CC BY
302
Дипломатия «Великого шелкового пути» в Центральной Азии через призму японских представлений о безопасности (1992-2009 г.)
Н. Ю. Мурашкин
Введение
Анализируя японскую дипломатию в Центральной Азии, следует принимать во внимание тот факт, что консенсус в отношении ее целей и мотивов пока не достигнут. Одни наблюдатели «дипломатии Великого шелкового пути»1 (так эта политика значится в дискурсе официального Токио), как и дипломаты, часто указывают на превалирование содействия экономическому развитию, а не геополитических интересов, как основного стимула этой дипломатии. Согласно этой точке зрения, Япония не соревнуется ни с Китаем, ни с Россией в какой-либо «Новой Большой игре»2 между великими державами в Центральной Азии. Эту «игру» часто сравнивают с «Большой игрой», происходившей между Российской и Британской империями примерно в том же регионе в конце XIX в. В этом случае участие Японии «доброжелательно», поскольку ее помощь предоставляется в отсутствие чрезмерных амбиций или надежды на взаимность3, в отличие, например, от Официальной помощи развитию (ОПР), направляемой странам Ближнего Востока с целью обеспечения поставок углеводородов. Подобные интерпретации коррелируют с установками, которые в свое время были сформулированы в так называемых доктринах Ёсида4 и Фукуда5. Их нередко и
1 Под регионом «Великого шелкового пути» (ВШП) официальный Токио (например, в речи премьер-министра Хасимото Рютаро, провозглашающей «евразийскую дипломатию») подразумевает новые независимые государства Кавказа и Центральной Азии, ссылаясь на их историческую вовлеченность в торговлю на ВШП. Тем не менее, постепенно фактическое употребление этого термина сужалось до стран Центральной Азии. В данной статье термины «Центральная Азия» и «страны Великого шелкового пути» употребляются как синонимы и обозначают пять республик бывшего СССР: Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан.
2 Kawato, Akio in Len et al.; Round table East Asian Perspectives on the Architecture of the Global Community at Chatham House, 16 March 2010.
3 Uyama, Tomohiko in Len, Christopher, Tomohiko Uyama, and Tetsuya Hirose, eds. Japan’s Silk Road Diplomacy: Paving the Road Ahead, Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program, 2008 (http://www.isdp.eu/images/stories/isdp-main-pdf/2008_len-et-al-edsjapans-silk-road-diplomacy.pdf)
4 Согласно первому японскому послевоенному премьер-министру Ёсида Сигэру, Японии
следовало сделать приоритетом свое экономическое развитие, а дипломатию вести сознательно сдержанно, таким образом доверяя вопросы обороны США.
сейчас излагают японские действующие и вышедшие в отставку дипломаты. Реже такая позиция встречается у иностранных исследователей японской внешней политики или ее стратегии на «Великом шелковом пути» (например, у Майкла Грина или Эсена Усубалиева), равно как и среди бывших японских официальных лиц, специализирующихся в областях, отличных от дипломатии. Необходимо отметить, что разница в толкованиях японской дипломатии ВШП ее экспертами (подчеркивающими отсутствие стратегического видения или геополитических стремлений) и зарубежными учеными (считающими, что у Японии наличествуют как прагматическая стратегия, так и реалистический подход) также присутствует в более общем анализе японской внешней политики и стратегии как таковой.
В этой статье проверяется гипотеза, согласно которой японская центральноазиатская дипломатия, рассматриваемая в общем контексте международной безопасности, воплощает четкие геополитические устремления и стратегическое мышление, при этом необязательно характеризуясь как часть более широкого конфликта типа «Большой игры». С этой целью излагается эволюция японского стратегического восприятия азиатской и национальной безопасности в период после холодной войны, в частности делается акцент на премьерстве Хасимото Рютаро (1996-1997) и окончании срока правления Абэ Синдзо (сентябрь 2007). Такие временные рамки выбраны, поскольку именно при Хасимото были впервые сформулированы на официальном уровне цели японского вовлечения в Центральную Азию. Далее Асо Таро, возглавляя МИД в кабинете Абэ, выступил с наиболее поздней на данный момент концептуализацией, затрагивающей Центральную Азию в японской дипломатии - а именно, концепцией «Дуга свободы и процветания». В одноименной книге, излагая свои основные взгляды, он посвятил отдельную главу этому обширному региону. В данной статье, в частности, оценивается степень, в какой японская дипломатия в ЦА может быть интерпретирована в отношении таких ключевых вопросов японской внешней политики, как адаптация к меняющейся международной системе с целью сохранения лидирующих позиций, противодействия «дальним» угрозам в рамках концепции «глобальной безопасности» и реагирования на рост влияния КНР.
1. Определение безопасности и стратегии для Японии
^ «Доктрина Фукуда» была набором принципов японской внешней политики, изложен-ными премьер-министром Фукуда Такэо в 1977 г., когда он заявил, что Япония не должна становиться военной державой и должна строить равноправное сотрудничество с АСЕАН и другими странами Юго-восточной Азии. Однако после начала войны между Кампучией и Вьетнамом, Япония решила поддержать АСЕАН и продемонстрировала прохладное отношение к официальному Ханою. Nishihara, Masashi. East Asian Security and the Trilateral Countries. A Report to the Trilateral Commission. New York, 1985, p. 16.
Понятие национальной безопасности является основной концепцией в неореалистской парадигме теории международных отношений6. Согласно этому теоретическому подходу, государства в анархичной международной структуре следуют принципу «помоги себе сам» и стремятся обеспечить выживание как минимальное требование для достижения дальнейших целей. По сравнению с реалистской парадигмой, в неореалистском варианте государства стремятся обеспечить скорее безопасность, нежели баланс сил7. В международных отношениях безопасность традиционно рассматривалась как защита государства от вооруженного нападения8. Однако, впоследствии, особенно после «холодной войны», ее различные невоенные измерения вышли на первый план, такие как устойчивость перед экономическими кризисами, охрана окружающей среды, борьба с международным терроризмом, преступностью, масштабными эпидемиями9. Это стимулировало концептуализацию темы безопасности в альтернативных парадигмах, в частности, конструктивистской, один из представителей которой, Оле Уэвер, выдвинул следующее определение: «безопасность - это возможность общества сохранять свой особый характер, несмотря на меняющиеся условия и реальные или виртуальные угрозы»10.
Государства прибегают к определенным стратегиям, чтобы поддерживать такую возможность. Понятие стратегии, в свою очередь, тоже весьма вариативно, в рамках данной статьи будет использоваться следующее его определение: «стратегия - это наука (если акцент делается на знании или методе) или искусство (если акцентируется опыт) добровольного, целенаправленного и комплексного человеческого действия». Цель стратегии - придать осознанный и просчитанный характер решениям, за счет которых планируется успешно провести в жизнь ту или иную политику11.
Предметом продолжающейся дискуссии среди исследователей японской политики12 является вопрос о том, есть ли у Японии нацио-
6 Основные работы: Kenneth Walt:. Theory of International Politics, 1979; John Mearsheimer. The Tragedy of Great Power Politics, 2001; Stephen Walt.The Origins of Alliances, 1987.
Основные работы: Hans Morgenthau.Politics among nations, 1948; E.H Carr. The Twenty Years’ Crisis, 1939; Reinhold Niebuhr. Christian Realism and Political Problems, 1953.
8 de Montbrial, Thierry. L’action et le système du monde [Action and the world system]. Paris: Presses Universitaires de France-Quadrige, 2002, p. 218.
9 Ibid., p. 219.
10 Ole Waever, et al, Identity, Migration and the New Security Agenda in Europe. London, 1993, pp. 17-40, Цит. no: de Montbrial, Thierry. L’action et le système du monde [Action and the world system]. Paris: Presses Universitaires de France-Quadrige, 2002, p. 219.
H de Montbrial, Thierry. L’action et le système du monde [Action and the world system]. Paris: Presses Universitaires de France-Quadrige, 2002, p. 129.
12 Примечательно, что первым послевоенным министром, сформировавшим специальное государственное учреждение, которое бы ведало вопросами национальной стратегии (Кокка сэнряку кёку, или Агентство по национальной стратегии) был Хатояма Юкио, пришедший к
нальная стратегия как атрибут «нормального государства», и является ли она таковым государством, особенно в том, что касается ее положения в международной политике. Консенсус в этой области довольно ограничен. Многие зарубежные авторы (например, Майкл Грин, Кеннет Пайл, Гилберт Розман, Ричард Самуэльс) склонны считать, что официальный Токио обладает стратегическим видением, тогда как многие японские исследователи13 рассматривают Японию как страну, которой не достает такого стратегического видения (например, Тадо-коро Масаюки, Приз Акира, Тамамото Масару, политик Одзава Ити-ро). Аналогичный водораздел можно наблюдать и в исследованиях, касающихся японской внешней политики в Центральной Азии. В случае если Японии приписывали наличие международной стратегии, то она характеризовалась учеными как проистекающая из собственного восприятия уязвимости (фуан), адаптивная и реактивная.
