CC BY
39
ТЕОРИЯ ГУМАНИТАРНОГО ПОЗНАНИЯ
И. Б. Микиртумов
Доктор философских наук, доцент, профессор кафедры логики Санкт-Петербургского государственного университета E-mail: i.mikirtumov@ spbu.ru
Ivan B. Mikirtumov
Dr. Sc. (Philosophy), Associate Professor, Professor of the Chair of Logic of St. Petersburg State University, Russia
УДК 162.6 Б 01: 10.24412/2071-6427-2021-1-78-91
Делиберация и действия, совершаемые при выдвижении аргументов*
В этой статье я обращаюсь к такому использованию делиберативной аргументации, которое превращает ее в особое речевое действие. Целью здесь становится удержание дискурса рациональности. Это явление характерно для ситуаций, в которых проявляется ограниченность рациональности. Я исхожу из понимания рациональности, которое предлагает социально-экономическая модель человека, считая его наиболее адекватным для анализа аргументативной акциональности. В статье обсуждается также модель делиберации Лейбница, который указывал на роль случайных и недоступных рефлексии факторов, что приводит к идее ограниченной рациональности. В статье я ориентируюсь на политическую и правовую делиберацию и рассматриваю два примера ее специфической роли: аргументацию по поводу повестки и так называемый аргумент к будущему.
В статье я прихожу к следующим результатам. Ограниченная рациональность уязвима для альтернативных дискурсов. Это заставляет ее агентов использовать институционализированную делиберацию, изменяя при этом предмет и цель. Удержание дискурса рациональности становится такой целью, а в качестве ее предмета фигурирует вопрос, который можно поставить в более универсальной дискурсивной среде.
* Исследование выполнено при поддержке РФФИ в Санкт-Петербургском государственном университете. Грант 20-011-00485, «Делиберативная аргументация между рассуждением и действием».
Как цитировать статью: Микиртумов И. Б. Делиберация и действия, совершаемые при выдвижении аргументов //Ценности и смыслы. 2021. № 1 (71). С. 78-91.
Коммуникативная функция аргументов реализуется в исторически стабильном базовом дискурсе риторического, содержащем концепты человека, блага, счастья, общества и ряд других. В ходе выдвижения аргументов с целью совершения дискурсивного действия стороны де-либерации могут занимать три функциональные позиции: теоретико-метафизическую, критическую и практико-ориентированную. Возможность их одновременного присутствия обеспечивается основополагающими концептами и метафорами базового риторического дискурса, достаточными для сопоставления соответствующих установок в перспективе достижения цели делиберации.
Ключевые слова: делиберация, аргументация, рациональность, дискурс, речевое действие.
Как и какие действия совершаются при помощи слов, и какие намерения имеют при этом говорящие, раскрывают теория речевых актов и языковая прагматика. Аргументация — это частный случай речевого действия, поскольку высказывание становится аргументом в коммуникативной среде, которую точнее было бы назвать дискурсом, нежели контекстом. Выдвижение аргументов осмысленно, когда они могут сыграть свою роль, т.е. представить точку зрения говорящего и оказать влияние на аудиторию. Для этого в коммуникативной среде должны выполняться известные правила, к чему принуждает людей коллективная рациональность, работающая как разделяемые установки и сеть их взаимодействий, приписывающие каждому стремление к общему благу и признающие разум единственным основанием для принятия решений. Индивидуальный разум как совокупность частных знаний, опыта и когнитивных способностей очевидным образом ограничен, поэтому коммуникативное взаимодействие и публичная делиберация — дискуссия по поводу принятия решений [8] о действиях становятся ключевым концептом дискурса рациональности как такового. Его техническими компонентами являются структуры, схемы и приемы обоснования, исследуемые, с одной стороны общей риторикой и логически ориентированной теорией аргументации, а с другой стороны — теориями обработки данных и искусственного интеллекта. В этой статье я хочу показать, что выдвижение аргументов в условиях осознания агентами ограниченного характера рациональности может становиться действием по удержанию делиберативного характера дискурса. Я буду при этом ориентироваться на соответствующую практику в политической и правовой сферах, для которых такая роль аргументации относительно более характерна и актуальна.
