CC BY
20
Теория и практика общественного развития. 2022. № 9. С. 28-41. Theory and Practice of Social Development. 2022. No. 9. P. 28-41.
Научная статья УДК 316.346.2
https://doi.org/10.24158/tipor.2022.9.3
Динамика мужественности как предпосылка деформации гендерного порядка:
исторические аспекты
Юлиан Григорьевич Тамбиянц1, Виктор Викторович Шалин2, Грачик Арменакович Дулунц3
123Кубанский государственный аграрный университет имени И.Т. Трубилина, Краснодар, Россия 109081969jylian@rambler.ru, https://orcid.org/0000-0002-0030-8107 2viktor_filosof@mail.ru, https://orcid.org/0000-0002-2886-5976 3dga-87@mail.ru
Аннотация. Цель работы заключается в выявлении и комплексном анализе ряда исторических факторов, работающих на выхолащивание социального ресурса мужественности, что является предпосылкой деформации современного гендерного порядка. В интерпретации авторов мужественность есть особое внутреннее состояние, связанное с проявлением твердости, настойчивости в ходе достижения поставленных целей в контексте противодействия внешним обстоятельствам или преодоления собственных психологических барьеров. Она имеет внутренние и внешние (социальные) источники, при этом выступая как в индивидуальных, так и в коллективных формах. Различаются четыре модели мужественности, в той или иной степени связанные с насилием. В рамках исторических процессов авторы выявляют четыре фактора, которые ведут к упадку мужественности не только в силу снижения ее функциональной востребованности, но и в виду изменений средовых условий. Это: 1) закон техно-гуманитарного баланса, предполагающий рост культурно-идеологических средств, направленных на сдерживание применений насилия в решении конфликтов и усиление миролюбивой составляющей в политической культуре; 2) технологические изменения, служащие основой общей эволюции военного дела. Военные революции, принципиально меняющие характер военных столкновений, трансформировавшие воинское мышление и воинский дух. В современных условиях, фактически перечеркивающих личный контакт на поле боя и минимизирующих ощущение опасности для более технически оснащенной стороны, это закономерно деформирует бойцовский дух, снижая востребованность ресурса мужественности; 3) духовно-культурный фактор, предполагающий динамику вариантов балансировки оппозиционных друг другу бойцовского и торгового духов, взаимные соотношения между которыми менялись под воздействием, как правило, объективных обстоятельств, а в Новое время усиливается и закрепляется превосходство торгового духа и подчиненность ему бойцовского духа; 4) институциональный фактор, заключающийся в развитии государства как регулирующего насилие учреждения и стремящегося к монополии на его применение. По ходу развития государственной системы последняя накладывает на общество дополнительные контролирующие механизмы, одновременно заключая в жесткие, главным образом, административно-правовые рамки варианты использования и реализации силовых ресурсов и, соответственно, мужественности.
Ключевые слова: силовые ресурсы, мужественность, закон техно-гуманитарного баланса, государство как регулятор насилия, торговый и бойцовский дух, военная революция
Для цитирования: Тамбиянц Ю.Г., Шалин В.В., Дулунц Г.А. Динамика мужественности как предпосылка деформации гендерного порядка: исторические аспекты // Теория и практика общественного развития. 2022. № 9. С. 28-41. https://doi.org/10.24158/tipor.2022.9.3.
Original article
The Dynamics of Masculinity as a Prerequisite for the Deformation of the Gender Order:
Historical Aspects
Yulian G. Tambiyants1, Viktor V. Shalin2, Grachik A. Dulunts3
123Kuban State Agrarian University, Krasnodar, Russia 109081969jylian@rambler.ru, https://orcid.org/0000-0002-0030-8107 2viktor_filosof@mail.ru, https://orcid.org/0000-0002-2886-5976 3dga-87@mail.ru
Abstract. The authors identify and comprehensively analyze a number of historical factors that work to emasculate the social resource of masculinity, which is a prerequisite for the deformation of the modern gender order. In the authors' interpretation, masculinity is a special internal state associated with the manifestation of firm-
© Тамбиянц Ю.Г., Шалин В.В., Дулунц Г.А., 2022
ness, perseverance in the course of achieving goals in the context of counteracting external circumstances or overcoming one's own psychological barriers. It has both internal and external (social) sources, while acting both in individual and collective forms. There are four models of masculinity that are more or less associated with violence. Within the framework of historical processes, the authors identify four factors that lead to the decline of masculinity (primarily those of its forms that are associated with violence) not only due to a decrease in its functional demand, but also due to changes in environmental conditions. These are: 1) the law of techno-humanitarian balance, which implies the growth of cultural and ideological means aimed at curbing the use of violence in conflict resolution and strengthening the peaceful component in political culture; 2) technological changes that serve as the basis for the overall evolution of military affairs. Military revolutions, fundamentally changing the nature of military clashes, have transformed military thinking and military spirit. In modern conditions, which actually cross out personal contact on the battlefield, and minimize the feeling of danger for the more technically equipped side, this naturally deforms the fighting spirit, reducing the demand for the resource of masculinity; 3) a spiritual and cultural factor, which implies the dynamics of balancing options for fighting and trading spirits that are opposed to each other. In different epochs, the mutual correlation of trading and fighting spirits changed under the influence of mostly objective circumstances. In modern times, the superiority of the trading spirit and the subordination of the fighting spirit to it are strengthened and consolidated; 4) the institutional factor, which consists in the development of the state as an institution regulating violence and striving for a monopoly on its use. In the course of the development of the state system, the latter imposes additional control mechanisms on society, at the same time placing in a rigid, mainly administrative and legal framework, options for the use and implementation of power resources and, accordingly, masculinity.
Keywords: power resources, masculinity, the law of techno-humanitarian balance, the state as a regulator of violence, commercial and fighting spirit, military revolution
For citation: Tambiyants, Yu.G., Shalin, V.V. & Dulunts, V.A. (2022) The Dynamics of Masculinity as a Prerequisite for the Deformation of the Gender Order: Historical Aspects. Theory and Practice of Social Development. (9), 28-41. Available from: doi:10.24158/tipor.2022.9.3 (In Russian).
Стремительные общественные изменения порождают не только решение множества жизненных проблем (увеличение продолжительности жизни, возрастание технических возможностей и т. д.), но и инициируют новые. Ускоренность общественной динамики вообще является отличительной чертой проекта Просвещения, но в последние десятилетия стремительно усиливается. Показательно, что многие оппонирующие друг другу в идеологическом плане ученые сходятся в том, что тренд социальных освобождений уже переходит всякие границы. По мысли консервативного политолога В. Иванова, западные либеральные демократии «демократизируются» дальше, не предполагая ни тормозов, ни заднего хода1. Призывают остановиться и ряд либералов - Ю. Хабермас, Ф. Заккария, Н. Больц.
