CC BY
626
-о£>
<Зо-
А.Н. Хохлов
ДУНГАНСКОЕ ВОССТАНИЕ В КИТАЕ 1860-1870-х ГОДОВ И ПОЕЗДКА АКАДЕМИКА В.П. ВАСИЛЬЕВА В КУЛЬДЖУ В 1890 ГОДУ
В истории маньчжурской династии ского члена Российской духовной (право-
Цин, правившей Китаем с 1644 по 1912 г., было немало восстаний некитайских народов против цинского режима. Наиболее значительным во второй половине Х1Х в. стало восстание дунган (хуй-цзу). Сначала оно охватило провинции Шэньси и Г аньсу, а затем в ходе его подавления цинскими войсками перекинулось на территорию Джунгарии и Кашгарии. Монголия, вошедшая в состав владений Цинской империи в 1691 г., тоже оказалась в сфере военных рейдов повстан-цев-мусульман, пытавшихся путем ограбления наиболее богатых монастырей соседней Халхи пополнить свою казну.
О дунганском восстании в Китае 18601870-х годов существует немало статей и книг на разных языках, в том числе написанных до и после 1917 г. отечественными авторами (Я. Барабашем, М. Венюковым, Л.И. Дума-ном, М. Сушанло, А. Ходжаевым, Д. Исиевым и др.). Из наиболее важных и ценных работ в отечественной историографии по рассматриваемой нами проблеме следует указать первую публикацию Л.И. Думана (1906-1979) под названием «Русская и иностранная литература о дунганском восстании 1861-1878 гг. в Китае», вышедшую в свет в 1935 г.1
Среди российских китаистов, оставивших заметный след в изучении роли ислама в политике, экономике и культуре Китая в период правления маньчжурской династии Цин, следует выделить академика В.П. Васильева (1818-1900), архимандрита Палладия - П.И. Кафарова (1817-1878) и Д.М. Позднеева (1865-1937). Каждый из этих китаеведов провел в Поднебесной немало лет и мог серьезно оценить значение ислама в жизни ее многонационального и многоконфессионального населения.
Особенно значителен вклад в отечественное исламоведение В.П. Васильева, свет-
славной) миссии в Пекине в 1840-1850 гг., впоследствии профессора Казанского университета, а с 1855 г. - Санкт-Петербургского. Уже 21 апреля 1859 г. в газете «Русский дневник» он писал:
«Зная Китай и китайцев не по одним книгам европейским, но и по книгам китайским и по опыту десятилетней жизни, проведенной нами в Пекине, мы смело объявляем, что в отсталости [современного] Китая должно винить не народ, а правительство. Принадлежа к чужеземной (маньчжурской) расе по происхождению, оно смотрело на огромные и разнообразные [соседние] страны: Монголию, Джунгарию, Восточный Туркестан, Тибет и Китай как на свою добычу и с жадностью следило за тем, чтобы оградить эти страны от всякого соприкосновения с остальным миром... Восточный Туркестан, начиная от Кашгара до Хомула, со 2-го в. до Р.Х. был естественной дорогой из Персии, Рима, Византии и [арабского] халифата в Китай. Нынешнее китайское правительство заградило этот путь, как скоро [в 1750-х годах] овладело Туркестаном. Оно даже не позволяет его жителям и вообще всем без исключения подвластным ему магометанам выходить из [пределов] китайских владений для исполнения религиозной обязанности - странствовать в Мекку на поклонение Каабе».
В 1867 г., выступая в Санкт-Петербургском университете, В.П. Васильев, возглавлявший тогда кафедру китайского, маньчжурского и монгольского языков, произнес доклад «О движении магометанства в Китае», который в том же году был издан в виде брошюры с текстами на русском языке (30 стр.) и на китайском (13 стр.)2.
Еще до выступления В.П. Васильева с университетской кафедры о восстании му-
сульман в Китае российское правительство приняло решение не вмешиваться во внутренние дела соседней Цинской империи. Как сказано в докладной записке от 1 августа 1864 г. на имя директора Азиатского департамента МИД П.Н. Стремоухова, «правительство наше, почитая противным интересам России поддерживать власть [цинско-го] Китая, решилось держаться относительно инсургентов начал нейтралитета». Со ссылкой на высочайше одобренный доклад военного министра Д.А. Милютина в записке указывалось: «Китайцам, усиленно просившим о [военной] помощи, было в ней отказано. С другой стороны, дунганам и та-ранчам был воспрещен доступ на нашу территорию и всякие сношения [их] с нашими
3
киргизами» .
28 декабря 1864 г. (по старому ст.) П.Н. Стремоухов направил главе военного ведомства, а также представителям высшей администрации Восточной и Западной Сибири (М.С. Корсакову и А.И. Дюгамелю) «Записку о дунганах», составленную бывшим генеральным консулом в Кульдже И.И. Захаровым - коллегой В.П. Васильева по пребыванию в Пекине в 1840-1850-х годах в составе Российской духовной миссии. В этой аналитической записке, содержащей исторические сведения о происхождении дунган (ошибочно идентифицированных с уйгурами), говорилось:
«В недавнее время восстание дунган с неимоверною быстротою распространилось в Западном крае Китайской империи, а потому естественно возбуждается вопрос, кто эти дунгане, в короткое время поколебавшие власть маньчжурского правительства как на северной Тяньшаньской линии, составляющей бывшую Чжунгарию, так и на южной, т.е. в [китайском] Туркестане, у нас называемом Малою Бухариею...
При настоящей династии [Цин] они уже неоднократно подымали бунт против маньчжуров, но вследствие политических или религиозных идей доселе это осталось не разъясненным. Настоящее же движение между ними против [цинского] правительства началось, как известно, в 1862 г.
вследствие общей с тайпинами ненависти к маньчжурам или по другим причинам, это также остается до сих пор неизвестным.
