CC BY
91
Онтология и теория познания Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2012, № 1 (3), с. 55-63
УДК 165
ДУХОВНОСТЬ, ЭКОНОМИЗМ И ТЕХНОЛОГИЯ: ДРАМА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
© 2012 г. В.А. Кутырев
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
kut.va@mail.ru
Поступила в редакцию 30.04.2012
Рассматривается взаимодействие «трех китов» современной социальной жизни: духовности (в институциализированной форме - культуры), экономики и технологии. В наше время оно развертывается через умаление культуры, расцвет экономизма, а в перспективе как замена обоих технологией. Универсализация технологизма - сущность глобализации. Обсуждается его влияние на судьбу социального и идентичность человека как родового существа.
Ключевые слова: духовность, экономизм, технология, служение, культура, идентичность, постчеловек, зомби.
Благотворный взгляд на вещи задается переживанием заботы о них. Она ведет мысль в нужном направлении, не позволяя отвлекаться на все, что вокруг или приходит в праздную теоретическую голову. Жизненный мир человека стоит на трех китах: духе (культуре), экономике (хозяйстве) и способах получения средств существования (технике). Вопрос об их состоянии должен быть постоянно в центре внимания философии, особенно социального познания. От того, как они себя чувствуют и взаимодействуют друг с другом, зависят как текущая жизнь человека, так и его перспективы.
Духовность
В отношении духовности ключевой проблемой становится ее утрата, бездуховный способ существования людей. Не просто на уровне индивида, личности, а как социальное явление, как критическое для судьбы человечества развитие современной цивилизации. Отсюда все дискуссии и тревоги. Только имея в виду эту драматическую борьбу вокруг духовности, стоит обсуждать и корректировать общие представления об ее природе, видах, истории.
«Умъ м., - определял В. Даль, - общее название познавательной и заключительной способности человека, способности мыслить; это одна половина духа его, а другая нравъ, нравственность, хотенье, любовь, страсти...» [1, с. 494]. Как видим, в эпоху модерна духовное отношение к миру включало в себя ум, нравственность и чувство - то, что в философии
называется идеальным и противополагается материальному. Определение В. Даля ценно четким разграничением Ума, рациональности, с одной стороны, и нравов, чувств - с другой. Говоря категориально, разграничением познавательного и этико-эстетического отношения к миру. С ним совпадает трактовка Духа В. Соловьевым как единства Истины, Добра, Красоты. Не случаен также его призыв к всеединству, ибо он увидел перерастание различий между ними в их опасный отрыв друг от друга. Несмотря на эти призывы, в ХХ веке распад Духа усилился. К нему привела экспансия знательности, информационности, вытесняющая и подавляющая «вторую половину» Целого. И сейчас, когда сожалеют об утрате духовности, фактически имеется в виду продолжение этого процесса. Ум, знания, наука не умаляются. Страдают Добро и Красота, мораль и эстетика. Бездуховный человек, бездушное общество не означают роста глупости людей или того, что «всё плохо». Напротив, люди становятся более деловыми и интеллектуальными (по крайней мере, пока). Живут богаче, комфортнее. Но механичнее, теряя способность к сопереживанию и любви; становятся более функциональными, но отчужденными, анестезированными, теряющими чувство жизни; вялыми и роботообразными. Undead (немертвые) - понятие, не случайно появившееся в литературе на Западе. В таком контексте под духовностью понимается не вся идеальная сторона человеческого бытия, а его «вторая половина», или, может быть точнее, «две трети». Деградация Духа, отмирание его
нерационального, неинформационного состояния - вот Zeitgeist, дух постмодернистского времени.
Обездуш(х)ивание мира коррелятивно его обескультуриванию. По содержанию это один и тот же процесс. До второй половины ХХ века в культуру как нечто очевидное включалась наука. Однако ее развитие привело к ее обособлению. Теперь говорят о культуре и науке, культуре и цивилизации как самостоятельных формах жизнедеятельности. Культура - то, что «остается» после выделения из нее науки и техники (цивилизации). Так же с Духом, духовным отношением к миру. Это то, что осталось от прежнего Целого, что не захвачено рациональностью и технологией. Поскольку понятия культуры и духовности обуславливают друг друга, утрата духовности есть утрата культуры, ее превращение в цивилизацию. И наоборот, утрата культуры есть утрата духовности, ее превращение в расчет и информацию. Разница между ними в том, что культура представляет собой некое институциональное состояние духа, а дух - это непосредственное содержание, сердце и кровь культуры. При философском рассмотрении проблем целесообразнее иметь дело с живым началом.
