CC BY
124
В конечном итоге, автор все же стоит на позициях разумного отхода от чрезмерно активного употребления оценочных категорий в законодательстве, поскольку закон — это правило, которое должно быть четко определено и понятно всем субъектам правоотношений и не позволяло бы последним использовать правовые нормы во вред правам и законным интересам других субъектов, а также в целях, противных основам правопорядка, нравственности, духу и назначению права. Иначе в обществе будут де-факто санкционированы всевозможные злоупотребления правом и произвол.
Волков А.В* ДОБРОСОВЕСТНОСТЬ И РАЗУМНОСТЬ В КОНЦЕПЦИИ «ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЕ ГРАЖДАНСКИМ ПРАВОМ»
Построенная на объективных признаках система гражданского права неоспоримо облегчает и понимание буквы закона, и оказывает существенную помощь в формировании правовых суждений, и способствует уяснению цели деятельности самого законодателя. Но механическое понимание границ свободы неспособно проникнуть в сущность гражданского права. Прогресс человеческого общества создает все новые формы экономических и культурных взаимоотношений, заставляя ученых-правоведов задуматься, реально ли с помощью каких-либо конкретных норм прав урегулировать практическую жизнь. Эту проблему раньше всех поняли западноевропейские ученые и философы в эпоху Возрождения. Выход на предельный уровень абстракции ряда правовых норм дал, с одной стороны, сильный импульс для развития всего гражданского законодательства, а с другой стороны — вызвал массу нареканий на счет «каучуковости» права вследствие применения оценочных понятий.
Наиболее ярко это проявилось в контексте проблемы злоупотребления правом, где камнем преткновения стали субъективные критерии добрых нравов, доброй совести, разумности, справедливости и т.д. (ст. 1, 6, 10 ГК РФ).
Шикана, как известно, есть единственное деяние с исключительным и прямым умыслом. Но даже здесь нарушитель права может убедить себя, что он действовал, не причиняя никому вреда, т.е. без всякой вины. И такое по-лагание заключается в субъективности человека, в его возможности создавать для себя или для других видимость добра. И здесь необходимо оперировать понятием более широким, чем умысел или даже намерение лица. В гражданском праве такое понятие обозначается термином «добросовестность».
* Канд. юрид. наук, адвокат. E-mail: irbisdomcg’rambler.ra.
240
Как мы уже не раз отмечали, с помощью понятий «свобода воли», «равенство», «разумность», «справедливость», «добрая совесть» и т.п. стало активно развиваться современное гражданское право Российскую правовую культуру начали формировать Конституция РФ 1992 г. и творческая деятельность Конституционного Суда РФ, разъясняющего заложенные в Основном законе правовые идеи и оценочные понятия.
Право в целом, и гражданское право в частности, сориентированы на нравственное поведение, поскольку именно последнее является цементирующим звеном в гражданско-правовом порядке. Это прекрасно понимали еще римские юристы, которые через ЪопаАйеъ преодолевали косное формулярное право, используя для его развития возможность принимать во внимание любые обстоятельства, отвечающие критериям честности, добропорядочности, справедливости взаимоотношений. Судья получал возможность при разрешении дел непосредственно прибегать к вспомогательному источнику права
— «внешнему мерилу», основу которого составляла «добрая совесть».
Любовь к ближним, любовь к согражданам известный русский цивилист Л.И. Петражицкий проводил в качестве руководящего значения, ориентира в развитии права. Любовь ученый понимал как бескорыстное чувство к окружающим людям, т.е. без «двойного» дна, четкое, открытое служение добру. Штаммлер, развивая идеи Л.И. Петражицкого, формулу «любовь к согражданам» признавал недостаточной для направления общественной жизни и предложил для определения доброй совести концепцию «социального идеала». Ее квинтэссенция состояла в том, что судья, разбирая казус, должен задаваться вопросом: «Как разрешился бы этот конфликт, если бы осуществились идеальные в общественном смысле отношения, если бы кажцый руководствовался не только своими желаниями и интересами, преследовал не только свои личные цели, но заботился и о ближних, относился к чужим целям, как к своим? — и в соответствии с решением этого вопроса судья должен вынести суждение и по спорному казусу»2. Таким образом, над субъективными желаниями и требованиями сторон стоял объективный критерий — добрая совесть, добрые нравы, рассматриваемые с точки зрения социального идеала, по которому межевалась граница для сталкивающихся требований.
