CC BY
203
Вестник ПСТГУ.
Серия II: История. История Русской Православной Церкви.
социально-антропологических исследований
мл. науч. сотрудник лаборатории
Федосов Егор Андреевич,
2018. Вып. 81. С. 91-104
Исторического факультета Национальный исследовательский
Томский государственный университет,
Российская Федерация, 634050, г. Томск, проспект Ленина, д. 34/3
karamba243@yandex.ru
ORCID: 0000-0002-3893-1033
Диалектика сакрального
В СОВЕТСКОЙ ВИЗУАЛЬНОЙ ПРОПАГАНДЕ
1920-60-х гг.
Е. А. Федосов
С точки зрения ряда современных философов, советская идеология, несмотря на материализм и атеизм марксистской доктрины, обладала заметными духовными и религиозными чертами. Возможно ли доказать это утверждение не только философско-теоретическим, но и практическим путем? В поисках ответа на этот вопрос автор статьи обращается к средствам визуальной пропаганды — плакатам и карикатурам 1920-60-х гг., в которых эволюция коммунистических идей выражалась в наиболее яркой и концентрированной форме. Цель предпринимаемого анализа — на основе данного типа источников выявить категории, образы и символы, несущие в себе религиозный оттенок. Раскрываются темы, в которых они задействованы, специфика применения в различные исторические периоды, а также взаимосвязь с другими контекстами, нашедшими отражение в советских пропагандистских материалах. Исследование визуальной пропаганды подтверждает использование в ней символизма, наделенного сакральным смыслом. При этом преимущественно в 1940-50-х гг. подобные категории и образы присутствовали (во всяком случае в христианском варианте) вне целевых установок атеизма. Их наличие в плакатах и карикатурах не отличается постоянством и массовостью, но обладает определенной последовательностью, внутренней логикой и взаимосвязью. Хотя и не следует абсолютизировать степень религиозности коммунистической идеологии, опыт предпринятого в данной статье анализа показал, что советское мировоззрение оказалось несколько сложнее и разнообразнее, чем предполагала марксистская теория. И все существовавшие в СССР лозунги и образы необходимо соотносить с широким цивилизационным, в том числе духовным, контекстом.
Любая попытка определить устойчивые черты национальной идентичности, как правило, сводится к поиску преемственности между ценностными установками, сформированными на различных этапах развития общества. При этом часто возникает потребность осмыслить в едином цивилизационном контексте явления и процессы, которые, на первый взгляд, несовместимы в своих мировоззренческих основах. Официально идеология в СССР стояла на сугубо материалистических и атеистических позициях. Но сейчас даже на высшем уровне, от президента В. В. Путина или лидера КПРФ Г. А. Зюганова, можно услышать тезис, что, например, широко известный «Моральный кодекс строителя коммунизма» был прямым переложением библейских десяти заповедей1.
Можно возразить, что данная аналогия возникла благодаря единичному историческому курьезу. Однако мысль о гипотетическом или фактическом наличии в советском мировоззрении духовной составляющей оформлена и в ряде теоретических концепций. Современный философ, создатель веб-проекта «Красная Евразия» Р. Вахитов, обобщая сочинения классиков левого евразийства — Л. Карсавина, П. Сувчинского, С. Эфрона, Н. Устрялова и др., — приходит к выводу, что они еще в 1920—30-е гг. видели перспективу диалектического слияния некоторых марксистских идей и традиционных ценностей русской (в широком смысле) цивилизации, включая элементы православия, а также в равной степени верований и культур других народов2. С этим переплетается и другой евразийский тезис — о феномене большевизма, заключающемся в приверженности к «Большому Проекту, Большому Делу». Таким образом, большевик — это «исторический максималист, он мыслит категориями вековыми и тысячелетними...»3, настраиваясь на временные дистанции и бытийные сферы, которые порой не укладываются в непосредственное рациональное восприятие. Поэтому он и не чужд веры в высшие идеалы, что при любых обстоятельствах роднит его идеологию с культурным кодом народов России4. На близких к евразийству позициях стоит и известный исследователь С. Кара-Мурза. В своих работах он подчеркивает, что коммунистические идеи большевизма исходят не столько из европейского понимания марксизма, сколько из принципов существования русской крестьянской общины-коммуны, которая в свою очередь генетически восходит к раннему «народному» варианту православного христианства. При этом «время коммуниста» устремлено к столь же религиозному, мессианскому идеалу светлого будущего5.
1 См.: Заседание межрегионального форума ОНФ 25 января 2016 г. URL: http://kremlin.ru/ events/president/news/51206 (дата обращения: 27.10.2017); «Интерфакс» о заявлении Г. А. Зюганова в связи с агрессией против РПЦ. URL: https://kprf.ru/rusk/108477.html (дата обращения: 27.10.2017).
