CC BY
83
А. А. Аысов
ДУХОВНЫЕ ОБРАЗЫ И МУЧЕНИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В ПОЭЗИИ НИКОЛАЯ КЛЮЕВА КАК РУССКОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ЯВЛЕНИЕ
Статья посвящена связи поэзии Н. Клюева с древнерусскими культурными корнями через русский фольклор и старообрядчество.
Материалом статьи послужили стихотворения 1910-1920-х гг. - наиболее плодотворного периода творчества поэта. Количество проанализированных стихотворений достаточно для корректных выводов.
Духовные образы и мученические мотивы рассматриваются как явления русского народного православия, синтезирующие восточно-славянские национальные традиции с духовной символикой византийского православия.
Статья имеет ясную структуру, ход исследования логичен. Автор опирается на различные исследования в области философии и литературы, однако имеет свой взгляд на, казалось бы, хорошо исследованное поэтическое явление, что придает статье новизну. Следует подчеркнуть и актуальность данной статьи, так как творчество Н. Клюева сегодня может быть осмыслено в контексте всего XX в. Это касается и черт его личности, и символической заполненности его поэтического слова.
The article is devoted to the actual aspect of his dissertation research: connexion of N. Kluev's poetry with Old Russion cultural background via Russian folklore and Old Belief (Staroobryadchestvo).
Used as a material for the article were poems written in 1910-1920"s - the most productive period of N. Kluev's poetic creation. The number of analysed poems is sufficient to make correct inferences.
Spiritual images and crucifying motifs are considered as a phenomenon of Russian Folk Pravo-slavie synthesizing eastern-slavonic national traditions and spiritual symbolism of Byzantine Orthodoxy.
The article has clear structure, the course of the investigation is logical. The author refers to various philosophic and literary investigations, yet has his independent point of view at the seemingly well investigated problem, which gives the article some novelty. However it is necessary to accentuate the topicality of this article, since N. Kluev's creative work can be interpreted nowadays throughout the whole XXth century context. It concerns both the features of the poet's person itself and symbolic fullness of his poetic word.
В поэтическом творчестве Клюева присутствуют духовные образы и связанные с ними мученические мотивы, обнаруживаемые как в ранних произведениях поэта, стилизованных под фольклор, так и в стихотворениях послереволюционного периода, навеянных, как кажется на первый взгляд, идеей интернационального единения мира. Мученические мотивы осмысливаются Клюевым в контексте народного православия как фольклорного явления, которое, слившись с духовной символикой христианства, обнаруживает
© Лысов А. А., 2008
глубоко национальное понимание христианских идей и мотивов, усматривая в них подлинное проявление русской национальной самобытности и духовной природы русской культуры, исконно связанной с образом своего носителя народа-Христа.
Будучи глубоко фольклорными, образы стихотворений Клюева непосредственно ассоциируются с христианской символикой. Наглядным примером в этом отношении как простое в восприятии сюжета и композиции, но очень глубокое по художественному замыслу и идейно-образному синкретизму предстает стихотворение «Слободская» (1909):
Как во нашей ли деревне -В развеселой слободе Был детина, как малина, Тонкоплеч и чернобров;
Он головушкой покорен, Сердцем-полымем ретив, Дозволенья ожениться У родителя просил.
На кручинное моленье Не ответствовал отец, -Тем на утреннем пролете Сиза голубя сгубил:
У студеного поморья, На пустынном берегу Сын под елью в темной келье Поселился навсегда.
Иногда из кельи строгой На уклон выходит он Поглядеть, как стелет море По набережью туман,
Как плывут над морем тучи, Волны буйные шумят, О любови, о кручине, О разлуке говорят [1].
Образы отца, сына и сизого голубя, заключая в себе евангельский подтекст, казалось бы, передают противоположную христианским идеалам картину отсутствия между людьми согласия и лада, вводя мотив гибели сизого голубя, символизирующий гибель духовной связи между отцом и сыном, гибель гармонии внутри человеческих взаимоотношений. Но в то же время завершающий картину духовного разлада образ сына под елью отчетливо ассоциируется с евангельским мотивом жертвы Христовой как народный символ принявшего на себя мученические страдания Христа во имя искупления грехов человеческих
А. А. Аысов. Духовные образы и мученические мотивы 6 поэзии Николая Клюева.