«Мушки» Лейбница и дискурс, который от них ускользает
В анализе аргументации, являющейся средством воздействия на контрагента и аудиторию, наиболее адекватной трактовкой рациональности как способности человека подвести убедительное основание под свои действия становится экономическая, представленная теорией игр в ее приложениях к анализу социального поведения, например, в классическом подходе Роберта Ауманна [17; 18]. Здесь рациональность представлена как способность выработать и реализовать стратегию достижения наибольших выгод при наименьших издержках. Постановка целей, использование знаний и опыта оказываются отдельными задачами, описание решения которых человеком требует концептов счастья и блага, теории морали и антропологии знания, сопоставляющей трансцендентальному субъекту структуру обобщенного опыта, заполняемую теми или иными знаниями в конкретных социокультурных обстоятельствах [16].
Оставляя в стороне необъятную дискуссию о существе рациональности, я буду отталкиваться от двух полярных взглядов. Согласно первому, поступки людей, которые можно квалифицировать как социальные действия, всегда рациональны, т.е. агент совершает выбор к своему благу, хотя может и ошибаться в том, что для него является благом. Ошибка обнаруживается либо другими — «не знает, что творит», либо самим агентом, сталкивающимся с неприятными последствиями своего выбора. Систематическую неспособность различать благо и зло для себя в истории характеризовали даже как фатальное «неразумие» [11, с. 170-173], но оно не будет сказываться как дефицит рациональности, если способность совершать правильный для достижения цели выбор отделяется от способности устанавливать верные цели. Второй взгляд на рациональность скептический: люди никогда не действуют рационально, поскольку никогда не отдают себе отчета в мотивах действий, но замещают их фиктивными обоснованиями, которые в конкретном социокультурном контексте оцениваются как правдоподобные. Поляризация взглядов на рациональность возникает, по-видимому, вследствие статичности ее предполагаемой модели. Если же исходить из теории делиберативной политики в традиции Джона Роулза [9] и Юргена Хабермаса [13], то рациональность, будучи тесно связанной со справедливостью, принимает форму непрерывно осуществляющейся процедуры рассуждения, в основании которой лежат относительно устойчивые по своей структуре, хотя не всегда по содержанию, концепты справедливости и блага, в то время
как их приложения в практических рассуждениях имеют дело каждый раз с новой повесткой. Здесь рациональное конструируется в своих частных проявлениях каждый раз с той или иной степенью успешности, а его конститутивным основанием становится делиберативность, реализация которой в условиях свободны критики приводит к достижению максимально возможной степени убедительности решений как осознанных, взвешенных, целенаправленных и пр. (ср.: [26; 19; 23]). Делиберация играет здесь отнюдь не техническую роль, поскольку следование ей есть выбор в пользу определенного порядка вещей, который может быть учрежден или отменен,— в зависимости от того, насколько оправданным он представляется тем или иным группам и сообществам. Не придавая этому факту должного значения и предполагая просто, что мы всегда стремимся быть рациональными, поскольку это обещает прибавления благ, или же, по крайней мере, пытаемся выглядеть таковыми, когда это соответствует социально-политической норме [20, с. 23-26; 6, с. 102], мы можем пройти мимо множества ситуаций принятия решений, в которых с необходимостью или без нее рациональность оказывается ограниченной [18]. В частности, там, где выбор и успех действия соединяются случайно, или же, напротив, имеет место провал, социально-коммуникативная задача демонстрации рациональности выбора сохраняется. Решается она с помощью все той же делиберации, принимающей форму осуществляемой по определенным правилам процедуры, не являющейся видом принятия решений или же обсуждения содержательных проблем [28]. Здесь различие между рассуждением теоретическим и практическим (ср.: [27]), т.е. делиберативным, отчасти теряется, поскольку происходит сдвиг цели аргументации с существа предмета на удержание дискурса делиберации, что сигнализирует о достижении в данной ситуации поиска решения границ рационального обоснования.
