CC BY
37
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2022. № 3. С. 122-133 Moscow State University Bulletin. Series 9. Philology, 2022, no. 3, pp. 122-133
ДЕРОМАНТИЗАЦИЯ МИФА В РОМАНЕ Г. ФЛОБЕРА «ГОСПОЖА БОВАРИ»
Н.А. Литвиненко
Московский государственный областной университет, Москва, Россия;
ninellit@list.ru
Аннотация: В центре статьи проблема трансформации романтического мифа о любви и герое в романе Флобера, созданном в «пограничную» эпоху, когда оставалась востребованной ценностная система идеалов, выработанных романтизмом, но получали всё более широкое распространение модели и принципы позитивистского мышления и письма. Рассматриваются стратегии «снятия» мифа, закрепившегося в стереотипах сознания и поведения героев романа «Госпожи Бовари». Анализируется феномен боваризма, который воплощал сложный комплекс социально-психологических идей и представлений. Доказывается, что в его основе у Флобера лежат антитезы и антиномии экзистенциально-эстетической парадигмы, объединяющей сознательное и бессознательное в изображении и восприятии персонажей, клишированные формы универсального, индивидуального, социального опыта и бытия. Подмена реальности иллюзиями, симулякрами, «неадекватность самооценки» сочетаются со способностью персонажей (Эммы и Шарля) в процессе овеществления и развоплощения «идеалов» «выйти за свои пределы».
Мотивы удвоения, раздвоения и клиширования восходят к романному и романтическому мифу о любви, в том числе отдаленно к «Дон Кихоту». Эстетическое «снятие» романтической модели функционирования высокого мифа о любви и герое в «Госпоже Бовари» включает семантические следы и знаки, воскрешающие в читательском сознании память о мифе, удостоверяя тем самым его актуальность и аутентичность. Деромантизация мифа строится на парадоксальном, не согласующемся с романтическим каноном совмещении этических и эстетических начал, где тривиальное, заурядное, иронически окрашенное бытие приобретает статус вечного и даже высокого.
Боваризм воплотил одну из познавательных парадигм, использование и рефлексия над которой вышли далеко за пределы французской литературы второй половины XIX в.
Ключевые слова: романтизм; роман; миф; герой; любовь; демифологизация; боваризм; деромантизация
Для цитирования: Литвиненко Н.А. Деромантизация мифа в романе Г. Флобера «Госпожа Бовари» // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2022. № 3. С. 122-133.
DEROMANTIZATION OF THE MYTH IN G. FLAUBERT'S NOVEL MADAME BOVARY
Ninel Litvinenko
Moscow Region State University, Moscow, Russia; ninellit@list.ru
Abstract: The article focuses on the issue of transformation of the romantic myth of love and the hero in Flaubert's novel, created in the "borderline" era, when the value system of ideals developed by romanticism remained in demand, and at the same time, the models and principles of positivist thinking and writing were becoming more widespread. The phenomenon of the "removal" of the myth, entrenched in the stereotypes of the consciousness and behavior of literary characters, is considered. The phenomenon of Bovarism is analyzed, which, like Byronism or George-sandism, embodied a complex set of socio-psychological ideas. The article proves that it is based on Flaubert's antitheses and antinomies of the existential-aesthetic paradigm, which unites the conscious and the unconscious in the depiction and perception of characters, clichéd forms of the universal, the individual, social being. The motives of doubling, splitting and clichés go back to the novel and romantic myth of love, including, remotely, Cervantes' Don Quixote. The aesthetic "removal" of the romantic model of the functioning of the high myth of love and the hero in Madame Bovary contains semantic traces and signs that resurrect the memory of it in the reader's mind, certifying its relevance and identity. The deromanticization of the myth is based on a paradoxical combination of ethical and aesthetic principles that is not consistent with the romantic canon, where a trivial, ordinary, ironic being acquires the status of eternal and high.