Восстание дунган началось в [провинции] Шаньси и распространилось в [провинциях] Г аньсу, Сычуань и даже Юньнань, так что само правительство насчитало бунтовщиков, взявшихся за оружие, более 100 тыс. чел. Так как со времени покорения Чжунгарии [в 1750-х годах] дунгане вместе с китайцами стали переселяться в этот опустошенный [войной], но богатый природою край, то в одном только Кульджинском округе ныне считается более 60 тыс. семейств [дунган], а в Урумчи - несравненно более того, и потому удалившиеся из [провинции] Ганьсу инсургенты [легко] нашли сочувствие своим планам среди местных дунган Западного края. К тому же в Урумчийском округе располагался корпус китайских войск (до 20 тыс. чел.), так называемых войск зеленого знамени [луциин], составленный из вольных наемников. собственно из народа, а не из привилегированного военного сословия [ци-жэнь] - маньчжуров и монголов, и между этими охотниками, [служившими по найму], более всего было дунган. Большинство офицеров также было из этого же племени, и даже помощник корпусного командира сам являлся дунганином. Таким образом, в конце настоящего года дунгане в Урумчи под предводительством этого помощника и совокупно с солдатами поднялись (карандашная редакторская помета - «восстали». -А.Х.) в г. Урумчи и его окрестностях против маньчжурских властей и, взяв город, сожгли и разграбили его.
Город этот как центр торговли и промышленной деятельности всего Западного края весьма населен (в нем, как полагают, до 2 млн. жителей), и здесь находятся большие склады [различных] товаров. Инсургенты при взятии его, как единогласно рассказывали в Чугучаке и чиновники, и купцы, вырезали до 130 тыс. жителей всякого возраста и сожгли товарные склады. Одного байхового чая [было уничтожено] более 31 тыс. мест.
После занятия инсургентами гор. Урумчи всякое сообщение как правительства, так и частных лиц с Кульджой и Чугучаком было прервано, так что местные маньчжурские власти сносятся с Пекином через Кобдо и Улясутай.
Из Урумчи инсургенты далее пошли двумя партиями: одна направилась к Куль-дже и достигла уже города Кур-Кара-усу, но здесь дальнейшее их движение было остановлено высланными из Кульджи [цин-скими] войсками. Другая же [партия] из Урумчи через удобный проход в Тяньшань-ском хребте, ведущий в [китайский] Туркестан, направилась в эту страну и здесь вскоре в г. Куча подняла местных жителей-туркестанцев, как единоверцев, на борьбу против маньчжурских властей. После овладения этим городом инсургенты двинулись дальше на запад и расположились в окрестностях г. Аксу, предварительно заняв горный проход Яньшанькоу, ведущий в Куль-джу... откуда могла быть подана помощь. Город Аксу, через который лежат дороги: на север - в Кульджу, на юг - в Хотан, на запад - в Кашгар и Яркенд и, следовательно, являлся важной в стратегическом отношении базой, требовалось особенно стойко защищать. Поэтому комендант города направил все имевшиеся в его распоряжении войска и милицию для отражения нападения инсургентов, но все эти [цинские] войска были разбиты [повстанцами], и такое положение [враждующих сторон] оставалось без перемен до 7-й луны настоящего года.
Главный начальник всего Туркестана, явно опасаясь восстаний в остальных западных городах своей области - Кашгаре и др., требовал оказания помощи из Кульджи, но из-за того, что вышеупомянутый проход был в руках инсургентов, вряд ли мог рассчитывать на внешнюю помощь. К тому же жившие в Кульдже дунгане, сделавшие еще в 1862 г. неудачную попытку мятежа, всегда были готовы к новому восстанию, в силу чего илийское начальство не могло выделить из своих войск отряд для защиты туркестанских городов. И действительно, в октябре
стало известно, что кульджинские дунгане поднялись на борьбу с маньчжурами в городах, расположенных к востоку от Кульджи, и, по последним известиям, они уже близки к взятию самой Кульджи»4.
Подготовкой материалов о дунганском восстании в цинском Китае активно занимался наряду с другими лицами дипломат К. А. Гладкий, которого специально командировали в Омск для изучения донесений, поступавших туда с китайской границы. Сообщая о приключившейся с ним в дороге болезни, он 30 июня 1866 г. писал в Петербург П.Н. Стремоухову:
«Вследствие письма Вашего г-н генерал-губернатор Западной Сибири [А.И. Дю-гамель] предоставил в мое распоряжение все официальные источники по делу о восстании дунган. Имея таким образом под рукою целую массу [документов об этом] событии, я увидел возможность привести их в некоторый порядок и на основании всех существующих [у меня] данных составить общее обозрение [с указанием] причин, хода и последствий восстания.
За исключением донесений наших консулов, могущих относиться к [происходящим] событиям более или менее критически, все остальные сведения, доставляемые генерал-майором Колпаковским5, часто требовали проверки. Собираемые [и сообщаемые] начальниками военных отрядов -людьми специально не знакомыми со страной и безразлично пользующимися всеми слухами и рассказами, сведения эти, особенно о начале восстания, были неясны и сбивчивы и заключали в себе много противоречий, так что в случаях [наличия в них] наиболее сомнительных фактов я был принужден прибегать к пособию частных лиц, по несколько лет живших в Китае и способных даже приблизительно отличить действительность от вымысла и вероятное от невозмож-ного»6.
Об итогах командировки К. А. Гладкого глава Азиатского департамента 7 сентября
1866 г. сообщил графу Ф.Л. Гейдену, начальнику Главного Штаба военного ведомства:
«Ныне К. А. Гладкий представил в Азиатский департамент особую записку как о движениях [повстанцев] и успехах дунганского восстания, так и о влиянии инсуррек-ции на киргизов - наших подданных»7.
Почти одновременно с российскими дипломатами сбором материалов о дунганском восстании в соседнем Китае энергично занимались представители военного ведомства и, в частности, подполковники Гейнс и Гут-ковский, командированные в пограничную с Китаем Семипалатинскую область. В составленной ими 1 марта 1866 г. «Записке по поводу восстаний дунганей в Западном Китае» сообщалось:
«Исполняя возложенное на нас поручение, мы в прошлом 1865 г. пробыли четыре месяца в Семипалатинской области. Находясь так близко от мест, охваченных восстанием, мы старались пользоваться каждым случаем, могущим объяснить нам значение, характер и силу бунта дунган. По особенно счастливому случаю нам несколько раз удавалось говорить об этом предмете с людьми, близко знакомыми с дунганским восстанием. Таким образом, правитель Атабановских родов (Большой Орды) полковник султан Тезек, имевший непрерывные связи с самыми отдаленными частями Китая, посвятил нам целых два дня и весьма обстоятельно изложил весь ход восстания дунганей. Месяц спустя, когда мы были в укреплении Верном, в купеческом караване, пришедшем из Китайского Туркестана, оказался один кашгарец, знающий положение дел в [за-стенном] Китае. Он несколько раз рассказывал нам о восстаниях по северной и южной Тяньшаньским линиям.
