CC BY
133
ДИАЛОГ ОБЩЕСТВА И ВЛАСТИ: НОВАЯ ПАРАДИГМА
Ю.Л. Воробьев
Кафедра паблик рилейшнз
Иркутский государственный университет (филиал в г.Братске), ул.Ленина, 34, 665729, Братск, Россия
Обосновывается появление новой коммуникативной парадигмы с доминантами партнерства и управленческого диалога общества и институтов власти. В условиях реформируемой России политическая и социально-экономическая жизнь создает перманентные кризисные ситуации, которые требуют встречных цивилизованных шагов со стороны государства, бизнес-сообществ и гражданских союзов.
Современное общество приобрело и приобретает очень многое в рамках информационной революции. Но оно могло бы получить больше, будь оно готово снять определенные противоречия. Имеются ввиду коммуникативные барьеры - явление столь же противоречивое, сколько и неестественное для построенного на общении социума.
Известен логический постулат Г. Тарда: «общества живут до тех пор, пока они прогрессируют» [18; с.178]. Когда прогрессирует коммуникация, это и прогресс общества. Но не всех его элементов сразу. У коммуникативных барьеров остаются отдельные «опаздывающие» элементы.
Применительно к отношениям власти и народа это имеет свой особый смысл. С одной стороны, власть - с учетом существующих точек напряжения -налаживает соответствующее ситуации использование средств организации социального (и коммуникативного) пространства. Власть, присутствует везде, как считает А.Г. Здравомыслов [8; с.200], «где есть совместная деятельность, это необходимый атрибут общественных отношений, суть которого заключается в переводе материальных и духовных интересов и сил в совместное действие». С другой - это совместное действие предполагает определенное соотношение между властью, существующей де-факто, и согласием общества на нее, легитимным ее признанием.
Власть сегодня в России ассоциируется главным образом с двумя уровнями полномочий от лица общества. Первый уровень - это властные институты государства, второй - выборные органы власти местного самоуправления, муниципального образования.
Вопросы властной территориальной юрисдикции непосредственно соотносятся с границами коммуникативного или социального пространства. На стыке проблем коммуникации и социального взаимодействия в последние годы появилось немало новых теоретических конструктов, интегрирующих существующие представления о социальном пространстве. В частности, Ю.Л. Качанов при изучении политических отношений использовал принципы
топологии, позволяющие представить структуру идентифицированных и маркированных открытых множеств, отражающих полимерность социального пространства [9; с.56]. В рамках концепции социологии пространства А.Ф. Филиппов рассматривает: 1) социальное значение пространства, не
рефлектируемое участниками взаимодействия, но принципиально важное для них; 2) пространство, как оно осознается и обсуждается последними [20; с.55].
Свой ассоциируемый термин вводит в научный обиход Е.Н. Юдина [22; с.113,115]. В отличие от прежних «медиасреда», «медиасистема»,
«гиперреальность» она предлагает «медиапространство». Понятие формируется в результате взаимодействия трех основных компонентов - массмедиа, информации и аудитории. Являясь частью социального пространства, медиапространство, по мысли автора, оказывается прямым фактором влияния на его структуру и функционирование. Социальное пространство не просто обрамляет или «вмещает» реальность человеческих отношений, подчеркивает В.И. Тищенко [19, с.21], оно еще и активно включено в саму их ткань, суть этих отношений. Более того, вся повседневная жизнь человека, развертывание ее плана, географии, да и всех сопутствующих ей поступков являются особой формой структуры пространства, своеобразным средством «пространственной дисциплины». И пространство здесь играет роль не только инструмента, с помощью которого реализуются план и график жизнедеятельности, но и движущей силы, которая укладывает все это в специфические формы.
Более существенно то, что в действительности наблюдаемые в социальном пространстве процессы есть и процедуры коммуникации, готовящие формирование процедур власти. Рассматривая эти процедуры как формы человеческой активности, мы воспринимаем их и неким результатом местных социальных практик. Условием целостности их рассмотрения является, по мнению Тищенко, наличие определенных видов коммуникации, благодаря которым усиливается информационное сопровождение деятельности российских местных органов власти и управления. Возникающее в связи с этим в структуре территориальной власти особое коммуникативное пространство приводит к появлению новых форм взаимодействия с населением (интернет-общение, пейджинговая связь и т.п.).
Социальное пространство создает свои специфические условия для проявления совместного действия - больше или меньше тяготеющего к коммуникативному диалогу, той или иной модели коммуникации. Однако и в локальной территориальной среде (муниципальном образовании, местном сообществе) обнаруживают себя все те же общие закономерности.
