CC BY
74
воскрешение прошлого». Глубина проникнове- тий сравнительно недалекого прошлого. Память
ния в прошлое в преданиях русского населения - и коммуникативная и культурная - фиксирует
Западного Забайкалья определяется в конкрет- и «воскрешает» только значимые события в
ном временном выражении: «до прихода рус- жизни общества, ибо, как сказал Я. Ассман
ских», «лет 300-350 назад» и т.д. События, со- «только значимое прошлое вспоминается и
ставляющие содержание коллективной памяти только вспомненное прошлое становится значи-
русских в Бурятии, весьма разнообразны - от мым» [1, с. 81].
«дорусского» периода в жизни региона до собы-
Jlumepamypa
1. Ассман Ян. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / пер. с нем. М.М. Сокольской. - М.: Языки славянской культуры, 2004.
2. Зориктуев Б.Р. Прибайкалье в середине VI-VIII вв. - Улан-Удэ, 1996.
3. Путилов Б.Н. Типология фольклорного историзма // Типология народного эпоса. - М.: Наука, 1975.
4. Тихонова E.JI. Русские предания Восточной Сибири о заселении и освоении края. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2006.
5. Элиасов JI.E. Байкальские предания. Фольклорные записи. - Улан-Удэ: Бурят, кн. изд-во, 1966.
Тихонова Елена Леонардовна, доцент, старший научный сотрудник отдела литературоведения и фольклористики Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН, кандидат филологических наук.
Tikhonova Elena Leonardovna, associate professor, senior research fellow, department of folklore and literature studies, Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetan studies, SB RAS, candidate of philological sciences.
Tel: (3012)458008; +7-9148443094; e-mail: [email protected]
УДК 82-13(571)
© M.P. Соловьева
Детский народный календарь как форма межпоколенной передачи духовно-нравственных традиций крестьянской общины
(на основе современных устных рассказов русских сибиряков)
Выявляется характер отражения системы календарных обрядов и праздников в устных народных рассказах. Освещается процесс формирования и функционирования в рамках народного земледельческого календаря традиционной календарнообрядовой культуры детства.
Ключевые слова: праздники народного календаря, народная педагогика, устный народный рассказ, традиционные формы поведения, игры с крашеными яйцами, берёзовые качели, обряд закликания весны, святочные обходные обряды, обряд христославления.
M.R. Solovyova
Children's folk calendar as a form of inter-generation transmission of spiritual and moral traditions of peasant community
(on the basis of modem storytelling of Russian Siberians)
The nature of reflection a system of calendar rites and holidays in oral folk tales is revealed. The process of formation and functioning of traditional calendar-ritual culture of childhood in the framework of national agricultural calendar is highlighted.
Keywords: folk calendar holidays, folk pedagogics, oral folk tale, traditional forms of behaviour, a game with coloured eggs, birch swing, ceremony of calling spring, the Christmas bypass rites, ritual of Carol-singing.
Ярким проявлением соционормативной культуры традиционной общности были праздники народного календаря. В устных рассказах они представлены как универсальная форма манифестации и закрепления всех накопленных сельской общиной духовных ценностей. Важной функцией годового праздника было воспитание молодого поколения, передача ему этических и эстетических традиций. Календарный праздник предстает в рассказах как уникальная форма проявления народной педагогики [4, с. 8-9], осу-
ществлявшая формирование нравственных качеств ребенка в процессе «передачи культурного наследства одним поколением другому» [4, с. 1].
Праздники народного календаря являлись эффективным средством межпоколенной передачи духовно-нравственных традиций крестьянской общины, поскольку, пройдя сквозь призму детского восприятия, они были усвоены «миром детства», в результате чего в «стране детей» [5] сформировался целый ряд традиционных форм поведения детей и подростков, функционирую-
щих в контексте народного земледельческого календаря. На наш взгляд, правомерно обозначить эту сферу детского бытия как традиционную календарно-обрядовую культуру детства.
