CC BY
108УДК 82.0
ДОСТОЕВСКИЙ И НАБОКОВ: ПЕРЕКРЕСТКИ ТВОРЧЕСТВА И ПУТИ ИХ ИЗУЧЕНИЯ © Горковенко Андрей Евгеньевич
кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Забайкальского государственного университета Россия, 672039, г. Чита, ул. Александро-Заводская, 30 E-mail: [email protected]
В статье рассматриваются концептуальные линии в исследовании параллелей и пересечений творчества писателя ХХ в. В. Набокова и открытий классика XIX столетия Ф. М. Достоевского. Как показывает обзор работ, посвященных этой проблеме, Набоков определяется как концептуальный исследователь творчества Достоевского и в некотором смысле становится сам и субъектом, и объектом научной рефлексии. Набоков самобытен, однако свои оригинальные узоры и орнаменты он рисовал по канве, намеченной для искусства XX в. его великим, хотя и нелюбимым предшественником. Предлагаются имеющиеся подходы культурологического характера, чтобы вписать в историю русской культуры сложное взаимодействие двух творческих систем, основанных на логике притяжения - отталкивания. Опираясь на имеющиеся литературоведческие подходы, автор предлагает взять за основу те из них, где проблема рассматривается в контексте взгляда на русскую культуру как единый «живой текст», как текст русской культуры. Один из таких подходов - типология культур, разработанная П. Сорокиным. Если исходить из нее, из других концепций, то имеющиеся научные труды о Достоевском и Набокове могут стать основой для исследования феномена единого «живого русского текста», скрепленного вечными ценностями и духовными смыслами.
Ключевые слова: Достоевский, Набоков, русская литература, социокультурная динамика, творческая система, живой текст.
DOSTOYEVSKY AND NABOKOV: WORK INTERSECTIONS AND WAYS OF RESEARCH Andrej E. Gorkovenko
PhD, A/Рrofessor of Department of Literature, Transbaikal State University 30 Aleksandro-Zavodskaja Str., Chita, 672039 Russia
The article reviews conceptual lines in researching parallels and intersections of work of the 20th century writer V. Nabokov's and 19th century classic F. M. Dostoyevsky. As a review of works on this problem shows, Nabokov is defined as a conceptual researcher of Dostoevsky, and in some sense he becomes both subject and object of scientific reflection himself. Nabokov is original, however he drew the original patterns and ornaments made for art of the 20th century by his great, though unloved predecessor. The author proposes approaches for including these two creative systems, based on attraction - repulsion, into history of Russian culture. Basing on existing literary approaches, the author proposes to use one where the problem is examined in the context of viewing Russian culture as united 'live text', text of Russian culture. One of these approaches is a typology of cultures developed by P. Sorokin. If based on this and other approaches, the existing scientific works on Nabokov and Dostoevsky can become a fundamental for researching a phenomenon of united 'live Russian text' fastened by eternal values and spiritual meanings. Keywords: Dostoevsky, Nabokov, Russian literature, social and cultural dynamics, creative system, live text.
В данной статье рассмотрим пути изучения проблемы наследования Владимиром Набоковым художественных открытий Ф. М. Достоевского. На наш взгляд, в произведениях двух писателей представлены социокультурные доминанты русской литературы, русского текста конца XIX - начала XX в. - периода, отмеченного сменой культурных парадигм в России.
В. Соловьев одним из первых заговорил о глубоких прозрениях Достоевского, жившего в духовно деградировавшем чувственном мире, который он и воплотил в своих произведениях с неповторимой художественной силой. В третьей речи памяти Достоевского (19 февраля 1883 г.) В. Соловьев объяснил объективные истоки завоеваний русского писателя: «В царствование Александра II закончилось внешнее природное образование России, образование ее тела, и начался в муках и болезнях процесс ее духовного рождения. Всякому новому рождению, всякому творческому процессу, который вводит существенные элементы в новые формы и сочетания, неизбежно предшествует брожение этих элементов» [12, с. 50].
Под знаком «духовного брожения» начался 20-й век, поражая человечество невиданными ранее потрясениями и катаклизмами. Вдохновенные открытия Достоевского были расценены как откровение большинством участников литературного процесса рубежа веков: В. Розановым, Д. Мережковским, А. Блоком, А. Белым, Вяч. Ивановым, Л. Андреевым, А. Ремизовым, А. Будищевым, Б. Зайцевым. Но в острой борьбе начала столетия между сторонниками материализма, реализма и защитниками идеализма, модернизма прозвучали критические трактовки наследия Достоевского (В. Вересаев, М. Горький и др.). В советское время (вплоть до 1960-х гг.) гениальный художник подвергался преступному очернению. Однако и в среде русских эмигрантов раздавались голоса (Ив. Бунин, В. Набоков), отрицавшие значение его художественногонаследия.
