ИМЕНИЕ «ЕВДОКСИНО» ГДОВСКОГО УЕЗДА, АРСЕНЬЕВЫ, ВРЕВСКИЕ И... А. С. ПУШКИН Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Люди и судьбы

В. И. Будько

Имение «Евдоксино» Гдовского уезда, Арсеньевы, Вревские и ... А. С. Пушкин

Марьинское озеро. Вид на д. Марьинское с восточного берега

Будько Владимир Иванович — краевед (г. Сланцы, Ленинградская область).

- 126 -

Тесть Н. В. Арсеньева Е. А. Чеблоков

Изначально имение Н. В. Арсеньева Чертово Пустое, оно же Чертово Нежилое, принадлежало тестю его, Емельяну Андреевичу Чеблокову (|1814), который был обременен долгами, в т. ч. в казну. Исследователь В.А. Назаров (СПб. — Радолицы) сообщает (на сайте gdovuezd.ru):

«Известность Е. А. Чеблоков получил в 90-е годы XVIII века, когда, будучи купцом, содержал питейное заведение в г. Гатчине...

После смерти в 1814 г., Е. А. Чебло-ков оставил своим наследникам огромные долги, в результате чего, большая часть принадлежащего ему имения в Гдовском уезде Санкт-Петербургской губернии, ушло с молотка. Это в частности касалось имений, приобретенных на торгах И. Ф. Максимовым, В. Ф. Дружининым и Н. Г. Харламовым. Не избежали этой участи и имения, перешедшие, впоследствии к Евфимии Никитичне Вревской и ее сестре Елене Никитичне Шмит.

Согласно делу 1819 г. о бывшем поместье Чеблокова (РГИА. Ф. 560. Оп. 38, Д. 106), в состав имущества, подлежащего продаже в счет погашения казенных и частных долгов Е. А. Чеблокова, входили деревни Супор (77 душ) и Передкино (24 души), на общую сумму около 25 000 руб.

По всей видимости, эти деревни (либо только Супор), выкупил в начале 1820-х гг. Никита Васильевич Арсеньев. Это же, наверное, касается и деревень Детково, Апалево, Горка и Чертово Пустое.

В исповедальных росписях 1831 г. Санкт Петербургской Епархии ведомства Гдовского духовного правления Николаевской церкви села Заянье (ЦГИА. Ф. 19 (Петроградская духовная консистория), Оп.112, Д. 871), — генерал-майор Н. В. Арсеньев указан как владелец деревень Горка, Супор и Чертово Пустое»1.

Относительно наследственных дел Е. А. Чеблокова, В. А. Назаров сообщает, что сыну Никиты Васильевича достался в наследство большой дом матери в Санкт-Петербурге, а потому, отцовых деревень, согласно завещанию Никиты Васильевича 1833 г. ему положено не было: «...в 1800 г. ему [тестю Н. В. Арсеньева — Чеблокову]

принадлежал дом № 26 по Казанской улице в Санкт-Петербурге, где им был открыт Кофейный дом. Указанный дом, скорее всего, в качестве приданого, переходит к одной из его дочерей — Евдокии Емельяновне, вышедшей замуж за Никиту Васильевича Арсеньева, двоюродного деда М. Ю. Лермонтова, а впоследствии к брату Е. Н. Вревской и Е. Н. Шмит — Емельяну Никитичу Арсенье-ву, который продает его за 135000 руб. серебром купцу Брунсту»2.

В принципе, тесть Никиты Васильевича Е. А. Чеблоков был деловым человеком, которого уважал сам император. Это дало возможность ему с компаньонами получить большой подряд на печатание игральных карт, через который он мог вносить в казну гигантские суммы в виде откупа: «Император Павел 16 декабря 1797 г. запретил привоз [в Россию] иностранных карт и возвысил сбор за клеймение карт, установленный в пользу Воспитательного дома, и передал печатание карт в России купцу Е. А. Чеблокову и именитому гражданину Злобину, о чем в 1799 г. был издан Сенатский указ и заключен контракт Императорского Воспитательного дома в Санкт-Петербургском Опекунском Совете с надворным советником Чеблоко-вым и Вольским именитым гражданином Злобиным «Об отдаче им карточного откупа по всей Российской Империи в содержание с 01.04.1799 г. по 01.04.1803 г.». (откуп — право на взыскание каких-либо государственных доходов, предоставляемое частному лицу за денежное вознаграждение).

Можно только представить, какой доход указанные лица получали от производства и продажи карт, если из объявлений от Санкт-Петербургского военного губернатора графа фон-Палена от 8 марта 1799 г. сообщается, что «здешние питейных сборов содержатели Емельян Чеблоков, Михайло и Петр Кусовниковы из особливого усердия внесли на построение казарм в пользу недостаточных обывателей 20 тыс. руб. (огромную по тем временам сумму), за что благотворительный их подвиг удостоился высочайшего его императорского величества благоволения».

По всей видимости, за этот благотворительный взнос, а также за поступление в казну дохода от деятельности по печатанию

игральных карт Емельян Андреевич Чеблоков получил дворянство и чин надворного советника, а от самого Павла I — шпагу и медаль на голубой ленте. Как мы предполагаем, вместе с дворянством Емельян Андреевич Чеблоков получил от императора Павла I и земли в Гдовском уезде, находившиеся в государственной казне, а может быть, и выкупил их. Предположительно это произошло в 1799-1800 гг. Имеется также информация, что Е. А. Чеблоков владел собственным каменным домом и двумя флигелями на реке Фонтанке в Санкт-Петербурге и домом в Царском селе с прилегающим к нему обширным двором и служебными постройками»3.

Н. В. Арсеньев и его семья

В принципе, родственники поэта были простыми людьми без всяких на то затей и творчества. Вряд ли тетки его, Евфимия Никитична Вревская (1814-1885) и Елена Никитична Шмит (?-1882), взрослые уже дочери Никиты Васильевича, хоть как-то интересовались юношеской поэзией Лермонтова.

Они были замужем и были молоды, а потому — московский племянник, в 1832 г. молодой человек 18-ти лет, видимо, интересовал их мало, хотя бы со всеми его стихами и устремлениями. Тогда он был лишь «бабушкиным внуком», который был опекаем «и к месту, и не к месту» и, вроде бы, готовился к поприщу, будущее которого было «туманно».

Несколько ближе поэт сошелся тогда с дядькой своим — Егором Никитичем Арсе-ньевым (1810-1877), о котором упоминалось в письмах бабушки, которая, собственно, была «связующим звеном» между поэтом и многочисленными родными.

«Официальное Лермонтоведение», в отличие от гдовского краеведения, никак не соотносит гдовских Арсеньевых с Гдовским уездом С.-Петербургской губернии. Мало того, их в некоторых случаях нет даже в Лермонтовской энциклопедии. Нет в ней и Ев-фимии Никитичны Вревской, как и ее сестры — Елены Никитичны Шмит, со всем нисходящим ее потомством. Отец же их, Никита Васильевич Арсеньев, двоюродный дед поэта, напротив, в энциклопедии есть, попал в нее и сын его — Емельян Никитич Арсеньев.

В Лермонтовской энциклопедии представлена только «выборочная родословная схема», на которой отмечены из петербургских Арсеньевых опять только Н. В. Ар-сеньев с сыном: «Арсеньевы, ближайшие родственники Лермонтова по материнской линии: Михаил Васильевич (1768-1810), дед Лермонтова; елецкий помещик, капитан лейб-гвардии Преображенского полка, предводитель дворянства в Чембарском уезде, положительная характеристика которого дана Е. Вышеславцевым в письме, опубликованном в «Вестнике Европы» (1809, июль, № 14, с. 122-24). В память о нем внук получил свое имя. 17 января 1836 г. бабушка писала о внуке: «нрав его и свойства совершенно Михаила Васильевича».

Никита Васильевич (1775-1847), брат Михаила Васильевича и Григория Васильевича; генерал-майор. Летом 1832 г. по приезде в Петербург поэт с бабушкой остановились в его доме (в Коломне, за Никольским мостом). В годы учения в Школе юнкеров Лермонтов постоянно бывал у него. Будучи корнетом лейб-гвардии Гусарского полка, стоявшего в Царском Селе (1834-1836), Лермонтов, приезжая в столицу, занимал комнаты нижнего этажа в этом доме. В марте 1836 г. поэт читал здесь М. Н. Лонгинову отрывки из драмы «Маскарад». Евдокия (Авдотья) Емельяновна, урожд. Чоглокова (17851856), жена Никиты Васильевича. Емельян Никитич (1810-1877), сын Никиты Васильевича и Евдокии Емельяновны, двоюродный дядя Лермонтова; капитан лейб-гвардии Литовского полка (в 1835). О Евдокии Еме-льяновне и Емельяне Никитиче упоминается в письме Е. А. Арсеньевой к Лермонтову от 18 октября 1836 г. (VI, 471)»4.

Примечательно, что в Лермонтовской энциклопедии есть статья об Ипполите Вревском: «Вревский Ипполит Александрович (1814-1858), знакомый Лермонтова, вместе с ним учился в Школе юнкеров. В 1838 г., будучи офицером Генштаба, приехал на Кавказ. В конце 1840 г. участвовал в экспедиции П. Х. Граббе в Малую и Большую Чечню, где, вероятно, снова встретился с Лермонтовым По свидетельству А. П. Беляева, Вревский был «одним из образованней-

ших и умнеиших людей своего времени» и был близок к декабристам. В Ставрополе в его доме осенью 1840 и зимой 1840-1841 гг. бывали Лермонтов, А. А. Столыпин (Монго), С. В. Трубецкой, Л. С. Пушкин, Р. И. Дорохов, К. К. Ламберт, А. Н. Долгорукий, Н. И. Вольф, М. А. Назимов, Л. В. Россильон. По словам А. Д. Есакова, Лермонтов относился к Вревскому с большим уважением».

О гдовском землевладельце Никите Васильевиче Арсеньеве и о его семье есть записи в книге «Род дворян Арсеньевых»5:

«Колено 14.

442. Никита Васильевич. Елецкий помещик. Родился 11 января 1775 г. Директор военно-сиротских дома и училищ и Ма-риинского Института 1815 г.; получил от Императрицы Марии Федоровны табакерку. Генерал-майор 1816 г.; кавалер орденов Св. Георгия 4 степени, Св. Анны 1 степени 1821 г., и Св. Владимира 2 степени 1841 г.; получил корону к ордену Св. Анны 1 степени 1838 г.; вышел в отставку в 1838 г. Получил высочайшие благодарности и благоволения 15 раз (1810-1839 гг.). Почетный опекун С.-Петербургского Присутствия и управляющий Воспитательным домом и больницею Всех Скорбящих 1839 г. Неоднократно был удостаиваем Рескриптами от Государыни Императрицы. Тайный советник (1843 г.). Умер 7 августа 1847 г.

101. Жена Евдокия Емельяновна, рожд. Чоглокова»6.

О детях его тот же источник сообщает:

«516. Емельян Никитич. Родился в 1810 г. Юнкер лейб-гвардии Литовского полка (1822 г.), прапорщик (1823 г.); был в походах: Персидском (1826-1828 гг.), Турецком (1829 г.), Польском (1830 г.). Награжден орденом Св. Анны 3 степени с бантом, Св. Владимира 4 степени с бантом, знаком отличия за военные достоинства 4 степени. Капитан (1835 г.) Переведен подполковником в Наследного Принца Прусского полк (1836 г.); уволен полковником 1842 г. Умер 7 января 1877 г.

130. Жена Ольга Семеновна, рожденная Панова.

134. Ефимья Никитишна. Замужем за бароном Степаном Александровичем Вревским.

135. Елена Никитишна. Замужем за гвардии поручиком Кондратием Карловичем Шмит. Умерла 2 марта 1883 г.»7.

На этом родословие этой ветви Арсе-ньевых кончается.

Уникальные воспоминания о Н.В. Ар-сеньеве и о его доме оставил М. Н. Лонгинов (1823-1875), кузен Лермонтова и родственник хозяина дома. Он был литератором, и в течение четырех лет до самой своей смерти был главным цензором России: «Я узнал Лермонтова в 1830 или 1831 году, когда он был еще отроком, а я ребенком. Он привезен был тогда из Москвы в Петербург, кажется, чтобы поступить в университет, но вместо того вступил в 1832 году в юнкерскую школу лейб-гусарским юнкером, а в офицеры произведен в тот же полк в начале 1835 года. Мы находились в дальнем свойстве по Арсе-ньевым, к роду которых принадлежали мать Лермонтова и моя прабабушка. Старинные дружеские отношения в течение нескольких поколений тесно соединяли всех членов многочисленного рода, несмотря на то, что кровная связь их с каждым поколением ослабевала. В Петербурге жил тогда Никита Васильевич Арсеньев, родной брат деда Лермонтова и двоюродный дядя моей бабушки; Лермонтов был поручен его попечениям.

У Никиты Васильевича, большого хлебосола и весельчака, всеми любимого, собирались еженедельно по воскресеньям на обед и на вечер многочисленные родные, и там часто видал я Лермонтова, сперва в полуфраке, а потом юнкером. В 1836 году, на святой неделе, я был отпущен в Петербург из Царскосельского лицея, и, разумеется, на второй или третий день праздника я обедал у дедушки Никиты Васильевича (так его все родные называли). Тут обедал и Лермонтов, уже гусарский офицер, с которым я часто видался и в Царском Селе, где стоял его полк. Когда Лермонтов приезжал в Петербург, то занимал в то время комнаты в нижнем этаже обширного дома, принадлежавшего Никите Васильевичу (в Коломне, за Никольским мостом). После обеда Лермонтов позвал меня к себе вниз, угостил запрещенным тогда плодом — трубкой, сел за фортепиано и пел презабавные русские и французские куплеты (он был живописец и немного музыкант). Как-то

я подошел к окну и увидел на нем тетрадь in-folio и очень толстую; на заглавном листе крупными буквами было написано: «Маскарад, драма». Я взял ее и спросил у Лермонтова: его ли это сочинение? Он обернулся и сказал: «Оставь, оставь, это секрет». Но потом подошел, взял рукопись и сказал, улыбаясь: «Впрочем, я тебе прочту что-нибудь; это сочинение одного молодого человека», и, действительно, прочел мне несколько стихов, но каких, этого за давностью лет вспомнить не могу»8.