Своеобразно воссоздается названная область традиционного быта крестьянских детей в устных рассказах русских сибиряков о годовых праздниках. Следует отметить, что многие из календарных нарративов представляют собой мемораты (рассказы-воспоминания), в которых ярко передается именно детское восприятие ри-туализованных форм поведения, обрядов и обычаев, составляющих содержание различных ка-лендарно-обрядовых комплексов.
В современных устных рассказах находят отражение различные способы приобщения детей к праздничному действу. Выделим некоторые из них.
1. Дети были причастны к обрядам и увеселениям, совершаемым взрослыми. Прежде всего они наблюдали за совершением обрядов, основными исполнителями которых были взрослые и молодежь, но нередко допускались и в качестве участников. В рассказах упоминается, в частности, об участии детей в обряде колядования в Святки и в гульбище на природе (луговании) в Троицу [7].
Взрослые, молодежь могли учить детей своим увеселениям. Так, П.А. Елгина рассказывает о том, как девушки учили маленьких девочек петь и плясать на вечерке: «Нас девки маленьких, вот таких-то подряжали петь: “Девчонки, идите вместе с нами песни петь!” <...> Вот мы к имя на коленки сядем и начинаем. Молоденьки же - голос бравый. Пели... Вот они нас учат плясать» (Газимурозаводск. р-н Читинск. обл.) [7].
Дети принимали участие в действиях, связанных с нравственной подготовкой к празднику, например, перед Пасхой нельзя было спать, требовалось закончить шитье нового наряда [7; 8] или украсить кулич до наступления утра [8].
Дети могли как бы дублировать отдельные обряды и увеселения, совершаемые взрослыми. Мальчики, например, объезжали жеребят и катались «верхами» в Масленицу, подобно тому, как гарцевали на лучших конях взрослые парни [7; 8]. Согласно локальной традиции с. Верхнее Догьё, дети самостоятельно совершали обход дворов в Прощеный день, повторяя ритуал взаимопосещения взрослых: «Ну и детвора
обычно так же: после катушки идёт по деревне с самого крайнего дома и до последнего. Правда, они и сытые, но, в основном, у них лакомство -это мороженое. <...> Вот это ихо перво кушанье, это уж они обязательно всё дочиста съедят»
(Шелопугинск. р-н Читинск. обл.) [7].
Детей приобщали и к ритуальным действиям, совершаемым взрослыми на кладбище, в частности, в Пасху: «<...> Мы ходили на кладбиш-ше, катали (крашеные яйца. - М.С.) на могилках, недоросточками были. Могила была как раз возля деревни, и мы катали. Матеря нас посылали, покажут, где схоронен. Я вот помню, у ба-ушки у своёй у Катерины я катала. Прямо на могилке эдак каташь-каташь, покатаешь, потом разобьёшь его, поешь и накрошишь птичкам. Покрошишь на могилку и пойдёшь домой. Мы маленькие были, ходили» [2, №21].
2. Как свидетельствуют рассказчики, дети были осведомлены и о традиционных запретах, связанных с отдельными календарными праздниками и днями народного календаря, и, как правило, следовали предписаниям взрослых. В рассказах сибиряков отмечается запрет ходить в лес в праздник Преображения Господня («Второй Спас»): «Вот у нас киренски по-што-то все знали праздники. И почитали. Вот девятнадцатого августа августовский праздник никто не ходили в лес, нельзя было ходить. Старушонки-то всё говорели, что нельзя ходить в лес, чё-то брать там. За черёмухой нас мама не отпускала, она тоже киренска:
- Да чего вы?! - гыт. - Сё дня августовский праздник, в лес не ходят!
- А-а, пойдём!
Только в Чертовску зашли: на дороге змея! Дина её убила, а я убяжала. Она убила её. Пришли, маме рассказывам.
- А я чё вам говорила? Сёдня в лес не ходят. Лес отдыхат.
И даже ягодку нельзя было сорвать. Если пошел ты, чё-то в лесу где-то оказался в этот день, ты съешь её, но кустик вот так не отламывай. <...> С кустика съешь, но так его не трогай, не ломай. Грех!» [1, №72].
