CC BY
24ДНЕВНИК БАРОНЕССЫ Н. П. ВРЕВСКОЙ (ФРАГМЕНТЫ)
По материалам семейного архива Вревских
(ПУБЛИКАЦИЯ И ПРИМЕЧАНИЯ В Ф РОЖНОВА)
Светлой памяти Софьи Алексеевны Вревской посвящается
Публикуемые фрагменты дневниковых записей Наталии Павловны Вревской,1 находящихся в личном архиве Вревских, относятся к истории имения Голубово, которое посещал Пушкин в последние приезды в Михайловское в 1835—1836 гг
Работая над архивом, изучая факты биографии Евпраксии Николаевны Вревской, невольно приходишь к выводу о том, что звезда А С Пушкина, мгновенно и ярко сверкнув по небосводу жизни, не только озарила, но и обожгла многих, кто был рядом, в том числе и Евпраксию Николаевну Ее долгая счастливая жизнь в кругу многочисленного семейства не исключала романтических воспоминаний о Тригорском, о любимом когда-то поэте
Общеизвестны факты биографии «Зизи» — Е Н Вревской тригорского периода, времени встреч, дружбы, влюбленностей, пламенно-романтических дней в окружении А С Пушкина, Н М Языкова, А А Дельвига и других замечательных людей Но не менее интересным представляется период жизни Евпраксии, обычно «выносимый за скобки», т е брак с Б А Вревским, жизнь в Голубове, рождение детей, длинная-предлинная жизнь после безвременной кончины А А Дельвига, гибели Пушкина, ухода Н М Языкова, многих других Жизнь, полная воспоминаний и ностальгических мечтаний в имении Вревских
Фрагменты дневниковых записей Н П Вревской совместно с планом усадьбы Голубово, фотодокументами и другими архивными изысканиями дают довольно четкое представление об архитектуре, обстановке, интерьерах кабинета, гостиной, спальни, флигелей, образе жизни и обычаях обитателей имения Голубово, а затем и Тригорского накануне 1918 г , когда имения погибнут в огне пожарищ
Публикатор выражает глубокую признательность за предоставленный материал ныне здравствующим потомкам Вревских — Ирине Борисовне и Александру Борисовичу Вревским
Е. Н. Вульф (12.Х.1809—22.111.1883 г.).2 Детство и юность ее прошли в деревне Берново Тверской губернии и с. Тригорском Псковской губернии. Домашнее образование под руко-
1 Вревская Наталия Павловна (1877—1961), урожд Ржевская, приемная дочь Павла Федоровича Ржевского и Варвары Федоровны Ржевской, вторая жена Михаила Степановича Вревского (1871 —1929), внука Евпраксии Николаевны Вревской, урожд Вульф (см сн 2)
2 Вревская Евпраксия Николаевна, урожд Вульф, дочь Осиповой (от первого брака с Николаем Ивановичем Вульфом), с 8 июля 1831 г — жена барона Бориса Александровича Вревского
© В Ф Рожнов 2002
249
водством гувернанток и матери сводилось к изучению языков, истории, рисования, музыки и танцев и соответствовало требованиям того времени для девушки-дворянки из вполне обеспеченной семьи.
Лицо Евпраксии — вульфовское. Живые темные глаза, привлекательное, веселое выражение, кокетливая улыбка, средний рост, слегка полновата, красивые маленькие руки, несколько чувственный рот. Оживленная, подвижная, вольно-шаловливая, она нравилась и родным и знакомым. Дни проходили в занятиях: чтении, рукоделии, прогулках и незатейливых деревенских развлечениях. Такою она запомнилась Пушкину, когда в 1824 г. он был сослан в Михайловское и почти постоянно гостил в Тригорском у (Осиповых)-Вульфов. Этот удивительно вдохновенный период (не только для «Зизи», но и для самого Пушкина) неоднократно исследован и описан, но это — тема другого рассказа.
Итак, проходит 1827, 28, 29 и 30 годы. Постепенно «Зизи» превращается в «Ефрозину» и «Евпраксию Николаевну». Мать, П. А. Осипова-Вульф,3 отправляет ее зимой к тверской родне — Вульфам. Там она беспечно и весело танцевала на балах в Старице и Твери, считая, «что стараться нравиться есть условие веселой жизни». Но никто не затронул ее сердца...
Она все о чем-то тосковала, о ком-то мечтала, чувствовала какое-то неудовлетворение жизнью.
И вдруг в январе 1831 г. в Острове (или Пскове) Евпрак-сия встречает статного, с большими темными глазами и приятной наружностью барона Вревского Бориса Александровича. К удивлению окружающих, этот блестящий светский человек обратил внимание на хорошенькую провинциалку: скромную, веселую и живую. Знакомство, начавшееся в январе, пошло быстрым темпом. Сестра Евпраксии Анна пишет об этом Алексею Вульфу,4 тот откровенничает в письме к ней: «(...) с нетерпением жду известий о дальнейших успехах и победах Евпраксии и желаю, чтобы они были столь же важны, как и сам барон, дай Бог, ему смелости». Сама же Евпраксия (в письме от 3.5.1831 г.) пишет: «Неделю назад я не думала и даже не желала быть счастливой в этом мире, а теперь отказаться от моего счастья было бы сверх сил».
3 Осипова Прасковья Александровна, урожд. Вындомская (23.09.1781— 8.04.1859), помещица Тригорского, соседка Пушкина по Михайловскому.
4 Вульф Алексей Николаевич (17.12 1805—17.04.1881), сын (от первого брака) Прасковьи Александровны Осиповой (урожд. Вындомской) и Николая Ивановича Вульфа
Помолвка произошла в конце апреля, а в начале июля 1831 Г. состоялась свадьба. Молодые поселились в имении Го-лубово. Началась их мирная и счастливая жизнь, продолжавшаяся до преклонного возраста на зависть и удивление окружающим.
...Впервые имя Бориса Александровича Вревского ((29.Х1)1805—17.XII.1888 г.)5 встречается в списках учеников пансиона для благородных детей при Петербургском университете. Вместе с ним учились Лев Пушкин, Г. П. Вульф, М. И. Глинка, Верховский, Литвинов. Брат Вревского Михаил Сердобин6 — несколько раньше, а Степан7 и Павел8 Вревские — позже.
Б. А. был выпущен в 1822 г. с 12-м классом и принят по его прошению подпрапорщиком в лейб-гвардии Измайловский полк (7 апр. 1823 г.). Но военная служба не привлекала его, и уже в 1827 г., достигнув 22 лет, он решает выйти в отставку и подает прошение на Высочайшее имя. Получив разрешение, Б. А. покинул Петербург и поселился в Псковской губернии Островском уезде, близ погоста Врево в выстроенном им собственном имении Голубово в 1.5 верстах от с. Александрова. Деревенская жизнь пришлась ему по вкусу. Полная независимость при достаточном обеспечении позволила предаваться отвлеченным занятиям.