Key words: romanticism; novel; myth; hero; love; demythologization; bovarism; deromanticization
For citation: Litvinenko N. (2022) Deromantization of the myth in G. Flaubert's novel Madame Bovary. Vestnik Moskovskogo Universiteta. Seriya 9. Philology, 3, pp. 122-133.
За полтора столетия, прошедших после публикации романа Флобера «Госпожа Бовари» ("Madame Bovary", "Revue de Paris", 1856, книжное издание — 1857), создано неисчислимое множество трудов, авторы которых уточняют, трансформируют заложенные в нем смыслы, понимание эстетических механизмов, обеспечивающих его бессмертие, подтверждая вердикт Набокова: этот роман «пребудет вовеки» [Набоков, 1998: 183]. Тем не менее проблема связей писателя с романтизмом и созданными на его основе социокультурными мифами остается по-прежнему актуальной.
Мы затронем отдельные аспекты обозначенной проблемы: особенностей преломления романного и романтического мифа о любви, определяющие процессы его «карнавализации» в произведении писателя. Структурированный Флобером и возникший в процессе
научной рефлексии над романом феномен боваризма стал одним из масштабных, понятийно оформленных универсальных социокультурных представлений.
Роман Флобера выразил пограничность, рубежность социума и французской литературы середины XIX в. В нем писатель, историк современности [АгоиЫ, Sëginger, 2019], аккумулировал достижения и эстетические искания предшественников и современников; разрабатывая новые стратегии письма [Литвиненко, 2021; ВегШои Сгез1еу, 2013], иронически осмысливал господствующие в современном обществе стереотипы мышления индивида. «Госпожа Бовари» создает и диагностирует новый инвариант «болезни века», новый «штамм» романтизма (и постромантизма), восходящий к архетипу любви и древним пластам культуры. Как никогда драматически и трагедийно, целостно и репрезентативно роман выразил тоску по «небывало дивному чувству», по сказочному «голубому цветку», к середине столетия постепенно превращающемуся в культурный артефакт, который сохранил слабый, но притягательный аромат роскошного цветения, другого времени, подлинной, но безвозвратно ушедшей эпохи.
В центре романа — образ женщины, с юности одержимой порывом к запечатленным в книгах миражам любви-счастья. В ее узком, наивном, чувственном, экзальтированном сознании ценности этого мира, его высокие смыслы были заменены обвешавшими знаками, в результате — прекрасное и возвышенное обернулось пошлостью — жаждой красивой жизни. Буржуазная эпоха, усиливающееся влияние позитивистских идей, затрагивало все сферы идеологии и культуры. Миф о герое и романтической любви, о которой мечтала Эмма, в эту пору все отчетливее сознавался Флобером, его современниками — реалистами, натуралистами, как фантом, пространство устаревших эстетических представлений.
Творческий путь Флобера типологически близок пути, пройденному реалистами первой половины века, участвовавшими в «битве за романтизм», создававшими эпические полотна, пропитанные драматическим воздухом послереволюционных эпох. Связи Флобера с романтизмом — биографические, психологические, текстовые и подтекстовые, отчетливо обозначенные или едва различимые, видоизменялись, но не прерывались на протяжении всей жизни. Писатель осваивал разные стратегии письма и жанры, эволюционировал от неистового романтизма, поисков абсолюта, мотивов любви сакральной и профанной к новому художественному методу изображения действительности [Модина, 2017]. Автор «Госпожи Бовари» не тяготел к погружению в зловещую поэзию мира денег, подобно Бальзаку 1830-1840-х годов. Как и Стендалю, ему была от-
вратительна пошлость буржуазного общества, хотя по-иному виделся герой-современник, страсти которого (в «Красном и черном», 1830 или «Люсьене Левене», 1834...) автор трактата «О любви» (1822) сделал предметом пристрастно-аналитического изучения. В своем тяготении к объективности Флобер был близок к сдержанно-ироническому, скрывающему «пламя в кремне» новеллисту и романисту Мериме. В то же время творчество писателя вбирало, трансформировало тенденции прозаизации, демократизации сюжета и героя, «экспериментальное™», характеризовавшие произведения Шан-флери, Дюранти, братьев Гонкуров, Золя. Разножанровые, раз-ностилевые искания писателя отличались эстетическим синкретизмом [ВегШои Сгез1еу, 2013]. Роман «Госпожа Бовари» воплотил составляющие и итог этих исканий — переосмысление устоявшихся, канонизированных — и формирующихся эстетических традиций — от сентиментализма, готики и романтизма до натурализма, символизма и протомодернизма1 [Бахтин].