Анализ, на который ссылаются Б.В. Сазонов и Е.А. Богомолова [15; с.56-57], показывает, что в сложившейся ныне ситуации в административном управлении население не является полноценным участником процессов территориального управления. Здесь основной проблемой выступают процедуры «субъективации», приобретения людьми необходимых ресурсов для управленческой деятельности. Поэтому главное внимание в научных исследованиях последнего времени уделялось роли современных информационно-коммуникационных технологий -
и как инструмента субъективации, и как пространства для партнерства власти и населения.
Вопрос о системной природе такого партнерства, по признанию самих ученых, остается при этом незаслуженно на заднем плане. Территориальная администрация действует как разветвленная и глубоко эшелонированная бюрократическая система, тогда как новые предполагаемые участники административно-территориального управления представляют собой фактически атомизированные социальные единицы. Другими словами, участие населения в партнерстве с властью оказывается дефицитным по отношению к тем задачам, которые на него возлагаются. И вопрос в том, сможет ли население достаточно организованно проявить и реализовать свои интересы в рамках партнерства. Постановка вопроса, замечают Сазонов и Богомолова, несколько парадоксальна, поскольку декларативно власть для того и существует, чтобы реализовать эти интересы.
Решение задачи авторы видят в создании «сообщества» как такой организации, которая собирает атомарные социальные единицы в определенную самоуправляющуюся систему. При этом одинаково важны обе характеристики -и объединения относительно автономных единиц, и самостоятельность целого. И еще - способность сообщества вступать в кооперативные (партнерские) отношения с другими социальными структурами, активно вести себя в социальной среде. В принципе идеальной моделью являлось бы формирование такого партнерства, которое способно выступать единым сообществом при решении управленческих задач определенного типа.
Проблему формирования сообществ в системах управления, полагают Сазонов и Богомолова, можно обсуждать на сугубо теоретическом уровне, поскольку крайне трудно найти наличный материал для эмпирического прикладного исследования. Тем не менее, им представляется, что есть реальная область, проблемы развития которой в условиях современных информационнокоммуникационных технологий служат моделью для обсуждаемой темы партнерства. Этой моделью по ряду оснований может служить практикующий в стране тип «научного сообщества». Несмотря на относительную автономность, наука и ее сообщества постоянно выстраивают те или иные партнерские отношения как с властью, так и с населением - не только делая их предметом исследования, но и транслируя его результаты в виде топик общественного сознания. Кроме того, научные сообщества сумели преодолеть многие из проблем, которые были поставлены коммуникативной революцией, и приобретенный опыт имеет свою очевидную самоценность.
Характерное совпадение в этом плане обнаруживается во Всемирном докладе по социальным наукам. Авторы доклада исходят из давней традиции видеть научное общество в качестве микромодели демократического. Во-первых, это открытость и участие. Доступ не ограничен и участие основано на критериях универсализма. Во-вторых, это эгалитарный акцент: в обоих типах сообществ их члены считаются равными в некоторых отношениях. В науке существуют понятие равенства и требование обеспечения всех равными возможностями для
получения значимых новых результатов. В политике все граждане считаются равными перед законом в своих правах и обязанностях.
Фиксируя наличие неких исходных пространственно-временных условий, важно российскую государственную действительность (институты власти + реализуемые ими полномочия общества) видеть и воспринимать не только в самодовлеющей сегодня коммуникативной тенденции, но и в новых формах и соотношениях уже действующей публичной власти. Выделим главное: мы должны четко понимать, на каких основаниях формируется парадигма партнерства современных властных структур и гражданских союзов, чтобы прогнозировать ее утверждение или нереальность.
Общепризнанно, полагает А.А. Галкин [6; с.377-378], что решающую предпосылку более или менее нормального функционирования общественной системы образует такое состояние массового сознания, при котором институтам политической власти и руководящим ими лицам делегируется определенная сумма полномочий, позволяющая реализовать властные функции. Общество признает право институтов власти принимать обязательные решения, осуществлять различные (в том числе принудительные) действия для их реализации и, соответственно, проявляет готовность подчиняться этим решениям. Тем, собственно, мотивированы такие феномены политического процесса, как легитимность политической системы (режим власти), согласие (несогласие), подчинение (неподчинение), законопослушание (аномия, непослушание) и т.д.