3. При совершении некоторых обрядов дети становились полноправными участниками наравне со взрослыми.
Символическим выражением уважительного отношения к человеку как к личности были особые вещественные атрибуты календарных обрядов, которые предназначались для каждого индивидуально, независимо от возраста. В рассказах дается описание локальных традиций, согласно которым в Семик венки завивались, а на Пасху «паски» (куличи. - М.С.) стряпались и паи изукрашенных яиц раскладывались на каждого члена семьи [7; 8]. А.М. Овчинникова подчеркивает, что каждый в семье наделялся одинаковым количеством пасхальных яиц: «Вон
у нас был свёкор - а семья большая была - он как придёт из бани, отдохнет и сразу потом раскладыват, расстилат посередь полу шубу и сколь нас - по ей... Маленькому, году нету, -полпая, а то всем - полны паи. И вот раскладыват всем. Всем, всем, всем, сколько есть, - по куче по ровной. И у кажного своя посудинка, и кажный его потом складыват, свой пай, и в подполье. И всю неделю до последнего дня эти яички берут» (Газимурозаводск. р-н Читинск. обл.) [7].
4. Взрослые были заинтересованы в том, чтобы дети оказались «погруженными» в атмосферу праздничного действа и могли в полной мере испытать веселье и радость. Так, в рассказах упоминается истолкование взрослыми содержания праздника применительно к детскому восприятию (Троица: «К окошкам ставили берёзку. Принесут, поставят. Вот, говорят, Троица пришла...» [8]; Пасха: «Неболыпи-то были, а нам отец говорит: “Ну, сёдни не спите, вон из-за той сопки-то будет Паска выходить и придёт к церкви”. А в окошко-то смотрим: у церкви-то и стреляют -ой-ёй-ёй - огонь вылетат» [7]; «Масленка крутолобая»: «Вот малышам и посказывают: “Масленка очень крутолобая”. Вы видели, вечор спать ложились, что было на столе? Всё. Утром встали - нет ничего. Она живо скатилась под стол и убежала в лес...» [7]).
В восприятии детьми Приангарья зимних Святок («страшных вечеров») особое место занимало бытующее в этих краях мифологическое представление о святочных духах - шуликунах [6]. Здесь шуликуны, по сути дела, заменяли Деда Мороза - дарителя новогодних подарков: «Страшные-то вечера у нас, дак бедейские-то (с. Бедея Богучанского р-на Красноярского края. - М.С.) всё бегали:
- Счас шуликины будут бегать, нады ложить.
Я сама эти наволочки или мешечек ставила на улицу. Ну, поставишь там чё-нидь, мешечек или там чё-нидь положишь, на палочку повесишь... Ну, там пораньше встанешь, баушка, мама ли кто-нибудь чё-нибидь тебе положуг в наволочку, скажут:
-Шуликины положили. <...> Вот вам шуликины принесли.
<...> Чё-нибудь стряпаное положат, чё-нибудь сладкое, завернут там в чё-нибудь и положат. <...> А кажный ребёнок вынесет наволочку, мешечек. Кажный вынесет. Думает, что утром шуликин прибегал. И утром встают, и бегут, проверяют, что там шуликин принёс <...>» [2, №546].
В обрядовые комплексы годовых праздников входили традиционные элементы,
предписывающие, чтобы взрослые стали устроителями увеселений для детей: в
Масленицу устраивалось традиционное катание детей на тройках [7; 8], в Пасху в каждом дворе устанавливались качели [7; 8]: «А на Пасхе -качели. У каждого во дворе - для ребятишек. А для взрослых - на лужок» [8].
В селе находились особые «люди старого поколения» - пестуны, «педагоги в народной среде» [4, с. 24-28], по своему желанию руководившие некоторыми формами детского досуга. Ф.А. Балагуров рассказывает о деде Иване, «под контролем» которого из года в год происходило первое купание детей в реке в Духов день (Шелопугинск. р-н Читинск. обл.)