Однако подобную тенденцию преодолеть действительно трудно не только в силу ее двух-трехвековой давности, но и ввиду ее объективно-материальных оснований, под которыми предполагаются технические и технологические аспекты индустриализма и постиндустриализма. Сейчас похоже, что тренд эмансипации и демократизации превращается в своеобразный антитезис западной цивилизации, которая, претендуя на глобальный универсализм, распространяет собственные стандарты и на другие страны. Например, движение за права женщин - феминизм, который, отражая реальную проблематику определенного сегмента общественных противоречий, многого сумел добиться в плане расширения возможностей женщин. Тем не менее на современном этапе феминизм, особенно в его радикальной форме, видится фактором, порождающим куда более серьезные проблемы, чем те, которые он уже успел решить. Как лаконично подметил Н. Больц: «Принуждение к равенству полов приводит к обоюдной деградации»2. Дополняют подобный тезис Ф. Зимбардо и Н. Коломбе, считая, что реализация задач радикального феминизма нарушает при этом сущностные антропологические и социальные принципы: «с укоренением феминизма будет все больше нарушаться гармония между мужчиной и женщиной»3. Левый автор С. Строев и либерал А. Никонов сходятся в определении надуманности феминистской проблематики, полагая гендерное неравенство вполне естественным порядком, отражающим психофизиологическую специфику мужской и женской природы. Гендерные различия сохранялись на протяжении всей человеческой истории, подвергаясь лишь частичным модификациям в рамках той или иной культуры. Отсюда идеология феминизма в принципе антинаучна4.
Солидаризируясь в целом с приведенными позициями, мы все же считаем, что естественно устанавливаемый, биологически обусловленный традиционный гендерный порядок в настоящий момент несомненно подвержен деформациям. Определенная заслуга в данном обстоятельстве действительно принадлежит радикальному феминизму. И все же его роль здесь вторична. По нашему мнению, существуют более глубинные предпосылки современной деструктуризации
1 Иванов В.В. Теория государства. М., 2010. 272 с.
2 Больц Н. Размышления о неравенстве. Анти-Руссо. М., 2014. С. 65.
3 Зимбардо Ф., Коломба Н. Мужчина в отрыве: Игры, порно и потеря идентичности. М., 2017. С. 89.
4 Никонов А.П. Конец феминизма. Чем женщина отличается от человека. М., 2005.
межполовых отношений, и в настоящей статье мы намерены рассмотреть их с историософских позиций. Базовой категорией нашего анализа послужит мужественность как социально-психологический и социокультурный феномен. Имеет смысл напомнить, что генезис феминизма как идеологии приходится на эпоху индустриализации, которая сопровождалась широким вовлечением женщин в производственный процесс и другие сферы социальной активности. Однако Новое время сопровождалось и другими явлениями, определенным образом связанными с усилением роли женского влияния и вкупе с этим работающими на подрыв привычного хода вещей. Речь идет о возрастающем дефиците мужественности. Последняя всегда считалась компонентой, составляющей гармоническое единство с женственностью. Тем самым мужественность вполне может рассматриваться как условие сохранения традиционной, биологически предопределенной гендерной иерархии. Однако упадок мужественности как общественного явления волей-неволей готовит под тезисы феминизма благодатную почву.
Целью работы мы определяем выявление и анализ ряда комплексных исторических факторов, в совокупности ведущих к выхолащиванию мужественности, что является предпосылкой деформации гендерного порядка. На плечах этих феноменов (в чем-то выступая продолжением некоторых из них) утвердились не менее мощные современные источники, связанные с обществом потребления и компьютеризацией. Однако рассмотрение последних - тема уже других работ. Здесь же нашими задачами являются, во-первых, уточнение категориального аппарата, структурирующего нашу методологическую позицию, во-вторых, собственно рассмотрение исторических факторов, которые привели к ситуации, в которой мы видим предпосылку деформации гендерного порядка, в настоящий момент «добиваемого» усилиями радикального феминизма.
В нашей интерпретации мужественность есть черта характера (или особое внутреннее состояние), связанная с проявлением твердости, настойчивости в ходе достижения поставленных целей в контексте противодействия внешним обстоятельствам или преодоления собственных психологических барьеров. Мужественность безусловно имеет внутренние (психологические, психофизиологические), а также общественные источники, а потому ее целесообразно рассматривать как социально-психологическое явление, приобретающее как индивидуальные, так и коллективные (в том числе и массовые) формы.
Однако развитие современной цивилизации усиливает тенденции снижения мужественности и ее выхолащивания, что проявляется как на массовом уровне социального большинства, так и на уровне политической элиты. Закономерно, что общественная реальность интерпретируется как последовательная эрозия патриархата (Балакришнан, 2008: 120). Данные социологических исследований демонстрируют нам признания подавляющего большинства (более 90 %) ре-спонденток о том, что им приходится брать на себя мужские функции, чего не отрицает и большинство мужчин1. Наконец, проблематика возрастающего в современности дефицита мужественности находит отражение в художественной культуре (роман Ч. Паланика «Бойцовский клуб»). Наверняка в некотором роде компенсаторную функцию выполняют движения исторической реконструкции, охватывающие относительно небольшой процент населения (обычно, молодых людей). Тем самым в рамках социальных практик функциональные позиции, связанные обычно с «сильным полом», зачастую представляются вакантными, что, возможно, дает дополнительный импульс феминизму.
Каким образом следует привязать мужественность к историческим процессам? Нам кажется целесообразным сделать это через рассмотрение тех областей социальной жизни, которые были сопряжены со значимостью силовых ресурсов. Разумеется, в первую очередь речь идет о военной сфере, ведь именно здесь мужественность наиболее востребована и обращает на себя внимание, хотя, конечно, ее значение отнюдь не ограничивается только данной областью. Согласно справедливому мнению Е. Беляевой, «война с ее опасностями и необходимостью быстро принимать жизненно важные решения, ... оказывалась хорошим "полигоном" для выявления истинных качеств человека» (Беляева, 2008: 35). Нам представляется, что война и насилие являются методологически удобными для анализа, поскольку эти феномены приобрели не только политический, но и значительный культурный окрас, имея за плечами немалую научную рефлексию.
Феномен мужественности осмыслялся уже с глубокой древности. Эта тема является центральной в диалоге Платона «Лахет», где мужественности придается довольно расширительный смысл: «мужествен не только перед лицом бед и страхов, но умеет искусно бороться со страстями и наслаждениями, оставаясь ли в строю или отступая»2. Опираясь на наследие древне-
1 Мужество нас покидает? Ученый о том, как меняются типичные мужские качества [Электронный ресурс] // АиФ-Юг. URL: https://clck.ru/u4yPi (дата обращения 26.07.2022).
2 Платон. Диалоги. М., 1986. С. 191.
греческого эпоса, а также на современные теоретические изыскания, мы определяем четыре различающиеся в содержательном плане формы мужественности - «модель Ахилла», «модель Гектора», «модель Одиссея» (Алымова, 2014), а также «модель идентичности».
Модель Ахилла предполагает индивидуальное стремление к личной славе через победу над врагом в физическом противостоянии, выдвигая на первый план собственное героическое самоутверждение. Главным ресурсом здесь выступает неодолимый и непобедимый яростный дух, «когда он есть, любая душа ничего не страшится и ни перед чем не отступает»1. Модель Гектора означает мужественность, нацеленную прежде всего на защиту Родины. В эту модель органично вписывается феномен патриотизма, а также следование чувству долга. Модель Одиссея представляет вариант мужественности, связанный, главным образом, с преодолением жизненных испытаний, встречающихся на предопределенном пути. Наконец, к этим трем возможно добавить еще и четвертую модель идентичности, суть которой заключается в том, чтобы оставаться всегда «самим собой»2.
Если сопоставить перечисленные модели с вышеупомянутыми областями войны и насилия, то очевидно, что первые две напрямую с ними связаны. Отсюда наш дальнейший анализ подспудно будет предполагать главным образом именно парадигмы Ахилла и Гектора. Однако это не означает, что «под удар» современных обстоятельств не попадают две другие модели. Процессы их выхолащивания и деформации в большей степени связаны с несколько иными факторами, которые мы планируем исследовать в следующих работах.