Добрая совесть, справедливо утверждает И.Б. Новицкий, «по этимологическому смыслу, таит в себе такие элементы, как знание о другом, о его интересах; знание, связанное с известным доброжелательством; элемент доверия, уверенность, что нравственные основы оборота принима-
1 См. подробнее: Волков А.В. Теория концепции: «Злоупотребление гражданским! правами». Волгоград, 2007.
2 Цит. по: Новицкий И.Б. Принцип доброй совести в проекте обязательственного права // Вестник гражданского права. № 1. 2006. Т. 6. С. 128.
ются во внимание, что от них исходит каждый в своем поведении. Вместе с тем принципом доброй совести выражается связанность, согласованность отдельных частных интересов, а также частного интереса с интересом целого; подчинение каждого равномерно идее общего блага, поскольку она проявляется или отражается на отношении между данными лицами»1.
Категорию «социального идеала» Штаммлера, где лицо чужие интересы и цели делает своими, И.Б. Новицкий считает слишком возвышенной и недоступной для положительного права и судебной практики: «Иное дело — только сообразование собственного интереса с чужими, установление известных границ для проявления эгоизма, признание интересов общества; именно такое признание интересы общества и должны получить в доброй совести»2.
Выражение «добрая совесть» (bona fides) продолжает уже более «современный» А.А. Агарков, имеет в гражданском праве два значения. Различают «добрую совесть» в субъективном и объективном смысле. «Добрая совесть» в субъективном смысле означает незнание лицом обстоятельств, препятствующих приобретению им того или иного права. В случаях, указанных законом, такое незнание приводит к тому, что лицо, несмотря на препятствующие обстоятельства, все же приобретает соответствующее право. «Доброй совестью» в объективном смысле называют известное внешнее мерило, которое принимается во внимание законом, судом, применяющим закон, и которое рекомендуется членам гражданского оборота в их взаимных сношениях друг с другом; здесь перед нами как бы открывается новый источник, выступает параллельная или подсобная норма, призываемая к действию законом. «В вопросе о злоупотреблении правом, — считает А.А. Агарков,
— речь идет о доброй совести в объективном смысле. Начало доброй совести, введенное в надлежащие рамки, означает не что иное, как честность в отношениях между людьми. Оно означает, что каждый должен оправдать то доверие, без которого невозможно совершение гражданских сделок. Однако область применения этого критерия не распространяется на вопрос об осуществлении права. Вопрос о доверии участников гражданских правоотношений друг к другу встает тогда, когда надо установить смысл тех или иных волеизъявлений, истолковать или восполнить какой-либо договор. Начало доброй совести означает борьбу с прямым или косвенным обманом, с использованием чужого заблуждения или непонимания. Не об этом идет речь в вопросе о злоупотреблении правом. Решение этого вопроса, — заключает А.А. Агарков, — означает принятие того или иного способа определения границы субъективных прав»3. Несмотря на то что ученый проблему
1 Новицкий И.Б. Принцип доброй совести в проекте обязательственного права // Вестник гражданского права. № 1. 2006. Т. 6. С. 131.
2 Указ. соч. С. 133.
J Агарков А.А. Известия Академии наук ССС. Отделение экономики и права. № 6. 1946.
злоупотребления правом в духе материалистического воззрения сводил к проблеме коллизионности правовых норм, субъективные и объективные значения «доброй совести» были заложены и в современное гражданское право.
Критерий «добрая совесть» заложен и в современную статью 10 ГК РФ, запрещающую использование гражданского права «во зло», во вред другим лицам.
Исходя из юридической техники и формулировок оценочных понятий, примененных законодателем в п. 3 ст. 10 ГК РФ, появляется ряд важных правоопределяющих вопросов:
а) Почему законодатель правило о разумности и добросовестности изложил в форме правовой презумпции?
б) Почему законодатель поставил «разумность и добросовестность» через союз «и»? Означает ли это необходимую совокупную квалификацию этих критериев?
