CC BY
16УГОЛОВНО-ИСПОЛНИТЕЛЬНАЯ СИСТЕМА
В КУЛЬ ТУРЕ И ИСКУССТВЕ
The Penal System in the culture and art
УДК 821.161.1
О. А. Реймер
ДРАМА СОЗНАНИЯ, ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЫМЫСЕЛ
ИЛИ ПРЕДЧУВСТВИЕ КА ТАСТРОФЫ (СОТРУДНИКИ НКВД В ЛИТЕРА ТУРЕ ХХ ВЕКА) ?
O. A. Reymer
CONSCIOUSNESS DRAMA, LITERARY FICTION OR ACCIDENT PRESENTIMENT (STAFF OF PEOPLE'S COMMISSARIAT FOR INTERNAL AFFAIRS IN XX CENTURY LITERATURE) ?
Статья посвящена некоторым вопросам изображения деятельности системы ГУЛАГ и сотрудников НКВД в русской литературе 1930-х годов. На материале творчества М. Пришвина (роман «Осударева дорога», дневниковая проза) и историко-литературного контекста эпохи (А. Платонов, Н. Погодин) раскрывается неоднозначность и драматизм социальной реальности эпохи становления советского государства и судьбы личности в ней.
Article is devoted to some questions of the image of activity of system GULAG and the staff of People's Commissariat for Internal Affairs in Russian literature of the 1930th years. On a material of creativity of M. Prishvin (the novel «Osudareva road», the diary prose) and a historical-literary context of an era (A. Platonov, N. Pogodin) reveals ambiguity and dramatic nature of social reality of an era offormation of the Soviet state and destiny of the personality in it.
Ключевые слова: НКВД, ГУЛАГ, М. Пришвин, А. Платонов, Н. Погодин, Беломоро-Балтийский канал, соцреализм.
Key words: People's Commissariat for Internal Affairs, GULAG, M. Prishvin, A. Platonov, N. Pogodin, Belomoro-Baltiysky channel, socialist realism.
По сложившейся социальной ситуации история системы НКВД на долгий период времени совпала и даже стала проекцией исторического развития тоталитарного общественного устройства России, связанного с культом личности Сталина.
Отношение к сотрудникам системы всегда было неоднозначным в силу разных обстоятельств. Сегодня требуется сформировать объективную точку зрения, без «перегибов» в ту или другую сторону. Сотрудники НКВД долгое время были и действующими персонажами «героических мифов» ХХ столетия, и героями утопий и антиутопий, и своеобразными изгоями как в оценке литературной критики, так и в общественном сознании.
Пытаясь передать чисто внешние, формальные моменты в героях своих произведений, многие литераторы (даже узко социологизированных, компромиссных взглядов) впадали в крайность и уходили от истинной сути в их изображении, часто не учитывая то, что сотрудники не всегда являлись палачами, вернее, «палачами поневоле», что для многих из них служба в системе оборачивалась сломанным характером, жизнью, судьбой, драмой земного существования. Слепая вера в торжество высшей идеи часто
приводила к ортодоксальным перегибам, и они сами оказывались в самом горниле социальной (советской) мясорубки.
Негативная оценка деятельности сотрудников системы исполнения наказаний формировалась без учёта атмосферы страха, в которой находилась целая нация, народ. Тем самым в обществе на долгие годы утвердилось мнение о сотрудниках лишь как о карающей силе, хотя впоследствии молва превратила их в «легион хамов». Сегодня ситуация сохраняется, но с поправкой на то, что авторитет сотрудников и самой системы значительно снизился, опять же в силу объективных закономерностей (смена государственной системы, появление новых институтов государственной власти, провозглашение гласности, неустойчивость законотворческой базы, приток случайных людей в систему и др.). Трудно определить, к какой категории следует относить их - «палачи» или «жертвы», и где граница между литературным вымыслом и реальными прототипами? Столь разное толкование должно заставить задуматься и подвести к переосмыслению многих фактов в деятельности сотрудников системы исполнения наказаний, в том числе и их литературных образов.