В условиях пореформенной России динамика отношений с властью проявилась с этой точки зрения особенно четко. Результат - устойчивое отчуждение населения от власти, но достаточно дифференцированное: процессы доверия-недоверия к одним политическим институтам идут быстрее, к другим -медленнее. В первую очередь отчуждение сказывалось применительно к представительным органам власти, правительству. В то же время рейтинг президента страны неизменно оказывался намного выше.
Новейшие средства коммуникации, констатирует Галкин, открывают перед властными структурами дополнительные возможности для психологического давления на общество в нужном им направлении, в частности, чтобы уменьшить отчуждение граждан от власти. Однако нельзя не учитывать и обратного: по мере растущей доступности информации и увеличения коммуникационных каналов возрастает и степень сопротивляемости общественного сознания попыткам искусственно навязывать людям угодные верхам позиции и взгляды.
Новые информационные технологии, по мнению исследователей, меняют качество и структуру отношений на политическом поле. Они, считает А.И. Соловьев [16; с.7], способствуют небывалому повышению плотности интерактивного взаимодействия элитарных и неэлитарных слоев. Насыщенность инфотрафика побуждает последних создавать неформальные плебисцитарные механизмы, встраивая в сложившийся политический дизайн сетевые отношения, которые постепенно начинают выступать едва ли не основным инструментом идентификации граждан, организации и координации их политического участия.
В русле разнообразных коммуникаций и способов общения рождаются новые смысловые образы власти, вырабатываются новые ценностные иерархии, отношения, политические нормы. Стимулируя более интенсивное привлечение культурного капитала в политику, коммуникации изменяют как саму среду власти, так и культурный уровень ее участников. Более того, через складывающиеся коммуникации нынешние поколения не только воссоздают фундаментальные черты политической культуры, но и путем их трансформации закладывают основы тех образов, символов и смыслов, которые предстоит институционализировать уже их потомкам. Иными словами, подчеркивает Соловьев, живущая в актуальных коммуникациях политическая культура настоящего одновременно представляет собой и своего рода «предкультуру» политики грядущего. Коммуникации образуют пространственно-временной континуум смыслозначимых образов власти, обладающий как ретроспективным, так и неким футурологическим резонансом. То есть коммуникация является механизмом самовоспроизводства культуры. Появление новых коммуникаций делает прозрачными и во многом иллюзорными политические границы. Способствуя открытости и сближению отношений между гражданами и властью, коммуникации чаще всего подталкивают людей к формам соучастия, не укладывающимся в привычные правила. И тут далеко не все однозначно: следует критически приглядеться к опасности «электронной экспансии», которая играет растущую роль в вовлечении человека в политику.
В эпоху модерна алгоритм формирования пространства публичной власти выглядел следующим образом: группы (ключевые субъекты политики) -корпоративные интересы (источник политической идентификации индивида) -идеология (главная форма символизации политических явлений) - идеологи (страта, профессионально распространяющая в обществе идеологические ценности) - идеологическая борьба (важнейший механизм политической идентификации и позиционирования политических акторов) - пропаганда (ведущая форма организации дискурса власти и общества) - политические партии (центральные институты системы социального представительства групповых интересов) - гражданское общество/государственная власть
(основные творцы политических порядков) - демократия (основная система организации власти). Такое соотношение компонентов благоприятствовало поддержанию постоянных политических контактов между населением и властью в рамках демократии.
Нынешняя эпоха порождает иные зависимости и иные принципы взаимодействия власти, индивида и общества. Место описанных выше структур и процессов занимают другие, при сохранении базовых позиций ключевых субъектов, форм символизации и т.д. В результате складывается новый алгоритм формирования пространства политической власти: массы - стандарты массовой культуры - культурные основания идентификации граждан - информационные поводы - политическая рекламистика - когнитарии (специалисты в области управления информационными процессами) - политический сценарио-
менеджмент - электронные СМИ - массовое общество/государственная власть -медиакратия. Устанавливающиеся при этом политические контакты носят во
многом спорадический характер: граждане вступают во взаимодействие с властью преимущественно в рамках конкретных политических проектов, вызывающих мотивацию участия.
С наступлением постмодерна, превращающего производство общественно значимых мнений в удел профессионалов и закладывающего медиаоснования власти, политические порядки, строящиеся на выборности элиты и постоянной политической активности населения, утрачивают свою жизнеспособность. И в этом смысле грядущая эпоха кладет предел политической демократии. Симптомы перехода от конфликта групповых интересов и ценностей как основы формирования политического пространства к механизмам, сглаживающим культурные и политические расхождения, отчетливо прослеживаются уже в настоящее время [16; с.10-11].