в) Почему законодатель поместил обсуждаемую презумпцию непосредственно в ст. 10 ГК РФ? И отсюда: относится ли критерий «разумность действий и добросовестность участников» непосредственно к проблеме злоупотребления правами?
г) Должна ли применяться презумпция «разумности и добросовестности» только в состоянии защиты, т.е. в судебном процессе, либо ее действие не ограничивается санкцией ст. 10 ГК, т.е. случаями злоупотреблений правом?
Большинство юристов при анализе пределов осуществления, упоминаемых в заглавии ст. 10 ГК РФ, указывают на объективную границу действий, которая простирается до прав других лиц и нарушение которой проявляется согласно формальному смыслу п. 1 ст. 10 ГК в причинении вреда. Однако эта общеправовая граница теряет всю свою «объективность», как только мы перемещаемся к категориям «разумность действий и добросовестность участников гражданских правоотношений», помещенных в п. 3 ст. 10 ГК РФ.
Явно, что это пределы не объективные (физические), не временные и не пространственные. Речь идет о неких субъективных границах, установленных непосредственно для лица, осуществляющего то или иное субъективное гражданское право. Это границы его личной, индивидуальной свободы.
Поскольку в правоотношении устанавливаются пределы только для субъектов права, то при злоупотреблении правом внешние границы и ограничения объективного права (по крайней мере явно) не нарушаются, но нарушаются субъективные внутренние пределы правоосуществления.
Гражданские права «работают» в тех или иных родовых гражданско-правовых отношениях, наделяя и связывая одновременно участников формальным набором прав и обязанностей. Критерии разумности и добросовестности насквозь пронизывают любые субъективные гражданские права, в
какой бы форме они ни конструировались законодателем либо самими субъектами гражданского права. И если границы субъективного гражданского права больше говорят нам о внешних границах того или иного права, то пределы осуществления права вводят одно из важнейших общих условий для реализации своего права — не навредить другому при использовании своего субъективного гражданского права.
В «пределах осуществления» гражданских прав (через критерии разумности и добросовестности) устанавливаются внутренние, субъективные границы действий для самих носителей права. Это уже не границы гражданских прав в объективном законе, а пределы действий правовых лиц непосредственно в гражданско-правовых отношениях на стадии правореализации. Именно в этом заключается функциональная суть формулы «право на право», заложенной в статьях 1 и 10 ГК РФ.
Нарушение общих, внутренних пределов осуществления гражданских прав относят к случаям злоупотребления правами, поскольку примат исключительно субъективных, в смысле личностных, индивидуальных, «независимых» прав уже миновал точку апогея в своей эволюции. К своим «личным» правам современный субъект гражданского права обязан добавлять права «чужие», если он хочет, чтобы «чужие» учитывали и соблюдали его личные права. Так высоко должны подняться и положительное право, и современная судебная практика.
Разумность и добросовестность, таким образом, являются необходимыми общими критериями для реализации субъектами своих гражданских прав. Но законодатель не раскрывает сути соответствующих понятий, в то время как унификация их смысла представляется необходимой.
В современной цивилистике понятие «добросовестность» нередко раскрывают через понятие «разумность», тем самым их отождествляя. Право доброй совести, раскрывает это понятие К.И. Скловский, означает лишь разумное, осмотрительное поведение рачительного хозяина, это ожидаемое, стандартное поведение и составляет содержание bona fides .
В понятии «добросовестность», следовательно, заключено знание субъекта о характере, о качестве, о содержании его действия, а не о форме и количестве. Например, покупатель недвижимости, получив выписку из регистрационной палаты, не обратил внимание на отметки об обременении покупаемого им объекта. Возможно, в этом случае, что он действительно не знал, что покупаемый объект находится под спором. Но в данном случае: а) у него была возможность об этом узнать; б) иным способом доказать его
1 Скловский К.И. Проблемы собственности и владения в гражданском праве России // Ставропольский институт Белгородского университета потребительской кооперации РФ. М., 1999.С. 205.
недобросовестность нельзя. Если, однако, покупатель обладал плохим зрением, и маленькая отметка не могла быть им прочитана, то дело принимает другой оборот.