В литературе о Лермонтове присутствует благостное мнение о Никите Васильевиче. На самом деле все было не так.

Об Н. В. Арсеньеве — директоре Военно-сиротского училища, А. Яцевич пишет: «Относясь с исключительной небрежностью к своим обязанностям, он появлялся в корпусе лишь в дни больших экзекуций. Для этого в рекреационной зале собирали всех кадет, с трепетом ожидавших появления Арсеньева. Входя в зал, он, не здороваясь, тотчас набрасывался с бранью на провинившихся, и в ответ на мольбы о пощаде бил их тяжелой табакеркой по лицу»9. Подобная жестокость не мешала Арсеньеву быть хорошим семьянином и гостеприимным хозяином. М. Н. Лон-гинов10 видел в нем «большого хлебосола и весельчака, всеми любимого»11.

Чертово Пустое (Евдоксино) — имение Н. В. Арсеньева

К сожалению, дом и усадьба Н. В. Ар-сеньева в Гдовском уезде в вихре времен не сохранились. По некоторым рассказам, в 200 м от озера, в лесу, находится руиниро-ванный фундамент усадебного дома в виде буквы «П», обернутой «по направлению к озеру». Исследователь В. А. Назаров, создатель сайта «Усадьбы Гдовского уезда», сообщает, что: «Примерно в 30 метрах от фундамента дома [Арсеньева] сохранился [заросший] пруд» 12.

Видимо, Никита Васильевич выкупил усадьбу Чертово Нежилое по просьбе супруги своей Евдокии Емельяновны, которая бывала в Гдовском имении с детства.

В имении, на берегу озера семья Никиты Васильевича пребывала в основном в летние месяцы, что являлось традицией тех лет. Хозяин, как правило, трудился в городе на государевой службе, а хозяйка занималась хозяйством в деревне, где дел всегда было много.

Крестьяне в Гдовском уезде традиционно выращивали для себя и для господ рожь, пшеницу, ячмень, а также овощи, картофель и капусту. Худо-бедно в уезде росли ягоды и фрукты, которые так же доставлялись к барскому столу. Лес, как известно, давал грибы

Карта второй половины XIX в. Название имений Чертово Жилое и Чертово Пустое — перепутаны местами

и ягоды. В имении могли содержать пасеку. У Дружининых при этом был свой охотник, мужик-лесовик, который доставлял к барскому столу дичь, рыбу и грибы.

Евдокия Емельяновна занималась в деревне, как все барыни, заготовкой припасов на зиму, которых для большого дома Никиты Васильевича в Петербурге нужно было немало. По мере заготовок возы с припасами направлялись в столицу, в дом Арсеньева на ул. Б. Мастерской. Там, видимо, было оборудовано хранилище овощей и фруктов, какие-то подвалы и ледник. Иначе было нельзя.

В усадьбе под руководством барыни вполне могли гнать спиртное, т. е. заниматься винокурением: водки, наливок или вина к столу хлебосола Арсеньева тоже требовалось немало. Для этого во всех практически усадьбах страны имелись перегонные кубы. Изготовление водок и наливок на Руси исстари было национальным промыслом. Гнать для себя спиртные напитки никому никогда не возбранялось.

Дети Арсеньева, Емельян (рожд. 1810), Евфимия (рожд. 1814) и Елена (рожд. ?) приезжали в Евдоксино, чтобы отдохнуть от городских дел, покупаться, сходить в лес, и вообще — набраться здоровья. Ровно так же приезжали в деревенский свой дом соседские дети Дружининых, мальчики — Григорий (рожд. 1819), Андрей (рожд. 1821) и Александр (рожд. 1824).

Евфимия Арсеньева, родившаяся 24 января 1814 г., была старше своего соседа Саши Дружинина на 10 лет. В детстве они, видимо, встречались, но не дружили, а впоследствии их соседство переросло в дружбу.

О пребывании Дружинина-мальчика в Марьинском пишет Н. Б. Алдонина, но, к сожалению, в архивных материалах о детском периоде Дружинина и других соседях Арсе-ньевых сведений нет.

Сохранившиеся первые письма А. В. Дружинина были адресованы братьям и написаны в сельце Марьинское 2, 15, 16, 20 июля 1841 г.: «В первом из них Дружинин описывает свои занятия по приезде в имение13: «Ну! думал я, поселяясь в этот же день в моем флигеле14, теперь-то я буду вести деятельную жизнь, вставать в 6 часов, ходить на охоту, ездить верхом и прочая, а,

главное, гулять!.. Но ... все вышло иначе. Дни стоят прекрасные, а я все сижу дома или гуляю только в саду. Дичи тьма, что теперь у нас редкость, а я всего два раза стрелял по дроздам и столько же по уткам, верхом не ездил ни разу, в поле или в лес хожу только по вечерам. Что ж за дивная перемена случилась со мною? Ничего, а это все только лень и ужасный жар. Зато я купаюсь ужасно часто. Но прошу не думать, что это значит, что я скучаю. У меня тьма занятий. 1-е. Паруса. Лодка оснащена. Артиллерия поставлена, и теперь хоть на бейдевинде, хоть на фордевинде, хоть на гроте, хоть на кливере сумею съездить. 2-е. Отделка флигеля. Обои обиты. Картины повешены ... перед окнами сделаны цветники. Прелесть и только. 3-е. Гулять вечером в поле при закате солнца, с ружьем за плечами и с сигарой во рту. Это регулярно, и это высокое наслаждение. А лежать, нажравшись, как свинья, и курить пахитос? А бесчисленное лакомство, а чтение, ибо я и этим запасся, а в самый жар после купанья что делать, как не читать?». Не чуждался Дружинин и шуток. «Наши люди, - сообщает он в другом письме, — до обеда убежали ловить рыбу версты за три отсюда на маленькую речку, и потому я, велев оседлать лошадь, поехал туда и отпустил лошадь с галопом. Мы выходили верст с 10 вверх и вниз по реке, наловили щук и налимов, и я охотился на уток и удачно. Воротясь поздно, поехали на веслах по озеру. Вы знаете, что около озера стоят крестьянские бани и, если кто выбегает из бани купаться, мужик или баба, или девки, я стрелял по нем из пушек»15.

Топонимическая ситуация в районе имения Н. В. Арсеньева.

Переименование имения Чертово Нежилое в имение Евдоксино Н. Б. Алдонина в своей монографии указывала конкретное название имения Вревской, которое было известно из мемуаров племянника писателя:

«Ближайшей соседкой Дружинина была баронесса Евфимия Никитична Вревская (? — 12.02.1885), владелица имения Чертово Пустое, находившегося на другом берегу озера. По озеру шла граница с соседним имением, принадлежавшим баронессе

Е. П. Вревской (инициалы указаны неверно. — Н. А.) , которое именовалось Чертово Пустое»16. Оба названия — Чертово Жилое и Чертово Пустое — «происходили от уездной черты, т. е. границы, шедшей в давние времена мимо этих деревень»17.

После покупки Чертова сразу же встал вопрос о неблагозвучности названия, которое в приличном обществе произнести было неудобно, а потому имение «переименовали» в Евдоксино, в честь хозяйки — Евдокии Емельяновны Арсеньевой, урожденной Чеблоковой. При этом небольшой выселок к востоку от Евдоксино, образовавшийся здесь в 1860-е гг., назвали — Никитино, в честь самого хозяина, Никиты Васильевича Арсе-ньева.

Между тем, в литературе встречается как название — Чертово Пустое, так и название — Чертово Нежилое, в противоположность имению Чертово Жилое, которое купил с торгов отец писателя А. В. Дружинина — В. Ф. Дружинин. Очевидно, что не-

жилым имение было с момента описи его в казну, и вплоть до покупки его Арсеньевым в 1820-1821 гг.

Не исключено, что оно было нежилым и гораздо раньше, во времена землевладения Чеблокова, тестя Никиты Васильевича. Чеблоков настолько был занят своим делом в Гатчине, что ему было не до посещения обширной гдовской вотчины, в которой насчитывалось более 2 тыс. душ крепостных и 24 деревни во владении и совладении.

Среди владений Чеблокова были деревни: Чертово Жилое, Чертово Пустое, Заянье, Рясенец, Юдино, Новополье, Бор, Луг, Бе-резно, Кореловшина, Кислино, Малафьевка, Шавково, Радолицы, Межник, Горка, Супор, Гнездилова Гора, Полянка, Детково, Заозерье, часть деревни Переткино и часть деревни Белая18.

Все деревни Чеблоковых приносили хозяину тот или иной доход, о получении которого на местах заботились крестьянские старосты и управляющие, которые нередко

Имения Вревской и Дружининых на старой карте. Чертово Дружининых — просто Чертово, а Чертово Вревской поименовано как Чертово Жилое. На иных картах того времени Чертово Вревской называется Чертово Нежилое

злоупотребляли властью. Об этом известно из переписки гг. Обольяниновых с А. В. Дружининым, который просил соседей своих приглядеть за его Марьинским.

Рачительные соседи, братья Лев Александрович, судья, и Николай Александрович, обнаружили много злоупотреблений со стороны крестьянской власти, которая попросту обворовывала Дружининых. Все это происходило от того, что Александр Васильевич в дела хозяйства вникал мало, а мать его по старости лет управляла имением в духе домостроя, и так же понимала в хозяйстве немного.

Так Дружинины и жили. Очевидно, что ровно так же жила и Евфимия Никитична Вревская, добрая русская барыня, которая на праздник закалывала поросенка, которого ей одной, и даже с гостями, съесть было невозможно. Очевидно, что поросенок в этом случае расходился на крестьянские столы, поскольку крепостные праздновали двунадесятые и престольные дни вместе с господами. Об этом есть замечательные строки в Дневнике Дружинина. К сожалению, они не касаются праздников в Евдоксино.

Со временем решили «увековечить» в местной топонимии и часть барской деревни, которую назвали Степаново. Впрочем, некоторые утверждают, что само Евдоксино зачем-то переименовали в Степаново, но сегодня эта версия не столь актуальна, поскольку вся поселенческая агломерация возле Марьинского озера носит название Марьинско: так напечатано на современных картах.

Скорее всего, по мере роста населения в Евдоксино деревня была продолжена за дорогу, где барин по соответствующим просьбам крестьян отпускал землю под строительство новых домов. Так образовалась д. Степаново. У барина же каждая душа была на учете и указывалась во всех делах об опеке и наследования. Рачительный барин всегда заботился о благосостоянии крепостных.

Название Степаново появилось здесь в честь мужа Евфимии Никитичны, — «Степана Александровича Вревского, который был внебрачным сыном князя Александра Борисовича Куракина (19.09.1752 — 30.12.1818) и Акулины Самойловны Зименковой, жены Николая Кузьмича Зименкова, управляюще-

го имениями князей Куракиных в Тверской и Калужской губерниях»19.

Аналогичная ситуация с переименованиями сложилась в соседнем имении Чертово Жилое. Там основной массив поселения стали звать в быту Марьинское, в честь хозяйки имения Марии Павловны Дружининой, а то, что было расположено за дорогой, идущей между озер, назвали Андреевское, в честь сына ее, Андрея Васильевича, умершего 18 октября 1854 г. и похороненного на Смоленском кладбище в С.-Петербурге.

Так называемая «эстонская» д. Лотохо-во, существующая сегодня к северу от имения Дружининых, на приведенной здесь карте обозначена как. Марьинско, а к югу от усадьбы Дружининых указана д. Васильев-ско. Она названа так, видимо, в честь отца писателя — Василия Федоровича.

Название Марьинско сегодня отображает особенности гдовской топонимии, которой претит литературное название Марьинское, которое использовали в XIX в. просвещенные люди.

От сельца Евдоксино на деревни Луг, Никитино, Пустынька и Жаворонок шла дорога в сторону Осьмино, и далее на С.-Петербург. По ней ездили в столицу, о чем и писал племянник писателя В. Г. Дружинин применительно к отъездам Марии Павловны в большой карете в сопровождении слуг: «Поздней осенью в начале октября, Мария Павловна и Александр Васильевич возвращались в Санкт-Петербург, но ехали отдельно. Мария Павловна — в большой карете, запряженной четверкой, в которой помещалась она сама и три ее прислуги, на козлах сидел ее лакей. В карету складывался разный домашний скарб. Ехала Мария Павловна через усадьбы знакомых ей помещиков и останавливалась на день-два в каждой усадьбе»20.

Сам писатель предпочитал в зрелые годы ездить на дилижансе из С.-Петербурга до Нарвы, ночевать там в гостинице, а уже оттуда добирался в Марьинское через погосты Поля, Сижно, Рудно, Леонтьевское и Шав-ково непосредственно в Марьинское. При этом он обычно какое-то время пребывал в Нарве, поскольку город ему очень нравился. Он посещал в Нарве достопримечательности, водопад, кафе и магазины, а затем уже на

экипаже, который ему высылали из имения, передвигался в сторону своей деревни, ночуя обычно в районе Сижно, Леонтьевского или Гверезно. В последних двух имениях жили его новые друзья, Трефурт и Мейер, с которыми он познакомился, очевидно, в 1853 г.

Ровно так же, через Нарву, отъезжал писатель и в С.-Петербург. Об этом есть специальные строки его дневника. Как ездила при этом Вревская, не известно. Писатель ничего по этому поводу не сообщал.