2 См.: Вахитов Р. Р. Классическое левое евразийство. URL: http://redeurasia.narod.ru/bib-lioteka/kle.html (дата обращения: 27.10.2017).
3 Он же. Феномен большевизма. URL: http://redeurasia.narod.ru/biblioteka/bolshevizm. html (дата обращения: 27.10.2017).
4 См.: Там же.
5 Кара-Мурза С. Г., Осипов Г. В. СССР — цивилизация будущего. Инновации Сталина. М., 2010. С. 46-47, 203-204.
Схожие с евразийцами суждения высказывал и не относившийся к ним политолог С. Кортунов. По его мнению, большевизм, особенно на первых послереволюционных порах, хотя и нанес сильнейший удар по традиционной духовной культуре, однако марксистская теория положительно повлияла на сознание масс в качестве принципа «революционного гуманизма», при котором «именно человек освобождает человека, является для него мессией, его спасителем»6. Таким образом, в первые десятилетия советской власти тот, «кто верил в правду и отдал свою жизнь за счастье народа, проявил православную сущность миссии России, даже если считал себя безбожником. Атеизм коммунистической доктрины стал, по сути, религиозным суррогатом дискредитированной в начале ХХ в. той версии православия, которая не выполнила своей роли имперского связующего звена. Произошло чудо: сугубо рационалистическая западная утопия (марксизм. — Е. Ф.), пройдя сквозь фильтр (в том числе и религиозный) русской культуры, превратилась в новую веру»7.
Столь развернутый экскурс в современные философские взгляды о степени религиозности советского мировоззрения был направлен на формулировку основного вопроса данной статьи: возможно ли подкрепить их системой доступных эмпирически фактов? Историки нередко упоминают специфическую ситуацию, которая возникла в 1940-е гг. на фоне военных испытаний и послевоенного восстановления: сталинское руководство стало рассматривать Русскую Православную Церковь в качестве союзника в борьбе за подъем морального духа советского общества. Этому способствовала и объективная предпосылка, заключавшаяся в психологическом состоянии определенного числа людей, у которых потребность в элементах религиозной жизни традиционно сохранялась, несмотря на многолетнюю атеистическую пропаганду. В конкретный исторический момент к ним присоединилась еще и часть молодежи, прошедшей через тяготы фронта и горечь утрат8. В своем исследовании Е. Зубкова приводит разнообразные примеры того, как при содействии властей священнослужители открыто участвовали не только в духовной и материальной поддержке армии и тыла во время войны, но и в трудовых и политических кампаниях после победы9. Тем самым государство признало за Церковью, хотя ситуативную и подконтрольную10, но все-таки самостоятельную общественно значимую идеологическую роль. Но чтобы оценить степень сакрализации советской идеологии, следует проанализировать ее собственную риторику. Для этого обратимся к источникам, в которых эволюция коммунистических идей выражалась в наиболее яркой и концентрированной форме, а именно к средствам визуальной пропаганды — плакатам и карикатурам. Выявление в них категорий, образов и символов, несущих в себе религиозный оттенок, составляет главную цель предпринимаемого ниже анализа.
6 Кортунов С. В. Национальная идентичность. Постижение смысла. М., 2009. С. 125.
7 Там же. С. 142.
8 См.: Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. М., 1999. С. 103-104.
9 См.: Там же. С. 102-107.
10 Взаимоотношения между государством и Церковью регулировались Советом по делам Русской православной церкви, созданным в 1943 г. и возглавляемым офицером госбезопасности Г. Г. Карповым.
При этом задача состоит не столько в рассмотрении отношения властей к религии в целом или к какой-либо отдельной конфессии, сколько в определении контекстов, в которых сами советские идеи и ценности обретали специфический сакральный смысл.
«Безбожники у станка»
В течение первых двух послереволюционных десятилетий духовная сфера раскрывалась в визуальной пропаганде в виде обширного пласта разнообразной антирелигиозной сатиры. Особенно преуспели в ее создании художники, сотрудничавшие в 1920—30-е гг. с редакцией журнала «Безбожник у станка», среди которых М. Черемных, Д. Моор, А. Дайнека, Н. Когоут и др.11 Отличительной чертой их работ была не только борьба с институтом Церкви как источником классовых конфликтов и предрассудков, но и бескомпромиссная десакрализация символов веры как таковых. Впрочем, в связи с этим советский исследователь Г. Де-мосфенова обращает внимание на специальное решение РКП(б) «О постановке антирелигиозной пропаганды», принятое еще в 1921 г.: «Партия указывала, что глумление над предметами культа вместо серьезного анализа и объяснения лишь затрудняет освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков. Партия призывала щадить чувства верующих, так как оскорбление религиозных чувств могло лишь обострить религиозный фанатизм»12. Несмотря на наличие этого, как представляется, весьма важного принципа, в послереволюционной обстановке то, что прежде было частью сакрального, закономерно обрело отрицательные коннотации. Хотя та же Г. Демосфенова приводит примеры плакатов времен Гражданской войны, в которых борьба рабочего класса визуализирована образом, подобным Георгию Победоносцу, или какая-либо социальная проблема представлена в виде притчи на новый лад13. Однако это скорее свидетельствует о необходимости, по выражению В. И. Ленина, «уметь говорить просто и ясно, доступным массе языком»14, предлагая ей безусловно узнаваемые изображения и знакомый формат изложения.