Вместе с тем традиции Достоевского никогда не теряли своей первостепенной значимости. Их разнонаправленное освоение во многом обусловило пути художественной культуры России, Русского зарубежья, других стран, причем и писателей, негативно высказывавшихся о создателе «Братьев Карамазовых». Осмысление вопроса, что и как было воспринято от Достоевского теми, кто не испытывал (не замечал) близости к нему, позволяет, с одной стороны, существенно расширить представление о функциональном значении Достоевского, а, следовательно, о связях между литературами XIX и XX вв., с другой стороны, наметить новые подходы к изучению творчества художников, традиционно противопоставляемых Достоевскому. Как кажется, выбор такой области исследования ничего общего не имеет с произвольностью. Великий художник был первооткрывателем сложнейших и тайных психологических процессов, всечеловеческих, не подвластных времени исканий, которые в силу объективных условий получили в XX столетии резкое и противоречивое ускорение; он нашел формы словесного искусства, подчиняющие, завораживающие читателя. Обойти вниманием этот феномен просто невозможно даже теми, кто некогда выступал против гения, а затем по-разному учел его открытия. В их ряду находился и В. В. Набоков.
Изучение его творчества в России имеет свои особенности. Уже на рубеже XIX-XX вв. появляются работы, авторы которых стремятся объяснить идеациональный феномен Достоевского: В. С. Соловьев [12], Д. С. Мережковский [7], Н. Бердяев [4] и другие. Огромную ценность представляют литературно-критические исследования Г. Адамовича, В. Вейдле, Н. Оцупа, К. Мочульского и других деятелей Русского зарубежья.
Положение, связанное с пониманием судеб Русского зарубежья, наиболее убедительно было сформулировано Г. Струве: «Русская зарубежная литература есть временно отведенный поток общерусской литературы, который, придет время, вольется в общее русло этой литературы» [15, с. 7]. Сегодня можно констатировать, что предположение Г. Струве о едином русле русской литературы подтвердилось, а мощные потоки русской литературы: официальная советская, литература запрещенная, потаенная, литература эмиграции слились в единое целое, что позволяет и на нашу проблему взглянуть по-новому, во всеоружии новой методологии.
«Проведена громадная работа по систематизации наследия писателей-эмигрантов, - пишет Л. А. Смирнова в предисловии к сборнику «Очерки литературы Русского зарубежья», - прояснению их фило-софско-эстетических позиций, ведущих тенденций творчества и литературной эпохи в целом. В открывшейся панораме зримо проступают, однако, «белые пятна» пока еще не освоенных явлений. Необходимо углубленно исследовать художественный мир каждого из создателей этого неповторимого пласта искусства, их связи с предшествующими открытиями, прежде всего отечественной классики и Серебряного века, соотношение зарубежной и советской литератур. Произведения талантливых мастеров требуют вдумчивого прочтения, текстуального изучения, освещения специфики и развития поэтики» [11, с. 4]. С этой точки зрения только начинается и освоение наследия Набокова.
Творчество В. Набокова, начиная с 1926 г., когда в Берлине вышел его первый роман «Машенька», находилось под пристальным вниманием исследователей. О нем писали Г. Иванов («Числа», 1930, кн. 1), М. Цетлин («Современные заметки», 1930, т. 42), Н. Андреев («Новь», 1930, октябрь), В. Варшавский («Числа», 1933, кн. 7/8), М. Кантор («Встречи», 1934, № 3), Ю. Терапиано («Числа», 1934, кн.10), М. Осоргин («Современные записки», 1934, кн. 45), Вл. Xодасевич («Возрождение», Париж, 1937, 13 февр.), П. Бицилли («Современные записки», Париж, 1939, т. 68) и другие.