Во время нашего пребывания в Семипалатинской области из китайских пределов бежали на нашу территорию киргизы Кизяев-ского рода и калмыки Олетского полка. Они охотно рассказывали нам про всё виденное и слышанное ими [в Западном Китае]. Потом нам помогли своими рассказами о китайских событиях копальские купцы.
Когда [же] отрывочные заметки, которые делались нами немедленно вслед за рассказами, были сведены в одно целое, появи-
лась возможность проверить большую или меньшую их достоверность. Еще более ясности получило для нас дунганское восстание, когда мы прочли всё [архивное] дело канцелярии губернатора Семипалатинской области о дунганях. Наконец, здесь, в Петербурге, изучив рукопись путешествия [Чо-кана] Валиханова в Кашгар, мы смогли заметить, что многое остававшееся для нас неясным после знакомства с историческою частью этого замечательного труда стало понятным. Про некоторые частности мы расспрашивали г-на [И.И.] Захарова, бывшего нашего генконсула в Кульдже и известного знатока китайской жизни»8.
Весьма любопытны сведения вышеупомянутой записки, касающиеся особенностей религиозной жизни и быта дунган, что отчасти видно из ее приводимого ниже пассажа:
«Дунгане носят китайскую одежду, имеют китайский тип лица и говорят на китайском языке. Они известны как чрезвычайно строгие и набожные мусульмане. Дунгане -сунниты, но придерживаются разных толков: одни следуют учению имама Шафие, другие - учению имама Ханифе. В дунганских мечетях молитвы читаются на арабском языке, комментарии же и пояснения производятся по-китайски. Дунгане подстригают усы по-мусульмански, не пьют вина и водки, не курят опиума и табака. В Средней Азии они известны своею честностью, особенно в торговых делах. Дунгане горячи, заносчивы и при ссорах сейчас же хватаются за ножи, которые они носят при себе»9.
Из других докладных записок о дунганском восстании 1860-1870-х годов, сохранившихся в российских архивах, не лишена интереса записка, составленная 17 апреля 1871 г. в Петербурге консулом в Кульдже К.И. Павлиновым. Ее полное название -«Докладная записка о восстании дунган в Западном Китае и об отношении к нему России». В первой части этой записки по поводу возможного объединения дунган и уйгуров в борьбе против цинского двора сказано:
«Сближение степной части мятежных дунган с кашгарцами и соединение в одно политическое. [целое] не может обойтись без взаимной борьбы за первенство или преобладание. Между кашгарцами есть ходжи -потомки Чингиз-хана, претенденты на власть [нынешних] правителей, а у дунган нет ничего династического, зато имеется большая сила гражданского развития, заимствованная от китайцев во времена совместной жизни и [торгово-] промышленной деятельности с ними. Пример Кульджи по уничтожению маньчжурской власти в ней показал, что таранчи [как и кашгарцы] не поддались дунганам, а обособились в самостоятельную общину с выборным старостою - из таранчей».
В другом месте упомянутой записки, подвергшейся редакционной правке дипломата и общественного деятеля Ф.Р. Остен-Сакена, по поводу невозможности вышеупомянутого союза сказано:
«Единственный соперник для дунган -это Якуб-бек, который, заняв враждебное положение к дунганским общинам в Урумчи и Турфане, надеется этим обеспечить свое обладание Кашгарией.
В дунганском восстании видна только одна разрушительная сила, а созидательной пока нигде не заметно. Китайское торговое движение на всем пространстве степного [застенного] Китая [почти полностью] прекращено. Прежняя власть, соединявшая разноплеменное население и уступившая силе мятежа, нигде не заменена владычеством дунган, к которому можно было бы отнестись как к установившейся и организовавшейся власти. Повсюду царствует анархия»10.
Подобной оценке дунганского восстания российского дипломата вполне соответствовала напряженная обстановка, сложившаяся на русско-китайской границе, как на кульджинском участке, так и на кашгарском. Это явствует, например, из цитируемого ниже письма Туркестанского генерал-губернатора К.П. Кауфмана от 14 августа 1870 г. на имя министра иностранных дел князя А.М. Г орчакова:
«В бытность мою в Семиреченской области в мае и июне сего года я имел возможность лично убедиться, что положение наше относительно китайских провинций - илий-ской и кашгарской - не только не упрочилось против того, что имело место осенью
1867 г., но даже сделалось еще более неопределенным и невыгодным вследствие постоянных смут, внутри Китая происходящих и отражающихся весьма вредно на наших пограничных делах. Я не скрываю пред Вашим Сиятельством, что не вижу другого исхода из этого тяжелого для края положения. как водворение прежних порядков в Западном крае. Полагал бы необходимым теперь же, не теряя времени и не дожидаясь прихода сюда китайских правительственных войск, принять какие-нибудь решительные меры к устранению причин, уничтоживших в последнее время всякую нашу торговлю с Западным Китаем.
Из докладной записки, представленной Вашему Сиятельству г-ном директором Азиатского департамента и удостоившейся Высочайшего одобрения, о ходе переговоров, веденных тайным советником [П.Н.] Стремоуховым в марте сего года с китайскими посланниками в Петербурге, я к немалому удовольствию увидел, что вопрос о западно-китайской границе уже затронут министром иностранных дел, [причем] с самого начала он поставлен так, как того требуют интересы вверенного мне края. По моему крайнему убеждению, настоящее положение дел на границе уже более нетерпимо. Мы теперь же должны, как для пользы наших среднеазиатских владений, так и в особенности для восстановления упавшей нашей торговли с Западным Китаем, помочь Китаю в усмирении этих отдаленных провинций хотя бы непосредственным вмешательством в дела таранчей и дунган и избавлением на первое время прежней Илийской провинции от власти таранчинского султана. Мне казалось бы выгодным теперь же занять Кульджу, объявив при этом китайцам, что им будет возвращен этот город, как только явится на то уполномоченное от них лицо. Я вполне уверен, что этот решитель-
ный шаг имел бы самые благоприятные последствия для всего [нашего] края и, кроме того, поставил бы в надлежащее положение Якуб-бека, который по-видимому решился распространить свое влияние на Урумчи и даже на соседнюю нам Кульджу.