С 1930 г. явно антисоветская позиция папы Пия XI, расцененная как призыв к «крестовому походу», привела к слиянию в пропаганде внешнеполитического и антирелигиозного контекстов. Весьма типично для того времени при помощи сразу нескольких метких образов эта тема раскрылась в плакате Д. Моора «Разоблачим антисоветские замыслы капиталистов и церковников! Да здравствует мировая пролетарская революция!» (1932). Здесь возвышающийся над угнетенными народами капиталист в смокинге и цилиндре (также примечательна свастика на его манжете) указывает увешанному оружием Папе Римскому идти походом на СССР. Впереди них — целый легион католических клириков, «вооруженных» крестами. Революционный мотив этого сюжета выражает фигура то ли красно-
11 См.: Демосфенова Г. Л. Советский политический плакат. М., 1962. С. 66.
12 Там же. С. 67-68.
13 См.: Там же. С. 38, 50.
14 Ленин В. И. Полное собрание сочинений / К. А. Остроумова, ред. М., 1972. Т. 14. С. 92.
армейца, то ли военизированного рабочего, который одной рукой схватил мантию карикатурного понтифика, а другой замахнулся на капиталиста.
Как можно убедиться, в 1920-30-х гг. религиозные категории и атрибуты служили формированию образа внутренних и внешних врагов. Нет нужды подробнее останавливаться на их отражении в визуальных материалах, поскольку, во-первых, они всецело вписываются в официальную советскую атеистическую доктрину и не несут в себе нечто принципиально эвристическое; во-вторых, в этом своем качестве, они уже в значительной степени известны и обобщены исследователями. В частности, в 2010 г. санкт-петербургский Государственный музей истории религии выпустил книгу-альбом антирелигиозных плакатов из собственного собрания15. В ней обращает на себя внимание то, что абсолютное большинство репродукций относится либо к довоенным годам, либо ко времени позднего СССР, и почти нет примеров из 1940-50-х гг. Поэтому в поисках возможных вариантов альтернативного применения в пропагандистских текстах и изображениях символики, несущей сакральные смыслы, подробнее остановимся на материалах именно этого периода.
Наш священный долг...
Впервые религиозными категориями визуальная пропаганда заговорила при тиражировании в виде лозунга текста статьи 133 Конституции СССР 1936 г.: «Защита Отечества есть священный долг каждого гражданина СССР!»16. Тем самым на долгое время была заложена тенденция формировать ореол священности воинской службы в интересах защиты Родины. На основе схожей риторики, а не в привычной классово-ориентированной форме еще в 1939 г. был осмыслен и интернациональный долг советского человека: «Подать руку помощи братским народам Западной Украины и Западной Белоруссии — наша священная обязанность!» — гласил призыв из агитки В. Иванова, обращенной к бойцам РККА. Все это постепенно предопределяло восприятие и будущей большой войны, которая благодаря поэту В. Лебедеву-Кумачу в массовом сознании с первых же дней стала Священной.
Героическое сопротивление и страдания советского народа в годы Великой Отечественной войны актуализировали в визуальной пропаганде и более духовно глубокое понятие святой. Примером тому служит работа Ф. Антонова «Сын мой, ты видишь долю мою. Громи фашистов в святом бою!» (1942) (ил. 1), которая, по наблюдению выезжавшего на фронт художника А. Кокорекина, пользовалась большой популярностью у бойцов17. Помимо сакрализации борьбы как таковой в других сюжетах ореолом святости наделялась пролитая кровь уже павших героев или обязанность отомстить немцам за все их преступления (ил. 2)18.
15 Лучшев Е. М. Советский антирелигиозный плакат в собрании Государственного музея истории религии. СПб., 2010.
16 См., напр.: В. Корецкий. «Защита Отечества есть священный долг каждого гражданина СССР!» (1941)
17 См.: Могучее средство массовой агитации // Литература и искусство. 1943. 19 июня.