Уяснение, что потеря духовности тождественна безнравственности и бесчувственности жизни, утрате в отношениях между людьми добра и красоты снимает налет консервативного сентиментализма с оценки складывающейся ситуации. Ведь многие как бы готовы жить без духа и без культуры, считая их архаикой, - «в цивилизации», но не отдают отчета, что это жизнь без совести и любви. К ней они «не готовы». Стремящиеся к полной победе науки и цивилизации забывают, что в таком обществе нельзя апеллировать к чести, долгу, благородству, другим лучшим качествам личности, а когда это делают (не выразив в долларах как моральный ущерб), то в силу инерции, предрассудков, и что жить бездуховно - значит жить бессмысленно. Собственно, это и есть «конец истории», принимать который они пока не хотели бы.
Какую роль духовность играет в развитии человечества как фактор социальности?
Практика и теоретический контекст употребления этого понятия подсказывают, что ее социальным ядром является выход отдельного человека за пределы индивидуальной жизни, ориентация на общее благо. Это альтруизм, принцип служения, дара, противостоящие эгоизму, принципу полезности и эквивалентного обмена. «В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека. Один - духовный, ищущий
блага себе только такого, которое бы было благо и других людей, и другой - животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира» [2, с. 53]. Духовность, особенно в своей моральной ипостаси, подчиняет интересы личности интересам общества, судьбу отдельного индивида потребностям сохранения человека как родового существа. Через нее выражается совместность бытия людей, право на существование в этом мире Другого. «Быть, - считал М.М. Бахтин, - значит общаться. Абсолютная смерть /небытие/ есть неуслышанность, непризнан-ность, невспомянутость. Быть - значит быть для другого и через него для себя» [3, с. 344]. Принцип служения пронизывает, держит на себе содержательные проявления духовности: любовь, дружбу, верность, патриотизм и т.п. Все они, как следование любым идеалам, предполагают альтруистичность поведения, способность к самопожертвованию. Это «моральная моральность», о которой писал И. Кант, обосновывая ригористическую концепцию нравственности. Когда ее критикуют за утопизм и отрыв от реальной жизни, то забывают, что, хотя в ней отражен один аспект существования, в чистом виде данный подход действительно односторонен, - без него прожить нельзя. Человек не может быть только эгоистом, если, конечно, он сохраняет в себе противоречие («два человека»), то есть является личностью.
Наиболее ярко принцип служения воплощается в религии. Церковь не случайно настаивает, что духовны лишь верующие в Бога и что безрелигиозный человек не может быть ни нравственным, ни любящим. В России в настоящее время существование духовности прямо обуславливается возрождением религии. Атеисты возражают, указывая, что среди них было и есть немало людей, готовых к служению и самопожертвованию, что эти свойства присущи человеческой природе. Забота о потомстве, защита сородичей - врожденные качества, инстинкт человека (находят «ген альтруизма»). Если брать общественные отношения, то «сам погибай, а товарища выручай», «раньше думай о Родине, а потом о себе» - принципы, исповедовавшиеся в светской культуре. Было бы неправдой сказать, что им никогда не следовали. Отдавали жизнь и за более абстрактные, не освященные религией идеи. И все же в ней норма самоотречения и жертвенности провозглашается наиболее жестким образом. Это ее фундамент, самый глубокий корень духовности.
Светская культура, научный (не христианский) социализм, другие формы безрелигиозно-
го служения требуют подчинения личности обществу, человека как индивида человеку как родовому существу. Религия же предполагает подчинение чему-то высшему и родового человека, т.е. всего человечества. Она выносит вертикаль служения за границы частных, непосредственных отношений между людьми. Как известно, всякая замкнутая на себя данность в конце концов умирает. Поэтому на стадии роста человек особенно нуждался в том, чтобы чувствовать себя в составе более общей и мощной целостности, которую и олицетворяет Бог. Бог -существо, которое надо любить и прославлять за дар бытия как таковой. Молитва - это благодарность Богу. Святые - его Угодники. Они мученики за веру, многие пожертвовали за нее жизнью, пантеон святых и героев состоит из тех и только тех, кто жил не ради себя, а совершил подвиг во имя Бога, своего народа, государства. «Никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя... Живем или умираем, - всегда Господни» [4, с. 7-8]. Сын Божий Христос принял смерть «за всех», искупая вину родового человека. Бог и духовность связаны так тесно, что в истории философии возникло специфическое «нравственное» доказательство бытия Бога, в котором утверждается, что Бог есть необходимый постулат существования человеческого духа (в терминологии И. Канта - практического разума). С другой стороны, если человеческий дух существует, значит, Бог есть.