Следует признать, что проблематика феномена насилия имеет обширный дискурс, полюсами которого являются точки зрения Т. Гоббса и Ж-Ж Руссо. Если первый полагал стремление к насилию изначальной составляющей человеческой природы, то второй считал его уже приобретенным качеством, по сути навязанным врожденно «доброму» человеку далекими от совершенства общественными условиями. Имеется множество промежуточных позиций, например, у израильского исследователя А. Гата, который рассматривал агрессию как «врожденную, но опциональную тактику» выживания в длительном процессе эволюции человечества3. Данный подход позволяет расширить методологические рамки - ведь насилие, агрессия могут вполне носить оборонительный смысл.
В рамках данного исследования мы склонны солидаризироваться с точкой зрения Т. Гоббса, поскольку история не дает никаких оснований усомниться в постоянстве тенденций конфликтности, противостояния, переходящих зачастую на военное поприще. Реализация силовых ресурсов - явление, биологически предопределенное именно мужской сущностью. Исследования архетипических основ человеческой культуры (К-Г. Юнг, Дж. Кэмпбелл) убедительно показывают, что силовая составляющая есть обязательный атрибут героического мужского образа. Правда, Дж. Кэмпбелл, помимо устойчивости установки о том, что война в разных формах «дело не только неизбежное и благое, но также совершенно обычное», констатирует наличие и противоположной позиции, а именно идеала прекращения войн и утверждения вечного мира. Однако неизбежным следствием этого второго стремления является «отрицание самой жизни, ведь борьба и страдания, как известно, - неразрывные черты земного существования»4.
Практики, сопряженные с применением насилия, как правило, предполагают наличие психологической составляющей - бойцовского духа, который мы понимаем как настрой к достижению цели прежде всего с позиции силы и прямого доминирования. Следует сделать серьезную оговорку по поводу того, что главным условием бойцовского духа является контекст сопоставимого ему противодействия. Или, по выражению М. ван Кревельда, когда «требуется неограниченная отдача всех способностей человека, нацеленная против оппонента, который потенциально так же силен, как и сам человек»5. Этика борьбы, начиная с древнейших времен, предполагала реальное соперничество, когда обоюдный риск весьма велик6. Такая трактовка бойцовского духа сближает его с нашим пониманием мужественности.
Современный автор Н. Коупленд определяет боевой дух как реакцию человека на страх, что нам представляется явно суженным. Другой тезис Н. Коупленда о том, что боевой дух принимает различные формы в зависимости от национального склада, объясняет лишь отдельный аспект реальности7. С нашей точки зрения, отнюдь не меньшую, чем национальные особенности, роль в структурировании форм боевого духа играет психологический склад конкретных людей.
1 Платон. Государство // Платон. Собрание сочинений: в 4 т. М., 1994. Т. 3.
2 Мужество нас покидает? Ученый о том, как меняются типичные мужские качества...
3 Gat А. War in Human Civilization. Oxford, 2007. P. 5.
4 Кэмпбелл Дж. Мифы для жизни. СПб., 2019. С. 284.
5 Кревельд М. Трансформация войны. М., 2005.
6 Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. М., 1987. 528 c.
7 Коупленд Н. Психология и солдат. 2-е изд. М., 1991. 96 с.
Собственно, боевой дух предполагает архетипическую основу (К-Г. Юнг, Дж. Кэмпбелл), олицетворяя стихийные иррациональные стороны человеческой природы, имеющие постоянную внутреннюю «прописку». Это в метафорической форме выразил философ-фронтовик Э. Юнгер: «В борьбе, на войне, которая разрывает все договоренности человека как сшитые лохмотья нищего, зверь как таинственное чудовище поднимается с глубины души... все мысли и все поступки возвращаются к одной формуле, чувства тоже должны приспособиться к страшной простоте цели, к уничтожению противника. .Внешняя форма не играет тут никакой роли»1.
Е. Беляева выдвигает весьма смелую гипотезу, согласно которой, универсальный характер насилия нашел разнообразное и обширное культурное отражение с долгосрочными последствиями: «Не являясь единственным источником нравственного развития человечества, воинский этос оказал влияние на многие нравственные образцы» (Беляева, 2008: 36). Именно из воинской культуры вышли такие распространенные понятия как «дружба», «соратник», «честь» и т. д. Воинские добродетели сохранились в некоторых современных нравственных системах, несмотря на разрушительность эпохи модерна для традиционной культуры, в том числе, воинского (рыцарского) этоса. Схожие позиции ранее демонстрировала польская исследовательница М. Ос-совская, писавшая о существовании своеобразной этики борьбы, подверженной исторической динамике2. Мы намерены солидаризироваться с подобным неполиткорректным видением, поскольку данная точка зрения имеет основательную доказательную базу. В то же время никуда не исчезает и тренд всеобщего миролюбия, венцом которого может служить идея всечеловеческого братства. По всей видимости, в данной амбивалентности проявляется двойственность и противоречивость человеческой сущности в разнообразных масштабах: от индивидуального до глобального.
Прежде чем перейти к рассмотрению исторических факторов выхолащивания мужественности, следует отметить их тесную взаимную обусловленность, при том, что они имеют каждый собственный онтологический уклон.
Итак, значение первого фактора несет прежде всего идеологический смысл. Стержневую основу здесь составляет «закон техно-гуманитарного баланса», согласно которому, технологическое развитие производственной и военной сфер параллельно требует все более совершенных средств культурной регуляции. Другими словами, если общество располагает мощным и страшным оружием, ему необходимы средства сдерживания применения этого оружия в первую очередь из соображений самосохранения. Подобные способы находятся прежде всего в культурных формах3. Описание данного фактора с синергетических позиций предложено А. Назаретя-ном. Опираясь на его выкладки, мы позволим себе высказать и собственные соображения.
А. Назаретян исходит из необходимости любой системы поддерживать баланс внешней и внутренней устойчивости посредством соответствующих реакций на те или иные вызовы экзогенного или эндогенного характера. По ходу исторического процесса средства войны в целом совершенствовались, но параллельно с этим развивались культурные и психологические методы обуздания этого оружия, «после чего оно из опасного дикого хищника превращается в послушного и полезного охранника». Именно в этом и заключается путь к сохранению цивилизации4.
Суть закона технико-гуманитарного баланса перекликается с природными принципами, фактически являясь их «человеческим отражением». Согласно правилу этологического баланса, чем сильнее от природы субъект, тем более ему присущи инстинкты торможения. Например, если олени в боях за самку толкают друг друга рогами, не пуская в ход свои страшные копыта, то этого нельзя сказать о безобидных с виду мышах или общечеловеческом символе мира - голубе, способном медленно и страшно добивать более слабого противника. «У мыши или голубя нет оружия, позволяющего легко нанести смертельную травму, а потому для сохранения вида им не нужно сочувствие и инстинктивное торможение агрессии»5. Очень похожие процессы можно наблюдать на разных этапах социализации. В младших классах драк между школьниками неизмеримо больше, чем в старших, при том, что в последнем случае физические возможности многократно выше. Вряд ли тут следует говорить о снижении конфликтогенности, скорее формы противостояния теперь становятся более окультуренными, «цивилизованными», без участия кулачного права.
Если обратить внимание на исторический процесс, то неотъемлемой чертой политогенеза является возрастающая активность людей, то есть с развитием политических систем множится число войн, набегов и т. п. Ранние государства, обеспечив относительное внутреннее единство,
1 Юнгер Э. Борьба как внутреннее переживание. 2012.