В «Рассуждении о метафизике» Лейбниц приписывает природе человека стремление «постоянно и свободно» совершать то, что «представляется ему наилучшим» [5, с. 137], а в отрывке «О предопределенности» приводит пример с королем, который размышляет о принятии некоторого решения, взвешивает альтернативы, но совершает неправильный выбор, ибо ему мешает «мушка», летающая «перед самым носом короля» [4, с. 238]. Здесь троп иронии и метафизика случайного оттеняют друг друга, ибо король и «мушка» на один момент уравниваются в своих возможностях влияния на государство и в выборе того действия, которое
представляется наилучшим. Король хочет быть рациональным, т.е., располагая некоторыми знаниями, структурированными обобщенным опытом, совершить обоснованный выбор в сторону лучшего, и пытается добиться этого в частном размышлении, где спонтанно сменяют друг друга и сосуществуют понятийное и образное, аффективное, статическое и динамическое. Ошибка, вызванная внешней помехой, не есть логическая ошибка рассуждения или анализа, но сбой сенсомоторно опосредованного «взвешивания» благ и издержек, приносимых альтернативными решениями. Еще более неприятной окажется ошибка в выборе цели, ставящая вопрос о праве властвовать, поскольку такого рода подверженность случайностям уравнивает короля и простолюдина. Задача публичной делиберации состоит как раз в том, чтобы избегать такого рода ошибок и сбоев индивидуального разума, что делает необходимым исследование когнитивных искажений и внедрение научных методов в делиберацию по стратегическим вопросам, которое последовательно стало происходить в середине ХХ века [15].
Социальная теория предлагает множество версий того, какие мотивы, силы и процессы определяют человека как субъекта политики и права. Следуя Аристотелю, можно исходить из такого понимания сущности человека, которое содержит в себе, помимо хорошо известных определений добродетелей и счастья, объясняющих, «как» быть счастливым, также и обоснование того, что человек может быть счастливым, должен к счастью стремиться и найдет его в свободе, достатке, добродетельной жизни и удаче [1, с. 29-33]. Из какой-либо теории, пытающейся объяснить видимые явления социальной жизни, такая трактовка человека может быть выведена лишь как вероятная, поэтому ее принятие есть совершение акта учреждения дискурса, опирающегося на перечисленные концепты и предполагающего, что человек сам в состоянии определить, что есть его сущность. Дискурс здесь есть система концептов, аффектов, средств доказательства, топов и тропов, в которой теория не может быть отделена от своего развертывания. Как показывает Барбара Кассен, становление политического в античности представляло собой конкуренцию как раз не теорий, но дискурсов [2, с. 74-76, 122]. Это значит, что выдвигаемые аргументы приобретают вес как логические следствия постулатов теории или как правдоподобные обобщения практики и опыта благодаря тому, что условия связи посылок и выводов уже заданы дискурсом, а вне его рамок теряют всякую значимость. Следуя Мишелю Фуко, можно полагать,
что бытие политическим субъектом, претендующим на права и свободы, формулирующим идеи и идеалы, осознающим интересы и переживающим кажущиеся ему естественными аффекты, наконец, ставящим цели и совершающим действия свободно и ответственно, всегда есть результат события дискурса, т.е. поступка [12, с. 82]. В таком поступке политическая и правовая субъектность возникают одновременно и как следствие самого дискурсивного действия, и как результат вызываемого им изменения социальных связей. В повседневной же делиберативной практике совершение дискурсивного поступка не является явлением частым. Делиберацию, которую наделяют функцией конституирования политического пространства и сферы публичного, так что ее дефицит становится причиной их упадка [21; 7, с. 90-91], удобнее осуществлять, маневрируя с помощью готовых дискурсивных, в частности аргумен-тативных, инструментов [22]. Коль скоро субъект является точкой приложения различных сил, индивидуальное рассуждение и принятие решения представляет собой овнутрение процесса публичной делибе-рации. Субъект в этом случае и сам для себя, и для окружающих выступает как субъект «сетевой» [10, с. 69], вне зависимости от того, реальны его взаимодействия со средой или только проективны. Политическая или правовая делиберация, развертывающаяся в любой конкретной дискурсивной форме и неизбежно зависимая от случайного, оперирует в качестве своих содержательных посылок лишь условностями, а потому, при соблюдении правил делиберации, приводит к ограниченным по эффективности и частным по масштабу решениям. Единственное, что здесь сохраняет абсолютный характер,— это способность развертывания дискурса, его самовоспроизводимость и трансформируемость, остающиеся условиями реализации ограниченной рациональности в институтах политики и права.