Выходить за пределы собственных интересов, поступать ради другого - минимальное требование религиозности, совпадающее с моралью. Веды повествуют: «Был некогда спор между богами и демонами. И демоны сказали: кому нам отдать наши жертвоприношения? Они положили все приношения себе в рот. Боги же каждый положили приношения друг другу в рот. И тогда Праджапати - изначальный дух, предался богам». Итак, Высший Дух вселился в Бога. Закон служения, подобно Карме, Судьбе, Дао превосходит конкретных богов, когда их было много. В монотеистических религиях Бог становится живым воплощением некой сущности, которую любят, почитают, ради которой живут и жертвуют собой. Ему служат, Его славят, древние пели гимны богам, а не просили об удачной сделке или повышении оклада. В пределе, религия требует умаления человеческого «Я», эгоизма, «гордости» вплоть до деиндивидуализации и деперсонализации. Слияния с Целым до исчезновения в нем. Нирвана, уход в «коллективное бессознательное», полная потеря своего «Я» является крайней формой альтруизма. Это самопожертвование, доведенное до ло-
гического конца, - и, как все доведенное до логического конца, оно становится злом, изуверством, формой ухода из жизни, что нередко случается в так называемых тоталитарных сектах. «В жизни» верующий решает житейские задачи, но подчиняет их стоящей над ней трансцендентной сверхъестественной силе. Тянется вверх, к Imagination, воображаемому состоянию. Возникает материально-идеальный, рационально-эмоциональный континуум, который все время напряжен. Это человеческая Душа как драма существования личности. Или Личность как человек духовный. У светской личности души, в строгом смысле слова, нет; вместо нее психика, но она также континуальна и напряжена. Несмотря на то, что этот континуум имеет другую, более «сплющенную» конфигурацию напряжения, до тех пор, пока сохраняется противоречие самости и служения, оно делает человека одухотворенным и живым.
И вот в конце XIX века, как объявил Ф. Ницше, «Бог умер». Скажем мягче - «умирает» (принципиально свершившееся событие реально растянуто во времени). Но тем самым отмирают глубинные основания нравственности, ее сплетенные с религией корни. Она вырождается в «этику» (бизнеса, управления, науки и т.д. как набор правил соблюдения правил игры) и в конце концов вытесняется правом. Возникает гражданское общество и правовое государство. Отмирают высшие, слитые с верой эстетические переживания. Образное психологическое искусство превращается в абстрактное и в конце концов вытесняется «игрой ума», прикладной науко-техникой. Формируется обезбоженная техногенная цивилизация. Право и технология, в отличие от нравственного и эстетического отношения к миру, опираются на рациональность, разум, который раз/б/пухая, постепенно подавляет прежние многообразные формы целостной духовной жизни. Первый кит, не выдержав изменившейся среды обитания, выбрасывается на берег.
Но почему и как умер Бог?
Экономизм
Наиболее основательный ответ на этот вопрос был дан в работах М. Вебера. «Люди, преисполненные “капиталистического духа”, теперь если не враждебны, то совершенно безразличны по отношению к церкви. Благочестивая скука рая не прельщает столь деятельные натуры, а религия представляется им лишь средством отвлечь людей от трудовой деятельности в этом мире» [5, с. 94]. А само «развитие “капи-
талистического духа” может быть легче всего понято в рамках общего развития рационализма и должно быть выведено из его принципиального подхода к последним вопросам бытия» [5, с. 94]. Вера в бога истощалась и рационализировалась одновременно с распространением рыночных буржуазно-индивидуалистических отношений. В протестантской религиозности, с ее упором на спасение через собственный успех, она вступает в столкновение со служением другому, этой сущностью духовного отношения к миру. Протестант, буржуазный человек живет ради дела, «служит» себе, в лучшем случае своей семье, утешаясь, что тем самым служит Богу или, для атеистов, обществу. (Общее благо образуется за спиной действующих себе на пользу индивидов.) Традиции, привычки, ритуалы, идеи и ценности, не сопрягающиеся с выгодой и эффективностью, теряют свое значение. Осмелимся вспомнить другого великого аналитика капиталистического образа жизни. «Буржуазия повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его “естественным повелителям”, и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного “чистогана”. Меновой стоимостью стало все: личное достоинство человека, профессионализм врача, юриста, вдохновение поэта, человека науки и т.д. и т.п. Даже семейные отношения сведены к “чисто денежным отношениям”». [6, а 426].