18 См., напр., плакаты В. Иванова «Святая кровь героев Крыма и Одессы зовет к победе! Вперед!» (1943); «Воин Красной Армии, выручи! Дело Красной Армии, армии мстителей, —
Ил. 1. Худ. Ф. Антонов (1942)
СВЯТАЯ КРОВЬ ГЕРОЕВ КРЫМА И ОДЕССЫ ЗОВЁТ К ПОБЕДЕ!
ВПЕРЁД!
Ил. 2. Худ. В. Иванов (1943)
Создававшиеся в рамках подобных работ пронзительные образы погибших боевых товарищей и взывающих о помощи женщин и детей стали отличительной чертой распространенной в 1942—1944 гг. темы зверств фашистских войск. В ней прослеживается мотив мученичества, вызывавший порой весьма определенные религиозные ассоциации. Ярче всего это проявилось в плакате «Отомстим врагу за дикие зверства, за наши мучения, за кровь и слезы» (1942), на котором запечатлен распятый на кресте-свастике человек.
На сакральный смысл войны наглядно указывал и один из вариантов образа врага. За один только 1941 г. автору известны свыше десятка плакатов, в которых силой советского оружия, подобного копью Победоносца, поражаются различные инфернальные существа: змеи, гидры, чудища и т. п. Хотя, надо сказать, впоследствии они в основном были вытеснены более реалистичными изображениями, поскольку фашисты, визуализированные в соответствии с ужасающей реальностью их злодеяний, вызывали больший мобилизационный эффект. При этом представление о противнике как об абсолютном зле находит отражение в появлении понятия нечисть в плакатных лозунгах завершающего этапа войны, например «Красной Армии метла нечисть вымела дотла!» (1945). И хотя тон этого текста шутлив, сама победа над фашизмом осмыслена здесь как некое высшее очищение.
В качестве косвенного свидетельства актуальности религиозно окрашенного символизма в военной наглядной агитации можно привести и другие примеры. Так, в интересной работе Н. Жукова, известной также в вариантах на польском и чешском языках, «Славяне! Час расплаты настал!» (1944) пожилой крестьянин бьет в набат, чрезвычайно похожий на церковный колокол (ил. 3). В не менее примечательный антураж поместил своих героев, красноармей-
полностью рассчитаться с гитлеровскими людоедами за их безмерные преступления. Наш долг, наша святая обязанность — заплатить немцам пулей за каждую девичью слезу, снарядом — за каждый стон, бомбой — за страдания, муки и гибель каждого советского гражданина, увезенного фашистами в немецкое рабство» (1943).
ца и освобожденного им из плена советского мальчика, художник В. Лодягин. На его плакате «Я ждал тебя воин-освободитель! Освободим всех советских людей из фашистской неволи» (1945) помимо прочего изображена кирха, вокруг которой кружат белые голуби — символ наступающего мира.
Элементы сакрализации Великой Отечественной войны повлияли и на характер отсылок к ней в иных пропагандистских контекстах. Так, образ боевого пути или военных заслуг как пример для новобранцев, сочетавшийся с призывом «свято хранить честь и славу», присутствовал в наглядной агитации 1950-х гг. для армии и флота19. Интересную комбинацию текстового и образного содержания предлагал зрителю посвященный годовщине образования комсомола плакат П. Голубя «Да здравствует тридцатилетие ВЛКСМ!» (1948). В нем есть многое, что отличало пропаганду того времени: лица юноши и девушки (комсомольцы) — персонализированное коммунистическое завтра; монументальные фигуры рабочего и солдата — символы славного прошлого; наконец, профили Ленина и Сталина — олицетворение современной политической воли. При этом основной лозунг дополнен текстами, среди которых есть и такой: «В мужестве святом воспитана нашей партией стальной, на полях войны испытана молодежь Москвы родной». По этим словам можно убедиться, что именно компартия взяла на себя ответственность за формирование высокодуховных чувств. Параллельно, наряду с уже традиционной священностью воинского долга, присяги, государственных границ и т. п. соответствующий ореол в агитации распространяется и на гражданский трудовой или служебный долг20. Благодаря взаимосвязи призыва и образа сакральный смысл получили порожденные советской эпохой символы: красные знамена, орденские знаки и ленты, профили вождей. Ярким примером тому, как представляется, служат плакаты художников Н. Карповского «В борьбе за пятую пятилетку свято хранить и множить трудовую славу!» (1953) и В. Каленского «Свято хранить и развивать трудовые и боевые традиции ленинского комсомола!» (1956), в которых вышеназванные атрибуты составляют значимую часть общей композиции.