В соответствии с основной доктриной соцреализма литература является прямым отражением действительности. Литературный процесс 1930-х годов показывает, что это время социального хаоса и душевных тревог, время диалога утопического и антиутопического сознаний. Социально-историческая ситуация тех лет складывалась из насильственной коллективизации, первых пятилеток, из голода и массовых репрессий. На эти годы приходится и кульминация превращения человека в «винтик», в ЗК, в «каналоармейца» посредством «перековки» в атмосфере страха. Именно в эти годы, накануне первого съезда Союза писателей, от каждого требовалось принять решение -какой путь выбрать.
Страшные, предельно откровенные в своей оценке мысли возникают в дневниках Пришвина: «.. .наша Россия - тюремная камера»1. Воспринимать это заявление следует не как политический лозунг, а как сформировавшуюся в мироощущении автора характеристику той эпохи. Размышляя о катастрофичности своего времени, М. М. Пришвин с надеждой смотрит в будущее, сохраняет веру в смену исторических вех, поэтому столь закономерно обращение к народной мудрости, глубоко оптимистичное по своей сути, проходящее лейтмотивом по всему творчеству писателя: «."Помирать собирайся, а рожь сей", - мудрейшее правило русского народа, забытое интеллигенцией, оно составляет поле для жизни, узаконивает "злобу дня" и вообще даёт возможность людям жить. Иначе как бы нам теперь жить, в наше время, когда наше правительство окопалось на войну со всем миром и непременно всё должно кончиться катастрофой» . Предчувствие, возникшее в самом начале пути, не даёт покоя писателю в течение всей долгой жизни.
Некоторые тенденции русской литературы ХХ в., направленные на поиск своего «русла», нашли отражение и в повести А. Платонова «Котлован» (1931).
1 Пришвин М. М. Дневник 1919-1921 гг. - М., 1995. - С. 206.
2 Пришвин М. М. Дневник 1919-1921 гг. - С. 265.
Действие разворачивается на строительстве «общепролетарского дома», ставшего символом коллективистского бытия и пролетарского рая. Сюжет повести включает несколько уровней, но самым значимым является философский, связанный с осмыслением утопии построения пролетарского государства насильственным путём. Жертвоприношение - великий грех, поэтому автор не приемлет эту способность «активистов», направленную на уничтожение нации. Кульминацией повести является вторая часть, где появляется образ человека-зверя (медведь-молотобоец), знаменующий драму инволюции и возмездия за насилие над личностью. Одной из составляющих сюжета является диалог утопий: беспамятной (копатели, строящие будто бы сверхбашню) и гуманной (Вощев - добровольный собиратель памяти, чтобы «воскресить» ликвидированных), восходящей к идее Н. Федорова.
«Общепролетарский дом» в повести и новая система мыслится как райское счастье, где все будут только отдыхать, где будет вечный покой. А. Платонов показывает формирование счастья, которое сопряжено с тотальной реконструкцией жизни (разрушение духовно-родовых связей, отказ от религии и этики). Герои А. Платонова проходят через ряд «подмен»: вместо семейных отношений им навязывается коллективное товарищество, христианство заменяется религией коммунистической морали, привычные, устоявшиеся человеческие отношения - революционной этикой, но, главное, формируется тип сознания - утопическое. А. Платонов показывает, что такое внедрение государственной утопии разрушает саму личность, и все участники этого процесса становятся жертвами, так как носитель революционного сознания - это человек, разрушающийся изнутри. Человек советской эпохи осознаёт себя человеком государственным, а это и есть первый признак унификации сознания. Возникает мысль о неизбежности культурного распада нации, о национальном вырождении как результате расщепления духовности.