1826 г Бунт в деревнях наследника Е. А. Чеблокова

После выступления декабристов в 1825 г., в следующем, 1826 г. в Гдовском и Лужском уездах «ни с того, ни с другого», «вдруг» прокатилась волна крестьянских выступлений, в ходе которых люди, измученные помещичьим гнетом, ослепленные «мнимой вольностью», отказывались впредь повиноваться помещикам и в массовом порядке начали писать жалобы царю.

В это время в столице противники самодержавия распустили слухи, в которых основной мыслью была та, что царь может даровать крестьянам свободу, и даже даровал ее, и что для этого надо всего лишь написать царю соответствующее письмо, в котором следует указать о реалиях притеснений крестьян помещиками. В свете этого, в канцелярию царского двора начали поступать многие жалобы на притеснения, а сами авторы соответствующих писем стали массово отказываться от барщины, а в отдельных случаях даже выходили с кольями против войск, посланных на усмирение.

Написали свое письмо и крестьяне Дружининых, которые были ущемлены в правах сразу же при покупке бывшего чеблоковско-го имения с аукциона. Дружинин-отец после вступления в имущественные права вероломно выстроил в Чертово на крестьянской земле мызу, к которой самовольно прирезал мызное поле и покосы. Отец писателя отбирал у неплательщиков зерно и сено, тем самым пуская их по миру. Вопреки закону он назначал барщинные дни до пяти дней в неделю, т. е. творил в деревнях форменный произвол.

Конфликт в Чертово был серьезным, и руководил им сельский староста Василий

Яковлев, крестьянин, остро чувствовавший несправедливость. После ареста он, видимо, был подвергнут суду.

Вот содержание письма, которое было писано в Чертово, и попало в царскую канцелярию:

«Всеавгустейший Монарх Всемилостивейший Государь.

Припадая к престолу Вашего Импера-торскаго Величества мы, нижеподписавши-яся просители крестьяне, состоим Санкт-Петербургской губернии Гдовскаго уезда деревни Чертова Жилова, в коей состоит ревизских 149 душ. Означенная деревня наша прежде сего состояла за помещиком Чебло-ковым, а 1820-го года с публичных торгов продана, и состоим ныне во владении за господином коллежским советником Васи-льем Федоровичем Дружининым, которой в оной деревни построил мызу, каковой при той деревни никогда не бывало. И под оную мызу для своего хлебопашества отобрал от нас владеемую нами, еще приобретенную трудами прадедов наших, самую хлебородную землю, и мы с той земли только и имели пропитание, а равно и сенныя наши покосы, самыя лучшия, такие от нас отобрал. А оставил нам, для запашки нашей, землю вовсе неудобную, и то малое число. Да и земля сия хлебу никакого урожая принести не может, и удобрить оную нет возможности. Сенокос же теперь, по неимению хорошаго, должны иметь в топлых и болотистых местах, да она-го самая малость. Означенной господин наш, Дружинин, по покупке сей деревни, положил собирать с нас оброку по 75 рублей с тягла. И как некоторыя одинокия крестьяне оставались в неуплате, то он за сие убрал от них весь хлеб и сено, почему и принуждены ходить по миру, просить милостину, и тем подаянием только имеют пропитание. И потом учредил нас на барщину по три дни в неделю мужеска и женска пола. Повинность сию, как следующую, служили мы ему с усердием. Но напротив сего, держит он нас на барщенной работе часто в недели и по пяти дней, а нам остается на обработку своих заведений один день в недели. По каковым сим тяжским обременением и по отобрании земли, пришли мы в самое бедное состояние. А напоследок видя мы, что от господина нашего нет уже к

нам снисхождения, собравшись все, и вздумали прибегнуть с сею нашею прозьбою к Милосерднейшему нашему Монарху и просить монаршего благоволения избавить нас от такой нестерпимой тягости, коею вышепи-санной владелец наш в самое короткое время привел нас в нищету и крайнюю бедность.

Всеавгустейший Монарх Всемилостивейший Государь Вашего Императорскаго Величества.

Жительство мы, просители, имеем во Гдовском уезде в деревне Чертове Жилом, а господин наш в С-т Петербурге служит в почтамте.

Верноподданные рабы крестьяне г. Дружинина Евстифей Феклистов, Федор Артемьев и протчия все подписуются.

Апреля дня 1826 года»21.

Темой крестьянских выступлений в 1826 г. интересовался А. С. Пушкин. В Псковской губернии мятежи протекали ровно так же, как в Петербургской губернии. Псковский губернатор так же посылал войска и людей при этом нещадно били и усмиряли:

«В Государственном архиве Псковской области сохранился другой интересный документ, свидетельствующий о влиянии, которое имели на крестьян ближайших к Петербургу губерний вести о восстании 14 декабря. Это — всеподданнейшая просьба псковского помещика А. И. Ноинского, представленная 9 марта 1826 г. на имя Николая. Ноинский объясняет в ней причины недовольства своих крестьян, подавших на него жалобу царю, и просит принять решительные военно-полицейские меры.

«Осмеливаюсь представить истинную причину оной <жалобы> и последствия сего их <крестьян> поступка, — пишет он. — После происшествия, случившегося в половине декабря прошедшего года в здешней столице, неблагонамеренные распустили и между крестьянами разные ложные слухи, которые достигли и моего имения. Несколько крестьян буйного нрава и приобыкшие к своевольству, злобствуя на вотчинное управление, коего надзором они тяготятся, распустили по вотчине разные нелепые и возмутительные толки, а между прочим и то, что стоит только подать вашему величеству жалобу на поме-

щика и они будут вольными...». «В результате, — продолжает Ноинский, — уже не только никто почти не повинуется приказаниям конторы, не вносят ни оброка, ни барщины, ни казенные подати, но многие угрожают ужасным буйством, которое, конечно, последует, если не приняты будут скорые и решительные со стороны правительства меры».

Известно, что вести о восстании 14 декабря достигли Тригорского уже через три дня. Близость Псковской губернии к столице и постоянные сношения псковских крестьян с Петербургом способствовали тому, что крестьянское движение приобрело здесь в 1826 г. особенно широкий размах».

Толчком для начала волнений здесь [в Псковской губернии], как и во многих других местах, послужили слухи об ожидаемой вольности, принесенные возвратившимися из Петербурга крестьянами. Под влиянием этих слухов в имениях Ноинского и его соседа Цеэ на состоявшихся сходках крестьянами были приняты решения написать жалобы на помещиков Николаю I. В феврале 1826 г. в столицу были посланы с жалобами ходоки. Как и следовало ожидать, к царю их не допустили и отправили под стражей обратно на родину; жалобы же крестьян переслали на расследование псковскому губернатору.

Возвратившиеся домой ходоки распространяли среди односельчан слух, будто бы «всех тех крестьян, кои объявят неудовольствие на своих помещиков, государь император отпустит на волю». Рассказы ходоков послужили толчком к открытому выступлению. Волнение охватило множество деревень. Восставшие двумя отрядами двинулись к конторе помещика, намереваясь разбить ее и выгнать управляющего.

Крестьянское движение 1826 г. вызвало сильное беспокойство правительства, поспешившего принять ряд чрезвычайных мер для подавления восстаний.

Уже в апреле 1826 г. министр внутренних дел разослал губернаторам циркуляр, в котором указывалось, что местные власти не всегда вызывают достаточное количество войск для ликвидации «неповиновений», поэтому действия их не приводят к нужным

результатам. Циркуляр разъяснял, что «в подобных случаях гораздо полезней требовать воинские команды в достаточном числе людей, дабы можно было действительно приступить к усмирению неповинующихся».

В то же время на рассмотрении Комитета министров находился проект закона, предлагавшего всем крепостным крестьянам принести присягу своим помещикам в том, что они не будут бунтовать.

Наконец, 12 мая 1826 г. Николай I издал манифест, в котором говорилось, что в России распространились слухи, будто бы правительство собирается дать помещичьим крестьянам вольность, а казенных крестьян освободить от платежей. Манифест разъяснял ложность этих слухов и требовал от крестьян, под страхом сурового наказания, полного повиновения. Кроме того, предлагалось предавать суду всех «распространителей и сочинителей» этих слухов.

Не прошло и трех месяцев со времени издания манифеста, как был издан суровый закон (9 августа 1826 г.), согласно которому все крестьяне, принимавшие участие в «неповиновении», должны были предаваться военному суду в случае, если для их подавления употреблялись военные силы»22.

Командиром войсковой команды, действовавшей весной 1826 г. в Гдовском и Лужском уездах, был некто Н. Л. Манзей, иностранец на царской службе, который сохранил во множестве документы того времени. В его собрании были жалобы, а также расписки крестьян в повиновении помещикам, которые Манзей отбирал у них под угрозой оружия. Также в собрании Манзея сохранилась переписка с военным генерал-губернатором П. В. Голенищевым-Кутузовым и др. лицами.

Есть в собрании и разного рода письма к Манзею, родовое имение которого располагалось в Тверской губернии. Таким образом, документы Манзея оказались по месту жительства его, в Твери, на государственном хранении. Они повествуют о тяжкой судьбе гдовских крестьян и о восстании 1826 г.

Манзей в своих письмах группы вооруженных крестьян называет «буйные скопища», а также пишет, что гдовские и севе-рогдовские «.крестьяне в здешнем уезде

мятежны и во многих деревнях весьма буйны». Он действовал, в частности, на территории современной Новосельской волости Сланцевского района Ленинградской области В документах упоминаются деревни Гусева Гора, Кислино, Лог, Малафьевка, а также погост Рудно.

В свете данного исследования интерес представляют сведения о восстаниях крестьян непосредственно в вотчине «помещика Чеблокова», инициалы которого в документах Манзея не указаны. Очевидно, это был один из наследников Е. А. Чеблокова, умершего в 1814 г., степень родства которого с Е. Е. Арсеньевой пока не ясна.

Этот Чеблоков, помещик, имел к тому времени в Гдовском уезде большую вотчину, в которой насчитывалось до 1000 крестьян. Исследователи местного края указывают особо, что в казну были описаны не все деревни Е. А. Чеблокова, а только его «Заян-ская волостка».

Центром же вотчины «наследников Е. А. Чеблокова», видимо, было уже сельцо Малафьевка, которое впоследствии с названием сельцо Преображенское принадлежало Л. А. и А. А. Блок, деду и бабке поэта А. А. Блока по отцовой линии. С ними в 1850-х гг. водил дружбу А. В. Дружинин, что было отображено в его Дневнике.

Об этом Чеблокове крайне нелицеприятный отзыв оставил майор А. Бойко, который писал Н. М. Манзею: «Чеблоков не только не заслуживает названия помещика, священного имени отца своих подданных, но он — упрек своему сословию. упрек богу на земле.»23.

В одном из писем Манзею поручик Пу-зырев описывает стычку с крестьянами у д. Гусева Гора и перечисляет травмы, полученные солдатами:

«В силу данного предписания вашего высокоблаг[оро]дия от 23-го мая за № 47 выступить со вверенною мне командою, состоявшею из 2 унтер-офицеров, 40 рядовых и 3 казаков из имения помещика Чеблокова деревни Кислиной и следовать до погоста Руд-ни, не доходя оного остановиться с командою для роздыха в деревне Гусевы Горы в имении помещика Корсакова, как встречен был вышеупомянутого помещика вооруженными

кольями крестьянами, ожидавших нас в сем месте более двух стами человек, укрывшихся около деревни в лесах и собравшихся из разных деревень его, в буйном виде. Я решился выйти несколько шагов вперед, дабы остановить и отвратить их от сего буйства, как один из них кинулся на меня с колом, удар был отбит шпагою, и я в ту же минуту приказал приблизиться к себе всей команде, дабы сим остановить и устранить буйство их, и старался сколь возможно от неистового и зако-нопротивного поступка удержать, но оне, не внемля гласу совести, ниже убоясь законной власти, в минуту окружили меня со всех сторон, предвидя их наглость, стараясь еще вразумить их, но оне закричали все в один голос: «бить их» и с сим словом бросились.

Один из них ударил колом рядового Пахома Федорова по голове, и другой Ва-силья Бабыкина, но не опасно. Видя столь дерзкие и безрассудные их поступки, вынужденным себя нашел отражать дерзость силою оружия, приказал ударить в штыки, но предупредил, чтоб щадили сколь возможно, а поступали бы же так только с такими, которые окажутся дерзостнее прочих, чем приведя в страх, и вся буйная толпа побежала на супротив лежащую гору, приказал казакам объехать их, дабы рассыпать и вместе, помогая им своею командою, разогнал во все стороны. Казаки двух схватили да команда, вверенная мне, трех, всего пять человек, которые и содержатся под арестом.

У казака же 2-го эскадрона Ивана Ермилова переломлена древка и ударен по плечу колом, но не опасно. После сего, собрав вверенную мне команду, осмотрев и опросив поодиночке каждого, нашел унтер-офицера Карпа Тимофеева ударенного по левой руке, рядовых Петра Янова — по спине, Дементия Григорьева — по левой руке, Леонтия Евдокимова — по спине и разбили приклад у ружья, Павла Петрова — по левой брови. Егора Степанова — по левому боку, но все сии удары весьма легки и неподвержены никакой опасности. У прочих повреждено несколько оружия, как-то — у Петра Ипатова сломан штык, Пахома Федорова — несколько погнут, Петра Якова — разбита ложа, Ивана Меретина — ложа, Корнея Серегина — разбит приклад, Якима Киреева — приклад, Се-

мена Каренина — приклад, Петра Павлова — погнут штык; о чем вашему высокоблагородию честь имею донести24.

Выступления гдовских и северогдов-ских крестьян произошли в частности в имениях Чеблокова (Малафьевка), Березина, Базанина, Семевского (Щепец, Вейно), Дедюлиной, Дирина, Дондукова-Корсакова (Верхоляны), Кампенгаузен, Коновницына (Кярово), Корсаковой (Гусева Гора), Мей-ер (Гавриловское), Секериной, Струковой, Юрия Татищева, Тимлер, Хвостова (Кежо-во), Юшкова и соседа Н. В. Арсеньева — В. Ф. Дружинина (Чертово), у которого под арест попал упомянутый выше сельский староста, крестьянин д. Чертовой Василий Яковлев. Он в числе прочих был сослан для реального суда в Гдов.

