CC BY
42
Ф. И. Рожанский
ИЯз РАН, Москва / Тартуский университет
ДИФФЕРЕНЦИРОВАННОЕ МАРКИРОВАНИЕ ОБЪЕКТА В ПРИБАЛТИЙСКО-ФИНСКИХ ЯЗЫКАХ: ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ И ДЕВИАЦИИ
1. Предварительные замечания
Тот факт, что в прибалтийско-финских языках существует нетривиальная система маркирования объекта, общеизвестен. Однако понимание того, какие принципы положены в основу этой системы и как она функционирует, оказывается, прежде всего, достоянием специалистов по финно-угорским языкам. Прочие же исследователи, не работающие с прибалтийско-финскими языками, обычно имеют лишь отдаленное, а нередко и искаженное представление об этой системе \ Существуют, как минимум, три причины, приведшие к описываемой ситуации: (а) система маркирования объекта в прибалтийско-финских языках действительно уникальна и не имеет аналогов в других языках, (б) основная литература на эту тему — по крайней мере, до недавнего времени — была представлена на языках, слабо доступных широкому кругу лингвистов (как правило, на финском и эстонском), (в) различие терминологических традиций вносит несомненную путаницу в эту, и без того непростую, картину.
Данная работа преследует две цели:
— дать русскоязычному читателю представление о принципах устройства прибалтийско-финской системы маркирования объекта,
— рассмотреть некоторые, специфичные для конкретных прибалтийско-финских языков, девиации этой системы.
Структура статьи следующая: в разделе 2 описаны источники данных и методы исследования; раздел 3 посвящен описа-
1 Такой вывод мы делаем на основании собственных наблюдений: в основном это касается типологически ориентированных докладов и других работ, ссылки на которые мы приводить не будем из этических соображений.
нию базовых принципов прибалтийско-финской системы маркирования объекта и анализу некоторых терминологических вопросов; в разделе 4 рассмотрены четыре девиации в падежном оформлении: у объекта, выраженного местоимением, у объекта в виде группы числительного, в конструкциях с имперсональной формой и в конструкциях с предикацией, выраженной двумя глагольными лексемами. Выводы, касающиеся общих принципов прибалтийско-финской системы маркирования объекта, приводятся в конце раздела 3, а заключительные обобщения формулируются в разделе 5.
2. Материал и методы
Часть языкового материала получена из грамматик и других публикаций по прибалтийско-финским языкам: в этом случае источник материала эксплицитно указывается.
Данные по водскому и ижорскому языкам собраны автором в процессе собственной полевой работы в 2001-2016 годах в деревнях западной Ингерманландии (Кингисеппский район Ленинградской области). Водский представлен песоцко-лужицким и кракольским говорами западноводского диалекта, ижорский — сойкинским и нижнелужским диалектами (в последнем случае данные относятся к южным говорам). В тех случаях, когда диалектная принадлежность примера не указана, для ижорского подразумевается сойкинский диалект, а для водского — песоцко-лужицкий говор.
Ливвиковские примеры взяты из разработанной автором анкеты, которая была записана в 2012 году Петаром Кехайовым в пгт. Пряжа от носительницы тулмозерского диалекта, рожденной в 1926 году в поселке Ивкожа.
Эстонские и финские примеры получены от носителей со-
2
ответствующих литературных языков .
2 Автор пользуется случаем выразить благодарность всем коллегам, которые помогали ему в сборе и/или анализе материала, в частности, Петру Михайловичу Аркадьеву, Рихо Грюнталю, Петару Кехайову, Наталье Викторовне Кузнецовой, Пяртелю Липпусу, Мехмеду Закиро-вичу Муслимову, Тийне Нахкола, Элен Нийт, Александре Павловне Ро-дионовой, Трийн Тодеск.
Для получения данных от носителей языка в большинстве случаев использовался метод элицитации: носитель делал перевод с русского или английского языка на свой родной язык.
Поморфемный анализ приводимых примеров сделан автором статьи, а в тех немногих случаях, когда он уже был представлен в цитируемых источниках, производилась адаптация глосс под принятый в данной статье формат (список сокращений приведен после заключительного раздела). В тех случаях, когда у имен не указан падеж, подразумевается форма номинатива, а отсутствие глоссы для числа подразумевает единственное число.
3. Основные принципы маркирования объекта в прибалтийско-финских языках
Одна из функций грамматической системы языка — это различение актантов при многоместном предикате. Каждый конкретный язык использует для этого свой собственный набор средств. Это могут быть синтаксические (ср. английские предложения This man saw the criminal 'Этот человек видел преступника' vs The criminal saw this man 'Преступник видел этого человека', различающиеся порядком слов) или морфологические средства. Последние включают в себя специальные глагольные показатели3, служебные слова (например, предлоги/послелоги) и/или именные показатели (падежи). Обычно если в языке есть падежная система, то маркирование актантов оказывается одной из ее основных функций4. В некоторых языках объект может оформляться различными падежами, дистрибуция которых, как правило, семантически нагружена. В этом случае говорится о дифференцированном маркировании объекта. Чаще всего выбор осуществляется между двумя падежами. С этой точки зрения прибалтийско-финские языки отличаются от большинства языков с дифференцированным маркированием, поскольку в них выбор падежа объекта осуществляется не между двумя, а между тремя или даже
3 Как, например, в абхазском: wa-z-bawajt' 'Я вижу тебя', где -z — показатель агенса 1 лица единственного числа, а -wa — показатель аб-солютива 2 лица единственного числа мужского или неличного рода [Chirikba 2003: 41].
4 Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что языки нейтрального строя, обладающие падежной системой, почти не встречаются.
четырьмя падежами (партитив, номинатив, генитив и местоименный аккузатив). При этом функция различения актантов при многоместном предикате (distinguishability по [de Hoop, Malchukov 2008]) выполняется, но оказывается второстепенной.
Рассмотрим эту систему подробнее. В ее основе лежит два противопоставления: (1) оппозиция парциального и тотального объектов (первый выражается партитивом, второй — номинативом, генитивом или местоименным аккузативом) и (2) оппозиция различных падежных оформлений тотального объекта (то есть, номинатив vs генитив vs местоименный аккузатив). Принципы, которые определяют выбор одного из вариантов, существенно различаются для каждой из оппозиций (что не позволяет без натяжек объединить две оппозиции в одну). Выбор между парциальным vs тотальным оформлением объекта зависит от целого ряда факторов (морфологических, синтаксических и, главное, се-мантико-прагматических), которые конкурируют друг с другом. Выбор же одного из тотальных падежей более формален и определяется синтаксисом и, в меньшей степени, морфологией.
3.1. Оппозиция парциального и тотального объектов
В прибалтийско-финских языках выражение «парциально-сти» оказывается более важным, чем различение актантов при предикате. Суть этой категории можно описать следующим образом: на градуальной шкале с одной стороны располагается завершенное действие, полностью охватившее некоторый конкретный объект, а на другой — не выполненное действие, не затронувшее объект целиком. Первый полюс можно проиллюстрировать примером Я убил этого медведя (действие совершено и этот конкретный медведь совсем мертв), а второй — Не люблю я медведей (никакой конкретный объект действием не охвачен, да и действия как такового нет). Градуальность этой шкалы проистекает из того, что категория парциальности очень многопланова и связана с влиянием целого ряда факторов, которые мы привыкли видеть как отдельные категории того или иного языка. Более того, эти факторы не ортогональны: например, полнота охвата объекта связана с завершенностью действия, завершенность действия связана с временными характеристиками и т. д. Поэтому набор таких грамматико-семантических факторов, определяющих выбор парциального или тотального падежа, может быть задан по-
разному (что и наблюдается при сравнении работ различных авторов5).
Перечислим следующие факторы:
1. Аспектуальные характеристики (завершенное/совершенное действие vs действие незаконченное/невыполненное).
(1) ФИНСКИЙ [Dahl, Karlsson 1976: 34]6
а. Hän ampu-i sut-ta 3SG стрелять-PST .3SG волк-PART 'Он выстрелил в волка'.
б. Hän ampu-i sude-n 3SG стрелять-PST .3SG волк-GEN 'Он застрелил волка'.