В понимании того, какие политические действия могут считаться стратегическими, данное исследование опирается на подход, отраженный в коллективной монографии «Japanese Strategic Thought toward Asia». Оценивая стратегический характер современной японской политики в Азии, авторы исследования выделяют следующие критерии стратегичности мысли. «Мы задаемся вопросом, в какой степени мышление было нацелено на то, чтобы сделать Японию более безопасной, процветающей и уважаемой. Также мы учитываем, насколько оно было направлено, во-первых, на успокоение японской общественности, а не на ее встряску, во-вторых, на разрешение признанных проблем, а не на их откладывание или обострение и, в-третьих, на организацию процесса внутренней дискуссии и зарубежных консультаций. Эти критерии выделяют преследование долгосрочных целей, уравновешивание расширения влияния Японии за рубежом с успешным завоеванием доверия и избеганием чрезмерной зависимости с признанием необходимости усиленной взаимозависимости»14.
власти в сентябре 2009 г. после первой победы Демократической партии Японии на парламентских выборах. См. пресс-конференцию премьера Хатояма от 16 сентября 2009 г. (http:// www.kantei.go.jp/foreign/hatoyama/statement/200909/16kaiken_e.html). Абэ Синдзо в начале своего срока намеревался учредить Совет по национальной безопасности, однако этот план не был претворен в жизнь в его правление.
13 у этого разделения есть характерные исключения, одним из которых является Ниси-хара Масаси. Он последовательно подчеркивал стратегический характер японской внешней политики по отношению к странам ЮВА, хотя и с упором на экономические средства. См. Nishihara, Masashi. East Asian Security and the Trilateral Countries. A Report to the Trilateral Commission. New York, 1985, p. 16-18; Hucuxapa Масаси. Сэнряку кэнкю но сикаку. Андзэн хосё сэнряку докухон: Хэйва то андзэн но тамэ но дзю ни сё. (Перспектива стратегических исследований. Хрестоматия политики в области безопасности: Двенадцать глав во имя мира и безопасности). Токио, 1988, с. 186-87.
14 Rozman, Gilbert, Kazuhiko Togo and Joseph P. Ferguson. Japanese strategic thought toward Asia. New York, 2007, p. 2.
Какой выбор стратегий безопасности есть в японских теориях? Согласно неореалистской парадигме, ввиду неуверенности в намерениях других государств в международных отношениях присутствует недостаток доверия, называемый «дилемма безопасности». При столкновении с этой дилеммой стратегические ответы государств на воспринимаемые угрозы могут принимать различные формы: «вовлечение» (engagement), «балансирование» (balancing), «перестраховка», или «хеджирование» (hedging), «следование за более сильным [государством]» (bandwagoning) или комбинацию нескольких из них. Вовлечение можно характеризовать как «усилия по расширению обменов и контактов с помощью положительных и не принудительных средств», часто пересекаясь с мягкими опциями умиротворения или компромисса15. Балансирование может выражаться в виде «демонстрируемого обязательства сдерживания или срыва роста державы-соперника путем наращивания сил»16 (внутреннее балансирование), заключения союзов и/или превентивной войны17 (внешнее балансирование). Перестраховку можно рассматривать как вариант внутреннего балансирования. Она является выбором государства, предпочитающего осторожные действия дерзкому упреждению18. Следование за сильнейшим - вариант перестраховки, означающий или принятие стороны сильнейшей державы для раздела «прибыли» и получения «ренты» (то есть, наступательное «следование») или присоединение к державе, которая намеревается оспорить доминирование гегемона, считающегося большей угрозой (так называемое оборонительное «следование»)19.
После окончания «холодной войны» внешнеполитический курс Токио включал в себя все перечисленные составляющие. Это может считаться критерием нормальности рационального государственного актора в рамках парадигмы реализма, согласно которой государственные стратегии появляются естественно, будучи почти предписанными конъюнктурой20. Согласно Ричарду Самуэльсу, японская дипломатия в целом интерпретировалась как предпочитающая перестраховку, а также следование. Вместе с тем ее позиция по отношению к росту Китая была охарактеризована южнокорейским исследователем Чон Чжэ Хо как комбинация балансирования и вовлечения. Как указывает Самуэльс,
15 Chung, Jae Ho. East Asia Responds to the Rise of China: Patterns and Variations. Pacific Affairs: Volume 82, No.4, Winter 2009-2010, p. 660.
16 Ibid.
17 Ibid.
18 Samuels. Richard J. Securing Japan. Tokyo’s Grand Strategy and the Future of East Asia, NY., 2007, p. 7.
19 Chung, Jae Ho. East Asia Responds to the Rise of China: Patterns and Variations, Pacific Affairs: Volume 82, No.4, Winter 2009-2010, p. 660-661.
20 Soeya Yoshihide. Masayuki Tadokoro. and David A. Welch, eds. Japan as a Normal Country? A Nation in Search of its Place in the World. Toronto, 2011, p. 16-19.
уже с эпохи Токугава и особенно после вступления Японии в международную политику при императоре Мэйдзи страна занимала сторону государства, которое она считала на тот момент доминирующим (т. е. следовала за сильнейшим): Нидерландов, Великобритании, Германии и США. Со структуралистской точки зрения (неореализм еще называют «структурным реализмом» за акцент на определяющее влияние международной структуры на поведение государств), со времен Мэйдзи Япония стремилась обеспечить высокое положение в международной иерархии, возглавляемой западными державами. Она продолжила этот курс и после Второй мировой войны. Но теперь Япония прибегала преимущественно к экономическим средствам, учитывая конституционный отказ от войны как способа разрешения международных споров и оборонный союз с США21. В то же время такая интеграция и институционализация с Западом, отраженная, например, в членстве в Трехсторонней комиссии, необязательно предполагала согласование с Западом японской внешней политики. Япония перестраховывалась от европейского и американского протекционизма поддержкой региональной экономической интеграции в Восточной Азии22. Самуэльс назвал такой подход «консенсусом Златовласки»23: «большая стратегия, не являющаяся не слишком жесткой, но и не слишком мягкой, не чрезмерно азиатской и не чересчур западной24. Автор данной статьи развивает тезис, согласно которому по отношению конкретно к Центральной Азии японская дипломатия после распада СССР сочетала вышеописанные элементы «перестраховки» и «следования».
Указанные модели выбора стратегии преимущественно касаются поведения государства по отношению к угрозам, воспринимаемым от других государственных акторов. Однако после «холодной войны» в мировой политике возросло число негосударственных акторов (например, транснациональные экстремистские сети, подобные Аль-Каиде) и угроз международной безопасности, исходящих от них. Угрозу представляют и глобальные проблемы, такие, как ядерное распространение, неравный доступ к энергетическим ресурсам, первостепенно важный для поддержания роста в развивающихся экономиках. В связи с этим поведение Японии как государственного участника международных отношений следует рассматривать не только сквозь парадигму неореа-
21 Arose, David. Buying Power. The political economy of Japan’s Foreign Aid London, 1995, p. 204-205.
22 Samuels, Richard J. Securing Japan. Tokyo’s Grand Strategy and the Future of East Asia. NY., 2007, p. 8.
23 Златовласка - имя главной героини западного варианта сказки о трех медведях. «Консенсус Златовласки» в англоязычной академической литературе отсылает к ситуации в сказке, где героиня обнаруживает по три предмета разного размера, из которых один оказывается не больше и не меньше, а «в самый раз».
24 Ibid., р. 9.
лизма как набор стратегий, нацеленных на обеспечение безопасности по отношению к другим государствам, но и со структуралистской точки зрения международной политической экономии - как стремление повысить свой статус в международной системе, где главенствует Запад25.
С 1991 г. возросло внимание исследователей к неореалистским интерпретациям японской дипломатии как сочетающей реалистический курс в области безопасности и меркантилистскую экономическую политику (иногда воспринимаемую как агрессивную26). Подвергались критике прежде доминировавшие либерально-идеалистические воззрения27, которые отмечали демократичность, элитистский меркантилизм Японии28 и самоограниченность пацифистскими нормами, подобными 9-й статье Конституции29. Принятие послевоенной Японией либерально-демократической модели развития, называемой «К миру и счастью через экономическое развитие и демократию»30, и ее значительные арсеналы «мягкой силы» до сих пор оказывают ощутимое воздействие на формулирование внешней политики страны. Они активно используются влиятельной группой так называемых «среднедержавных интернационалистов» (гшс1с11е-ро'\уег ¡гистпа1:к)па1|818) с 1990-х годов, к которым после 11 сентября 2001 г. присоединились меркантилисты и сторонники сближения с Азией31.
В соответствии с либеральной парадигмой международных отношений и ее «теорией демократического мира», постулирующей редкость войн между демократиями, Япония может рассматриваться как демократическая рыночная экономика и ответственный «глобальный гражданин», стремящийся способствовать демократизации, социально-экономическому развитию и рыночным реформам во всем мире, и в частности в Азии, включая Центральную Азию. Таким образом, современные японские представления о международной безопасности не
25 Ibid.
26 Sato, Yoichiro and Hirata Keiko, eds. Norms, Interests, and Power in Japanese Foreign Policy. New York, 2008, p. 11.
27 Keohane, Robert O. andNye, Joseph S., Power and Interdependence: World Politics in Transition, 1977.
28 Этот термин был введен в оборот Косака Масатака, политологом и биографом премьер-министра Ёсида Сигэру, с целью представить оптимальную стратегию для Японии - подобно Венеции в ХШ в. и Голландии в XVII в., процветавшим во время поддержания мира другими государствами. Косака в частности считал, что наличие флота для защиты морских коммуникаций как таковое не делало эти государства чрезмерно агрессивными. Цит. по Samuels. Richard. Securing Japan: The Current Discourse, The Journal of Japanese Studies 33.1, 2007, p. 125-52.