Вот, что пишет о событиях предшествующего периода исследователь В. А. Назаров: «Понятно, что долго история с существованием долгов умершего Е. А. Чеблокова продолжаться не могла, и к лету 1818 г. его имение в Гдовском уезде начинает по частям выставляться на торги. К этому моменту имение его насчитывало 2199 душ, и оценивалось примерно в 824000 рублей»25.

Видимо, часть деревень перешла одному из сыновей Емельяна Александровича, который отличался крутым нравом. Об этом есть примечательное письмо офицера, занимавшегося усмирением бунта в деревнях вышеозначенного Чеблокова: «Поручение ваше с удовольствием исполнил в совершенной точности, объездив под разными предлогами все деревни г. Чеблокова и сего числа только что возвратился в деревню Луг26, откуда и имею удовольствие писать к вам. Но что мне сказать в оправдание помещика, разве то, что просьба крестьян27 не только может назваться священной по своей правде, но в ней многое еще и не помещено, чего в протчем не нахожу за нужное, как не принадлежащее к цели, объяснять здесь, но то, что заключается в 8 пунктах, изъясненных в прошении, то я через разные, можно назвать косвенные распросы крестьян оброчных и барщинных, старшин и старост, удостоверился в совершенной справедливости; и после сего как беспристрастный человек могу сказать, что г. Чеблоков не только не заслуживает назва-

ния помещика, священного имени отца своих подданных, но он — упрек своему сословию, упрек в сребролюбии нещастных поддан-ных28 и упрек богу на земле, потому что какой властелин изберет себе пищу приводить в нищету то, что его питает и нежит, один только человеконенавидец имеет сии правила, которым, по-видимому, г. Чеблоков следует. А нещастный крестьянин, провидением врученной во власть сибарита, должен нести ярем, иссушающий не только его слишком ограниченное состояние, но и самые источники тягостной жизни...

Не входя уже в количество оброку, сго-нов и платежей за подводы, но сверг сего в 8-ми деревнях, ныне во владении г. Чебло-кова состоящих, я нахожу 898 ревизских душ, составлявших 432 тягла, из коих ежели взыскать государственную подать наравне с протчими крестьянами соседних помещиков, то есть с ревизской души в год по 7 руб. сер. и

5 коп., то составит из 898 чеблоковских душ

6 330 р. с. 90 коп., следовательно, придется на тягло 14 р. с. 65 % коп., а с них собирают по 30 р. с, с тягла, что составляет 12960 р. с., так не безбожно ли это!..»29.

В свете этого можно привести тут и письмо к царю крестьян А. И. Коновницы-ной, муж которой П. П. Коновницын (|1822), герой Отечественной войны 1812 г., все время находился на государевой службе:

«Всемилостивейший Государь!

...Гдовского уезда села Кярово наша помещица Ее Сиятельство Графиня Анна Ивановна Коновницына взимает с каждого тягла по 100 рублей оброку; и не довольствуясь сим, употребляет нас в работу по 3 дня еженедельно и берет со всякого тягла по барану, по свиньи (сохраняется орфография и пунктуация оригинала — Е. И.), по курицы, по 50-ть яиц, по фунту шерсти, по фунту хмелю, а в довершении того, должно полотна с помещичьего льну напрясть и соткать с тягла же по 20-ть аршин, и вывозить ежегодно 2 сажени 3-х поденных дров, и 3-х саженных шести вершков 10-ть бревен; сверх еще сего должен каждый человек по 15-ти штук често-колу для исгороди и 15-ть осиновых 3-х саженных бревен для дров.

Сию жалобу с истинным показанием и бедственную участь нашу с благоговением

повергаем к священным стопам Вашего Императорского Величества и осмеливаемся всеподданнейше от всего Общества нашего 90-та душ просить о Всемилостивейшем повелении уменьшить тягостные повинности наши и тем возоживить страдательную и обремененную большим оброком нашу жизнь. За что как Богу так и Вашему Императорскому Величеству не будет конца в благодарности.

Вашего Императорского Величества Всемилостивейшего Государя верноподданные Леонтий Кириллов и Павел Кириллов»30.

Наследственные дела и завещание Никиты Васильевича Арсеньева

В марте 1833 г. Арсеньевы, — Никита Васильевич и супруга его Евдокия Еме-льяновна, «следуя чувствам родительского попечения вознамерились учинить раздел имения» своего в Гдовском уезде, в связи с чем составили завещание, в котором перечисляются деревни, которые они передавали двум замужним своим дочерям — Евфимии Никитичне Вревской и Елене Никитичне Шмит. В этих деревнях к моменту составления завещания числилось совокупно 376 душ, и соответственно Евфимии переходило во владение 183 души, а Елене — 193.

Означенные деревни Детково, Супор, Горка и Чертово были куплены Никитой Васильевичем с торгов в 1820 — 1821 гг., а в 1826 г. он прикупил дополнительно у частного землевладельца д. Язьва, центр одноименной волости.

При этом завещатели особо указывали, что «.вступив в действительное ими управление, [дочери] имеют полное право продать, заложить доставшиеся им деревни и располагать оными по своему произволению»31.

Никита Васильевич также писал: «. обязуюсь выдать им дочерям моим все имеющиеся у меня на их имения акты и планы».

Особо указывался в завещании и т. н. «капитал», который заботливые родители выделили дочерям: «.кроме данных нами каждой из дочерей наших при выходе их в замужество [по] пятидесяти тысяч рублей в деньгах [и] вещах»32.

Марьинское озеро

У Вревских на Васильевском острове.

Накануне дуэли Пушкина Пушкин непосредственно перед дуэлью четыре раза посещал дом тетушки Лермонтова, баронессы Евфимии Никитичны Вревской, который находился на 8-й линии Васильевского острова: он был в этом доме 18, 22, 25 и 26 января 1837 г.

С. Л. Абрамович в очерке «Пушкин и Е. Н. Вревская в январе 1837 года» пишет об этом достаточно внятно. Она говорит о том, что у современников событий до поры не было ясности, что же на самом деле происходило в доме поэта перед дуэлью. Тем более, никто ничего толком не знал о событиях в тех домах, которые поэт посещал в течение недели перед дуэлью, а их было много. Поэт встречался со всеми в обычном своем ритме, выезжал с женой в театр и в дружественные ему семьи.

Дом же Евфимии Никитичны Вревской, расположенный на Васильевском острове, он посещал один. Именно там остановилась близкая ему по духу Евпраксия Николаевна Вревская, с которой он мог разговаривать, не скрывая реальной сути случившегося. Он,

видимо, честно рассказал Евпраксии Николаевне о «моральной» измене жены, которая ему в том и призналась:

А. А. Арефов-Багаев. Портрет Евпраксии Николаевны Вревской. 1841. Х., м.

«[Петр Андреевич] Вяземский полагал, что разговоры с тригорскими приятельницами [на Васильевском острове] оказали какое-то влияние на Пушкина и, возможно, даже подтолкнули его в тот момент, когда он принимал решение [о дуэли]. Что дало Вяземскому основание для такой версии? Откуда он мог почерпнуть сведения о разговорах поэта с [Евпраксией Николаевной] Вревской?

С самой Евпраксией Николаевной [после отпевания Пушкина] Вяземский вряд ли успел поговорить: она уехала из Петербурга утром 4 февраля. Очевидно, Петр Андреевич услышал об этом от кого-то из домашних Пушкина. Записанный позднее П. И. Бартеневым рассказ Вяземского подтверждает наше предположение. В разговоре с Бартеневым он выразился так: «... В Петербург приехали девицы Осиповы, тригорские приятельницы поэта; их расспросы, что значат ходившие слухи, тревожили Пушкина...»33. Раз Вяземский назвал обеих дочерей Прасковьи Александровны Осиповой девицами, значит, он не был лично знаком с баронессой Е[впраксией] Н[иколаевной] Вревской. Кстати, из самого текста письма к великому князю видно, что сведения, которыми располагал Вяземский, были неточными. Так, он даже не знал о том, что в январе 1837 г. в Петербург приехала одна Е. Н. Вревская, а ее незамужняя сестра Анна Николаевна Вульф уже почти год жила в столице.

О визитах Пушкина к тригорским соседкам Вяземский, скорее всего, услышал от Александрины [Гончаровой], которая в те дни была единственным человеком [в семье Пушкина], способным рассказать о том, что происходило в доме в последние дни перед дуэлью. Именно от нее друзья поэта узнали тогда ряд подробностей, ранее им неизвестных; с ее слов сделал важные записи в своих «Конспективных заметках» Жуковский.

От Александрины Вяземский мог узнать о самом факте: о том, что встречи с три-горскими соседками происходили в те дни, когда настроение Пушкина было особенно тревожным»34.

О крайней недостоверности исторических сведений о поэте говорят и записи разговоров А. Н. Вульфа, сделанные М. И. Семев-ским. Вульф почему-то придавал значение

публичной «браваде» Пушкина накануне дуэли, на что можно противопоставить сам факт писания им писем Геккерену.

Его даже раздражала казенная форма, в которой жена принципиально не стала его хоронить. Последние распоряжения по этому поводу были сделаны, видимо, самим поэтом: «Перед дуэлью Пушкин не искал смерти; напротив, надеясь застрелить Дантеса, поэт располагал поплатиться за это лишь новою ссылкою в Михайловское, куда возьмет и жену, и там-то, на свободе предполагал заняться составлением истории Петра Великого»35.

Пушкин считал себя до крайности «публичным лицом», а потому репутация его семьи была для него особенно важна, как говорится: «Жена цезаря должна быть выше подозрений». Однако П. А. Вяземский мог слышать по этому поводу совсем нелицеприятные вещи: «Когда друзья Пушкина, желая его успокоить, говорили ему, что не стоит так мучиться, раз он уверен в невинности своей жены, и уверенность эта разделяется всеми его друзьями и всеми порядочными людьми общества, то он им отвечал, что ему недостаточно уверенности своей собственной, своих друзей и известного кружка, что он принадлежит всей стране и желает, чтобы имя его оставалось незапятнанным везде, где его знают <...> Вот в каком настроении он был, когда приехали его соседки по имению, с которыми он часто виделся во время своего изгнания. Должно быть, он спрашивал их о том, что говорят в провинции об его истории, и, верно, вести были для него неблагоприятны. По крайней мере, со времени приезда этих дам он стал еще раздраженнее и тревожнее, чем прежде...»36.

Хозяин же означенного дома на Васильевском острове, муж Евфимии Никитичны Вревской, барон Степан Александрович Вревский, являлся Лермонтову дядей, но только по тетушке, т.е. неродным дядей.

С этим домом, который сегодня не существует, была связана в части своей весьма и весьма путанная «преддуэльная история» Пушкина. Об этом пишет даже своим «ходульным» языком «Википедия». В то же время некоторые весьма обстоятельные источники поминают об этом доме вкратце, а некоторые вовсе не поминают.

Преддуэльные события 26 и 27 января 1837 г., как известно, «расписаны» в источниках подробно и по часам, но не все авторы поминают о встречах поэта в доме Вревских на Васильевском острове. Например, в одной из последних книг о Пушкине и о его жене, которая вышла в серии ЖЗЛ и называется «Наталья Гончарова», этот факт практически не рассматривается37.

Евпраксия Николаевна Вревская была замужем за Борисом Александровичем Вревским, братом мужа Евфимии Никитичны Вревской. Обе Вревские, доводившиеся друг другу невестками, встретились в январе 1837 г. на квартире Вревских Евфимии Никитичны и Степана Александровича на Васильевском острове. Этому, безусловно, предшествовала определенная переписка, которая, к сожалению, не сохранилась.

Конечно же, о приезде Евпраксии Николаевны знала вся петербургская семья Ар-сеньевых, т. е. знали Елена Никитична Шмит, Никита Васильевич Арсеньев, а, стало быть, знала и бабушка Лермонтова, и все племянницы ее тоже. Не знать этого мог только Лермонтов, который служил далеко за городом.

Петербургским Арсеньевым, безусловно, было известно, что Евпраксия Николаевна находится в дружеских отношениях с Пушкиным, а потому, внимание к ее визиту в семье Арсеньевых было повышенным. О предыдущем приезде Евпраксии Николаевны в столицу источники сообщают:

«Пушкин увиделся с Евпраксией, уже баронессой Вревской, в начале 1835 года, когда она приехала вместе с матерью и сестрой в Петербург и остановилась у родителей поэта. Евпраксия, как всегда, была беременна (у нее родилось 11 детей). Она писала мужу, что поэт растерялся, увидев ее. Правда, он тут же объяснил причину своего замешательства: «Поэт находит, что я нисколько не изменилась фигурою, и что, несмотря на мою беременность, он меня любит всегда. Он меня спросил, примем ли мы его, если он приедет в Голубово; я ему ответила, что очень на него сердита: какого он об нас мнения, если задает мне подобный вопрос!..»38. Нет сомнения, что Евпраксия Николаевна не скрывала от своего мужа, что Пушкин был в нее когда-то влюблен, справедливо полагая,

что ревновать к прошлому бессмысленно, скорее есть повод им гордиться. Во всяком случае, она всегда писала ему о своих встречах и разговорах с поэтом вполне откровенно. Пушкин, в свою очередь, оценил это доверие и относился к барону Б. Вревскому с явной симпатией»39.