Серьезное чтение книг и газет (библиотека в Голубово содержала свыше 3 тысяч томов). Чтение было основной пищей. Б. А. родился и вырос в Париже, первоначальное обучение получил в школе иезуитов — лучшей в то время. Там его приучили к выдержке и самообладанию, послушанию к труду и добросовестному отношению к делу. Не задаваясь честолюбивыми мечтами, он тихо и скромно жил в деревне, изредка выезжая по делам в Остров, Псков, Тверь, СПб. Он был
5 Вревский Борис Александрович (29.11.1805—17.12.1888), барон, сын князя А. Б. Куракина.
6 Сердобин Михаил Николаевич (16.08.1802—ум. не ранее 1851, 1797— 05.10.1888), барон, сын князя А. Б. Куракина, брат по отцу Б. А. Вревского, встречался с Пушкиным в Петербурге. Накануне дуэли Пушкин обедал у М. Н. Сердобина с Е. Н. Вульф. Предводитель дворянства Островского уезда Псковской губернии. Жена — Ольга Павловна Петрова, дочь атамана Уральского казачьего войска.
7 Вревский Степан Борисович (1843—1901), барон, сын Бориса Александровича Вревского и Евпраксии Николаевны Вревской (урожд. Вульф).
8 Вревский Павел Александрович (1-й) (1808—1854), барон, сын князя А. Б. Куракина, генерал-адъютант; жена — Мария Сергеевна Ланская, второй брак — кнж. Анастасия Сергеевна Щербатова.
бессменным предводителем дворянства, благодаря честности и принципиальности пользовался всеобщим уважением. Разум его доминировал над чувствами. Добрый, воспитанный, мягкий, он вызывал любовь и уважение. Отношения с крестьянами были хорошими: ни одной тяжбы, ни одного наказания. Управляющие и старосты вели его дела. Так прошли 4 года его одинокой жизни в деревне, вне столицы. И вдруг зимой 1831 г. он встречает Евпраксию, дочь П. А. Осиповой-Вульф, владелицы Тригорского, дружившей с Пушкиным. Быстрая помолвка, а затем и свадьба навсегда определили их судьбу. Любовь и уважение стали основой их жизни.
В одном из писем к отцу поэта С. Л. Пушкину Б. А. Вревский в 1837 г. напишет: «Я не могу желать большего счастья здесь, на земле, чем то, которым я наслаждаюсь теперь и не переставал наслаждаться с момента женитьбы. Ежедневно я благодарю небо в глубине моего сердца и молю о единственной вещи на свете — это сохранить и сделать также счастливыми моих родных и немногих истинных друзей, которыми я обладаю».
Зимой 1831/32 г. супруги едут в Тверскую губернию познакомиться с родственниками Евпраксии Николаевны, где в Старицком уезде, в с. Берново жила многочисленная семья ее отца, Николая Ивановича Вульфа.9 Б. А. Вревский «обворожил всех своей воспитанностью и приятностью в обращении»... Его теща, что «души в нем не чает», частенько гостит у них: «Вообще, сношения между Голубовом и Тригорским, несмотря на 18 верст, постоянны».
Сестра Евпраксии — Анна,10 живя в Петербурге, мечтает пожить с ними. Брат Алексей Вульф, заядлый холостяк и эгоист, как-то мягчеет душой, появляясь в Голубове: он искренне любит Евпраксию и ее детей. Братья Б. А. всегда помнят его, пишут ему, бывают в Голубове, завидуют их независимой сельской жизни.
Жили молодые скромно. Евпраксия Николаевна быстро освоилась с положением замужней женщины и хозяйки. Летом она вставала в 5 часов утра. День ее наполнен заботами: огород, теплицы, скотный двор, сад, заготовки на зиму, заказ обеда, ужина, ткацкая — все в ее руках. Хозяйство — натуральное, все делалось на месте, иногда снаряжался обоз в Пе-
9 Вульф Николай Иванович (1771—1813), первый муж Прасковьи Александровны Осиповой (урожд. Вындомской).
10 Анна Николаевна Вульф (1799 —1857), старшая дочь П. А. Осиповой от первого брака с Николаем Ивановичем Вульфом.
тербург, где цены были выше голубовских. Е. Н. выучилась считать и тратить деньги в отличие от Б. А., который не вникал в дела, не умел создать «оборотный» капитал и вечно пребывал в денежном затруднении: большая семья, «открытый дом» поглощали все доходы с земли, приходилось влезать в долги. Советчиком, надежной опорой был для Е. Н. ее брат Ал. Ник. Вульф, часто выручавший ее материально в, казалось, безвыходном положении.
Зимой Евпраксия Николаевна ездит в С.-Петербург, обычно одна и надолго для лечения от постоянных недомоганий. Письма ее к мужу первых лет замужества овеяны грустью разлуки — она до наивности откровенна и мила: «Мой дорогой ангел», «Я пользуюсь успехом», «Р. нашла меня очень хорошенькой». В С.-Петербурге E.H. останавливается в гостинице «Москва» на Б. Морской вместе с братом Ал. Ник., а иногда у Степана Александровича Вревского (брата мужа своего) или у Н. О. и С. Л. Пушкиных — родителей поэта.
В течение первых лет замужества ежегодные роды расшатали ее нервную систему, и она впадает в хандру: черные мысли одолевают ее. Доктора советуют переменить обстановку. Б. А. закладывает имение и везет Е. Н. в СПб. на всю зиму. Дети остаются в Голубово, а сам Б. А. живет то тут, то там.
Тяжело переживая гибель Пушкина, Б. А. Вревский старается утешить отца поэта Сергея Львовича: «Дорогой и уважаемый С. Л., я все время был в деловых поездках в Острове и Пскове и не мог раньше ответить на Ваше любезное и трогательное письмо от 27 января 37 года. Это меня огорчает тем более, что Ваше здоровье меня беспокоит. Вы жаловались на него и почти в тот же момент Вы получили роковую весть, которую вся Россия оплакивает с Вами. Ужасно даже подумать об этом: надо много храбрости и силы душевной, чтобы перенести подобное несчастье. Да поможет Вам небо!.. 26 февраля 1837 г.».
Всякий человек умирает единожды. Поэт умирает «в каждом любящем сердце заново» (М. Цветаева). И мы никогда не узнаем, сколько раз умирал Пушкин в сердце Евпраксии.
Может, поэтому в свой альбом она запишет стихотворение поэтессы Мар-селины Дебор де Вальмор (1786—1859) «Надежда»:
Я хотела бы любить иначе!