[7].
5. Любимым занятием детворы, предметом долгого ожидания были игры и забавы, приуроченные к определенным периодам народного календаря и к конкретным годовым праздникам. «Мы вот ребятишкам были, как токо снег подтает, вот Авдокии день будет, притаечки эти начнутся, притайки же по высоким местам, по угорам, горам, вот мы начинам выходить на улицу, на угор <...>. Играть. С Авдокии дня все уже на улице. В лапту играли <...>» [ 1, №90].
Во многих рассказах о Пасхе повествуется об играх в бабки - кости из последнего (надкопытного) сустава ноги домашнего или дикого животного [2, с. 101]. О популярности игры в бабки свидетельствуют упоминаемые в рассказах различные названия бабок: «Сохачи -это длинный такой, длинный, толстый. А шлюха, она короткая и широкая. Ешшо была зюбра — это от оленя, она тонкая и длинная (у оленя ножка тонкая)» [2, №98]; «А потом там были бабочки, зешки называли, зёх, оне длинненьки, и бита была, в её свинец наливали, чтоб тяжелее была. Потом вот этой битой по зешкам бьёшь, по бабочкам. Вот скоко сшибёшь. <...>» [3, №497]; * * ... Там out' разны: и бабка-соха, и бабка-шлюха, бабка-шлюшка, и бабка-рюшка. От размера зависит» [2, №99]; «А эти большие бабочки называли кони. Вот. В бабочки играли. Эти бабки играли, бабки-кдни были. Ну и их красили даже, ребяты покрас/от, мы играли» [2, №100].
Кроме «спортивных» игр в бабки, когда требовалось их сшибать, возникали и другие игры, когда «бабка» становилась игрушечным конем: «А бабки-то тоже сшибали. Ставишь рядом бабочки, сохачи. Никаких нету игрушек-
ту. Дедушка дак у меня запрягал ребятишкам-то. Запрягат их, бабки-mo... Бабки возьмут, дугу сделат от веника, сани, оглобли и эта бабка-то-сохач. И запрягёт, и как кони едут. Челядишки-то играют.
(Собир.: Челядишки играют?).
Челядь. Ребятишки, но мы челядь звали» [2, №102].
Любимой игрушкой детворы была «бабка-шурчавка»: «Вот бабку-шурчаеку-то, ту я знаю. У нас тятя делал их. Она длинная. И вот такой же толшшиной. Он вот так делал: сердце (середину) выберет, тут просверлит дыру и здесь дыру. И сделат шнур, такой крепкий надо шнур из конопляной верёвки. Ну и продёрнет в эту дыру и в эту дыру. И потом ещё раз. И потом вот так этот шнур разделит надвое. И потом, когда вот так начнёт шнуром-то вот этим, и она вот так раскрутится и зашурчит. Да так шибко шурчит! Вот и называлася шурчаека-то из-за этого, что шурчит. Ну, чё?! Тятя сделат своим, там други постанавливают: Обединским надо делать, и Полуэктовским делать, и там по другим домам. Глядишь, дня два-три пройдёт, дак у всех эти бабки-шурчавки начнутся!» [2, №105].
Она же - «бабка-шуршавка»: «А были ешшо бабки-шуршавки. Оне длинные такие были. Мы дыры прокопаем в бабочке (я и сейчас её могу сделать), дыру прокопаю и в её вдёрну туда-сюда, с обоих сторон верёвки. Закрутишь её и отпустишь, она шумко шумит. Её саму-то не заметишь, она такая, быстро же там шумит. Ребятишки так крутят-крутят. Она как начнёт так— фыр-р, фыр-р! Так и называли: бабки-шуршавки» [2, №106].