Обзор многочисленных литературно-критических работ о творчестве Набокова-Сирина, написанных в Европе до 1940 г., впервые был сделан в 1956 г. Г. Струве в книге «Русская литература в изгнании». Автор утверждал: «Творчество Набокова-Сирина еще ждет своего исследователя. В современной русской литературе он действительно... «оригинальнейшее явление». Большой талант его вне всякого сомнения. Но пружины этого таланта еще не были по-настоящему разобраны и вскрыты. В основе этого поразительно блестящего, чуть что не ослепительного таланта лежит комбинация вир-
туозного владения словом с болезненно-острым зрительным восприятием и необыкновенно цепкой памятью, в результате чего получается какое-то таинственное, почти что жуткое слияние процесса восприятия с процессом запечатления» [14, с. 281-282].
Обобщая критическую литературу о Набокове периода 1926-1940 гг., современный исследователь О. Дарк предлагает классификацию, ссылаясь на самого Набокова: «Набоков точно определил, «от противного», три главных направления обвинений в свой адрес, оформившихся еще в «русский» период его творчества, а затем во многом унаследованных западным литературоведением: бессодержательная демонстрация писательской техники; отсутствие нравственного пафоса, позиции писателя, его отношения к изображаемому; жесткость: нелюбовь и презрение к человеку. Было еще четвертое расхожее обвинение, утратившее для Набокова актуальность, когда он перешел на английский язык: копирование иноязычных образцов» [5, с. 405-406]. «Бессодержательная демонстрация техники», блестящей и завораживающей в случае с Набоковым, была бы невозможна, если бы не определялась адекватным содержанием, ведь форма всегда содержательна.
Зарубежная набоковиана представлена сотнями работ биографического, библиографического и литературоведческого характера, среди которых следует отметить труды А. Аппеля, Г. Барабтарло, Б. Бойда, Дж. Грейсон, С. Давыдова, Д. Б. Джонсона, Дж. Локранц, К. Проффера, М. Науман-Туркевич, Э. Филда, Д. Циммера и др. Наши соотечественники Н. Анастасьев, О. Дарк, А. Долинин, В. Ерофеев, В. Линецкий, М. Липовецкий, А. Люксембург, О. Михайлов, А. Мулярчик, Б. Носик, О. Сконечная, М. Спивак, Р. Тименчик, Р. Толстая, И. Толстой, С. Федякин, В. Федоров внесли большой научный вклад своими исследованиями и комментариями к отечественным изданиям Набокова.
Н. Анастасьев остановился на трех положениях относительно таланта и творчества Набокова: сквозном автобиографизме, склонности к утонченной стилистике и фантазии, влечении к метареаль-ности. Для нас важным является утверждение Анастасьева: «Набоков вовсе не остался в стороне от влияния художественных идей и форм времени». Ценны и другие высказывания автора книги: о трагическом ощущении писателя, его осознании «утраченности человека в мире», «вселенской катастрофы, распада, мировых связей», о противостоянии Набокова заурядности, пошлости, тривиальности [1, с. 4,6].
В. Линецкий предложил оригинальное прочтение творчества Набокова, спроецированное на «теорию полифоничности» М. Бахтина, исследовал приемы повествования, стиль, художественный метод, продолжая традицию, начатую В. Ходасевичем. Книга Б. Носика опирается на традиции биографической школы западного набоковедения, заложенные Э. Филдом, Б. Бойдом. А. С. Мулярчик изд-ложил подходы к творчеству Набокова, «корректирующие <...> издавна бытующий в зарубежном литературоведении, а с недавних пор проявляющийся и на родине Набокова взгляд, который безмерно умаляет познавательную, нравоучительную сторону его произведений, обращает писателя в адепта рафинированного, самодовлеющего искусства» [8, с. 132-133]. Раскрытие А. С. Мулярчиком нравственной ценности прозы Набокова, его связей с эпохой, углубленного проникновения в душевный мир своих современников, ровно как осмысление творческой эволюции художника, развитие его дара и духовных идеалов - многое прояснили в нашем восприятии и изучении Набокова.
О феномене Набокова спорили и продолжают спорить в зарубежном и отечественном литературоведении. Однако в последнее время возникло иное направление - стремление углубиться в тайну Набокова, увидеть за блеском его стиля, словесной «ворожбой» глубокий философский смысл, раскрыть оригинальную концепцию мира и человека, которая выстраивается на одной и той же доминирующей коллизии: противопоставление абсолютно одинокого героя и его творческого дара деградированному миру. По этой линии ощущаются тесные контакты писателя с его великим предшественником Ф. Достоевским.
