CC BY
134
«ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ
ТРАНЗИТ»
В ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКИХ КОНСТИТУЦИЯХ
И.Н. Тарасов
^О дной из существенных проблем современной политической науки является вопрос об адекватности концептов социальной реальности. Это относится в том числе и к содержанию понятия «демократический транзит». Очевидно, наиболее приемлемым для большинства членов политологического сообщества является определение демократического транзита как понятия, объединяющего разнообразные по форме переходы от одного общественного и политического состояния к другому, причем в качестве конечного пункта перехода вовсе не обязательно (и даже редко) выступает консолидированная демократия [1, с. 252]. Как видим, рассматриваемый концепт содержит в себе обращение к другому понятию - «консолидированная демократия». Консолидированная демократия предусмат-
ТАРАСОВ
Илья
Николаевич -
кандидат
политических наук, доцент Саратовского государственного социальноэкономического университета
ривает такие политические условия, в которых демократические принципы признаны основными в сфере политики, а демократические перемены являются необратимыми [1, с. 254].
Приведенные определения требуют рассмотрения демократического транзита не только как понятия, но и как политического феномена. Такое требование отвечает задаче определения степени адекватности концепта феномену. Целостное представление о феноменально-концептуальной стороне понятия «демократический транзит» дает анализ текста конституции - юридического документа, располагающего абсолютной достоверностью исторического источника и фиксирующего определенный каркас политической системы. Можно согласиться с утверждением М.В. Ильина, что «никакое политическое... образование не возникает прежде появления хотя бы смутного представления о нем. Отсюда вывод: каково понятие о политическом феномене, таков и сам этот феномен, каков феномен, таково и понятие о нем» [2, с. 131]. Кажется, что нет никакой проблемы адекватности концепта реальности. Однако в отношении демократического транзита, отраженного в конституциях, существуют оговорки, поскольку конституционные акты не только фиксируют сложившуюся на момент их принятия расстановку политических сил, но и адресуют свои нормы будущему.
Ориентация на будущее характерна для всех конституций, независимо от эпохи и места их принятия. Существенной особенностью восточноевропейских транзитных конституций является их правовой футуризм. Иными словами, в большинстве правовых актов, в том числе и в конституциях, наблюдается попытка выдать желаемое за действительное, попытка переноса возможных позитивных результатов транзита в ныне существующую политическую реальность. При этом необходимо отметить, что чем дальше во времени мы удаляемся от событий, повлиявших на формирование конституционных предписаний, тем сложнее зафиксировать проявления «правового футуризма». Это совсем не значит, что авторы конституций верно предвидели развитие событий, а многое из того, что декларировалось, было претворено в жизнь. Напротив, часто пустое декларирование мешало осуществлению демократических принципов. В этом случае конституционные нормы и реальность расходились на опасное расстояние, угрожая политической стабильности.
Кроме того, «футуризм» является своеобразным препятствием в научно-методологическом плане. Если строго следовать нормам контент-анализа при работе с текстами конституций, то может сложиться
неадекватное реальности представление о самом концепте демократического транзита.
Еще большие затруднения возникают при сравнении результатов контент-анализа отдельных транзитных конституций. Присутствие или отсутствие отдельных «футуристических» демократических норм приводит к мысли о разнородности условий транзита даже в пределах узкого субрегиона. Вместе с тем необходимо заметить, что восточноевропейский опыт весьма примечателен синхронностью политических процессов в различных странах в период перехода. Это позволяет вести речь о субрегиональной специфике, взаимообусловленности внутренних политических процессов в отдельной стране внешним влиянием соседей. Такая, по выражению Ежи Мачкува, «компаративная демократизация» может выступать адекватом устоявшимся в науке определениям «восточноевропейский» и «посткоммунистический» [3, с. 56].