2 Оссовская М. Указ. соч.
3 Назаретян А.П. Антропология насилия и культура самоорганизации: Очерки по эволюционно-истори-ческой психологии. М., 2007. 256 с.
4 Там же. С. 247.
5 Там же. С. 41.
были обычно весьма агрессивны в отношении окружающего мира. Именно тогда появляется оружие, предназначенное исключительно для убийства себе подобных, тогда как до этого орудия были многофункциональны, используясь как для войны, так и для охоты. Войны первобытных племен и древних цивилизаций сопровождались массовым убийством пленников, что порождало в свою очередь ответную жестокость. Древние египетские, ассирийские, вавилонские тексты, возвещающие о военных победах и их последствиях безо всякого преувеличения «кровожадны». Однако с появлением железного оружия войны стали не привилегией одной лишь аристократической знати, но куда более массовыми, частыми и кровопролитными, что стало угрожать дальнейшему развитию человечества. Это поставило перед культурой необходимость поиска радикального ответа на вызов эволюции.
Выход был найден посредством морального переворота «осевого времени» (середина I тыс. до н. э.), когда в течение второй трети первого тысячелетия до новой эры, и причем в разных человеческих обществах, появляется ряд учений (зороастризм, буддизм, конфуцианство), имеющих много содержательных сходств в плане морали и этики. В результате к силовым методам завоевания и удержания власти добавились также несиловые способы (убеждение). Естественно, нельзя сказать о полном исчезновении жестокости, но последняя, по месткому выражению А. Назаретяна, стала более «застенчивой» и сопровождалась идеологическим оправданием, что само по себе выступало сдерживающим фактором1. Для нападения на другой народ потребовались предлоги, кроме того, в ходе победоносных военных кампаний живая сила противника, как правило, уже не уничтожалась, но забиралась в плен. Греки и римляне на базе многочисленных военнопленных образовали целую хозяйственную систему, названную К. Марксом рабовладельческим способом производства.
В средневековый период происходит некоторый откат в сторону жестокости, что вполне вписывается в данную логику - безраздельное доминирование холодного оружия и в целом превосходство средств защиты над средствами нападения сделали войны относительно малокровопролитными. Кроме того, эпидемии и неурожаи несли обычно куда более серьезную угрозу численности населения, чем войны. Однако «осень средневековья» (XV-XVII вв.) ознаменовала принципиальные сдвиги, заставившие решительно подключаться средства культурного сдерживания. Во-первых, военное дело стало куда более массовым, а не только аристократическим поприщем; во-вторых, государственная централизация стимулировала и внешние политические амбиции, в-третьих, экономическое развитие, выражающееся в растущем богатстве городов, стимулировало жажду быстрой наживы у разного рода авантюристов и искателей приключений -неслучайно «осень средневековья» ознаменовалась грандиозным всплеском наемничества как военного предпринимательства.
Неким апофеозом данных процессов стала Тридцатилетняя война, вовлекшая большинство европейских государств. Театром военных действий оказались германские земли, население которых в ходе упомянутой войны сократилось на три четверти, что не могло не поставить жесткого вопроса выживания человечества. Уже в ходе этой войны появилось во многом переломное сочинение голландца Г. Гроция «О праве войны и мира» (1625 г.), где впервые выдвигались принципы международных отношений, основанных на этике. Г. Гроций отвергал распространенную установку, что война - естественная обязанность воинов, а мирные времена представляют собой лишь перерывы в боевых действиях. Напротив, война есть нарушение цивилизованных норм, мирной жизни, и потому задачей войны должен быть скорейший мир - спокойствие, навязанное не силой оружия, а взвешенными взаимными интересами»2. Заключенный в 1648 году Вестфальский мир был значительно больше, чем просто мир. Им определялись правила новой системы международных отношений, нацеленной на сокращение военных конфликтов, вводился принцип государственного суверенитета. Изменение общественного мировоззрения в сторону большего миролюбия происходило с опорой на философию Просвещения, отрицающую целесообразность войны и настаивающую на поисках компромисса.
По ходу набирающего силу индустриального капитализма появляется оружие массового поражения, что побуждает к созданию международных институтов (Лига Наций, ООН) и общечеловеческих доктрин правового (система коллективной безопасности 1930-х гг.), а также идеологического (общечеловеческие ценности, «всеобщее разоружение») характера. Таким образом, насилие все больше начинает расцениваться как пережиток варварства - силовые методы устарели, необходимы другие способы. Как отмечает А. Назаретян, адекватные задачи для современного гуманиста - это атеистическое воспитание, разрушение конфронтационных стереотипов
1 Назаретян А.П. Указ. соч. С. 158.
2 Цит. по: Кэмпбелл Дж. Мифы для жизни. СПб., 2019. С. 287.
и макрогрупповых идентификаций («они - мы»). Становящиеся все более изощренными, чреватые глобальными угрозами и широко доступные технологии должны своевременно компенсироваться качеством гуманитарного мышления1. Все это стимулировало сдвиги в ценностных предпочтениях. Например, капитулирующие посредством побега современные политики зачастую оцениваются не столько в терминах «позорно бежавших», сколько с позиции «не допустивших кровопролития».
Отсюда в ходе установления техно-гуманитарного баланса, имеющего прежде всего идеологическое обоснование на глобальном уровне, получает подкрепление упомянутая выше «миролюбивая» тенденция.
Второй фактор обозначим как технологический, так как в его основе лежит общая эволюция военного дела. Военная среда предполагает одним из важнейших своих ресурсов силовые варианты мужественности. Изначально средства войны представляли собой сочетание холодного оружия непосредственного контакта (тяжелое копьё, меч, топор, булава), а также поражающего на расстоянии метательного оружия (дротик, бумеранг, лук, арбалет, камнеметные машины). Уже на ранних этапах политогенеза складываются культурно-этические формы, определяющие рамки военного противостояния, нередко предопределяющие итоговый результат. Сюда можно отнести презрение германских и кельтских народов к метательному и оборонительному вооружению. Весьма популярной была идея «честной схватки», которую часто реализовывали в ущерб эффективности. Например, отказ из «рыцарских соображений» от стратегии «выжженной земли» не позволил персидской империи Ахеменидов отразить македонское нашествие, что привело к ее гибели.
Одним из первых официальных кодексов борьбы являлись широко известные «Законы Ману», разработанные в Древней Индии примерно в III в. до н. э. и имеющие воспитательное значение. В разделах, предназначенных для воинов-кшатриев, имелись правила, по которым не полагалось убивать лежачего, просящего пощады, спящего, не надевшего доспехи, безоружного и т. д., а также «поражать врагов вероломным оружием». Общий же смысл заключался в утверждении постулата взаимности - нападать можно на того, кто отвечает нам тем же2.
По ходу исторического процесса в данной сфере последовательно происходили военные революции, существенным образом меняющие принципы войны, отражаясь на психологической стороне. Соображения эффективности выходили на первый план, отбрасывая этические моменты, если те вступали с ними в противоречия. Первая революция - организационная - привела к появлению постоянной армии, вытеснившей ополченческую, дружинную формы. При этом во втором случае в приоритете явно были именно личностная мужественность и мастерство как главные ресурсы достижения победного результата, а вот в условиях организации (фаланга, легион) ставка делалась на четкую структурную спаянность и согласованность в действиях, что всегда позволяло одерживать верх над индивидуальным мастерством. Кроме того, для успешных действий в структурной организации требовалась в первую очередь не столько личная мужественность, сколько четкое следование приказам. Последнее обстоятельство, кроме того, намного повышало шансы выжить в бою. Все это давало возможность существенно расширять отбор для службы в структурной организации, более того, для нее куда больше годились типичные человеческие индивиды, чем записные герои-индивидуалисты. Неслучайно блистающих индивидуальным мастерством и мужеством гладиаторов в целом отвергала структура римского легиона. Тем самым уместно сделать вывод о том, что организационная революция в военном деле уже в некотором роде предполагала дозированный характер мужественности, ее целерациональный характер.