Смещение предмета цели делиберативного рассуждения
Ограниченная рациональность социальной практики не претендует на абсолютные начала и универсальность, сохраняя за собой лишь моральную и эстетическую ценность, ибо быть по возможности рациональным означает опираться на свой автономный интеллект, на свое моральное сознание и на способность видеть актуальные тенденции в сфере прекрасного, что в совокупности составляет черты субъекта, способного свободно реализовать себя. Делиберативность как проце-
дура публичного рассуждения, в отличие от размышлений одинокого ума, хотя бы и ставшего проекцией сетевой социальной структуры, помогает не только достичь большей полноты осмысления причин, а с ней и большей убедительности решений [23], но в целом продемонстрировать стремление обдумывать, рассуждать и убеждать как проявление указанной Лейбницем естественной тяги к наилучшему. В концепции делиберативной демократии Хабермас прямо увязывает легитимацию власти с уверенностью граждан в том, что принимаемые решения обдумываются и обсуждаются, а лежащие в их основании аргументы окажутся убедительными, если однажды будут предъявлены [14, с. 74-75]. Поэтому выявление условности, подвижности, ограниченности дискурсов, их конкуренции и оппозиций, отражающих столкновения интересов групп, не затрагивают исключительного статуса публичной делиберативности как пространства развертывания всех этих процессов. Процедуры делиберации в целом выводят нас на базовый риторический дискурс, в котором можно, с одной стороны, тематизировать явления и процессы мира, а с другой — заявлять о нехватке для мыслительной работы с ними подходящих способов развертывания знания и аргументации. Если же в рассуждении мы достигаем пределов рационального, т.е. теряем способность дать дальнейшее обоснование действию, делиберативный процесс в том же базовом дискурсе возобновляется с новым предметом, и цель его — сохранение дискурса рациональности.
В аспекте анализа дискурса и аргументации я вижу три функциональные позиции: теоретика-идеалиста, ищущего объективные законы, скептика, убежденного в их отсутствии, и практика, полагающего, что реальность возникает вследствие активности людей и достаточно гибко приспосабливается к их желаниям. Эти позиции являются своего рода общими местами дискурса делиберативности и в тех или иных ситуациях люди занимают их, предполагая, что соответствующая установка наиболее выигрышна. Тем самым мы возвращаемся к смещенной по предмету и цели делиберации, для которой характерен акциональный характер выдвижения аргументов. Здесь рациональным в собственном смысле становится сам выбор позиции и привлекаемой идеологической конструкции, тогда как реализация позиции в споре о действиях остается достаточной свободной по своему предмету. Но именно это позволяет ей прибрести аргументативный потенциал смены дискурса. В политической дискуссии его можно проиллюстрировать борьбой за переопределение
повестки дня, а в правовой — выходом за рамки конкретного спора и попыткой переноса предмета спора на широкий социокультурный контекст. Кратко остановлюсь на каждом их них.
Борьба за повестку чаще всего оказывается борьбой за признание, т.е. за право быть услышанным. Наиболее яркими примерами служат сегодня вопросы расовых различий в контексте миграции [24], а также изменение климата. Последний вопрос не принял пока ни глобального, ни общенаучного характера, причину чего, например, Бруно Латур видит не столько в противодействии групп интересов, сколько в том, что ведущие общественные силы продолжают придерживаться устаревшей модели отношений человечества с природной средой [3]. Иными словами, нежелание одних, как правило властвующих, групп признавать проблему и вести диалог с теми группами, которые относятся к ней серьезно, для Латура оказывается менее значимым, нежели нежелание человечества в целом вести диалог с природой, с «Земным». В обоих случаях нежелание есть отказ в признании равного статуса. Он проявляется в непризнании права другой стороны заявлять свои интересы, иметь свои мнения, публично озвучивать их и бороться за то, чтобы интересы были учтены. В основании такого непризнания лежит схема антропологической дифференциации на высшие и низшие слои, или сорта, реализованная в истории в самых разных видах, начиная с каст и рабства и заканчивая гендерными дискриминациями. Насколько можно судить, научных данных, которые могли бы с высокой степень надежности подтвердить начавшееся антропогенное изменение климата, пока нет, так что мы имеем дело с ограничением рациональности и с невозможностью сделать хорошо обоснованный выбор, что выливается в отказ от обсуждения вопроса и в несовершение выбора. Вследствие этого полемика смещается в плоскость борьбы за признание проблемы и внесение ее в национальную и общемировую политическую повестку. Удерживая, таким образом, делиберативность, экоактивисты обеспечат более сильную позицию в публичной дискуссии по существу, если и когда сам вопрос будет в повестку внесен.