Справедливо поднимаемый в политологии вопрос о необходимости самостоятельного компаративного анализа национальных политических феноменов, без сомнения, относится и к рассматриваемым в данном случае проблемам. Обращение к политической практике разных стран объективно обогащает содержание концепта «демократический транзит», учитывая плюрализм возможных форм демократического порядка. Кроме того, закрепление в конституциях демократических принципов политической жизни еще не гарантирует положительного исхода транзита. Особенность демократизаций 1980-1990-х годов состоит в возможности реверсивного движения [4, с. 213].
Посткоммунистическая Восточная Европа демонстрирует различные варианты реализации демократического транзита. Трансформация конституционного законодательства в странах рассматриваемого региона представляет две модели: реконструкции и демонтажа правовых основ деятельности политических институтов, унаследованных от периода «реального социализма».
Модель реконструкции предусматривает освобождение конституционного права от формализма «реального социализма», направленное на реализацию декларируемых в конституционных актах коммунистического периода прав и свобод граждан, полномочий государственных органов власти в пределах демократической политической системы. Наиболее показательный пример модели реконструкции демонстрирует Польша.
Модель демонтажа предполагает максимально возможный, в зависимости от политических условий, отказ от наследия коммунистического прошлого и связана с формированием новых институтов государ-
ственной власти, основанных на принципах демократии в рамках новых государственных образований. Опыт Чехии и Словакии в этой связи привлекает особое внимание.
Итогом трансформации в обоих случаях является выработка нового конституционного законодательства, отвечающего потребностям демократического общества. Я.-Э. Лэйн, решая проблему взаимодействия конституционализма и демократии, считает, что, «если, к примеру, в основу демократического государства положена теория, трактующая конституционализм в качестве одной из составляющих демократии, проблема противоречий между ними исчезает сама собой» [5, с. 40]. Такая трактовка роли конституционализма представляется приемлемой при рассмотрении проблем демократического транзита. Развитие событий в рамках той или иной модели трансформации зависит от действия нескольких факторов, и в первую очередь от уровня политической стабильности, от обладания новой политической элитой резервом времени, что связано с уровнем общественного доверия к ней, от качества самих унаследованных новыми режимами конституционных актов.
По мнению ряда исследователей [3, с. 54; 6, с. 138], говорить о какой либо демократической трансформации правовой системы стран Восточной Европы можно лишь с момента осуществления самих пост-коммунистических революций. Другие считают, что поскольку сами революционные события были обусловлены кризисом системы «реального социализма», одной из сторон которого является диссонанс между формальным конституционализмом и реальными политическими потребностями общества, то попытки преодолеть этот диссонанс являются моментом начала трансформации конституционного законодательства [7, с. 10; 8, с. 34].
Однако наиболее оправданным представляется применение комплексного подхода к рассмотрению проблемы конституционализма в посткоммунистических странах Восточной Европы. Его суть заключается в том, что период модернизации конституционного законодательства до революций можно определить как формирование предпосылок к более радикальному реформированию конституционного права в постреволюционный период [9, с. 36]. Конечно, внесение поправок в конституции и принятие новых конституционных актов до 1989 года преследовало совершенно иные цели, чем конституционная реформа после 1989 года. С момента, когда конституционное законодательство претерпело изменения, юридически отразившие сущность революционных перемен, следует выделять либо период посткоммунистической
реконструкции, либо период демонтажа конституционного законодательства времен «реального социализма».
Существуют два подхода к вопросу о времени принятия посткомму-нистических конституций. Первый, представленный в работах Я. Элсте-ра и Б. Вайнгаста, состоит в том, что конституция обеспечивает необходимую демократизацию и создает условия для уверенного перехода к рынку [8]. По мнению С. Холмса и Дж. Хеллмана, поспешность в принятии Конституции может лишить реформаторов необходимых силовых инструментов власти [10, с. 23; 11, с. 21]. Временные конституции - или то, что называют «паллиативным конституционализмом», -могут оказаться более подходящими для переходных систем.