Для подавляющего большинства деятелей Русского зарубежья мир Достоевского стал духовной родиной. В своей книге о великом писателе Н. Бердяев рассмотрел его «как ту величайшую ценность, которой оправдывает русский народ свое бытие в мире, ту, на что может указать он на страшном суде народов» [4, с. 238]. Многие русские зарубежные философы размышляли о Достоевском в русле идей Бердяева. Л. Шестов, в силу своего мировоззрения, в творчестве Достоевского увидел скепсис, ощущение трагического одиночества и мысль о безнадежности человеческого существования, чем объясняется его обращение к религии. По словам С. В. Белова, в русской эмиграции «сложился взгляд на Достоевского как на пророка, в произведениях которого можно найти предсказание не только уже свершившейся катастрофы, но и предвидение неминуемого религиозного и социального возрождения русского народа» [3, с. 5].
Когда и почему происходит смена социокультурных доминант? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, обратимся к положениям теории социокультурной динамики Питирима Сорокина. Любая культура, которая оставила заметный след в истории, по мысли известного социолога и культуролога, есть единство, определяющим центром которого является главная ценность - фундамент доминирующей культуры. Системообразующим элементом для П. Сорокина является понятие ценность. А. Ю. Согомонов отмечает: «.если для Платона центральным понятием его системы были «идеи», для Аристотеля - «значения», для Бэкона - «эксперимент» и «индукция», для Дарвина - «естественный отбор», то для Сорокина, очевидно, таким понятием становится «ценность». Конечно же, многие мыслители и до него размышляли о природе ценностей, но, пожалуй, никому до Сорокина не удалось показать систематизирующую и методологическую значимость ценностной теории в социологии» [13, с. 22]. Назовем суперсистемы, выделяемые П. Сорокиным.
Идеациональная культура (тезис) основана на принципе сверхчувственности и сверхразумности Бога как единственной реальности и ценности. Стиль этой культуры символичен, аллегоричен, искусство религиозно, героями могут быть боги, ангелы, святые и грешники. Здесь мало внимания уделяется личности. Эта культура не терпит развития. Она статична, догматична, канонична. Цель культуры - приближение верующего к Богу. Темы этой культуры: тайны мироздания, сотворения мира, грехопадения, крещения, воскресения. Примеры: Библия, Коран, веды, упанишады, храмы, церкви, монастыри, мечети, дацаны, иконы, молитвы. Высшее достижение европейской идеациональной культуры - Библия. В истории русской литературы это период с IX по XVII вв.
Чувственная культура (антитезис) основана на принципе чувственности человека во всем ее проявлении (зрение, слух, вкус, обоняние, осязание). Стиль этой культуры реалистичен, натуралистичен, ее герои - фермеры, рабочие, домохозяйки и даже преступники и сумасшедшие. Ее цель - доставить наслаждение, удовольствие, расслабить возбуждение усталых нервов. Эта культура стремится освободиться от религии, морали и других ценностей. Эта культура стремительно динамична. Высшее достижение этой культуры - Книга рекордов Гиннеса. Современная русская литература во многом проецируется на матрицу чувственной культуры.
Идеалистическая культура (синтез) - промежуточная между идеациональной и чувственной, так как ценности ее принадлежат как Небу, так и Земле. Мир этой культуры как сверхчувственный, так и чувственный, но чувственность самых возвышенных и благородных проявлений. Чувственные формы наполняются идеациональным содержанием. Золотой век русской культуры можно назвать идеалистическим по идеальным, рожденным в творчестве Пушкина формам, наполненным глубоким иде-ациональным смыслом.
Эклектическая псевдокультура (вне триады: тезис, антитезис, синтез) появляется в истории часто, когда меняется социокультурная доминанта, на смену космосу приходит хаос (иногда умело организованный).
Следует подчеркнуть мысль П. Сорокина о том, что, во-первых, эти системы не существуют в «чистом» виде и, во-вторых, нет культуры плохой или хорошей (речь идет, конечно, о самодостаточных идеациональном, чувственном и идеалистическом типах), они разные, другие. И находятся в они в диалектическом единстве и развиваются по законам диалектики, сформулированным Гегелем (единство и борьба противоположностей, переход количества в качество, отрицание отрицания).
Во-первых, ни один тип культуры не способен создать исчерпывающее описание реального мира и использовать все возможные пути человеческого творчества (единство и борьба противоположностей). Базируясь на каком-то основном принципе, культура как бы отсекает иные возможности. Со временем возможности творческого развития этого принципа неизбежно оказываются исчерпанными, и возникает необходимость перехода к новым ориентирам. Если культура не справляется с этой задачей, она вырождается.