На этом фоне возникает вызов демократии в целом как базе политического взаимодействия государства и гражданского общества.
Ответ на этот вызов, на наш взгляд, в значительной степени содержится в анализе Ю.А. Красина [11; с.255]. Полисная демократия античности, коммунальная демократия европейского средневековья, представительная демократия нового времени столь существенно различаются, отмечает он, что их очень трудно охватить единым понятием. Поэтому в нынешнем динамичном мире демократия претерпевает весьма существенные метаморфозы. Гипотетически правомерно допустить, заявляет ученый, что демократия не вечна и в стремительно развивающемся социуме могут появиться иные типы политических взаимоотношений.
Обозначенный только что мотив прямо сопрягается с нашими подходами к обоснованию новой парадигмы в отношениях власти и общества. Коренной вопрос демократии: как совместить свободу индивида с таким общественным устройством, которое обеспечивало бы эту свободу всем и приводила бы при том в движение и великую силу общественной солидарности. Именно в ответе на подобный вопрос Ж.-Ж. Руссо видел в свое время основную задачу Общественного договора, признаваемого в качестве базового постулата для взаимодействия государства (власти) и гражданского общества [14; с.207].
В контексте общественного договора, как его воспринимал Руссо, решить проблему идеальной сочетаемости индивидуальных и общественных интересов невозможно. Это продемонстрировала не только многовековая практика. И теоретически в подобной концепции немало слабостей. А вот одна из сторон задачи, но не вся, могла бы выглядеть реальной - это касается баланса гражданских и государственных интересов в более узком смысле, когда, выполняя те или иные соглашения, обе договаривающиеся стороны учитывают настроение и потребности граждан. Такой подход естествен для социальной сферы, особенно на муниципальном уровне. По понятным причинам договорные операции такого масштаба должны проводиться на максимально демократической основе - представительной и в то же время профессионально подготовленной. Не случайно в научном сообществе сейчас часто обсуждается вопрос о включении как можно более широкого круга общественности в политический процесс. С одной стороны, еще в 1987 году академик
Л.И. Абалкин в унисон этому заявлял: «Процесс демократизации управления состоит в очень простой вещи - расширении субъекта управления. Чем больше субъектов, которые наделены правами принятия решений, тем демократичнее процесс» [1; с.20]. С другой стороны, сегодня можно утверждать, что этап реформ значительно увеличил количество субъектов в общественной жизни, а активизация горизонтальных связей между людьми стала причиной усиления внимания к проблемам коммуникации в гражданском обществе [17; с.78].
Не противопоставляя сказанное результатам социологических опросов, где неоднократно зафиксирован факт отчуждения населения от власти и недоверия большинству институтов представительной и исполнительной власти, следует подчеркнуть наличие здесь перманентных и почти необратимых противоречий. И выход многим ученым представляется лишь один: расширение самого понятия демократии. То есть предлагается выйти за пределы традиционной схемы, где демократия оставалась безраздельной принадлежностью политики и институтов власти, и дать ей функционировать на правах «образа жизни» во всех средах социума.
«Ясное осознание совместной (communal) жизни во всех ее проявлениях составляет идею «демократии», - писал американский философ Д. Дьюи [24; с.149]. Он утверждал, что «демократия - это нечто большее, чем форма правления; в первую очередь это способ ассоциативной жизни, коммуникативно закрепленный общий (conjoint) опыт» [23; с.87]. Становясь «образом жизни», демократия проникает во все поры социума и образует базисное основание всеобщей гражданственности, которая оказывает доминирующее влияние на политическое сознание и поведение людей, на институты власти. В публичной сфере артикулируется многообразие частных интересов и мнений, из сопоставления, согласования и сопряжения которых сублимируются общие цели.
Налицо разветвленная и вместе с тем целостная система коммуникативных связей, сеть взаимоотношений, становящиеся (пока гипотетически) альтернативой прежней парадигмы политического правления. Разумеется, политическое правление не может исчезнуть вообще, но оно погружается в более широкий контекст публичного дискурса и тем самым помогает увеличить долю прямой демократии.
Соотношение власти и демократии - в известной мере калька диалогового потенциала в системе «государство - общество». Имеется много критериев поиска оптимальных вариантов этого соотношения. Все они опираются на известные и принятые в научный оборот понятийные признаки: демократия как власть большинства, принцип равноправия участников процесса, верховенства закона, выборность и разделение властей, гласность и свобода мнений и выбора, плебисцитарное право и т.д. При этом трудно определить, какой из действующих в общей коммуникации сторон и в какой именно момент больше нужны те или иные функциональные аспекты демократии. Показателен в этом плане, на наш взгляд, контент-анализ текстов Посланий президента РФ Федеральному собранию страны, сделанный Л.Я. Аверьяновым. Им изучены и прокомментированы материалы семи лет - 2000-2006 гг. [2; с.231-278]. Если
взять интересующие нас понятия «власть», «демократия», «самоуправление», то в контент-анализе обращает на себя внимание следующее.