29 Sato. Yoichiro and Hirata Keiko, eds. Norms, Interests, and Power in Japanese Foreign Policy. New York, 2008, p. 9-11.
30 Лео. Таро. Дзию то ханъэй но ко (Дуга свободы и процветания). Токио, 2007, с. 225.
31 Samuels. Richard J. Securing Japan. Tokyo’s Grand Strategy and the Future of East Asia. NY., 2007, p. 14.
могут сводиться к предотвращению потенциальных конфликтов с другими странами за счет достижения паритета с их могуществом. Они включают в себя также стремление внести вклад в демократию и процветание в целом как залог более мирного международного сообщества, в котором Япония, будучи крупным экспортером, может обеспечить и укрепить свои торговые позиции.
В данной статье отдается предпочтение толкованию японской политики в Центральной Азии в рамках неореалистской и либеральной парадигмы ввиду их комплиментарности, а также в контексте внутриполитических перемен в Японии. Один из примеров подобного комбинированного подхода - «аналитическая эклектика», предложенная Питером Катцен-стайном32. С одной стороны, эти два эпистемологических подхода опираются на общую посылку: восприятие японской элитой своей страны в международной структуре как уязвимой и опасающейся изоляции. С другой стороны, исключительно неореалистская интерпретация свела бы отношения Японии с другими государствами к «игре с нулевой суммой», недооценивая влияние структурных факторов, затрудняющих внутренний процесс принятия решений, например, частоты бюрократических перестановок и недостаточного взаимодействия между различными ведомствами (например, Министерством иностранных дел и Министерством финансов). Кроме того, такой взгляд чреват излишне антропоморфным восприятием Японии как монолитного актора. Напротив, чрезмерно либеральный взгляд может быть легко оспорен интерпретациями современной японской внешней политики в прагматическом и реалистском ключе, особенно после 1991 г.
2. Ранние отношения меяеду Японией и Центральной Азией: структурное «следование за сильным»?
Низкая приоритетность Центральной Азии на внешнеполитической повестке дня Токио может объясняться такими факторами, как отсутствие территориальной близости в отличие от России или Китая, отсутствие истории тесных отношений и относительно второстепенное место региона в системе международной безопасности. Согласно основополагающему документу «Основные направления программы национальной обороны» 2004 г., в то время ядерный статус КНДР, нерешенные территориальные споры с Китаем, Республикой Корея и Россией, а также неопределенность в отношениях между КНР и Тайванем признавались зоной ее непосредственных рубежей обороны33. В конце XX в. японские представления о безопасности постепенно эволюционировали от концепции «всеобъемлющей безопасности» (сого андзэн
32 Suh, J. J., Katzenstein, Peter J, and Carlson, Allen, eds. Rethinking Security in East Asia. Identity, Power, and Efficiency. Palo Alto, CA: Stanford University Press, 2004.
33 http://www.mod.go.jp/e/d_policy/pdfi'national_guideline.pdf
.госе) 1980-х годов, ставящей акцент на экономических средствах дипломатии (включая ОПР, особенно в отношении азиатских соседей страны), до восприятия безопасности в глобальном масштабе.
Это особенно проявилось после 11 сентября 2001 г., когда премьер-министр Коидзуми Дзюнъитиро посетил США с тем чтобы выразить свою поддержку в борьбе с терроризмом. Помощь Японии, выразилась в частности, в организации дозаправочной миссии для кораблей коалиции Международных сил содействия безопасности в Афганистане и в направлении гуманитарного контингента Сил самообороны в Ирак. Однако начало этой тенденции было положено еще при правлении Хасимото Рютаро. Он настаивал скорее на ситуационном толковании сотрудничества в области безопасности с США, нежели географическом, которое свело бы такое сотрудничество строго к Дальнему Востоку34.
Перед тем, как рассматривать евразийские инициативы Хасимото и более поздние концепции безопасности в расширяющимся глобальном масштабе, уместно вспомнить предшествовавшие стратегические концепции, начиная с окончания Второй мировой войны. Они соответствовали пяти основным этапам. Первый этап политолог Иногути Такаси описывает как «битву между сторонниками и противниками оборонного альянса» в 1945-1960 гг. Эта фаза, большая часть которой пришлась на американскую оккупацию, была отмечена прагматизмом премьер-министра Ёсида и острой внутриполитической дискуссией о том, как вести дела с США. Его преемник Хатояма Итиро, попытался дистанцироваться от США и восстановить отношения с СССР, однако с ограниченным успехом35. Поворотным моментом стал 1960 г., когда премьер-министру Киси Нобусукэ удалось добиться пересмотра договора безопасности, несмотря на сопротивление общественности, особенно с левого фланга политического спектра. Договор надолго заблокировал нормализацию отношений с СССР, оставшимся основной угрозой безопасности Японии до 1991 г.36
Второй этап - с 1960 г. по 1972 г. характеризовался максимально сдержанной политической позицией и сосредоточенностью на экономических приоритетах (сэйкэй бунри) доктрины Ёсида. В 1960 г. премьер Икэда Хаято провозгласил десятилетний план удвоения доходов, способствовавший японскому экономическому чуду, которым страна воспользовалась для нормализации отношений с соседними азиатскими государствами посредством «дипломатии чековой книжки». В глобальном масштабе Япония заявила о себе, как об ответственном гражданине
34 Ronman. Gilbert, Togo Kazuhiko and Ferguson Joseph. P. Japanese strategic thought toward Asia. New York, 2007, p. 85.
35 Green. Michael J.. Japan’s reluctant realism. New York, 2001, p. 14.
36 Ronman. Gilbert. Togo Kazuhiko and Ferguson. Joseph P. Japanese strategic thought toward Asia. New York, 2007, p. 37-39.
мира, оказывающем существенную поддержку ООН. В области безопасности Япония, по выражению генерала Шарля де Голля, пользовалась «бесплатной ездой» (free riding) в рамках союза с США, противостоявшего экспансии коммунистических режимов в Азии37.
Однако в 1972-1973 гг. американский президент Ричард Никсон резко улучшил отношения с КНР, поставив официальный Токио перед фактом, что впоследствии в Японии назвали «шоком Никсона». В связи с этим в 1970-х годах японское руководство решило сосредоточиться на многосторонней дипломатии, продолжая налаживание доверительных и партнерских отношений с соседними государствами, в частности в регионе Юго-Восточной Азии.
Проявив колебания во время нефтяного кризиса 1973 г. Япония постепенно стала эволюционировать от «ездока» к системному помощнику американоцентричной международной системы, что достигло кульминации в 1980-х годах. В это время произошла активизация оборонительного союза, вызванная очередным витком напряженности в «холодной войне»38, и тесными отношениями между президентом Рональдом Рейганом и премьером Накасонэ Ясухиро. Вместе с тем, в начале 1980-х годов произошло развитие новой концепции «всеобъемлющей безопасности». Этот подход к обеспечению национальной безопасности предполагал больший акцент на экономических и дипломатических средствах, чем на военных39.
Невоенный аспект этой стратегии был в дальнейшем расширен в 1988 г. в рамках Инициативы международного сотрудничества премьера Такэсита, сфокусированной на большем вкладе Японии в поддержание международного мира, увеличении Официальной помощи развитию и способствовании международным культурным обменам. Эта инициатива была подхвачена преемниками Такэсита - Кайфу и Уно40. После распада СССР в 1991 г. и становления отношений между Японией и пост-советскими государствами, последние две основы указанного международного сотрудничества проявились и в японской дипломатии по отношению к Центральной Азии.
С изменением международной обстановки в сфере безопасности по окончании «холодной войны» понятие национального интереса вышло на первый план в японских внешнеполитических дискуссиях, принимавших все более реалистическую тональность. Геостратегические мотивы существовали параллельно с культурной дипломатией и ОПР на первых порах налаживания отношений между Японией и странами Великого
37 Ibid., p. 39-40.
38 Ibid., p. 40.
39 Akaha, Tsuneo. Japan's Comprehensive Security Policy: A New East Asian Environment. Asian Survey, Vol. 31, No. 4 (Apr., 1991), University of California Press, p. 324.
40 Ibid., p. 328.
шелкового пути. По мнению исследователя Райнхарда Дрифте, одним из главных мотивов пришествия Японии в Центральную Азию в начале 1990-х годов было ее опасение изоляции, вытекающей из сближения между странами бывшего социалистического блока и западными структурами в области безопасности, например, СБСЕ, принявшем в 1994 г. организационную форму ОБСЕ, и инициативами НАТО: Советом североатлантического сотрудничества и Партнерством во имя мира41. Сотрудничество не ограничивалось только европейской частью бывшего СССР и Организации Варшавского договора. Страны Центральной Азии и Кавказа стали членами ОБСЕ (в январе 1992 г., за исключением Грузии, принятой в марте того же года) и партнерами НАТО (в середине 1994 г., Таджикистан присоединился только в 2002 г.).