5 Так, например, в [Tauli 1983: 45] отмечается: «Тотальный объект возникает, если в одно и то же время выражена результативность действия (результат или цель), и референт, выражаемый объектной лексемой, воспринимается как единое целое. В остальных случаях появляется парциальный объект» (ср. со схожей интерпретацией в [Kont 1967: 4]). В финской академической грамматике [Hakulinen 2004: 887] (и во многих других работах финских исследователей, см., например, [Huumo 2010: 88]) выделяются три основных фактора, определяющих появление партитивного объекта: наличие предложения, интерпретируемого как отрицательное, несовершенные видовые характеристики и неопределенное количество объекта (при этом первый из этих факторов считается наиболее существенным). [Tveite 2004: 22-35] в системе выбора парциального или тотального объекта рассматривает четыре основных взаимодействующих фактора: результативность/нерезультативность, аффирма-тивность/негативность, тотальность/парциальность, определенность/неопределенность, но при этом существенно развивает всю систему, в частности, вводя понятие «открытой vs закрытой ситуации» (open vs closed situation). В [Metslang 2014] основными факторами названы перфективный vs имперфективный вид, включенное vs невключенное количество (inclusive vs non-inclusive quantity), лексические свойства предиката, местоименность объекта, морфологическая форма предиката, а также ряд других факторов, в частности, положение объекта в референ-циальной иерархии.
6 Здесь и далее начальная буква в предложении записывается как заглавная, только если она является таковой в цитируемом источнике.
(2) ЭСТОНСКИЙ [Erelt 2009: 9]
а. Isa vii-s las-t kooli отец отводить-PST.SSG ребенок-PART школа.1ЬЬ 'Отец отводил ребенка в школу'.
б. Isa vii-s lapse kooli отец отводить-PST.BSG ребенок^ЕЫ школа.1ЬЬ 'Отец отвел ребенка в школу'.
С аспектуальными характеристиками тесно переплетена и временная семантика. Поскольку в прибалтийско-финском глаголе нет морфологически противопоставленных форм настоящего и будущего времени, именно категория парциальности становится грамматическим средством различения этих времен7, ср. (3a) и (3б).
(3) ВОДСКИЙ
а. mia л-uge-n gazetti-a 1SG читать .PRS-1SG газета-PART 'Я читаю газету'.
б. mia лuge-n gazeti
1SG читать .PRS-1SG газета^ЕЫ 'Я прочитаю газету'.
7 Кроме этого в прибалтийско-финских языках имеется следующий арсенал средств для различения настоящего и будущего времени:
(а) аналитическая конструкция для выражения несовершенного будущего времени (например, в водском: miä nejzen лuкema 'Я буду читать'),
(б) лексические средства (эстонский: ma juba tulen 'Я уже иду' vs ma tulen homme 'Я приду завтра'), (в) бытийный глагол будущего времени (лишь в некоторых языках), например, в водском: tämä leb linnez omen 'Он будет в городе завтра'.
Обращает на себя внимание аналогия с русским языком, где временные характеристики переплетены с аспектуальными и при этом фактически отсутствуют морфологические показатели, обеспечивающие оппозицию настоящего и будущего времени: у глаголов совершенного вида не существует противопоставленных форм настоящего и будущего времени (соответствующая форма считается относящейся к будущему времени: прочитаю), а у глаголов несовершенного вида противопоставление этих времен обеспечивает аналитическая конструкция с бытийным глаголом (читаю vs буду читать).
2. Наличие отрицания.
Отрицание исключает совершенное действие и тем самым требует парциального объекта. Обычно наличие отрицания считается доминирующим фактором, который требует парциального объекта независимо от других характеристик (аспектуальных, количественных и пр.)8.
(4) ВОДСКИЙ
а. miä ees-i-n siga
1SG купить-PST-lSG свинья^БЫ 'Я купил свинью'.
б. miä e-n esse-nnu sikka
lSG NEG-lSG купить-PRTACT свинья.РЛЯТ 'Я не купил свинью / не покупал свиньи'.
3. Полнота охвата объекта действием.
Тотальный объект возможен, только если объект полностью охвачен действием. Например, в (5a) подразумевается какое-то неопределенное количество воды, в то время как в (5б) имеется в виду конкретный объем воды (например, эта вода находится в стоящем на столе стакане).
(5) ВОДСКИЙ
а. jü vet-td пить.IMP.2SG вода-PART 'Попей воды!'
б. jü vesi пить.IMP.2SG вода(ЫОМ) 'Выпей воду!'
4. Референциальный статус объекта и определенность
Несложно заметить, что референциальный статус, и в частности определенность, тесно связаны с полнотой охвата объекта (см., например, об эстонском языке [Rajandi, Metslang 1979]). Так, в случае тотального объекта в примере (5б) очевидно, что имеет-
8 Впрочем, и тут наблюдаются исключения, см., например, [Аркадьев: наст. сб.], где приводятся примеры отрицания с тотальным падежом объекта в вепсском, ливском, староэстонском и карельском.
ся в виду какая-то конкретная вода, в то время как в примере (5а) с парциальным объектом возможно, что никакая конкретная вода и не имеется в виду. Аналогично в примере (6а) речь идет о каких-то абстрактных грибах с низким референциальным статусом (и/или о неопределенном количестве грибов), в то время как в (6б) подразумеваются конкретные, определенные грибы.
(6) ВОДСКИЙ
а. Штй корШ4 griboj-t
3БО собирать-РБТ.3БО гриб.РЬ-РЛЯТ 'Он набрал грибов'.
б. Штй корШ4 griba-d
3БО собирать-РБТ.3БО гриб-РЬ.ЫОМ 'Он собрал грибы (вот эти)'.
Заметим, что в работе [Володин 2000: 34-35] именно категории определенности/неопределенности отводится центральное место в уральской грамматической системе, а в число реализаций противопоставления по определенности попадают «завершенный/ незавершенный, целый/частичный, считаемый/несчитаемый, известный/неизвестный (говорящему), важный/неважный (для говорящего) и т. д.».
Список факторов, влияющих на выбор парциального У8 тотального объекта, может быть продолжен (так, например, в [Коп! 1963: 101] отмечается, что в водском, карельском и вепсском одушевленный объект может оформляться партитивом там, где в прочих случаях ожидался бы тотальный объект). Таким образом, выбор тотального или парциального падежа для оформления объекта является результатом конкурирования многочисленных факторов. Сложность (а часто и неоднозначность) выбора проистекает из того, что
(а) эти факторы, как было отмечено выше, неортогональны (то есть зависимы друг от друга);
(б) они не имеют постоянного веса и не бинарны (невозможно задать иерархию, где для каждой пары факторов один фактор будет заведомо более значимым, чем другой);
(в) система имеет смешанный характер, поскольку семантические параметры переплетаются с лексическими (то есть свойственными конкретной лексеме или группе лексем). Напри-
мер, существительные ведут себя по-разному в зависимости от исчисляемости9, личные местоимения имеют свою специфику (и тоже не являются однородной группой), а среди глаголов можно выделить классы лексем, для которых характерен (или нехарактерен) парциальный объект: ср. например, (7а) и (7б) с так называемыми «аккузативным» и «партитивным» глаголами соответственно 10. Такого рода лексические характеристики специфичны для каждого конкретного языка. Так, в примере (7а) из финского мы видим тотальный объект, а в примерах (8) и (9) из эстонского и водского — парциальный11. При этом аналогичный финскому пример с парциальным объектом можно встретить в эстонских диалектах, а в похожей конструкции, но с числительным, для во-дского (в отличие от эстонского) типичным окажется использование тотального объекта (см. раздел 4.2).
(7) ФИНСКИЙ
a. nyt han nükee tümü-n tyto-n сейчас 3SG видеть.РКВ.ЗБО этот-GEN девушка-GEN 'Теперь он видит эту девушку'.
b. hün rakastaa tü-tü tytto-ü
3SG любить .PRS .3 SG этот-PART девушка-PART 'Он любит эту девушку'.
(8) ЭСТОНСКИЙ
nüüd tema nüe-b se-da tüdruku-t
сейчас 3SG видеть-PRS.3SG этот-PART девушка-PART 'Теперь он видит эту девушку'.
9 При этом оппозиция по исчисляемости не бинарна: между полюсами, представленными исчисляемыми словами (дом) и неисчисляе-мыми (вода), возникают промежуточные градации. Например, такими словами со смешанными свойствами будут картошка и рыба.
10 Разнообразие функций парциального объекта и его различная интерпретация в разных типах ситуаций продемонстрирована в работе [Ииишо 2010].
11 Сопоставление управления глаголов в прибалтийско-финских языках представлено в [Ьажоп 1983]. См. также [МиМаа 1989: 120] про различие объекта при так называемых «квазирезультативных» глаголах в эстонском и финском языках.
(9) ВОДСКИЙ
nutt tama nae-b kas-t§ tutto-ti
сейчас 3SG видеть-PRSjSG этот-PART девушка-PART
'Теперь он видит эту девушку'.