Моделирование процессов трансформации конституционного законодательства в странах восточноевропейского региона определяется спецификой политических условий в каждой из них. Вместе с тем оно достаточно условно, так как имеет сходные причины, решает единые задачи и преследует одинаковые конечные цели. В «чистом», идеальном виде себя не обнаруживает ни одна из моделей. Однако исследовательское разграничение процессов трансформации конституционного законодательства в восточноевропейских странах, стремящихся создать функционирующую консолидированную демократию, представляется оправданным, поскольку позволяет выделить существенные общие и специфические черты, дает возможность определить перспективы дальнейшего развития.
Итак, вполне достижимыми представляются задачи определения места, которое отводят восточноевропейские конституции концептуальным вопросам демократии, степени влияния национальных моделей транзитов на формирование основополагающих конституционных норм, а также идентичности смыслового содержания конституций концепту «демократический транзит».
Конституция является правовым актом, отвечающим критериям дискурсивности, если рассматривать дискурс как механизм и результат выстраивания идентичности социального феномена, имеющей относительный характер. В таком случае главным и определяющим критерием дискурсивности становится единство противоречивых тенденций, трактовок и мнений, составляющих содержание чего-либо. В данном случае - конституций. Именно поэтому возможно применение метода дискурс-анализа для решения поставленных исследовательских задач. Кроме того, следует учитывать специфику политического дискурса, заключающуюся в его полемичности. Таким образом, сопоставление содержания концепта и его реального воплощения в правовом
акте позволяет демифологизировать и рационализировать само понятие демократического транзита.
При рассмотрении демократического транзита как политического феномена встает вопрос о его динамике. В современной политической науке существует немало динамических моделей транзита, которые объединены общим представлением о расчлененности процесса.
Данкварт Растоу одним из первых предложил собственную транзитологическую модель. Весь процесс перехода к демократии был разделен им на три фазы. Первая, подготовительная, фаза развивается еще в рамках недемократического режима и характеризуется серьезным конфликтом между властвующей элитой и гражданским обществом. Вторая - фаза принятия решений - характеризуется падением недемократического режима и началом развития демократических отношений в обществе. На третьей фазе - «привыкания» - происходит консолидация демократии.
В контексте концептуально-феноменальной природы демократического транзита, закрепленного в конституционных актах восточноевропейских стран, вторая фаза динамической модели Д. Растоу привлекает особе внимание. На «фазе принятия решений» в процессе транзита осуществляется выбор альтернатив, достигается согласие политических акторов. Результатом этой фазы, как правило, является принятие конституции [12, с. 13]. В польской модели трансформации конституционного права содержание пакта раскрывают договоренности «круглого стола», ныне действующая Конституция 1997 года в значительной мере преодолевает его влияние. В Словакии и Чехии конституции были приняты в 1992 году после решения вопроса о разделении федеративного государства. В этой связи политическая конъюнктура непосредственным образом оказала влияние на сроки принятия и выбор модели формирования демократических конституций. Польская политическая элита объективно располагала большим временем для выработки демократической конституции, чем элита Чехословакии. В ЧСФР факт распада общего государства заставил чешских и словацких политиков быстро принять решение об Основном Законе своих стран. Поэтому польская Конституция располагает более взвешенными и продуманными нормативными требованиями, чем конституции других рассматриваемых государств.
Конституции трех стран уделяют определенное внимание концепту «демократия», который является целевой установкой (ядром) демократического транзита. Уже в преамбулах содержится указание на демократию как цель существования государства [13]. В польском ва-
рианте подчеркнута дата начала транзита - 1989 год, в словацком откровеннее записано стремление стать демократическим государством, в чешском - сделан акцент на принадлежность страны к семье европейских и мировых демократий. Все конституции рассматриваемых стран провозглашают соответствующие государства демократическими. Примечательно, что в разных конституциях сделан акцент на различные аспекты демократии. Так, польский Основной Закон связывает демократию с принципами социальной справедливости, словацкий - с конфессиональным плюрализмом, чешский - с приоритетом прав человека. В целом подходы трех конституций едины в отношении демократических принципов ограничения прав и свобод граждан и обусловливают их необходимостью безопасности государства, поддержанием общественного порядка или интересами третьих лиц.