Примером из сферы права может послужить аргумент к будущему, характерный, в первую очередь, для так называемых политических процессов [25], но применяемый и в иных ситуациях. Обычно его использует проигрывающая сторона, которая не может обосновать свою позицию. Здесь не важны причины того, почему это так, поскольку политиче-
ский процесс является лишь эпизодом социальной борьбы. Аргумент к будущему представляет собой воззвание к виртуальному наблюдателю,— современнику и потомку, призывающее их стать свидетелями несправедливости. История политических процессов XIX века в Европе и в России полна примерами такого рода выступлений обвиняемых, которые использовали судебную трибуну и в целях пропаганды своих взглядов, и для мобилизующего призыва к своим сторонникам. Выход из контекста «дела» здесь обязателен, поскольку аргумент к будущему несет в себе отказ в признании легитимности суда и его власти, поэтому обычным ответом на аргументацию такого рода становится апелляция к процессуальным нормам. Аргумент к будущему обычно мало влияет на исход процесса, но в долгосрочной перспективе слова, произнесенные в суде в этом модусе, могут оказаться очень значимыми. Здесь делибера-тивная процедура процесса замещается делиберацией по поводу оценки текущего события с позиций исторической справедливости, а сторона, которая таким путем пытается формировать дискурс, рассчитывает на его доминирование в будущем и на выигрыш в долгосрочной перспективе.
Заключение
Итак, рациональность, столкнувшись со своими границами, оказывается уязвимой перед альтернативными реализациями принятия решений. Это заставляет агентов рациональности воспроизводить ее в институционализированной форме, т.е. в виде делиберативной процедуры. При этом предмет делиберации неизбежно изменяется, а целью ее оказывается удержание самого дискурса рациональности. Выдвижение аргументов является в этом случае действием, коммуникативная функция которого реализуется в базовом дискурсе риторического, содержащем концепты человека, блага, счастья, общества и ряд других. Этот дискурс сохраняет свою структуру в исторической динамике общества, хотя сами концепты могут изменять свое содержание. По-видимому, вне указанной сферы риторического никакая осмысленная коммуникация не является возможной. Иллюстрациями замены предмета рассуждения и его целей могут служить политические и правовые дискуссии. В частности, в сфере политики спор о повестке дня возникает в тех случаях, когда предлагаемый к обсуждению вопрос одним группам представляется осмысленным и актуальным, тогда как другим — бессмысленным. Это значит, что ресурсы рационального исчерпаны, и в дело вступают иные
мотивы выбора, которые, в силу оценки рационального поведения как должного и престижного, социальные акторы не могут развернуть в дискурсе рационального. Мотивы такого рода имеют статус случайного, и уход от них как раз и запускает выдвижение аргументов в ходе делиберации о повестке дня, разворачивающейся снова в области доступного рациональному. В правовом споре попытку аналогичного перехода к новому дискурсу можно видеть при апелляции какой-либо из его сторон к виртуальным участникам — современникам, потомкам, истории и пр., которая представляет собой стратегический маневр, обнаруживающий, что текущий спор является эпизодом более широкого и длительного конфликта. Функциональные позиции, которые включены в порядок выдвижения аргументов с целью совершения дискурсивного действия, универсальны и предполагают либо оперирование теоретическими конструкциями и модусом должного, либо критику посредством апелляции к контекстуальности социальных явлений, либо же, наконец, использование планов и программ практического конструирования социальной реальности. Возможность одновременного присутствия этих трех модусов отношения к реальности обеспечивается основополагающими концептами и метафорами базового риторического дискурса, достаточными для сопоставления соответствующих установок в перспективе достижения цели делиберации.
Литература
1. Аристотель. Риторика // Античные риторики / пер. с древнегреч. Н. Платоновой; под ред. А. А. Тахо-Годи. М.: Изд-во МГУ, 1978. С. 15-166.