Во-вторых, ни одна культура не является полностью интегрированной. Так, в идеациональной культуре, на ее «периферии» существуют элементы чувственной или идеалистической культуры. Также и господствующая чувственная культура не предполагает полного уничтожения элементов культуры идеациональной. И эти периферийные элементы могут стать почвой для формирования нового типа культуры, когда прежний тип исчерпывает свои творческие возможности.
В русле теории П. Сорокина необходимо взглянуть на уже выработанные подходы к постижению Достоевского. В 1920-х гг. была сделана попытка вывести науку о Достоевском на уровень поэтики: работы А. Долинина, Л. Гроссмана, М. Бахтина. В последнее десятилетие появились работы на стыке между наукой и публицистикой (И. Волгин, В. Днепров, Ю. Карякин, Ю. Кудрявцев, Л. Сараскина, Ю. Селезнев). Диссонансом в общем потоке работ о Достоевском звучит голос В. Набокова. «Нега-
тивная оценка Достоевского, - отмечает А. Мулярчик, - принадлежит к числу особо разрекламированных идеосинкразий Набокова-критика» [8, с. 70].
Отношение Набокова к Достоевскому, непрекращавщийся диалог, по принципу «притяжение -отталкивание» (А. Мулярчик), в разное время становились объектом критики. «Есть элемент загадочности, - писала З. Шаховская в 1979 г., - в той все увеличивающейся ненависти, которую Набоков питал к Достоевскому». Набокову «как будто было тесно рядом с автором «Бесов». Как будто он боялся, что вдруг кто-нибудь заметит, что, несмотря на все, что их разделяет, есть и то, что позволяет их сравнить» [17, с. 71].
«Взаимоотношениям» Набокова с Достоевским посвящена исследовательская статья Л. Сараски-ной «Набоков, который бранится.». Автор обращается к опыту преподавательской работы Набокова, к его лекциям, прочитанным американским студентам. Подчеркивая крайнюю субъективность позиции Набокова в оценке Достоевского («довольно посредственный писатель», «автор детективных романов»), Л. Сараскина обращает внимание на то, что «крупицы анализа творчества Достоевского «тонут» в лекциях Набокова в стихии оценок. А в творчестве Набокова автор статьи обнаруживает множество «специфических достоевских» приемов, прямых параллелей и скрытых перемычек художественных миров двух писателей [9, с. 567].
Размышляя о творчестве Достоевского, Набоков избирает метод «от противного». Он как бы провоцирует читателя, во-первых, на доказательство обратного, и, во-вторых, на сравнение творческого наследия русского классика со своим художественным миром. Так рождается читательское побуждение к пристальному сопоставительному анализу художественных текстов Достоевского и Набокова. В результате обнаруживается их несомненная общность. Во-первых, - в восприятии и мастерстве воплощения чувственного деградированного мира; во-вторых, - в поиске и обретении идеала, противопоставленного разъятой действительности: идеационального христианского - у Достоевского; идеалистического, связанного с искусством божественного происхождения - у Набокова.
Ж-П. Сартр первым из европейских критиков назвал Достоевского «духовным родителем Набокова» (1939), отметив типологическое сходство героев «Подростка», «Вечного мужа», «Записок из мертвого дома» Достоевского и романа Набокова «Отчаяние», - «всех этих изощренных и непримиримых безумцев, вечно исполненных достоинства и вечно униженных, которые резвятся в аду рассудка, измываются надо всем и непрерывно озабочены - самооправданием - между тем как сквозь не слишком тугое плетение их горделивых и жульнических исповедей проглядывает ужас и беззащитность» [10, с. 270]. Сартр раскрыл и различное отношение двух авторов к своим персонажам.
Н. Анастасьев проследил внутреннюю полемику автора «Отчаяния» с Достоевским: «.на протяжении всей книги Набоков то откровенно, то чуть скрыто имитирует положения, лица и даже отдельные эпизоды, встречающиеся в произведениях Достоевского». Причем, как утверждает исследователь, «только один из мотивов «Двойника» оказался в «Отчаянии» подхвачен, более того развит в беспредельность. Это истолкование двойничества, как гибельного исчезновения самобытной человеческой личности» [1, с. 131].