Тема повести, как и в «Осударевой дороге», на первый взгляд кажется типичной для современной писателям литературы: строительство ведётся ударными темпами, народ семимильными шагами стремится «к светлому будущему». Но в действительности всё обстоит гораздо драматичней, так как строители, несмотря на насильственное умервщление в них духовно-родовых связей с внешним миром, всё-таки тоскуют по утраченным семьям, по далёкому, но своему «дому». Память об этом своём «доме» живёт в сердцах и сохраняет элементы человечности, хотя их деяния давно служат не во благо, так как бездуховное существо утрачивает чувство гармонии с миром. Философский подтекст повести включает и этот антигуманный смысл, распространяющийся и на природу, и на человека. Об этом в прозе А. Платонова и М. Пришвина чаще всего напоминают дети, которым присущ более открытый, а, следовательно, и человечный взгляд на мир.
Одним из главных событий первой пятилетки стало строительство Беломоро-Балтийского водного пути, вызвавшее не только отклик у политиков и историков, но и ставшее темой многих литературных обозрений, очерков, романов и т. д. Следуя партийной установке, подчёркивая её значимость и оправдывая затраченные средства и человеческие усилия, группа писателей во
главе с М. Горьким в 1934 г. выпустила в свет книгу «Беломоро-Балтийский канал им. Сталина», которая впоследствии была уничтожена и изъята из всех библиотек из-за того, что многие авторы были репрессированы.
Строительство Беломоро-Балтийского канала в угоду советской идеологии расценивалось авторами как «одна из наиболее блестящих побед коллективно организованной энергии людей над стихиями природы севера»1. Одновременно «это отлично удавшийся опыт массового превращения бывших врагов пролетариата-диктатора <...> в квалифицированных сотрудников рабочего класса» . «Правда социализма», о которой идёт речь, связана с «перековкой» людей, которую «впервые применили так смело, в таком широком объёме» . В книге отдельной главой выделена проблема «страны и её врагов», где без всяких эвфемизмов рассказывается о системе их уничтожения, но без указания на то, кто же реально относится к этой категории: «Мы истребляем только самых упорных и несгибаемых врагов»4. С современной точки зрения, саркастически звучит мысль: «Досрочно освобождённый имеет право проживать во всех городах СССР»5. Ни для кого не секрет, что после освобождения бывшие ЗК надолго поражались в правах и не имели возможности проживать в политических и культурных центрах: «Отъезжающие стараются не забыть о времени "заключения"»6. Да и как же можно забыть, если каждый старается напомнить? В целом, коллектив писателей приходит к единому мнению, что Беломорстрой - это невероятная для всех «удача»7.
Интересен сам факт посещения М. М. Пришвиным строительства Беломоро-Балтийского канала. Дело в том, что он поехал туда не с группой писателей, а индивидуально. Результатом поездки стал очерк для «коллективной» книги, который был отвергнут редакцией по неизвестным, но вполне понятным причинам. Он был опубликован позднее в сборнике «Отцы и дети» (1937 г.). Очевидно, что писатель не мог заставить себя прославлять происходящее.
Авторы «коллективной» книги о Беломорканале особое внимание уделяют уголовникам как наиболее поддающимся «перековке». За это их называли «социально близкими». Видимо, это соответствовало основным идеям соцреалистической литературы, так как подобная дифференцирован-ность героев существует и в известной соцреалистической пьесе Н. Погодина «Аристократы» (1934 г.), где все действующие лица делятся на «чекистов», «специалистов», «бандитов, воров, проституток, кулаков и прочих». Жанр пьесы обозначен как комедия, хотя собственно комического очень мало. Само место действия, обозначенное в ремарках как «Беломорский лагерь заключённых», уже рассеивает сам намёк на какую-либо весёлость. О смешном, которое
1 Беломоро-Балтийский канал им. Сталина. - М.: ОГИЗ, 1994. - С. 12.
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же. - С. 25.
5 Там же. - С. 564.
6 Там же. - С. 568.
7 Там же. - С. 583.