Идейно-политически отказ от принципа служения выражается в идеале свободной личности и либерализме, юридически - в концепциях правового государства, социально - в формировании открытого гражданского общества. Традиционные «тоталитарные» общества были закрытыми, и закрыты они обычаями, верованиями, моралью, почитанием авторитета, любовью или страхом, прочими неоправданными перед лицом разума предрассудками. Для них характерно ценностно-рациональное регулирование отношений. Обобщенно говоря, они регулировались, были «закрыты» духовностью, культурой. Открытое общество от этих пут освобождается, в нем разрешено все, что не запрещено законом, который все формализует и кодифицирует. Опираясь на целерациональное, социотехническое регулирование и бюрократию, оно становится «системой всеобщей полезности» - цивилизацией.
Несмотря на яркое, впечатляющее описание К. Марксом проникновения рынка во все поры
жизни, для того времени его можно считать художественным преувеличением, что особенно заметно при сравнении с нынешней ситуацией. Вначале рынок «сосуществовал» с культурой, экономика была ядром, системообразующим фактором общества, главным, но не единственным. Это была общественно-экономическая формация. Марксисты открещивались от трактовки своего учения в духе экономического детерминизма, настаивая на воздействии на экономику «надстройки», других сфер общественной жизни, подчеркивая, что они развиваются по собственным законам. Капитализм XIX века не был и всемирным явлением, хотя влиял на страны Азии и Африки, а после революции в России на социалистически ориентированные «тоталитарные» общества. Зато сейчас марксистская теория приоритетности экономики в системе общества под крики об ее крахе торжествует как никогда.
Новый этап в развитии капиталистических отношений наступил после распада закрытых «социалистических» обществ. Рынок, выгода, прибыль стали практически всеобщей формой жизни людей, поистине глобальным явлением, что позволило провозгласить открытое общество «светлым будущим всего человечества». Расчет, купля-продажа из сферы материального производства и потребления проникли в, казалось бы, несовместимые с этими подходами области жизни. В научном творчестве - интеллектуальная собственность, в искусстве — шоу-бизнес, о спорте как бескорыстном соревновании сил и умов приходится только вспоминать, в интимных отношениях продажная любовь дошла до точных прейскурантов на ее разные способы, семьи скрепляются партнерскими контрактами. Появились представители «религиозного бизнеса», торгующие богом намного результативнее, чем когда покупали индульгенции. Дискредитируются последние, остаточные формы чего-либо нетоварного, самоценного. В погоне за прибылью возбуждаются самые низменные и саморазрушительные потенции противоречивой человеческой натуры. Особенно изощренный критик и «деконструктор» культуры Ж. Деррида не хочет смириться с тем, что человек способен делать что-то бескорыстное вообще. Дар, подарок, служение, любовь -«фальшивые монеты», ибо одаряемый всегда испытывает чувство признательности в отношении дарителя, который, в свою очередь, может получить от сделанного подарка чувство удовлетворения. Выходит, что подарка в чистом виде не существует, поскольку по своей природе он не должен включаться в экономические
отношения. «Если подарок проявляется или означивается,- утверждает Ж. Деррида, - если он существует или есть в настоящее время как подарок, как то, что он есть, тогда он не есть, он аннулируется. По крайней мере, сущности подарка /его бытия или проявления, его как такового, поскольку оно имеет интенциональное значение или означивание/ достаточно, чтобы аннулировать подарок. Сущность подарка равноценна не-подарку или не-истине подарка» [7, с. 42]. Развенчать Добро - вот конечная цель постмодернистской «этики», если о таковой в этом случае можно говорить. Она отражает и усиливает процесс его размывания в реальных человеческих отношениях.