Таким образом, в визуальных материалах 1940-50-х гг. без какой-либо нарочитой антирелигиозной пропаганды произошел любопытный эффект переноса
19 См.: Е. Гребенщиков. «Свято храни честь и боевую славу своей части!» (1951); В. Захар-кин. «Свято хранить честь и славу военно-морского флота» (1953); В. Иванов. «Честь и звание советского солдата береги свято!» (1958).
20 См., напр.: М. Нестерова-Берзина. «Колхозы! Долг перед страной исполнив свято, Оби-лье овощей везите в города. Пусть создают почет, дают доход богатый Колхозу каждому плоды его труда!» (1948); М. Соловьев. «Работник милиции! Зорко охраняй народное достояние, это твой священный долг!» (1953).
Ил. 3. Худ. Н. Жуков (1944)
духовного содержания на советские формы. Продолжением именно этой идеологической тенденции можно считать и упоминавшийся в начале статьи «Моральный кодекс строителя коммунизма», принятый XXII съездом КПСС в 1961 г. С точки зрения визуализации — ведь постулаты кодекса выходили серией плакатов — использовались образы современников, характеризующих знакомую, но в то же время идеальную повседневность: счастливые семьи, трудолюбивые и чуткие друг к другу люди, сплоченные дружбой народы и т. д.
Постепенно вместо подобного перенесения сакрального появляется тенденция к его замещению, что более всего проявилось на фоне развития космической темы, окончательно закрепившей функцию творца и создателя за человеком или, во всяком случае, за наукой21. «Велик советский человек, дерзновенны дела его», — гласил один из плакатных призывов 1962 г. Теперь былая религиозность отрицается с более усиленных, чем в послереволюционные годы, рационалистических позиций: «Нам техника путь к изобилью проложит, не бог, а наука нам силы умножит!» (1962). Кульминацию предпринятой пропагандой секуляризации сознания олицетворяет агитка 1964 г., в которой от лица советских космонавтов звучат слова В. Маяковского из стихотворения «Летающий пролетарий»: «Небо осмотрели и внутри и наружно, никаких богов, ни ангелов не обнаружено». Весьма неслучайно, что в ее основу легли слова из богоборческих 1920-х гг. — цикл эволюции сакрального в советском внутриполитическом плакате замкнулся.
«Голуби мира» и «апостолы войны»
В послевоенной визуальной пропаганде на внешнеполитические темы сюжеты с духовным оттенком обрели довольно примечательное воплощение. Гуманистическая идея сохранения мира, которая, как показывает массовый анализ, была главной в наглядной агитации, посвященной международной обстановке, до известной степени роднила советское мироощущение и некоторые религиозные ценности. В пространство плакатов попали символы, хотя и прошедшие через определенный светский транзит, но все же имевшие культовое происхождение. Например, художник М. Соловьев визуализировал в 1960 г. популярный лозунг «Миру — мир» в виде золотой пальмовой ветви. А широко известный «Голубь мира» вообще встречается систематически: в 28 агитках за период 1949— 1963 гг. В плакатных призывах священным был однажды провозглашен и «огонь материнской любви», который, по замыслу советской пропаганды, должен пробуждать интернациональную борьбу за светлые идеалы22. Следует отметить, что именно изображения женщин и детей, в целом весьма распространенные в послевоенной агитации за мир и интернационализм, вновь, как и в годы Великой Отечественной войны, получили некое духовное звучание.
Что касается роли религиозного подтекста в формировании образа врага, то в условиях холодной войны ему также нашлось весьма оригинальное при-
21 См.: Н. Пильчиков. «Их вывел на трассу народ-исполин, создатель бесценных сокровищ, и встали, как витязи новых былин, Гагарин, Титов, Николаев, Попович» (1962).
22 См.: В. Корецкий «Священный огонь материнской любви воодушевляет трудящихся женщин на борьбу за светлое будущее» (1963).
менение. Причем агитационная практика 1930-х гг., когда карикатурные представители Ватикана просто пополнили ряд многочисленных западных недругов СССР, для 1940-50-х гг. уже не вполне типична. Так, в распоряжении автора есть лишь один плакат «Разоблачим поджигателей войны!» (на молд. яз., 1951), где присутствует враждебно настроенный церковник. К нему можно прибавить обложку одного из журналов «Крокодил» за 1951 г., оформленную Б. Ефимовым. На ней от посланий сторонников мира, изображенных в виде уже знакомых нам белых голубей, впали в смятение не только Черчилль, Трумэн и прочие политики, но и католические клирики23. Эти примеры по существу исчерпывают данный пропагандистский ход, в то время как советская сатира, представленная, в частности, иллюстрациями из газеты «Правда», предложила и другие методы религиозно окрашенного разоблачения, порой призывая «в помощь» и библейский сюжет, и даже самого. Бога! Рассмотрим и сравним конкретно эти случаи. В первом, имеется в виду карикатура Кукрыниксов 1949 г. «Тридцать сребряников»24. В ней в образе Иуды изображен югославский лидер И. Б. Тито, который, взяв заем в США, по мнению руководства СССР, предал социалистический лагерь в угоду капиталистам (ил. 4). Несмотря на сугубо современный контекст, первозданный смысл сказания о предательстве Иуды передан здесь в чистом виде. Во втором случае речь идет о рисунке Н. Лисогорского 1960 г., высмеивавшем молебен о даровании мира, устроенный западным политиком-милитаристом. Обличающий текст, идущий как бы от Бога, однако, совсем не отличается «каноничностью»: «Ей-богу, это черт знает какое вероломство!..» (ил. 5)25.