Основным полюсом эмоционального притяжения и еще более целенаправленного отторжения для Флобера, однако, оставался романтизм. Исповедальная метафизика, выработанные романтизмом стереотипы и формы письма представлялись писателю ложными, вступали в противоречие с его пониманием искусства. Для писателя было очевидно, что в условиях торжествующей пошлости романтические иллюзии перестали быть надежным «эмоциональным убежищем». Проникая в массовое сознание, они превращались в опасную психологическую ловушку. Флобер не приемлет принципы романтической эстетики, которые определяли вымышленное бытие героев Гюго, Виньи, Жорж Санд, Мюссе, Э. Сю, А. Дюма.
Персонажи романа «Госпожа Бовари» — современники Флобера, живут не на берегу Миссисипи, не в изгнании, не на Маврикии или острове Бурбон, не в Италии или средневековом Париже, не в поместье Невидимых или древнем Карфагене, а в провинциальном, ничем не примечательном городке. Их не посещает загадочный Калиостро или Монте-Кристо, разбойник-аристократ Лотарио или Ускок, к ним не прилетает в качестве духовного покровителя огромный попугай. У них всё прозаически серо, обыденно и банально. У них «простое», но совсем по-иному «простое сердце», чем у Фели-ситэ, доброта которой «не знала границ». Они не погружены в мир философских и теологических искушений, подобно Святому Антонию. Они живут в социуме 1830-1840-х годов, в Тосте, затем Ион-
1 Бахтин видел в романном творчестве Флобера «элементы тех двух линий, на которых роман поднялся до своих вершин» — Пруста, в особенности Джеймса Джойса, — и великого русского романа — Толстого и Достоевского. С традициями, восходящими к Флоберу, часто связывают Пруста, Сартра, Кафку.
виле, где главная героиня — Эмма, воспитанная, подобно Жанне Мопассана, в монастыре, из мира монастырских и книжных фантазий резко, по контрасту переносится, попадает в «реальную» жизнь. На богатой ферме ее отца лошади, индюшки, куры, овцы, гогочут гуси, кучи навоза, а она, с «отполированными ноготками», шьет подушечки и по-девичьи наивно мечтает о почерпнутых из романов чувствах, светских ритуалах, рыцарских приключениях — о счастье любви. Писатель рисует этапы «взросления» Эммы, женскую специфику стереотипов массового в ее психологии. Искусственная монастырская среда, романы, которые «ей заменяли все», формируют миметическое «желание другого желания» [Жирар, 2019].
В романном мире французского романтизма любовь — это мистически окрашенная, высшая субстанция духа, который стремится, но не всегда может преодолеть свою зависимость от окружающего мира. Вторгающаяся в судьбу героя, социально маркированная «реальность» таит угрозу, в ней заложены границы и пределы, которые посягают на идеал. Любовь становится знаком и символом высочайших взлетов человеческого духа — и / или — катастрофичности земного удела. В основе высокого романтического мифа о любви-страсти лежит союз избранных и призванных, в любви обнаруживающих сакральную, порой — в мерцании — инфернальную сущность бытия. Девятнадцатый, век чувств и страстей, исследует мономании, социальные фобии, психологические модели поведения, сформированные на почве романтизма: таковы персонажи романов Шатобриана, Жермены де Сталь, Стендаля, Бальзака, Жорж Санд.
