принесут. Закрепляет впечатление чудо — звукопись. С ее помощью передаются неожиданность встречи с чудом, оторопь от увиденного и услышанного. Потрясение героя передает нагромождение звонких согласных. Звук трубы подобен грому: играла, оркестре, трубе. Явственно слышится уханье металла: духовом — ух, ор — оркестре.
Семантическая нагруженность эпитета «золотой» в сочетании с троекратным повторением звука о передает удивление — О! Но следующий эпитет — «залатанной» — вносит в картину космического лада нотку неблагополучия, что создается не только семантикой слова, но и нагнетанием звука а, который используется в языке как звуковое оформление крика, испуга: а-а-а! В соответствии с мотивами противоположного отношения села и подростка к Любке в стихах сталкивается, с одной стороны, агрессивный сонорный звук р, шипящие звуки и умиротворенный мягкий гласный и: «и за спиною было тихо-тихо». Но тут же вместе с противительным союзом «но» врывается фонологическое нагромождение: «но створки снова размыкали пасти». Тревожное отсутствие гармонии нарастает. Звукопись постоянно в движении и противоречивости, как психологический настрой деревенской улицы. Оптимистические эмоции создаются участием звукописи в кольцевой композиции. В аспекте
«системы кадров внутреннего зрения» [8. С. 124] важна соотнесенность начала и конца стихотворения. В ней (как в школьном закреплении) напоминается о потрясении, эмоциональном взрыве подростка и утверждается мысль о негасимости светлого чувства наперекор злобным створкам — пастям, занавескам. Естественно, в лирике тоже важную роль играет сюжет. Однако звукоизобра-зительные способы оформления поэтической речи придают изображаемому эмоциональный заряд. Прав Ю. М. Никишов, утверждая: «Позиция поэта приподнята над жизнью, зовет читателя за собой от будничного к возвышенному» [4. С. 407].
Соединением звучания и смысла, слитностью звуков и выражением мысли отмечено стихотворение «Бабьи пески».
Выходила девушка на бабьи пески, Приносила вишенье на старые мостки, Рубахи не стирала, кувшинки не рвала — Милого, строптивого до горя прождала. Подкатило горюшко — в горле катышок. Повязала девушка по-бабьи платок, Выплакала в речку одолеть — тоску, Разбросала вишенье по белому песку: «Прилетай, соколик мой, напейся беды, Поищи под берегом сыпучие следы. Сосчитай песчинки, вырви лебеду. Доживешь до горюшка — сама приду!» [3. С. 98]
Психологический рисунок создан трагедийными мотивами, фольклорной символикой и звукописью. Этот поэтический перл трогает читателей судьбой оступившейся девушки. Не только оступившейся, но и покинутой «строптивым милым». Это все сюжет. Более глубокому его прочтению способствует фольклорная символика. Она связана с образами природы, творениями рук человеческих, бытовыми предметами, в том числе одежды.
Стихотворение сложно для прочтения содержания комплекса мотивов, символики, чувств. Вызывает возражение истолкование содержания произведения Ю. М. Никишовым, доктором филологических наук, исследователем творчества А. С. Пушкина. Его позиция кажется странной уже потому, что он лично знал Еранцева, дружил с ним, следовательно, понимал важную особенность творчества близкого человека. Эта особенность — подтекст, создаваемый символикой, звукообразностью, элементами мифопо-этики. Обратимся к тексту Ю. Никишова. Он
считал, что для автора «Бабьих песков» характерно то, что безоблачную любовь он не изображает. Отношения возлюбленных проходят суровые испытания. Вроде бы девушка сама кличет беду и горе на голову своего строптивого милого. Но вот какой принципиальный момент: героине это нужно не для того, чтобы позлорадствовать, — для того, чтобы человеку в горе свое плечо подставить [4. С. 355]. Ну и ну! Что-то не видно плечо подмоги. Видно другое — мотив пушкинской русалки. Дожил один обманщик до горюшка, оказался на дне реки. Эта судьба ждет другого. Предлагаю свое прочтение стихотворения.