Точно никто не знает, но социологи считают, что 90% разговоров среднего американца связаны с деньгами - как их получить и на что потратить. Все другие интересы и события мира укладываются в оставшиеся 10%. Его достоинство тоже определяется экономически: «сколько этот человек стоит». Для характеристики подобного общества и содержания сознания его членов понятий рынка, капитализма недостаточно. Они слишком конкретные, отраслевые. Целесообразно признать, что к началу XXI века в наиболее развитых странах Запада сформировалось глобальное экономическое общество и соответствующий ему тип человека - Homo economicus. Экономическое общество, экономический человек - не метафоры, а наиболее адекватные теоретические понятия для выражения современных форм жизни. «Рыночное, капиталистическое» - слишком узкие, специальные, а «свободное, гражданское, открытое» -слишком идеологические характеристики такого общества. Капиталистическая общественноэкономическая формация переросла в формацию, истиной функционирования и идеологией которой является экономизм. Экономизм - это когда через призму рентабельности рассматривается практически все, что существует, и экономика из системообразующего фактора превращается в систему в целом. Экономизм - социально институциализированный эгоизм. В результате духовность вытесняется на периферию жизни, в филантропию, а от обозначающих ее слов остаются пустые оболочки. Взывать к совести - сентиментально, напоминать о долге - идеалистично, быть честным - наивно, любовь - эмоциональное рабство, патриотизм -«мы этого не понимаем» и т.п. Скоро начнут спрашивать, для чего нужны люди и в чем польза счастья. Богу в атмосфере экономизма нечем дышать, ему воздают формальные почести (и то все меньше), а фактически поклоняют-
ся сатане, дьяволу (преимущественно желтому). Сатана не требует «служения», ему угодить легче - служите себе. Образуется мир без должного, одно сущее, что означает его впадение в состояние своеобразной гуманитарной энтропии. Эгоизация и индивидуализация бытия гораздо эффективнее обезбоживают мир, нежели это делали атеисты, завзятые и сознательные борцы с религией. Они боролись с Богом на почве духовности, за другую духовность. Экономизм уничтожает саму ее почву.
Бездуховность экономического общества не отклонение или какая-то его ущербность в организации и структуре. Она вытекает из его сути как выражение преобразовательно-потребительского отношения к миру. Не уравновешенное альтруистичностью и служением, заботой о судьбе ис/по/требляемой природы перенесение этого отношения на людей делает экономику из средства развития жизни в средство ее подрыва. Экономика трансформируется в экономизм. Подобно тому, как вышедшие из-под общего управления и начавшие развиваться по собственной программе клетки живого организма приводят его к раковому заболеванию, деятельность не считающихся с судьбой целого индивидов ведет это целое к разложению. Деньги в сфере духа - расчет и логика. Всюду деньги -всюду рациональность, эквивалентность, выгода. Экономический человек становится безличным, что не означает его тупости или несостоятельности во всех отношениях. Это новый тип человека - Актор. Как деятель, интеллектуал, технократ, эффективный и энергичный делец он органичен для товарно-денежного производства. Но именно для производства. Если не сводить жизнь к производству, проблема в том, чтобы подобные качества оставались в его пределах, а в остальных сферах бытия человек мог проявлять себя как целостное духовное существо. Как более или менее совершенная Личность.
В странах «победившего экономизма» кроме абсолютных бездумных рыночников немало людей, встревоженных таким развитием событий. Достаточно вспомнить Э. Фромма. Официальный лозунг социал-демократических партий Европы: «рыночная экономика, но не рыночное общество». Они стремятся противостоять прямому переносу законов экономики на сферу искусства, образования, вообще культуры и межчеловеческих отношений. В этом глубинный смысл социального регулирования рынка как установления пределов экономизма, подчинения стремления к прибыли и потреблению более высоким целям. С точки зрения сохране-
ния духовности его можно назвать гуманитарным регулированием. Против «рыночного фундаментализма» выступил даже Дж. Сорос. Сложившееся на Западе общество, которое принято считать открытым и к достижению которого как к идеалу устремился мир, он неожиданно для своих адептов подверг резкой критике. За отсутствие в нем. духовности. И соглашается признать только «переходным» к какому-то новому, где экономика служила бы общему благу. «Переходное общество подрывает общественные ценности и ослабляет сдерживающие моральные факторы. Общественные ценности выражают заботу о других. Они подразумевают, что личность принадлежит обществу, будь то семья, племя, нация или человечество, интересы которого должны превышать интересы отдельной личности [1-В.К.]... В моей новой формулировке открытое общество не находится в оппозиции к закрытому обществу, а занимает ненадежное промежуточное положение, в котором ему угрожают со всех сторон универсальные идеи, доведенные до логического завершения, это все виды экстремизма, включая рыночный фундаментализм» [8, с. 98].