Вторая революция - огневая - растянулась от позднего средневековья до начала XIX в., являясь не только отражением набирающего ход технического прогресса, но и очередного витка политогенеза - политическая централизация выступает едва ли не основным условием проведения огневой революции. Перевооружение армии с холодного оружия на огнестрельное, а также ее переструктурирование в соответствии с новыми принципами не могло состояться без масштабного военного производства, институтов кадровой подготовки, с чем могла справиться только централизованная государственная система. За это время сочетание «огня» и «удара» последовательно изменялось в пользу приоритета «огня»3. Уловив эту тенденцию, писатель и участник войн 2-й половины XVI в. Фрёнсбергер не без горечи констатировал: «.не понадобится больше ни настоящего человека, ни храбрости, раз всевозможная хитрость, обман, предательство вместе с этими омерзительными орудиями получили такой перевес, что ни умение фехтовать, бороться, драться, ни оружие, ни вооружение, ни сила, ни искусство, ни храбрость уже ничего не могут, ничего не значат. Ибо часто случается, что храбрый герой бывает убит из пушки
1 Назаретян А.П. Указ. соч. С. 237.
2 Оссовская М. Указ. соч. С. 491-492.
3 Пенской В.В. Великая огнестрельная революция. М., 2010. 448 с.
никуда не годным, отовсюду выгнанным малым, который не посмел бы в другое время с ним заговорить или даже взглянуть на него...»1.
Общий итог огневой революции заключался не только в том, что на первый план прочно вышли количественно большие постоянные (регулярные) армии, находившиеся целиком и полностью на содержании государства. Исход боя теперь определяло не рукопашное мастерство индивидуально сильных бойцов, но слаженные коллективные действия пехотинцев и кавалеристов, вооруженных огнестрельным оружием и поддерживаемых мощной артиллерией. «Армия-машина, армия, организованная по принципу мануфактуры, пришла на смену прежнему войску, которое можно уподобить мастерской средневекового ремесленника»2. Однако весь этот расклад не может не отражаться на той самой сформировавшейся с древнейших времен этике борьбы. Уже в XIV в. хронист Ж. Фруассар сетовал о том, что основные битвы столетней войны велись не по рыцарским правилам.
Третья революция - «война машин и моторов» последовала в начале ХХ в., выдвинув на первый план технический фактор, в дальнейшем резко усилившийся. Однако за последнее столетие сменилось не менее трех поколений войн. Как пишет В. Пенской, «на наших глазах происходит очередная военная революция, в корне меняющая существовавшие до сих пор представления о войне»3. Современные средства войны предполагают наличие высокоточного ракетного оружия различной дальности поражения, опирающегося на наукоемкие технологии и информационные системы. Его массированное применение по объектам экономики, военным объектам противника парализует государственную жизнедеятельность, вызывая экономическую катастрофу. Отсюда, как пишет М. Оссовская, при технических средствах тотальной войны Законы Ману совершенно теряют свой смысл4. Если в традиционном обществе этика борьбы имела четкую групповую «прописку», то в условиях «текучего» современного общества, положение поменялось.
Как указывает Э. Геллнер, обратной стороной функциональной дифференциации современного общества является то обстоятельство, что сами занятия стали гораздо более однородными и разные виды работ зачастую проникнуты единым духом и осуществляются в той же манере. Данная тенденция затронула и военную область. Как пишет тот же автор, «профессия военного в каком-то смысле стоит в одном ряду со всеми другими профессиями. Она не рождает никакой особой касты и в принципе мало чем отличается, например, от профессии фермера. В нее можно свободно вступить и можно покинуть ее без каких-либо специальных ограничений, выбрав себе другое поприще»5.
Ясно, что по ходу военных революций трансформировались воинское мышление и воинский дух, поскольку принципиально менялся характер военных столкновений. Так, непосредственный контакт войн первого поколения вызывал более живое участие, принимающее полярные формы как крайней жестокости, так и реального благородства. Подобные практики находили оценочное обоснование в воинских кодексах, теряющих свое значение в современных условиях. Последние фактически перечеркивают личный контакт на поле боя, а для более технически оснащенной стороны минимизируют фактор опасности. Это закономерно деформирует бойцовский дух, снижая степень востребованности ресурса мужественности.
Третий фактор заслуживает обозначения как духовно-культурный. Он предполагает динамику вариантов балансировки бойцовского и торгового духов, по своей сути оппозиционных друг другу. Сопоставлять эти два феномена пытался В. Зомбарт в своей небольшой работе «Торгаши и герои» (1915 г.), носящей пропагандистский смысл, вполне понятный в разгар Первой мировой войны6. Этот автор тем не менее точно зафиксировал историческую борьбу с переменным успехом торгашеского и героического мировоззрений. Не отождествляя полностью героический и бойцовский дух, мы все же считаем возможным констатировать их довольно близкое родство.
В первой половине статьи мы стремились доказать наличие постоянной более или менее явной или скрытой бойцовско-силовой составляющей человеческой натуры, что зачастую является одним из ведущих иррациональных оснований противодействий и конфликтов. Фактически то же самое можно предполагать в отношении торгового духа, социальным воплощением которого является буржуа. Коньком известных либеральных философов Ф. Хайека и К. Поппера является утверждение об универсальности обменных отношений, которые представляют собой оптимальное средство для выработки взаимовыгодных договоренностей. Именно эта среда ближе
1 Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. Т. IV. СПб., 2001. С. 29.
2 Пенской В.В. Указ. соч. С. 11.
3 Там же. С. 24.
4 Оссовская М. Указ. соч. С. 501.
5 Геллнер Э. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники. М., 2004. С. 90-91.
6 Зомбарт В. Торгаши и герои. Раздумья патриота. СПб., 2005. С. 8-104.
всего подводит к тому, чтобы «обуздывать инстинкты» и руководствоваться рациональным здравым смыслом1.
Торговый дух ориентирован на обменно-потребительское отношение к действительности, опираясь на рационализаторскую сторону людской натуры, ведущей к стабильности и устойчивости. В. Зомбарт констатирует в основе торгового духа прагматично-потребительское отношение к жизни, а также взгляд на всю земную действительность как на своего рода совокупность торговых сделок, где преследуется наибольшая выгода2. Наш современник А. де Бенуа отмечает стремление максимально изгнать иррациональные моменты из социальной жизни, в чем ему видится основная причина попыток либералов поставить право выше политики. Последняя «с либеральной точки зрения, воспринимается как потенциально опасная, так как она создает возможности для осуществления власти, имеющей "иррациональную" природу»3. В рамках подобной логики вполне естественно исключается бойцовская компонента, весьма подверженная стихийности и непредсказуемости. Потому-то, как заключает Ю. Эвола, излюбленными методами буржуа становятся переговоры, соглашения, договоренности4.