В «Госпоже Бовари» нет места для таких героев и такой любви. В романе воплощен драматизм той подмены, угрозу которой предчувствовал на ранних стадиях своего развития романтизм, отвергавший все то, что не соответствовало его духовным запросам. Персонажи Флобера выпали из антропологического пространства «человеческой исключительности» [Шеффер, 2010] — не только Шарль, но и Эмма, в изображении которой исследователи находят «предфрейдистские» мотивы, — видят, подобно Бодлеру, «живую женщину», которая, «безмерно великолепна», наделена почти мужской энергией, жаждой господства — и крохотным горизонтом [Baudelaire, 1857]. Это великолепие посредственности, живописного полотна, портрета, созданного кистью Мастера.
Роман Флобера как будто подводит итог романтическим вымыслам: исключительный герой, традиционно наделяемый всевозможными достоинствами, истощил свою исключительность, стал заурядным, «обыкновенным», и книги, прочитанные наследниками этого героя, не способны вернуть ему утерянный рай. В силу своей природы и житейской ограниченности Эмма не может проникнуть в 126
заложенные в них глубокие и противоречивые смыслы, она осваивает, присваивает, но не размышляет, не анализирует их, они насыщают ее эмоциональный мир, формируют иллюзии бессознательных ожиданий. «Подражание и подмена» определяют логику ее мышления и восприятия прочитанных книг [Жирар, 2019]. В свою очередь, Шарль, который не читал романов вовсе, не будучи ни в каких высоких и обычных смыслах «героем», подобно персонажу знаменитого средневекового романа, прикоснулся к вечности, испил напиток вечной любви. Умирающая Эмма видит глаза Шарля: «Он смотрел на нее с такой любовью, какой она никогда не видела в его глазах». И это то подлинное, что осталось не замеченным Эммой, было и стало частью «грандиозного обмана» жизни. Вечное и высокое уведено в подтекст.
В повествовательных нарративах 1850-1860-х годов французские писатели ищут трагическое в глубине «простого», «квазипростого», заурядного, повседневного, скрытого за пеленой обыденности (братья Гонкуры, Мопассан, Золя.). Многомерность романного дискурса, пространство взаимодействующих литературно-эстетических направлений, расцвет журналистики и прессы формируют социально-психологически маркированные тексты и подтексты, интертексты, ориентированные и на наивного — и на идеального «потребителя», приближая друг к другу в гармонии и диссонансах читателя, повествователя и героя.
Автор в «Госпоже Бовари», рассказчик, — часть повествовательного пространства романа, где они порой «сближаются» с героями (в несобственно-прямых формах речевого дискурса, в описаниях) на неразличимо малую величину. Скальпелем своего искусства писатель исследует видимое и иллюзорное благополучие Эммы и Шарля, играющих социально, психологически, романически «запрограммированные» роли (жена, муж, любовник) — и гибнущих не романически красиво, не романтически эффектно, но страшно, трагически и всерьез. Флобер не бесстрастен, он безусловно испытывает сострадание и к нелепо одетому, беспомощному, бесталанному Шарлю, и к Эмме, которая ловит знаки любовного признания во время свидания с Родольфом на сельскохозяйственной выставке, безоглядно предается страсти к Леону, не говоря о сценах отравления и ее похорон. Сострадание пропитывает сцены эпилога, изображающего муки Эммы и посмертную сладостную агонию Шарля. Драматизм усиливает разнообразие психологических оттенков, «моменты безмолвия» формирующие тот эмоциональный подтекст, который ведет к слиянию трагедии и фарса, погружая героев и читателя в абсурд жизни как таковой.
В.М. Толмачёв верно пишет «о текучести, всепроникающей иронии, иллюзорности человеческого существования, о вязкости, бесчеловечности "бытия" (бытия как материи) и об усилиях по гармонизации этой комедии (и приоткрывающегося за ней хаоса, самой бесформенности падшего мира) порядком искусства — «прекрасного» порядка слов, ритма и, следовательно, чисел» [Толмачёв, 2021: 56]. Гармонизацию углубляют трагические диссонансы судеб героев, вписывающиеся в миф. Уточняющую полифонию оттенков вносит чувственная природа Эммы, ее мономания, подменяющая эмоции юности поиском наслаждений, — и сама окружающая героев торжествующая пошлость. Писатель воспроизводит действительность, пропуская ее через множество псевдозеркальных взаимоотражений, встречных, перекрещивающихся восприятий. Может показаться, что запрос на идеально-романтический миф в романе Флобера остался пародируемым, осмеянным, невоплощенным, но в действительности «самоотрицание» мифа сочетается с метафизикой его художественного инобытия.