Определенные надежды в реализации своего нового идеала «смешанного общества» Дж. Сорос возлагал на Россию, для чего были исторические основания. Увы. Экономизм, контргуманистические тенденции продолжают превалировать, хотя без сопротивления им дело было бы намного хуже. Парадокс России в том, что здесь продолжают плакать по культуре и духовности, распространены упования на них при одновременном желании достичь тех же результатов, что и в странах передового экономизма. Малосовместимость этих целей - не замечается. Желание скорее «вступить в цивилизацию» подавляет как традицию критического отношения к экономизму в русской дореволюционной общественной мысли, так и опыт попыток, пусть незавершившихся и неудачных, его преодоления в социалистическую эпоху. Но, не отдавая отчета в противоречии между духовностью и экономизмом, трудно избежать тупиковой, как признает большинство ответственных мыслителей, перспективы этой современной цивилизации.
Технология
По большому счету дальнейшее существование культуры, духовности и человека в качестве личности мыслимо только при переходе к иному, не рыночно-индивидуалистическому типу общественного развития. При условии
преодоления экономизма как принципа жизни. Несогласие с экономизмом, а часто его категорическое отрицание зародилось вместе с ним. Если вынести за скобки первобытный коммунизм, античные, раннехристианские или средневековые формы общественной жизни, то прежде всего в теориях утопического социализма. Переход капитализма в промышленную стадию вывел на сцену практическое социалистическое движение, которое с тех пор стало своеобразным двойником частнособственнических отношений. В первой половине XX века оно, как известно, реализовалось в виде особой хозяйственной системы и социально-политического устройства. Предполагалось, что в дальнейшем социализм преобразуется в коммунизм и тогда человечество окончательно освободится от расчета и корыстных интересов, вызываемых борьбой за долю произведенного продукта. Возможность бесплатно, «по потребности» иметь от общества все, что нужно для обеспеченной и культурной жизни, изменит характер людей. Избавление от постоянных опасений за социальную судьбу оздоровит их психику, откроет перспективу радостного бытия и свободного духовного роста. Человек в основном посвятит себя высоким интересам, среди которых самыми привлекательными станут творчество и забота о других людях. Он сохранит индивидуальность, но это будет индивидуальность не эгоиста, а всесторонне развитой совершенной личности.
Поражение «реального социализма» в хозяйственном соревновании с экономизмом, за которым последовал социально-политический распад, как бы вновь превратил его в утопию. Рынок, товарно-денежные отношения и либерализм стали представляться единственно «правильным» путем прогресса. Говорить о преодолении экономизма в таких условиях - значит бросать вызов объективному ходу вещей. Однако, как ни странно, по мере того как индустриальное общество перерастало в постиндустриальное, идея исчерпания буржуазно-рыночных отношений опять стала давать о себе знать. Высказываются эти соображения на Западе людьми, не связанными с социалистической ориентацией. В конце XX века появилась целая серия работ, где в разных вариантах (постбуржуаз-ном, посткапиталистическом, пострыночном, постпотребительском) прокламируется конец экономического общества. По мере нарастания кризисных тенденций в экономике начала XXI века тема возможного конца капитализма стала обсуждаться в политическом ракурсе. Появилось понятие «когнитивного капитализма», но,
когда раскрывают его суть, видно, что это общество, основанное не столько на частной собственности и конкуренции, сколько на новых технологиях и коммуникации.
Ведущим постулатом в отрицании экономизма является мысль, что в постиндустриальном мире в сфере высоких информационных технологий его принципы перестают быть эффективными. Производство так усложняется, что требует не конкуренции, а планирования вплоть до логистики, обладание собственностью становится юридической фикцией, богатство - записью в банке, прибыль получается не за счет эксплуатации, а за счет развития творческих способностей работника и т.д. Многие привычные условия функционирования капитала становятся ненужными, бессмысленными. Возникает своеобразная техно- и номократиче-ская система, в которой главную роль играют интеллект и образование. В России из-за продолжающейся либеральной приватизации идеи постиндустриального становления ноосферы (так принято в нашей литературе называть техносферу) с проблемой преодоления экономизма не связываются. Их продолжают обсуждать в основном внутри социалистического движения. Но характерно, что в трактовке самого социализма усиливаются техницистские мотивы. Его опирают на ту же базу научно-технического обобществления собственности и вызываемой им необходимости глобального регулирования, хотя в последнее время публикуются исследования, где предприняты попытки сопряжения защиты марксистской методологической традиции с новейшими тенденциями постэкономиче-ского развития [9].
Итак, является ли постиндустриальное общество в то же время постэкономическим? Если оно постэкономическое, то означает ли его «после» преодоление кризиса культуры, духовности и человека, к которому привела экспансия экономизма?