Носителями и реализаторами торгового и бойцовского духа могут выступать субъекты различных масштабов - от государств до отдельных индивидов и даже представителей животного мира - ведь неслучайно возникла популярная метафора поведения «льва» и «лиса» (Н. Макиавелли, В. Парето). Большинство авторов (либеральных и нелиберальных) обоснованно склонны утверждать непримиримый антагонизм названных мировоззренческих трендов, однако в реальности не все так просто. Торговый дух и бойцовский дух не всегда являются непримиримыми оппонентами, но временами конструктивно и плодотворно взаимодействуют на уровне как группового, так и индивидуального поведения. Например, викинги раннего средневековья обычно успешно выступали как на военном, так и на торговом поприще.
В различные эпохи соотношения торгового и бойцовского духов менялись под воздействием во многом объективных обстоятельств. Так, в античную эпоху имел место их более или менее равновесный баланс. Даже в период расцвета Римской империи при расширении экономических и торговых связей растущему значению торгового духа был положен предел комплексом обстоятельств: медленным техническим развитием; постоянством внешних угроз, предполагающих наличие мощной армии, содержание которой концентрировало основную часть прибавочного продукта. В раннесредневековый период с падением римской государственной системы и нарушением социально-экономических связей наступило преобладание бойцовского духа и очень показательно, что ранее средневековье именуется эпохой «господства топора и булавы». Торговый дух, разумеется, не исчез, однако практики его реализации и процветания были очень сильно зависимы от бойцовского. Последний обычно выступал в качестве основного условия первого. Положение закономерно меняется по ходу укрепления и централизации государственной власти, которая выступает залогом успешного развития экономических и торговых связей хотя бы на уровне отдельных стран, а также обуздания воинских амбиций негосударственных субъектов. Мы полагаем, что в позднее средневековье вновь устанавливается равновесный баланс торгового и воинского духов. Однако в Новое время торговый дух начинает неуклонно вырываться вперед в силу ряда факторов экономического, технического, политического и культурного плана, анализ которых имеет обширную литературу. До настоящего момента превалирование рационально-обменной составляющей в социальных отношениях не представляется возможным оспаривать, на что указывает целая научная школа социологии - «теория обмена» Дж. Хоманса, П. Блау. Тем не менее даже здесь уместно выделить различные периоды, которые имеют отношение к нашему предмету исследования.
В. Зомбарт в своем фундаментальном труде «Буржуа» показывает, что поведение капиталистов менялось с течением времени, предвосхищая видение, предложенное нашим современником Э. Гидденсом в виде теории структурации. Если в эпоху раннего капитализма предприниматель делает капитализм, то в эпоху высокоразвитого капитализма уже капитализм делает предпринимателя5. Суть того или иного исторического отрезка не могла не отражаться на носителях торгового духа. Так, период «первоначального накопления капитала» сам по себе предполагал постоянное погружение в рискованную среду. Соответственно, предприниматели того времени зачастую представляли собой решительных, смелых людей авантюристического склада,
1 Хайек Ф. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. М., 1992.
2 Зомбарт В. Торгаши и герои. Раздумья патриота. СПб., 2005. С. 15.
3 Бенуа А. де Против либерализма. СПб., 2009. С. 35.
4 Эвола Ю. «Рабочий» в творчестве Эрнста Юнгера. СПб., 2005. С. 23-24.
5 Зомбарт В. Буржуа. Этюды по истории духовного развития современного экономического человека. М., 2004. С. 192.
готовых на предприятия с сомнительным результатом. Ж. Сорель видел в таких «капитанах индустрии» источник общественного прогресса, отождествляя капиталиста эпохи первоначального накопления с воином - «вы встретите неукротимую энергию, смелость, основывающуюся на верной оценке своих сил, холодный расчет, - все качества, присущие великим полководцам и великим капиталистам»1.
С течением времени ситуация менялась. Высокий личный риск, присущий конкурентной среде, заставлял предпринимателей искать возможности обуздания конкуренции, сделать ее более контролируемой, естественно, с позиций своих интересов (человеческий фактор). С другой стороны, развитие техники и технологии требовало крупных вложений капитала, что оказывалось под силу только крупным хозяйственным организациям (технологический фактор). Концентрация капиталистических производств привела к доминированию новой формы - организованного капитализма. Фигура предпринимателя эпохи организованного капитализма представляет собой уже не сочетание духа торговца и воина, но безраздельное доминирование первого, с его рационально-прагматическим отношением к миру, прежде всего, с точки зрения обменного курса. В самом начале XX в. Ж. Сорель с сожалением сетовал, что современная ему буржуазия и близко не напоминает отважных «капитанов индустрии» первоначального накопления. Впрочем, и представители рабочего класса тоже далеки от героических образцов, представляя собой обычных демагогов, ни к чему, кроме как к переговорам, не способных. Другими словами, если вспомнить метафору «льва» и «лисы», с обоих сторон выступают вовсе не жесткие и прямые львы, но не особо смелые и даже не очень умные лисы, чувствующие себя тем увереннее, чем трусливее ведет себя противоположная сторона. Поэтому-то Ж. Сорель и всей душой желает толики здорового насилия, которое не только не повредит европейскому обществу, но и существенно оздоровит его2.
Вытеснение элементов бойцовского духа торговым прекрасно показано в романах XIX-XX вв., написанных в жанре социального реализма (О. Бальзак, Э. Золя, Т. Драйзер и др.). Победа торгового духа распространяется далеко за пределы собственно социально-экономических отношений, отражаясь в том числе и в сфере политики. Философ XVIII в. А. Фергюсон констатировал, что в его время война и коммерция не так уж далеко отстоят друг от друга, что «порой мощные армии приводятся в движение из-за конторки, и... принца, дворянина, государственного деятеля нередко можно уподобить купцу».
Торговый дух, как и бойцовский, имеет претензии на этическую форму, что вынесено на первый план в классической работе М. Вебера. Вышеупомянутая М. Оссовская проводит сравнение рыцарских и буржуазных добродетелей, однозначно симпатизируя первым3. Но в условиях современности одной из немногих сфер, где поддерживается именно такое отношение, выступает художественная культура. Б. Кагарлицкий замечает, что на капиталистическом Западе непоколебима установка о том, что мещане не могут быть предметом поэзии. Даже в периоды буржуазных революций публично никто не восхвалял рыночные законы. Брокеры и лавочники всегда антиэстетичны для массового сознания, чего не скажешь о власти. «Лондон буквально набит статуями генералов, выигравших какую-нибудь маленькую войну с малоизвестным африканским племенем. Но ни одного памятника не поставлено героям биржевых спекуляций»4.
Эволюция рационально-прагматического отношения к жизни, усиливающееся подчиненное положение бойцовского духа в современных условиях постиндустриализма и постмодерна привели к появлению и массовому распространению гедонистического духа, коньком которого выступает не столько рациональный расчет, сколько безудержное потребление. Рассмотрение этого феномена и его последствий будет выступать темой иной работы.
Четвертый фактор следует охарактеризовать как институциональный, он заключается в развитии государства как регулирующего насилие учреждения. Мы вынесли его в качестве последнего исторического источника выхолащивания мужественности, поскольку государство, обладая главной социально-политической субъектностью, во многом играет обобщающую роль в отношении вышерассмотренных факторов.