Но и внутри одного языка лексический список не всегда позволяет однозначно сформулировать правила выбора падежа объекта. Например, в [Tauli 1983: 48-49] приводится список партитивных глаголов для эстонского языка и сразу же отмечается, что в особых случаях у этих глаголов может появляться тотальный объект, например Ma suudlesin Anna roomsaks 'I made Anna glad by kissing her/I kissed Anna glad' [1SG целовать .PST.1SG Ан-rn.GEN радостный.TRANS] (появление тотального падежа — генитива — у Anna становится возможным из-за депиктива roomsaks). [Tveite 2004: 137], рассматривая связь падежа объекта с глагольной лексемой и подчеркивая небинарный характер этой корреляции, вводит удачный термин «object case continuum».
3.2. Оппозиция тотальных падежей
Выбор тотального падежа осуществляется между номина-тивом12 и генитивом, а в тех языках, где есть аккузативные формы в системе местоимений, и аккузативом.
Для финского языка еще в XIX веке было сформулировано правило (так называемое правило Янссона [Jahnsson 1871]), в соответствии с которым при наличии субъекта объект должен иметь ненулевое окончание (то есть не быть номинативом единственного числа). Хотя в настоящее время данное правило находит исключения как в разговорном финском [Vainikka, Brattico 2014: 86], так и в других прибалтийско-финских языках (см, ниже раздел 4.3), оно отражает общую идею противопоставления тотальных падежей: падежные формы не закреплены жестко за
12 Следует сразу подчеркнуть, что в данном случае речь идет именно о номинативе, а не о каком-либо «немаркированном падеже» (ср., например, с марийским [Тужаров 1987] или тюркскими [Letuchiy 2006] языками). Кроме падежных показателей падежные формы часто различаются чередованиями в основе, что не позволяет свести объектный генитив и номинатив к одному падежу с маркированным и немаркированным вариантами (а в южной ветви прибалтийско-финских языков только основы и способны различать обсуждаемые падежи).
синтаксическими ролями, и при этом язык старается избежать чрезмерной омонимии. Фактически вместо маркирования синтаксических ролей предлагается иерархический принцип, когда падежная форма приписывается не некоторой определенной позиции или грамматической функции, а именной группе, занимающей соответствующий ранг [Maling 1993: 71]. Номинативом оформляется именная группа наивысшего ранга (субъект или, при его отсутствии, прямой объект), а генитивом — именная группа более низкого ранга (прямой объект при наличии субъекта). Таким образом, в предложении с номинативным субъектом тотальный объект принимает форму генитива (10а), а в конструкциях без субъекта объект имеет форму номинатива. Основные три конструкции без субъекта — это императив, имперсонал13 и конструкции с бессубъектными глаголами (таковыми, в частности, являются некоторые модальные глаголы), см. (10б-г).
(10) ВОДСКИЙ
а. tämä ess-i epeze
3SG купить-PST.3SG лошадь^БЫ 'Он купил лошадь'.
б. e sa epen купить.IMP.2SG лошадь(ЫОМ) 'Купи лошадь!'
в. koto krazge-ta krazga-ka дом(ЫЛМ) красить-IMPRS .PRS краска^БЫ-СОМ 'Дом красят краской'.
г. mi-ллд piä-b лahsд
1SG-ADALL быть .нужным-PRS .3SG ребенок(ЫОМ)
kazvotta
растить .INF
'Мне нужно растить ребенка'.
13 Под имперсоналом мы имеем в виду морфологическую категорию, представленную специальными имперсональными формами. Иногда эти формы называют пассивными или неопределенно-личными. Связанные с имперсоналом терминологические вопросы, а также доказательство того, что актант при имперсонале является именно объектом, а не субъектом, выходят за рамки интересов данной статьи.
Описанная система относится к ситуации, когда объект представлен именной группой в единственном числе. В случае же множественного числа тотальный объект оформляется номинативом (11), который имеет свой показатель и не может совпадать с субъектом единственного числа14.
(11) ВОДСКИЙ
Штй ess-i вРв2е^
3БО купить-РБТ.38О лошадь-РЬ.ЫОМ
'Он купил лошадей'.
Хотя система распределения тотальных падежей более формальна15 и в целом проще, чем оппозиция парциального У8 тотального объектов, в ней могут возникать девиации. Например, в финском языке в императиве 3 лица (оптативе) объект принимает форму генитива, а не номинатива, как в 1 и 2 лицах, см. (12), в то время как в водском сохраняется номинатив (13)16.
(12) ФИНСКИЙ [НакиПпеп 2004: 892]
ОПа-кооп Лка-п ауы^е-еп брать-1МР.3БО Юкка-ОБЫ помощь-1ЬЬ-РО88.38О 'Пусть он возьмет Юкка в помощь'.
14 Таким образом, теоретически омонимия субъекта и объекта может возникнуть, только если они оба выражены именными группами во множественном числе. Конструкции, где имеются два актанта во множественном числе, каждый из которых способен выполнить описываемое действие, довольно редки. Поэтому, если реальная омонимия актантов и возникает, то лишь за счет синкретизма падежных форм, который встречается в прибалтийско-финских языках, особенно в их южной ветви (см., например, [Grünthal 2010, Rozhanskiy 2013]).
15 Формальное описание дистрибуции тотальных падежей в финском языке, существенно доработанное по сравнению с правилом Янс-сона, представлено в [Vainikka, Brattico 2014: 100].
16 По всей видимости, такая ситуация обусловлена возможностью выражения субъекта в финском оптативе (в отличие от водского): Tehköön sen Pekka 'Пусть это^ЕМ сделает Пекка(мом)'. Аналогичным образом аналитические императивные конструкции с отглагольной частицей содержат субъект и ведут себя как обычные аффирмативные предложения, например, в водском: ла tämä vetab sizo käs 'Пусть он возьмет.PRS.3sG сестру^ЕМ с собой'.
(13) ВОДСКИЙ
ув Щ ^о sбjэ оё ']'алд
брать-ТМР.ЗБО теплый(ШМ) одеяло(ЫОМ)
'Пусть он возьмет теплое одеяло'.
В рамках одного языка система распределения тотальных падежей может заметно меняться на обозримом временном отрезке, см., например, [ЕЬа1а 2011] про эстонский язык.
В целом, отличие оппозиции тотальных падежей от оппозиции парциального У8 тотального падежа состоит в том, что последняя является семантически нагруженной, в то время как первая регулируется в основном синтаксическими правилами. Существует много контекстов, в которых можно использовать и тотальный и парциальный падеж, но замена одного на другой приведет к существенному изменению смысла. Замена же одного тотального падежа на другой в большинстве случаев приведет к грамматически неправильной конструкции. В тех случаях, где все-таки наблюдается варьирование, оно не является семантически нагруженным и лишь свидетельствует о размывании синтаксических правил (или их конкуренции).
Несмотря на то, что дистрибуция тотальных падежей описывается проще, чем использование парциального У8 тотального падежа, она оказывается более сложной для осознания исследователем, воспитанным на традиционном индоевропейском материале. Отказаться от стереотипа, что номинатив — это падеж субъекта, и признать, что специального падежа объекта, как такового, не существует, крайне непросто. В результате возникают два принципиально различных терминологических подхода к описанию падежей объекта в прибалтийско-финских языках. Первый из них, используемый в данной статье, предполагает, что у существительных объект оформляется номинативом или генитивом, а аккузатива как морфологического падежа существительных не существует. Второй подход, возникший в финской лингвистической традиции, рассматривается в разделе 3.3.
3.3. Об аккузативе
В финской традиции использовалось (и до сих пор нередко используется) понятие аккузатива, выходящее за рамки системы местоимений и применяемое ко всему именному словоизменению.
В этой традиции система падежных показателей у синтаксических падежей выглядит так, как представлено в Таблице 1 (по [Sands, Campbell 2001: 252]). Как несложно заметить, у существительных (первые две из трех колонок) аккузатив оказывается морфологически несамостоятельным падежом: в единственном числе его показатель совпадает с генитивом, а во множественном — с номинативом.
Таблица 1. Показатели синтаксических падежей в финском языке (традиционная система)
Единственное Множествен- Личное
число ное число местоимение
Номинатив 0 -t 0
Аккузатив -n -t -t
Генитив -n -i-en, -t-en -n
Партитив -al-ü, -tal-ü, -ttal-â -i-talâ, -i-alâ -a, -tâ
При таком представлении финский действительно не сильно отличается от привычного индоевропейского языка, разве только
~ ~ ~ 17
с несколько усложненной за счет партитива системой падежей . Такое понимание аккузатива можно встретить и в современных типологических работах (см, например, [Kittila 200218, N^ss 2004: 1188, de Hoop, Malchukov 2008: 575]19). Причины данного подхо-
17 Такой подход действительно популярен. Недаром работа [Sands, Campbell 2001] начинается словами: «At first glance, Finnish appears to be a well-behaved nominative-accusative language with AVO, SV basic constituent order».