Увы! Я хотела бы быть счастливой...
(...) Борис и Евпраксия Вревские прожили долгую совместную жизнь, отметив «золотую» свадьбу и выра-
< I
I
Н4 Си+Лш» Mrfjtf"^
¿nui, '^JtïJMTrwtfj ¿Le, fajbtsu.
M.' аил лл^й.
SiujL Afe a^J&^ria***--
Са^тгъ* Vb«*,^ & Л"* . ,
Лег, Л* »
du;, Js' wb* ¿'/mf
1/Uùi УЫи'у ■
Va/TTWZtX
Автограф баронессы E. H. Вревской. Запись стихотворения поэтессы Марселины Дебор де Вальмор в альбом Е. Е. Шокальской (урожд. Керн).
стив одиннадцать детей. Судьба многих из них — история России.
В этот раз речь пойдет о судьбе их дочери Софьи Борисовны Вревской11 — последней обитательницы Тригорского, вплоть до 1918 г., начала нового лихолетья России, в котором сгорит не одна усадьба и не одна судьба.
Итак: Врев — древний пригород Пскова. Основан в первой половине XV века. Следы древнего монастыря и братской могилы видны в наше время (XX век).
(...) На одном из холмов устроено крестьянское кладбище, на другом — живописные развалины кирпичной церкви имени Петра и Павла, готического стиля. Она была спешно
11 Вревская Софья Борисовна, баронесса, дочь Евпраксии Николаевны Вревской (урожд. Вульф) и Бориса Александровича Вревского.
выстроена кн. А. Б. Куракиным12 к ожидавшемуся им приезду императора Павла I; посещение не состоялось. А вскоре рухнул и потолок. Церковь служит местом последнего упокоения семьи баронов Вревских. Существует предание, что в то время, как умирал кто-нибудь из них, колокол церкви, свалившийся при разрушении в находящееся у подошвы озерко, глухо звучит в нем погребальным звоном.
На том же холме возвышается небольшая горка, в ней сделана пещера, в которой похоронен Александр Борисович Вревский.13
Мраморная красно-бурая могильная плита, образ Александра Невского во весь рост у изголовья, облицовка стен и входной двери из того же камня и красивая железная решетка входной дверцы — все просто и внушительно.
Над горкой водружен простой белый деревянный крест, он ясно выделяется на темной зелени деревьев, покрывающих холм. Вокруг цветы и красивые кусты, дорожки посыпаны песком.»!*
...В 1/2 версты от Врево расположилось Голубово — усадьба, построенная Б. А. Вревским в начале XIX века.
По березовой аллее въезжают на «красный двор» к подъезду дома. Посреди двора — группа деревьев, сирени и жимолости: скрывают колодец. Направо от ворот — квартира управляющего, каретник, конюшня выездных лошадей; налево — кухня, дом, флигеля. Весь ансамбль замкнут и открывается лишь еще вторыми воротами, входящими во 2-й двор со службами, разбросанными друг от друга на некотором расстоянии и тоже обсаженными деревьями (клен — противопожарное средство).
У дуба — белый дом, двухэтажный, утопающий в зелени сада. Он светел, тепел и уютен. В прихожей вас сразу обдает особым запахом какого-то очень человечьего духа с примесью табака, керосина, прелого войлока и ваксы. Понятно, испокон веков в прихожей заправляют лампы, чистят обувь, сидят слуги.
Двери с красивыми медными ручками распахиваются в обширную столовую, приветливую и веселую, залитую светом, льющимся через высокие окна. Посредине развернут длинный стол, массивный буфет у стены, стулья и цветы перед высоки-
12 Куракин Александр Борисович (18.01.1752—24.06.1818), князь, сын князя Бориса Александровича Куракина и Елены Степановны, урожд. графини Апраксиной (ум. 1768 г.): дочери фельдмаршала С. Ф. Апраксина,
13 Вревский Александр Борисович (1834—1910), барон, сын Е. Н. Вревской и Б. А, Вревского, жена — Анастасия Матвеевна Храповицкая.
ми окнами. Тут совершались семейные трапезы, неизменно, в течение 50 с лишком лет совместной жизни и далее, в меньшем кругу лиц, до наших дней — 1918 г. Вправо от столовой — столь же большая гостиная. Вся мебель из красного дерева. Туркестанский ковер во весь пол глушит шаги. В комнате как-то строже. По стенам портреты: молодой А. Б. Куракин маслом, в золотой раме, «Заседание Венского конгресса» (1815 г.?), в котором участвовал Куракин, над диваном в большой бархатной раме портрет А. Б. Вревского и его детей, гравюра и портреты: Павла Александровича Вревского, убитого в Севастопольскую кампанию; И. А. Вревского14 — героя кавказских войн с Шамилем и др. По углам стоят мраморные бюсты А. С. Пушкина и А. А. Дельвига. Из гостиной дверь на балкон с 4 традиционными колоннами (дворянскими); открывается приятный вид на пруд, окруженный двумя аллеями: кленовой и дубовой, приводящими к беседке в стиле «ампир». Ближе к дому — цветники — предмет особого внимания и любви хозяев. Весь сад насаждал Борис Александрович, любитель садоводства, не без участия А. С. Пушкина, который, по преданию, посадил несколько деревьев.
Дальше за гостиной — «угловая», где больше всего любила сидеть Е. Н. Вревская на кресле или шезлонге. Комната квадратная, тоже светлая и уютная. В углу стоит фортепьяно палисандрового дерева с бронзой, этажерка с книгами, кресла и стол с книгами.
Кабинет Б. А. Вревского светлого дуба, весь в книжных шкафах, письменный стол, кресла и небольшой диван.
Спальня Е. Н. и Б. А. Вревских с двумя широкими постелями, туалетом, бюро, комодом — все светло и чисто. Посреди дома проходит коридор, из которого широкая лестница наверх. По бокам дома галерея, соединяющая его с флигелем...
На окнах, на дверях не было ни штор, ни портьер. Б. А. и Е. Н. жили внизу. Наверху — дети, няни, гувернантки. Гости размещались во флигелях (...)
Софья Борисовна Вревская (1839—1920-е) была седьмым ребенком у Евпраксии Николаевны и Бориса Александровича Вревских. Она родилась в Петербурге.
Первоначальное воспитание прошло в с. Голубово (где обычно жили родители) под руководством гувернанток. Мать, обремененная семьей, делами по хозяйству, а главное, постоянно не-
14 Вревский Ипполит Александрович (13.03.1814—20.08.1858), барон, сын князя А. Б. Куракина, генерал-лейтенант, герой кавказской войны, жена — Юлия Петровна Вревская, урожд. Варпаховская (1837—1878).
Портрет А. Ф. Закревской.