Показательно, что фактически все разнообразные трактовки государства, весьма жестко оппонирующие друг другу, тем не менее видят в государстве именно силовой субъект. Характеризуя определенную стадию политогененза, государство тем не менее изначально находилось с обществом в сложных противоречивых отношениях, которые вполне осмысляются в диалектических категориях - «тезис-антитезис». Не вдаваясь особенно глубоко в их причины и суть, отметим, что универсальной чертой государственных структур является их самодостаточный и само-
1 Сорель Ж. Размышления о насилии. М., 2011. С. 24.
2 Там же. С. 26-27.
3 Оссовская М. Указ. соч.
4 Кагарлицкий Б. Ю. Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали. Екатеринбург, 2005. 576 с.
довлеющий смысл. Весьма точным является тезис А. де Токвиля о присущем любому государству особом властном инстинкте1. С этих позиций становится понятным стремление официальной власти ни в коем случае не упускать из виду основные общественные процессы, при необходимости ставя их под жесткий контроль. Главным инструментом подобного тренда становится правовая система, функциональной сущностью которой выступает предельная рационализация.
Силовую составляющую тех или иных социальных проблем государство никак не может обойти собственным вниманием, что вполне объяснимо. Популярное утверждение М. Вебера о том, что сущность любого государства - это претензия «на монополию законного применения физической силы внутри определенной территории», в связи с чем его рассматривают как «единственный источник правомерного применения насилия»2 адекватно отражает современную ситуацию. Однако так было далеко не всегда. В исторических процессах развития государства различают формы раннего, развитого и зрелого государства3, характеризующиеся разным наполнением политической субъектности.
Раннее государство еще не полностью структурно подогнано под конкретное общество и имеет обычно «недостроенный» характер. На данной стадии высшая власть только стремится более или менее охватить общественные процессы, вырабатывая соответствующую внутреннюю и внешнюю политику. Административно-правовые аспекты находятся в зачаточном состоянии, упускаются из виду многие общественные явления. Силовые ресурсы общества зачастую носят рассеянный характер, что особенно было присуще эпохе раннего средневековья, охарактеризованной как мрачные века «топора и булавы». Внешняя военная угроза выступала, пожалуй, главным вызовом, поскольку нападения могли происходить одновременно из разных источников, на что крайне сложно было реагировать официальной власти при имеющихся технологических возможностях. Наделение силовыми полномочиями местных властителей (система феодализма) являлось наиболее простым и едва ли не единственно возможным выходом из положения.
Однако подобное положение дел инициировало для утверждающейся государственной системы никак не устраивающие ее моменты. Прежде всего, не могла не бросаться в глаза именно бесконтрольность силовых ресурсов, коррелирующая с недостроенностью государственных структур. Во-первых, феодальная вольница мало способствовала внутренней стабильности, формированию тех же экономических и рыночных связей, а внутренние войны серьезно сокращали бойцовские кадры. Во-вторых, государству зачастую угрожали процессы властной централизации отдельных магнатов. Но и в тех случаях, когда почувствовавшие силу феодалы искали реализацию собственных претензий вовне, это несло больше деструктивных последствий. Первый и Четвертый Крестовые походы, организованные не государями, а именно крупными землевладельцами, лишили ряд европейских стран значительных воинских контингентов, тогда как завоевание герцогом Гийомом Бастардом Английского королевства в 1066 г. заложило основу длившегося несколько веков англо-французского конфликта.
На следующей стадии развитого государства имеет место уже централизованная система, более способная отслеживать и брать под контроль процессы на местах и повсюду. Здесь государственный аппарат и общество оказываются уже более или менее подогнанными друг к другу. Под основные социальные и экономические отношения подводится правовая база, вместо полунезависимых землевладельцев-феодалов приходит единое административно-территориальное деление, центрально замыкающееся через наместников, формируется система налогообложения, а социальные лифты упорядочиваются. На смену феодальным дружинам приходит постоянная (регулярная) армия, разделенная на рода войск. Как показала историческая практика, успешное проведение огневой революции, о которой выше шла речь, была по силам только централизованному государству, которое могло сконцентрировать усилия и ресурсы, необходимые для решения этой задачи. Едва ли не решающее значение здесь имел экономический базис - производство прибавочного продукта, необходимого для содержания армии и растущего бюрократического аппарата, что не обходилось без внутреннего торгового рынка, обеспечивающегося уже государством.
Таким образом, государство в ходе своей исторической эволюции занимало довольно гибкую позицию в отношении торгового и бойцовского духа. Причины пристального внимания к торговому духу для государственной машины заключались, главным образом, в том, что развитие экономических и торговых связей функционально связывает общественный организм, делает его более консолидированным, единым. Расширение товарно-денежных отношений позволяло собрать больше налогов, чтобы содержать растущий административный аппарат. Финансовые средства требовались для обеспечения и организации силовых ресурсов (военные революции).
1 Токвиль А. Старый порядок и революция. СПб., 2008. С. 61.
2 Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 111.
3 Гринин Л.Е. Государство и исторический процесс. Эволюция государственности: от раннего государства к зрелому. М., 2007. 368 с.
Наконец, еще одно, усиливающееся со временем обстоятельство - заинтересованность правящего класса в стабильности и предсказуемости, что весьма сближает его с торговым духом, побуждая к избеганию незапланированных и малопрогнозируемых ситуаций. Последние могли возникнуть зачастую при ведущем участии бойцовского духа, в тех случаях, когда он был недостаточно контролируем.
Вестфальская система 1648 г. на международном уровне утвердила основным политическим актором именно государство, что окончательно закрепляло суверенитет последнего, фактически утверждая его безраздельную политико-правовую субъектность в плане внутренних дел. Итогом стала легализация применения насилия - население стало четко делиться на группы, которым приписывалось право применения силы, а также тех, кому это было строго запрещено. Теоретически подытожил подобное положение дел военный теоретик К. фон Клаузевиц, заявив, что организованное насилие может быть названо «войной» только в том случае, когда оно ведется государством, во имя государства и против государства1. Аналогичный постулат содержится и в кантовском «Проекте вечного мира». При этом в ходе войн между государствами репрессии в отношении оказывающего сопротивление мирного населения имели вполне законный смысл, интерпретируясь как «умиротворение мятежей». Жесткое разграничение между вооруженными силами и гражданским населением должно было соблюдаться любой ценой, иначе Европа рискует вновь вернуться во времена Тридцатилетней войны со всем ее варварством2.
В подобную логику вполне вписывается пресловутый запрет дуэлей, который обычно связывается с именем государственного деятеля первой половины XVII в. А-Ж. Ришелье. Этот шаг работал на разрушение этоса дворянина, где основой выступал кодекс чести, часто предписывающий «кровавые» способы его поддержания. Показательно, что основной идеологической мотивировкой запрета на дуэли являлся тезис о том, что дворяне могут проливать кровь только на государственной службе.
Надо признать, что государство пыталось предоставить юридическую альтернативу силовым вариантам решения возникающих индивидуальных конфликтов. Собственно, уже в античную эпоху на захваченных римлянами территориях нормы римского права приходили в противоречия с традициями кельтских и германских народов. Индустриальная эпоха дала мощный дополнительный толчок развитию правовой сферы во многом в связи с интенсификацией производственных и обменных отношений. С. Меннел пишет, как в США середины XIX в. бросалась в глаза культурная разница между промышленным Севером и отсталым рабовладельческим аграрным Югом. На традиционном Юге был распространен тип «человека чести», решающего возникающие противоречия на дуэли, тогда как на Севере доминировал тип «человека достоинства», предпочитающего уладить спор в суде, не рискуя на дуэли. Как заключает С. Меннел, формирующаяся у многих людей склонность к сутяжничеству с использованием юридического аппарата государства есть «не только и не столько результат культурно обусловленных индивидуальных предпочтений, сколько свидетельство степени внутреннего умиротворения и эффективности государственной монополии на легитимное применение насилия на данной территории» (Меннел, 2008: 65).