18 См. также [Kittila 2006: 17], где утверждается «Finnish and Malay are both typical nominative-accusative languages».
Заметим, что в эстонской лингвистической традиции такой подход не прижился, хотя подобные попытки предпринимались в ранних грамматиках, а также в некоторых периферийных работах нашего времени (см. обсуждение этого вопроса в [Vihman 2004: 44]). Очевидно, что в эстонском языке еще меньше причин для констатации аккузатива, поскольку в нем специфические аккузативные формы отсутствуют даже у местоимений.
19 Эта работа является наглядным примером неудобства использования термина аккузатив: взяв пример из работы [Kiparsky 1998], где разные варианты падежного оформления обозначены аккузативом, ав-
да очевидны: финская лингвистическая традиция выросла из общеевропейской, ориентированной, прежде всего, на классические индоевропейские языки, в которых аккузатив, несомненно, является морфологически самостоятельным падежом20. Однако при более пристальном рассмотрении этот подход оказывается несостоятельным. Целый ряд аргументов против аккузатива как морфологического падежа в финском языке представлен в работе [Юрагеку 2001: 319]. В частности, для доказательства необоснованности распространения понятия аккузатив на номинативный объект автор сравнивает конструкции с существительными и местоимениями при сочинительном сокращении. В примере (14а) возможно сочинительное сокращение с опущением аргумента при втором глаголе, а в (14б) оно невозможно. Поскольку требованием к сочинительному сокращению является одинаковый падеж корреферетных именных групп, то запрет на сокращение местоимения в аккузативе понятен (аргумент первого глагола стоит в другом падеже — в номинативе). Если в (14а) аргумент второго глагола был бы в аккузативе, то в силу указанного правила сокращение тоже было бы невозможно. Но поскольку оно возможно, аргумент второго глагола стоит именно в номинативе, а не в аккузативе.
торы соединили форму не с той глоссой: пример ammuin karhu-t разобран как [стрелял.1зо медведь-ACC] и переведен как 'Я застрелил медведя'. В действительности karhu-t — это форма номинатива множественного числа и данное предложение означает 'Я застрелил медведей'. В единственном же числе этот пример выглядел бы как ammuin karhu-n — в этом случае объект находится в форме генитива единственного числа. Объединение же различных форм под одним ярлыком «аккузатив» приводит к путанице.
20 Заметим, что определенные девиации можно наблюдать и в привычных индоевропейских языках. Например, в русском языке лишь один из парадигматических классов (с конечным -а/-я) содержит формы аккузатива, не совпадающие с номинативом либо с генитивом (и то, только в единственном числе) [Зализняк 1973: 634]. [Reime 1989: 176] отмечает схожий синкретизм, зависящий от рода существительного, в немецком языке (обратим внимание, что приводимый там же анализ русского материала не совсем корректен, поскольку русская омонимия падежей не может быть обоснована только родом и одушевленностью без учета парадигматического класса).
(14) ФИНСКИЙ [Kiparsky 2001: 319]
а. Mikko pyorty-i ja (Mikko) Микко (NOM) падать .в .обморок-PSTj SG и Микко(ШМ) kanne-ttiin ulos
нести-IMPRS.PST21 наружу
'Микко упал в обморок и (Микко) вынесли наружу'.
б. Ийп pyorty-i ja *(hane-t) 3SG(NOM) падать.в.обморок-PST^SG и 3SG-ACC kanne-ttiin ulos
нести-IMPRS.PST наружу
'Он упал в обморок и (его) вынесли наружу'.
Таким образом, аккузатив может рассматриваться только как «абстрактный падеж», а, как верно отмечает [Vihman 2004: 44], то же самое наполнение имеет и термин «тотальный объект» (который, заметим, во-первых, является общепринятым в прибалтийско-финской традиции, во-вторых, не вторгается в сферу морфологических падежей). В последнее время отказ от аккузатива существительных признается все большим числом исследователей: «The accusative is not really a case form proper but a collective name for certain cases used for the object (nominative, genitive and -t accusative)» [Karlsson 1999: 91]. Аналогичный подход представлен и в академической грамматике финского языка [Hakulinen 2004: 887]. Поэтому любые утверждения об аккузативе как морфологическом падеже в прибалтийско-финских языках (за пределами местоимений) следует считать терминологическими издержками, не отражающими суть падежной системы и ее функ-22
ционирования .
21 В [Kiparsky 2001: 319] эта глагольная форма глоссируется как пассивная, мы же используем более привычную нам систему морфологического анализа.
22 Финская традиция выделять аккузатив обнаруживается и в исследованиях по карельскому языку, создавая очевидные терминологические проблемы. Приведем цитату из [Зайков 1999: 38]: «В единственном числе аккузатив выступает в форме номинатива и генитива, имея соответственно окончания -0, -n (... ) Фактически имена существительные и прилагательные не имеют своих окончаний в аккузативе, а используют окончания номинатива и генитива. Лишь личные местоиме-
Заметим, впрочем, что некоторые исследователи предлагают компромиссный терминологический вариант. Так, в [Lees 2015] различаются номинатив-аккузатив и генитив-аккузатив. Фактически под этим подразумеваются объект в форме номинатива и объект в форме генитива, то есть понятия «номинатив» и «генитив» используются в морфологическом смысле, а аккузатив в чисто синтаксическом («падеж тотального объекта»).
3.4. Выводы
Резюмируя вышесказанное, обозначим еще раз, в чем состоит специфичность системы маркирования объекта в прибалтийско-финских языках:
1. В прибалтийско-финских языках существует грамматическая категория парциальности, и для ее выражения используются так называемые «синтаксические падежи» (structural cases). Эта категория не является тривиальной с семантической точки зрения и включает в себя многочисленные противопоставления, которые в других языках обычно выражаются несколькими различными грамматическими категориями.
2. Маркирование синтаксических ролей актантов, для которого в языке обычно и используются синтаксические падежи, реализуется и в прибалтийско-финских языках. Однако, во-первых, для системы прибалтийско-финских синтаксических падежей эта задача является лишь одной из двух основных (наряду с выражением парциальности)23, во-вторых, маркирование синтаксических ролей осуществляется по иерархическому принципу (падеж приписан не роли как таковой, а ее месту в иерархии).
3. В прибалтийско-финских языках не существует аккузатива: ни как самостоятельного морфологического падежа, ни как некоторой единой синтаксической роли (прямой объект при многоместном глаголе). Исключение составляют только местоимен-
ния имеют свое окончание аккузатива. (...) Это дает нам право выделять падеж аккузатива в качестве самостоятельного».
23 Мы не обсуждаем здесь прочие роли синтаксических падежей, например, такие как маркирование отношений внутри именной группы, где, заметим, используются те же падежи: номинатив, генитив и партитив. Ср., в водском: ,?ирр1 лт1ккз 'суповая ложка' (досл. суп(мом) + ложка(мом)), лтгккэ ^иррга 'ложка супа' (досл. ложка(мом) + суп.рлят) и &ир1 hajsu 'запах супа' (досл. суп.ОЕМ + запах(мом)).
ные системы, и то лишь в некоторых языках и с определенными оговорками, см. раздел 4.1. Спекуляции на тему аккузатива, как правило, являются лишь результатом неустоявшейся терминологии, в то время как безаккузативность действительно является типологической доминантой прибалтийско-финских языков, см. [Володин 2000]24.
4. Прибалтийско-финские языки не могут беспроблемно классифицироваться в типологических системах, в основу которых положено именно исчисление семантико-синтаксических ролей актантов (подробнее см. [Рожанский, Маркус 2014]). Хотя на первый взгляд введение понятия аккузатива обеспечивает основу для сопоставимости прибалтийско-финского материала с другими языками, эта основа иллюзорная: она лишь затемняет принципы дифференцированного маркирования объектов в прибалтийско-финских языках.
4. Девиации в системе дифференцированного маркирования актантов
4.1. Местоимения
Объект в виде личного местоимения отличается от объекта, выраженного существительным. В целом, местоименный объект чаще бывает парциальным, чем объект, выраженный существи-тельным25. Местоимение в партитиве нередко появляется и в тех контекстах, где существительное оформляется тотальным падежом, ср. (15а) и (15б):
24 В [Володин 2000] безаккузативность считается свойством всех уральских языков. Мы не можем полностью согласиться с этим обобщением (в котором, впрочем, имеется несомненное рациональное зерно), но признаем это утверждение абсолютно верным для прибалтийско-финских языков.