Д. Доу. 1823 г. Холст, масло. Германия.
Рисунок А. С. Пушкина. А. Ф. Закревская. 1828 г.
Портрет А. Ф. Закревской.
Зеркальная гравюра по портрету работы Д. Доу.
Портрет Надежды Гавриловны Вульф, урожд. Борзовой. Неизвестный художник. 1810-е гг. Холст, масло.
Елинский погост с Покровской церковью,
при которой сложилось семейное захоронение Вульфов.
Памятник на могиле Н. Г. Вульф у Покровской церкви. Село Елины. Островский район. Псковская обл.
Баронесса Светлана Николаевна Вревская, последняя владелица Голубова.
Городище Врев с Петропавловской церковью и фамильным кладбищем баронов Вревских.
ЩШ ' ♦
* . •■ К ."С' Щ г | Г1т—1
1 Пп Ги 11' "Я
П П ** п]|
Усадебный дом Роткирхов. XVIII в. Новопятницкое. Кингисепп, Ленинградская обл. Современная фотография.
Усадебный дом Роткирхов—Лелонгов, потомков А. П. Ганнибала. Середина XIX в. Новопятницкое. Кингисепп, Ленинградская обл. Современная фотография.
домогавшая, не могла следить в достаточной степени за детьми. И хотя Евпраксия Николаевна не признавала преимуществ закрытого заведения, решилась наконец отдать Соню в институт.
Благополучно окончив Екатерининский институт, она возвращается к родным. Пережив смерть жениха,15 она осталась верна его памяти и все последующие годы отдает попечению об отце, матери и многочисленных сестрах, которые, несмотря на замужество, нуждались в ее помощи. Она, совершенно забывая о себе, никогда не отказывала людям во внимании. Родители старели, болели, все более и более нуждались в ней.
После смерти Бориса Александровича и Евпраксии Николаевны Голубово перешло к их старшему сыну, Александру Борисовичу, который занимал высокие военные посты, редко приезжал сюда, предоставив своей сестре Софье Борисовне управлять имением. Жизнь потекла без перемен. Весь строй занятий, трапез, приемов поддерживался как при «maman».
Приезжали также родные и знакомые со всех концов России пожить, повидаться, отдохнуть. Потерпевшие крушение в жизни из года в год живали тут, получая приют и ласку. Другие, старея, приезжали умирать в родном углу, поближе к родовому кладбищу.
Софья Борисовна соблюдала обряды, правда, сама в церковь она ездила лишь в хорошую погоду, зимой — в возке, летом — в долгушке, но дома, под большие праздники, служили всенощную.
В большой, освобожденной от мебели столовой ставят столик, покрытый белой салфеткой, на нем икону «Триптих». Свечи слабо озаряют полутьму. Священник в рясе старательно, не спеша произносит слова службы. Дьячок с кадилом — подтягивает.
Тетя Соня стоит около кресла, изредка грузно, с трудом опускаясь на колена. Федя — лакей, под локоть поднимает ее и сажает отдохнуть. Присутствуют племянница и старушка-сестра. Слуги толпятся в стороне, у входа. Тихо. Позвякивает цепочка кадила, фимиам наполняет покой, и запах ладана извечно настраивает молитвенно... Тетя Соня шепчет слова хорошо знакомой службы... вся погруженная в молитву. «Я живу среди умерших,— говорит она.— Все мои дорогие — там, одна я зажилась».
Тихо, уютно, «отъединенно» от текущей жизни было в Голубово. Быт, уклад жизни, размеренность дня, занятия, даже отношение к людям и к внешним событиям, заглушённым зву-
13 Жених С. Б. Вревской — помещик Опочецкого уезда Псковской губернии А. Плен.
9 Временник Пушкинской комиссии 257
ками, доходившими сюда,— все осталось в Голубово таким же, как и при родителях.
Несмотря на протекшие годы, настолько мало все изменилось, т. е. так полно было традиций, преданий, памяти, самой нежной, отношения к прошлому, самого культурного, что все это поражало и пленяло.
Иной раз, попав сразу после петербургской напряженности в эту тишь, как-то досадно делалось: хотелось встряхнуть, разрушить этот уклад. Но немного спустя, успокаивался. Незлобливый, благостный ко всем, истинно добрый тон всей жизни Софьи Борисовны примирял.
Лишь только войдешь в переднюю, чувствуешь какой-то особенный запах, присущий старинным лакейским. Маленькие черные таксики яростно лают. Раздается голос Софьи Борисовны, останавливающей их. Старушка сидит на диване и раскладывает пасьянс. Она рада, всегда рада посетителю. Молчаливая от природы, она оживляется, расспрашивает о том о сем... С первого взгляда, казалось, как отстала от жизни, как не живет настоящим эта старушка. Ничего подобного! Она умна, наблюдательна, на многое глядит совершенно оригинально. Она читает газету «Новое время», получает журналы «Вестник Европы», «Исторический вестник» и «Русский архив», вокруг нее постоянная смена разных людей. Хотя особой разговорчивостью она не отличается, но иногда вспомнит былое, расскажет о матери, о Тригорском, о Пушкине, о том, (что) сама не видела, но слышала от первоисточника — от Евпраксии Николаевны, ее матери.
Однажды тетя Соня позвала Гашу, горничную, велела отпереть один из ящиков шифоньерки и вынула оттуда маленький томик в черном переплете — «Евгений Онегин», IV глава с надписью — «Твоя от твоих». «Этот том поэт подарил ма-ман»,— говорит- тетя Соня. С какой нежностью держала она эту реликвию, как опасливо поглядывала, как бы не попортили книжку... Затем томик снова бережно укладывался обратно.
Там же хранится серебряный ковшичек, которым Евпрак-сия Николаевна разливала жженку в Тригорском, угощая Пушкина, А. Вульфа и Н. Языкова в незабвенное лето 1826 г.
В голубовском саду по плану Пушкина была посажена дубовая аллея; стояла скамья, на которой он сидел; за обедом неизменно подавали граненый графинчик с ароматной водкой (ее настаивали на семи травах по рецепту А. С. Пушкина).
Памятью и благоговением к поэту дышал весь голубовский дом, несмотря на 80 лет, протекших с тех пор, как Пушкин бывал у Вревских.
День тети Сони двигался по неизменному расписанию. Ежедневно, в 1/2 8-го утра горничная Гаша молча вносит в комнату свечу, подает на подносике чашку кофе и ставит на кровать особый пюпитр (как для нот, но без ножек). Тетя Соня лежит на спине, высоко на подушках, пюпитр стоит на ее животе, на нем молитвенник или другая священная книга, перед ней свеча.
Гаша удаляется, а тетя Соня почти вслух читает — говорит молитвы, вздыхает, опять читает. И так до 1/2 9-го, когда снова появляется Гаша уже с разговорами о всяких житейских делах, приносит теплую воду, платье — начинается утренний туалет.