не вызывает улыбки, говорит один из героев Костя-капитан: «Мы смеёмся ужасной стихии в глаза, мы на дикую природу кладём нашу руку и говорим: довольно, гадюка, пить нашу кровь»1. Его монолог выражает лишь общий пафос эпохи, но никак не передаёт комизм ситуации. Сегодня нам понятно, что человек, возведённый в статус «винтика», вряд ли имеет право на искренность чувств и переживаний, поскольку заключённые - это, с точки зрения руководителя стройки Громова, «люди, которых нам доверила партия»2. Поэтому особой тонкости достигает драматург, «выписывая» характеры «спецов», которые из саботажников превращаются в людей, одержимых общей идеей. Исследователи прошлых лет считали, что в пьесе «Аристократы» Н. Погодин прославил гуманизм строя, партии, возвращающих потерянных для жизни людей к общественно полезной деятельности.
Сегодня, с изменением общего контекста, эта пьеса видится совсем в ином свете, как и роман М. Пришвина «Осударева дорога», также освещающий события строительства Беломоро-Балтийского канала.
Фабула «Осударевой дороги» фокусируется вокруг строительства канала, а сюжет связан с авторским пониманием этого события, с попыткой разрешить главные вопросы современности: свободы воли и долга, личности и общества, личности и обстоятельств, биоцентризма и логоцентризма, творчества как поведения и т. д. Поэтому происходит закономерный выход к обобщённо-философским категориям, синтезирующим поэтику всех уровней образного пространства.
Роман «Осударева дорога» можно толковать как раздумье над «великим сталинским планом преображения природы», частью которого были каналы и грандиозные котлованы. В конечном счёте, М. Пришвин ставит вопрос о цене хозяйственных успехов. М. Пришвин хотел осмыслить, чтобы избежать забвения, и тем предвосхитил восклицание А. Солженицына (по поводу Беломор-канала): «Боже! На дне какого канала утопить нам это [курсив мой -О. Р.] прошлое ?!» .
«Новые» люди («начальники», «имеющий власть») преследуют цель запереть падун. На борьбу с падуном, бесцельно расточающим свою энергию, сила власти собирает множество людей, тратящих свои силы и энергию для выполнения чьей-то воли. Эти люди («каналоармейцы») сравниваются с брызгами и каплями, которые проходят через «падун», падают и исчезают, сливаясь в общем потоке. «Они проходят бесцельной очередью и так же исчезают потом, как брызги водопада»4. Как брызги, и люди, попавшие на канал, вовлечены в этот процесс насильно, не по собственной воле, а по необходимости. Рядовые строители канала связаны с падуном, с водой общей темой движения - падения. «Человек из всей страны будет падасть сюда»5,
1 Погодин Н. Аристократы // Он же. Собрание драматических произведений: в 5-ти т. - Т. 3. - М., 1960. - С. 157.
2 Там же. - С. 166.
3 Солженицын А. И. Малое собрание сочинений. - Т.6. - М., 1991. - С. 102.
4 Пришвин М. М. Осударева дорога // Собрание сочинений: в 8-ми т. - Т. 6. - М., 1984. - С. 61.
5 Там же. - С. 56.
«ехали будто падали»1, «и всё больше становилась похожа эта падающая вода на павшего дробного человека»2, - говорится о них в произведении. «Начальница» Уланова «падение» однозначно связывает с утратой нравственности: «Было странно Улановой, что эти люди в своём падении, теряя образ человеческий сами называли себя леопардами, медвежатниками <...>, как будто вся природа была явлением падения чего-то великого, что называется у нас человеком» . Другой герой, «начальник» Сутулов, считает этот процесс вполне нормальным: «оно теперь так и пойдёт: тысяча за тысячей, и повалится к нам человек, как вода в падуне»4. Этими героями принимается насильственное вовлечение в поток капель-людей: человек, чтобы преодолеть это, должен преодолеть себя, как Зуёк (от обиды выйти к неоскорблённому состоянию души). Автор процесс «падения» связывает с темой «власти». Возникает возможность сопоставления: «падуна», естественного властителя воды, с «имеющим власть», который обладает силой вершить судьбы тысяч людей. Писатель размышляет о власти, создающей падун из людей. Человек, словно вода в падуне, «падает», «разбивается», «выпадает», «проходит через пороги», чтобы слиться в потоке общего труда. Так отождествляется процесс строительства и движение «падуна». Постепенно мотив «водной стихии» в разных его воплощениях приобретает социальное звучание.