К сожалению, больше нет, чем да. Глобальное информационное общество, приглушая мотивы индивидуализма и эгоизма своих членов, приостанавливая их атомизацию, делает это не через культуру и духовность, а технологически. Человек-актор дрейфует не в сторону личности, а в сторону превращения в «человеческий фактор», в агента Сетей. Его индивидуализм смягчается не сближением и сотрудничеством с другими людьми, а повышением зависимости от законов социотехнической деятельности, отчуждение преодолевается не стремлением к общению, а ростом количества формальных коммуникационных контактов, то есть, в сущ-
ности, не преодолевается. Вместо отходящих на второй план материальных интересов развивается не доброта и любовь к ближнему, а погоня за информацией и престижный интеллектуализм. Если экономический человек находится в зависимости от потребностей общественного производства и из цели экономики превращается в ее средство, то в постиндустриализме общественное производство начинает определяться законами эволюции одной из своих частей -технологии, Hi-tech и Hi-hume. И человек, и производство - «предлог для прогресса». В ближайшей перспективе возможно образование интеллектуально-технологических систем, которые непосредственно, без финансовых расчетов будут объединять субъектов хозяйства в некую общую транснациональную систему. «Через искусственный спутник Земли центральный компьютер конкретного предприятия включен в глобальную коммуникационную сеть, по которой получает руководящие программы и может связываться с локальными сетями субподрядчика» [10, с. 61]. Для реализации подобных проектов создан мировой консорциум. Пока у него есть оппоненты, опасающиеся, что отказ от конкуренции и других принципов экономизма не ускорит, а замедлит темпы внедрения новых технологий, которые в этой системе хозяйствования становятся абсолютной ценностью. Проектировщики «глобального производства» заверяют, что нет, при условии, если им будут управлять соответствующие по характеру и квалификации люди. И конечно (об этом говорится уже открыто), мировое правительство, которому должны быть подчинены национальные государства, вернее, как таковые они исчезнут, а с ними разнообразие этносов, языков, культур, религий. Глобальная социальная энтропия.
Для функционирования таких систем нужен не экономический, а «технологический человек», поведение которого регулируется не культурой, а гуманитарными технологиями, наблюдением и манипуляцией. Если нет всевидящего Бога на небе и в душе в виде долга, совести, честности и ответственности - надо ставить камеры слежения. Везде и ставят, забыв про пресловутые права человека и прайвеси. Идеологи либерализма, защитники свобод, перед фактом прямой реализации оруэлловской антиутопии, казалось бы, должны биться головой об стены и рвать не себе волосы, но они на это практически не обращают внимания. Они были «заточены» под борьбу с внутренними, духовными ограничителями и регуляторами социальных отношений, потому внешние, технические,
не видят. Либералы становятся технократами, социал-демократы техносоциалистами. Тех-но(пост)человек возникает, все больше и лучше укладываясь в своих проявлениях в оператора в производстве и носителя сначала магнитной карточки, потом чипа в быту, которые от его имени представительствует в контактах с остальным миром. Спрос на иные, «духовнодушевные», формы самовыражения, если остается, то преимущественно в маргинальных сферах жизни.
Ограничение индивидуализма, преодоление стихийности общественных связей, их планирование на первый взгляд кажется неким торжеством коммунитаризма, социализма и даже соборности в их старом споре с экономизмом, справедливостью (каждому свое) и либерализмом. Однако это «технический коммунита-ризм». В нем отсутствует неотъемлемое от гуманистического идеала живое общение, социальная солидарность и братство, нет духовного и личностного начала. Упование на преодоление экономизма через технологизацию непременно приводит к выводу о замене социальных отношений чем-то другим. Что это будет за «общество как техническая лаборатория»? Как и кто в нем будет жить? Акторы превращаются в агентов, которые по характеру своей деятельности являются, в сущности, зомби, сначала слабые, «мыслящие», а потом и сильные, программируемые - киборги. Социальные взаимодействия редуцируются, обесчеловечиваясь, до коннекционизма и коммуникаций. Такого рода систему отношений предвидел еще Ф.М. Достоевский. «Выше всего ценя разум, науку, реализм, он [речь шла о В.Г. Белинском. — В.К.] в то же время понимал глубже всех, что один разум, наука и реализм, могут создать лишь муравейник, а не социальную гармонию, в которой можно было бы ужиться человеку» [11, с. 40-41].