Допустить же создание столь обширного мусульманского государства, охватывающего значительную часть нашей восточной границы, было бы для нас весьма невыгодно»11 (здесь и далее курсив мой. -А.Х.).
Нежданный шанс занять Кульджу, о чем только вскользь упоминал туркестанский генерал-губернатор, представился весной 1871 г., когда русский погранотряд, следуя приказу давать отпор вторгшимся на российскую территорию любым воинским формированиям, не только успешно отбил нападение войск таранчинского султана, но и в ходе преследования противника овладел Кульджой12. Это в конечном счете привело к резкому снижению напряженности на куль-джинском участке российской границы, что и было отмечено в приводимом ниже письме К.П. Кауфмана от 23 октября 1871 г. военному министру Милютину:
«Решительные меры, принятые против кульджинского султана открытием [спровоцированных им] военных действий, занятием Кульджи и лишением его всякой власти и значения, привели, очевидно, к желаемому результату. Спокойствие водворено на границе и между кочевниками-киргизами, Кульджа и принадлежащие ей города и селения открыты нашим торговцам и, наконец, влияние на бывшее таранчинское ханство [со стороны] враждебного нам правителя Джэтышаара [Иеттишара] Якуб-бека само собою пало. Занятием же Музартского прохода мы отрезали ему путь в Илийскую долину»13.
Устранение деспотического режима кульджинского султана с приходом русских войск не привело к серьезным административным переменам в Кульдже, что благоприятно сказалось на общем настрое и поведении местного населения. На это указывал штабс-капитан Шепелев в цитируемом ниже
рапорте от 19 ноября 1872 г. в Генеральный Штаб о своем прибытии в г. Кульджу для последующих топографических работ в районе Музартского прохода:
«Несмотря на столь недавнее занятие нашими войсками этого [Илийского] края, жители оного чрезвычайно радушно относятся к русским, и, насколько мне кажется, радушие это искренно.
Даже таранчи, игравшие первостепенную роль между народностями Илийской долины, и те сознают выгоду от низвержения султанского правителя. .Я имел случай сам убедиться и вполне беспристрастно могу подтвердить, с каким уважением относятся не только китайцы, сибо, калмыки и дунгане, но и самые таранчи к распоряжениям русских властей, инстинктивно сознавая, что у них они найдут и справедливость, и разумную силу, охраняющую каждого от притеснений»14.
Показателем тогдашнего настроения населения Илийского края может служить и такой характерный факт: когда прибывший из Петербурга генерал-майор Д.Н. Богуславский15 после неудачных переговоров с цин-скими властями в Сергиополе16 относительно возвращения Кульджи Китаю направился к этому городу, к нему в Суйдуне «явилась депутация дунганских старшин с просьбой умолить Белого царя не отдавать их назад китайцам и с заявлением, что если они [вновь] подпадут под власть ненавистного маньчжурского правительства, то [они] или опять перережут всех своих врагов, или зарежут себя, жен и детей, но повиноваться не будут».
Как отмечал российский дипломат, «в словах их и в тоне речей слышалось столько искренности и энергической злобы, что у меня не осталось и тени сомнения о неподдельности их чувств и желании навсегда быть присоединенными к России. В Баяндае явилась депутация таранчей с той же просьбой и теми же заявлениями. С этими [людьми] я мог говорить без переводчика и приметил [в их разговорах] один оттенок: в речах дунган было более ненависти и сознания какой-то силы и смелой решимости, а в
словах таранчей, бывших [особенно] угнетенным классом местного населения, слышалась решимость отчаяния и страх опять попасть под власть китайцев. Когда я их успокоил, они все бросились в мечеть, где поспешили принести молитву за освобождение их от врагов и поступление под покровительство Белого царя.
По мере моего приближения к Кульдже депутации [местных жителей] встречались [мне] все чаще и чаще. Тут являлись вместе представители дунган и таранчей, а также китайцев и сибо-солонов. Все они встречали меня с хлебом, солью и чаем и все выражали искреннее желание стать русскими подданными, [ссылаясь на] полное довольство настоящим своим положением»17.
К проблеме борьбы мусульман против цинского режима В.П. Васильев на основе сведений, почерпнутых из газеты «Цзин-бао», получаемой из Пекина, не раз обращался в своих статьях, публикуемых в российской центральной и местной прессе, где сурово осуждал политику цинского двора в отношении восстававших в 1860-1870-х годах некитайских народов. В исключительно жестоком подавлении антицинских восстаний мусульман правительственными войсками убеждает, например, его статья «Положение Якуб-бека в Восточном Туркестане», помещенная в газете «Биржевые ведомости» номер 98 за 1874 г. В этой публикации речь идет о резне, устроенной при взятии г. Сучжоу цинскими отрядами, которые, войдя в город днем, путем ложных обещаний, «ночью бросились резать всех, кто остался - старых, малых, мужчин и женщин».
Не оставлял своим вниманием видный востоковед и политику российского правительства в отношении Китая. Когда цинский двор, отказавшись ратифицировать русско-китайский договор, подписанный 20 сентября 1879 г. в Ливадии с китайским уполномоченным Чун Хоу, стал активно готовиться к военным действиям против России, В.П. Васильев публично выступил в русской печати с разъяснением ответной акции российской дипломатии, направившей эскадру Лесов-ского в китайские воды. В статье, опублико-
ванной в столичной газете «Голос» 30 ноября / 12 декабря 1880 г., он заявил:
«Мы явились с нашим флотом у китайских берегов не для нападения на них, не для вторжения вовнутрь соседней империи, как это делали не раз другие европейские нации, а только для того, чтобы быть готовыми к защите в случае нападения.
Мы не думаем о войне или каких-либо притязаниях к Китаю. Мы желаем сохранить с ним прежние дружественные отношения.
Но ввиду колебаний его правительства к установлению таких отношений путем заключения трактата и во избежание дальнейших затрат на вооружение нашей сухопутной границы с Китаем и содержание большой эскадры в Тихом океане, нам [видимо] останется, в случае неполучения окончательного ответа к назначенному сроку, обратиться с ультиматумом к пекинскому правительству».