25 Тот факт, что местоимения (у8 существительные) и одушевленные (у8 неодушевленные) имена более склонны к партитивному оформлению, заставляет предположить, что к парциальному у$ тотальному оформлению объекта может быть применена иерархия Сильверстейна [811уеге1ет 1976: 175-179]. При этом более высокая позиция в этой иерархии ведет к оформлению объекта именно парциальным, а не тотальным падежом. Этот результат может оказаться еще одним аргументом в пользу того, что тотальные падежи не следует отождествлять с аккузативом.
(15) ИЖОРСКИЙ
а. hää ajo-i tarhaa-st sia-n poiz 3SG гнать-РВТ.ЗБО огород-ELAT свинья-GEN прочь 'Он прогнал свинью из огорода'.
б. hää ajo-i miu-n ~ minnu-a poiz 3SG гнать-PST.3SG 1SG-GEN ~ 1SG-PART прочь 'Он прогнал меня'.
Такая же тенденция использовать партитив вместо тотального падежа отмечается и для эстонского языка:
(16) ЭСТОНСКИЙ [Metslang 2014: 191]
а. Komandant kirjuta-s Peetri sisse комендант^ОМ) писать-PSTjSG Петер.GEN в 'Комендант прописал Петера'.
б. Komandant kirjuta-s min-d sisse комендант(ШМ) писать-PST^SG 1SG-PART в 'Комендант прописал меня'.
При этом следует подчеркнуть, что разные прибалтийско-финские языки не совпадают в наборе падежей у местоимений. Так, например, в водском и ижорском у личных местоимений множественного числа существует аккузативная форма (meijed '1PL.ACC', teijed '2PL.ACC', heijed '3PL.ACC'26), в эстонском такой формы нет, а в финском она распространилась и на формы личных местоимений единственного числа, т. е. кроме meidät '1PL.ACC', teidät '2PL.ACC', heidät '3PL.ACC' существуют формы minut
26 В водском языке существует альтернативный (исходный) вариант местоимения 3 лица множественного числа п^вё '3рь.лее' (от пата '3рь'). Это достаточно интересный факт на фоне данных, приведенных в грамматике [АпБ1е 1968: 55], где именно у местоимений 3 лица множественного числа специальная аккузативная форма отсутствует. Если мы допустим, что ранее такой формы не существовало, то значит, она распространилась на исконно водское местоимение на фоне заимствованной из ижорского аналогичной формы hejjed (от М '3рь'). Впрочем, вероятнее, что отсутствие данной формы в грамматике объясняется недостатком диалектных данных у автора.
'1SG.ACC', sinut '2SG.ACC', hänet '3SG.ACC'27 (см., например, [Ха-кулинен 1953: 085]28). По-видимому, наличие или отсутствие в языке аккузативных форм местоимений наиболее принципиально для контекстов, где у существительных наблюдается тотальный объект в форме номинатива. В таких контекстах местоименный объект в форме номинатива встречается нечасто: либо используются аккузативные формы местоимений (если они есть в языке), либо, если их нет, вместо номинативной появляется другая падежная форма.
Например, в ижорском языке даже в предложении с контекстом, типичным для номинатива, местоимение единственного числа чаще оказывается в партитиве (17а), а номинативная форма (17б) допускается меньшинством носителей:
(17) ИЖОРСКИЙ
а. miu-n pittää ajjaa
1SG-GEN быть .должным .PRS .3SG гнать .INF hän-d poiz 3SG-PART прочь 'Мне нужно прогнать его'.
б. ?miu-n pittää ajjaa
1 SG-GEN быть.должным.PRS.3SG гнать.ЮТ
hää poiz
3SG(NOM) прочь
'Мне нужно прогнать его'.
В [Ikola 1968: 189] отмечается, что в водском языке для одушевленного объекта характерно появляться в форме партитива. Хотя данное утверждение, по мнению автора, не ограничивается личными местоимениями, все приведенные им примеры относятся к личным местоимениям в единственном числе. Возможно, что здесь мы имеем дело с описанной выше (см. раздел 3.1) конкурен-
27 Аналогичные формы существуют и в карельском: miut '1sg.acc', siut '2sg.acc', hänet '3sg.acc', meät '1pl.acc', teät '2pl.acc', heät '3pl.acc' [Зайков 1999: 38].
28 Заметим, что распространение аккузативных форм пошло дальше: там же отмечается, что соответствующая форма существует и у вопросительного местоимения: kenet 'ктоасс'.
цией различных факторов: и одушевленность и местоименность объекта увеличивают вероятность его партитивного оформления.
В эстонском языке (где отсутствует аккузативная форма местоимений) произошло расслоение местоименных конструкций по лицам. Так, местоимения третьего лица допускают использование номинативной формы в качестве объекта, в то время как у местоимений первого и второго лица в соответствующих контекстах возможен только партитив (см. также [Lees 2015: 187]), ср. (18а-б) с (19а-б).
(18) ЭСТОНСКИЙ
а. tapa ta ara! убивать.IMP.2SG 3SG(NOM) прочь 'Убей его!'
б. aja nemad ara! гнать.IMP.2SG 3PL(NOM) прочь 'Прогони их!'
(19) ЭСТОНСКИЙ
а. tapa min-d / *mina ~ *ma убивать.IMP.2SG 1SG-PART / 1SG(NOM) 'Убей меня!'
б. aja mei-d / *meie ~ *me ara гнать.IMP.2SG 1PL-PART / 1PL(NOM) прочь 'Прогони нас!'
Обратим внимание, что термин «аккузатив», хотя и выглядит в отношении местоименных форм более уместным, чем в отношении форм существительных (см. раздел 3.3), все же не является безоговорочно удачным. Прослеживается явная структурная аналогия этой формы с номинативом множественного числа существительных. Последняя образуется от основы генитива прибавлением показателя множественного числа -t (-d) и используется как форма тотального объекта для имен во множественном числе. Аккузативная форма местоимений, в тех языках, где она есть, образуется прибавлением указанного показателя к основе генитива соответствующего местоимения. То есть, логичнее было бы назвать эту форму «вторым номинативом» (или номинативом множественного числа), который:
— возник в силу аналогии с номинативом множественного
29 ■ '
числа существительных , ср. например, в водском sizo сест-pa.GEN' — sizo-d 'сестра-PL.NOM' и mejje '1PL.GEN' — mejje-d 'lPL-ACC(?PL.NOM)',
— используется в той же функции тотального объекта: tama aji sizod pojz 'Он прогнал сестер' — tama aji mejjed pojz 'Он прогнал нас'.
В финском же и карельском языках, где аккузативная форма распространилась за пределы личных местоимений множественного числа, действительно можно говорить о зарождении полноценного аккузатива, но опять-таки лишь в парадигмах нескольких местоименных лексем.
4.2. Числительные
В прибалтийско-финских языках группа числительного сама по себе представляет интересный феномен, поскольку сочетает различные виды синтаксических связей: либо числительное в номинативе управляет существительным в партитиве (сильная группа), либо числительное и существительное согласуются, принимая падеж, соответствующий их синтаксической позиции (слабая группа), ср. (20а) и (20б).
(20) ЭСТОНСКИЙ
а. mu-l on tarvis osta lSG-ADESS 6bnb.PRS.3SG нужно покупать.ЮТ kaks raamatu-t
два(ШМ) книга-PART 'Мне надо купить две книги'.
б. pane see kahe raamatu vahele клaсть.IMP.2SG это(дам) двa.GEN книгa.GEN между 'Положи это между двумя книгами'.
29 Хотя личные местоимения множественного числа обычно рассматриваются как отдельные лексемы, а не как супплетивные формы местоимений единственного числа, их множественность не всегда носит чисто лексико-семантический характер. Например, в водском языке наблюдается свободное варьирование форм местоимения 3 лица множественного числа: nama ~ namad, где последний вариант содержит показатель номинатива множественного числа. В эстонском языке у соответствующих местоимений этот показатель сохранился и в полной и в краткой форме местоимения: nemad ~ ned.
При этом там, где обычное существительное выступает в генитиве, появляется первая из конструкций (с номинативом числительного), ср. (21а) и (21 б).
(21) ЭСТОНСКИЙ
а. ta and-is ти-11е каки гаатаШ^ 3БО давать-Р8Т.3ВО 1БО-ЛЬЬ два(ЫОМ) книга-РЛЯТ 'Он дал мне две книги'.
б. ta ти-11е гаатаШ 3БО давать-РБТ.380 1ВО-ЛЬЬ книга.ОБЫ 'Он дал мне книгу'.
Исключением является числительное 'один', которое принимает тот же падеж, который наблюдался бы в этом контексте у обычного существительного. При этом числительное 'один' всегда согласуется с сопровождающим его существительным (22).