На уровне слов-знаков, иллюзий и ассоциаций автор включил обоих главных героев в мистический и метафизический текст культуры, где знаки, сопряженные с дискурсом любви, даже иронически, пародийно окрашенные, наполняются отголосками первичных смыслов. «Полнозвучные песни романтической тоски, откликающиеся на все призывы земли и вечности», «сети Ламартина», любовники и любовницы, «герои, храбрые, как львы... слезоточивые, как урны»... в восприятии не только Эммы, но и читателя воскрешают те пласты культурно-исторической памяти, которые, даже в ироническом дискурсе, хранят изначальный высокий смысл. Герои Флобера делают попытки обрести то, в чем отдаленно видится абрис, отголосок, тень «голубого цветка», на поиски которого, окружив его всяческими подтекстами и ореолами, устремлялось, устремляется, будет устремляться множество поколений.
Иллюзии, которым предаются Эмма и Шарль, — сознаваемый или не сознаваемый самообман, полная или неполная ложь, неизбежно и неуклонно ведут героев к катастрофе. И, однако, кроме пошлости, иллюзий, смерти и разочарований, есть в романе нечто бесценное, и это не только искусство автора. Сквозь абсурд и драму обыденного существования пробивается нечто бытийно-самоцен-ное, сущностное, оправдывающее смысл проекта под названием «человек», это потребность и способность главных героев романа испытывать иллюзии, страдать и любить, быть «выше или ниже своей судьбы».
Сквозь падение и катастрофу героев в глубине романа прорисовывается новый ценностный вектор, в основе которого образ и
судьба «обыкновенного человека» — не романтического, сверхзаурядного флоберовского героя Шарля.
Он — своеобразный двойник Эммы. Текстом вымышленной любви для него стала сама Эмма, которой он после ее смерти подражал, заполнив призраками и ложными знаками любви к ней свое существование. По мере приближения к развязке Флобер перестраивает читательское отношение к герою. Трагическое перестает быть антиподом пошлости, пробуждает, заставляет звучать мотив извечного трагизма любой, в том числе и банальной, заурядной человеческой судьбы. В эпилоге, вопреки всему предшествующему опыту изображения, автор наделяет Шарля, продолжающего и после смерти любить Эмму, индивидуальными признаками, тривиальными и подлинными в одно и то же время. Трагедия любви и смерти скрыта в оболочке совокупных клише, становится феноменом не иллюзорного, вымышленного, эфемерного, а подлинного, экзистенциального опыта жизни «простого» человека. Трагизм и пошлость оказались совместимы, диссонансно совмещены, едва ли не освящены пусть ироническим и опосредованным авторским сочувствием.
Неразрывно соединенные в сюжете и заглавии, романные судьбы героев легли в основу феномена боваризма, находящегося в оппозиции и к байронизму, и к жоржсандизму, к господствовавшим в литературе 1850-х годов стратегиям художественного мышления. Эмма и Шарль, аптекарь Омэ нарицательно и поименно вошли в группу знаковых, символически интерпретируемых образов, значение которых выходит далеко за пределы романа. Им отведена роль иронического обытовления высокого романтического мифа (недаром современный читатель мог сказать: «Эмма — это мы») [Ferré, 2012].