По нашему мнению, категория добросовестности в своем субъективном смысле (знал, не знал) в гражданско-правовом аппарате является специальной регулятивно-оперативной конструкцией, призванной учитывать интересы гражданского оборота в целом. По своей имманентной сущности к недобросовестным действиям относятся действия субъектов, которые знали (могли или должны были знать) реальные обстоятельства дела, но намеренно реализовали свои права. При этом конструкция «должен был знать» призвана устранить ссылку на фактическое незнание субъекта об определенных обстоятельствах дела. «Квазизнание» предполагает, что при определенных условиях субъект должен был знать об обстоятельствах на 100%, и если он не знал, то это лишь образует его вину в форме грубой неосторожности. «Мог знать» означает более «мягкую» вину (простую неосторожность), где не требуется фактического знания, а достаточно большой вероятности такого знания, исходя из фактических обстоятельств дела, а также требований осмотрительности, заботливости, разумности.
Признание субъекта добросовестным либо недобросовестным означает по факту признание его поведения правомерным либо неправомерным. Однако за неправомерность в смысле недобросовестности не следует наказание, а применяются иные, более гибкие, санкции, как то: блокировка возникновения прав и обязанностей (ст. 157 ГК РФ), передача вещи в собственность (ст. 220, 302), возмещение доходов (ст. 303 ГК РФ), возмещение вреда (ст. 1103 ГК РФ), изъятие носителя исключительных прав (ст. 1252 ГК РФ), реституция и т.п. Все указанные санкции связаны с умышленным либо неосмотрительным осуществлением субъектом своих прав, для которого «что» осуществлять подмяло под себя вопрос «как» их осуществлять; где внутренние сомнения, неосмотрительность при правоосуществлении были принесены в жертву внешним формальным границам прав; где субъект права свой эгоизм предпочел сознательно в ущерб «чужим» интересам (или обществу в целом).
Но означает ли это, что в субъективной стороне «доброй совести» проявляется искомый признак для злоупотребления правом? Полагаем, что ответ будет отрицательным. Из выведенных нами трех квалифицирующих признаков злоупотребления правом 1 как минимум отсутствует один — «пробел» в специальных регулирующих нормах (что делает невозможным применение ст. 10
1 См. подробнее: Волков А.В. Теория концепции: злоупотребление гражданскими правами. Волгоград, 2007.
ГК РФ) и частично второй: злоупотребление правом — это всегда умышленное, сознательное, намеренное действие, а не только неосмотрительное, неосторожное и нерачительное.
Если для применения правовых мер при недобросовестности в ее субъективном смысле психическое отношение лица к своему поступку безразлично, то при злоупотреблении правом — прямой умысел образует вину нарушителя, а недобросовестность проявляется в скрытой эксплуатации норм гражданского права, в извращении содержания предоставленных субъекту правовых возможностей.
Отсюда вывод: несмотря на тождественность терминов, понятие «добросовестность», заложенное в формулировке ст. 10 ГК РФ — «разумность действий и добросовестность участников», — отличается от других понятий добросовестности, используемых законодателем в Гражданском кодексе РФ больше в качестве «технических» терминов, для расширения понятия «виновность» и для создания, тем самым, специальных правовых режимов. Этот вывод подтверждают и сами нормы Гражданского кодекса РФ, где о «добросовестных состояниях» упоминается только в семи статьях ГК против тридцать одной статьи, где в тех или иных вариантах задействованы режимы: «знал», «мог знать», «должен был знать», имея в виду всю туже юри-дико-техническую сторону понятия bona fides.
Но какую смысловую нагрузку «добрая совесть» несет в ст. 10 ГК РФ и почему она отсутствует в диспозиции п. 1 ст. 10 ГК РФ?
Закон, поднимая вопрос о разумности действий и добросовестности участников правоотношений, в специальной гражданской норме всегда разрешает вопрос последствий недобросовестности. Например п. 3 ст. 157 ГК РФ: «Если наступлению условия недобросовестно воспрепятствовала сторона, которой наступление условия невыгодно, то условие признается наступившим. Если наступлению условия недобросовестно содействовала сторона, которой наступление условия выгодно, то условие признается ненаступившим»; или еще пример, п. 3 ст. 220 ГК РФ: «Собственник материалов, утративший их в результате недобросовестных действий лица, осуществившего переработку, вправе требовать передачи новой вещи в его собственность и возмещения причиненных ему убытков». И даже причиненный недобросовестным поведением обогатившегося лица вред подлежит возмещению по кондикционным правилам (ст. 1103 ГК РФ).