(22) ЭСТОНСКИЙ
ta апё^и ти-11е Ше гаатаШ
3БО давать-РБТ.380 1ВО-ЛЬЬ один.ОБЫ книга.ОБЫ 'Он дал мне одну книгу'.
В зависимости от языка описанная система претерпевает разные изменения. В водском и отчасти в ижорском все сложные числительные, оканчивающиеся на 'один', стали вести себя так же, как 'один', то есть формальный критерий (наличие компонента «один») возобладал над семантическим (множественностью объекта), ср. (23) с (24) и (25).
(23) ЭСТОНСКИЙ
та and-si-n ta-lle какикиттепё ики
1БО давать-РБТ-180 3ВО-ЛЬЬ двадцать один(ЫОМ)
еиго^
евро-РЛЯТ
'Я дал ему двадцать один евро'.
(24) ВОДСКИЙ
egle парип иа- келтеt-tsиmmed Ше
вчера сосед получать-Р8Т.3БО тридцать один.ОБЫ
boгovika боровик.ОБЫ
'Вчера сосед нашел тридцать один боровик'.
(25) ИЖОРСКИЙ
пааррип тИИа-И ут-киттепё ике-п
сосед пилить-РВТ.ЗБО пятьдесят один-ОБЫ рии-п
дерево-ОБЫ
'Сосед спилил пятьдесят одно дерево'.
Также в водском и ижорском стало возможным использование сильной группы в тех контекстах, которые в финском и эстонском допускают лишь слабую партитивную группу, ср. (26-27) с (28-29).
(26) ФИНСКИЙ
1ие-п ко1те-а кща-а
читать.РЯБ-1 БО три-РЛЯТ книга-РЛЯТ 'Я читаю три книги'.
(27) ЭСТОНСКИЙ
та 1ое-п ко1те гаатаШ4
1БО читать.РЯБ-1 БО три.РЛЯТ книга-РЛЯТ 'Я читаю три книги'.
(28) ВОДСКИЙ
тш лще-п кии ~ кШ4э tsirja
1БО читать.РЯБ-1 БО шесть(ШМ) ~ шесть-РЛЯТ книга.РЛЯТ 'Я читаю шесть книг'.
(29) ИЖОРСКИЙ
кйй туа-]'аа как$ ШП^-й30
ЗБО любить-РЯБ .3 БО два девушка-РЛЯТ 'Он любит двух девушек'.
Вполне вероятно, что описанные изменения в водском и ижорском языках (особенно последнее из них) являются результатом влияния русского языка.
30 Если в водском языке мы наблюдаем варьирование номинативной и партитивной форм числительного (с преобладанием первой из них), то в ижорском материале нам встретились только номинативные формы. Возможно, это является следствием недостатка материала.
4.3. Имперсонал в функции личной формы
Интересная девиация возникла в результате распространения имперсональных форм, которые в прибалтийско-финских языках имеют собственные морфологические показатели и образуют бессубъектные конструкции, ср. с русским Говорят, что он уехал, Рыбу у нас ловили сетью. В диалектах ряда прибалтийско-финских языков такие формы вытесняют или полностью вытеснили исходные личные формы (как правило, 3 лица множественного числа). Ср., например, в водском бессубъектную конструкцию с имперсональной формой tata tsüzü-ta 'Его спрашивают-IMPRS.PRS', архаичную субъектную конструкцию с личной формой nama tsüsü-vad 'Они спрашивают-PRS.3PL' и современную конструкцию nama tsüzü-ta 'Они спрашивают-IMPRS.PRS(=PRS.3PL)'. Такое вытеснение наблюдается в водских, карельских, людиков-ских, вепсских и ижорских диалектах [Ariste 1981]31.
Как только имперсональная форма оказывается в позиции личной, возникает конкуренция двух факторов, определяющих выбор падежного оформления объекта. Один из них — это рассмотренный выше принцип иерархического маркирования, в соответствии с которым тотальный объект должен быть в форме генитива, если присутствует аргумент более высокого статуса (т. е. субъект). Второй фактор (который можно назвать «морфологическим» в отличие от первого «синтаксического») требует номинативого оформления аргумента при имперсональной форме (то есть при этом как бы не учитывается, что номинативный объект при имперсонале исходно появился именно в силу действия первого фактора, и в языке срабатывает «формалистский» принцип: если форма имперсональная, то объект должен быть в номинативе).
В большинстве языков второй фактор побеждает, в результате чего в предложении оказываются два аргумента (субъект и объект) в номинативе, хотя при прочих личных глагольных формах наблюдается генитив. Это происходит, например, в водском32 (30), ижорском (31) и ливвиковском (32).
31 А также в ливвиковских, которые Аристе, вероятно, включает в число карельских.
32 В [Lees 2015: 187] утверждается, что в водском разговорном корпусе автору встретились два примера с генитивным оформлением объекта при имперсональной форме глагола. Наши наблюдения над разговорной водской речью показывают, что, во-первых, в ней, как и в лю-
(30) ВОДСКИЙ
а. tüma siva-b rihe
3SG убирать-PRSjSG ro6a.GEN
'Он приберет избу'.
б. hü sive-ta rihi
3PL убирать-IMPRS.PRS ro6a(NOM)
'Они приберут избу'.
(31) ИЖОРСКИЙ (нижнелужский диалект33)
а. han hümmitt' supi-n
3SG мешать.PST.3SG суп-GEN
'Он помешал суп'.
б. hüo hümmite-tti supp'
3PL мешать-IMPRS.PST суп(ШМ)
'Они помешали суп'.
(32) ЛИВВИКОВСКИЙ 34
а. hüi tervüh pila-i se-n parre-n
3SG быстро пилить-PST.3SG этот-GEN бревно-GEN
'Он быстро распилил это бревно'.
бой разговорной речи, могут возникать оговорки (впоследствии не признаваемые тем же самым носителем), во-вторых, появление генитива вместо номинатива при отсутствии маркеров у обоих падежей может быть ошибкой в построении формы или даже в ее записи исследователем, а не результатом выбора соответствующего падежного оформления для объекта. К сожалению, автор не приводит в своей монографии эти примеры. Что касается приводимого в [Lees 2015: 187] примера с номинативной формой местоимения множественного числа при имперсонале (mo jütetti sauna 'Нас [Ipl.nom] оставили в бане'), то подобного рода примеры нам не встречались.
33 В сойкинском диалекте ижорского не произошло вытеснения личных форм имперсональными, хотя отдельные примеры такого рода встречаются. В нижнелужском же диалекте такое вытеснение встречается регулярно, хотя оно и не столь последовательно, как в нижнелужских водских говорах, и в большой степени определяется конкретным идиолектом.
34 Аналогичные примеры с номинативным оформлением объекта наблюдаются и в собственно карельском, например, Tytot muamon kera koti pijettih 'Девочки и мама вели хозяйство (досл. домком))' [Зайков
б. hyó pila-ttih se parzi
3PL пилить-IMPRS.PST этот(NOM) бревно(NOM) 'Они распилили это бревно'.
Однако в вепсском языке в соответствующих контекстах мы наблюдаем генитивное оформление объекта (см. также [Lees 2015: 180]).
(33) ВЕПССКИЙ (средне-вепсский диалект) [Зайцева, Муллонен 1969: 9]
mecnika-d ot-tas i nece-n
охотник-PL .NOM брать-IMPRS.PRS и этот-GEN kondja-n amp-tas медведь-GEN стрелять-IMPRS.PRS 'Охотники возьмут и застрелят этого медведя'.
Более того, даже в вепсских предложениях с полноценными имперсональными конструкциями можно наблюдать генитив вместо номинатива (34).
(34) ВЕПССКИЙ (средне-вепсский диалект) [Зайцева, Муллонен 1969: 9]
nece-n padali-n eduupei vó-das этот-GEN падаль-GEN заранее везти-IMPRS.PRS 'Эту падаль сначала увезут'.
Впрочем, это не является жестким правилом для вепсского языка. В [Lees 2015: 173] приводится пример, где собственно им-персональная конструкция содержит объект в номинативе, а аналогичная конструкция с имперсоналом в функции личной формы демонстрирует генитивное оформление объекта. При этом отмечается, что выбор номинатива или генитива в качестве падежа объекта зависит от диалекта [Lees 2015: 185].
В разговорном финском, где отмечено использование им-персонала в качестве личной формы 1 лица множественного чис-
1999: 38]. [Lees 2015: 54] отмечает, что в карельском корпусе данная конструкция в большинстве случаев содержит номинативный объект, но также приводит пример генитивного объекта. Диалектно зависимая вариативность оформления объекта в карельских имперсональных конструкциях отмечалась уже в [Ojajarvi 1950].
ла [Karlsson 1999: 248, Laakso 2001: 189], имперсонал сохраняет обычное номинативное оформление объекта (35).