На этот раз в начале 1837 г. причиной приезда Евпраксии Николаевны в С.-Петербург было желание ее семьи помочь семье Пушкина, которой в то время буквально нечего было есть. Пушкин, как известно, заложил за долги любимое Михайловское, и его преданные друзья бросились его спасать; впрочем, П. А. Осипова, хозяйка имения Тригорское, помочь соседу уже не смогла. Вместо нее помочь взялась дочь ее — Евпраксия Николаевна и ее муж, барон Вревский, владевшие имением Голубово, котороое располагалось от Тригорского в 16-ти верстах.

Вревские, Евпраксия Николаевна и Борис Александрович посещали однажды имение Пушкиных Михайловское, и нашли его в запустении, поскольку хозяева там давно не бывали. Впрочем, поэт желал переехать в деревню, но обстоятельства не позволяли ему сделать это.

Александру Сергеевичу в ходе сделки по имению в Михайловском надо было рассчитаться с казной и выделить долю сестре Ольге, муж которой «третировал» Пушкина по поводу денег. Он даже подсчитал убытки, которые доставил Пушкиным михайловский староста Кудрявцев.

Муж Евпраксии Николаевны, который симпатизировал поэту, выказал желание выкупить Михайловское, и предоставить впоследствии возможность Пушкину пользоваться домом и имением по своему усмотрению.

Очевидно, что посещение петербургских Вревских было вызвано и пугающими слухами о «проблемах» в семье Пушкина. В связи с этим Евпраксия могла приехать к родным также по просьбе матери, которая относилась к поэту с большой любовью.

Дело еще и в том, что 10 января 1837 г. в С.-Петербурге состоялась свадьба Екатерины Гончаровой с Дантесом, французом, который, по мнению света «любил» Наталью Николаевну, и, якобы, она отвечала ему вза-

имностью. Все это до крайности компрометировало семью Пушкина.

Обитательницы Тригорского, в отсутствии информации «из первых рук», недоумевали, а потому приезд Евпраксии Николаевны в столицу был оправдан и в этом смысле. Она приехала узнать доподлинно, что же происходит в семье Александра Сергеевича, ведь он был им не чужой:

«Наталью Николаевну Евпраксия открыто недолюбливала. Информация о семейной жизни Пушкина к ней приходила из Петербурга регулярно, и она не могла удержаться от колкостей в адрес бальной красавицы, с каждым годом хорошеющей»40.

Пушкин знал Евпраксию Николаевну с 8-ми лет, а в 19-ть, сказывают, даже «увлекся» ею. Между тем, некоторые авторы «своеобразно» толкуют отношения Пушкина и Зинаиды Вульф (Зизи) в предшествующую пору: «.К 1826 году она [Евпраксия] из подростка превратилась в очаровательную девушку, которую поэт не замечать [в Тригор-ском] уже не мог. Прасковья Александровна, вероятно, первая уловила возникшую взаимную симпатию Пушкина и юной Евпраксии. Л. Краваль высказала предположение, что любящая мать в 1826 г. специально отправила свою старшую дочь Анну (не имевшую никаких надежд) погостить к тверским кузинам на всю весну и лето, чтобы дать шанс Ев-праксии, которая могла бы составить счастье поэта41.

Позже, вспоминая о юной Евпраксии, Пушкин назвал ее «полувоздушной девой». В «Онегине» он воспел ее тонкую, в рюмочку, талию. Она была удивительно женственна, отличалась лебединой плавностью движений и походки, при этом, в противоположность своей серьезной и мечтательной сестре, была кокетлива и шаловлива. Летом 1826 г. она царила в Тригорском. Приехавший погостить поэт Н. Языков с восторгом воспевал ее красоту.

Несмотря на постоянные труды материнства, Евпраксия Николаевна вовсе не склонна была замыкаться исключительно в домашних хлопотах. Скорее наоборот. Петербургские родственники ее мужа, в особенности барон П. А. Вревский, занимавший

в столице довольно высокое положение, постоянно передавали в Голубово все литературные новинки. «Что до меня, — писала дочери Надежда Осиповна Пушкина в 1834 г., — то барон Вревский доставляет нам все новинки. Его братья посылают их Эфрозине (франц. произношение имени Евпраксии. — Н. З.), которая так образовалась, что ты ее и не узнаешь. Она очень хорошо говорит по-французски, также пишет и много читает. Это превосходный человек, как и Аннет, я бесконечно люблю их обеих»42.

18 января 1837 г. внимание к приезду гостьи из Островского уезда только усилилось после неожиданного в этот день посещения дома Пушкиным, сразу после приезда Евпраксии Николаевны в С.-Петербург 16 января 1837 г.: «На следующий день, 18 января, Пушкин навестил Зизи, которая остановилась на Васильевском острове у Степана Александровича Вревского. Эту первую встречу с поэтом Евпраксия Николаевна описала в письме к мужу от 19 января 1837 г.: «Вчера я была поражена появлением Пушкина, который пришел меня повидать, как только узнал о моем приезде»43.

Последующие визиты Пушкина — 22,

25 и 26 января 1837 г., очевидно, были согласованы уже с хозяином дома Степаном Александровичем. Приличия требовали, чтобы почетного гостя встречали непосредственно петербургские Вревские, а в подобных случаях по русскому обычаю полагалось накрывать стол.

Автор очерка «Пушкин и Е. Н. Вревская в январе 1837 года» С. Л. Абрамович пишет в заключение «знаковую» фразу, которой «объединяет» в смысловом плане в единое целое всех Вревских в означенном доме, — Евпраксию Николаевну, а также Евфимию Никитичну и Степана Александровича, чету «василеостровских» Вревских, родственников.

В злополучный день перед дуэлью,

26 января 1837 г., у тетушки Лермонтова был накрыт стол, за которым присутствовали Вревские и Пушкин, который мог находиться в «последней стадии» преддуэльного состояния. При этом у Евпраксии Николаевны была возможность приватной беседы с Александром Сергеевичем как в отдельной комнате, так и на улице во время прогулки.

Пушкин 26 января 1837 г. явно хотел умереть. Великая «Поэзия жизни» теряла для него смысл, и все это чувствовали. Он никого из семьи не хотел видеть. Жена, что могла, уже сделала, и прощения, видимо, ей уже не было, хотя внешне отношения в семье Пушкина сохраняли видимость приличия.

Впоследствии, на смертном одре, он благословит жену и детей, и даст ей последние напутствия. Одно из них будет касаться того, как ей надо будет распорядиться собой. Он говорит о том, когда и при каких обстоятельствах Наталья Николаевна без ущерба для репутации может опять выйти замуж.

Дети оставались с Натальей Николаевной. Ее проступок оставалось смыть кровью родственника, который невесть откуда взялся. Сестра жены приняла сторону подлеца, и это надо было еще принять.

В промежутке между первым и последним посещением дома Вревской, 18 и 26 января 1837 г. в путанном «преддуэльном деле» произошло великое множество событий, о которых в доме на 8-й линии узнают несколько позже, и то не все. То же, что поэт считал нужным сообщить Евпраксии Николаевне, в принципе, определить сложно. Сказал ли поэт ей все, или же только часть правды, мы, видимо, никогда не узнаем: «Вечером того же дня [24 января 1837], когда Пушкин с женой выходили из театра, Гекке-рен, шедший сзади, шепнул ей: когда же она склонится на мольбы его сына? Наталья Николаевна побледнела и задрожала. После вопроса Пушкина, что сказал ей Геккерен, она пересказала поразившие ее слова. После театра Пушкины были на балу у Салтыковых на Большой Морской, где Пушкин хотел было публично оскорбить Дантеса, но тот на балу не появился.

Утром 25 января 1837 г. Геккерен неожиданно явился к Пушкиным домой, но не был принят. Прямо на лестнице последняя попытка избежать конфликта закончилась ссорой.

Юный Иван Сергеевич Тургенев увидел Пушкина 25 января на концерте Габриельско-го, придворного флейтиста прусского короля, и позднее вспоминал: «Он стоял, опираясь на косяк и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом посматривал кругом.

смуглое лицо, африканские губы, оскал белых крепких зубов, висячие бакенбарды, желчные глаза под высоким лбом почти без бровей и кудрявые волосы.». Заметив, что незнакомец пристально его рассматривает, Пушкин с досадой повел плечом и отошел в сторону.

Вечер 25 января Пушкин и Дантес с женами провели у Вяземских. И Дантес, и обе сестры были спокойны и даже веселы, принимая участие в общем разговоре. Пушкин, уже отправивший оскорбительное письмо Геккерену, сказал, смотря на жену и Дантеса: «Меня забавляет то, что этот господин забавляет мою жену, не зная, что его ожидает дома. Впрочем, с этим молодым человеком мои счеты сведены».

Оскорбительное письмо, отправленное Пушкиным по городской почте голландскому посланнику, не оставляло никаких возможностей для примирения:

«Барон!

Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда почту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднительного положения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта возвышенная и великая страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.

Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену

по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.

Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было отношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее — чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он плут и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.

Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга

Александр Пушкин.

26 января 1837».

В основу этого письма Геккерену легло неотправленное ноябрьское, с исключением упоминания о причастности Геккерена к анонимному пасквилю, но с дополнением, отразившим нынешнее положение вещей. Пушкин не мог не понимать, каково будет последствие подобного послания. И оно не заставило себя ждать.

Утром 26 января Пушкин получил ожидаемое послание от Геккерена:

«Милостивый государь.

Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обратился к г. виконту д'Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, чтобы убедиться, действительно ли то письмо, на какое я сегодня отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени выходит из пределов возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности этого послания. Вы, по-видимому, забыли, милостивый государь, что именно вы отказались от вызова,

направленного вами барону Жоржу де Гек-керену и им принятого. Доказательство тому, что я здесь заявляю, существует — оно писано вашей рукой и осталось в руках у секундантов. Мне остается только предупредить вас, что г. виконт д'Аршиак отправляется к вам, чтобы условиться относительно места, где вы встретитесь с бароном Жоржем Гек-кереном, и предупредить вас, что эта встреча не терпит никакой отсрочки.

Я сумею впоследствии, милостивый государь, заставить вас оценить по достоинству звание, которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны запятнать не может.

Остаюсь, милостивый государь, ваш покорнейший слуга

Барон де Геккерен.

Прочтено и одобрено мною.

Барон Жорж де Геккерен».

Этот ответ принес д'Аршиак; Пушкин, не читая его, принял сделанный ему вызов. Теперь в дело должны были вступить секунданты. Уехавший д'Аршиак вскоре прислал Пушкину записку: «Прошу г-на Пушкина оказать мне честь сообщением, может ли он меня принять. Или, если не может сейчас, то в котором часу это будет возможно.

Виконт д'Аршиак, состоящий при французском посольстве».

В тот же вечер на рауте у графини Разумовской Пушкин решает найти себе секунданта. Прибыв туда в двенадцатом часу ночи, он обращается к советнику английского посольства Артуру Меджнису. Переговоры Пушкина с д'Аршиаком и Меджнисом не прошли незамеченными для знакомых. Кто-то сказал Вяземскому: «Пойдите, посмотрите, Пушкин о чем-то объясняется с д'Аршиаком; тут что-то недоброе». Вяземский отправился в их сторону, но они прекратили разговор и разошлись. К Вяземскому Пушкин обращается с невинной просьбой написать князю Козловскому об обещанной статье для «Современника»44.

Как мы видим, приведенный отрывок не содержит сведений о посещении Пушкиным в означенное время дома Вревских на Васильевском острове, но факт визита дается другим автором:

«26 января, накануне дуэли, Пушкин вышел из дома в шесть часов вечера и на-

правился к Евпраксии Николаевне [в дом Евфимии Никитичны, тетушке Лермонтова]. В его [собственном] доме готовились к обеду, и ему было, видимо, невыносимо трудно сесть за стол вместе с семьей, как ни в чем не бывало. С ней же он мог говорить обо всем свободно.

Пушкин взял с Евпраксии Николаевны слово никому не говорить об услышанном. И она его сдержала. Никто так и не узнал, что именно рассказал ей поэт за день до дуэли. Неизвестно, что именно она рассказала Прасковье Александровне, никаких записок или воспоминаний по этому поводу они обе не оставили. Но она не могла подавить в себе антипатии к Наталье Николаевне, считая, что в случившемся жена поэта играла «не очень приятную роль». Она писала брату Алексею в апреле 1837 г.: «Она просит у маменьки разрешения приехать отдать последний долг бедному Пушкину. Какова?»45.

Жена и родственники довели поэта до явной «прострации» и всем известного состояния. По сути, Пушкин в самый день дуэли вел себя неподобающим образом. Свидетели говорят разное, в том числе о том, что он, якобы, временами был спокоен, а потом, наоборот, — много смеялся, а потом он несколько раз на вечере смачивал голову водой. Что это, если не «истероидный тип поведения»?

После случилось самое страшное: Пушкин, только что беседовавший с Вревскими, ушел в «никуда», и получил вскоре, на другой день, смертельное ранение. Он даже пытался застрелиться тогда от боли.

Близкие и знакомые, другие люди, записали сведения о состоянии Пушкина в предпоследние дни: «С. Н. Карамзина запомнила последнюю встречу с Пушкиным у Разумовской: «.Я видела Пушкина в последний раз; он был спокоен, смеялся, разговаривал, шутил, он несколько раз судорожно сжал мне руку, но я не обратила внимания на это». А. И. Тургенев, встречавшийся с Пушкиным почти каждый день, также отметил его спокойствие в этот день: «Я видел Пушкина на бале у гр. Разумовской, провел с ним часть утра; видел его веселого, полного жизни, без малейших признаков задумчивости: мы долго разговаривали о многом, и он

шутил и смеялся». Пушкин отправился с раута домой в ожидании известий от Меджниса, согласившегося было стать его секундантом. Однако переговорив с д'Аршиаком и поняв, что примирение противников невозможно, тот прислал Пушкину записку с отказом. Это произошло уже в половине второго ночи.