2. Кассен Б. Эффект софистики / перев. с франц. А. Россиуса. М., СПб.: Московский философский фонд, 2000. 238 с.
3. Латур Б. Где приземлиться. Опыт политической ориентации / пер. с франц. А. Шестакова; науч. ред. О. Бычкова. СПб.: Издательство Европейского университета в СПб, 2019. 202 с.
4. Лейбниц Г. В. О предопределенности / пер. с нем. Ц. Т. Арзаканьян // Сочинения в четырех томах. Т. 1. М.: Мысль, 1981. С. 237-243.
5. Лейбниц Г. В. Рассуждение о метафизике / пер. с франц. В. П. Преображенского // Сочинения в четырех томах. Т. 1. М.: Мысль, 1981. С. 125-163.
6. Назарчук А. В. Понятие делиберативной политики в современном политическом процессе // Полис. Политические исследования. 2011. № 5. С. 99-103.
7. Павлова Т. В. Делиберация как фактор конституирования поля современной политики // Политическая наука. 2018. № 2. С. 73-94.
8. Принятие решений в системе образования: монографический сборник / под общ. ред. С. В. Ивановой. М.: Издательский центр ИЭТ, 2014. 548 с.
9. Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Изд-во НГУ, 1995. 532 с.
10. Сорина Г. В., Виноградов М. В. Субъект принятия решений: становление и деятельность // Ценности и смыслы. 2013. № 4 (26). С. 59-72.
11. Фуко М. История безумия в классическую эпоху / пер. с франц. И. К. Стаф. СПб.: Рудомино, Университетская книга, 1997. 576 с.
12. Фуко М. Порядок дискурса // Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / пер. с франц. С. В. Табачниковой; общ. ред. А. Пузырея. М.: Касталь, 1996. С. 49-96.
13. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2001. 377 с.
14. Хабермас Ю. Проблема легитимации позднего капитализма / пер. с нем. Л. В. Воропай. М.: Праксис, 2010. 264 с.
15. Шеллинг Т. Микромотивы и макроповедение / пер. с англ. И. Кушнаревой. М.: Издательство Института Гайдара, 2016. 344 с.
16. Agazzi E. Science and Metaphysics: Two Kinds of Knowledge // Epistemologia. 1988. Vol. 11. P. 11-28.
17. Aumann R. Backward Induction and Common Knowledge of Rationality // Games and Economic Behavior. 1995. Vol. 18. P. 6-19.
18. Aumann R. Rationality and Bounded Rationality // Games and Economic Behavior. 1997. Vol. 21(1-2). P. 2-14.
19. Brun G., Betz G. Analysing Practical Argumentation // The Argumentative turn in policy analysis. Reasoning about uncertainty / Eds.: Hansson S. O., Hadorn G. H. Book Series: Logic, Argumentation & Reasoning. Interdisciplinary Perspectives from the Humanities and Social Sciences. Vol. 10. Springer, Cham, 2016. P. 39-77. DOI: 10.1007/978-3-319-30549-3_3.
20. Cohen J. Deliberation and democratic legitimacy // The Good polity. Normative analysis of the state / Ed. by A. Hamlin, P. Petit. Oxford: Basil Blackwell, 1989. P. 17-34.
21. Danisch R. Rhetorical Structures, Deliberative Ecologies, and the Conditions for Democratic Argumentation // Argumentation. 2020. Vol. 34, No. 3. P. 339-353. DOI: 10.1007/s10503-019-09496-w.
22. Eemeren Van F. H., Houtlosser P. Strategic manoeuvring in argumentative discourse // Discourse Studies. 1999. Vol 1. P. 479-497.
23. Friberg-Fernros H. Schaffer J. K. Assessing the epistemic quality of democratic decision-making in terms of adequate support for conclusions // Social epistemology. 2017. Vol. 31, No. 3. P. 251-265. DOI: 10.1080/02691728.2017.1317866.
24. Krzyzanowski M. Discursive shifts and the normalisation of racism: imaginaries of immigration, moral panics and the discourse of contemporary right-wing populism // Social semiotics. 2020. Vol. 30, No. 4. P. 503-527. DOI: 10.1080/10350330.2020.1766199.