С исчезновением СССР как основной угрозы безопасности Японии во время «холодной войны» обстановка изменилась, потребовав адаптации восприятия фуан политическим истеблишментом к новой конъюнктуре. Япония отреагировала принятием статуса ассоциированного члена ОБСЕ, где она считалась провайдером мягкой безопасности ввиду ведущего положения чистого донора ОПР не только во всемирном масштабе, но и в регионе Великого шелкового пути, в частности.
В численном отношении сравнительная стоимость ОПР Токио в Центральной Азии по отношению к ОПР Вашингтона стремительно возросла с 36% в 1994 г. до 108% в 1997 г.42 Более того, Япония способствовала принятию стран региона в международные банки развития. С ее помощью бывшие советские республики вступили не только в Европейский банк реконструкции и развития (ЕБРР), основанный для поддержания переходной экономики в постсоциалистических странах, но и в Азиатский банк развития (АБР), где Япония является ведущим спонсором, одним из двух крупнейших акционеров наряду с США и председателем с момента создания банка в 1996 г.43. Такое параллельное членство являлось беспрецедентным44. Стремление догнать западные страны по росту влияния в регионе Центральной Азии логично укладывается в идею «следования» и подтверждения места Японии на верху международной иерархии после произошедших перемен. Интересно отметить и активную историческую роль Японии в развитии АБР и привлечении стран Юго-Восточной Азии, по мере того как Япония
41 Akiner. Shirin, ed. The Caspian: politics, energy and security, School of Oriental and African Studies Central Asia research forum. London, 2004, p. 279.
42 Hickok. Michael Robert. The Other End of the Silk Road: Japan’s Eurasian Initiative. Central Asian Survey 19, no. 1 (2000), p. 24.
43 Asian Development Bank and Japan, fact sheet, p. 1-6 (http://www.adb.org/Documents/Fact_ Sheets/JPN.pdf)
44With Oil and West’s Appeals in Mind, Tokyo Plans for Central Asia, International Herald Tribune, 16.12. 1992. Quoted from Akiner, p. 280.
стремилась вернуть доверие с соседями, пострадавшими от японского империализма45.
В случае с Казахстаном еще одним мотивом развития сотрудничества была денуклеаризация этой среднеазиатской страны, возникшей, как независимая ядерная держава полного цикла после распада СССР46, имеющая неучтенные и недостаточно охраняемые ядерные запасы47. Приверженность Японии принципам нераспространения ядерного оружия является частью ее дипломатии. Сотрудничество с Казахстаном в атомной сфере постепенно развилось в партнерство по добыче и поставкам урана, имеющее особую важность ввиду тогдашней зависимости японской электроэнергетики на 25% от атомной генерации48.
Основания для более близких отношений с центральноазиатскими республиками не ограничивались политико-экономическими вопросами, но и включали в себя культурное и, в некоторой степени, романтическое измерение. Согласно известной теории С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций»49, после завершения глобального идеологического противостояния одним из сценариев развития мировой политики стала новая перегруппировка ее акторов вдоль цивилизационных границ. Россия и Восточная Европа стали частью Новой Европы. Странам Центральной Азии удалось одновременно войти в евроатлантические структуры и возродить чувство культурной близости с другими азиатскими государствами. По аналогии с налаживанием контактов между Турцией и тюркскими народами региона Япония стала острее осознавать культурные, цивилизационные узы с Центральной Азией. Этому способствовало общее монгольское и северо-восточное азиатское историческое наследие50. В течение 1980-х годов японский телеканал NHK показал серию из тридцати документальных фильмов, посвященных истории Великого шелкового пути, снятых совместно с Центральным телевидением КНР.
Япония выступала особенно выгодным партнером для стран региона. Она рассматривалась местными лидерами, которым нередко вменялись в вину авторитарные тенденции, как страна нейтральная и менее требовательная в вопросах демократизации и прав человека, что выразилось в гораздо меньшей зависимости ее экономической помощи региону от
45 Funabashi, Yoichi. Asia Pacific Fusion. Japan’s role in APEC. Washington D.C.: Institute for International Economics, 1995, p. 228.
46 Интервью с профессором Сиддхартом Саксена (Кембриджский университет, май 2010).
47 Haifa Ton ofUranium - and a Long Fligh. Washington Post, 21.09. 2009.
48 Japan signs nuclear pact with Kazakhstan, Reuters, 02.03. 2010: (http://uk.reuters.com/arti-cle/ idUKTOE62107120100302)
49 Тезис Хантингтона пользовался популярностью в первой половине 1990-х гг., однако впоследствии эта теория была многократно оспорена историческими событиями, например, евроатлантическими устремлениями Украины, Грузии и Сербии в начале нового века.
50 Flickok, Michael Robert.The Other End of the Silk Road: Japan’s Eurasian Initiative. Central Asian Survey 19, no. 1 (2000), p. 25.
внутриполитической ситуации его стран. Принятие японской модели политического и социально-экономического развития 1950-1970-х гг. предполагало для центральноазиатских республик большую независимость от Европы и США, строго подходящих к проведению реформ в соответствии с западными моделями.
Кризис японской «экономики мыльного пузыря» и последовавшее «потерянное десятилетие» воспринимались центральноазиатскими лидерами скорее как плата за прогресс и как один из многих возможных сценариев, нежели как неизбежный этап «японского пути». Неудивительно, что главы государств Казахстана и Узбекистана, имевшие претензии на региональное лидерство, объявили о своей ориентации на японскую модель развития в рамках поддержания равновесия между различными державами, имеющими интересы в Центральной Азии. Медиа-дискурс центральноазиатских республик, касавшийся отношений с ЕС, США и Японией, подчеркивал предпочтение азиатских ценностей европейским51. Эти ценности вкупе с соответствующей моделью развития предполагали, что демократизация следует за становлением рыночной экономики, по аналогии с Южной Кореей52. В случае восточноевропейских стран (Чехословакии, Венгрии и Польши) демократизация и рыночные реформы предусматривали одновременное осуществление53.
В начале становления отношений с новыми независимыми государствами Центральной Азии профессиональное регионоведческое знание об этих странах в Японии было ограничено, как и число дипломатов с соответствующей компетенцией. Подобная ситуация возникла в период «холодной войны» когда в МИД преобладали кадры со специализацией американистов и, в меньшей степени, китаистов. Страны западной Азии обозначались на дипломатическом жаргоне как «к западу от Бирмы», и многие дипломаты старались избегать в своей карьере командировок в этом направлении. Распад Советского Союза был сравнительно «менее очевиден» для Японии, в отличие от ее союзников в Западной Европе. На Дальнем Востоке границы и территориальные проблемы остались прежними - сосед просто сменил название на «Российскую Федерацию»54. Этот контекст объясняет причины замедленного темпа расширения присутствия Японии в Центральной Азии в начале 1990-х годов. Несмотря на разнообразные проекты в области развития, первое офи-
51 Kaiser, Markus. Eurasien: Neo-imperalistischer Diskurs oder gesellschaftliche Realität? Working Paper No 337, Sociology of Development Research Centre, University of Bielefeld, 2001.
52 Colder. Kent E. and Kim Viktoriya. Korea, the United States, and Central Asia: Far-Flung Partners in a Globalizing World. Korea Economic Institute Academic Paper Series, Number 9, Volume 03, 12. 2008. (http://www.keia.org/Publications/AcademicPaperSeries/2008/APS-CalderKim.pdf, p. 3)
53 Kaiser. Markus. Eurasien: Neo-imperalistischer Diskurs oder gesellschaftliche Realität? Working Paper No 337, Sociology of Development Research Centre, University of Bielefeld, 2001, p. 14.
54 Ronman. Gilbert. Togo Kazuhiko and Ferguson Joseph P. Japanese Strategie thought toward Asia. New York, 2007, p. 62.
циальное «укоренение» Центральной Азии на внешнеполитической повестке дня Токио произошло в 1997 г. при Хасимото.
3. Евразийская дипломатия Хасимото
В середине последнего десятилетия XX в. японская политика в отношении Китая изменилась на более консервативную и осторожную. Официальная оценка Японией потенциальной китайской угрозы стала более отчетливой, когда одобренная правительством Программа национальной обороны 1995 г. озвучила косвенную отсылку к Китаю и соответственно выделила необходимость усиления оборонительного альянса с США. Договор о союзничестве был продлен в 1996 г. и повысил роль Японии. Последующие японские «Белые книги по обороне» делали акцент на баллистических ракетах КНР. Параллельно с этим японская ОПР Китаю подпала под более строгий контроль, тогда как ее объем был сокращен55.
24 июля 1997 г. премьер-министр Хасимото выступил с речью перед Японской ассоциацией предпринимателей {Кэйдзай Доюкай), в которой он поместил японскую политику в отношении России, Китая и бывших республик СССР под новую зонтичную концепцию «Евразийской дипломатии». В речи был использован термин «СНГ», включавший на тот момент все бывшие советские республики кроме Прибалтики. Хасимото конкретно упомянул «регион Великого шелкового пути, охватывающий центральноазиатские республики и страны Кавказа»56 и не включающий Белоруссию, Молдову и Украину.