В случае невозможности применения специальной нормы к злоупотребительному казусу, к действию вызывается правило (далеко не идеальное), изложенное в ст. 10 ГК РФ. Но это правило применяется только в том случае, если происходит злоупотребление правом, а не просто недобросовестное поведение. С другой стороны, можно ли сказать, что любое недобросо-
вестное поведение, не регулируемое специальными нормами о недобросовестности, автоматически становится злоупотреблением правом либо это просто «пробельное» жизненное правоотношение, преодолеваемое с помощью общих начал гражданского права?
Полагаем, что это вопрос практической квалификации каждого конкретного случая. Если поведение субъекта отвечает признакам злоупотребительного поведения, то регулирование производится средствами ст. 10 ГК РФ; а если поведение субъекта вызвано неопределенностью норм права, то для определения прав и обязанностей применяется ст. 6 ГК РФ в совокупности с принципами, закрепленными в ст. 1 ГК РФ.
О понятии «разумность» речь в ГК РФ идет гораздо чаще, чем о добросовестности, и во многом благодаря тому, что этот термин имеет значение нормального, здравого, обычного хода каких-либо действий. В ГК говорится о разумности действий (ст. 10), о разумной цене товара (ст. 524, 738), разумных расходах (ст. 520, 530, 744), разумных мерах, принимаемых к уменьшению убытков (ст. 404, 750, 962), разумном ведении дел (ст. 72, 76), разумной замене места передачи товара (ст. 524), разумном предвидении изменения обстоятельств (ст. 451), разумно понимаемых интересах (ст. 428). Особенно часто используется понятие разумных сроков (ст. 314, 345, 375 и др.). В общей сложности понятие «разумный» в той или иной форме упоминается в ГК более семидесяти раз.
В международном законодательстве с помощью понятия «разумность» преодолеваются проблемы пробелов в правоотношениях. Например, в ст. 8 Конвенции ООН о договорах международной купли-продажи товаров (Вена, 11 апреля 1980 г.) предусмотрено, что заявления и иное поведение стороны должны толковаться в соответствии с ее намерением, если другая сторона знала или не могла не знать, каково было это намерение. Однако при неприменимости приведенной нормы поведение сторон должно быть истолковано в соответствии с пониманием, которое «имело разумное лицо», при этом «действующее в том же качестве, что и другая сторона при аналогичных обстоятельствах». Комментируя смысл указанной статьи, М.Г. Розенберг выделил то обстоятельство, что под «разумным» подразумевается лицо, «подход которого соответствует общепринятым критериям разумности его поведения», а потому, «должны учитываться, например, технические и коммерческие знания и опыт соответствующего лица»1.
Под разумными действиями, таким образом, в большинстве случаев в гражданском праве следует понимать действия обычного дееспособного лица, если не с высоким, то по крайней мере со средним уровнем интеллек-
1 Розенберг М.Г. Контракт международной купли-продажи. С. 55—57.
та, позволяющим действовать так, как действовали бы большинство членов общества (т.е. не самая его худшая часть). Именно в таком правовом смысле — обычный, логический, здравый, стандартный — оценочное понятие «разумность» работает в большинстве норм Гражданского кодекса.
Но о той ли «разумности» идет речь в п. 3 ст. 10 ГК РФ?
В праве любое понятие, включая «разумность», выступает как мыслительный каркас, относительно которого выстраивается вся система его определений. Например, понятием «субъективное гражданское право» будет являться представленная в развернутом виде логическая последовательность его собственных определений (категорий) (см. § 2.3). Все отдельные определения субъективного права получат свою содержательную ценность и истинное значение, лишь будучи логически упорядоченными моментами единой гражданско-правовой системы. При этом уяснение сути субъективного гражданского права происходит только благодаря здравому, разумному мышлению. Таким образом, суть любой правовой конструкции, суть любого субъективного права заключена не в их изолированном существовании, а в подчинении разумной сути той правовой системы, которую они образуют и которой они принадлежат. Соответственно, чтобы мы могли понять суть и значение самого субъективного гражданского права, мы должны познать ту всеобщую систему, к которой они относятся, — гражданско-правовую систему. Но даже этот путь ведет лишь к половине знания, поскольку на ступени разумности мы используем определения и понятия гражданского права не только с их внешней, формально-предметной стороны, чем вполне довольствуется трезвый рассудок, работающий по законам логики, но и с их внутренней, сущностной, системной стороны, чего рассудку не дано. Следовательно, только на ступени разума достигается подлинное единство нашего сознания и самосознания, должного и реального, субъективного и объективного. Отсюда и известные слова Гегеля: «Разум без рассудка ничто. Рассудок же и без разума нечто».