В день накануне поединка Пушкин обедал у графини Е. П. Ростопчиной, муж которой запомнил, что поэт несколько раз буквально убегал в туалетную комнату и мочил себе голову холодной водой, до того его мучил жар. А вечером того же дня Пушкин появился у Вяземских, застав там графа М. Ю. Виельгорского и В. А. Перовского. Самого хозяина дома не было, так что только княгине Пушкин рассказал о письме, посланном им Геккерену. Вера Федоровна удерживала Пушкина чуть ли не до утра, но муж, гостивший у Карамзиных, так и не появился»46.

Слабая женщина, Евпраксия Николаевна, не могла в тех условиях и в силу характера предпринять ничего решительного, чтобы попытаться хоть как-то предотвратить надвигавшийся кошмар, а пойти напрямую и потребовать решительных действий от Натальи Николаевны, видимо, тоже не могла. Это бы запретил ей делать Пушкин.

Наталья Николаевна, видимо, знала о приезде Евпраксии Никитичны в С.-Петербург, а затем и конкретно — в дом на 8-й линии, и это мог ей рассказать сам Пушкин еще после посещений 18 и 22 января. Потом она сопоставила события, и поняла, что Евпраксия была именно тем доверительным лицом, которому муж в тяжкую минуту перед дуэлью доверил все сокровенное состояние души.

Все это глубоко уязвило жену поэта, который в тяжелый момент не находился дома, но совершил «мистический поступок», придя в дом родственников Лермонтова, который напишет на смерть его гневную отповедь клеветникам всего святого и чистого, что еще было на Руси.

Несомненное понимание случившегося наложило отпечаток на отношения Натальи Николаевны к Зизи, которая в ее понимании была не столь «безобидна» как друг Пушкина. Она публично обвинила Евпраксию в преступном бездействии, и была в чем-то права.

Вревские, родственники Лермонтова, безусловно, что-то знали со слов Евпракси-ии, но о трагической сути происходившего могли лишь догадываться. Все было сложно для понимания человека вообще. Предпринять что-либо они не смели, и не могли, а Пушкин в их присутствии хранил тайну до последнего, как он хранил ее от друзей: «Накануне дуэли, 26 января, Пушкин обедал у Вревских [на 8-й линии В. О., 37] и провел в их доме несколько часов. По словам барона М. Н. Сердобина, поэт пробыл у них «весь день»47. Это, конечно, преувеличение. Известно, что утром Пушкин заходил к Тургеневу, а потом до пяти часов пополудни был у себя, так как ожидал д'Аршиака48. В шестом часу вечера он ушел из [своего] дома, вероятно потому, что за семейным столом ему в тот день тяжело было выдерживать свою роль. У Вревских Пушкину было легче. Легче, может быть, оттого, что Зизи знала и он мог с ней говорить откровенно. Этот визит к Вревским накануне дуэли хорошо запомнили в семье поэта. Потом как-то стало известно, что Пушкин открылся Вревской. Все это вместе взятое дало повод для догадок о том, что откровенные разговоры с тригорскими приятельницами оказали влияние на поэта. На самом же деле, как теперь стало ясно, первый такой разговор состоялся тогда, когда ход событий уже сделался необратимым.

Знакомство с январскими письмами Е. Н. Вревской позволяет точнее прокомментировать и письма П. А. Осиповой к А. И. Тургеневу. Если прочесть письмо Прасковьи Александровны от 16 февраля не предвзято, то становится совершенно очевидным, что она сообщает в нем о признании, сделанном Пушкиным Зизи накануне дуэли, т. е. 25 или 26 января.

Как мы помним, Осипова писала А. И. Тургеневу: «Я почти рада, что вы не слыхали того, что говорил он перед роковым днем моей Евпраксии...». И далее идет это страшное сообщение: «Она знала, что он будет стреляться!..». В том же письме П. А. Осипова упоминала, что дочь рассказала ей подробности «о последних днях жизни незабвенного Пушкина» и что эти подробности раздирали ей сердце.

Итак, из письма Осиповой следует, что со слов дочери она узнала о душевном состо-

янии Пушкина накануне дуэли. Если вспомнить рассказ В. А. Соллогуба о том, что говорил ему Пушкин 21 ноября, в день, когда он написал свое первое письмо к Геккерну, можно себе представить, что пришлось услышать Е. Н. Вревской 25 и 26 января. Она видела поэта в таком исступлении, что потом при воспоминании об этих днях готова была думать, что смерть была для Пушкина счастливым избавлением от душевных мук.

Однако все, что мы узнали о встречах и разговорах Пушкина с Вревской в январе 1837 г., заставляет нас отказаться от предположения, что поэт доверил Зизи некую тайну или открыл ей какие-то факты, о которых не знал никто из близких ему людей. Ясно также, что ужаснувшие Осипову подробности, касающиеся Натальи Николаевны, ее сестры и Дантеса, Вревская услышала не от Пушкина. Эти сведения Евпраксия Николаевна почерпнула из светских пересудов. О том, насколько далеки от истины были слухи, которые Вревская пересказала своей матери, можно судить хотя бы по реплике Осиповой о якобы предполагавшемся разводе Екатерины Николаевны с Дантесом («Мне сказывала моя Евпраксея, что будто бы жена уби<й>цы хочет требовать разводу <...> что она была жертва привязанности к сестре <...>»). Прасковья Александровна и верила и не верила этим слухам («Много слышишь — но я давно не верю молве и имею причины не всему верить, что про нее говорят...»).

П. А. Осипова не ответила на настойчивые вопросы А. И. Тургенева скорее всего потому, что ей нечего было сказать. Прасковья Александровна понимала: дочь не сообщила ей ничего такого, что было бы новым и неизвестным для друзей поэта. А пересказывать подробно слухи, порочившие Наталью Николаевну, она не хотела.

И, наконец, следует сказать о самом важном обстоятельстве, которое открывают нам январские письма Е. Н. Вревской: 22 января 1837 г., когда Пушкин уславливался с Зизи о прогулке в Эрмитаж, он еще не предполагал, что три дня спустя совершит тот шаг, который сделает поединок неизбежным. Этот вновь выявленный факт должен быть введен в контекст событий последних январских дней. Он нуждается в дальнейшем из-

учении»49.

Секундант поэта, Данзас, в ходе поединка проявил полную некомпетентность. На дуэль не был приглашен доктор, а своего перевязочного материала у стреляющихся и секундантов не было. Он также не осмотрел Дантеса на предмет наличия у того под мундиром кольчуги или же металлического костюма и т. д., все в том же духе. Вместо больницы Данзас почему-то повез смертельно раненного человека в его дом на Мойке, и это была бесконечная глупость с его стороны.

Рассказывают также, что он, якобы, мог сообщить о дуэли полиции, но со стороны Бенкендорфа никаких действий, якобы, предпринято не было. Ходили слухи, что даже пороху почему-то в пистолеты не доложили, но это сегодня проверить уже невозможно.

Е. Н. Вревская в «Дневнике» А. В. Дружинина А. В. Дружинин о соседке своей Евфи-мии Никитичне Вревской в приватном своем Дневнике сообщает только полунамеком, короткой фразой, но постоянно. Между тем, она была близкой подругой его самого и его матери и в деревне, и в городе на Васильевском острове. В деревне их усадьбы находились через озеро в пределах прямой видимости, в столице же их дома находились фактически на соседних линиях Васильевского острова.

Об этом особо заметила Н. Б. Алдонина в своей монографии о писателе.

В Дневнике писателя записи и упоминания о Вревской весьма и весьма многочисленны. Она приглашает соседей на праздники, сама посещает их с мисс Мери, воспитанницей. Писатель упоминает о визитах Вревской и в С.-Петербурге. В деревне же Дружинин на правах близкого друга ходил к баронессе на чай и ужин, и мог у нее полистать газеты.

В конкретном нижеприведенном случае у Вревской было за предпраздничным столом пять человек приехавших к ней помещиков, не считая Дружининых, сына и матери. Видимо, в Евдоксино чтили и праздновали особо Ильин день, но была ли в сельце соответствующая часовня, не известно:

(23.07.1853). «Накануне Ильина дня обедали у Вревской с Обольян<иновым> [Моклочно], Блоком, его женой, сестрой и Максимовым [Заянье]. День прошел приятно, в щелкании языком.

Через день [в Ильин день] опять [обед] у Вревской, в более скучной кампании m-me — m-lle Бландовых [Вейно]. Ушел рано и лег спать. Предыдущий обед начался в 7 почти часов вечера».

Вот, кстати, размышления Дружинина о «поэзии внутренней», Лермонтове и Кав-

Марьинское.

Домик Тургенева. Усадебный флигель писателя, перенесенный на новое место

Псков M SO 2019

казе, по пути из сельца Радолицы Томсона, которого жаловала особо и Вревская. Писатель пространно рассуждает об отсутствии у него таланта стихосложения, что он называл «музыка [стиха] без голоса»):

(30.06.1853) «Третьего дни я имел вечер поэзии, поэзии внутренней. В тихой и довольно холодный вечер я возвращался от Томсона, глядя на окрестности, которые довольно красивы, даже очень красивы, обдумывая «Дантово проклятие», ныряя мыслью туда и сюда, скликая разные воспоминания и концентрируя разные поэтические воспоминания, эпизоды и начинания. То была музыка без голоса, и голоса мне недоставало. Я чувствовал, что у меня под руками нет нужного орудия: владей я легкими стихами, у меня вышло бы несколько стихотворений. Планы некоторых были такие. Пятигорск и воспоминание о Лермонтове50. Горная дорога между Ессентуками и Кисловодском. Поэзия старинного барского имения в России. Сетование о том, что mi manca la voce {мне не хватает голоса (итал.)}. Так как я говорю сам с собою, то могу передать здесь, что мне по временам кажется странная вещь: мне приходит в голову, qu'il у a dans moi l'etoffe

d'un poete du premier ordre {что у меня данные поэта первого ряда (франц.)}. В голове моей накоплены массы картин и впечатлений новых, живых, — само собой разумеется, пока форма мне не дается, все это пустяки. В каждом развитом и жившем человеке есть огонь поэта, обрывки поэта, у меня все это яснее выяснилось и создалось, чем у других, но я все-таки не поэт. Какой-нибудь необыкновенный случай может переворотить всю мою натуру и поджечь этот костер, а может костер и так простоять, по временам шипя и дымясь. Упорство и прилежание едва ли не лучше катастроф и страстных переворотов, но где взять упорства и прилежания. Ах, зачем мне не девятнадцать лет, что бы я сделал, имея при теперешнем запасе еще десять лет молодости с горячей кровью. Но сокрушаться нечего, жизнь есть лотерея аллегри, где можно выиграть первый выигрыш, но где все-таки не следует сокрушаться и ничего не выигравши.

Бар<онесса> Вревская уже несколько дней как приехала и привезла мне портрет мисс Мери, в черкесском наряде. Все благополучно и все наши здоровы. Вчера у нас был предводитель с женой, Обольянино-

Дорожка в д. Марьинское

вы, Томсоновы и поп. Тьма народа. Кстати о портретах, не забыть о коллекции М. R., мисс Мери, брат Андрей, Федотов, Ждано-вич, Лиза. L. А.».

Есть в Дневнике сообщение о простом приглашении на чай в Евдоксино, что прервало размышления писателя о его повести «Легенда о нардзане», о Кавказе и Лермонтове.

Кстати, для того, чтобы переправиться в Евдоксино, надо было отор ваться от дел, позвать слугу, и тот перевозил барина в соседнее имение на специально оборудованном плоту. Видимо, Марьинское озеро было всегда неглубоким.

Сегодня представляется, что плотов на озере было два. Один из них принадлежал Дружининым, а другой — баронессе Вревской. Каждый помещик ходил с друзьями по озеру на своем плоту. Это логично, поскольку очевидно, что плоты стояли каждый на своем берегу:

(7.06.1853) «Сегодняшний труд [во флигеле] шел вяло, больше занимался мышлением, как говорит один лентяй. Ни капли дождя, по сторонам горят леса, и повсюду висят облака дыма. Сад уже украшен белыми и красными розами, георгинами и так далее, так что неизвестно, какие цветы будут цвести к осени. Из Петербурга ни письма, но я очень покоен, тем более, что в прежнее время имел привычку беспокоиться при подобных случаях. Вчера вечер проведен был, как почти всегда, в компании доброй нашей соседки — мисс Мери и маленького серого кота, который, как орган: стоит его только тронуть, и он начинает to purr {мурлыкать (англ.)}, как живописно выражаются англичане.

Нет, sacrebleue! {черт возьми! (франц.)} если я и не одолею стиха, то зато бой будет выдержан, и я могу утешать себя тем, что я не поэт51. Зовут пить чай к Вревской, у которой Томсон. А я думал обдумать простенькую повесть о Нардзане52. Неужели же этот лунный свет и гроты и m-me Julie, и горная дорога, и снеговые горы, и ночь в парке, и нардзан, и Лермонтов, и балы на утесе, и вся эта обстановка моя два года тому назад - не сложатся, наконец, во что-нибудь стройное?

Однако хороши должны быть в целом

- 149

П. А. Федотов.

Портрет М. П. Дружининой.

1848. Х., м. ГРМ

мои деревенские заметки, только и говорится, что о литерат<урных> делах. Оно, впрочем, лучше, ибо чуть заведешь речь о чужих характерах и своих психологических тонкостях — времени не хватит».

(8.07.1853) «Начал легенду о Нардзане (увы, в который раз) и уже на первом листе отклонился от простоты».

Особые отношения связывали бездетного Александра Васильевича с воспитанницей Евфимии Никитичны — мисс Мери. Он покупал Мери подарки, всячески баловал девочку, а баронесса в знак благодарности преподнесла ему однажды портрет воспитанницы.

Писатель очень беспокоился за судьбу девочки, о чем свидетельствуют следующие строки его Дневника:

(18.06.1853) «Нас [с матерью] начинает тревожить продолжительное непоявление Вревской [в имении], — если что-нибудь случится с мисс Мери, я повергнусь в отчаяние. Прошлый год, летом, мне приснилось, что эта девочка умерла на моих руках, и я

решительно рыдал, уже проснувшись. Что со временем выйдет из этого дитяти?».