и возрождения духовной целостности человека и Бога.
Как и евангельский образ Христа, увенчанного тернием, символизирует страдания Бога за род человеческий, - так и фольклорный образ сына под елью, подражая образу Христа, доказавшего своим примером возможность достичь совершенства человеческой природы и указавшего путь к преображению, воспринимается как символ стремления человека к Богу, стремления следовать христианским заветам на пути к своему совершенству.
Поэтому образ сына под елью символизирует еще и жертвенность, которая требуется от вступившего на путь служения Богу, и указывает на то, что жизнь человека, идущего по стопам Господним, должна быть сопряжена с телесными страданиями, с испытаниями на стойкость его в вере, с обетом строгого воздержания от земных благ и радостей плотской любви для укрепления своего духовного выбора и доказательства преданности Богу. Мотив жертвенности обнаруживает также связь с сектантскими представлениями о духовном преображении человека и его сближении с Богом через освобождение души от телесных оков, - представлениями, основанными на скопческих идеях умертвления плоти как средства искоренения свойственной натуре человека врожденной греховности и на хлыстовских обрядах физического самоистязания, восходящих к понятию аскетизма, имеющих параллели с верижничеством, постничеством, страстотер-пием - явлениями, рассматриваемыми традиционным христианством в контексте аскезы как духовного подвига, мученичества за веру. По этому поводу исследовательница Л. А. Киселева тонко подметила, что главный в стихотворении образ юноши - сына - сизого голубя содержит аллюзию на скопческую секту: «Лирический герой песни, отмеченный кротостью и женственной красотой ('как малина', 'тонкоплеч и чернобров', 'головушкой покорен'), назван 'сизым голубем'. Здесь можно усмотреть аллюзию на секту скопцов, называвших себя 'голубями'» [2] (П. И. Мельников указывает, что скопцы «...те же самые хлысты, с их учением и обрядами, но ради умервщления плоти ведшие у себя оскопление» [3]). К тому же исследовательница идет дальше и, объединяя образ голубя с образом ели, рассматривает их как «'наиболее орнаментальные' в зрительном отношении знаки. связанные, возможно, и с иконографической семантикой зеленого и голубого цветов (земной и ангельский 'престолы')» [4]. Впрочем, нельзя не заметить, что такое сочетание цвета в соответствии с иконографической символикой указывает на небесную и земную природу Христа как Сына Божьего и Сына Человеческого. Полностью образ выглядит в сти-
хотворении как «сын под елью в темной келье», ассоциируясь с мотивом отшельничества. В буквальном смысле поселение в келью означает уход в монашескую жизнь от мирской суеты, но в сочетании с мотивом гибели сизого голубя как фольклорного названия человека и следующим за ним образом пустынного берега как символа смерти в фольклоре поселение сына в келью может пониматься символично как его физическая смерть, телесная гибель или как намек на умерт-вление плоти сектантами. Сочетаясь же с образом голубя как христианским символом духа-объединителя, выражающего неделимую сущность единой природы Бога-Отца и Бога-Сына [5], глубоко христианским предстает образ сына под елью как русский национальный символ Христа, покрытого тернием, как символ смерти через распятие на кресте.
Неоднократно подчеркиваемая в стихотворениях Клюева как главная художественная особенность его поэзии идея единства, целостности и нераздельности человека и Бога, гармонии мира земного и мира незримого, духовного, встречающаяся иногда и в виде идеи интернационального единения, находит осмысление в контексте русской народной культуры, русского национального православия, прежде всего через образ крестьянской избы или крестьянского избяного храма и через христианские мотивы преображения, спасения и воскресения или возрождения, т. е. традиционные мученические мотивы, восходящие к евангельскому сюжету страстей Христовых.