Примечательно, что В.П. Васильев, с учетом активизации действий цинских войск под командой Цзо Цзун-тана против восставших мусульман Западного Китая, о чем писали китайские газеты, вполне допускал возможную передачу Кульджи цинско-му правительству. Г оворя о переменах в образе действий представителей цинской администрации в районах, охваченных движением повстанцев, российский востоковед в серии статей, опубликованных в газете «Голос» (в частности, в 1878, в № 5) отмечал:
«Уже и теперь, как скоро в борьбе с инсургентами перевес оружия оказался на их стороне, они [цинские чиновники] стали выказывать дерзость в обращении с нами -стоит только вспомнить расправу с членами экспедиции [Г.Н.] Потанина, стрельбу в палатки наших купцов в Манасе, их прижимки [купцов-россиян] в Урумчи и Гучэне, наконец, посылку [своих] эмиссаров в самую Кульджу. Чего же доброго [следует] ожидать, когда они совсем оперятся».
Допуская в подобной ситуации возвращение Кульджи цинскому Китаю, В.П. Васильев предлагал в таком случае необычную для дипломатии меру:
«Если же мы хотим при этом непременно показать китайцам, что никакие воспоминания и потери не могут нарушить наших добрых отношений, то мы советовали бы [нашим дипломатам], возвращая Кульджу, по крайней мере отыскать [в архивах] их подлинные бумаги прошлого века [с их злою руганью по поводу ухода калмыков из Джунгарии на Волгу] и отослать их им, чтобы они воочию убедились в нашем [долготерпении».
После новых переговоров сановников Цзунлиямэня с российским посланником в Пекине Е.К. Бюцовым в китайской столице, затем в Петербурге между ним и маркизом Цээн Цзи-цзэ 12 февраля 1881 г. состоялось подписание Санкт-Петербургского договора, предоставлявшего российским купцам более широкие возможности для торговли в Западном Китае. При этом было принято окончательное решение о возвращении Китаю Илийского края с Кульджой, что, по словам В.П. Васильева, для цинской дипломатии «было вопросом чести»18.
Следует заметить, что Васильев как автор статьи «Две китайские записки о падении Кульджи и занятии ее русскими» (см.: «Русский вестник», издаваемый М. Катковым, т. 99, 1872, май № 5, с. 130 и далее), в последующие годы не раз писавший об этой проблеме в истории русско-китайских отношений, вновь обратился в период франкокитайской войны, к этой теме в 1883 г.:
«Нелегкая толкнула нас по занятии Кульджи похвастаться пред пекинским двором великодушием, что мы, мол, возвратим вам её, когда вы поправитесь [от восстаний некитайских народов - дунган и др.], и это рыцарское обещание стоило нам, как говорят, 30 млн, израсходованных [только] на экспедицию Лесовского»19.
После того как цинским военачальникам благодаря превосходству их сил (в численности и вооружении) удалось взять верх над повстанцами, многие мусульмане-дунгане, спасаясь от поголовного истребления, бежали в пределы соседних российских владений в Средней Азии, где впоследствии приняли российское подданство. В этом
процессе В.П. Васильев усмотрел возможность получения свежих дополнительных данных о последователях ислама в Китае. Это видно из следующего пассажа его статьи «Китайцы - новые подданные России», опубликованной в номере 2 газеты «Восточное обозрение» за 1884 г.: «Мы имеем, может быть, в числе своих [новых] подданных представителей [всего] китайского мусульманского мира. Очень интересно было бы собрать об этом точные сведения, и тогда, может быть, получилась бы великая эпопея из сборника рассказов этих удалых пришельцев об их подвигах». Говоря о бежавших из Урумчи дунганах, отличавшихся от коренных китайцев (ханьцев) главным образом по вероисповеданию, В.П. Васильев подчеркивал: «Очень интересно было бы узнать, откуда пришли и кто именно из тех дунган, которые теперь поселились в наших пределах. Родина большинства лежит, конечно, в самом Китае».
Продолжая интересоваться дунганским восстанием и историей ислама в Китае, В.П. Васильев 11 апреля 1890 г. на заседании историко-филологического отделения Российской Академии наук зачитал свою записку с обоснованием необходимости командировать его в Кульджинский (Илийский) край. Там, по его мнению, происходили некоторые перемены под влиянием нововведений, имевших место в провинциях собственно Китая. В записке маститого ученого, в частности, говорилось:
«До сих пор я знал его (Кульджинский край. - А. Х.) только по книгам. В нашем Лепсинском округе и далее на запад раскинулись поселения перешедших в наше подданство китайцев-мусульман, называемых дунганами. В числе этих переселенцев многие, надобно предполагать, вышли из самых отдаленных мест внутреннего Китая, даже из провинции Юньнань. Собранные о них сведения и рассказы об их похождениях [при миграции] могут служить пополнением будущей истории о магометанском восстании. Мы имеем ограниченные сведения об истории магометанства в Китае, о его литературе на китайском языке, а между тем на-
добно предполагать, что [в этой стране] есть даже перевод Корана. Если бы даже и не удалось в короткое время найти много литературных материалов, то можно было бы поручить ахунам, имеющим связи с внутренним Китаем, стараться выписывать книги и отсылать их в академическую библиотеку»20.
Своим планом поездки в северо-западную часть цинского Китая В.П. Васильев поделился со своим учеником-китаистом П.С. Поповым, служившим в Российской дипломатической миссии в Пекине, в отправленном ему письме, где говорилось:
«Так как осталось мало бумаги и я спешу отослать хоть несколько строк к Вам (ведь теперь похороны [ректора университета] Владиславлева), то закончу только занимающим меня моим путешествием: “Вдоль да около”. Видите ли, у меня давно был решен план ехать в нынешнем году в Омск, повидать обеих дочерей, м[ожет] б[ыть], проститься с ними в последний раз21. А тут как нарочно старшего зятя перевели в Верное (помощ [ником] прокурора; это Лидин-кин муж), поэтому приходится ехать и туда22. Так я уж решил: по дороге, если будет какая [-либо] возможность и позволит здоровье, заехать в Чугучак и Кульджу, а [обратно] из г. Верного [ныне Алма-Ата] удобнее ехать домой через Самарканд и Астра-
хань»23.