Полное название новой политики Хасимото - «Евразийская дипломатия со стороны Тихого океана». Тихоокеанское измерение здесь важно, поскольку контекст выступления предполагал реагирование Японии на уже имеющие место действия со стороны атлантических держав в отношении новых независимых государств. Хасимото признал, что внимательно наблюдал за новой архитектурой безопасности, возникающей в странах с переходной экономикой. По его выражению, эта структура брала начало из США, проходила через Атлантический океан, Европу и бывший Советский Союз, чтобы достичь Тихого океана, таким образом принимая характер Евразийской дипломатии со стороны Атлантики57.
В этой речи важно обратить внимание на следующие пять пунктов. Во-первых, термин «Евразия» с фокусом на Россию, Китай и Центральную Азию заставляет вспомнить геополитические концепции «хартленда» и
55 Herbert and Ian Storey, eds. The China threat: Perceptions, Myths and Reality. London, 2002, p. 159.
56 Address by Prime Minister Ryutaro Hashimoto to the Japan Association of Corporate Executives, 24.07.1997 (http://www.kantei.go.jp/foreign/0731douyukai.html).
57 Ibid.
Евразии, о которых писал Халфорд Маккиндер в статье «Географическая ось истории» (1904 г.)58. Мы не можем провести прямые параллели между геополитическим дискурсом начала XX в. и выступлением японского премьер-министра, однако геостратегический аспект его «Евразийской речи» отчетливо просматривается.
Во-вторых, Хасимото указал на связь своей идеи с действиями, предпринятыми атлантическими союзниками японцев, и сопоставил эти действия со своей собственной инициативой, продолжая намеченную ранее тенденцию «следования» Японии за другими государствами в регионе. Это препятствует восприятию мотивов японской Евразийской дипломатии как исключительно благожелательных и незаинтересованных благотворительных намерений.
В-третьих, премьер упомянул о взаимном культурном интересе Японии и Центральной Азии. «К счастью, эти страны выказывают большие ожидания от Японии как азиатской страны, и в то же время в Японии ощущается ностальгия по этому региону, восходящая к славе времен Шелкового пути»59.
В-четвертых, Хасимото предложил три основных направления для японской внешней политики в регионе: (1) политический диалог, (2) сотрудничество в области экономики и природных ресурсов и (3) сотрудничество в поддержании мира посредством ядерного нераспространения, демократизации и содействия стабильности. Таким образом, сотрудничество было расширено за пределы ОПР60.
Наконец, Хасимото продемонстрировал внимание не только к сотрудничеству между западными и евразийскими странами, но и к намечающемуся партнерству между Россией и Китаем, «ключевому для формирования нового международного порядка»61. Затем премьер сделал акцент на необходимости более конструктивных отношений с Россией и Китаем. Он выступил с позиций реализма, поскольку в долгосрочной перспективе упущение таких сдвигов в международной системе грозило бы вынужденной необходимостью иметь дело с союзом России и Китая, имеющих неразрешенные территориальные споры с Японией.
Кроме того, история японо-китайских и японо-российских отношений после окончания «холодной войны» была неудовлетворительной.
58 Тезис Халфорда Маккиндера был одним из ранних геополитических концептов и был введен в оборот в контексте соперничества Российской и Британской империй за Среднюю Азию («Большой игры»), частично поддержанного британским союзом с Японией, находившейся в конфликте с Россией.
59 Address by Prime Minister Ryutaro Hashimoto to the Japan Association of Corporate Executives, 24.07. 1997 (http://www.kantei.go.jp/foreign/0731douyukai.html).
60 Rozman, Gilbert, Togo Kazuhiko and Ferguson Joseph. P. Japanese strategic thought toward Asia. New York, 2007, p. 231.
61 Address by Prime Minister Ryutaro Hashimoto to the Japan Association of Corporate Executives, 24.07. 1997 (http://www.kantei.go.jp/foreign/0731douyukai.html).
Хасимото же обозначил поворотную точку: он улучшил связи с Россией, поддержав ее присоединение к политическим дискуссиям Большой восьмерки (1997) и АТЭС (1998), а также отошел от догматической позиции своих предшественников по территориальному вопросу62 на двусторонних встречах с российским руководством. Китай все больше воспринимался японским оборонным истеблишментом как угроза после жесткого поведения Пекина в третьем тайваньском кризисе и ввиду продления японо-американского договора о безопасности в 1996 г.
Концепция «дипломатии Великого шелкового пути» была разработана Того Кадзухико, бывшим в то время заместителем директора департамента по делам Европы и Океании МИД. По свидетельствам очевидцев заимодействие между премьер-министром и МИД в проведении новой политики было весьма слаженным63. За утверждением дипломатической стратегии последовала организация поездки по региону высокопоставленных японских официальных лиц. Однако дальнейшему претворению стратегии в жизнь помешали несколько факторов. Среди них - отвлечение имеющихся ресурсов на борьбу с Азиатским экономическим кризисом 1997-1998 гг., а также такие внутренние причины, как регулярная ротация в МИД, отставка Хасимото из-за поражения Либерально-демократической партии на выборах в палату советников в 1998 г. и отсутствие преемственности последовавших кабинетов Обути и Мори. В итоге отношения с Центральной Азией отличались «включением-выключением» и развивались медленнее, чем предусматривалось концепцией «Евразийской дипломатии»64.
4. Дипломатия Шелкового пути при Коидзуми: новые сферы сотрудничества
В период правления Коидзуми забота о безопасности Центральной Азии стала частью противодействия дальним угрозам65. Об этом можно судить по докладу «Восточноазиатский стратегический обзор» Национального института оборонных исследований - «мозгового треста» Министерства обороны. Обеспечение «глобальной безопасности» и борьба с терроризмом имели свое «человеческое» измерение - необходимость стабилизации государств, в которых могли скрываться члены Аль-Каиды. Произошло осознание того, что глобализация сделала Японию уязвимой даже от ситуаций и их последствий в дальних регионах, и, следовательно, для защиты своих интересов страна должна
6- Интервью с Того Кадзухико (Токио, март 2012 г.).
63 Ronman. Gilbert, Togo Kazuhiko and Ferguson Joseph. P. Japanese strategic thought toward Asia. New YorK, 2007, p. 231.
64 Ibid.
65 East Asian Strategic Review 2009 (http://www.nids.go.jp/english/publication/east-asian/pdi72009/ east-asian_e2009_08.pdf).
быть глобальным актором. Одним из результатов такого мышления стало проведение дозаправочной миссии японских кораблей, о чем уже говорилось выше.
Ввиду сложного положения и потенциала исламистской дестабилизации, Центральная Азия включалась администрацией Буша в рамки как «Большого Ближнего Востока», так и «Дуги нестабильности». Предотвращение потенциальных конфликтов в этом регионе встало и перед Японией в контексте ее союза с США и содействия в борьбе с терроризмом. В 2001 г. японское правительство предоставило Узбекистану и Таджикистану срочные гранты на сумму более, чем 20 млн. долл. США66 с целью поддержания политической стабильности и экономического развития.
После 2000 г. одним из основных направлений японской стратегии в области безопасности все больше становится поддержка стабильных поставок природного газа67, которым регион богат наряду с нефтью. Страны Шелкового пути, не обладающие этими ресурсами в достаточной мере, играют важную роль потенциальных транспортных коридоров для углеводородов. Кроме того, центральноазиатские запасы газа важны для Японии с точки зрения охраны окружающей среды: трансграничное морское и воздушное загрязнение Японии со стороны Китая сократилось бы, если бы КНР увеличила долю природного газа в ущерб углю в своем топливно-энергетическом балансе. Позднее Япония ачала сотрудничать с Казахстаном и Россией в сфере добычи урана. Казахстан на настоящий момент экспортирует в Японию 3-4% добытого урана, однако японские импортеры были намерены значительно увеличить эту долю до 30^0% с учетом планировавшегося тогда развития атомной энергетики в Японии68.
В то же время в японском подходе к Центральной Азии в начале 2000-х годов можно усмотреть и логику более широких глобальных коалиций. Согласно киргизскому исследователю Эсену Усубалиеву, в 2002 г. Япония способствовала укреплению отношений между Узбекистаном и США, влючая открытие американской военной базы в Хана-баде, необходимой для поддержания операций в Афганистане69. Внешняя стратегия Узбекистана с момента получения независимости включала как стремление к лидерству в регионе, так и постоянное маневрирование между великими державами: Россией, США и Китаем.
66 Ronman, Gilbert, Togo Kazuhiko and Ferguson Joseph P. Japanese strategic thought toward Asia. New Yore, 2007, p. 232.
67 Akiner, Shirin, ed. The Caspian: politics, energy and security, School of Oriental and African Studies Central Asia research forum, London, 2004, p. 286-287.
68 Abiru, Taisuke. The Tokyo-Moscow-Astana triangle: strategic partnership in nuclear energy is inevitable, Security Index No. 3 (85 ), Volume 14, p.117-118.
69 Усубалиев, Эсен. Политика Японии в Центральной Азии - геополитический аспект. East Time, 4 апреля 2007 г. (http://easttime.ru/analitic/3/9/l 50.html).
Согласно бывшему послу Японии в Узбекистане Кавато Акио, в 2002 г. президент Узбекистана Ислам Каримов, скорее всего, выбрал ориентацию на Запад, чтобы предотвратить потенциальное колониальное подчинение России70. Он посетил Вашингтон в марте 2002 г. и подписал соглашение о стратегическом партнерстве, затем побывал в Японии, где предложил аналогичное партнерство руководству страны.