Неотъемлемым элементом празднования Пасхи были игры с крашеными яйцами - игры «в битки» [№500-503]. В рассказах крестьян отмечаются два варианта игры: 1) яйца
скатывали с бугорка или со специально изготовленного для этого лоточка (мосточка) и 2) «бились» пасхальными яйцами, ударяя одним яйцом о другое. В ходе игры выяснялось: яйцо крепкое или «биткое»: «Рано утром! И большие придут другой раз с яичком, бьют, выбивают. Выбивают, ложат в карман. Пойдут в другой дом. Бывают крепки яички, а бывают биткие. Если яичко крепкое, яичко попадат крепкое -почти всю деревню пройдёт с этим яичком! Глядишь, тут яичко, два выбьет в нашем дому, в другой пойдёт, там яичко-два выбьет. Всю деревню однем яйцом обойдёт. У нас шестнадцать домов там было, если по всей деревне пройдёт, значит, он двадцать-то яичек соберёт! Было-было. Ну а чё?! Раз выбил - бери!
Вот бывают такие яйца крепкие. Ой, попадёт, ну, яичко крепко! Дак он всю деревню пройдёт, его не разобьёт, ешшо оставит: там после Пасхи Родительский день, тоже с яйцами. В Родительский день ешшо бьётся этим же яичком» [3, №503].
Излюбленным пасхальным увеселением детворы и молодежи было качание на березовых качелях: «Ну, как Пас/са. берёзовую качулю навешают, и качались. Почти что в кажном дворе, у кого дети были маленьки-то. А большие-то ребята, как вот на возрасте по двадцать, по пятнадцать лет, те уже на борке были, там тоже берёзовая качуля, они качалися, кругом разворачивались через дерево, через перескакивали. Раскачаются, дак токо летает. Ну, это большие ребята, порные.
(Собир.: Какие ребята?).
Порные, большие, в самой поре. Ну, девятнадцать лет, двадцать лет - уж настояшший парень. Вот качались на борке о не. <...> Это в Пасху, токо в Пасху качалися. А так не качалися, нет» [3, №329].
6. Существовали календарные обряды, совершаемые, в основном, детьми.
Обязательность исполнения этих обрядов предписывалась традицией, и участие детей в праздничном действе становилось необходимым. В рассказах сибиряков находит отражение обряд закликання весны, а также святочные обходные обряды: христославления на Рождество и посевания (посыпания) на Новый год.
Как отмечает А.М. Овчинникова, «жаворонков» пекли в марте, в день «Авдокеи-каплюжницы»: «В марте-то вот эти праздники-то пойдут, вот Авдокеи, мама-то помнила все праздники, потоки в этот день бегут. Весна! Вот в марте-то и пекли жаворонки. С мукой натрут тесто пресное, раньше пост же был. Коноплё натолкут, семя или масла этого конопляного нальют, напекут жаворонков. Вот делают птичку, тут голова ей сделана, глазки сделают, тут крылышки, хвост. Пойдут, дадут ребятишкам:
- Идите, жаворонка встречайте!
Бывало, выйдут, раньше солома была старая на огородах, выйдут, на солому залезут, на зарод, кричат, жаворонков кличат:
Жаеороночки!
Летите к нам на доночке,
На сохе-бороне,
На кривой веретене!» [1, №82].
Обряд этот был уникальной формой общения с живой природой, при описании его передается состояние радостного ликования, переживаемое когда-то детьми.
Обряды христославления и ритуального по-севания представлены в календарных нарративах как своеобразные формы общения между поколениями, способствующие укреплению нравственной нормы почитания младшими старших. Как отмечается в рассказах, во время совершения этих обрядов через игру осуществлялось этическое воспитание детей и молодежи. «Потешно и старикам тоже обоженье. Когда споёшь: “Здравствуйте, хозяин с хозяюшкой!” -приятно же имя!» - заключает Е.С. Рюмкин рассказ о том, как он ребенком Рождество славил (Газимурозаводск. р-нЧитинск. обл.) [7].