Одевалась тетя Соня в черный шелковый шлафрок или черную юбку и длинную кофту шелковую, на пуху, совершенно гладкую, с черными пуговками (47 спереди) и с белыми кружевами у ворота и на обшлаге рукава. Она толста, ходит с трудом, потому что пухнут ноги: носит войлочные или матерчатые полусапожки. Голова — открытая. Гладкая прическа, с комочком легких, мягких волос на затылке. Руки холеные, красивые без единого украшения. Лицо бледное, но горящие, умные глаза оживляют его.
К 9 часам Софья Борисовна выходит к столу, где на белоснежной скатерти ее ожидает горячий кофе со сливками, свежий хлеб и масло. Затем тетя Соня уходит в кабинет, где пишет письма, принимает старосту, экономку и отдает распоряжения по хозяйству. Сама никуда не выходит из дома взглянуть, как идут дела. «Вот я сижу у себя, а все знаю, что делается»,— не без удовольствия говорит она.
(...) Ровно в 12 часов, минута в минуту, Федор — лакей возглашает: «Кушать подано»,— и все усаживаются за завтрак. По предписанию врача тетя Соня выпивает рюмку портвейна, обычно присланного ей внучатным племянником Ю. М. Шокальским (внук А. П. Керн),16; и съедает очень немного из поданных блюд. У нее слабые легкие, она очень бережется, боится холода и ветра.., но в общем достаточно здорова для своего возраста.
Отдохнув часок в спальне, тетя Соня переселяется в угловую, где устраивается на шезлонге с вязанием в руках и с неизменными таксами в ногах. Кто-либо из племянников читает вслух... В 4 часа мелкими, неслышными шажками вползает «Лизанька» — старушка, современница Евпракоии1 Николаевны.
16 Шокальский Юлий Михайлович, внук Анны Петровны Керн (11.02.1800— 27.02.1879), почетный академик АН СССР.
Кофе со сливками и особыми «голубовскими» сдобными булочками... Вскоре зажигается лампа, тетя Соня переходит в большую гостиную, на диван, продолжая свое вязание: шерстяной шарф, фуфайку, одеяло и т. п. — подарки родне и любимым слугам, а точно в шесть часов Федор — лакей снова провозглашает: «Кушать подано», — и приступают к обеду. Церемония трогательная... потом кофе в гостиной и раскладывание пасьянса вперемежку с работой.
Около 9 часов она уходит в спальню, где после положенных молитв и омовения укладывается Гашей в мягкую постель, под легкую перинку...
Так проходят осенние и зимние дни, а с теплом тетя Соня часть времени проводит на балконе. Она полулежит на кушетке, на тюфячке и неспешно работает крючком. Тут же, в плетеных креслах сидят кто-либо из ее сестер или племянниц, приехавших погостить. Тоже работают. Изредка перебросятся словечком. Беседа сдержанна, добродушна. Никакой сплетни, злословия, пустой болтовни. Иногда читают вслух или Софья Михайловна Ладыженская17 играет на старинном рояле, в угловой гостиной. И звуки несутся в сад, где темный пруд отсвечивает луну, и дорожки убегают в таинственную мглу сада... Наступает минута завороженной тишины, остановка в вихре жизни, как сладостно чарует она! Воспоминания, несбывшиеся грезы, мечты, надежды — теснят душу. Каждая былинка говорит о прошлом семьи и об ушедших, но никогда не забытых... И нет острой боли, а тихая глубокая грусть. «Слава в вышних Богу, на земле мир, в человецех — благоволение», — поется в церкви христианской, и невольно приходят на память эти слова.
* "к *
Тетя Соня была воспитана в тех же принципах, как и все дети: прежде всего самообладание, т. е. преобладание воли над чувством. Затем «долг». Всякое неумение сдержать раздражение, вспышку радости или печали, всякое несдержанное волей проявление чувств запрещалось, считалось «невоспитанностью», «моветонным». Это не убивание чувства, а умение им управлять.
Второе — это долг. Долг детей, дочери, сына, долг перед родом, перед честью, перед родиной... одним словом — целый
17 Ладыженская Софья Михайловна, дочь Михаила Евграфовича Ладыжен ского и Александры Борисовны Вревской, племянница Софьи Борисовны.
стройный кодекс нравственности, построенный на христианском учении.
Все это в целом было выдержанно и стильно.
Вот 2 факта из жизни Софьи Борисовны: вскоре по окончании института (Екатерининского в Петербурге) она влюбилась в женатого человека — помещика Опочецкого уезда некоего А. Плена. О браке, следовательно, нельзя было и мечтать. Софья Борисовна живет с родителями в Голубово, но всем женихам — отказ. Лет через шесть умирает жена Плена. Он зимой едет в Голубово делать предложение тете Соне. Она ждет. Все ждут. Вдруг скачет верховой на пристяжной лошади с запиской от Павла Федоровича Карпова,18 что Плен скоропостижно скончался у него на руках по дороге в Голубово, в санях... Какой удар! И что же? Ни слезы, ни вопля. Вся в себя вошла тетя Соня... и никто никогда не слышал от нее ни сожаления, ни печали об этом. Глубокое религиозное чувство покорности воле Божьей овевало ее.
Много лет спустя тот же П. Ф. Карпов, не спросясь, привез в Голубово сына Плена. Когда он вошел в гостиную — тетя Соня едва не обмерла — в лице его воскрес отец его, тот, которого она так ждала двадцать лет назад. Но выдержка не позволила ей показать свои чувства. Была любезна... и лишь
потом пеняла П. Ф. Карпову: «Зачем привез?».
* * *
Так прошло 27 лет, когда скончался Александр Борисович в 1910 г., Голубово перешло к его сыну Павлу,19 он энергично взялся хозяйничать: устраивать дом, менять слуг и т. п.
Но мешало присутствие старой тетки. Вместо того чтобы прямо и открыто переговорить с ней о желательных переменах, Поль молчал, а Светлана20 неглижировала ее, критиковала ее хозяйство, отдаляла ее старых слуг, отделяла свое хозяйство, свою челядь. Одним словом, досаждала мелочами. Сидит тетя Соня в «угловой» за работой, как обычно. Федор докладывает: «Кушать подано»,— завтрак. «Сказал молодым?» — спрашивает Софья Борисовна. «Так точно». Однако ни Поль,
18 Карпов Павел Федорович — родной брат Григория Федоровича Карпова (4 10 1835—1888), мужа Марии Борисовны Вревской (род 6 07 1833) — сестры Софьи Борисовны Вревской
19 Вревский Павел Александрович (2-й) (ум в сентябре 1917 г ), сын Александра Борисовича Вревского и Анастасии Матвеевны Храповицкой
20 Светлана Николаевна Лопухина, жена Павла Александровича Вревского
ни Светлана не являются — «будируют» — выходят лишь к обеду, больше для демонстрации.