Понимание сути различий между рассудком и разумом является основополагающим для науки права, но оно делает мышление юриста рассудочным, но не разумным в собственном смысле. В праве рассудок все стремится разложить на классификационные «полочки», имея целью внести ясность и порядок в юридический мир. И это имеет свои несомненные плюсы, поскольку требуется логическая закономерность и надежность в целом системы права, а значит, и стабильность правопорядка в обществе. Но в изменяющемся и подвижном мире система классификационных «полок» обречена. И чем жестче система полок, тем тяжелее удар сформированному рассудочному образу права при серьезных преобразованиях окружающего мира.
Разум же, наоборот, формирует динамичный многообразный образ права, затрагивающий все слои человеческой жизни и сознания — биологический, духовный, культурный, чувственный и т.д. Разум укрепляет жизнеспособность получаемых знаний, обогащая их обратной связью. Соответственно, для построения права, основанного на разуме, недостаточно пред-метно-содержательных принципов, но должна быть затронута вся структура сознания всех правопользователей и правоприменителей.
Если обратиться к психическим процессам любого субъекта, то посредством мышления наше сознательное Я впитывает в себя весь арсенал понятий и определений, с помощью которых мы осмысливаем окружающий мир, включая право, и общаемся между собой. При этом сознание наполняет свое содержание знаниями благодаря его отграниченное™, противоположности к окружающему миру (есть Я и есть все, что не Я). Однако человеческое Я может входить в противоположность не только к окружающему его миру, но и в противоположность к самому себе, к своему сознанию Я (Я — это Я). Так появляется категория самосознания. Деятельность нашего самосознания, направленная на овладение им своего собственного содержания и приведение его в порядок, приводит нас к категории разума. Разум формируется благодаря вхождению нашего Я в противоположность к своему собственному содержанию.
Разумность действий с психо-физической точки зрения — это возможность и способность сознания растождествлять себя со своим Я — самосознанием и тем самым получать власть над своими желаниями, эмоциями, чувствами, эгоистическими стремлениями. В разуме вырабатывается объект наблюдения и мышления личности в самой себе, понимающей свой эгоизм, признающей и соблюдающей права других личностей.
Отсюда формула: сознание плюс самосознание образуют в субъекте разум, сознание без самосознания образует неразумность и недобросовестность — вытесняемые явления в правовых отношениях.
Если разум в человеке выражается в его способности рассматривать природу своей деятельности, то разумность в гражданском праве — это понимание неэгоистической сущности гражданско-правовых норм, в которых субъект права является центральным, но не «механическим», а «живым», здравым элементом любой правовой конструкции. «Разумность» в правовых понятиях, следовательно, подчиняет требованиям конкретизации фактические чувственные данные субъекта права.
Применительно к злоупотреблению правом эта абстрактная разумная личность (субъект права) должна быть способна не только сама участвовать в правоотношениях, быть носителем прав и обязанностей, но и быть способной признавать за другими личностями аналогичные гражданские пра-
ва. Причем такое признание в правоотношениях проявляется в уважении и соблюдении «чужих» гражданских прав и в моделировании своего поведения так, чтобы не нарушать границы чужих прав. Разумное понимание, разумное предвидение — вот что входит в дееспособность идеального среднего субъекта права. Говорить же о другом, безответственном субъекте гражданского права — это значит говорить о догматическом, механистическом понимании всей системы гражданского права. Именно в таком плане, на наш взгляд, понятие «разумность» используется в п. 3. ст. 10 ГК РФ.