В силу ряда внутриполитических событий в Японии ее сотрудничество с центральноазиатским регионом продвигалось медленными темпами. Однако в конце 2003 г. отдел Центральной Азии МИД подвергся кадровой перестановке, и новое руководство было настроено на улучшение связей. Эта организационная перемена стала причиной первой институционализацией взаимодействия в виде форума «Центральная Азия плюс Япония». Он был создан после визита в Казахстан, Киргизию, Таджикистан и Узбекистан бывшего тогда министра иностранных дел Кавагути Ёрико в августе 2004 г. Дипломатам удалось создать формат, способный функционировать без необходимости регулярного одобрения со стороны кабинета министров71. В 2003 г. японские дипломаты в регионе стали неофициально обсуждать идею центральноазиатской организации, подобной АСЕАН и включающей в себя официальных лиц стран региона.
Представляется интересным тот факт, что изначально японские государственные деятели рассматривали возможность присоединения к Шанхайской Организации Сотрудничества (ШОС), но решили, что Япония, как единственное западное капиталистическое государство (sic), может оказаться использованной другими членами ШОС в своих интересах, и склонились к формату «Центральная Азия плюс Япония»72. Таким образом, иерархические представления о международной структуре в японском стратегическом мышлении сохранились. Во время упомянутого визита Кавагути активно подчеркивала важность соблюдения прав человека и развития демократии, впоследствии выделив три принципа в отношениях с регионом: «уважение разнообразия, конкуренция и координация, открытое сотрудничество»73. Такое сочетание апеллирования к демократическим ценностям и уважения местной страновой специфики совпадало с подходами японской дипломатии Великого шелкового пути в 1990-х годах.
Вовлечение Японии в центральноазиатские вопросы отличалось некоторой двойственностью в отношениях с западными партнерами страны.
70 Ronman, Gilbert, Togo Kazuhiko and Ferguson Joseph P. Japanese strategic thought toward Asia. New York, 2007, p. 232.
71 Akiner, Shirin, ed. The Caspian: politics, energy and security, School of Oriental and African Studies Central Asia research forum, London, 2004, p. 235.
72 Ibid., p. 234.
73 Policy Speech by Yoriko Kawaguchi, Minister for Foreign Affairs of Japan, at the University of World Economy and Diplomacy, Tashkent, Uzbekistan on August 26, 2004, Adding a New Dimension: Central Asia plus Japan (http://www.mofa.go.jp/region/europe/uzbekistan/speech0408.html).
Име дело с «жесткими» угрозами безопасности, подобными ситуации в Афганистане, она сотрудничала с США, однако в сфере экономики и мягкой безопасности, как-то проблемы прав человека или перехода к демократии, демонстрировала автономную позицию и даже соперничество с Западом. Наиболее показательным случаем этой двойственности была реакция Японии на события в Андижане, где в 2005 г. восстание в этом узбекском пограничном городе было жестоко подавлено властями. США и Евросоюз раскритиковали действия правительства этой страны, и ЕС ввел санкции. Узбекистан совершил геостратегический маневр, противоположный развороту на Запад в 2002 г. и начал улучшать отношения с Россией и Китаем. Японская реакция на события в Анди-джане не содержала публичного осуждения.
В августе 2006 г. Коидзуми даже отправился в Казахстан и Узбекистан с кратким визитом, став первым и пока единственным японским премьером, посетившим эти страны74, а также первым «западным» лидером, побывавшем в Узбекистане после андиджанской трагедии75. Однако он не сформулировал какой-либо новой региональной стратегии, а делал лишь заявления о необходимости сотрудничества в области энергетики. При этом он призвал частный бизнес взять здесь на себя ведущую роль. В Казахстане японский премьер подписал меморандум о сотрудничестве в мирном использовании атомной энергии и в развитии добычи урана. Кроме того, его визит совпал с легкой «оттепелью» в отношениях Узбекистана с ЕС и США76. Постоянным на фоне различных перегруппировок в регионе оставался вклад Японии в социально-экономическое развитие и энергетическое сотрудничество.
5. Китайское измерение дипломатии Великого шелкового пути:
Япония и ШОС
Фокус японской центральноазиатской политики Японии на ОПР был использован для определения курса на развитие и демократизацию как преобладающую движущую силу японского присутствия в регионе77. Однако такой взгляд может быть оспорен примером японской реакции на инцидент в Андиджане. Япония иногда отстранялась от позиций Запада, занимая менее требовательную позицию в вопросах демократизации
74 Ronman. Gilbert, Togo Kazuhiko and Ferguson Joseph P. Japanese strategic thought toward Asia. New York: Palgrave MacMillan, 2007, p. 241
75 Dadabaev, Timur. Japanese Central Asian Diplomacy and its Implications, Central Asia and the Caucasus Analyst, Vol. 8, No. 17 (2006), pp. 3-6.
76 Ronman. Gilbert. Togo Kazuhiko and Ferguson Joseph P. Japanese strategic thought toward Asia. New York, 2007, p. 241
77 Len. Christopher. Uyama Tomohiko. and FTirose Tetsuya, eds. Japan’s Silk Road Diplomacy: Paving the Road Ahead, Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program, 2008 (http://www.isdp.eu/images/stories/isdp-main-pdi72008_len-et-al-edsjapans-silk-road-diplomacy.pdf).
и авторитаризма в развивающихся странах (например, в Мьянме)78. В случае с Центральной Азией такая позиция Японии совпала с критическим отношением к ШОС, высказанным, например, бывшим послом в Узбекистане А. Кавато, считавшим его антизападным и антияпонским формированием, или Сайто Цугому, главным редактором правоконсервативной газеты «Санкэй Симбун». Во время встречи в Бишкеке с участниками программы Японского агентства по международному сотрудничеству (ЛСА) для молодых лидеров в Центральной Азии, Сайто заявил, что странам региона следует отказаться от сотрудничества с КНР в рамках ШОС и поддерживать более дружественные отношения с Западом.
Япония и ШОС обе заинтересованы в поддержании мира, стабильности и развития в регионе79. Целями ШОС являются, в частности, «поддержание совместных усилий по упрочению и обеспечению мира, безопасности и стабильности в регионе»; «движение к установлению нового, демократического, справедливого и рационального политического и экономического международного порядка»80. На практике первая цель предусматривает борьбу с угрозой исламского радикализма, имеющего место в Киргизстане, Таджикистане и Узбекистане. Члены ШОС - КНР, Казахстан, Киргизия, Таджикистан и Россия поддержали позицию узбекских властей в Андиджане. Согласно ШОС81, андижанские волнения были инспирированы радикальными исламистами. Западные правительства почти единогласно осудили Узбекистан.
С другой стороны, ШОС можно рассматривать как инструмент влияния России и Китая в Центральной Азии82. Российские устремления -это обеспечение стабильности в ближнем зарубежье, сотрудничество в сфере природных ресурсов. Для пекинских лидеров ШОС во многом является средством поддержания безопасности по соседству с сепаратистски настроенным Синьцзян-Уйгурским автономным округом (СУАО), граничащим с Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном83. Однако официальный Пекин также активно продвигал экономическое
78 Ronman. Gilbert, Togo Kazuhiko and Ferguson Joseph. P. Japanese strategic thought toward Asia. New York, 2007, p.14.
79 Press Release of Central Asia plus Japan Dialogue/Senior Officials Meeting, 4 March 2005 (http://www.mofa.go.jp/announce/announce/2005/3/0304-2.html)
80 SCO official website (http://www.sectsco.org/EN/brief.asp).
81 Human Rights Overview: China, Human Rights Watch, 18 January 2006 (http://www.hrw. org/english/docs/2006/01/18/chinal2270.htm).
82 Казанцев. Андрей. Большая игра с неизвестными правилами: мировая политика и Центральная Азия. М., 2008; Len. Christopher. Uyama Tomohiko. and Flirose Tetsuya, eds. Japan’s Silk Road Diplomacy: Paving the Road Ahead, Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program, 2008 (http://www.isdp.eu/images/stories/isdp-main-pdf'2008_len-et-al-edsjapans-silk-road-diplomacy.pdf).
83 Clarke. Christopher M. Xinjiang - Where China’s Worry Intersects the World, YaleGlobal,
19 March 2010 ( http://yaleglobal.yale.edu/content/xinjiang-where-chinas-worry-intersects-world).
измерение сотрудничества в рамках ШОС в интересах укрепления китайского экономического присутствия в Центральной Азии, которое растет с момента независимости стран региона.
В военном плане российское военное присутствие в Центральной Азии наиболее существенно: войска РФ дислоцированы в Киргизии и Таджикистане84, тогда как все страны региона, за исключением Туркменистана, являются членами Организации договора о коллективной безопасности. После смягчения советско-китайских трений в 1980-х годах, и частичной демилитаризации границы (как известно, ШОС появилась как преемник комиссии, занимавшейся демаркацией границы между Центральной Азией, Китаем и Россией) китайское военное присутствие в регионе сводится к силам безопасности в СУАО. Однако Пекин весьма чувствительно отнесся к размещению войск США в Карши-Ханабаде (Узбекистан) и Манасе (Киргизия). В 2005 г. страны ШОС сделали заявление в котором потребовали от США свернуть военные базы в регионе85. Впоследствии американские войска были выведены из ханабадской базы в ноябре 2005 г. по требованию правительства Узбекистана, а база в Манасе сменила формат на центр транзитных коммуникаций, несмотря на противодействие со стороны России и Китая. Тем не менее, ни российско-китайско-американская напряженность, ни другая специфика ШОС не выявила достаточных подтверждений тезиса об антияпонской направленности этой организации. Высказывались и предложения о сотрудничестве Японии с ШОС, например, экспертом Хоккайдского университета Ивасита Акихиро86.