Тетя Соня, слушая проекты перестройки дома, страдала, но терпела: многолетняя привычка к голубовскому дому не позволяла ей самой искать выхода.
Жаль было ей, но что делать?
Однажды на мой вопрос о переделке дома Светлана говорит: «Что же, тетенька перейдет пока во флигель». «Мне кажется, ей лучше было бы уехать в Тригорское», — заметила я. «Зачем же? Это так уютно: старушка в креслах, в уголке гостиной».
Как?! Ради уюта держать Софью Борисовну? Совершенно взбешенная этим «уютом», я и Михаил Степанович21 принялись уговаривать Софью Борисовну переезжать в Тригорское.
Быстро приведены были в жилой вид запущенные по смерти (в 1896 г.) Марии Ивановны Осиповой22 комнаты, и тетю Соню перевезли с ее ближайшей свитой: лакеем Федором, горничной Гашей, Лизанькой, Нюшей, таксиками...
Тетя Соня взяла фамильную икону и еще кое-что из своей комнаты, Светлана послала следить экономку за погрузкой вещей. Один из ковров показался Светлане Николаевне «ихним»; и она велела его оставить. «Это подарок Александра Борисовича лично мне, а не голубовскому дому», — сказала тетя Соня и не отдала его.
Тетеньку усадили уже в коляску на наших лошадей, вся дворня гурьбой собралась проводить, вот уже кучер трогает лошадей — как вдруг появляется Светлана, целует руку Софье Борисовне, выражает какие-то чувства. Поль так и не вышел.
Восемнадцать верст отделяют Голубово от Тригорского. Скудный пейзаж: маленькие деревушки с одинокими елями у изб, запах вымокающего в «мочилах» льна, тревожно-унылое гоготанье гусей, стадами гонимых осенью на продажу, — все, столь присущее Псковщине, резко меняется по мере приближения к Тригорскому.
С д. Креневки — границы Островского и Опочецкого уездов — начинается мачтовый сосновый «носовский» бор по крутому берегу р. Сороти. С опушки открывается вся долина реки — от Петровского озера слева и до р. Великой впра-
21 См. сн. 1.
Осипова Мария Ивановна (27.07.1820—19.07.1896), дочь П. А. Осиповой, с которой Пушкин общался в Тригорском с августа 1824 г. по апрель 1830 г.
во. Так красиво: как будто и не Псковская губерния. «Сущая Малороссия», — говорит кучер Михайло, задерживая лошадей на спуске к реке. Дорога идет прямо через мост, по заливным лугам — ущельем между двух холмов. Воронич и Тригорское. Усадьба невелика и запущена. Вот скотный двор, «амбаруш-ко», прудок с неизменными утками и бабой, колотящей вальком белье. А вправо — жилой дом, одноэтажный, деревянный, с большими многочисленными окнами вокруг четырех стен — бывшая ткацкая Александра Максимовича Вындом-ского — деда Евпраксии Николаевны Вревской-Вульф.
Дочь ее — Софья Борисовна с 1914 г. поселилась в одной половине дома, а в другой — арендатор Пальмов.
Обстановка комнат сохранилась нетронутой со времени П. А. Осиповой-Вульф.
В гостиной, на том же месте, стоит клавесин с пожелтевшими клавишами, на котором играли дочери П. А. Осиповой. Уцелели ноты, по которым они пели перед А. С. Пушкиным «Венецианскую баркаролу» на слова Козлова:
Ночь весенняя дышала Светло южною красой, Тихо Брента протекала Посребренная луной, —
мотив «Бенедетта сиа ла Мадре».
На одной из стен висят копии голландских мастеров восемнадцатого века. По семейным традициям говорили, что Александру Сергеевичу особенно нравилось «Искушение Св. Антония». На другой стене — портреты Дельвига, Вяземского, Батюшкова, Языкова, А. И. Тургенева, самого Пушкина и Байрона, портрет которого Александр Сергеевич подарил Анне Николаевне Вульф на память о совместном чтении Байрона на английском языке.
В простенках между окнами висят зеркала, а под ними на столиках мраморные из бронзы часы работы Леруа 18-го века.23 В библиотеке стоят старинные шкафы с книгами, которыми пользовался Пушкин, многие из них пестрят его пометками ногтем на полях.
Вот кресло красного дерева с выцветшей обивкой, на котором сиживал поэт, вот столик, за которым играли с ним в шахматы, а там ширмочки красного дерева, оклеенные вырезными картинками работы девочек Прасковьи Александровны. Столо-
23 Так в тексте Бронзовые на мраморном основании часы, в 1997 г поступившие от потомков Вревских и находящиеся в экспозиции с Тригорское
вая, самовар красной меди в форме урны, посуда — все сохранилось с тех лет. Все также несколько глухо бьют английские часы. А на оленьем рогу около входной двери висит зеленая тирольская шляпа поэта.
Софья Борисовна — верная блюстительница заветов матери, один из которых — благоговейная память о А. С. Пушкине.
В тригорском доме особенно остро чувствуется его былое присутствие. Гораздо больше, чем в Михайловском, где дом дважды горел в 19 в., возобновляемый, потерял всю прелесть старины. Несмотря на точную копию мебели и всю расстановку, в нем не было пушкинского духа. Блестящее полировкой, не старинное «цельное», а наклеенное красное дерево шокирует.
В кабинете над письменным столом висит репродукция с репинского портрета Л. Толстого — в рубахе, босой. Биллиард новенький, книг нет. Лишь в домике няни сохранились изразцовые печи; они привлекают внимание, тихо говоря о прошлом.
Кроме дома, памятью о Пушкине дышал заглохший тенистый тригорский сад. Он сильно запущен. С трудом можно было найти площадку бывших солнечных часов, циферблат которых составлен из деревьев, посаженных в виде римских цифр. Едва держалась на краю обрыва к реке историческая баня, где пировали друзья: Пушкин, Вульф и Языков. Близ нее, среди кустарника и бурьяна, видны остатки фундамента дома прадеда Вындомского, сгоревшего в начале 19 века. В саду возвышались могучие дубы и липы; одна из аллей вела к «скамье Онегина», стоящей на вершине крутого склона под тенью нависающих ветвей. Вид отсюда был прекрасен. Ласковая, тихая Сороть, не спеша, извивалась среди лугов и холмистых берегов. Вдали темнели леса, голубело большое озеро Петровское в бывшем имении Ганнибалов.