«Психологизированный детектив Набокова, - пишет А. Мулярчик об этом же романе, - был написан в первую очередь с явной оглядкой на «мрачную достоевщину», которая вовсе не случайно в открытую поминалась автором ближе к концу произведения. По Достоевскому, в «Отчаянии» выверены основные метафизические компоненты произведения; к нему же восходит его форсированная нервическая интонация. <...> Метания Германа, его сбивчивая захлебистая речь неизбежно приводят на память персонажей «Идиота», «Бесов», а разговор набоковского героя в кабачке со своим дубликатом Феликсом впрямую соотносится с диалогом Ивана Карамазова и черта» [8, с. 70].
До сих пор в минимальной степени освещены позитивные взгляды Набокова, его представления о духовных ценностях человеческого бытия. Интерес к двум неразрывным между собой ликам Набокова-художника, карающего абсурдный мир и ищущего противоядие ему, позволил по-новому рассмотреть авторское начало в его повествованиях, черты стиля, жанров, обнаружив как истоки этих творческих свершений в наследии Достоевского, так и внутреннюю с ним полемику.
Сегодня, когда мы говорим о едином потоке общерусской литературы, проблему «Достоевский и Набоков» необходимо рассматривать в свете новейших литературоведческих и культурологических исследований. Назовем лишь работы В. Н. Топорова о «петербургском тексте» русской литературы [16], В. И. Шульженко о «кавказском тексте» [18], Г. Д. Ахметовой о «живом тексте» [2], Л. В. Камединой о целостности духовного смысла русской литературы [6], которые позволят стать основой для исследования феномена «живого русского текста», единого, неделимого, скрепленного вечными ценностями и смыслами. «Художественный текст остается живым и современным, пока у
него есть читатели. Живой текст представляет собой структуру, которая является открытой, динамичной, самоорганизующейся, взаимодействующей с другими литературными текстами. <...> Мы отмечали, что признаком открытости текста можно считать свободное «перетекание» компонентов языкового материала из абстрактного языка в речь (текст) и наоборот. Это приводит к динамичности, которая осуществляется словесными рядами (компонентами текста). Они, в свою очередь, являются строительным материалом образов. Таким образом, словесный ряд - это динамический, ритмический, живой компонент открытого текста. Самоорганизация текста связана с появлением в нем новых тенденций. И, наконец, взаимодействие с другими литературными текстами, без которого невозможно представить художественный текст» [2, с. 232]. Эти ценные наблюдения Г. Д. Ахметовой также во многом могут определить тактику исследования и последовательность анализа творчества Достоевского и Набокова: от языкового материала и словесных рядов к образам и смыслам. На наш взгляд, столь разных на первый взгляд художников в свободном «диалоге-перетекании», выстроенном по принципу «притяжение-отталкивание», позволит, во-первых, сфокусировать доминирующие смыслы русского текста в широком диапазоне, а во-вторых, увидеть процесс развития русской литературы в трагический период ее истории.
Литература
1. Анастасьев Н. А. Феномен Набокова. - М.: Советский писатель, 1992. - 316 с.
2. Ахметова Г. Д. Живой литературный текст. - М.: Ваш полиграфический партнер, 2012. - 232 с.
3. Белов С. В. Национальное достояние России // Русские эмигранты о Достоевском. - СПб: Андрев и сыновья, 1994. - 432 с.
4. Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского. - Прага: YMKA-PRESS, 1923. - 239 с.
5. Дарк О. Загадка Сирина // Набоков. Собр. соч.: в 4 т. - М.: Правда, 1990. - Т. 1. - С. 403-414.
6. Камедина Л. А. Духовные смыслы русской словесной культуры. - Чита: Изд-во ЗабГУ, 2014. - 227 с.
7. Мережковский Д. С. О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы [Электронный ресурс]. URL: http://az.lib.rU/m/merezhkowskij_d_s/text_1893_o_prichinah_upadka.html
8. Мулярчик А. С. Русская проза Владимира Набокова. - М.: Изд-во МГУ, 1997. - 144 с.
9. Сараскина Л. Набоков, который бранится... // В. В. Набоков: pro et contra. - СПб: Симпозиум, 1997. -С. 542-571.
10. Сартр Жан-Поль. Владимир Набоков. «Отчаяние» // В. В.Набоков: pro et contra. - СПб.: Симпозиум, 1997. - C. 269-274.
11. Смирнова Л. А. Очерки литературы Русского зарубежья. - М.: Изд-во МПУ, 1999. - Вып. 1. - 381 с.