Во-первых, стоит заметить, что сам автор анализа трактует демократию заведомо нетрадиционно. Он рассматривает ее в качестве «временного паритета постоянного силового противостояния власти и общества», поясняя, что «это процесс, который отражает взаимодействия власти и общества как основных силовых структур общества, (борющихся) за свое право решать собственные задачи собственными силами и за счет друг друга». [2; с.260]. Во-вторых, как свидетельствует таблица «Понятийное окружение слова «демократия», с этим словом непосредственно контактируют три блока: 1. Простое, чаще всего проходное упоминание в Посланиях демократии или ее констатация - 27 (51,9%). 2. Развитие демократии - 15 (28,9%). 3. Демократия как общественная ценность - 12 (23,1%).
В-третьих, согласно таблице «Опосредованное понятийное окружение слова «демократия», с блоком «демократия» очень слабо коррелируется блок «власть», а сам он вообще почти не представлен сколько-нибудь внятно. Из этого автор анализа делает вывод, что понятие «демократия» в Посланиях президента распространяется практически на всех субъектов общества, кроме субъектов власти (!). Хотя, безусловно, в реальной системе отношений субъекты власти, может быть, не все и в разной степени, но подчиняются принципам демократии, во всяком случае - в повседневной жизни. И только в установлении соотношения приоритета власти и демократии изменяется в пользу власти.
Что касается понятия «власть», то основной мотив высказываний в Посланиях - это укрепление власти. Причем всех ее ветвей, всех органов, учреждений и организаций, включая местное самоуправление, понимаемое, правда, «как самый низовой орган, низовое звено той же самой вертикали власти» [2; с.245].
Определение грани взаимодействия двух таких важных институтов общества, как государственная власть и местное самоуправление, по мнению Аверьянова, самое сложное. Ибо природа местного самоуправления и смысл вертикали власти малосочетаемы. В результате наблюдаются шараханья из одной крайности в другую: одни требуют полного подчинения всех и вся власти государства, другие - полного самоуправления, без вертикали власти и вообще государства.
При всем том, констатирует автор, ситуация относительно власти в настоящее время сильно изменилась. Наметилась некая слабая тенденция к демократизации, когда власть все-таки ограничена какими-то рамками общественного влияния. Хотя и в сознании субъектов власти, и в общественном мнении признак власти как господства остается доминирующим.
Лейтмотив упрочения государственной власти в России присутствует и в других научных исследованиях последнего времени. И.В. Анциферова, к примеру, рассматривает некоторые теоретические подходы к оценке качества власти. Она берет за основу три блока параметров: 1) качество субъекта власти;
2) качество его функционирования; 3) качество связей государственной власти с обществом и его элементами (что особенно близко нашей теме) [3; с.245-248].
Изучение и сопоставление практики органов власти показывают, по данным этого автора, что по многим позициям не отрегулированы отношения между ветвями и уровнями власти, в специфических условиях российского рынка возникает опасность превращения властных структур в объект купли-продажи и рассадник коррупции. При усилении подобных тенденций качество государственной власти неизменно снижается, демократические институты перестают эффективно работать.
Подобного рода выводы находят подтверждение в ряде социологических опросов. В одном из них [4; с.12-13] при сравнении результатов 1999 и 2005 годов замечено, насколько стал доминировать конформизм и не снижается отчуждение государственной власти от общества: более 80% респондентов указали на отсутствие возможности участвовать в местном самоуправлении, а 55,9% заявили о полном нежелании участвовать в управлении общественными делами. Уровни доверия населения к структурам государственной власти в ноябре 2005 года: президенту доверяют 65,5%; Совету Федерации - 24,8%; Государственной думе - 25,3%; властям регионов - 38,4%; городов (районов) -34,4%.
Среди объяснений причин нынешней ситуации с властью и по поводу власти можно найти разные мотивы. Несмотря на проводимые в стране реформы, государственная власть фигурирует зачастую в роли самодостаточной силы, закрытой и абсолютно независимой от населения, полагает Е.П. Науменко. Этому в немалой мере содействует тот факт, что становление рыночной экономики сопровождается формированием устойчивого правового нигилизма и отрицанием социальной справедливости как основополагающего принципа гражданского общества: «Можно утверждать, что подобные взгляды...