Символично пространство: свидание назначено у мостков, однако строптивого нет. Символ мостков врывается в ситуацию неизбежной горечью. Это не мост, соединяющий два берега, не место общения молодежи [9. С. 184—185], не сакральный предмет, который мифологическое сознание воспринимает как «предмет, соединяющий "этот" и "тот свет"». Существовали поверья, что путь «на тот свет» лежит по мосту через реку (часто огненную реку). В святочных гаданиях мост и вода нередко были связаны с символикой любви и брака. Девушка ставила на ночь у кровати сосуд с водой, потом связывала из прутьев мостик и клала его сверху; во сне ей должен был явиться жених и перевести ее через мост [10. С. 364]. В Зауралье мост был локу-сом обрядовой и мирской жизни молодежи [9. С. 184—188]. Содержательно пространство. Оно может быть представлено верхом и низом, на мосту и под мостом. Пространство верха, как правило, выходит на положительные эмоции, светлые поступки и явления. Под мостом — локус отрицательный. В частушках свидание под мостиком — символ неблагополучия, разрыва отношений, обмана. Широко в крае бытует частушка:
Меня милый изменил
У воды под мостиком.
Он пошел, а я сказала:
— Обезьяна с хвостиком.
Еранцев пишет не о мосте, а о мостках — досках, выдвинутых в воду. Прикрепленные к берегу и дну водоема, они являются бытовым предметом: с них черпают воду, полоскают белье. Свиданий у мостков не было. Мостки — оборванный мост, символ несостоявшейся судьбы. Отсутствие свежести, чистоты отношений символизирует изношенность, старость мостков.
Символичен предмет растительного мира — вишенье. В фольклорной поэтике плоды вишни соотносятся с горечью женской доли.
Символикой обозначен выбор героиней своего дальнейшего пути. Она передает своему соколику весть о том, что надо ему поискать под берегом сыпучие следы, сосчитать песчинки, вырвать лебеду. Драматическая ситуация не досказана, но она передается в символах смерти (песок), неблагополучия (лебеда) и содержательности звукописи. Комплекс звуков и, у, ю, шипящих, трудно произносимого сочетания (сосчитай, песчинки) создают атмосферу тревоги. Сюжет, мотивы, символика, звукопись призваны в едином ключе передать чувство безмерного горя, которое вызывает такое же неподдельное чувство сострадания читателя.
Анализ звукового оформления произведения как целостного явления позволил выявить преобладание агрессивного звучания, что в единстве с символикой усиливает психологически напряженный рисунок.
Константная тема А. Н. Еранцева — жить горечи отчаянной в отместку — раскрывается через символику и звукопись в стихотворении «Кузница». Показателен сплав символики и фоники: Там, на задворках, посреди Подсолнечного гвалта Стучит у кузницы в груди Тяжелая кувалда. Плуги кует, подковы рвет. И там, в угаре плотном, Все дышит, дышит огонек Одним дырявым легким. [3. С. 125].
Небольшой объем произведения не закрывает емкости, всечеловечности его содержания. О чем оно? О свете в конце тоннеля, о свете поэзии, помогающей путнику, идущему по тяжелой дороге жизни, преодолевающему трудности. Но впереди — огонек, хотя и слабый, он держится, светя людям. Одним легким дышит — ды-шит огонек. После шипящего звука ш звук и звучит как ы. Звукопись задает ритм, в который погружается читатель, и передает тяжесть работы и тяжелое дыхание.
Доминирующими в звуковой гамме являются в, у. В соединении с неблагозвучным сочетанием с, ч, ж, ш передается перехваченное дыхание: легкое-то одно.
В проекции мифа кузница — сакральный предмет, в центре которого помещалась печь. В четы-
рех стенах творилось превращение одного предмета в другой, нужный человеку. Здесь правит бал огонь, мифологема которого как Божества, организующего лад, проявилась и в фокализа-ции. Символика огня, лампы как света творчества здесь переплелась с содержательным звукорядом, задающим ритм и звуковую картину эмоционально высокого настроения.
Отдельной проблемой исследования лирики А. Н. Еранцева может быть звукообраз.
Мир в лирике А. Н. Еранцева отличается многообразием звучания. Особенностью идиостиля поэта является бинарное звучание — голос и эхо. Оно объединяет всю вселенную: от голоса мали-новия до дрожи звезд. За звуковым контекстом пространства угадываются размышления автора о роли поэта и поэзии в пробуждении жизненных токов, об устойчивости мира, космическом ладе, взаимосвязи природы и человека.
Звук презентирован как свидетельство жизни:
Дятел, дятел, ты не спятил?
Ты других уговори
Врачевать деревьям лапы
От зари и до зари.
Ты инструмент рабочий свой
Продай за лист осиновый,
На вечеринке птичьей спой
С малиновкой малиновой,
Чтоб сердце дрогнуло у звезд,
Как под весенним током.
Ты голосист иль безголос,
В лесу не знают толком.