Софья Борисовна благополучно перенесла дорогу, немного успокоилась и, подъезжая к Тригорскому, заговорила о давно прошедших временах. Арендатор Пальмов встретил ее с подобающим почетом. Она обошла все комнаты; осталась, видимо, довольна хорошо сохранившимися вещами и мебелью Евпрак-сии Николаевны. Все было приготовлено к ее поселению, и со дня приезда она стала жить да поживать, продолжая свой голубовский образ жизни. Родственники и соседи не забывали ее. Всегда кто-нибудь да жил с нею. Одни голубовские молодые хозяева — Павел Александрович и Светлана Николаевна — не приезжали к ней.
Через год, в 1914 году, началась война с Германией. Первые годы она мало чувствовалась в деревне — жизнь Софьи Борисовны протекала обычным образом.
Прошел 14, 15, 16 и 17 годы, война близилась к развязке.
Под напором событий заколебалась царская власть. Отречение государя сперва не вызвало больших перемен в деревне. Все ждали Учредительного собрания, не нарушая существующих правовых норм. Но положение было неясное и неустойчивое, и Софье Борисовне спокойнее было бы уехать в Псков или Петроград. На все уговоры она отвечала: «Глупости — все эти страхи... Что плохого сделала я крестьянам? Ничего, кроме добра. Так за что же будут меня преследовать?».
Однако в начале февраля 1918 года из г. Опочки двинулась организованная группа — человек 30, которая систематически разрушала помещичьи усадьбы, лежащие вдоль шоссе-большака Опочка—Остров. Дошел черед и до Тригорского. Толпа никому неведомых пришельцев подожгла дом... Больную, едва двигавшуюся старуху с трудом вытащили через разбитое окно, обращенное в сторону погоста, усадили в салазки, привязали покрепче веревкой и, крадучись, вели к вороничес-кому священнику — он спас ее от буйствовавших громил и приютил на некоторое время. Софья Борисовна осталась одна. Ее слуги Гаша и Федор изменили ей. Трусость и алчность овладели ими. Они забыли все благодеяния Софьи Борисовны к их семье; забыв всякий стыд и совесть, они перетаскали все, что успели: белье, вещи, пользуясь абсолютным доверием Софьи Борисовны и тем, что она не выходила зимой из своей комнаты.
Итак, всеми брошенная, одна, тетя Соня приютилась у священника. Но поп боялся, и она не хотела его подводить; и лишь дороги позволили — ее отвезли, сперва в простых розвальнях, затем на колесах в какой-то тележке, в с. Духово близ г. Острова к ее родственнице, Шуре Изъединовой, замужем за Бибиковым.24 Там ее успокоили всячески и окружили привычным комфортом, но к осени пришлось и оттуда уезжать: Бибиковы направлялись в Ригу и повезли ее с собой, так как она не хотела остаться хотя бы в Пскове. К ней приставили бывшую «барскую барыню» Евфимии Борисовны Зубо-
24 Шура Изъединова — Александра Владимировна Бибикова (урожд. Изъ-единова) (1873—1971, ум. в Нью-Йорке); Бибиков Георгий (Юрий) Евгеньевич (1881—1971, ум. в Нью-Йорке), отставной полковник лейб-гвардии Уланского полка (1917), во время гражданской войны сформировал подвижный стрелковый дивизион («Бибиков») в составе Северо-Западной армии генерала Н. Н. Юденича.
вой25 — верную, хорошую женщину. С ней тетя Соня и жила год-другой в Риге, и на ее руках тихо опочила с родовым молитвенником в руках и с миром в незлобливой, честной христианской душе.
Мир праху твоему, дорогая старушка, — носительница лучших традиций ушедших людей.
Впоследствии Б. М. Вревский,26 будучи летом в 30-х годах в д. Железово, ел и спал на тригорских вещах у Гаши, «верной» служанки Софьи Борисовны...
Как же сложилась судьба тех, кто остался после Софьи Борисовны в голубовском доме и дожил до лихолетья в этом родовом имении Вревских?
(...) Павел Александрович Вревский — племянник Софьи Борисовны. Окончив Пажеский корпус, вышел в лейб-гвардии Конный полк, был адъютантом командира полка в. кн. Павла Александровича.
«Широкий» образ жизни расшатал его здоровье, и он должен был на три года уехать лечиться в Италию...
Там он увлекался искусством, сам учился рисовать, но особых успехов не достиг.
По возвращении из-за границы стал служить в Департаменте герольдии и изучал генеалогию, родословные гербы.
Был гофмейстером двора е. и. в. Женился на Светлане Николаевне Лопухиной из рода Евдокии Лопухиной — первой жены Петра I, не столь красивой, как он, но представительной девушке, с большими, лучистыми глазами. Не столько любовь, как желание иметь привлекательную и представительную «хозяйку» салона явились причинами его брака.
Действительно, их дом в Санкт-Петербурге на Миллионной посещался всем придворным высшим светом.
Сперва проживал свое наследство, затем приданое жены...
Стремление к роскоши увлекало. Он строит дворец в киевском имении Светланы по своим чертежам и рисункам; заказывает мебель в Вене и Париже, разбивает сад, не рассчитав: денег не хватило. Пришлось переменить службу — сперва вице-губернатором в Варшаве, затем губернатором в Полоцке.
В зрелых годах по ухудшившемуся здоровью вышел в отставку и поселился в трех маленьких комнатках голубовского
25 Зубова Евфимия Борисовна (1838—1917), дочь E.H. и Б.А.Вревских, сестра Софьи Борисовны, замужем за Петром Алексеевичем Зубовым (ум. в 1880 г.).
26 Вревский Борис Михайлович (1910—1995), сын Наталии Павловны
Вревской, автора дневников.
флигеля, потому что в доме жила тетка — сестра отца, которая вела все хозяйство по старинке, как при «маман» — Ев-праксии Николаевне.
Вскоре умер отец Александр Борисович. Павел Александрович по наследству получил Голубово, и все пошло по-новому... Он энергично принялся за переделку дома.
От дедовских покоев осталось одно воспоминание. Дом перестроен, отделан заново по современному вкусу. Вместо старинного барского убранства — появился английский «хом». Приезжая к ним — будто переносишься в английский роман.
Светлана, изысканно одетая всегда во все белое, и летом и зимой, с изумительными кольцами на руках, светски радушна, ведет легкую, остроумную болтовню. Поль — в домашней куртке из английского сукна — всегда несколько натянуто протягивает свою маленькую руку с перстнем и обручальным кольцом, спокойно усаживается, неспешно, неинтересно и вяло поддерживает разговор на газетные темы. Он довольно начитан, не глуп, но не блестящ, как жена. «Призванье Поля — быть декоратором», — говорит, сердясь, Светлана.