Рассматриваемые конституции одинаково оценивают значение партийной системы для реализации демократии независимо от формы правления, хотя известно, что парламентская республика с пропорциональной системой способствует в наибольшей мере развитию политических партий. Только Словакия формально удовлетворяет этому критерию, хотя на деле партийная система этой страны не отличается стабильностью и развитостью демократических принципов политической культуры.
Конституциями утверждается незыблемость демократического правления, а в Словакии (ст. 32, 106) и Чехии (ст. 9, 23 Хартии основных прав и свобод) за гражданами закрепляется право «оказывать сопротивление каждому, кто посягает на демократический порядок осуществления прав человека и основных свобод, если деятельность конституционных органов и действенное использование средств, предусмотренных законом, оказываются невозможными» [13]. В польской Конституции (ст. 26) особо указывается на нейтралитет армии в политических делах [13]. Данная специфика оправдана историческим прошлым восточноевропейских государств. В Словакии и Чехии опыт «пражской весны» был интегрирован в конституционные нормы. Теперь становится невозможным привлечение к ответственности граждан, сопротивляющихся узурпаторам. Для Польши оказался значимым опыт военного положения, когда армия вмешалась в ход политического процесса и, объективно, затормозила либерализацию режима «народной Польши».
В процессе посткоммунистической трансформации конституционного законодательства во всех странах региона чрезвычайно высокой была зависимость данного процесса от текущих политических событий. В значительной мере транзитный институциональный дизайн был
сформирован и конституционно закреплен в самом общем виде. Более квалифицированные положения польской Конституции относительно дифференциации власти обусловлены реконструкционной моделью трансформации конституционного права. В Словакии и Чехии «дыры» Конституции неоднократно порождали конфликт властей. В конечном итоге в Словакии были преодолены транзитные предубеждения неприкосновенности Конституции (о чем говорит строгость процедур изменений текста Основного Закона) и, во избежание институциональных конфликтов, страна в 1999 году перешла к прямым выборам президента, отняв эту прерогативу у парламента. Чешский исследователь Ян Элстер обращает внимание на то, что творцами посткоммуни-стических конституций были не специально созванные ассамблеи, а властные институты [8, с. 35]. Исключением из этого правила является Польша. Причиной такого положения следует считать отсутствие у посткоммунистических стран двух равноценных составов политической элиты, одна часть которой разрабатывает конституцию, а другая -занимается реализацией конституционных положений.
Приверженность демократическим ценностям политической жизни, зафиксированная в транзитных конституциях восточноевропейских стран, не вызывает сомнения. Сегодня все более актуальным становится вопрос о степени реализации конституционных норм - с одной стороны; с другой - возможна ли перспектива принятия новых конституций, которые будут отражать современные политические реалии восточноевропейского региона? Иными словами, исчерпали ли себя транзитные конституции и необходимо ли принимать конституции новых консолидированных демократий?
Решение этих двух взаимосвязанных вопросов зависит от избранной странами модели трансформации конституционного законодательства. В странах реконструкционной модели (например, в Польше) идут споры об эффективности отдельных предписаний, в отличие от стран демонтажной модели (таких большинство среди посткоммунистических государств Европы), где периодически поднимается вопрос о принятии новой конституции. Причем в странах демонтажной модели представители политических элит ведут дискуссию, не утверждая, что транзитная конституция исчерпала себя. Напротив, часто речь идет о невозможности реализовать нормы конституции в силу двух ее свойств: правового футуризма, а также социалистических атавизмов, имеющих место, например, в подходе к проблемам социального обеспечения. Перспективы принятия новых конституций выше в странах демонтажной модели. Однако нельзя утверждать, что конституции
стран демонтажной модели с неотвратимой необходимостью будут заменены. Пока единственным примером посттранзитного конституционализма является Беларусь. Впрочем, следует оговориться, что принятая в 1996 году белорусская Конституция зафиксировала не достижение консолидированной демократии как позитивного результата транзита, а установление посткоммунистического авторитаризма, то есть достижение негативного результата демократического транзита.