Кризис антропологической модели романтизма происходил, в том числе, под влиянием не только популяризации, но и массови-зации различных форм романтического художественного письма. В рефлексии над происходящими на этой почве процессами, в «боваризме»2 [Gaultier, 2006] исследователи отмечают подмену реальности иллюзиями, симулякрами, «неадекватность самооценки» героев, порой на этой основе комплекс боваризма сближают со снобизмом [Camelin, 2012]. В феномене боваризма Эмма — основное
2 Автор работы, изданной в 1921 г., доныне сохраняющей актуальность, трактует метафизические свойства боваризма в свете философских идей Канта, Ницше, Шопенгауэра; отмечает особенности позиции П. Бувика, настаивавшего на двойственности феномена. «Боваризм интерпретируется как сам принцип непрерывного изменения мира, — то в силу меняющейся природы вещей — как роковая ошибка всякой попытки понять и объяснить существование [Gaultier, 2006].
звено, автор дарит ей, пусть запоздалое, прозрение, перед смертью она думает о подлостях, обманах, вожделениях, заполнявших ее жизнь. Шарль воплощает иную грань боваризма: ограниченный по своей природе, он мало озабочен самооценкой, после смерти Эммы он продолжает жить в вымышленном мире своей любви, верность которой — это его способ выйти «за свои пределы».
Персонажи романной интриги в «Госпоже Бовари» типологически близки, если не к «вечным», то к «универсальным» — парным героям мировой литературы, соединенным мотивом любви и общей трагической судьбой. Среди них Манон Леско с кавалером де Грийе, Кармен с влюбленным в нее Хосе Наварро, Гумберт с Лолитой... В каждом случае доминантной основой, триггером сюжета становится иррациональное, непредсказуемо явленное, стихийно женское начало, женский персонаж, определяющий ход развития любовной интриги.
В широком историко-генетическом и типологическом аспекте роман Флобера связан с антитезами и антиномиями сервантесовского «Дон Кихота» [Camelin, 2012]. В нем тоже воплощено «слияние иллюзии и реальности»3. В сюжете обоих произведений — трагический разрыв между «материей» и духом, книжными утопиями и «реальным» миром, — разрыв, фиксирующий меняющуюся во времени семиотику и семантику романного слова, противоречие между сакральными и профанными смыслами бытия.
Разумеется, Эмма не Дон Кихот, а Шарль Бовари не Санчо Панса, однако, соотношение персонажей и двойственный вектор разработки основной темы, как и дальность переклички названных героев и произведений, очевидны. Принципиально по-иному, в то же время неоднозначно представлена в романе Флобера градация мотивов — соотношение так называемой высокой (у Эммы) и заурядно-обывательской модели любви-счастья (у Шарля). Оба романа рисуют противоречие между ценностной семантикой книжно-вымышленного мира, обладающего собственной высокой «правдой», и посредственно-прозаической, прагматической реальностью, где эта «правда» карнавализируется. Оба рисуют попытки героев в рамках клишированной модели обрести счастье, любовь и собственную судьбу. В каждом из романов книжно-романическое (или романтическое) вступает в противоречие с природной сущностью индивида, его телесностью, «реальностью» жизни как таковой.
Флобер развивает традиции демистификации, ре-романизации повествования, в условиях середины XIX в. — деромантизации
3 Флобер пишет Луизе Коле 22 ноября 1852 г. о «Дон Кихоте»: «Это вечное слияние иллюзии и реальности делает книгу комической и поэтической» [Came-lin, 2012].
мифа, который в предшествующие десятилетия завоевал статус эстетического канона. Переоценке подвергся его центральный элемент — концепция героя, психология индивида, его эмоции, чувства, положение в обществе и мире, единство характера и темперамента.