12. Соловьев В. С. Литературная критика. - М.: Современник, 1990. - 421 с.
13. Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. - М.: Советский писатель, 1991. - 542 с.
14. Струве Г. Из книги «Русская литература в изгнании» // В. В.Набоков: pro et contra. - СПб., 1997. -С. 274-276.
15. Струве Г. Русская литература в изгнании. - Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956. - 408 с.
16. Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» [Электронный ресурс]. - URL: http://philologos.narod.ru/ling/topor_piter.htm
17. Шаховская З. В поисках Набокова. Отражение. - М.: Книга, 1991. - 318 с.
18. Шульженко Вячеслав. Две реальности «кавказского» текста русской литературы в границах «нулевых» годов [Электронный ресурс]. - URL: http://www.rospisatel.ru/shulshenko.htm
References
1. Anastas'ev N. A. Fenomen Nabokova [Nabokov's phenomenon]. Moscow: Sovetskij pisatel', 1992. 316 p.
2. Akhmetova G. D. Zhivoj literaturnyj tekst [Live literary text]. Moscow: Vash poligraficheskiy partner, 2012. 232 p.
3. Belov S. V. Natsional'noe dostoyanie Rossii [National property of Russia]. Russkie emigranty o Dostoevskom -The Russian emigrants about Dostoyevsky. St. Petersburg: Andreev i synov'ya, 1994.
4. Berdyaev N. A. Mirosozertsanie Dostoevskogo [Dostoyevsky's world view]. Praga: YMKA-PRESS, 1923. 239 p.
5. Dark O. Zagadka Sirina [Sirin's Riddle]. Nabokov V. V. Sobr. soch.: v 4 t. - Nabokov V. V. Collected works in 4 t. Moscow: Pravda, 1990. V.1. Pp. 403-414.
6. Kamedina L. A. Duhovnye smysly russkoj slovesnoj kul'tury [Spiritual meanings of the Russian verbal culture]. Chita: ZabSU, 2014. 227 p.
7. Merezhkovsky D. S. O prichinakh upadka i o novykh techeniyakh sovremennoj russkoj literatury [On the reasons of decline and about new currents of modern Russian literature]. Available at: http://az.lib.ru/m/merezhkowskij_d_s/text_1893_o_prichinah_upadka.html
8. Mulyarchik A. S. Russkaya proza Vladimira Nabokova [Russian prose by Vladimir Nabokov]. Moscow: Moscow State University publ., 1997. 144 p.
9. Saraskina L. Nabokov, kotoryj branitsya... [Nabokov who swears...]. V. V. Nabokov: pro et contra. St. Petersburg: Simposium, 1997. Pp. 542-571.
10. Sartr Zhan-Pol'. Vladimir Nabokov. «Otchayanie» [Vladimir Nabokov. «Despair»]. V. V. Nabokov: pro et contra. St Petersburg, 1997. Pp. 269-274.
11. Smirnova L. A. Ocherki literatury Russkogo zarubezhya. T. 1 [Essays on literature of Russian emigration. Vol. 1]. Moscow: MPU, 1999. 381 p.
12. Solov'ev V. S. Literaturnaya kritika [Literary criticism]. Moscow: Sovremennik, 1990. 421 p.
13. Sorokin P. A. Chelovek. Tsivilizatsiya. Obshchestvo [Person. Civilization. Society]. Moscow: Sovetskij pisatel', 1991. 542 p.
14. Struve G. Iz knigi «Russkaya literatura v izgnanii» [From the book «The Russian Literature in Exile]. V.V.Nabokov: pro et contra. St Petersburg, 1997. Pp. 274-276.
15. Struve G. Russkaya literatura v izgnanii [The Russian literature in exile]. New York: A. P. Chekhov publ., 1956. 408 p.
16. Toporov V. N. Peterburg i «Peterburgskij tekst russkoj literatury» [Petersburg and «The Petersburg text of Russian literature»]. Available at: http://philologos.narod.ru/ling/ topor_piter.html
17. Shakhovskaya Z. Vpoiskakh Nabokova. Otrazhenie [In search of Nabokov. Reflection]. Moscow: Kniga, 1991. 318 p.
18. Shul'zhenko V. Dve real'nosti «kavkazskogo» teksta russkoj literatury v granitsakh «nulevykh» godov [Two realities of the «Caucasian» text of Russian literature within «zero» years]. Available at: http://www.rospisatel.ru/shulshenko.html