О своих впечатлениях, полученных от посещения Кульджи, В.П. Васильев рассказал президенту Российской Академии наук великому князю Константину Романову в нижеследующем письме от 22 августа 1890 г. из этого города:
«Осчастливленный желанием и дозволением Вашего Высочества писать к Вам из более отдаленнейшего края, которого достигну на востоке, я избираю Кульджу, хотя она на градуса западнее Чугучака, но зато южнее на 3 градуса. Я и потому не писал из Чугучака, что сначала хотел проехать на Кульджу по китайским владениям, углубляясь далее на восток, но болезнь (оспа), сопровождавшего (для ухода за мной-то) моего зятя задержала на 20 дней около Чугуча-
ка. Поэтому и нечего было думать рисковать [и ехать] трудным путем, не имеющим почтовых станций.
Во всяком случае, мне удалось исполнить мое желание еще раз взглянуть хоть на окраины Китая, из которого выехал более 40 лет тому назад. Так как главным поводом моей поездки было желание навестить моих дочерей, из которых, по предположению, одна должна была находиться с мужем в Верном, то своротить из лежащих на тракте из Омска в Верный, из Сергиополя в Чугучак (300 верст) и из Алтын-Эмель в Кульджу (тоже около 300 верст) не представляло больших затруднений. Однако ж я застал обеих моих дочерей в Омске. Несмотря на это, я не хотел отказаться от заявленного мной перед нашей Академией желания быть на китайской границе. Слышал маньчжуров и сибо, говорящих на языке, заброшенном и забытом большим количеством, нежели здесь, господствующего племени не только в Китае, да почти и в самой Маньчжурии. Здесь же этот язык есть язык домашнего очага; получил некоторые сведения и о языке солонов.
Не осмеливаюсь утруждать Ваше императорское Высочество научными подробностями. Но, может быть, небезынтересно будет Вашему императорскому Высочеству, как удивило и обрадовало меня проявление русского влияния в стране, прославившейся своим затворничеством и неприятием всего постороннего. Почти вся огромная провинция [Синьцзян], вновь образованная в западной части Застенного Китая, где ранее были Джунгария и Туркестан, не может обойтись без русских товаров - даже чай еще недавно возился сюда из России. Чугучак, который русские и не занимали после того, как его разрушили дунгане, кишит русскими подданными - сартами, татарами, киргизами; на его рынок привозят поселенцы-русские хлеб. из-за 100 верст; огромное пространство, отведенное под факторию, почти все застроено и наполнено лавками; китайских домов еще немного; в Кульдже тоже чуть не 2/3 пространства принадлежит нашим подданным. Наши товары мануфактурные и
прочие развозятся по всей провинции; наши купцы доезжают до главного города Урумчи и далее - за 1000 верст от нашей границы, и что всего замечательнее, в русской упряжке, в русских экипажах. В Кульдже даже есть извозчики для разъездов по городу в русских тележках и тарантасиках; кроме того, появляются омнибусы - большие русские телеги для дальних поездок пассажиров.
Многие китайские чиновники также обзаводятся русскими экипажами; они же являются большими охотниками до наших виноградных вин и сигар или папирос.
Русские ассигнации ходят всюду, как в Кульдже, так и Чугучаке; все покупки совершаются на них; серебро, привозимое из внутреннего Китая для выдачи жалования военным, сбывается в обмен на них, и слиток (ямба - собственно юаньбао) в 103-104 наших с[еребряных] рубля охотно уступается за 101-102 рубля наших ассигнаций. Говорят, что богатые капиталисты держат их в большом количестве как самые верные деньги. Так как денежная система у китайцев очень беспорядочна, серебро ходит по весу, а неуклюжая медная монета [чох] - по счету и между ними нет определенных отношений, то можно было бы, при небольшой ловкости, навсегда утвердить обращение в этом крае наших денег.
С другой стороны, надобно опасаться подрыва и утраты нашего влияния и значения. Оно находится не в руках коренных русских, а в нем участвуют только сарты (так называют жителей Туркестана), татары из всех частей собственной России, начиная от Казани, таранчи, бывшие сарты китайского подданства, киргизы, начинающие на севере степей приближаться к оседлости, и дунгане-мусульмане, пользующиеся китайским языком. Все они нуждаются в сильной поддержке наших консульств и бдительного надзора со стороны русского начальства.
Хотя мусульманское (дунган и таран-чей) восстание нам и очень помогло в упрочении нашего владычества в этой части Азии, но оно начинает, кажется, забываться со стороны китайцев. Они прежде неодно-
кратно претендовали на завладение нами лежащими за их пикетами киргизскими степями, так как считали их своей вассальной страной. Со сдачей Кульджи наши границы теперь определились трактатом, и они даже подвинулись значительно внутрь прежних пограничных пикетов. Но самолюбие китайцев никак не позволяет им сознаться, что уступка Кульджи была следствием нашей миролюбивой снисходительности. Оперяясь понемногу, они стараются придать вид перед народом, что уступка сделана была из страха пред их оружием, которое, собственно говоря, и дошло до наших пределов в Кульдже с помощью нашего благосклонного (но смею сказать: ошибочного) безучастия. Китайцам стыдно, что столько десятков тысяч их бывших подданных предпочли отеческому, будто, правительству богдохана русское подданство. Потому говорят, что с самого вступления в Кульджу нынешний губернатор Лю Цзин-тан заявлял [соотечественникам] под рукой, что ему нужен какой-нибудь десяток лет, чтобы собраться с силами и выгнать русских из Верного, Ташкента и Коканда. То же самое, будто еще недавно, говорил вновь назначенный сюда отрядный генерал. Из такого пустого хвастовства легко могут выйти, однако ж, большие неприятности в наших будущих пограничных сношениях, и теперь уже замечено большое недоумение в принявших наше подданство. Китайцы стараются переманивать и укрывать наших перебежчиков, [поэтому] нужно, чтоб они торжественно отказались от своих претензий и сознались, что мы уступили им Кульджу не из страха.