Пантеистические идеи перекликаются в романе с космистским пониманием бытия в целом, когда усовершенствованный человеческий разум сможет выйти за пределы вселенной, то есть найти подход к другим формам бытия: «Не так ли будет потом, когда солнце остынет? Не зажжёт ли тогда человек своё солнце, или, может быть, свою землю подвинет к горячей звезде, и, может быть, даже весь мир как-нибудь соберёт под огонь мысли своей человеческой?»5 Форма риторического вопроса используется автором, чтобы подчеркнуть вероятность такого предположения. Сомнения М. Пришвина связаны с этическим правом человека на внесение поправок в существующий миропорядок. Экологическая этика не допускает вмешательства извне в мир природы, созданный и существующий по высшим законам, не человеком придуманным. С точки зрения этики «новых» людей, природа полностью зависит от воли человека, поэтому из «живой» (первой) она в романе превращается в «рукотворную» (вторую). Дневник писателя передаёт тревогу за уничтожение «всем допустимых радостей жизни», хранительницей которых всегда была природа: «Теперь тут город, а лес стал вдали. Но какой это лес, ведь он обречён, его завтра не будет, этот лес почти нереальность»6. М. Пришвин размышляет об этом в финале романа, когда камень (косная, материальная стихия) оказывается в равной зависимости от человека: камень «поместили в музей», воду заперли шлюзами, лес затопили. Человеческая мысль смогла подчинить себе основные стихии природы: лес - скалы - воду.
1 Там же. - С. 61.
2 Там же. - С. 67.
3 Там же. - С. 62.
4 Там же. - С. 53.
5 Пришвин М. М. Осударева дорога. - С. 205.
6 Там же. - С. 59.
Для «производственных» романов той эпохи (1930-е - 1940-е гг.) характерным было обращение к всеобъемлющему и закономерному значению власти, что подчёркивалось обязательным наличием среди её представителей мужчины и женщины, «которые лишь суть два полюса власти, мужское и женское в ней начало»1. Считается, что мужское начало связано с той стихией, которая умеет лишь покорять и повелевать, а любить и сострадать - это участь женщины. К проблеме «женщина и власть» обращается М. Пришвин в дневниках. Женское начало как категория социокультурная проходит в его творчестве эволюцию имманентную самому художнику. В период увлечения символизмом у него формируется образ женщины будущего, которая «мать, сестра, невеста, в сердце рядового, в его смятенной, смущённой душе рождается образ Прекрасной Дамы» . Затем эта тема углубляется, и речь уже о существовании особой власти женщины и об осмыслении «женственности» вообще. В сознании художника происходит ломка сложившихся стереотипов, подразумевающих под «женственным» «робкое, покорное существо», тогда как «сущность женщины - непокорность, господство и властолюбие»3. Суть его Марьи Моревны заключается именно в этом. Она пленяет своей красотой, дающей ей власть над другими, так как «высшая власть на земле - красота». По М. Пришвину, женщина - это носительница глубокого, стихийно-личностного начала, а мужчина - общественного-логического (прямой)»4. В «Осударевой дороге» он попытался соединить эти два начала в органическом единстве, которого требовала сама жизнь, поэтому деловое сотрудничество героев (Сутулов и Уланова) переходит в «родовой союз». Соответственно с классификацией писателя: «Есть два основных фактора человеческих союзов: пол (родовой союз) и смерть (духовный союз). Чтобы образовалась духовная связь, нужно умереть для пола, рода, собственности. И если хочешь проповедовать коммуну, то нужно Христа проповедовать»5. Пример духовного союза в романе являли сжигавшие себя старообрядцы, обретающие в этом ощущение высшей общности.