Клишированная структура сознания Эммы, ее любовников, Шарля, аптекаря Омэ воплощена средствами не массового искусства [Пахсарьян, 2021: 72-83], что, в свою очередь, сформировало двойной вектор — воплощения — и «снятия», деромантизации романтического мифа о любви и герое. Гегель писал: «Созерцание, перенесенное внутрь Я, уже не просто образ, оно становится представлением вообще. — При этом не бывает, чтобы созерцание, воспринятое во внутренний мир, осталось полностью соответствующим непосредственному созерцанию; напротив, оно освобождается от своей пространственной и временной взаимосвязи и изымается из нее. Теперь оно представляет собой снятое, т.е. столь же не существующее, сколь и сохраняемое, наличное бытие» (курсив Гегеля) [Гегель, 1971: 184]. Деромантизация, «снятие» романтического мифа в «Госпоже Бова-ри» не исключает его «наличного бытия», проблематизирует, но не уничтожает его ценностную первооснову. Натали Саррот права: романтическая «субстанция», в ее деградированных и избитых формах, воссоздана писателем столь превосходно, что сохранила «всю сложность и богатство живой субстанции», читатель видит, как подлинное чувство возникает из глупых клише, а искреннее, наоборот, иногда к ним приводит [8аггаи1е, 1986: 1621-1640]. Эстетическое «снятие» высокого романтического мифа о любви и герое содержит отчетливые следы, знаки, удостоверяющие его универсальную психологическую идентичность; определяет в конечном счете сложную полисемантику феномена боваризма, повествовательных стратегий автора. В романе «тайного романтика» Флобера романтизм заявляет о себе щемящей тоской по идеалу.
«Госпожа Бовари» — роман о трансформациях в массовом сознании высокого романтического мифа, вошедшего в семантику боваризма в качестве одной из универсальных констант французской литературы, рефлексия над которой выходит далеко за пределы второй половины XIX в.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бахтин М.М. <О Флобере> // Бахтин М.М. Собр. соч. Т. 5. М., 1996. С. 130-137.
2. Гегель Г.В.Ф. Работы разных лет: В 2 т. / Сост., общ. ред. А.В. Гулыги. М., 1971.
Т. 2.
3. Жирар Р. Ложь романтизма и правда романа. М., 2019.
4. Литвиненко Н.А. Роман Г. Флобера «Госпожа Бовари»: горизонты эстетических
трансформаций // Литературоведческий журнал. № 3 (53). М., 2021.
5. Модина Г.И. Ранняя проза Гюстава Флобера: становление творческой индивидуальности писателя. Дисс. ... д-ра филол. наук. Владивосток, 2017.
6. Набоков В. Флобер / Набоков В. Лекции по зарубежной литературе. М., 1998. С. 181-238.
7. Пахсарьян Н.Т. Гюстав Флобер — литературный критик // Литературоведческий журнал. 2021. № 3(53). С. 72-83.
8. Толмачёв В.М. О рассказчике в романе «Госпожа Бовари» // Литературоведческий журнал. 2021. № 3(53). С. 49-71.
9. Шеффер Ж.-М. Конец человеческой исключительности. М., 2010.
10. Azoulai J., Séginger G. (dir.). Flaubert. Histoire et étude de mœurs. Presses universitaires de Strasbourg. 2019.
11. Baudelaire Ch. «Madame Bovary» par Gustave Flaubert / L'Artiste. 18.10.1857.
12. Berthou Crestey M. La Beauté du mot juste chez Flaubert / Acta fabula, vol. 14, № 8, Notes de lecture, Novembre-Décembre 2013. URL: http://www.fabula.org/acta/do-cument8242.php (дата обращения: 31.01.2022).
13. Camelin C. Bovarysme et Tragique // Fabula-LhT, № 9, «Après le bovarysme», dir. Marielle Macé, March 2012. URL: http://www.fabula.org/lht/9/camelin.html (дата обращения: 22.01.2022).
14. Ferré V. Information publiée le 4 février 2012 par (source: Anne Coignard) Le 30 avril 2012. Université Toulouse-Le Mirail, département de philosophie URL: https://www. fabula.org/actualites/emma-c-est-nous-penser-l-experience-de-lecture_49321.php (дата обращения: 20.09.2021).
15. Gaultier (Jules de). Le Bovarysme, suivi d'une étude de Per Buvik. "Le Principe bova-ryque", Paris, Presses de l'Université. Paris-Sorbonne, 2006. 338 p.