пронизывают и официальную государственную идеологию. Это способствует разобщению и вступает в противоречие с решением задачи по преодолению разрыва между политической и экономической элитой, с одной стороны, и рядовыми гражданами - с другой» [13; с.113].
Тут возникает еще одна дилемма, подвигающая к поиску новой коммуникативной парадигмы. Ведь противостояние интересов сохраняется и сохранится, пока отношения населения с государством привязаны к отношениям собственности. И кроме того, никуда не деться от двойственного положения государства.
Формирование гражданского общества, утверждает А.Д. Керимов, возможно только при условии «активного участия в этом процессе самого государства, точнее - составляющих его структур» [10; с.64]. Вместе с тем, заявляет Е.П. Науменко, «развитие гражданского общества ни в коем случае не должно осуществляться за счет ослабления государства или отстранения его от выполнения вверенных ему функций» [13; с.114].
Почему существует такая дилемма, ответить можно по-разному. Но любой ответ - это и дополнительное основание для парадигмы коммуникативного диалога общества и власти. На двух противоположных позициях в
теоретическом споре здесь концепции государства и гражданского общества, государственной власти и местного самоуправления. Причем если не только природа государства, но и его воплощенная действительность по своим основным характеристикам вполне совпадают, то гражданское общество - это больше теоретический идеал, чем сколько-нибудь законченная реальность; его сущностные характеристики до сих пор недопроявлены, не нашли своего полного воплощения ни в одной стране мира.
Предметным полем гражданского общества является та многообразная часть социального пространства, которая объединяет все проявления общественной жизни, выходящие за пределы прямого государственного воздействия или сферы прямых государственных интересов, функций. Однако его воспринимают и как политический феномен, взаимодействия граждан, участвующих в разработке общезначимых (публичных) решений либо непосредственно (лично), либо через представителей в органах публичной власти, а также контролирующих работу госаппарата, должностных лиц по ходу подготовки и реализации политических стратегий и программ развития общества. Именно такой подход, по мнению Н.И. Глазуновой [7; с.306], делает целесообразным политическое участие и партнерство и в этом контексте публичную власть в ее коммуникативной трактовке.
Мало за демократией признавать только гласность или электоральную функцию (для выбора власти). Точно так же недостаточно думать, что политика
- это только деятельность институтов власти. В политико-публичное пространство полноценно должно входить и гражданское общество со всеми его специфическими коммуникативными каналами и связями. В русле этого, несомненно, заслуживает внимание и предложение Н.И. Глазуновой провести инвентаризацию тех социальных проектов, программ, которые осуществляются через партнерские правовые отношения властных институтов и организаций гражданского общества [7; с.307-308].
Еще один аспект той же темы затрагивает в своей монографии А.А. Борисенков [5; с.66-67]. Это вопрос о признании учреждениями демократического государства соответствующей власти гражданского общества («гражданской власти») над ними, которая закрепляется конституционными установлениями. Суть такой власти - в особой социальной силе общества, обусловленной объединением граждан, и в наличии полномочий выражать то или иное свое волеизъявление по поводу деятельности государственных учреждений и тем самым воздействовать на них, участвовать в формировании руководящего состава государства. Демократический подтекст подобной логики сводится к простой диалектике: чем более развитым становится гражданское общество, тем более совершенной в своих проявлениях будет и демократия.
Использование гражданской власти - это тот критерий, который дает основание квалифицировать избирательную деятельность как разновидность демократической. Участвуя в выборах, митингах, прочих политических коммуникациях, люди реализуют свои конституционно оформленные гражданские полномочия и тем определяют свою приверженность демократическим началам.
В стабильные времена доминировало государство в лице его властных структур, которым делегировало свои полномочия общество. В переходный (или перестроечный, как в России 1980-1990-х) период на первый план выходили общественные интересы и инициативу сохраняли гражданские формирования самого разного, в том числе и маргинального типа. Общественные лидеры, ратующие в момент ослабления государственной власти за демократию, получив бразды правления в свои руки, полностью принимали форму государственных властных органов. Те приписывали себе роль представителей общества и в конечном счете под эгидой защиты интересов народа реализовывали собственные цели и задачи. В очередной раз возникало противоречие, которое выливалось в противостояние и под давлением общества
- в смену власти.
Все эти процессы отражены в известных теоретических моделях. В них представлены и диалектика, и динамика процессов выстраивания отношений государства и общества вплоть до политических, экономических и коммуникативных практик.