25. Meierhenrich J., Pendas D. O. The justuce of my cause is clear, but there's politics to fear: Political Trials in Theory and History // Political Trials in Theory and History / Eds.: J. Meierhenrich, D. O. Pendas. Cambridge, 2017. P. 1-64.
26. Simon H. From Substantive to Procedural Rationality // 25 Years of Economic Theory / Eds.: T. J. Kastelein, S. K. Kuipers, W. A. Nijenhuis, G. R. Wagenaar. Boston, MA: Springer, 1978. P. 65-86.
27. Wallace R. J. Practical Reason // Stanford Encyclopedia of Philosophy / Ed.: E. Zalta [Электронный ресурс]. URL: https://plato.stanford.edu/entries/practical-reason (дата обращения: 10.05.2020).
28. Walton D., Toniolo A., Norman T. J. Dialectical Models of Deliberation, Problem Solving and Decision Making // Argumentation. 2020. Vol. 34, No. 2. P. 163-205. DOI: 10.1007/s10503-019-09497-9.
DELIBERATION AND ACTIONS THAT ARE PERFORMED BY ANNOUNCING ARGUMENTS
In this article, I look at to the use of deliberative argumentation that turns it into a specific speech action. Its purpose is to retain the discourse of rationality. The phenomenon itself is typical for situations of a bounded rationality. I proceed from the understanding of rationality offered by the socio-economic model of a person, considering it the most adequate for the analysis of argumentative action. The paper also discusses Leibniz's model of deliberation, who pointed to the role of accidental factors inaccessible in reflection, which leads to the idea of bounded rationality. In this article, I keep in focus political and legal deliberation and consider two examples of its specific role: argumentation about the agenda and the so-called argument to the future.
In the article, I arrive at the following results. Bounded rationality is vulnerable to alternative discourses. This forces its agents to use institutionalized deliberation, while changing the subject and purpose of the initial one. The retention of the discourse of rationality becomes such a goal, and as its subject matter appears a question that can be posed in a more universal discursive environment. The communicative function of arguments is realized in a historically stable basic rhetorical discourse, containing the concepts of human being, goods, happiness, society and a number of others. In the course of announcing of arguments for the purpose of committing a discursive action, the participants of the deliberation can take three functional positions: theoretical-metaphysical, critical and practice-oriented. The possibility of their simultaneous presence is ensured by the fundamental concepts and metaphors of the basic rhetorical discourse, sufficient to compare the corresponding attitudes in the perspective of achieving the goal of deliberation.
Keywords: deliberation, argumentation, rationality, discourse, speech acts.
References
• Agazzi E. Science and Metaphysics: Two Kinds of Knowledge // Epistemologia. 1988. Vol. 11. P. 11-28.
• Aristotel'. Ritorika // Antichnye ritoriki / per. s drevnegrech. N. Platonovoj; pod red. A. A. Taho-Godi. M.: Izd-vo MGU, 1978. S. 15-166. [In Rus].
• Aumann R. Backward Induction and Common Knowledge of Rationality // Games and Economic Behavior. 1995. Vol. 18. P. 6-19.
• Aumann R. Rationality and Bounded Rationality // Games and Economic Behavior. 1997. Vol. 21 (1-2). P. 2-14.
• Brun G., Betz G. Analysing Practical Argumentation // The Argumentative turn in
policy analysis. Reasoning about uncertainty / Eds.: Hansson S. O., Hadorn G. H. Book Series: Logic, Argumentation & Reasoning. Interdisciplinary Perspectives from the Humanities and Social Sciences. Vol. 10. Springer, Cham, 2016. P. 39-77. DOI: 10.1007/978-3-319-30549-3_3.
• Cohen J. Deliberation and democratic legitimacy // The good polity. Normative analysis of the state / Ed. by A. Hamlin, P. Petit. Oxford: Basil Blackwell, 1989. P. 17-34.
• Danisch R. Rhetorical Structures, Deliberative Ecologies, and the Conditions for Democratic Argumentation // Argumentation. 2020. Vol. 34, No. 3. P. 339-353. DOI: 10.1007/s10503-019-09496-w.
• Eemeren Van F. H., Houtlosser P. Strategic manoeuvring in argumentative discourse // Discourse Studies. 1999. Vol 1. P. 479-497.