Последний пример тяготел к сатире на ложную религиозность противников
СССР по холодной войне, которую мож- Ил. 5. Худ. Н. Лисогорский
но выделить в качестве отдельной темы («Правда». 1960. 25мая)
Ил. 4. Худ. Кукрыниксы («Правда». 1949. 13 сент.)
23 Пронеси, господи!!! // Крокодил. 1951. № 26.
24 Тридцать сребряников // Правда. 1949. 13 сент.
25 Бог: Ей-богу, это черт знает какое вероломство!..// Там же. 1960. 25 мая.
со своей специфической символикой. Близок к ней плакат Я. Семенова, разоблачающий идею «европейского содружества» как обреченную на лицемерие и скрытую вражду внутри правящего класса Запада: «Ясна, понятна для любого цена "содружества" такого: улыбка на губах, елей в речах, в мыслях — ложь, за спиной — нож!» (1952). Всю галерею образов, созданных художником, венчают два «ангелочка» в американской армейской каске и фуражке. Изображения нового «бога» западного мира, наделенного грубой силой оружия или темной властью доллара, характерны также для иллюстраций «Крокодила»26. Не только карикатурой, но и целым фельетоном был отмечен визит «генерала-апостола» Д. Эйзенхауэра в Рим в разгар Корейской войны. Беспощадному высмеиванию подверглась его речь, неправдоподобно и неуместно подражавшая миролюбивым апостольским проповедям, — Кукрыниксы изобразили американца с нимбом, крыльями из сабель и винтовок, а также тяжелым портфелем с военными планами27. В рисунке Ю. Кершина «Любовь к Ближнему...»28 остроумно обыгрывается широко известная добродетель в понимании «доктрины Эйзенхауэра», которая, с советской точки зрения, предполагала и господство США на Ближнем Востоке, и ущемление интересов их ближайших союзников, Британии и Франции, в этом регионе. Примечательно, что среди других западных политиков, уличенных в милитаризме, подобная сатира закрепилась за канцлером ФРГ К. Аденауэром, на что, очевидно, повлияла его партийная принадлежность к так называемым христианским демократам. В карикатурах он то «бомбомолец» с нимбом из долларовой монеты, который, держа в руках крест и водородную бомбу, одновременно «простирается к Христу» и «балуется с чертом»29, то предстает «апостолом холодной войны» или слушает вместо божественных слов наущения Даллеса (госсекретарь США) и Гитлера30. Представляется важным подчеркнуть, что, используя религиозные категории и символы, советские карикатуристы в данном случае не выступали против религии как таковой. Наоборот, она в определенной степени стала критерием, несоответствие которому дискредитировало внешнюю риторику правящих кругов Запада, что, несомненно, представляло пользу для СССР.
«Этот простой человек стал святее всех святых»
Таким был опыт применения в советской послевоенной пропагандистской практике образов, несущих сакральный оттенок. Какой отклик это могло находить в обществе, которое целенаправленно уже долгое время воспитывалось в духе секуляризации сознания? Отчасти парадоксальное философское суждение по этому поводу высказывал уже упоминавшийся исследователь С. Кортунов. Для него высшая духовная точка коммунистического «проекта Космическо-
26 Судья Медина и его бог // Крокодил. 1951. № 30; В Европе появляется новый Христос // Там же. № 36; Под крылышком нового хозяина // Там же. 1954. № 8.
27 Дуайт Эйзенхауэр в Риме. // Правда. 1951. 23 янв.
28 Любовь к Ближнему. // Там же. 1957. 11 янв.
29 Бомбомолец // Там же. 1959. 25 февр.
30 Аденауэр — апостол «холодной войны» // Там же. 1960. 21 мая; Не божественная комедия // Там же. 1961. 14 авг.