Ю.Н. Фролов [21; с.71-73] подчеркивает, что пришло понимание неизбежности поиска особых форм взаимодействия общества и государства, которые позволили бы решать одинаково успешно задачи всех отдельно взятых социальных субъектов и общества в целом. В таком взаимодействии совместные интересы должны соблюдаться не в результате отказа от реализации личных интересов одного из субъектов, например государства, в пользу общества и наоборот, а посредством прежде всего реализации собственных интересов субъектов. Сторонники государственных приоритетов и приверженцы «гражданской власти» независимо друг от друга ведут поиск вариантов конструктивных решений.
Так, А.Ф. Нагайчук [12; с.221-224] убежден, что технологий «полного» согласия практически невозможно достичь для глобального общества из-за ограниченности коммуникационных процессов, связывающих центр и периферию. Но при этом он же считает, что общества имеют достаточные средства согласования интересов, чтобы не доводить ситуации до развязывания гражданских войн и революций.
Есть, допустим, такой испытанный механизм согласования позиций, как целенаправленное формирование общественного мнения. Однако здесь существует своя проблема: подобный метод в определенных условиях
превращается в имитацию или обман, когда совокупный интерес узких социальных слоев, государственных структур, олигархических групп выдается за мнение общества. Исходя из этого, Нагайчук предлагает два взаимосвязанных рецепта:
а) с одной стороны, субъектами разрешения кризисных ситуаций и выработки согласия могут стать лишь сами участники ситуаций с привлечением института посредников - причем в рамках коллективных, групповых решений, в ходе социально-политического взаимодействия и коммуникаций;
б) с другой стороны, любое согласование интересов возможно только в том случае, если власть адекватно использует и контролирует регулятивные
механизмы - то есть на подведомственной ей территории действует отлаженная система взаимодействия органов власти и институтов гражданского общества.
Важно отметить два аспекта новой коммуникативной парадигмы, которые имеют международную направленность, но сохраняют и общий теоретический и методологический подтекст.
Во-первых, обязательно следует учитывать, что научные дискуссии о приоритетах государства и общества в их постоянно меняющихся взаимоотношениях - это одна сторона вопроса, а попытки использовать теоретические предпочтения в спекулятивных политических, идеологических целях - сторона совсем другая. Ведь, допустим, небезосновательны версии о том, что не ко времени форсированные реформы местного самоуправления в России (при и без того слабом тогда государстве) не столько помогали, сколько усугубляли состояние общественного кризиса. Во-вторых, и в межгосударственных отношениях дефицит коммуникативного диалога равноправных партнеров ощущается все явственнее, а спекуляции по поводу вытеснения государства и его интересов под предлогом глобальной демократизации все менее воспринимаются как действительная альтернатива принятому сейчас социальному порядку.
Таким образом, можно выделить несколько оснований для новой коммуникативной парадигмы с доминантами партнерского взаимодействия и управленческого диалога.
1. К коммуникативному диалогу власть и общество приближают (и даже принуждают) особенности сегодняшних экономических и социальных отношений людей, организаций, сообществ, попавших в политический и рыночный передел. Малорегулируемая жизнь создаёт трудноразрешимые проблемы и перманентные кризисные ситуации, которые требуют встречных цивилизованных шагов со стороны государства, бизнес-сообществ и гражданских союзов.
2. В современных условиях на этапе реформирования России актуализировался и обострился вопрос о диалектических по природе своей противоречиях в отношениях органов государственной власти и местного самоуправления в общей системе управления страной. Его решение, как показывает практика, следует искать за счет совмещения интересов и усилий сторон в рамках единой государственной вертикали управления и на основе осознанного гражданского компромисса, нового «общественного договора».
3. Стремительно развивающееся коммуникативное пространство радикально изменило общественные связи, информационный обмен, степень открытости, качество и количество диалоговых форм общения людей, социальных групп и структур. Соответственно растет влияние гражданского общества, его доли интересов и участия в государственных делах. В свою очередь усиление общественного контроля (гражданской власти) меняет положение правительственных, региональных структур власти, заставляя все шире применять формы социального и управленческого партнерства для совместного разрешения конфликтов.
4. Коммуникации самого разного рода, приобретая сетевой характер, существенно видоизменяют обратную связь институтов власти с населением, местными сообществами, система территориального управления все больше становится двусторонним процессом. Появляется возможность для более полного политического мониторинга и проведения эффективных электоральных кампаний на том уровне, который обеспечивал бы формирование по-настоящему легитимной власти. Вопрос, тем не менее, в том, какие модельные приращения здесь нужны, чтобы коммуникативный диалог на этом поле общения расширялся не формально, а давал бы ожидаемый и реальный социальный результат.