Видимо, портрет этот находился в Марьинском непосредственно в творческой лаборатории писателя, в его флигеле, который ему соорудили местные крестьяне. Флигель этот был больше похож на небольшую избу и сохранился до сего дня. Он называется в народе «Домик Тургенева».

Дружинин отмечает в Дневнике факт приезда Вревской в Евдоксино, и факт продажи ею дома на Васильевском острове. Она по-соседски возила почту писателю, а он ей, в свою очередь, сделал сообщение о рекрутском наборе: «Вревская вернулась из Петербурга, с письмами, новостями и посылками на мое имя».

В домах Дружининых и Вревской нередко бывал местный священник из с. За-янья, что свидетельствует о том, что мать Дружинина и баронесса были исправными прихожанами заянского храма, который выстоял здесь с конца XVII и до начала XXI вв. (Храм в с. Заянье сгорел людским нерадением в 2015 г. Теперь в Заянье показывать уже нечего, кроме краеведческого музея, в котором Дружинину посвящен малоинформативный стенд. Местные учителя и сотрудники музея не прилагали больших усилий по сбору информации о Марьинском).

Есть у писателя конкретные размышления о Вревской, о дружбе его с соседкой:

(7.08.1853) «Вчера гости, Мейер и моя очаровательница, бедная сирота [Мери]. День прошел приятно, особенно вечерняя беседа. Пока публика болтала, я сидел спокойно, зевал и поддразнивал [Мери], и курил, и вообще находился в тихом, светлом настроении духа. На днях получил письмо от Мас-лова и жду его в скором времени. 15-го числа назначена большая поездка в Гдовскую Швейцарию, 17-го — большой обед у предводителя {Отложен по случаю смерти брата т-те Ариадны [Блок].}, потом имеется в виду сельский бал у баронессы [Вревской]. Ни одно лето не было столько гостей и увеселений всякого рода, но зато и работы никогда не шли так регулярно. Со всем тем нельзя сказать, чтоб было очень весело. В деревню хорошо являться избитым, замученным, одурелым и истасканным душевно, а этот год я

уехал, только что разгулявшись.

(8.08.1853) «Староста Осип пришел в ужас от изобилия гостей»53.

(9.08.1853) «Вечером Маслов обрадовал меня своим приездом».

(10.08.1853) «Много ходили по роще и лесу, болела к вечеру голова».

(11.08.1853) «Письма от Соляникова и Гал<иев>ской. Отправка писем в город.

(12.08.1853) В четырех строках изложил почти все события этих дней. Погода дождливая и унылая. С Масловым я имел первый день истинно отрадного разговора (я не считаю бесед с Вревскою, которую считаю если не другом, то дорогою соседкой).

Об Ахматовой я сказал: «Какого рожна я ей напишу?». Это не совсем честно, но если спроситься с совестью, то я должен сознаться, что люблю ее только за то, что она меня любит. Какая разница, например, с Масло-вой, Жуковской, Вревской. За этих женщин я пойду без штанов по морозу, хотя не люблю их любовью».

Между тем, в Дневнике Александр Васильевич поминает баронессу в следующих случаях, которые приводятся здесь не все (Всего Вревская в электронной версии Дневника писателя упоминается 64 раза):

(30.06.1853). «Бар<онесса> Вревская уже несколько дней как приехала [в Евдок-сино] и привезла мне портрет мисс Мери54, в черкесском наряде».

(17.07.1853). «Работы [по журналу] идут, несмотря на потоп гостей55. Во вторник — Вревская, Максимов56 и поп57... Были у Вревской».

(24.07.1853). «Завтра уезжает Вревская, а нужно заготовить письма [в С.-Петербург]».

(07.08.1853). «Вчера гости, Мейер58 и моя очаровательница, бедная сирота [мисс Мери]. День прошел приятно, особенно вечерняя беседа. Пока публика болтала, я сидел спокойно, зевал и поддразнивал, и курил, и вообще находился в тихом, светлом настроении духа. .потом имеется в виду сельский бал у баронессы. Ни одно лето не было столько гостей и увеселений всякого рода.».

(18.08.1853). «Вревская вернулась из Петербурга, с письмами, новостями и посылками на мое имя».

(19.08.1853). «Назад воротились посре-

ди темноты и ожесточения, но дома застали ужин, баронессу и Машу».

(9.09.1853). «Дни хмурятся, вчера целый день шел дождь и стояло время холодное, ненастное. Переезжая на плоту к баронессе, вечером, с Томсоном59 и попом, я живо вообразил себе, как отрадно, должно быть, в такую сумрачную погоду сидеть с добрыми друзьями за бутылкой хорошего кагору.

У Вревской происходил фестень по случаю крестного хода и убиения поросенка — двух событий, случившихся одновременно. Мисс Мери удивляла нас всех, несмотря на то, что мы к ней уже так привыкли. Если которая-нибудь из дам глядела на Володю Томсона или целовала его, Маша принималась плакать, да как еще? — с судорожным напряжением, с выражением истинного отчаяния! Что будет с этой девочкой лет через десять. Я думаю, что баронесса может сказать про нее теперь, как Мери Монтегью про свою воспитанницу: «Я воспитываю очень милое дитя, которое через десять лет убежит с моим буфетчиком». Я начинаю не верить в френологию, но доверять некоторым ее выводам, — у мисс Мери на задней части затылка гигантски развит орган сластолюбия.

...С наступлением сумерек мы отправились и пили с Томс<оном> чай в Мариин-ском. Тут подошла баронесса с Машей, они ездили в Заянье, где у Миллеровой умер ребенок четырех лет, уже третий».

(14.09.1853). «Беганье по саду, играние с кошкой и разговоры всякого рода незаметно заняли время до вечера, когда пришла баронесса с мисс Мери.

.Утро воскресенья прошло очень хорошо. .потом явились баронесса с Машей и Василий с женой60. Эта компания едва разместилась в столовой».

(22.09.1853). «К вечеру пришла баронесса. Обыкновенная уездная беседа услаждалась некоторыми рассказами Льва Ник<олаевича>61...».

(24.09.1853). «У нас в доме довольно тепло, хотя и дует из разных щелей, но у баронессы дом — настоящая Дантова Ьиса ghiacciata {ледяная яма, ледник (итал.).}, вчера я провел там вечер, читал газеты и ужинал, а ноги мои мерзли до того, что я вынужден был надеть калоши.».

(28.09.1853). «Вчера обедали у нас де-

вицы Обольяниновы и Вревская с Машей».

(30.10.1853). «Поутру были Вревская, Стремоуховы и М. Н. Корсакова».

(14.11.1853). «В четверг я имел у себя дома вечерок из самых тихих и милых — были Жуковские, б<аронесса> Вревская и мисс Мери, которая увеселяла нас как нельзя лучше, качаясь в моем кресле и болтая самым грациозным образом».

(22.11.1853). «Ужинали Жуковские, Капгер, Вревская, без мисс Мери, много смеялись и болтали».

(16.12.1853). «Утром была Вревская, а вечером явился Данилевский и поднес мне свою книгу «Слобожане».

(31.12.1853). «11 часов вечера. Трудно сказать что-нибудь интересное о последних двух днях 1853 года. С одной стороны, они были шумны и веселы, с другой — утомительно однообразны. В среду начались посещения с самых 12 часов утра, были А. В. Жуковский, Вревская, а потом Ю. Толстой.».

(01.01.1854). «Потом явились Вревская, miss Mary, Михайлов и Капгер».

(14.01.1854). «В среду явился и сам Михайлов, весь зеленый, приезжала еще Вревская, так что утро прошло приятно».

(08.02.1854). «С утра гости, все дамы: К. П. Стремоухова и М. Н. Корсакова, Ольга Иван<овна> Ор-чь и бар. Вревская, а ко мне Lisette62, огорченная тем, что я ее не видал с прошлого понедельника».

(05.05.1854). «На днях была у нас Е. Н. Вревская и сообщила известие о том, что она по случаю дел, незанятых квартир и продажи дома63, вероятно, почти не будет жить в деревне. Это очень горестно, не столько для меня, сколько для матушки. В вознаграждение за то к нам, может быть, приедет М. Н. Корсакова.».

(16.06.1854). «Сегодня проводили баронессу Вревскую, Машу и мисс Пирс64, которая мне очень нравится. . В воскресенье обедали у нас Аграфена Федоровна с Марьей Николаевной, Вревская и m-me Блок Ариадна Александровна65, которая сложена восхитительно».

(25.11.1854). «Обедал дома, перед обедом была у нас б<аронесса> Вревская. Ей кто-то наговорил об убийствах каких-то в городе, и она трусит до нелепости».

В один из дней в Марьинском Дружини-

ны получили известие о гибели барона Павла Александровича Вревского (1810-1854), ге-нерал-адьютанта, брата мужа Е. Н. Вревской, — ближайшей соседки по имению:

(16.08.1854). «Третьего дни получили. записку Вревской о том, что барон Павел Вревский убит. С Вревским связано у меня много воспоминаний, и худых и хороших, но хороших более. Через него я служил в канц<елярии> В<оенного> м<инистерства>, приобрел многих друзей, пригляделся к машине нашей администрации, и хотя моя служебная карьера была несветла, но для моей жизни радостна и полезна. Личность Вревского мне всегда нравилась. С него писан барон Реццель в повести «Алексей Дмитрич». Он был чужестранец, как и я. Но в последнее время видались мы с ним редко и, конечно, никогда бы очень не сблизились».

Поездка А. В. Дружинина на Кавказ Соседом Евфимии Никитичны и в Петербурге, и в Гдовском уезде был литературный критик, писатель А. В. Дружинин, который с молодых лет увлекался творче-

ством Лермонтова. В связи с этим, и, скорее всего, под воздействием ее рассказов, он в 1851 г. предпринимает далекий вояж на Кавказ, который явно преследовал изыскания по лермонтовской теме. Итогом поездки стал очерк Дружинина «Творчество Лермонтова», который в то время в официальную печать не попал и пролежал в бумагах писателя до 50-х гг. ХХ в.: «Марьинский затворник пишет в 1850-е гг. о Евфимии Никитичне в журнале [Дневнике] характерные подробности, которые говорят о том, что они давным-давно жили по факту как брат и сестра. Их неразрывно связывала «тайна Лермонтова», о которой в то время нельзя было писать даже в Дневник. Царь люто ненавидел поэта. Об этом говорит то, что он решительно вычеркнул его из наградного листа, а другой раз дал 48 часов, чтобы поэт срочно покинул С.-Петербург, где тот имел неосторожность попасться на глаза Великому князю. Это известные факты биографии опального поэта.

Императора раздражало также, что Императрица зачитывалась стихами Лермонтова и имела положительное мнение о романе

П. А. Федотов.

Групповой портрет братьев Дружининых. 1840-е гг. К., акв. 9.5x13.5 cм. ГРМ

«Герой нашего времени». Из-за Лермонтова фактически зрел скандал в венценосной семье. Это было сверх всякой меры.

Не успела Россия избавиться от одного смутьяна, Пушкина, как на другой день явился новый, еще больший смутьян - Лермонтов, о котором и в свете, и при дворе практически ничего не знали. Появление в сотнях списков крамольного стиха «На смерть поэта» произвело эффект разорвавшейся бомбы. Император в итоге велел описать бумаги поэта и проверить у врача состояние его психики.

А. В. Дружинин встретил в Пятигорске Р. И. Дорохова, в отряде которого служил Лермонтов. Этот Дорохов, который несколько раз был разжалован за дуэли и буйное поведение, прекрасно знал творчество поэта и имел на руках альбом, в котором были его автографы и рисунки.

К сожалению, знакомый Лермонтова собирался в военную экспедицию, из которой уже не вернулся. Его бесценный альбом со стихами бесследно исчез.

Р. И. Дорохов однажды писал М. Ю. Юзе-фовичу (17.11.1840): «(Лермонтов — В. Б.) Славный малый — честная, прямая душа — не сносить ему головы. Мы с ним подружились, и расстались со слезами на глазах. Какое-то черное предчувствие мне говорило, что он будет убит».

Сам Дружинин, восхитившийся новым своим знакомством, с большим уважением писал о Дорохове. Как он был не похож на родственников поэта!.. В связи с этим критик отметил: «Д<орохо>в был человеком умным, занимательным и вполне достойным заслужить привязанность такого лица, как Лермонтов. Во все время пребывания поэта на Кавказе приятели видались очень часто, делали вместе экспедиции и вместе веселились на водах. С годами, — когда подробные рассказы о последних годах поэта будут возможны в печати, — мы передадим на память несколько особенных приключений, а также подробности о последних днях Лермонтова, в настоящее же время, по весьма понятной причине, мы можем лишь держаться общих отзывов и общих рассуждений о его харак-тере»66.

С 1849 г. в «Современнике» начинает работать и А. В. Дружинин, который после смерти Белинского в 1848 г. фактически принял в журнале функционал штатного критика. Поездка Дружинина на Кавказ, таким образом, была одним из первых масштабных его проектов в качестве нового автора в известном журнале.

Впрочем, не только сбор данных о Лермонтове позвал А. В. Дружинина в дорогу. Он ездил в далекий край за путевыми впечатлениями, и, кроме того, на Кавказе у него был сводный брат по матери, которого, видимо, надо было навестить. Брат умер в Пятигорске много позже указанного вояжа, и посещал ли его А. В. Дружинин, сегодня не известно. Видимо, он имел и настоятельную просьбу матери о свидании с братом.

В целом «литературная миссия» А. В. Дружинина на Кавказ была удачной, и неудачной. По итогам ее он создал цикл кавказских новелл, в котором специалисты усматривают влияние Лермонтова. Это: «Mademoiselle Jannette» (1852), «Легенда о кислых водах» (1854) и «Русский черкес» (1855).