го масштаба» приходится на 1961 г. — время, когда советский человек, с одной стороны, в буквальном смысле прорвался в космос, а с другой — перенастроил свои ожидания на результаты экономического соревнования с капитализмом, неосознанно солидаризировавшись с потребительской идеологией «практического атеизма»31. Под последним имеется в виду получившая характер устойчивой парадигмы на XXI и XXII съездах КПСС риторика Н. С. Хрущева по поводу материальных благ, мерилом которых стали США. Между тем, в письмах высшим руководителям СССР того времени встречаются примеры определенной сакрализации мировоззрения, и это не считая общих рассуждений по вопросам коммунистической морали и употребления близких официальной риторике понятий «священная обязанность», «священная борьба», «священная Родина», «святой долг» и т. п.32
В период напряженности международной обстановки вокруг конголезского кризиса в 1961 г. жительница Омской области Л. Беккер писала: «Почему страны [народной] демократии, Советский Союз не жаждут чужие земли, чужие богатства, не жаждут чужой крови, против войн, против всякой неправды, несправедливости. Живем зажиточно, нет безработицы. Жить будем еще лучше. Рай создадим на земле, а в божий небесный не хотим»33. На проходивший 9-14 июля 1962 г. в СССР «Всемирный конгресс за всеобщее разоружение и мир» некий москвич Н. Сыпульник прислал Н. С. Хрущеву несколько нетипичный на фоне остальных, но весьма показательный отклик: «Надеюсь, придет время и настанет час, когда народы мира сольются в один великий народ, станут под знамя свободы с полным уничтожением грубых законов рабства и насилия, с пониманием друг друга и значением всей истины действительной цивилизации и христианского учения о любви и милосердии к ближним»34. Не менее любопытный ход рассуждений продемонстрировал 50-летний А. Балахонов из Новосибирска. Сразу после отставки Хрущева со всех постов в октябре 1964 г. он отправил новому главе правительства, А. Н. Косыгину, критическое письмо о прежнем руководстве. В нем автор недоумевал: «.как Вы будете выполнять программу КПСС — эту сказку. Сказка потому, что вы разорили Русь Святую. Был бы Ленин и посмотрел на Вас, что бы он сказал. Он сказал бы "преступление"»35. Так, по сути, архаичное представление о Святой Руси и гипотетический ленинский взгляд на ее нынешнее состояние встали на одну плоскость. Вообще, к тому времени почти все, что касалось фигуры В. И. Ленина, даже без заимствования религиозного символизма уже обрело в официальной пропаганде устойчивый высший ореол. И в конечном счете, как говорилось в одном из писем, написанном в дни Карибского кризиса, «этот простой человек стал святее всех святых»36.
31 Коршунов. Указ. соч. С. 148-151.
32 Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р 9527. Оп. 1. Д. 354б. Л. 11 об.; Ф. Р 7523. Оп. 78. Д. 140. Л. 50 об.; Ф. Р 5446. Оп. 96. Д. 1354. Л. 116 об.; Оп. 98. Д. 1631. Л. 34.
33 Там же. Ф. Р 7523. Оп. 78. Д. 140. Л. 5-5 об.
34 Там же. Ф. Р 5446. Оп. 96. Д. 1356. Л. 19 об. - 20.
35 Там же. Оп. 98. Д. 1614. Л. 33 об.
36 Там же. Оп. 96. Д. 1353. 108 об.
Заключение
Предпринятый анализ советской визуальной пропаганды подтвердил использование в ней категорий, образов и символов, несущих религиозный оттенок. При этом преимущественно в 1940-50-х гг. они присутствовали (во всяком случае, в христианском варианте) вне целевых установок атеизма. Приведенные в статье примеры не были массовыми, но наличие в них определенной последовательности, внутренней логики и взаимосвязи представляется достаточным основанием, чтобы не считать их исторической случайностью. Вместе с тем не следует абсолютизировать их значение, поскольку в течение всего рассмотренного периода официальная идеология стояла на материалистических и атеистических позициях. И даже во времена менее интенсивной антирелигиозной агитации рупор советской социально-политической сатиры, журнал «Крокодил» например, продолжал высмеивать коммунистов и комсомольцев, молящихся на иконы или венчающихся в церквах37, что само по себе факт также примечательный. Возвращаясь к плакатам и карикатурам, отметим, что в большей степени сакральные смыслы проникли в сюжеты, которые можно отнести к одной макро-теме войны и мира. И будучи весьма универсальной и столь же экзистенциальной, она оставляла широкое пространство для идеологического маневра. Необходимо также учитывать, что визуальная пропаганда создавалась, прежде всего, людьми и для людей. Вместе они были носителями определенного культурного кода, которому в принципе свойственно воспроизводить различные по происхождению образы, в том числе архетипические. Они могут заметно отстоять от господствующих теорий, но в то же время не противоречить им. Отчасти это подтверждается и характером приведенных в статье суждений простых граждан СССР.