И околесицу несут
Синицы — желтопузики:
Мол, деревянный перестук
Для дятла слаще музыки.
А он стучит: тук-тук, тах-тах,
Весь в порохе древесном.
И носят сосны на руках
Его за эту песню [Там же. С. 38].
Устойчив мотив отклика человека на звук природы:
Сгорает день. Его зола — усталость — Безмолвно оседает на виски. И та теплинка, что во мне осталась, Уйдет на то, чтоб сердце завести. А сколько сил у времени в запасе! Часы с руки я не снимаю. Пусть, Простукивая кожу на запястье, Бессонно мой подталкивают пульс. И сердце чутко, вопреки сомненью,
Отозвалось, пружинит шаг легко,
И начинаю я вторую смену
Тем новым шагом сердце моего. [3. С. 43].
В стихотворении озвучена константная тема Еранцева: чудо творчества и речь молвы. Роль дятла видится в том, что он пробуждает мир, продолжает стучать и чистить лес, несмотря на околесицу синиц-желтопузиков. Не случайно заканчивается стихотворение мотивом благодарности сосен, которые носят дятла за эту песню на руках.
Звук объединяет природное и созданное человеком. В то время, когда человек горделиво номинировался как царь природы, А. Н. Еранцев показывал, кто в мироздании хозяин. Лесорубы входят в музыку леса, только заслушав смутный гул земли, перед которым сняли ушанки. Речь о стихотворении «Столбы».
В глухом бору, на ясной просеке, Заслышав смутный гул земли, Ушанки сняли, шубы сбросили И строем в музыку вошли. И знают певчая синица И волк, с тетеркою в зубах, Какая страсть в столбах таится, В раздетых, связанных столбах. Бывало, в бурю кедр кудлатый, Ломая шапку набекрень, По проводам ударит лапой — И плачут девять деревень [Там же. С. 196].
Человек придал дереву — столбам страсть, о чем знают обитатели леса. Но природа сильнее человека: в бурю кедр ударом лапы по проводам заставляет плакать девять деревень, оставшихся без света.
Приметой идиостиля Еранцева является олицетворение звукообраза, единство романтического и бытового. Обратимся к стихотворению «Цикады играют в бирюльки». Цикады играют в бирюльки, Уходит листва в забытье, А море работает глухо, Как будто стирает белье. Не верьте прибрежному морю! [Там же. С. 178].
В лирике Еранцева звук-образ подчиняет себе человека, его душу и плоть: песню самолучшую
лирический герой чувствует спиной («Пусты следы»). Тоны земли дают силу и вдохновение: Наплакал чибис целое болото, Болото это расхвалил кулик. Схожу-ка я в охотку на охоту: Весна мне домовничать не велит.
Березы из потопленной низины Уходят на иззябнувших корнях И старые граничные корзины, Прогнувшись в стане, держат на плечах.
А на бугре дымят коровьи шаньги, И жаворонок песнями истек, И, крыльями взмахнув, моя ушанка Меня выдергивает из сапог.
Костер кизячный я на взгорке вздую. Пяток картошин подарю ему, И сладкий вздох и длинное раздумье Я у парного поля перейму... [Там же. С. 43].
Эмоциональное движение в лирике А. Н. Еранцева создается и сменой звукообраза: от знакового молчания (ежиха молча плачет в кувшине, полном тишины) до громовых раскатов (мечет гром угрозы без умолка). Звук часто переплетается с красками, создавая объемность пейзажа: Ведут нас осенние тропы По роще, где думы светлей, А листья на солнечных стропах Спускаются к сонной земле. И, словно в торжественном зале. В лесу тишина. И слегка
Сквозь рыжие хлопья мерцают Два глаза — два майских жука. Так медленно, так невесомо, Как медленный сон наяву, Нам под ноги падает солнце, За лето впитавшись в листву. Лучится расплавленной медью... Молчу и тебя берегу: По солнцу ходить не умею, По солнцу ходить не могу [3. С. 42].
Срастаясь с мотивным контекстом, звукообраз представляет собой самостоятельное явление художественного значения.
Список литературы
1. Веселов, В. Живое биение жизни / В. Веселов // Антология зауральских писателей : в 2 т. Т. I. — Шумиха, 2011. — 524 с.
2. Гачечиладзе, Г. Р. Художественный перевод и литературные взаимосвязи / Г. Р. Гачечиладзе. — М. : Совет. писатель, 1980. — 252 с.
3. Еранцев, А. Избранное / А. Еранцев ; сост. Ю. М. Никишов, Г. А. Травников. — Курган : Зауралье, 2007. — 435 с.