Но я вдаюсь в политику. Это невольное следствие постоянных разговоров, которые слышны кругом. Также кругом глаз встречает немного отрадного. Природа здесь и многообещающая, и много страдавшая от человека; истребленная растительность плохо восстановляется усилиями редкого населения. Здешние города и селения грязны и бедны постройками - это только сырые, глинобитные гнезда. Хотя китайское правительство всецело поглощено постройкой крепостей, так что для каждого отряда на
125 человек непременно уж требуется ограда, все-таки еще более [остается] развалин от бывших до восстания построек. Старые города представляют [собой] кучу торчащих стен от домов и заборов. Глинобитные сооружения легче строить на новом месте, чем поправлять старые; потому раз оставленным представляется на волю доживать свой век. В Кульдже, однако ж, не видно и следов бывшего русского квартала.
Простите, Ваше Императорское Высочество, если утомил Вас своим письмом. Я не знал, что выбрать для Вас интересного из множества разнообразных впечатлений и мыслей. Мне не случалось еще писать к Высоким особам. Простите также и за дурной почерк.
С отправлением этого письма оставляю и сам Кульджу, чтобы ехать на предложенный мне путь через Верный в Ташкент и Самарканд. Времени моей командировки уже остается немного, а мне еще нужно ознакомиться с дунганами, о которых, впрочем, собрал немало сведений по дороге в Кульджу. Едва ли успею долго пробыть между нашими, укрепляющимися в ламаизме, калмыка-ми»24.
Возвращаясь к своему путешествию в Кульджу, В.П. Васильев в письме от 28 ноября 1890 г. сообщал П.С. Попову:
«Подивитесь моему молодечеству, как я слетал этим летом в Чугучак и Кульджу. Был в Верном, Ташкенте, Самарканде, проехался по Закаспийской железной дороге, переплыл через Каспий и поднялся по Волге. Чего только не насмотрелся я, хотя ученого мало вывез, а все-таки потешил душеньку. Побывал опять в Китае. Впрочем, это будет уже и моей отговоркой не ехать в Тибет, как я [ранее] хвалился, - дескать, [уже] истратился.
Мое путешествие [в Кульджу] интересно в семейном отношении. Саша (сын)25 как рассказал в Казани профессорам-медикам, что я собираюсь из Омска проехать в Чугу-чак, Кульджу и оттуда по степям Закаспийским, они напугали его, что в мои года я не могу вынести жаркого климата (вот и поезжай в Тибет через Кохинхину, как думал
прежде!). Он не только умолял меня не ехать, но даже телеграфировал в Омск задержать [меня]. Я бы мог действительно ограничиться Омском, п[отому] ч[то] Лида, которую я предполагал [найти] в Верном, оказалась налицо и с мужем в Омске.
Но наделала синица славы. Назвался груздем - полезай в кузов. Я и решил все-таки ехать дальше. Меня больше пугали тарантулами, скорпионами, фалангами, а пуще всего каракуртами, от укуса которых будто нет никакого спасенья.
Маня, видя мою непреклонность, упросила меня взять с собой хотя бы ее мужа -для обережения меня26. Приезжаем в Чугу-чак, пожили у [консула] М.П. Шишмарева. Собрали сведения [и выяснилось] - ехать в Кульджу по китайской земле нельзя, [поэтому] поворотили в Бахты, и тотчас же открылось, что недомогающий зять в самом разгаре натуральной оспы. Вот тебе и ухаживатель. Если мне и незачем было за ним ухаживать, то все-таки неродственно было бы бросить [больного], и я прожил в Бахтах 17 дней!
В Омске мы встретились с [консулом] Виктором Матвеевичем [Успенским], ехавшим с семьей в Петербург. Встреча была самая радушная; да и здесь он продолжает выказывать мне удивительную привязанность. Мне благодаря его приезду [в Омск] довелось воспользоваться его тарантасом, который ни разу не поставил меня в критическое положение своей поломкой.
В Кульдже мне предоставили весь ее консульский дом - очень хороший и представительный в сравнении с чугучакским.
До Астрахани ехал совершенно здоровым, а на пароходе оттуда не заметил, что окно в каюте [было] отворено на ночь, [поэтому] немножко простудился. А у сына в Казани жил в его великолепной квартире -во вновь купленном собственном доме, [где] достудился. Поэтому по приезде в Петербург то и дело простужался. Однако же теперь даже удивляюсь тому, что не кашляю».
Весьма примечательна для оценки поездки В.П. Васильева в Кульджу финальная
часть цитируемого его письма к своему уче-нику-дипломату:
«Моя поездка на китайскую границу произвела во мне перелом во взгляде. Сначала я продолжал смотреть по-прежнему. И дураки-китайцы-то, чего ради думают нас застращивать - строят на каждом шагу крепости и похваляются выжать нас даже из Ташкента. И у нас-то недовольны, что мы уступили Кульджу, а я на случай будто неизбежной войны (по [китайским] угрозам [идти] на Владивосток) даже составил план движения из Зайсанского поста прямо на Баркюль и Хами (чтобы китайские войска очутились как в мешке).
Но как хорошенько осмотрелся в этом крае, так пришел к мысли: батюшки, да чего нам делить с китайцами. И им, и нам здесь дела по горло в своих границах - чего еще лезть дальше - на сто лет хватит работы, чтобы порядочно устроиться! Да не сумасшествие ли было бы с которой стороны поднять на ноги 10.000-верстную границу из-за такой благодати. А если мы убедим китайцев, что они при нашем соседстве как у Христа за пазухой - не беспокойся о прежних вторжениях джунгар, киргизов, ко-кандцев, что мы и не думаем двигаться в их сторону, а им и подавно не нужны наши сибирские и киргизские пустыни - и у самих много, не говоря уже со стороны Тибета -так после этого не только можно жить мирно, но даже быть добрыми союзниками. Ведь им гораздо выгоднее подумать о Юго-востоке, об островах, в которых европейцев меньше, чем незащищенных китайцев. К чему им тратиться на большую сухопутную армию, пусть стараются завести как можно более сильный флот - флот, да, флот, так чтобы не бояться и англичан, к которым, особливо с нашим союзом, можно залезть и в Индию из Юньнани. Вот эту идею я поставил бы целью . на будущее время»27.
Как видно из отчета Российской Академии наук за первое полугодие 1890 г., во время путешествия в Среднюю Азию и Синьцзян В.П. Васильеву удалось собрать материал по истории дунганского восстания в Китае, к обработке которого ученый наме-
ревался приступить по окончании печатаемых им «Географии Тибета» и второй части обширного труда по буддизму. К сожалению, осуществлению этого замысла ученому помешала его кончина.