(35) ФИНСКИЙ (разговорный вариант) [Lees 2015: 171]
me ote-taan auto mukaan
1PL брать -IMPRS. PRS машина(ШМ) с 'Мы возьмем машину (с собой)'.
4.4. Конструкции с двумя глагольными лексемами Некоторые модальные глаголы в прибалтийско-финских языках не имеют канонического субъекта, ср., например, близкие по значению предложения, где (36а) содержит канонический субъект, а (36б) нет.
(36) ВОДСКИЙ
а. miä taho-n jüvvd vähäjze олШ-tß 1SG хотеть .PRS-1SG пить.ЮТ немного пиво-PART 'Я хочу выпить немного пива'.
б. mi-ллд tahtau-b jüvvS vähäjze
1SG-ADALL хотеться-PRS .3SG пить .INF немного
олиЫд
пиво-PART
'Мне хочется выпить немного пива'.
Отсутствие канонического субъекта однозначно выводит объект в ранг аргумента с самым высоким статусом, в результате чего тотальный объект принимает форму номинатива, см. (37).
(37) ВОДСКИЙ (кракольский говор)
mi-лл tahtohu-b tappa kase
1SG-ADESS хотеться-PRS .3 SG убивать .INF этот(ШМ) sika
свинья^ОМ)
'Мне хочется зарезать эту свинью'.
Наличие же канонического субъекта предполагает, что объект оказывается аргументом низшего ранга и принимает форму генитива, как это и происходит, например, в эстонском (38) или финском (39).
(38) ЭСТОНСКИЙ
ma taha-n osta selle kleidi /
1SG хотеть.PRS-1SG купить.ЮТ этот.ОБК платье.ОБК / *see kleit
этот(ШМ) платье(ШМ) 'Я хочу купить это платье'.
(39) ФИНСКИЙ
halua-n osta-a tämä-n meko-n /
хотеть.PRS-1SG купить-INF этот-GEN платье-GEN / *tämä mekko этот(ШМ) платье(NOM) 'Я хочу купить это платье'.
Однако в водском языке подобные конструкции допускают использование не только генитива, но и номинатива, ср. синонимичные (40а) и (40б).
(40) ВОДСКИЙ
а. miä taho-n (¡ssa uve tsajnika 1SG хотеть .PRS-1SG купить .INF новый.GEN чайник.GEN 'Я хочу купить новый чайник'.
б. miä taho-n essa usi tsajnikkS 1SG хотеть .PRS-1 SG купить .INF новый(ШМ) чайник (NOM) 'Я хочу купить новый чайник'.
Одной из причин такого сдвига в водском языке, вероятно, следует считать влияние русского языка, где аккузатив совпадает с номинативом в большинстве парадигматических классов (см. выше раздел 3.3), и, таким образом, в сложном синтаксическом контексте носители водского могут отдать предпочтение номинативу, а не ожидаемому генитиву. Однако следует подчеркнуть, что эта вариативность, скорее, не нарушает правила дистрибуции падежей при тотальном объекте, а демонстрирует возможность различной синтаксической интерпретации предложения. Так (40а) интерпретируется как прототипическое простое предложение, с той лишь разницей, что предикация представлена двумя глагольными лексемами: модальным и смысловым глаголом (Рис. 1).
Ф. И. Рожанский
$
ОТ
1
шт
1аЬоп ее^а йуе tsajnika
Рис. 1. Синтаксическая интерпретация примера (40а)
Второй же вариант интерпретации, соответствующий примеру (40б), представляет данное предложение как сложное, где у предиката, выраженного модальным глаголом, валентность заполнена сентенциальным актантом, состоящим из смыслового глагола и объекта при нем (Рис. 2). В этом случае в предложении содержатся две предикации, и вторая из них не имеет выраженного субъекта. Соответственно, объект при смысловом глаголе оказывается единственным и, следовательно, наивысшим по рангу, актантом. А такой актант должен иметь форму номинатива.
ОТ УР
1
шт У $
\
tahon У №
У
ее 88а tsajnikkэ
Рис. 2. Синтаксическая интерпретация примера (40б)
5. Выводы
В основе системы маркирования объектов каждого прибалтийско-финского языка лежат достаточно простые принципы. Во-первых, это выражение категории парциальности, которое следует считать (возможно, с некоторыми оговорками) основной функцией рассматриваемой системы. Во-вторых, это иерархическое маркирование аргументов, где за падежом не закреплена определенная синтаксическая роль, то есть вместо понятий «субъект» и «объект» значимыми становятся понятия «главный актант» и «второстепенный актант». С этой точки зрения прибалтийско-финские языки отличаются от большинства языков, где привычнее наблюдать закрепленные за падежами синтаксические роли, пусть даже и с некоторыми вариациями, нацеленными на выражение дополнительных грамматических оппозиций.
Однако в этой системе есть достаточно много возможностей для девиаций различного рода, которые могут возникнуть в определенных языках или диалектах и претерпевать изменения с течением времени. В некоторых случаях такие изменения можно объяснить контактным влиянием, но в большинстве случаев их причины неочевидны.
В целом же прибалтийско-финские языки далеки от «классической» системы дифференцированного маркирования объекта, где на одном полюсе находится маркированный высокоиндивидуализи-рованный объект, выраженный аккузативом, а на другом — абстрактный немаркированный объект с низким референциальным статусом.
Список сокращений
ACC — аккузатив, ADESS — адессив, ADALL — адессив-аллатив, ALL — аллатив, COM — комитатив, ELAT — элатив, GEN — генитив, ILL — иллатив, imp — императив, imprs — имперсонал, inf — инфинитив, NOM — номинатив, PART — партитив, PL — множественное число, POSS — посессивная форма, prs — настоящее время, prtact — активное причастие прошедшего времени, pst — прошедшее время, sg — единственное число, TRANS — транслатив
Литература
Аркадьев, настоящий сборник — П. М. Аркадьев. Объектный партитив I генитив отрицания: ареально-типологическая перспектива II Настоящий сборник. [P. M. Arkad'ev. Ob"ektnyi partitivIgenitiv otritsa-
niia: areal'no-tipologicheskaia perspektiva [Object partitive/genitive of negation: an areal-typological perspective] // This volume] Володин 2000 — А. П. Володин. Безаккузативность как типологическая доминанта уральских языков (на материале финского) // Н. Н. Кол-пакова (ред.). Материалы международной научно-методической конференции преподавателей и аспирантов, посвященной 75-летию кафедры финно-угорской филологии СПбГУ (16-17 марта 2000 г.). СПб.: СПбГУ, 2000. С. 28-37. [A. P. Volodin Bezakkuzativnost' kak tipologicheskaia dominanta ural'skikh iazykov (na materiale finskogo) [Non-accusativity as a typological feature of the Uralic languages] // N. N. Kolpakova (ed.). Materialy mezhdunarodnoi nauchno-metodi-cheskoi konferentsii prepodavatelei i aspirantov, posvyashchennoi 75-letiiu kafedry finno-ugorskoi filologii SPbGU. SPb.: SPbGU, 2000. P. 28-37]
Зайков 1999 — П. М. Зайков. Грамматика карельского языка (фонетика и морфология). Петрозаводск: Периодика, 1999. [P. M. Zaikov Gram-matika karel'skogo iazyka (fonetika i morfologiia) [Karelian Grammar (phonetics and morphology)]. Petrozavodsk: Periodika, 1999] Зайцева 1996 — М. И. Зайцева, М. Муллонен. Образцы вепсской речи. Ленинград: Наука, 1969. [M. I. Zaitseva, M. Mullonen. Obraztsy vepsskoi rechi [Vepsian speech samples]. Leningrad: Nauka, 1969] Зализняк 2002 — А. А. Зализняк. Русское именное словоизменение. С приложением избранных работ по современному русскому языку и общему языкознанию. Москва: Языки славянской культуры, 2002. [A. A. Zalizniak. Russkoe imennoe slovoizmenenie [Russian nominal inflection]. S prilozheniem izbrannykh rabot po sovre-mennomu russkomu iazyku i obshchemu iazykoznaniiu. Moskva: IAzyki slavianskoi kul'tury, 2002.] Конт 1967 — К. Конт. О партитиве в финно-угорских языках // Советское финно-угроведение 3, 1967. C. 1-6. [K. Kont. O partitive v finno-ugorskikh iazykakh [The partitive in Finno-Ugric languages] // Sovetskoe finno-ugrovedenie 3, 1967. P. 1-6.] Рожанский, Маркус 2014 — Ф. И. Рожанский, Е. Б. Маркус. Падежное оформление объекта в ижорском языке с точки зрения синтаксической типологии // М. А. Даниэль, Е. А. Лютикова, В. А. Плун-гян и др. (ред.). Язык. Константы. Переменные. Памяти Александра Евгеньевича Кибрика. СПб.: Алетейя, 2014. С. 564-578. [F. I. Ro-zhanskii, E. B. Markus. Padezhnoe oformlenie ob"ekta v izhorskom iazyke s tochki zreniia sintaksicheskoi tipologii [The object case marking in Ingrian in terms of syntactic typology] // M. A. Daniel', E. A. Liutikova, V. A. Plungian et al. (eds.). IAzyk. Konstanty. Peremennye. Pamiati Aleksandra Evgen'evicha Kibrika. SPb.: Aleteiia, 2014. P. 564-578]
Тужаров 1987 — Г. М. Тужаров. К вопросу о существовании немаркированных падежей в марийском языке // Советское финноугроведение 23 (1), 1987. С. 19-27. [G. M. Tuzharov. K voprosu o sushchestvovanii nemarkirovannykh padezhei v mariiskom iazyke [Towards the existence of unmarked cases in Mari] // Sovetskoe finno-ugrovedenie 23 (1), 1987. P. 19-27]
Хакулинен 1953 — Л. Хакулинен. Развитие и структура финского языка. Часть I. Фонетика и морфология. Москва: Издательство иностранной литературы, 1953. [L. Hakulinen. Razvitie i struktura fin-skogo iazyka. Chast' I. Fonetika i morfologiia [The development and the structure of Finnish. Volume I. Phonetics and Morphology]. Moskva: Izdatel'stvo inostrannoi literatury, 1953]
Ariste 1968 — P. Ariste. A grammar of the Votic language. Bloomington — the Hague: Indiana University, 1968.