Китай:балансирование или вовлечение?
На рубеже веков и в начале XXI в. Китай активно развивал экономические и политические отношения в АТР, особенно концентрируясь на Юго-Восточной Азии (ЮВА). КНР укрепила связи с АСЕАН посредством зоны свободной торговли, договора о дружбе и сотрудничестве в ЮВА и Декларации о поведении в Южно-Китайском море. Пекин отказался от применения силы в разрешении споров. Параллельно он выступил посредником между режимом в Мьянме и другими заинтересованными участниками87. Эти процессы проходили одновременно с китайским вовлечением в ШОС и могут рассматриваться как часть «мирного подъема» посредством интеграции в региональную систему и ее платформы. Такая китайская стратегия на начальных порах принесла
84 The Military Balance 2010, pp. 364, 366, 372, 373
85 China, Russia-led alliance wants date for U.S. pullout, USA Today, 05.07.2005 (http://www. usatoday.com/news/world/2005-07-05-asia-suminit_x.htin).
86 Вагакуни но юрасиа гайко - Сянхай кёрёку кико о тюсин ни (Евразийская дипломатия нашей страны - ШОС «в фокусе»), Нихон кокусай мондай кэнкюдзё, март 2007 г.
87 Shambaugh, David, ed. Power Shift. China and Asia’s New Dynamics. Berkeley, 2005, pp. 32-33.
плоды и укрепила доверие: все страны отвергли идею сдерживания Китая и признали, что Региональный форум АСЕАН является скорее средством социализации КНР, нежели сдерживания88.
В этом контексте разумно задаться вопросом о возможности проведения параллелей между упомянутым андиджанским инцидентом и содействием Мьянме со стороны премьер-министра Хасимото в 1997 г. несмотря на тяжелое положение этой страны в области соблюдения прав человека и соответствующую критику со стороны США. Хасимото счел помощь Японии необходимой для предотвращения потенциального «дрейфа» Мьянмы в сторону Китая. Курс Хасимото на сближение с Мьянмой предусматривал ОПР как основное средство давления и конкурировал с западным подходом. Некоторые японские исследователи назвали такую политику «тихой дипломатией»89. Если японская азиатская дипломатия пыталась реагировать на китайское продвижение в ЮВА со второй половины 1990-х и в правление Коидзуми90, то стоит попробовать применить эту логику к японской политике в Центральной Азии91.
По сравнению с Восточной Азией центральноазиатские страны лишены таких препятствий для японской дипломатии, как память о Второй мировой войне и опасения усиления Японии. Кроме того, она представляет для них модель развития. Можно утверждать, что китайский опыт постепенного перехода от коммунизма к капитализму тоже нередко берется как пример в республиках бывшего СССР. Однако для государств Шелкового пути стоит задача сохранения независимости и предотвращения вовлечения в орбиту синоцентричной системы, которую они уже испытали на себе в истории расширения Цинской империи92 (например, при завоевании государства джунгаров в XVIII в.93). Также, во время «культурной революции» более 70 тыс. беженцев покинули СУАО, чтобы укрыться в Центральной Азии94.
Беспокойство по поводу «китайской угрозы» слабее в странах, которые не имеют общей границы с КНР, например, в Узбекистане95. Напротив, государства-соседи, особенно небольшие по размеру, а именно Киргизия и
88 Ibid., 2005, р.54.
89 Takeda, Isami. Japan’s Myanmar Policy: Four Principles. Гайко фораму, No. 154, (май 2001).
90 Ronman. Gilbert, Togo Ka-uhiko and Ferguson Joseph. P. Japanese strategic thought toward Asia. New York, 2007.
91 Shambaugh. David, ed. Power Shift. China and Asia’s New Dynamics. Berkeley, 2005, p. 52-53.
9- Казанцев. Андрей. Большая игра с неизвестными правилами: мировая политика и Центральная Азия. М.,2008, р. 347.
93 Michael Edmund Clarke. In the Eye of Power (doctoral thesis), Brisbane, 2004, p. 37; Peter Perdue. China marches west: the Qing conquest of Central Eurasia, p. 283-87. A. Dirk Moses. Empire, Colony, Genocide: Conquest, Occupation, and Subaltern Resistance in World History, 2008, p. 188.
94 Ibid.
95 Buries. Mark. Chinese Policy toward Russia and the Central Asian Republics. RAND Corporation, 1999 (http://www.rand.org/pubs/monograph_reports/MR1045/ p.54).
Таджикистан, проявляют озабоченность96. Даже отношение Казахстана, который можно отнести к региональным лидерам, в отношении возрастающей зависимости от Китая сочетает алармизм и прагматизм.
Признание официальным Токио Китая основной потенциальной угрозой было впервые сформулировано в «Основных направлениях национальной оборонной политики 2004 г.»97, а также подтверждено в новейшей редакции этого документа в 2011 г. Однако, беспокойство по поводу усиления Китая прослеживается и в 1990-х годах98.
Изменение международной обстановки после «холодной войны» поставило Японию перед новой дилеммой безопасности: отношения в треугольнике с США и Китаем. Найти ответ на усиление КНР стало одним из центральных вопросов повестки дня японской дипломатии. Как заметил автор концепции Евразийской дипломатии Хасимото бывший дипломат К. Того, Япония хочет избежать двух кошмаров: конфликта между США и КНР и сближения США и КНР в обход Японии, подобное так называемому шоку Никсона начала 1970-х годов99. Нахождение оптимальной комбинации балансирования и вовлечения Китая стало одной из задач японской дипломатии со второй половины 1990-х,
и, судя по всему, выйдет за пределы первого десятилетия XXI в. Как полагает Самуэльс, в поисках оптимального консенсуса Япония должна найти способ стратегической конвергенции, приемлемый для США и привлекательный для КНР100.
Потенциальные партнеры для такой перестраховки могли бы найтись в Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии. Некоторые исследователи упоминали в этом отношении Тайвань и Монголию101, Австралию102, Индию103. Правительство Коидзуми активно пыталось предотвратить движение России к Китаю.
Линия на соперничество в японо-китайских отношениях при Коидзуми отразилась в различных японских инициативах. Примером служит визит премьера в ЮВА в 2002 г., активизация усилий по улучшению связей в
96 Ibid., р. 52.
97 Tow, William Т., Thomson, MarkJ., Yamamoto Yoshinobu andLimaye, Satu P. Asia-Pacific Security. US, Australia and Japan and the New Security Triangle. London, 2007, p. 95.
98 Yee, Herbert and Ian Storey, eds. The China threat: Perceptions, Myths and Reality. London, 2002, p. 151.
99 Rozman, Gilbert, Togo Kazuhiko and Ferguson Joseph. P. Japanese strategic thought toward Asia. New York, 2007.
Ю0 Samuels, Richard J. Securing Japan. Tokyo’s Grand Strategy and the Future of East Asia. , NY., 2007, p. 201.
101 Chung, Jae Ho. East Asia Responds to the Rise of China: Patterns and Variations, Pacific Affairs: Volume 82, No.4 Winter 2009-2010, p. 660.
Ю2 Ibid.' Tow, William TThomson, Mark J., Yamamoto Yoshinobu and Limaye, Satu P. Asia-Pacific Security. US, Australia and Japan and the New Security Triangle. London, 2007, p. 92; Абэ Синдзо. Уцукусий куни э [К прекрасной стране], Токио, 2006, р. 160.
ЮЗ Абэ Синдзо. Уцукусий куни э [К прекрасной стране], Токио, 2006, р. 159.
области безопасности с различными странами на южных и западных границах Китая, включая как Индию, Пакистан и Афганистан104, так и Центральную Азию. Последняя с учетом ее стратегического географического положения и обильных ресурсов могла выступать одновременно как препятствие китайской экспансии и как партнер в вовлечении Китая, поскольку стабильность и демократизация в Центральной Азии имели бы положительное влияние на турбулентный Синьцзян.
С точки зрения реалистской парадигмы международных отношений, еще одной исторической параллелью отношениям между Японией и Центральной Азией, пусть далекой и радикальной, могло бы служить содействие Франции Польше по укреплению польского национального государства в межвоенный период XX в. Оно проистекало из обеспокоенности обеих стран в отношении Германии. Польша, как бывшая часть империи, опасалась рецидива со стороны Германии или России, а Франция воспринимала Германию как основного потенциального противника. Очевидно, что такое сопоставление имеет строгие ограничения, поскольку в отношениях Японии и Центральной Азии нет и отдаленного намека на военный альянс, подобный польско-французскому. Коренным образом отличается и современная международная обстановка в области безопасности от ситуации между Версальским договором и нападением Третьего Рейха на Польшу, не говоря уже о невозможности сравнения современного Китая и Веймарской республики или Третьего Рейха. Тем не менее, в рамках теории баланса сил, сильная и стабильная Центральная Азия могла бы быть для Японии тем же, чем была для Франции Польша - естественный барьер по другую сторону от экспансивного соседа. В этой статье не утверждается, что такое представление присутствовало или присутствует среди лиц, принимающих решения в Японии или Центральной Азии. Однако в нем присутствует сходство, пусть ограниченное, основ для сотрудничества: отсутствие общих границ и территориальных споров, а также коллективное внимание за поведением усиливающегося соседа.