16. SarrautN. Flaubert le précurseur. Gallimard, 1965; Pléiade, 1986. P. 1621-1640.
REFERENCES
1. Bakhtin M.M. <O Flobere>. Bakhtin M.M. Sobr. soch. [Works] Vol .5. Moscow, Rysskie slovary Publ., 1996, pp. 130-137. (In Russ.)
2. Hegel G.V.F. Raboty raznyh let: v2 t. [Works of different Years]. Moscow, MyslPubl., 1971. T. 2.
3. Zirard R. Lozh romantizma i pravda romana. [Deceit, Desire and the Novel: Self and Other in Literary Structure] Moscow, Novoe literaturnoe Obozrenie Publ., 2019. 352 p. (In Russ.)
4. Litvinenko N.A. Roman G. Flobera "Gospozha Bovari":gorizonty esteticheskih transformadj [G. Flaubert's Novel Madame Bovary: Horizons of Aesthetic Transformations]. Literaturovedcheskij zhurnal [Литературоведческий журнал] № 3 (53). М., 2021, pp. 30-48. (In Russ.)
5. Modina G.I. Rannyayaproza Gyustava Flobera: stanovlenie tvorcheskoj individualnosti pisatelya. [Early Prose of Gustave Flaubert: Formation of the Creative Personality of the Writer] Dissertaciya... doktora filolog. nauk. Vladivostok, 2017. 474 p. (In Russ.)
6. Nabokov V. Flober. Lekcii po zarubezhnoj literature. [Flaubert. Lectures on Foreign Literature] Moscow, 1998, pp. 181-238. (In Russ.)
7. Pahsaryan N.T. Gyustav Flober — literaturnyj kritik [Gustave Flaubert as Literary critic] Literaturovedcheskij zhurnal. 2021. № 3(53), pp. 72-83. (In Russ.)
8. Tolmachev V.M. O rasskazchike v romane "Gospozha Bovari" [On the Narrrator in Madame Bovary] Literaturovedcheskij zhurnal. 2021. № 3(53), pp. 49-71. (In Russ.)
9. Sheffer Zh.-M. Konec chelovecheskoj isklyuchitelnosti. [The End of Human Exceptionalism] Moscow, NLO Publ., 2010. 292 p. (In Russ.)
10. Azoulai J., Séginger G. (dir.) Flaubert. Histoire et étude de mœurs. Presses universitaires de Strasbourg. 2019.
11. Baudelaire Ch. "Madame Bovary" par Gustave Flaubert. L'Artiste, 18.10.1857.
12. Berthou Crestey M. La Beauté du mot juste chez Flaubert. Acta fabula, vol. 14, № 8, Notes de lecture, Novembre-Décembre. 2013, URL: http://www.fabula.org/acta/ document8242.php (accessed: 20.06.2014).
13. Camelin C. Bovarysme et Tragique. Fabula-LhT, № 9, "Après le bovarysme", dir. Marielle Macé, March 2012. URL: http://www.fabula.org/lht/9/camelin.html (accessed: 22.01.2022).
14. Ferré V. Information publiée le 4 février 2012. Université Toulouse-Le Mirail, département de philosophie URL: https://www.fabula.org/actualites/emma-c-est-nous-penser-l-experience-de-lecture_49321.php (accessed: 20.09.2021).
15. Gaultier (Jules de). Le Bovarysme, suivi d'une étude de Per BuviK, Le Principe bovaryque, Paris, Presses de l'Université, 2006. 338 p.
16. Sarraut N. Flaubert le précurseur. Pléiade, pp. 1621-1640.
Поступила в редакцию 07.02.2022 Принята к публикации 05.04.2022 Отредактирована 06.04.2022
Received 07.02.2022 Accepted 05.04.2022 Revised 06.04.2022
ОБ АВТОРЕ
Литвиненко Нинель Анисимовна — доктор филологических наук, профессор кафедры истории зарубежных литератур; факультет русской филологии МГОУ; ninellit@list.ru
ABOUT THE AUTHOR
Ninel Litvinenko — Doctor ofPhilology, Professor, Department of Foreign Literatures, Faculty of Russian Philology, Moscow Region State University; ninellit@list.ru