В стихотворении «Чернильные будни в комиссариате» (1919, 1923) вводится мотив явления в овине раджи на священном слоне как символ наступления на земле Царствия Небесного, обретения людьми в этом мире единства друг с другом и духовной целостности с Богом, Белой Индии в красной светелке, мужицкого избяного киноварного рая. Овин - это деталь, связанная с представлениями о дворовом хозяйстве в избяном имении русской деревни, - атрибут, который у Клюева приукрашивается эпитетом «зырянский», ассоциирующимся в контексте русского национального фольклора со словом «заря», с красным цветом как символом зари, восхода, возрождения, воскресения Христова и приобретающим поэтому русскую национальную идентичность, воспринимающимся частью русской народной культуры в интернациональном контексте, в контексте мировой художественной культуры: «И раджа на слоне священном / Посетит зырянский овин, / Из ковриги цветом нетленным / Взрастет златостволь-ный крин. // Вспыхнет закат-папаха, / Озарит потемки чернил, / И лагунной музыкой Баха / Зажурчит безмолвье могил».
В стихотворении «Солнце избу взнуздало.» (1920 или 1921) сенокос как типичное явление
народной жизни русской деревни сопровождается образом индуса в тюрбане вместо привычно ожидаемого крестьянина: «На покосе индус в тюрбане.». Преображение мира, обретение духовной целостности или единение в Боге различных культур и их представителей - народов изображается в виде великого купания, недвусмысленно намекающего на второе крещение, а над всем этим возвеличивается образ крестьянской избы как русский национальный символ христианского единения разных культур и народов: «И, внимая плескам великим, / Улыбается мать-изба, / А за печью лебяжьим криком / Замирает миров борьба». Христианский мотив здесь налицо, его символом является также и образ лебяжьего крика. Подтверждением этому могут служить другие произведения поэта, в частности, поэмы «Мать-Суббота» и «Соловки», в которых образ лебедя непосредственно соотносится с Иисусом Христом. В поэме «Соловки» глубоко фольклорным как атрибут русского народного православия выглядит образ лебедя-Христа. В поэме «Мать-Суббота» строка «Распятый лебедь и Роза над ним.» ассоциируется с мученическим образом Иисуса Христа в терновом венке или Христа, покрытого тернием, т. е. страданием.
Мученические мотивы в стихотворениях Клюева передаются целым рядом фольклорных образов, распространяя идею страдания Христа на весь мир, прежде всего на Россию, ее народ и природу, окружающую человека в среде русской деревни. В аспекте русского национального православия фольклорная образность клюевских стихотворений передает идею богатства и разнообразия русской культуры, обладающей великим духовным наследием и сильными восточно-славянскими национальными традициями, которые, укрепляя духовный потенциал нации, вносят в то же время заметный вклад в сокровищницу мировых общечеловеческих ценностей. Это передается целым рядом значимых, заключающих в себе вечные духовные ценности образов-архетипов -Бога, Царствия Небесного, храма Божьего, чаши Христовой и др.
Значимое место среди фольклорных образов клюевских стихотворений занимает образ русского народа-Христа, наделенного высоким духовным предназначением носителя истины Божьей, выразителя идей христианства. Глубоко духовными, проникнутыми вечными христианскими смыслами предстают образы Китеж-града, избяного киноварного рая, крестьянской избы, самовара, солнца как русские национальные символы Царствия Небесного на земле, земного рая, христианского храма, вселенной, Божьего мироздания, вечной жизни, причащения кровью Христовой из жертвенного сосуда.
В стихотворениях, проникнутых пафосом интернационального единения мира, целому множе-
ству образов, передающих представление о культурах разнообразных народов, довольно контрастно противостоят образы русской народной культуры, которая, подавляя величием своего совершенства и утонченной духовностью, как бы поглощает все прочие атрибуты, выражая глубоко национальную идею поиска рая земного, легендарного града Китежа или Индийского Царства (встречающегося в стихотворениях Клюева, равно как и в духовных стихах русского фольклора, также под названием опоньского, т. е. японского). Эта идея, вдохновлявшая старообрядцев в их исканиях к хождениям на Дальний Восток [6], имеет много родственного с переведенными на церковнославянский язык древнегреческими хрониками о хождении Александра Македонского в Индию (воодушевлявшегося в своих завоеваниях, как известно, рассказами Аристотеля, в том числе и его мифом о легендарной Атлантиде) и с великими географическими открытиями, сделанными в ходе поисков затерянного на необитаемых материках земли рая [7].