Расширение коммуникации равносильно «расширению субъекта управления», что олицетворяет вместе с тем и растущую демократизацию государственных и общественных отношений. И это, на наш взгляд, самый существенный признак новой парадигмы.
ЛИТЕРАТУРА
1. Абалкин Л.И. Теоретические и политико-экономические аспекты перестройки управления. - М., 1987.
2. Аверьянов Л.Я. Власть и общество: Контент-анализ текстов Посланий президента Федеральному Собранию РФ. 2000-2006 гг. // Безопасность Евразии.
- 2006. - №4.
3. Анциферова И.В. Качество власти: некоторые теоретические подходы к его оценке // Социально-технологическая культура как феномен XXI века: Материалы международной научно-практической конференции. В 2 ч. -Белгород, 2006. - Ч.1.
4. Бойков В.Э. Отношение населения к власти: тенденции формирования и обусловливающие их факторы // Социология власти. - 2006. - №1.
5. Борисенков А. А. Политическая жизнь: особенности понятийного анализа: Монография. - М., 2005.
6. Галкин А.А. Общественно-политические последствия социального неравенства // Россия реформирующаяся: Ежегодник-2004. - М., 2004.
7. Глазунова Н.И. Антропологический подход к измерению взаимодействия гражданского общества и власти // Социальные процессы и социальные отношения в современной России: Тезисы выступлений на IV международном социальном конгрессе. В 2-х т. - М., 2004. - Т.2.
8. Здравомыслов А.Г. Проблема власти в современной социологии // Проблемы теоретической социологии. - СПб., 1994.
9. Качанов Ю.Л. Социальное пространство и политическая топология // Вопросы социологии. - 1996. - Вып.6. .
10. Керимов А.Д. К вопросу о формировании в России гражданского общества // Гражданин и право. - 2002. - №3.
11. Красин Ю.А. Демократия перед вызовами: модификация или смена парадигмы // Россия реформирующаяся: Ежегодник. Вып.6. - М., 2007.
12. Нагайчук А.Ф. Технологии согласования социальных интересов в политике // Материалы Всероссийской научной конференции «Современное российское общество: состояние и перспективы». - Казань, 2006. - Т.11.
13. Науменко Е.П. Проблемы формирования гражданского общества в современной России // Социально-технологическая культура как феномен XXI века: Материалы международной научно-практической конференции. В 2 ч. -Белгород, 2006. - Ч.1.
14. Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре. Трактаты: Пер. с фр. - М., 1998.
15. Сазонов Б.В., Богомолова Е.А. Виртуальные самоуправляющиеся сообщества. Проблемы формирования // Социальные коммуникации в новой
информационной среде. - Т.26. - М., 2006.
16. Соловьев А.И. Коммуникация и культура: противоречия поля политики // Полис. - 2002. - №6.
17. Тамазанова А.П. История и современное состояние управленческих идей в
философской и социологической литературе // Социальная коммуникация и социальное управление в экоантропометрической и
семиосоциопсихологической парадигмах. - М., 2000. - Кн. 2.
18. Тард Г. Социальная логика: Пер. с фр. - СПб., 1996.
19. Тищенко В.И. Методологические основания информатики сообществ // Социальные коммуникации в новой информационной среде: Т.26. - М., 2006.
20. Филиппов А.Ф. Элементарная социология пространства//Социологический журнал. - 1995. - №1.
21. Фролов Ю.Н. Государственное планирование науки. - М., 1998.
22. Юдина Е.Н. Реальность массмедиа в контексте социального пространства // Социология власти. - 2007. - №1.
23. Dewey J. Democracy and Education: An Introduction to the Philosophy of Education.
- N.Y., 1966.
24. Dewey J. The Public and its Problems. - Athens: Ohio University Press, 1991.
DIALOGUE OF THE SOCIETY AND THE POWER: A NEW
PARADIGM
Y.L. Vorobiev
Department of Public Relations
Irkutsk State University (Bratsk Branch),
Lenina str., 34, Bratsk, 665729, Russia
The author grounds the emergence of a new communicative paradigm based on dominating ideas of partnership and dialogue on governance between the society and the authorities. Political, social and economic developments in Russia, in environment being reformed, generate permanent crisis situations requiring therefore civilized steps towards each other on behalf of the State, business and civil society.