В своих социологических поисках С. Кара-Мурза, цитируя Ю. В. Андропова, часто указывает на до сих пор не решенную до конца проблему изучения советской действительности — теоретические рамки привели к незнанию общества, в котором живем38. В этой связи, учитывая и опыт предпринятого в данной статье анализа, важно преодолевать две методологические крайности: с одной стороны, когда сам СССР и идеи, которые он олицетворял, априори объявляются чем-то исторически «случайным», инородным, а значит, заведомо противоположным другим мировоззренческим картинам; а с другой — когда анализ коммунистической идеологии замыкается на марксистской «чистоте» и вольно или невольно вгоняется в границы ее абстракций. Но советское мировоззрение оказалось несколько сложнее и разнообразнее, чем предполагала теория, и все созданные лозунги и образы необходимо соотносить с широким цивилизацион-ным контекстом.
Ключевые слова: СССР, идеология, визуальная пропаганда, плакат, карикатура, советская цивилизация, коммунизм, религия, атеизм, сакральное.
37 См., напр., № 34 за 1952 г. и №10 за 1954 г.
38 См.: Кара-Мурза, Осипов. Указ. соч. С. 218.
Список литературы
Вахитов Р. Р. Классическое левое евразийство. URL: http://redeurasia.narod.ru/biblioteka/ kle.html (дата обращения: 27.10.2017).
Вахитов Р. Р. Феномен большевизма. URL: http://redeurasia.narod.ru/biblioteka/bolshevizm. html (дата обращения: 27.10.2017).
Демосфенова Г. Л. Советский политический плакат. М., 1962.
Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945—1953. М., 1999.
Кара-Мурза С. Г., Осипов Г. В. СССР — цивилизация будущего. Инновации Сталина. М., 2010.
Коршунов С. В. Национальная идентичность. Постижение смысла. М., 2009.
Лучшев Е. М. Советский антирелигиозный плакат в собрании Государственного музея истории религии. СПб., 2010.
St. Tikhon's University Review.
Series II: History. Russian Church History.
2018. Vol. 81. P. 91-104
Fedosov Egor, Junior Research Fellow, National Research Tomsk State University, Laboratory for Social and Anthropological Studies, Faculty of History 34/3, Lenina Prospect, Tomsk 634050, Russian Federation karamba243@yandex.ru ORCID: 0000-0002-3893-1033
Dialectics of the Sacred in Soviet Visual Propaganda of the 1920-1960S.
E. Fedosov
A number of modern philosophers believe that Soviet ideology, despite materialism and atheism of Marxist doctrine, had noticeable spiritual and religious features. It would be interesting to try to substantiate this statement not only by philosophical and theoretical but also by historical facts. This article studies Soviet visual propaganda, namely posters and caricatures of the 1920-1960s that reflect the evolution of Communist ideas in the clearest and most concentrated form. The main aim of the analysis is by means of this type of historical source to identify categories, images and symbols with religious connotation. The article identifies themes in which these elements were present, the specificity of their use in different historical periods and their connection with other contexts in the Soviet propagandistic material. The study of visual propaganda confirms that it did make use of the symbolism endowed with sacred meaning. Meanwhile, in the 1940-1950s such categories and images existed (at least in their Christian version) chiefly beyond the atheist agenda. Their presence in posters and caricatures cannot be characterised as regular and frequent, however they reveal certain sequence, internal
logic, and interconnection. Although the extent ofreligiosity ofthe Communist ideology should not be overestimated, the analysis generally shows that the Soviet worldview was rather complex and more varied than the Marxist theory implied, and many Soviet slogans and images need to be seen within a wider civilisational and spiritual context..
Keywords: USSR, ideology, visual propaganda, poster, caricature, Soviet civilisation, Communism, religion, atheism, the sacred.
References
Vakhitov R. R., Klassicheskoe levoe evraziistvo, available at: http://redeurasia.narod.ru/ biblioteka/kle.html (27.10.2017).
Vakhitov R. R., Fenomen bol'shevizma, available at: http://redeurasia.naro d. ru/biblioteka/ bolshevizm.html (27.10.2017).
Demosfenova G. L., Sovetskii politicheskii plakat, Moscow, 1962.
Zubkova E. Iu., Poslevoennoe sovetskoe ob-shchestvo: politika ipovsednevnost', Moscow, 1999.
Kara-Murza S. G., Osipov G. V., SSSR -tsivilizatsiia budushchego. Innovatsii Stalina, Moscow, 2010.
Kortunov S. V., Natsional'naia identichnost'. Postizhenie smysla, Moscow, 2009.
Luchshev E. M., Sovetskii antireligioznyiplakat v sobranii Gosudarstvennogo muzeia istorii religii. St. Petersburg, 2010.