Современная государственная власть приобретает дополнительную заинтересованность в регулировании общественных процессов в силу банальной несменяемости высшей власти, пополнения ее рядов из одних и тех же элитных групп. Это обусловлено во многом возросшими информационными и технологическими возможностями государственных структур, вплоть до формирования последними определенной части публичной сферы (в понимании Ю. Хабермаса). В отношении процессов, связанных с насилием, официальная власть действует не только правовыми, но и идеологическими методами, объявляя нежелательные для себя проявления «экстремистскими». Тем не менее в этом плане власти удается не все и немало случаев, когда радикалы или «экстремисты» в официальном понимании оказываются вполне легитимными в глазах общественного мнения. Более того, образы подобных личностей в массовом сознании как нельзя лучше отражают имеющиеся модели маскулинности (Здравомыслова, Темкина, 2000).
Таким образом, по мере развития государственной системы она накладывает на общество дополнительные контролирующие механизмы, одновременно заключая во все более жесткие, главным образом административно-правовые рамки, варианты использования и реализации силовых ресурсов и связанных с ними психологических феноменов, в том числе и мужественности.
Подводя итоги, нам придется затронуть противоположные оценки сложившейся ситуации. Мы старались показать, что исторические процессы содержат ряд факторов, комплексное воздействие которых приводит не только к снижению востребованности бойцовского духа, но и к
1 фон Клаузевиц К. О войне. М. 2020. 370 с.
2 Кревельд М. Указ. соч.
возросшим стремлениям локализировать его, дабы не допустить его неконтролируемых проявлений. Это ведет соответственно к упадку мужественности, а в первую очередь тех ее форм, которые связаны с насилием (модели Ахилла и Гектора). По сути, реализация подобных моделей может открыто происходить в сферах спортивных боевых искусств, а также в некоторых воинских и правоохранительных подразделениях.
Если рассуждать обобщенно, то здесь мы видим с одной стороны «болезнь цивилизации», с другой - возросшие возможности контроля и регуляции общественных процессов в условиях информационного общества. Довольно расхожая точка зрения, что минимизация иррациональной составляющей в политической и экономической областях компенсируется снятием культурных барьеров - отсюда ЛГБТ, гей-парады и т. д. В собственно культурной сфере правит бал миролюбивая толерантность. Не является ли известное стремление постмодернистского общества к новому, наиболее свежему и нестандартному реакцией на дефицит традиционной иррациональности, где насилие (применение или готовность применения) играло не последнюю роль?
Сложившееся положение дел неоднозначно. Еще полвека назад М. Оссовская откровенно сетовала на тенденции выхолащивания и упадка воинского рыцарского духа1. Современная белорусская исследовательница Е. Беляева фактически бросает вызов западной политкорректно-сти, заявляя, что стремление современной этики отказаться от насилия неизбежно приводит к подрыву фундаментальных моральных пафосов: верности и чести, дружбы и бескорыстия. «Постмодерное общество не живёт пафосами воинского этоса, а симулирует их в условиях господства экономических интересов и постматериальных ценностей, несовместимых с воинским духом» (Беляева, 2008: 38).
Совершенно противоположное отношение демонстрирует западный либеральный философ Э. Геллнер. Не скрывая своего восторга по поводу прочной и необратимой победы «коммерческого общества над обществом насилия», он пишет: «Как сказал поэт, только храбрый заслужит красавицу. Но разве мы не стремимся к общественному строю, который откроет такие же возможности для пугливых и робких? ... Гражданское общество и представляет собой такой общественный строй, где свобода (и тем более женские ласки) дана даже боязливым и растерянным»2.
В этих, возможно, искренних гуманистических расуждениях имеется один существенный недостаток - вряд ли сами женщины будут стремиться расточать свои ласки пугливым и робким. Архетипическая составляющая их природы остается неизменной, по-прежнему ориентируя их на поиск сильного партнера со всеми характеристиками мужественности.
Список источников:
Алымова Е.В. Тема мужества в доклассической греческой культуре (на материале эпической поэзии) // Вестник Ленинградского государственного университета. 2014. T. 2. №3. С. 7-19.
Балакришнан Г. Роль насилия в истории // Прогнозис. 2008. №1 (13). С. 92-123.
Беляева Е.В. Воинский этос и универсалии морали // Философия и социальные науки: научный журнал. 2008. № 2. С. 34-38.
Здравомыслова Е., Темкина А. Кризис маскулинности в позднесоветском дискурсе // Новое литературное обозрение. 2000. № 3. С. 432-451.
Меннел С. История, национальный характер и американская цивилизация // Прогнозис. 2008. №3 (15). С. 59-77.
References:
Alymova, E.V. (2014) Courage in Pre-classic Greek Culture (as Presented in Epic Poetry). Pushkin Leningrad State University Journal. (2:3), 7-19. (In Russian)
Balakrishnan, G. (2008) Rol' nasiliya v istorii [The role of violence in history]. Prognozis. (1). 92-123. (In Russian)
Belyaeva, E.V. (2008) Voinskiy etos i universalii morali [Military ethos and moral universals]. Filosofiya i sotsial'nyye nauki: nauchnyy zhurnal [Philosophy and social sciences: scientific journal]. (2). 34-38. (In Russian)
Mennel, S. (2008) Istoriya, natsional'nyy kharakter i amerikanskaya tsivilizatsiya [History, national character and American civilization]. Prognozis. (3). 59-77. (In Russian)
Zdravomyslova, E., Temkina, A. (2000) Krizis maskulinnosti v pozdnesovetskom diskurse [The Crisis of Masculinity in the Late Soviet Discourse]. New Literary Observer. (3). 432-451. (In Russian)
Информация об авторах
Ю.Г. Тамбиянц - доктор философских наук, доцент, профессор кафедры социологии и культурологии, Кубанский государственный аграрный университет имени И.Т. Трубилина, Краснодар, Россия.
https://www.elibrary.ru/author_items.asp?authorid=447859.
1 Оссовская М. Указ. соч. С. 510.
2 Геллнер Э. Указ. соч. С. 91.
В.В. Шалин - доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой социологии и культурологии, Кубанский государственный аграрный университет имени И.Т. Трубилина, Краснодар, Россия.
https://www.elibrary.ru/author_items.asp?authorid=789558.
Г.А. Дулунц - аспирант кафедры социологии и культурологии, Кубанский государственный аграрный университет имени И.Т. Трубилина, Краснодар, Россия.
Information about the authors Yu.G. Tambiyants - D.Phil., Associate Professor, Professor, Sociology and Cultural Studies Department, Kuban State Agrarian University, Krasnodar, Russia. https://www.elibrary.ru/author_items.asp?authorid=447859.
V.V. Shalin - D.Phil., Professor, Head of Sociology and Cultural Studies Department, Kuban State Agrarian University, Krasnodar, Russia.
https://www.elibrary.ru/author_items.asp?authorid=789558.
G.A. Dulunts - PhD student, Sociology and Cultural Studies Department, Kuban State Agrarian University, Krasnodar, Russia.
Статья поступила в редакцию / The article was submitted 27.06.2022; Одобрена после рецензирования / Approved after reviewing 18.07.2022; Принята к публикации / Accepted for publication 06.09.2022.