Автор помещает предметы и явления, свойственные русской культуре, характерные природ-но-географическим особенностям России, в экзотическую обстановку, окружая их деталями, не свойственными русской и европейской мен-тальности как специфической черте христианской цивилизации, создавая образы и образные ряды, связанные с интернациональной идеей единения мира. Подчиняясь мотивно-образной системе поэзии Клюева в целом, эта идея развивается через мотивы возрождения, жертвенности, мученического подвига, преображения и дополняет фольклорные представления о царстве Божьем на земле, о мужицком избяном киноварном рае, о Белой Индии в красной светелке, являясь средством, с помощью которого поэт пробует выразить народную мечту об обретении Китеж-града и воплотить вечные гуманистические идеалы.
В стихотворении «Брезг самоварной решетки.» (1919) образ избяного пространства, заполненного лиловатой мглой с брезжущим в ней светом, вызывает ряд зрительных ассоциаций с синим и золотым цветами как иконографическими символами, связанными с представлениями о горнем мире и идеей его незримости («мгла») как Града Господнего, указывает на то, что изба -храм, «подобие вселенной», а самовар в ней -потир, священный сосуд Грааль, чаша Христова или сердце Бога-Отца, брезжущее на алтарной возвышенности жертвенными лучами заходящего солнца и возвещающее о грядущем искуплении человеческих грехов и преображении мира через гибель и возрождение Своего Сына Христа (солнца). Кроме того, палитра лилового цвета, состоящая из красного и синего оттенков,
А. А. Аысов. Духовные образы и мученические мотивы в поэзии Николая Клюева.
тоже выражает идею Христа-Богочеловека, указывая на Его жертвенную кровь как Сына Человеческого и небесную святость как Сына Божьего. Вечерний свет от заходящего солнца аналогичным образом сочетает в себе помимо золотого (символ Града Господнего) еще и багряный оттенок красного, придавая мотиву солнечного заката жертвенный смысл.
В этом стихотворении, казалось бы, значимым должен являться образ Багряного Адама, но фактически это не так: прямо восходя к антропого-ническому мифу Ветхого Завета о возникновении людей, он по смыслу не укладывается в иконографическую и мотивно-образную символику идеи «гибель-воскресение» и, не встречаясь в литературных текстах других авторов и эпох, не дает о себе никакого другого представления, кроме того что выступает как некий гимновый атрибут советской символики, связанный с торжественным пафосом прославления революции. Образ Багряного Адама выглядит чужеродным в образной системе Клюева, встречаясь всего лишь в нескольких стихотворениях, и, можно предположить, был создан не столько для того, чтобы приветствовать революцию, сколько для того, чтобы выдержать революционную критику.
Брезг самоварной решетки В избяной лиловатой мгле — Провозвестник, что вечер кроткий Гостит на трудной земле.
Что твердь починила дыры — Пастбище стад дождевых. Живоносных капелей клиры Поют о солнцах ржаных.
Я верю флейтам капелей, Кукушьим лесным словам, — Золотой пирог новоселий Испечет Багряный Адам... [8]
В действительности ценными, наделенными вечными архетипическими смыслами являются образы дождевых капелей, кукушки, выкликающей из земли покойников, и образ золотого пирога, которые часто встречаются в народной обрядовой поэзии и в памятниках древнерусской литературы, в том числе и в «Слове о полку Иго-реве», как отголоски языческих представлений о гибели и возрождении солнца вследствие поражения и победы бога грозы Перуна (Ярилы) в битве со змеем (тучей).