Ariste 1981 — P. Ariste. Zur dritten Person Plural und zum Impersonal im Wotischen // Советское финно-угроведение [Sovetskoe finno-ugro-vedenie] 17 (1), 1981. P. 1-8.
Chirikba 2003 — V. A. Chirikba. Abkhaz. München: Lincom Europa, 2003.
Dahl, Karlsson 1976 — Ö. Dahl, F. Karlsson. Verbien aspektit ja objektin sijanmerkintä: vertailua soumen ja venäjän välillä // Sananjalka 18, 1976. P. 34-52.
de Hoop, Malchukov 2008 — H. de Hoop, A. L. Malchukov. Case-Marking Strategies // Linguistic Inquiry 39 (4), 2008. P. 565-587.
Ehala 2011 — M. Ehala. The diffusion of impositional innovations in the Estonian object-marking system // Diachronica 28 (3), 2011. P. 324344.
Erelt 2009 — M. Erelt. Typological overview of Estonian syntax // Sprachtypologie und Universalienforschung 62 (1/2), 2009. P. 6-28.
Grünthal 2010 — R. Grünthal. Sijasynkretismi morfologian koetinkivenä // Journal of Estonian and Finno-Ugric Linguistics 2, 2010. P. 91-113.
Hakulinen 2004 — A. Hakulinen et al. (toim.). Iso suomen kielioppi. Helsinki: Suomalaisen Kiijallisuuden Seura, 2004.
Huumo 2010 — T. Huumo. Nominal aspect, quantity, and time: The case of the Finnish object // Journal of Linguistics 46, 2010. P. 83-125.
Ikola 1968 — O. Ikola. Zum Objekt in der ostseefinnischen Sprachen // Con-gressus Secundus Internationalis Fenno-Urgistarum. Helsingae habitus 23-28.VIII.1965. Pars I. Acta Linguistica. Helsinki: Societas Fenno-Ugrica, 1968. P. 188-195.
Jahnsson 1968 — A. W. Jahnsson. Finska Sprakets Satslära. Helsinki: Finska litteratursällskapet, 1871.
Karlsson 1999 — F. Karlsson. Finnish: An Essential Grammar. London/New York: Routledge, 1999.
0. H. PowancKuü
Kiparsky 1998 — P. Kiparsky. Partitive case and aspect // Miriam Butt and Wilhelm Geuder (eds.) The projection of arguments: Lexical and compositional factors. Stanford: CSLI Publications, 1998. P. 265-307.
Kiparsky 2001 — P. Kiparsky. Structural case in Finnish // Lingua 111, 2001. P. 315-376.
Kittilä 2002 — S. Kittilä. Remarks on the basic transitive sentence // Language Sciences 24, 2002. P. 107-130.
Kittilä 2006 — S. Kittilä. Object-, animacy- and role-based strategies. A typology of object marking // Studies in Language 30 (1), 2006. P. 1-32.
Kont 1963 — K. Kont. Käändsönaline objekt läänemeresoome keeltes. Tallinn: Eesti NSV Teaduste Akadeemia, 1963.
Laakso 2001 — J. Laakso. The Finnic Languages // Östen Dahl, Maria Koptjevskaja-Tamm (eds.). Circum-Baltic Languages: Typology and Contact. Vol. 1. Past and Present. Amsterdam/Philadelphia: Benjamins, 2001. P. 179-212.
Larsson 1983 — L. G. Larsson. Studien zum Partitivgebrauch in den ostseefinnischen Sprachen [Acta Universitatis Upsaliensis 15]. Uppsala, 1983.
Lees 2015 — A. Lees. Case Alternations in Five Finnic Languages. Estonian, Finnish, Karelian, Livonian and Veps. Leiden — Boston: Brill, 2015.
Letuchiy 2006 — A. Letuchiy. Case marking, possession and syntactic hierarchies in Khakas causative constructions in comparison with other Turkic languages // Leonid Kulikov, Andrej Machukov and Peter de Swart (eds.). Case, Valency and Transitivity. Amsterdam — Philadelphia: John Benjamins, 2006. P. 417-439.
Maling 1993 — J. Maling. Of nominative and accusative // Anders Holmberg and Urpo Nikanne (eds.) Case and other functional categories in Finnish syntax. Berlin — New York: Mouton de Gruyter, 1993. P. 49-74.
Metslang 2014 — H. Metslang. Partitive noun phrases in the Estonian core argument system // Silvia Luraghi, Tuomas Huumo (eds.). Partitive Cases and Related Categories. Berlin — Boston: De Gruyter, 2014. P. 177-255.
Nsss 2004 — Ä. Nsss. What markedness marks: the markedness problem with direct objects // Lingua 114, 2004. P. 1186-1212.
Ojajärvi 1950 — A. Ojajärvi. Sijojen merkitystehtävistä Itä-Karjalan Maaselän murteissa. Nominatiivi, genitiivi, akkusatiivi ja partitiivi. Vertaileva funktio-opillinen tutkimus. Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura, 1950.
Rajandi, Metslang 1979 — H. Rajandi, H. Metslang. Määramata ja määratud objekt. Tallinn: Valgus, 1979.
Reime 1993 — H. Reime. Accusative marking in Finnish // Anders Holmberg and Urpo Nikanne (eds.). Case and other functional categories
in Finnish syntax. Berlin — New York: Mouton de Gruyter, 1993. P. 89-109.
Rozhanskiy 2015 — F. Rozhanskiy. The length of final vowels with respect to case syncretism in Luuditsa Votic // Lingüistica Uralica 51 (2), 2015. P. 100-133.
Rüütmaa 1989 — T. Rüütmaa. Partitiivsubjekt ja object eesi ja soome keeles // Fenno-ugristica 15, 1989. P. 118-126.
Sands, Campbell 2001 — K. Sands, L. Campbell. Non-canonical subjects and objects in Finnish // A. Aikhenvald, R. M. W. Dixon, O. Masayuki (eds.). Non-canonical marking of subjects and objects. Amsterdam — Philadelphia: Benjamins, 2001. P. 251-305.
Silverstein 1986 — M. Silverstein. Hierarchy of features and ergativity // P. Muysken, H. van Riemsdijk (eds.). Features and Projections. Dordrecht: Foris, 1986. P. 163-232.
Tauli 1983 — V. Tauli. Standard Estonian Grammar. Part II. Syntax. [Studia Uralica et Altaica Upsaliensia 14]. Uppsala: 1983.
Tveite 2004 — T. Tveite. The case of the object in Livonian. A corpus based study [Castrenianumin toimitteita 62]. Helsinki: The Finno-Ugrian Department of Helsinki University/The Finno-Ugrian Society, 2004.
Vainikka, Brattico 2014 — A. Vainikka, P. Brattico. The Finnish accusative: Long-distance case assignment under agreement // Linguistics 51(2), 2014. P. 73-124.
Vihman 2004 — V. Vihman. Valency Reduction in Estonian. Ph.D. thesis from School of Philosophy, Psychology and Language Sciences, University of Edinburgh, 2004.