Официальное восприятие Японией расширения Китая
В открытой форме возможность балансирования Китая через Центральную Азию японскими официальными лицами практически не упоминается. Вместе с тем, «точки внимания» к усилению КНР в Японии совпадают хронологически с центральноазиатскими инициативами. Первая попытка вовлечения Китая имела место при правлении Хаси-мото после третьего Тайваньского кризиса 1995-1996 гг., тогда же, была сформулирована Евразийская дипломатия в отношении России, Китая и стран Шелкового пути. Стоит упомянуть, что в бытность министром
104 Sutter, Robert G. China’s rise in Asia: promises and perils. Lanham, MD: Rowman & Littlefield Publishers, 2005, pp. 125-126.
финансов в начале 1990-х Хасимото, с одной стороны, был сторонником сближения с Китаем и возобновления ОПР после событий на площади Тяньаньмэнь, а с другой - сохранял связи с фракцией Мори, активно вовлеченной в отношения Японии и бывшего СССР.
Второе примечательное событие произошло в 2004 г., когда Китай впервые был обозначен, как потенциальная угроза в оборонной доктрине, и тогда же был учрежден форум «Центральная Азия плюс Япония», и последовала критика ШОС. Бывший премьер Абэ Синдзо105 упомянул о важности сотрудничества с Центральной Азией в своей программной книге «К прекрасной стране» (2006) в той же главе, где обосновывалась необходимость партнерства Японии с Индией и Австралией106. В дальнейшем, пристальное внимание к Центральной Азии и вовлечению Китая были совмещены в книге-манифесте Асо Таро. В ней вновь говорится о концепции «Дуги свободы и процветания», протянувшейся через легко уязвимые страны, расположенные преимущественно в Азии, где требовался вклад Японии в дальнейшие демократические реформы и стабильность, т. е. ценностно-ориентированная дипломатия, согласно автору. В книге есть глава о странах Шелкового пути, расположенных в этой нестабильной зоне. Помимо центральноазиатских стран, в дугу входят Камбоджа, Лаос, Вьетнам, Грузия, Азербайджан и Украина. Многие из них (а именно, Центральная Азия, Камбоджа, Вьетнам и Лаос) разделяют обеспокоенность в отношении усиления Китая, в котором они усматривают потенциальный вызов своей безопасности.
Уязвимость центральноазиатских республик метафорически описывается Асо как «внутренняя континентальная магма». Он предлагает три основы для японской политики в Центральной Азии: безопасность и развитие (чтобы «охладить магму»), открытое региональное сотрудничество и универсальные ценности. В заключении главы высказывается идея интеграции Афганистана в структуру «Центральная Азия плюс Япония»107.
Такой подход может рассматриваться как последовательный в контексте прошлых центральноазиатских инициатив Токио. Более того, Асо рассматривал их и как аспект сотрудничества с Западом и НАТО, что перекликалось с обоснованием Евразийской дипломатии Хасимото и «догоняющей» логикой в отношении сближения Европы и Центральной Азии в начале 1990-х. Кроме того, в кабинете Хасимото Асо служил генеральным директором управления экономического планирования, разделял взгляды премьера на отношения со странами Шелкового пути
105 Samuels, Richard J. Securing Japan. Tokyo’s Grand Strategy and the Future of East Asia. NY, 2007, p. 15.
106 Абэ Синдзо. Уцукусий куни э (К прекрасной стране), Токио, 2006, с. 161.
107 Асо. Таро. Дзию тоханъэй но ко (Дуга свободы и процветания). Токио, 2007, с. 220-234.
и являлся членом высокопоставленных делегаций, посетивших регион после речи Хасимото.
Вместе с тем, внутренняя несогласованность снова воспрепятствовала развитию и проведению инициативы, как и в случае с Евразийской дипломатией после Хасимото. Во время премьерства Абэ инициатива Глобального партнерства НАТО начала ослабляться, а внешнеполитические взгляды премьера не совпадали с Асо, поскольку Абэ больше интересовали отношения с Индией и Австралией. В 2007 г. Матимура Нобутака сменил Асо на посту главы МИД, а Фукуда занял кресло председателя ЛДИ. Ни Матимура, ни Комура Масахико, возглавивший МИД при прокитайски настроенном Фукуда, не продолжили идею «Дуги свободы и процветания». Такие перемены, с одной стороны, не препятствовали прохождению диалога «Центральная Азия плюс Япония», но с другой, не давали импульса к серьезному развитию, оставляя диалог на уровне формальных встреч.
Концепция «Дуги свободы и процветания» истолковывалась как политика балансирования Китая108. В то же время она не была воплощена при правлении Абэ, Фукуда и Асо109 по нескольким причинам: недостаточная преемственность и последовательность курса, постоянная смена приоритетов, ориентация Фукуда на Китай и срочная необходимость борьбы с финансовым кризисом 2008-2009 гг. как внутри Японии, так и за ее пределами.
Заключение
В данной статье проанализировано сотрудничество Японии с Центральной Азией в годы после «холодной войны» через призму японских представлений о безопасности того времени. Японские руководители неоднократно формулировали дипломатическую стратегию по отношению к Центральной Азии, хотя нередко в реагирующем, а не проактивном духе. Эта стратегия была последовательной, пока не подвергалась воздействию структурных проблем процесса принятия решений: частых смен руководства, недостатка координации различных ведомств, ротаций внутри МИД и переносе внутреннего равновесия при Коидзуми от фракций и бюрократов в кабинет министров. Японская дипломатия на центральноазиатском направлении эволюционировала в соответствии с воспринимаемыми императивами безопасности политической элиты, такими, как адаптация к новой международной структуре сразу
108 Lee Cheng-hung. Japan’s arc of freedom shifting the balance. Taipei Times, Thursday, Aug 30, 2007, p. 8; интервью с бывшим сотрудником Министерства экономики, торговли и промышленности (Токио, февраль 2012 г.).
Ю9 Len Christopher, Uyama Tomohiko, andHirose Tetsuya, eds. Japan’s Silk Road Diplomacy: Paving the Road Ahead, Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program, 2008 (http:// www.isdp.eu/images/stories/isdp-main-pdf/2008_len-et-al-edsjapans-silk-road-diplomacy.pdf, p. 47).
после окончания «холодной войны», противодействие угрозе международного терроризма после 11 сентября 2001 г. и политика в отношении усиления Китая. В своей внешней политике в регионе Япония продемонстрировала больше согласования со своими американскими и европейскими партнерами в вопросах «жесткой безопасности» и сохраняла более автономную линию в области экономического сотрудничества и социального развития.
Японо-американские отношения во внешней политике ДПЯ
О. А. Добринская
Смена власти в любой стране всегда вызывает определенные ожидания и опасения ее внешнеполитических партнеров. Это относится и к Японии, где долгие годы почти бессменно у руля оставалась одна и та же Либерально-демократическая партия, чья внешняя политика была вполне предсказуемой. Победа оппозиции не могла не вызывать некоторой озабоченности в Белом доме. Демократическая партия Японии уже давно была известна довольно жесткой позицией по вопросам, так или иначе затрагивающим японо-американский союз, выступая за более независимую от США внешнюю политику и за укрепление связей с Восточной Азией.
Приход к власти демократов в США и Японии произошел с небольшим разрывом во времени. Так же как в США новый президент стал символом надежды и перемен, так и победа ДПЯ в Японии означала, что население устало от несменяемости власти и требует обновления в политической жизни. Неудивительно, что даже в лексиконе американского президента и японского премьер-министра постоянно фигурировали почти одни и те же фразы о «победе народа» на выборах и об исторических переменах, которые она несет1. Немало схожих положений содержалось и во внешнеполитических программах обоих лидеров. И Б. Обама и Ю. Хатояма в ходе предвыборной кампании делали акцент на глобальных проблемах, на вопросах изменения климата и энергетики. Оба говорили о важности «мягкой силы» и необходимости решать вопросы переговорным, а не военным путем, что давало основания оптимистам говорить об общности взглядов двух лидеров, которая могла бы лечь в основу новых отношений между странами2.
В то же время американскую сторону не могли не беспокоить лозунги, выдвинутые ДПЯ в ходе предвыборной кампании. «Манифест» партии, опубликованный в июле 2009 г., гласил, что Япония будет строить тесные и равноправные отношения с США. С этой целью она
1 Кодзи Мурата. Хатояма сэйкэнка-но нитибэй канкэй (Японо-американские отношения
в период правления Ю.Хатояма) // Мондай то кэнкю. (Проблемы и исследования). Декабрь 2009, с. 57. Тайваньский институт международных отношений - (http://iir.nccu.edu.tw/attachments/ j oumal/add/10/__1 -3 .pdf).
2 Obama goes to Asia. Understanding the President’s trip. 06.11. 2009. The Brookings institution, (http ://www.brookings.edu/ events ./2009/1106_obama_asia_trip.aspx).