Зобов А.Н.*
ЦИВИЛИСТИЧЕСКОЕ ПОНИМАНИЕ ДЕНЕГ: ТРАДИЦИОННЫЕ ВЗГЛЯДЫ И НОВЫЕ ПОДХОДЫ
Современное развитие платежных систем и механизмов вызвало еще большее расхождение теоретических взглядов на природу денег, что не могло не отразиться и в законодательстве, в котором множество связанных с деньгами понятий, таких как «средство платежа», «денежные средства», «валюта», «денежные знаки», «денежная единица», в должной мере не разграничены, что часто приводит к путанице и их смешению.
Рассмотрим основные юридические подходы к определению и пониманию денег. Их можно разделить на 3 основные группы:
1) классический (формально-юридический подход), при котором деньги предстают объектом материального мира (денежные знаки), выступающие всеобщим орудием обращения, а безналичные деньги — не являются деньгами, они лишь имущественные права;
2) функциональный (экономический подход), при котором деньги предстают объектом гражданского оборота, являются инструментом, в нем три социально-экономические функции, выступающие в качестве меры стоимости, средства обращения, средства платежа. Таким образом, стоит отметить комплексный характер понятия «деньги».
3) альтернативный, который исходит из сущностного единства денег. То есть, вне зависимости от вида денег (наличных или безналичных), они представляют собой единый объект гражданского права.
Сторонниками первого направления являются Л.А. Лунц, В.В. Вит-рянский, Л.А. Новоселова, С.В. Сарбаш, В.А. Белов, Е.А. Суханов и др. Они исходят из того, что согласно ст. 128 ГК РФ деньги относятся к вещам. Сле-
* Аспирант Института философии и права Уральского отделения РАН. E-mail: alexei-1283@yandex.ru.
довательно, понятие денег применимо только к денежным знакам государства (банкнотам и монетам). Безналичные деньги (средства на банковских счетах) являются объектом обязательственных прав клиентов. Открывая банковский счет, его владелец передает денежные средства в полное распоряжения банка, теряя на них право собственности
Безналичные расчеты, по мнению указанных авторов, являются безденежными, так как не предполагают передачи денег. Например, В.А. Белов говорит, что если речь идет о совершении платежа наличными, то налицо исполнение денежного обязательства, произведенное посредством передачи денег, когда же стороны договора предусматривают в нем условие о безналичных расчетах, нельзя говорить о том, что оно также ведет к прекращению денежного обязательства исполнением (передачей денег), ибо сущность безналичных расчетов и заключается в отсутствии этой передачи 2. Безналичные расчеты заключаются в принятии банком на себя денежного обязательства перед третьим лицом (получателем денег), а клиент банка (плательщик) возлагает исполнение обязательства на третьих лиц (банк должника и банк плательщика), при этом ключевой обязанностью, возложенной на банк, является исполнение денежного обязательства перед третьими лицами по поручению клиента, что изначально входит в содержание договора 3.
В данном подходе существуют некоторые внутренние противоречия. Например очевидно, что деньги являются объектом денежного обязательства. В свою очередь, В.А. Белов под денежным обязательством понимает вид обязательственного правоотношения, в силу которого одно лицо (должник) обязуется передать (осуществить платеж) другому лицу (кредитору) определенную сумму денег, выраженных в согласованной сторонами денежной единице, имеющей силу национальной или иностранной валюты4. Понятие «сумма денег» никак прямо не соотносится с банкнотами и монетами как с вещами, а именно они должны являться объектом денежного обязательства по данной концепции.
Во-вторых, безналичные деньги не переходят в распоряжение банка и остаются имуществом клиента. Положения целого ряда статей ГК РФ подтверждают это суждение, например ст. 845, 847, 854, 858.
В-третьих, целью расчетов являются права требования от плательщика к получателю денег. Подтверждая то, что расчеты — это особый вид правоот-
1 См. напр.: ВитрянскийВ.В. «Доверительное управление» денежными средствами // Хозяйство и право. 2001. № 12. С. 29—30.
2 См.: Белое В.А. Банковское право России: теория, законодательство, практика. Юридические очерки. М., 2000. С. 313.
3 Новоселова Л.А. Проценты по денежным обязательствам. М., 2000. С. 16.
4 См.: Белов В.А. Денежные обязательства. М., 2001. С. 14.