4. Никишов, Ю. Звезда Алексея Еранцева / Ю. Никишов // Еранцев А. Избранное / сост. Ю. М. Никишов, Г. А. Травников. — Курган : Зауралье, 2007.
5. Новиков, Л. А. Художественный текст и его анализ / Л. А. Новиков. — М. : Рус. яз., 1987. — 300 с.
6. Пушкин, А. С. Евгений Онегин // А. С. Пушкин. Собр. соч. : в 10 т. Т. IV. — Л. : Наука, 1977— 1979. — 429 с.
7. Солганик, Г. Я. Язык газеты, радио, телевидения: около 1000 слов и выражений / Г. Я. Солганик. — М. : АСТ : Астрель. 2008. — 749 с.
8. Тюпа, В. И. Анализ художественного текста / В. И. Тюпа. — М. : Академия, 2009. — 336 с.
9. Федорова, В. П. Свадьба в системе календарных и семейных обычаев старообрядцев Южного Зауралья / В. П. Федорова. — Курган : Изд-во Курган. гос. ун-та, 1997. — 283 с.
10. Шапарова, Н. С. Краткая энциклопедия славянской мифологии. Около 1000 статей / Н. С. Шапа-рова. — М. : АСТ : Астрель : Рус. словари, 2001. — 624 с.
Сведения об авторе
Федорова Валентина Павловна — доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы и фольклора филологического факультета, Курганский государственный университет. Курган, Россия. :&Нак@ kgsu.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2018. No. 10 (420). Philology Sciences. Iss. 114. Рp. 259—265.
TWO WINGS OF A.N. ERANTSEV'S LYRICS (SOUND AND SYMBOL)
V.P. Fedorova
Kurgan State University, Kurgan, Russia. [email protected]
This article is devoted to a fonik of lyrics of A.N. Erantsev. Tone painting and sound image are considered as two phonic constants. Tone painting as the tool of an art research of feelings, emotions and mood of lyrical heroes is studied in the article. Merge of fonik and symbolics which considerably goes back to folklore is revealed. The pithiness of tone painting, its importance in creation of a difficult pattern of feelings, dialogue of the lyrical hero and a rumor is noted. The specific features of a sound image are considered.
Keywords: Erantsev, Pushkin, lyrics, fonik, tone painting, symbols, folklore poetics, sound row, psychological drawing, own style, sound image.
References
1. Veselov V. Zhivoye bieniye zhizni [Live beating of life]. Antologiya zaural 'skikhpisateley v 2 t. T. I [Anthology of Trans-Urals Writers in 2 vol. Vol. I]. Shumikha, 2011. 524 p. (In Russ.).
2. Gachechiladze G.R. Khudozhestvennyyperevod i literaturnye vzaimosvyazi [Literary translation and literary interrelations]. Moscow, 1980. 252 p. (In Russ.).
3. Erantszev A. Izbrannoye [Selected Works]. Kurgan, 2007. 435 p. (In Russ.).
4. Nikishov Yu. Zvezda Alekseya Erantseva [Alexey Erantsev's Star]. Kurgan, 2007. 435 p. (In Russ.).
5. Novikov L.A. Khudozhestvennyy tekst i ego analiz [The literary text and its analysis]. Moscow, 1987. 300 p. (In Russ.).
6. Pushkin A.S. Evgeniy Onegin [Evgeniy Onegin]. Sobraniye sochineniy v 10 t. T. IV [Collected works in 10 vol. Vol. IV]. Leningrad, 1977—1979. 429 p. (In Russ.).
7. Solganik G.Ya. Yazyk gazety, radio, televideniya: okolo 1000 slov i vyrazheniy [Language of the newspaper, radio, television: about 1000 words and expressions]. Moscow, 2008. 749 p. (In Russ.).
8. Tyupa V.I. Analiz khudozhestvennogo teksta [The analysis of the literary text]. Moscow, 2009. 336 p. (In Russ.).
9. Fedorova V.P. Svad'ba v sisteme kalendarnykh i semeynykh obychayev staroobryadtsev Yuzhnogo Zaural'ya [Wedding in the system of calendar and family customs of Old Believers of the Southern Trans-Ural region]. Kurgan, 1997. 283 p. (In Russ.).
10. Shaparova N.S. Kratkaya entsiklopediya slavyanskoy mifologii. Okolo 1000 statey [Short encyclopedia of Slavic mythology. About 1000 articles]. Moscow, 2001. 624 p. (In Russ.).