Древнеславянские представления о земле как матери-прародительнице и связанные с ними мученические мотивы гибели и возрождения, активно бытующие в фольклорных и старообрядческих формах патриархальной культуры русской
деревни, ощущаются также в современных, секуляризованных от религиозно-церковной семантики образах, понятиях и идеях. Например, связанные с идеями рождения и вскармливания архаические слова «матерь» и «млеко», сочетаясь друг с другом в христианском смысле, образуют понятие «молоко Девственницы», восходящее к духовному мотиву непорочного зачатия и идее сохранения целомудрия до, во время и по рождении младенца Христа. Но, с другой стороны, производными этих слов выступают понятия «материя» и «млечный путь», указывающие на земное, материальное и, соответственно, на космическое, возвышенное. В христианском контексте сочетание их значений приводит к мысли о Богочеловеке - понятию, непосредственно связанному с образом Иисуса Христа и мотивом Бого-воплощения для искупления грехов человеческих через Свою мученическую смерть как Человека и чуда воскресения как слияния очищенной мученической смертью плоти с духом. При этом данные образы, понятия и идеи воспринимаются не просто как патриархальные пережитки или архаические отголоски Древней Руси, а как ар-хетипические праобразы, общеевропейские пер-воистоки, лежащие в основе всех современных проявлений русской культуры, в том числе и мо-дернистических тенденций индустриального города, воспроизводящих идею преображения мира в контексте десакрализованных мотивов гибели и возрождения. Поэтому встречающиеся в некоторых стихотворениях Клюева необычные для него образы с пролетарской символикой тоже могут рассматриваться как выражение возрожденческих тенденций древнерусской культуры, манифестирующей в виде идеи индустриальных преобразований. Архетипическими в этом отношении как мифологизированные символы современных преобразовательных тенденций предстают образы Радия, плечистого Магнита, Электричества-вола, Вселенской Матери, кузнеца Вави-лы, плещущих над горном золотых пав, сталь-нобрюхого трактора, связанные в контексте клю-евских стихотворений («Смольный - в кожаной куртке, с загаром на лбу.» (1923), «Я кузнец Вавила...» (1926)) с аграрными представлениями о земле как матери-прародительнице и мотивами гибели и возрождения. В контексте поэтического творчества Клюева в целом подобные образы связываются с мотивами возрождения древ-неславянских истоков и преображения современной России в великую и могущественную державу - Древнюю Русь.
Таким образом, мученические мотивы жертвенности, умирания, воскресения и преображения проявляются в творчестве Николая Клюева в своей наиболее архаичной форме, находя воплощение в фольклорно-религиозной символике
и указывая на оригинальную стилевую манеру поэта, возрождавшего древнерусские культурные традиции на почве национальной культуры Русского Севера. Мученические мотивы, осмысли-ваясь в контексте народного православия, объединяющего фольклорные образы с образной символикой христианства, обнаруживают глубокое понимание жертвы Христовой во имя рода человеческого, вскрывая на русской национальной почве ее нравственно-эстетическую природу и духовную глубину, позволяя понять истинное предназначение русского народа-Христа и духовную ценность русской культуры, а вместе с тем обрести исконную целостность с Богом в себе и в своей нации.
Примечания
1. Клюев, Н. А. Белая Индия: Стихотворения и поэмы [Текст] / Н. А. Клюев. М.: ООО Изд. дом Летопись, 2000. С. 44.
2. Киселева, А. А. У истоков «Большого эпоса» Николая Клюева: «Песни из Заонежья» [Текст] / Л. А. Киселева // РЛ. 2002. № 2. С. 46.
3. Мельников, П. И. Собр. соч.: в 8 т. [Текст] / П. И. Мельников / сост. и общ. ред. М. П. Еремина. М.: Правда, 1976. 432 с. (Б-ка «Огонек»: Б-ка отеч. классики). Т. 8: Письма о расколе; Тайные секты; Белые голуби; Княжна Тараканова и принцесса Владимирская. С. 67.
4. Киселева, А. А. Указ. соч. С. 56.
5. Не случайно в стихотворении мотив гибели сизого голубя располагается как центральный символ, указывающий на характер разрушающих духовную целостность семьи взаимоотношений между просящим сыном и отказывающим ему в просьбе отцом.