Впоследствии А. В. Дружинин послал по какому-то случаю свою биографию писателю И. С. Ремезову. Как тот собирался ее использовать, неясно, но в ней есть важная строка, которую он писал с долей известного юмора: «В 1851 г. (я — В. Б.) шатался по Кавказу»67.

Иных свидетельств самого Александра Васильевича о поездке практически нет, если не считать краткую запись в Дневнике, в которой он ругает себя за лень:

(3.09.1853) «.. .я турист прескверный — был на Кавказе и не видал Закавказья, никогда не встречал восхода солнечного на горах, имея к тому всю возможность, и, проживши много дней около Машука и Бештау, не лазил ни на Машук, ни на Бештау». Исследователи, правда, нашли в бумагах писателя еще одну строчку разрозненного конспекта, которая что-то важное напоминала писателю: «Пятигорск и воспоминание о Лермонтове. Горная дорога между Ессентуками и Кисло-

водском»6

Смоленское кладбище

Как известно, А. В. Дружинин родился 8(20) октября 1824 г., а скончался в 1864 г. Евфимия Никитична, умершая в 1885 г., таким образом, пережила соседа своего на 20 лет, и была, как и он, похоронена на Смоленском кладбище.

Могила ее, находящаяся непосредственно в храме, видимо, была когда-то обозначена плитой, но в вихре времен она не сохранилась, а потому сегодня уже невозможно узнать ничего о месте захоронения баронессы Вревской.

Не сохранилась также на кладбище могила А. В. Дружинина. На его похоронах, между тем, присутствовали писатели И. С. Тургенев, П. В. Боткин, И. А. Гончаров, Н. А. Некрасов, А. А. Фет, сослуживцы по Финляндскому полку, родственники и близкие друзья. А. А. Фет почтил его память стихотворением:

А. А. Фет

На смерть Александра Васильевича Дружинина (19 января 1864 года)

Умолк твой голос навсегда, И сердце жаркое остыло, Лампаду честного труда Дыханье смерти погасило.

На мир усопшего лица Кладу последнее лобзанье. Не изменили до конца Тебе ни дружба, ни призванье.

Изнемогающий, больной, Души ты не утратил силу, И жизни мутною волной Ты чистым унесен в могилу.

Спи! Вечность правды настает, Вокруг стихает гул суровый, И муза строгая кладет Тебе на гроб венок лавровый.

Могила Дружинина и его семьи была, видимо, расположена за алтарем храма на Смоленском кладбище, поскольку именно там потомком Григория Дружинина Григорием Заваровым был найден камень с могилы отца писателя — В. Ф. Дружинина. Этот

камень был установлен Заваровым близ места находки, а рядом с ним он установил уже современный памятник писателю и его матери, на котором неверно были указаны года жизни Марии Павловны.

Камень этот представляет из себя стандартную плиту габбро-диабаза с позолоченными буквами. Никакой стилизации памятник не имеет, и, возможно, впоследствии, его кто-то его переделает, исправив ошибки в датах и придав камню хоть какое-то подобие старины.

О том, что на могилах писателя и его матери существовали отдельные плиты, а к ним дополнительно еще и крест, да еще цоколь, пишет его племянник В. Г. Дружинин:

«.Умер А<лександр> В<асильевич> в 1864 г. и похоронен на Смоленском кладбище, рядом с ним похоронена его мать Мария Павловна. Могила окружена цоколем; над каждым положена плита из черного гранита и между ними такой же крест»69.

Таким образом, можно сказать, что могила А. В. Дружинина сегодня существует лишь номинально, и памятник, установленный Заваровым, фактически ни на что не указывает.

Примечания

1. Усадьба Томсонов. [Электронный ресурс]: URL: http://www.gdovuezd.ru/usadjba-tomsona.html

2. Там же.

3. Там же.

4. Панфилова С. А. Арсеньевы // Лермонтовская энциклопедия.

5. Род дворян Арсеньевых. 1389-1901 / Сост. Василий Сергеевич Арсеньев. Издание Михаила Тихоновича Яблочкова. Тула: Тип. Губернского Правления, 1903. С. 40-41.

6. Там же. С. 53-54.

7. Там же. С. 67-68.

8. Лонгинов М. Н. М. Ю. Лермонтов. Заметки о Лермонтове и о некоторых его современниках» // Русская старина. 1873. Т. 7. № 3. С. 380-392; Русский вестник. 1857. № 11. С. 237-238; Лонгинов M. Н. Заметки о Лермонтове // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 189.

9. Яцевич А. Пушкинский Петербург. СПб, 1993. С. 179. В связи с этим надо напомнить, что табакерку ему подарила Императрица.

10. Лонгинов М. Н. Заметки о Лермонтове. // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964. С. 157.

11. Алдонина Н. Б. А. В. Дружинин (1824-1864). Малоизученные проблемы жизни и творчества. Самара, 2005. С. 137.

12. Усадьба Е. Н. Вревской // [Электронный ресурс]: URL: http://www.gdovuezd.ru/ippolit-aleksandrovich-vrevskii.html

13. Алдонина Н. Б. А. В. Дружинин (1824-1864). Малоизученные проблемы жизни и творчества. С. 70.

14. С 1853 г. флигель будет использоваться для литературных занятий и приватного приема гостей.

15. Там же. Л. 3.

16. Дружинин В. Г. А. В. Дружинин (1824-1864) и его дневник (По семейным воспоминаниям). С. 421422.

17. Алдонина Н. Б. А. В. Дружинин (1824-1864). Малоизученные проблемы жизни и творчества. Самара. 2005.

18. Усадьба Томсона // [Электронный ресурс]: URL: http://www.gdovuezd.ru/usadjba-tomsona.html

19. Усадьба Е. Н. Вревской // [Электронный ресурс]: URL: http://www.gdovuezd.ru/ippolit-aleksandrovich-vrevskii.html

20. Дружинин В. Г. А. В. Дружинин (1824-1864) и его дневник. (По семейным воспоминаниям) // А. В. Дружинин. Повести. Дневник. М. 1986.

21. РГИА. Ф. 1286. Л. 49-50. [Электронный ресурс]: URL: http://www.gdovuezd.ru/pisjmo-krestjan-drudjinina.html

22. Дейч Г., Фридлендер Г. Пушкин и крестьянские волнения 1826 г. // [Электронный ресурс]: URL: http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/l58/l58-195-.htm

23. Документы о крестьянском движении в 1826 году // Вопросы истории. 1975. 31 августа. С. 110-111.

24. Там же.

25. Усадьба Томсона. [Электронный ресурс]: URL: http://www.gdovuezd.ru/usadjba-tomsona.html

26. Современная Новосельская волость Сланцевского р-на Ленинградской обл.

27. Прошение крестьян. ГАКО. Ф. 1016. Д. 81. Лл. 71-74. Примеч. автора.

28. В данной фразе — смысловая ошибка, видимо, ввиду пропуска какого-то слова. Сребролюбием был обуян сам Чеблоков, а не его крестьяне.

29. № 12. Майор А. Бойко — Н. Л. Манзею. 8.06.1826 // Документы о крестьянском движении в 1826 году // Вопросы истории.1975. 31 августа. С. 110-111.

30. РГИА. Ф. 1286.

31. ЦГИА. Ф. 190. О. 9. Д. 913. Деревни Детково, Евдоксино — Пустое Чертово и Никитино, Вревской. 18.05.1871 — 23.10.1895.

32. Там же.

33. А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т. М. 1974. Т. 1. С. 162. Примеч. составителей.

34. Абрамович С. Л. Пушкин и Е. Н. Вревская в январе 1837 года // Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Отдел литературы и языка. Пушкинская комиссия. Л., 1987. Вып. 21. С. 159-160.

35. Вульф. А. Н. Рассказы о Пушкине, записанные М. И. Семевским. // Вульф А. Н. Дневник. М., 1929. С. 419.

36. Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина: Исследование и материалы. 3-е изд. М., 1928. С. 262.

37. Старк В. П. Наталья Гончарова. М. 2015.

38. Вересаев В. Пушкин в жизни. Т. 1-2. М., 1932. Т. 1. С. 150-151. Примеч. автора.

39. Забабурова Н. В. «Зизи, кристалл души моей...» // Культура. №7 [37]. 2000. 8 апреля.

40. Там же.

41. Краваль Л. Рисунки Пушкина как графический дневник. М., 1997. С. 179. Примеч. автора.

42. Дневники-письма Н. О. и С. Л. Пушкиных. СПб., 1993. С. 237. Примеч. автора. Забабурова Н. В. «Зизи, кристалл души моей...» // Культура. № 7 (37). 2000. 8 апреля.

43. Абрамович С. Л. Пушкин и Е. Н. Вревская в январе 1837 года // Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Отдел литературы и языжа. Пушкинская комиссия. Л., 1987. Выт. 21. С. 163.

44. Старк В. П. Наталья Гончарова. М., 2015.

45. Друзья Пушкина. Т. 2. С. 212. Примеч. автора. Забабурова Н. В. «Зизи, кристалл души моей...» // Культура. № 7 (37). 2000. 8 апреля.

46. Старк В. П. Наталья Гончарова. М. 2015.

47. Пушкин и его современники. Выт. 8. С. 65 (опубликовано во французском оригинале). Примеч. составителей.

48. XVI. 223. Примеч. составителей.

49. Абрамович С. Л. Пушкин и Е. Н. Вревская в январе 1837 года // Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Отдел литературы и языжа. Пушкинская комиссия. Л., 1987. Выт. 21. С. 158-168.

50. Будучи летом 1851 г. в Пятигорске и Кисловодске, Дружинин познакомился с хорошо знавшим Лермонтова Р. И. Дороховым (1806-1852), который передал Дружинину исключительно ценные сведения о жизни Лермонтова в 1841 г.; Дружинин ввел часть рассказов Дорохова в свою незаконченную статью о поэте (1860). См.: Герштейн Э. Новыт источник для биографии Лермонтова: Неизвестная рукопись А. В. Дружинина // Литературное наследство. 1959. Т. 67. С. 615-644. Примеч. составителей.

51. В письме к Е. Н. Ахматовой от 17 февраля (б. г.) Дружинин заметил: «Стих мне дается чрезвычайно тяжело и оттого самый труд мне интересен <...> я всегда быш того мнения, что в приготовительных трудах писателя должны занимать важное место два занятия, именно живопись и писание стихов. Живопись даже нужнее, но приниматься за нее поздно» (РМ. 1891. № 12. С. 145-146). Примеч. составителей.

52. Впервые замысел возник у Дружинина во время его пребышания на Кавказе. Он писал Е. Н. Ахматовой из Пятигорска 8 июня 1851 г.: «По поводу Нарзана я имею одну великолепную историю <...> состряпаю из нее рассказ наиигривейшего содержания для печати» (РМ. 1891. № 12. С. 136). Замысел позднее реализовался в повесть «Легенда о кислык водах» (Бдч, 1855, № 3, 4). Примеч. составителей.

53. Дружинины праздновали в данном случае попраздненство Преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа.

54. Мисс Мери — воспитанница баронессы Е. Н. Вревской, Мария Ипполитовна Вревская, племянница мужа.

55. А. В. Дружинин летом в деревне много читал и писал. Для этого у него быш в Марьинском оборудован специальный флигель.

56. С. В. Максимов — владелец имения Заянье.

57. Священник храма в с. Заянье о. Василий (Смирнов).

58. Я. И. Мейер — владелец имения Гверезно.

59. Ф. А. Томсон — владелец имения Радолицы.

60. Священник храма в с. Заянье о. Василий (Смирнов).

61. Л. Н. Обольянинов, уездный судья, совладелец имения Моклочно.

62. Lisette — Лиза, возлюбленная А. В. Дружинина.

63. Речь здесь идет о продаже дома Вревских на Васильевском острове.

64. Мисс Пирс — гувернантка мисс Мери.

65. А. А. Блок — владелица имения Преображенское, бабушка поэта А. А. Блока по отцовой линии.

66. Дружинин А. В. Сочинения Лермонтова // Интернет-ресурсы.

67. Дружинин. А. В. Автобиография // Повести. Дневник. М.,1986. С. 420.

68. Дружинин А. В. Повести. Дневник. М., 1986. Будько В. И. А. В. Дружинин в Гдовском уезде. Рукопись. 2013-2016.

69. Дружинин В. Г. А. В. Дружинин (1824-1864) и его дневник. (По семейным воспоминаниям) // Дружинин А. В. Повести. Дневник. М., 1986.

Литература

1. Абрамович С. Л. Пушкин и Е. Н. Вревская в январе 1837 года // Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Отдел литературы и языка. Пушкинская комиссия. Вып. 21. Л., 1987.

2. Алдонина Н. Б. А. В. Дружинин (1824-1864). Малоизученные проблемы жизни и творчества. Самара, 2005.

3. А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. М., 1974.

4. Дружинин В. Г. А. В. Дружинин (1824-1864) и его дневник (По семейным воспоминаниям) // А. В. Дружинин. Повести. Дневник. М., 1986.

5. Вересаев В. Пушкин в жизни. Т. 1-2. М., 1932.

6. Краваль Л. Рисунки Пушкина как графический дневник. М., 1997.

7. Лонгинов М. Н. М. Ю. Лермонтов. Заметки о Лермонтове и о некоторых его современниках // Русская старина. 1873. Т. 7. № 3.

8. Лонгинов М. Н. Заметки о Лермонтове // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989.

9. Род дворян Арсеньевых. 1839-1901 / Сост. Василий Сергеевич Арсеньев. Изд. М. Т. Яблочкова. Тула: Тип. Губ. правления, 1903.

10. Старк В. П. Наталья Гончарова. М., 2015.

11. Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина: Исследование и материалы. 3-е изд. М., 1928.

12. Яцевич А. Пушкинский Петербург. СПб., 1993.