Обряд христославления требовал обязательного одаривания славелыциков. Судя по рассказам крестьян-сибиряков, в начале XX в. народной средой осознавался скорее не религиозный, а этический смысл одаривания как проявления естественной благодарности за внимание к хозяевам дома. К приходу славелыциков в каждом доме заранее готовились: «Вначале, перед
праздником, в доме запасут конфет, а нам, детям, не дают, говорят: “Славелыцикам”. Сла-велыцики из нашей же деревни. Всё парнишки бегают. Пропоют Рождество, бабка их из мешочка конфетами угостит. Они ведь не сидят, пропоют и в другой дом бегут» [8]. Мотив ожидания славелыциков устойчиво повторяется в повествованиях: «Не светат ишшо, а тут уж печка топится русская, пирожков постряпают и всё. Оне до свету приходят... славить... Рождество-то. Обегут оне уж это полдеревни, к свету-то обегут, застают горяченько» (Сретенск. р-н Чи-тинск. обл. [7]). Стремление славелыциков успеть обежать «до свету» все дома и деятельное ожидание их прихода хозяевами передается в кратком, но выразительном описании: «На Рождество бегали, славили. Группа наберётся и бежит. Их там уж ждут - пироги пекут. Каждому дадут по пирожку. А они поют:
«Рождество, Христе боже наш,
Воссияет свет разума...» [7].
Обряд христославления подчас принимал форму увлекательной детской игры. А.М. Овчинникова рассказывает о традиции, существовавшей в с. Култума: ребятишки объединялись группами, и обход дворов приобретал вид соревнования, поскольку каждая группа старалась посетить как можно больше домов. Обряду сопутствовали азарт и веселье. Именно это ощущение стремится передать рассказчица: «Ой, утром так чуть свет - чтоб раньше, всех больше наславить. Ой, туча тучей, партия за партией! Из одного дома выбегают, в другой забегают, - в этот уж опеть набегает компания». Дети оказы-
вались активно вовлеченными в стихию праздника. Далее в рассказе дается описание «Сла-велыцики в доме». Здесь также отмечается готовность хозяев к одариванию славелыциков. Так детей словно «обласкивает» вся община: «Вот уж тут наготове всё у хозяина: и деньги, и печёный хлеб дают, и орешки, и конфетки». Завершается рассказ воспоминанием рассказчицы о том, как она сама в детстве участвовала в рождественском обходе дворов вместе с другими ребятишками-христославами: «И вот мы всё складывам в эти свои... - сумочки - носили через плечо. Мороз! <...> Да перезнобишься весь!» (Газимурозаводск. р-нЧитинск. обл.) [7].
Функционально близок к христославлению обряд ритуального посевания, или посыпания. Совершая его, дети рано утром в Новый год так же обегали дома и произносили благопожела-тельные формулы, бросая при этом зерно: «Сею-вею, посеваю, с Новым годом поздравляю!»; «Рады, Боже, жито-пшеница, всяка пашеница. Здравствуйте! С Новым годом, с новым счастьем!» [7]. В рассказах обход дворов представлен прежде всего как традиционная форма общения. В повествовании П.Т. Сивериновой слушателям предлагается ощутить себя в роли радушных хозяев, принимающих желанных гостей: «<...> Хозяева: “Здравствуйте, здравствуйте!” И да-рять. Берёшь сумку, там всяки конфеты. Всех угощашь. Только проводишь компанию, там втора заходить. Опеть так же. Только угостишь
- там третья заваливаеть» (Газимурозаводск. р-н Читинск. обл.) [7].
Обряды христославления и новогоднего посевания были способами вовлечения детей в жизнь сельского коллектива. Дети чувствовали себя людьми, необходимыми для «мира» в этот момент (без их участия не состоялся бы в полной мере праздник); они были желанными и почетными гостями в каждом доме. Так незаметно осуществлялся процесс воспитания маленьких селян.
В целом содержание и эмоциональный тон устных рассказов показывают, что календарные праздники благотворно воздействовали на душу ребенка. Пройдя сквозь детское восприятие, заняв определенное место в ряду явлений детского быта, праздники смогли стать эффективной формой социализации и воспитания детей. Будучи средством передачи молодому поколению накопленного духовного опыта, они в то же время выполняли задачу введения ребенка в жизнь общины в качестве полноправного ее члена и способствовали укреплению представления о нем как о личности, достойной глубокого уважения и внимания.