Примечания
1 Библиография Востока, № 7, 1935. С. 54-78.
2 Васильев В.П. О движении магометанства в Китае. СПб., 1867.
3 Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. СПб. Главный архив 1-9. Оп. 8, 1870-1872. Д. 10. Л. 10.
4 Там же. Оп. 8, 1863. д. 12. Ч. 1. Л. 75-81.
5 Подробнее о российском военном деятеле Г. А. Колпаковском (1819-1896) см.: Правительственный вестник, № 92 (25 апреля / 7 мая 1896 г.).
6 АВПРИ. Ф. СПб. Главный архив 1-9, оп. 8, 1863. Д. 12. Ч. 3. Л. 106-107.
7 Там же. Л. 119.
8 Там же. Оп. 8, 1866. Д. 166. Л. 71-65 (литография).
9 Там же. Д. 16. Л. 10-11.
10 Там же. Л. 44.
11 Там же. Оп. 8, 1870-1872. Д. 10. Л. 2-4.
12 Об обстоятельствах овладения Кульджой российскими пограничными частями летом 1872 г. позволяют судить материалы личного архива известного китаиста и япониста Д.М. Позд-неева и, в частности, его записка «Исторические данные по Кульджинскому вопросу», где сказано: «В ночь с 6 на 7 мая [1872 г.] на Борохудзир-ский отряд было сделано нападение. Этим нападением открылись военные действия с таранча-ми, и целью движения наших отрядов сделался г. Кульджа. Несмотря на ничтожность наших сил, последние перешли в наступление, опрокидывая всюду в несколько десятков раз превосходящего [числом] неприятеля... 21 июля в лагерь наших войск, дошедших до Баяндая, явился с изъявлением покорности кульджинский султан, и 22 числа войска вступили без боя в г. Куль-джу». См.: Российская национальная библиотека (СПб.). Отдел рукописей. Ф. 590. Ед. хр. 35. С. 202.
13 АВПРИ. Ф. СПб. Главный архив 1-9. Оп. 8, 1870-1872. Д. 10. Л. 125.
14 Там же. Л. 149.
15 Как видно из формулярного списка, состав-
ленного 26 октября 1861 г., Дмитрий Николаевич Богуславский (православного вероисповедания) происходил из дворян Нижегородской губернии. Поступив на военную службу фейерверкером 19 сентября 1841 г., он в следующем году стал юнкером. После экзамена в Михайловском артиллерийском училище 19 августа 1845 г., когда ему было «от роду 18 лет», его произвели в прапорщики. По окончании артучилища, где он помимо военных дисциплин занимался изучением западных и восточных языков, его как участника Крымской войны 1854-1856 гг. и знатока турецкого и арабского языков на шесть месяцев отправили в Турцию и Египет. С 12 сентября 1859 г. он по высочайшему повелению находился при Шамиле во время пребывания последнего в Санкт-Петербурге и Москве, после чего его командировали в Калугу для подыскания жилья для Шамиля и его сына, которого Богуславский привез туда с Кавказа в ноябре того же года. В последующие годы он продолжал состоять при Шамиле, сопровождая его в поездках в Москву и Санкт-Петербург. В чине генерал-майора его в 1872 г. направили в Кульджу, а затем в Пекин для участия в переговорах российского посланника А.Е. Влангали с членами Цзунлиямэня, выполнявшего функции внешнеполитического ведомства Цинской империи. См.: АВПРИ.
Ф. ДЛС и ХД. Формулярные списки. Оп. 464/3, 1861. Д. 392.
16 Согласно донесению Д.Н. Богуславского от
8 мая 1872 г. из Сергиополя в Петербург, при его первой встрече с представителем цинской стороны - цзянцзюнем Жун Анем выяснилось, что у последнего отсутствует соответствующее полномочие на ведение переговоров, в связи с чем дальнейшие переговоры о возвращении цинско-му Китаю Кульджи были прекращены. См.: АВПРИ. Ф. СПб. Главный архив 1-9. Оп. 8, 1872. Д. 9. Л. 68-70.
17 Там же. Л. 83.
18 Васильев В.П. Настоящий восточный вопрос //Голос, 3/15 января 1879 г.
19 Васильев В.П. Столкновение Франции с Китаем // Восточное обозрение, 17 ноября 1883 г. С. 2.
20 Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 783. Оп. 122. Д. 341. Л. 110 и далее.
21 К этому времени у В.П. Васильева было четверо сыновей (Александр, Николай, Владимир и Сергей) и трое дочерей (Ольга, Лидия и Мария). Не женившись во второй раз, В.П. Васильев сделал всё возможное, чтобы дать детям высшее образование. См.: Санкт-Петербургский филиал Архива Российской академии наук (СПб. филиал АРАН). Ф. 775. On. 1. Д. 216. Л. 9.
22 Дочь В.П. Васильева Лидия (род. 25 сентября 1860 г.) была женой штабс-ротмистра кирасирского Его Величества полка Всеволода Степановича Барановского. См.: Отдел рукописей библиотеки им. Н. И. Лобачевского Казанского государственного университета. Ед. хр. 394. Л. 20.
23 Российская государственная библиотека (РГБ). Научно-исследовательский отдел рукописей (НИОР). Ф. 218. Картон 763. Ед. хр. 6.
24 СПб. филиал АРАН. Ф. 2. On. I. 1889. Д. 7. Л. 29-31.
25 Старший сын В.П. Васильева (род. 24 июня 1853 г.), с 1875 г. преподавал в Казанском университете, впоследствии известный математик (пропагандист идей Н.И. Лобачевского) и общественный деятель (в первом десятилетии XX в. депутат Государственной Думы).
26 Дочь В.П. Васильева Мария (род. 25 сентября 1863 г.) была повенчана в Морском Богоявленском Николаевском соборе (в Санкт-Петербурге) с штабс-ротмистром Львом Стефановичем Барановским, состоявшим тогда при Николаевской Академии Генштаба. См.: Государственный исторический архив Ленинградской области (ГНАЛО). Ф. 14. On. 1. Д. 5501. Л. 430.
27 РГБ. НИОР. Ф. 218. Картон 763. Ед. хр. 6.
•хг<^р£у*