Как всякий гений, Ф.М. Достоевский мыслил радикально. Его знаменитое высказывание «если Бога нет, то все позволено» кажется крайностью - ведь жили и продолжаем жить без Бога, да и боги на Земле разные, но теперь его суть видится в новом свете. Наше рассуждение привело к заключению, что, кроме гармонизации социального общежития, вера в Бога является базовым условием существования культуры и духовности. «Смирись, гордый человек», - призывал Ф.М. Достоевский. Прогрессистское сознание воспринимает это как умаление людей, их сил и возможностей. Кризис, перерастающий в антропологическую катастрофу, которую переживает «гордое» человечество, показывает,
что продолжение его существования предполагает необходимость признания или постулирования сил, которые выше нас, и подчинения им независимо от того, являются они фактическими или возможными. Сил требовательных, но благодетельных. Они создают противовес его замкнутости на себя. «Нас спасет только Бог», -скажет позже М. Xайдеггер. Выходит, что в современной ситуации для сохранения человека надеяться надо на воскресение умершего Бога. Однажды люди его убили, но Он воскрес. Случится ли чудо еще раз и воскресший Бог нас спасет?
* * *
Глубинная связь образно-нравственного отношения к миру с верой в трансцендентное, с религией кажется вполне убедительной, а вывод о необходимости воскре/с/шения Бога вполне логичным и эффектным. Но на восприятие практического атеиста, к каковым относит себя автор данной статьи, он риторический. И из-за истощения у нас веры и любви - грустный. При каких условиях чудо сохранения человека, его спасения от агрессии кита-мутанта в виде виртуа-лизма и трансгуманизма возможно на самом деле? Сомнения остаются. Пока оно не произошло, в сложившихся обстоятельствах надо культивировать одно: «На Бога надейся, а сам не плошай». Нужно противиться проникновению не только экономизма, но и технологизации в сферы бытия, которые по своей природе являются спонтанными, живыми и естественными. Как в личных отношениях, так и в социуме. Лозунг «рыночной должна быть экономика, а не общество» важно дополнить: «технологическим
должно быть производство, а не жизнь». Эти подходы не совместимы с продолжением оргии потребительства, которой предается богатая часть человечества и без(д)умной, поистине сорвавшейся с цепи производственной эксплуатации среды собственного обитания, с безответственным, в конечном счете, самоубийственным техноманипулированием своим телом и психикой. Нужно соблюдение экологических табу, запретов в отношении природы и охрана констант наследственной идентичности человека. Они - новые Заповеди Устойчивости общества и нашего выживания в нем. Их описанию, объяснению, обоснованию посвящена огромная литература, все их примерно знают, хотя, под давлением инновационной истерии, стараются забыть. Нам не хватает не знания, а воли к их выполнению. Не хватает не информации, не богатства, а способности к бытию как недеянию и внутреннему совершенствованию, прежде всего к обуз-
данию гонки постчеловеческих технологий, в конце концов, к мудрости. Нужна «Философия сопротивления». Человечеству ее, быть может, придется выстрадать. Выстрадать через катастрофы, трудно, тяжело, «на грани». Но так, может быть, продлимся.
Список литературы
1. Даль В.И. Толковый словарь живаго великорусского языка. СПб, 1996. Т.4. С.494.
2. Толстой Л.Н. Воскресение. Полн. собр. соч. Т. 13,С. 53.
3. Бахтин М.М. 1961 год. Заметки. Собр. соч. в 7 томах. Т 5. М., Институт мировой литературы им. Горького РАН, 1998. С. 344.
4. Послание к Римлянам. 14: 7-8.
5. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М., 1990. С. 94.
6. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 426.
7. Derrida J. La fausse monnaie. Paris, Galiles, 1998. P. 42.
8. Сорос Дж. Кризис мирового капитализма / Открытое общество в опасности / М., 1999. С. 98.
9. См., например: Трансформация современной цивилизации: постиндустриальное и постэкономиче-ское общества /Круглый стол // Вопросы философии. 2000, № 1.
10. Рувинова Э. Управление производством XXI века. Фантастика и реальность // Электроника. /наука, технология, бизнес/. 2006. № 6. С. 61.
11. Достоевский Ф.М. Дневник писателя. М., 1989. С. 40-41.
SPIRITUALITY, ECONOMISM AND TECHNOLOGY: THE DRAMA OF INTERACTION
V.A. Kutyrev
We consider the interaction of «3 pillars» of modem social life: spirituality (in the institutionalized form of culture), economics and technology. In our times, it is exhibited through the impairment of culture and the flowering of economism, with the prospect of replacement of both of the former components with technology in the future. The universalization of technologism is the essence of globalization. We discuss its impact on the destiny of the social and on the identity of humans as a species.
Keywords: spirituality, economism, technology, service, culture, identity, posthuman, zombie.