«Реконструкционные» конституции, принятые относительно поздно, в большей степени удовлетворяют потребностям консолидации демократии. Длительный период существования транзитной конституции, насыщенной социалистическими атавизмами, как ни парадоксально, пошел на пользу развитию конституционного законодательства Польши в рамках демократического режима. Фактически реконструкция социалистической Конституции создала временный Основной Закон (Малая Конституция 1992 года в Польше), одновременно открыто шел процесс создания постоянной Конституции. Такое положение обеспечило власти возможность осуществлять легальное управление государством, а также предоставило значительный ресурс времени для взвешенной проработки положений новой Конституции.
Российская Федерация представляет феномен совмещения двух моделей трансформации. Если до октября 1993 года делались попытки пойти по пути реконструкции, то позднее была избрана модель демонтажа. Спустя десять лет все более очевидно, что российская Конституция нуждается если не в замене, то, по меньшей мере, в новеллизации, для того чтобы хотя бы минимально соответствовать современным политическим реалиям.
Подводя итог изложенным рассуждениям, можно заключить, что восточноевропейские конституции, во всяком случае Польши, Чехии и Словакии, сделали попытку раскрыть содержание концепта «демократический транзит». Удалось это в разной степени. Очевидно, закрепив процедурную определенность при неопределенности результатов [14, с. 46], разработчики конституций имели слабое представление о консолидированной демократии. Вместе с тем, руководствуясь политическим инстинктом, они попытались создать пояс неприкосновенности принципов демократии, вероятно философски предполагая прогрессивное развитие политических отношений и демократии. Значительное, если не определяющее, влияние на формирование конституционных норм оказала политическая конъюнктура. Из-за этого влияния институциональный дизайн не выглядит адекватным современному уровню развития властных отношений в рассматривае-
мых странах. В наибольшей мере польская Конституция отвечает требованиям демократии в стадии консолидации, благодаря выбору ре-конструкционной модели трансформации конституционного права. Развитие конституционного законодательства Чехии и Словакии, вероятно, следует связать с преодолением транзитных положений. Выбранный ныне путь новеллизации конституций в этих государствах будет усилен процессом гармонизации национального и общеевропейского права в связи с расширением Европейского Союза.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Категории политической науки. М., 2002.
2. Ильин М.В. Политический дискурс: слова и смыслы // Полис. 1994. № 1.
3. Мачкув Е. Преобразование коммунистического тоталитаризма и посткоммунистическая системная трансформация: проблемы, концепции, периодизация // Полис. 2000. № 4.
4. СморгуновЛ.В. Современная сравнительная политология. СПб.,
1999. С. 213.
5. Лэйн Я.-Э. Демократия и конституционализм // Полис. 1998. № 6.
6. ЛейпхартА. Конституционные альтернативы для новых демократий // Полис. 1995. № 2.
7. Кригер М. Ловушки для начинающих игроков в переходный период // Конституционное право: восточноевропейское обозрение (КПВО).
2000. № 1.
8. Элстер Я. Роль институционального интереса в разработке восточноевропейских конституций // КПВО. 1996. № 2.
9. Саква Р. Конец эпохи революций: антиреволюционные революции 1989-1991 годов // Полис. 1998. № 5.
10. Хеллман Дж. Конституции и экономическая реформа в переходный период // КПВО. 1996. № 2.
11. Холмс С. Политические аспекты экономического развития Чешской республики // КПВО. 1995. № 2.
12. Растоу Д. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис. 1996. № 5.
13. Конституции государств Центральной и Восточной Европы. М., 1997.
14. Банс В. Элементы неопределенности в переходный период // Полис. 1993. № 1.