Они вели городской образ жизни. Вставали поздно, завтрак в 1ч., обед в 6 часов. Летом — прогулка пешком на Городище, где фамильное кладбище — предмет особых попечений Павла Александровича. По его плану там разбиты цветники, дорожки, насажены редкие сорта хвойных.
Павел Александрович следил за хозяйством, имея, конечно, целый штат новых слуг; старые, отцовские все разбрелись — кто куда.
Он вживается в деревенскую жизнь и ее интересы. Насколько вначале жизнь его была расточительна, настолько теперь скромен его обиход. Из пустого светского «сноба» он превращается в человека, интересующегося землей, крестьянской жизнью и земскими общественными интересами. Он стал гораздо проще в обращении, не протягивает больше 2 пальца, не чванится, удостаивает разговором каждого, пришедшего к нему.
Правда, он ездит всегда в карете, одет в английский костюм, в английской шляпе, перчатках и башмаках с «крагами», но это не мешает ему деятельно участвовать и в земских собраниях, и в местном кооперативном товариществе (...)
(...) Светлана Николаевна была занята попечительством о Вревской кустарной ткацкой и вышивальной школе, основанной Софьей Михайловной Ладыженской, и обладала большим вкусом.
Школа исполняла заказы столичных модниц на «шушуны» — платья, скатерти и т. п. в русском вкусе, что было
очень модно, потому что сама государыня Александра Федоровна покровительствовала кустарному делу. На выставке в Пскове государыне было преподнесено полотенце замечательной работы Вревской школы.
...В 1916 г. «голубовские» пригласили встречать Новый 17-й год. Ночь была холодная, вьюжная. С трудом преодолели 2 версты, отделявшие Голубово от Александрова.
Очень приятен был контраст — после снега, тьмы и ветра — попасть в ярко освещенные, теплые комнаты, роскошные и комфортабельные.
В гостиной — огромные китайские вазы, лампы под шелковыми абажурами; тусклый блеск красного дерева на фоне темно-красных ковров, застилающих весь пол. Оранжерейные цветы разливают нежный запах.
Павел Александрович тщательно хранил фамильные реликвии, письма, альбомы, портреты, миниатюры, печатки и т. д. На стенах Голубова красуются портрет маслом молодого А. Б. Куракина, известные гравюры: «Заседание Венского конгресса 1815 года», в котором участвовал Александр Борисович (Куракин), и «Раненый Ипполит Александрович Вревский отдает последнее распоряжение при взятии аула Гогча» художника Гоу; портреты Павла Александровича Вревского, убитого в 55 г. под Севастополем, портрет отца — Александра Борисовича Вревского и других родных.
Хозяева устроили изысканный, парадный ужин на золотых тарелках и старинном серебре с цветами и винами.
Я сидела по правую руку от Поля. Он после ранений и лазарета проводил Рождество в Александрове (...)
(...) Светлана, вся в белом и в драгоценностях; остальные дамы в костюмах с белыми блузами и шелковыми галстучками. Мужчины в сюртуках; военные — со своими отличиями.
Все нарядно и весело. Хозяева радушны. Пили за победу над немцами, за скорейшее окончание войны.
Кто мог подумать, что в феврале 1917 года произойдет революция, что в мае я уеду с детьми из Александрова, что в сентябре 1917 года скончается Павел Александрович и что Михаил Степанович похоронит его — последнего (владельца Голубова. — В. Р.) Вревского — в фамильном кладбище на Городище?
Светлана после смерти Павла Александровича в 1917 году крепко засела в Голубове, погруженная в воспоминания о муже и в его увековечение.
Странно: чего не было всю жизнь — пришло. Или это чувство совершенного одиночества угнетало ее и переходило
в привязанность к нему, уже мертвому. Не знаю. Но факт то, что она ни за что не хотела уехать из Голубова. «Покинуть могилу Полиньки — нет, ни за что...».
Я видела ее последний раз в сентябре 17 г.; она была удручена смертью, смирилась, как-то стала сердечнее.
В феврале 1918 г. та же банда, сжигавшая все имения по большой дороге, начиная с Тригорского, докатилась и до Голубова.
Когда они орудовали в четырех верстах в Михалёве, Светлане предлагали вывезти ее, в экипаже и на ее же лошадях, в город.
«Нет, не хочу», — твердила она.
И что же? Еще хуже, чем тете Соне, пришлось ей поздно вечером бежать бегом (это с больной ногой) в одном платье почти, захватив одну лишь шкатулочку с драгоценностями (но без миниатюр и фамильных портретов), как хотел Поль, бежать сугробами, падая в снег и снова дальше, — во Врев, в школу. Но там опасно, ее сразу могли бы найти, да и учитель боялся, должно быть. Одним словом, ее закутали в бабий зипун, повязали платком, усадили в дровни и свезли ночью же в д. Винокурово, близ Голубова, где жила преданная ей девушка, горничная. На другой день — когда от Голубова остались одни трубы да куча пепла — ее отвезли в Псков.
Доктор Вольфсон, лечивший ее, рассказал мне впоследствии о ее жизни.
В результате, она жила в ужасающей нищете, в домике в 3 окна в Пскове у какой-то Воробьевой. Среди полнейшего беспорядка на столе стоял в чудной рамке портрет «Полиньки», во всем блеске своей красоты и наряда конногвардейца.
Этот контраст страшно потряс доктора, по профессии своей «видавшего виды».
У Светланы была подагра, больное сердце и гангрена пальцев. Она ничего не могла ими делать. Одета по-прежнему во «все белое», но, увы: халат был грязноват (она, видно, не замечала этого), волосы не причесаны, лицо подернуто судорогой.
В больницу ее не брали как бывшую «барыню». Ухаживала за ней Воробьева хорошо; смерть была тяжелая, от паралича и кровоизлияния в голову с мучительными сердечными приступами.
«А ведь она, говорят, — продолжал доктор, — закопала в имении свои драгоценности и не смогла их достать потом, при немцах. А то, что было с собой, она распродавала без толку — так за бесценок спустила икону со старинной живописью в ценнейшем окладе; многое украли. В результате голодала и нищенствовала».
Таково его впечатление.
Рассказывали, что она не захотела уехать из Пскова, когда немцы стали отступать.
«Я не хочу бросить могилу Поля и никогда от нее не уеду», — говорила Светлана Николаевна.
Между тем ее управляющий сообщил, что он продал киевское имение и деньги положил в Риге в банк, а брат Иван Николаевич Лопухин, живший в Варшаве, звал ее к себе. «Нет», — осталась-таки.
Сидела в тюрьме... все потеряла и так умерла. Ужасно! И это — потомок Евдокии Лопухиной, первой жены Петра I, отец которой прожил в Париже за один год миллион рублей, и сама — блиставшая при дворе Николая И.