6. «Поиски старообрядцами "Града Невидимого", легендарного "Беловодья" происходили на границе Алтая и монгольских степей. К 1908-1910 годам относятся клюевские "хождения" в Кульджу (Западный Китай) и Тибет». Клюев, Н. А. Стихотворения и поэмы [Текст] / Н. А. Клюев; авт. вступ. ст. и коммент. С. Куняев. Архангельск: Сев.-Зап. кн. изд-во, 1986. 255 с., портр. (Сер. «Русский Север»). С. 243.
7. «Прекрасный сад вечного блаженства, несмотря на ясное библейское указание, что врата земного рая затворены херувимом с пламенным оружием, пленял умы, манил искателей счастливой доли, становился предметом многочисленных апокрифических повествований и богословских дискуссий, с теми или иными указаниями на место его расположения.
При этом в качестве восполняющей библейские пробелы информации богословы приводили дохристианские сведения, истоки образа которого уходят глубоко в общеиндоевропейские мифологические представления... Предпосылки для двух принципиально различных восприятий рая отмечаются еще в ветхозаветной традиции и во многом исходят из принципов подхода к библейскому толкованию: рай то выступает как конкретное место на земле, то воспринимается аллегорически, как пласт бытия, недоступный для чувственного восприятия и, следовательно, для пространственной локализации. Среди представителей раннехристианской мысли первой точки зрения придерживались антиохийцы, следовавшие принципу
буквализма в отношении Библии и отрицательно относившиеся к сведениям античности.
Как ни странно, но далекое от реальности анти-охийское понимание рая скрывало в себе императив к практическим поискам райской земли, коль скоро она где-то существует. Антиохийская локализация рая влекла к границам неизведанного, к крайним пределам земли, наивные смельчаки всерьез пускались на поиски затерянного рая и вместо него открывали новые земли, страны и материки. Великие географические открытия на пороге Нового времени: плавание Колумба в Америку, движение русских поморов на Север, русское освоение необъятных просторов Сибири совершались с ожиданием, что наконец-то будет достигнута сказочная благодатная земля благополучия и счастья». Полянский, С. М. О научных аспектах изучения космологических представлений в Древней Руси [Текст] / С. М. Полянский // Древнерусская космология / отв. ред. Г. С. Баранкова. СПб.: Але-тейя, 2004. 480 с. (Серия «Памятники древнерусской мысли. Исследования и тексты»). С. 16-18.
8. Клюев, Н. А. Стихотворения и поэмы. С. 148.
Д. В. Постнова
ЖЕСТ КАК КЛЮЧЕВОЙ ЭЛЕМЕНТ ЛИТЕРАТУРНОЙ ТРАДИЦИИ (НА ПРИМЕРЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ А. С. ПУШКИНА, Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО и А. П. ЧЕХОВА)
Статья посвящена рассмотрению эволюции жестов героев А. С. Пушкина, Ф. М Достоевского и А. П. Чехова в свете литературной традиции. Подчеркивается, что жест, становясь одним из важнейших элементов изобразительного ряда художественного произведения, выполняет функции как прямого цитирования, так и опосредованной реминисценции.
The article is devoted to the evolution of gesture features of characters presented in A. S. Pushkin's, F. M. Dostoevsky's and A. P. Chekhov's works in the aspect of the literary tradition. The gesture being one of the important elements of artistic line of a literary work is confirmed to functionalize both as the direct citation and the mediated reminiscence.
Проблема жестово-пластического наполнения художественного произведения в отечественном и зарубежном литературоведении по-прежнему крайне мало исследована [1]. Вместе с тем осмысление системы жестов героев приобретает особое значение в связи с рассмотрением вопроса о литературной традиции.
Ю. Н. Тынянов в работе «Достоевский и Гоголь (к теории пародии)» [2] отмечал: «Когда говорят о "литературной традиции" или «"преемственности", обычно представляют некоторую прямую линию, соединяющую младшего представителя известной литературной ветви со старшим.
© Постнова Д. В., 2008