Таким образом, апологетическая оценка советской литературы первой половины ХХ века умалчивает об особом понимании авторами гуманизма, о её низком художественном уровне и слабой культурно-философской аналитичности. Становится очевидным, что - это литература глубоко провинциальная и насквозь публицистическая, порождённая нормативно-утопическим сознанием в оценке эпохи и отдельной личности. С точки зрения дня сегодняшнего, основа видится в литературе идеологически нейтральной или же антиутопической.
Литература
1. Беломоро-Балтийский канал им. Сталина. - М.: ОГИЗ, 1994.
1 Скорино Л. Писатель и его время. Жизнь и творчество В. П. Катаева. - М., 1965. - С. 336.
2 Рубашкин А. Илья Эренбург. - Л., 1990. - С. 66.
3 Там же. - С. 77.
4 Там же.
5 Крылов В. Концепция нового человека и принципы раскрытия внутреннего мира героев у Л. Леонова // Проблемы психологизма в советской литературе. - М., 1970. - С. 78.
2. Бенедиктов Н. А. Русские святыни. - М., 2003.
3. Брайнина Б. Фёдор Гладков. - М., 1957.
4. Власенко А. Н. Фёдор Гладков. - М., 1983.
5. Воложенин А. П. Фёдор Гладков. - М., 1969.
6. Галанов Б. Валентин Катаев. Размышления о мастере и диалог с ним. -М., 1989.
7. Голубков М. М. Утраченные альтернативы. Формирование монистической концепции советской литературы, 20-е - 30-е гг. - М., 1992.
8. Добренко Е. Метафора власти. Литература сталинской эпохи в историческом освещении. - Мюнхен, 1993.
9. Ерофеев Вик. В. Набоков в поисках потерянного рая // Набоков В. Другие берега. - М., 1991.
10. Клюев Н. А. Погорельщина // Сочинения: в 2-хт. - Т. 2. - Neimanis, 1969.
11. Ковалёв В. А. Л. Леонов // Русская советская литература. - М., 1958.
12. Кондаков Н. В. Введение в историю русской культуры. - М., 1997.
13. Корниенко Н. В. «Расстояние до истины в целую жизнь». О последнем романе Л. Леонова // Литературное обозрение. - 1995. - № 6.
14. Крылов В. Концепция нового человека и принципы раскрытия внутреннего мира героев у Л. Леонова // Проблемы психологизма в советской литературе. - М., 1970.
15. Мельников Ф. Е. Блуждающее Богословие. Обзор вероучения господствующей церкви. - М., 1911. - Вып. 1.
16. Погодин Н. Аристократы // Собрание драматических произведений: в 5-ти т. - Т. 3. - М., 1960.
17. Пришвин М. М. «Леса» к «Осударевой дороге» // Наше наследие. - 1990. - № 1.
18. Пришвин М. М. Дневник 1919 - 1921 гг. - М., 1995.
19. Пришвин М. М. Осударева дорога // Собрание сочинений: в 8-ми т. - Т. 6. - М., 1984.
20. Розанов В. В. Социализм в теории и в натуре // Под созвездием топора. - М., 1991.
21. Рубашкин А. Илья Эренбург. - Л., 1990.
22. Семёнова С. Г. Преодоление трагедии. - М., 1989.
23. Скорино Л. М. Шагинян-художник. Жизнь и творчество. - Л., 1975.
24. Скорино Л. Писатель и его время. Жизнь и творчество В. П. Катаева. - М., 1965.
25. Советская литература: История и современность. - М., 1984.
26. Солженицын А. И. Малое собрание сочинений. - Т.6. - М., 1991.
27. Соловьёв В. Несколько слов в защиту Петра Великого // Соловьёв В. Литературная критика. - М., 1990.