Литература
1. Виноградов Г. Народная педагогика (отрывки и наброски). - Иркутск: Изд-во Вост.-Сиб. отд. Рус. географ, о-ва, 1926.
2. Виноградов Г. С. Страна детей: избранные труды по этнографии детства / сост. А.В. Грунтовского; подг. текстов и коммент. А.Ф. Некрыловой; архивн. материалы В.В. Головина. - СПб.: Историческое наследие, 1998.
3. Фольклорный архив В.П. Зиновьева.
4. Фольклорный архив кафедры литературы ФГБОУ ВПО «Восточно-Сибирская государственная академия образования».
5. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири: в 20 т. / науч. ред. Ф.П. Сороколетов. - СПб.: Наука, 2007. - Т. 2.
6. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири: в 20 т. / отв. ред. Ф.П. Сороколетов. - СПб.: Наука, 2006. - Т. 1.
7. Виноградов Г.С. Шулюканы // Виноградов Г.С. Этнография детства и русская народная культура в Сибири. - М.: Вост. лит., 2009.
8. Афанасьева-Медведева Г.В. Словарь говоров русских старожилов Байкальской Сибири: в 20 т. / науч. ред. В.М. Гацак, Ф.П. Сороколетов. - СПб.: Наука, 2008. - Т. 3.
Соловьева Маргарита Ранальдовна, доцент кафедры литературы Восточно-Сибирской государственной академии образования, кандидат филологических наук.
Solovyova Margarita Ranaldovna, associate professor, department of literature, East-Siberian State Academy of Education, candidate of philological sciences. Тел.: (39-52) 590943, +7-9832431831; e-mail: [email protected]
УДК 398.21
© Л.Ц. Малзурова Проблемы функционального назначения бурятских повествований
Определяется информативная функция бурятских легенд и преданий, которая осуществляется в процессе коммуникативного акта между рассказчиком и слушателями. Утверждается, что легенде присущи еще дидактическая и перформативная функции.
Ключевые слова: функция, рассказчик, коммуникация, информация, чудо, событие.
Ь. Тэ. Ма1гигоуа
Problems of functional purpose of the Buryat legends and narrations
The article defines the informative function of the Buryat legends and narration which is performed within a process of communicative act between a narrator and audience. It is stated that a legend has also didactic and performative functions.
Keywords: function, narrator, communication, information, miracle, event.
Как известно, одним из жанровых признаков легенд и преданий считается выполняемая ими функция. Необходимым условием формирования жанра В.П. Аникин считает «осознание общей целевой установки, существующей у произведений сходного типа...» [1, с. 103]. Б.Н. Путилов к жанрообразующим признакам относит содержание, поэтику, бытовое назначение (функциональные связи), формы исполнения, музыкальный строй и связи с другими видами искусства [2, с. 172].
Важным для изучения функционального назначения легенд и преданий видится вывод К.В. Чистова о том, что в рассматриваемых произведениях «преобладает информационная функция; вымысел имеет не нарочитый и эстетический, а бессознательно-коллективный характер» [3, с. 25]. По К.В. Чистову: «...функция предопределяет выбор тематики, круг идей и вслед за этим
тип героев, принципы построения сюжета, отбора и сочетания определенных художественных средств и т.п.» [4, с. 48]. Исходя из данной позиции, ученый констатирует разделение устных народных произведений на группы с «отчетливо выраженной эстетической функцией» и «внеэс-тетической функцией». Легенды и предания, которые не воспринимают как художественные ни сами рассказчики, ни слушатели, относятся к прозаическим произведениям последней группы.
Рассматривая фольклорный текст под коммуникативным углом зрения, К.В. Чистов расширил понятие коммуникативный акт, включая в данный процесс и коммуникативные ожидания: «...жанр - это не только определенные правила запоминания и воспроизведения текста, но и не менее определенные коммуникативные ожидания и готовность понять текст в соответствии с этими ожиданиями» [5, с. 161].