• Friberg-Fernros H. Schaffer J. K. Assessing the epistemic quality of democratic decisionmaking in terms of adequate support for conclusions // Social epistemology. 2017. Vol. 31, No. 3. P. 251-265. DOI: 10.1080/02691728.2017.1317866.
• Fuko M. Istoriya bezumiya v klassicheskuyu epohu / per. s franc. I. K. Staf. SPb.: Rudomino, Universitetskaya kniga, 1997. 576 s. [In Rus].
• Fuko M. Poryadok diskursa // Volya k istine: po tu storonu znaniya, vlasti i seksual'nosti. Raboty raznyh let / per. s franc. S. V. Tabachnikovoj; obshch. red. A. Puzyreya. M.: Kastal, 1996. S. 49-96. [In Rus].
• Habermas Yu. Moral'noe soznanie i kommunikativnoe dejstvie. SPb.: Nauka, 2001. 377 s. [In Rus].
• Habermas Yu. Problema legitimacii pozdnego kapitalizma / per. s nem. L. V. Voropaj. M.: Praksis, 2010. 264 s. [In Rus].
• Kassen B. Effekt sofistiki / perev. s franc. A. Rossiusa. M., SPb.: Moskovskij filosofskij fond, 2000. 238 s. [In Rus].
• Krzyzanowski M. Discursive shifts and the normalisation of racism: imaginaries of immigration, moral panics and the discourse of contemporary right-wing populism // Social semiotics. 2020. Vol. 30, No. 4. P. 503-527. DOI: 10.1080/10350330.2020.1766199.
• Latur B. Gde prizemlit'sya. Opyt politicheskoj orientacii / per. s franc. A. Shestakova; nauch. red. O. Bychkova. SPb.: Izdatel'stvo Evropejskogo universiteta v SPb, 2019. 202 s. [In Rus].
• Lejbnic G. V. O predopredelennosti / per. s nem. C. T. Arzakan'yan // Sochineniya v che-tyrekh tomah. T. 1. M.: Mysl, 1981. S. 237-243. [In Rus].
• Lejbnic G. V. Rassuzhdenie o metafizike / per. s franc. V. P. Preobrazhenskogo // Sochineniya v chetyrekh tomah. T. 1. M.: Mysl, 1981. S. 125-163. [In Rus].
• Meierhenrich J., Pendas D. O. The justuce of my cause is clear, but there's politics to fear: Political Trials in Theory and History // Political Trials in Theory and History / Eds.: J. Meierhenrich, D. O. Pendas. Cambridge, 2017. P. 1-64.
• Nazarchuk A. V. Ponyatie deliberativnoj politiki v sovremennom politicheskom processe // Polis. Politicheskie issledovaniya. 2011. № 5. S. 99-103. [In Rus].
• Pavlova T. V. Deliberaciya kak faktor konstituirovaniya polya sovremennoj politiki // Politicheskaya nauka. 2018. № 2. S. 73-94. [In Rus].
• Prinyatie reshenij v sisteme obrazovaniya: monograficheskij sbornik / pod obshch. red. S. V. Ivanovo). M.: Izdatelskij centr IET, 2014. 548 s. [In Rus].
• Rolz Dzh. Teoriya spravedlivosti. Novosibirsk: Izd-vo NGU, 1995. 532 s. [In Rus].
• Shelling T. Mikromotivy i makropovedenie / per. s angl. I. Kushnarevoj. M.: Izdatel'stvo Instituta Gajdara, 2016. 344 s. [In Rus].
• Simon H. From Substantive to Procedural Rationality // 25 Years of Economic Theory / Eds.: T. J. Kastelein, S. K. Kuipers, W. A. Nijenhuis, G. R. Wagenaar. Boston, MA: Springer,
1978. P. 65-86.
• Sorina G. V., Vinogradov M. V. Sub'ekt prinyatiya reshenij: stanovlenie i deyatel'nost' // Cennosti i smysly. 2013. № 4 (26). S. 59-72. [In Rus].
• Wallace R. J. Practical Reason // Stanford Encyclopedia of Philosophy / Ed.: E. Zalta [Elektronnyj resurs]. URL: https://plato.stanford.edu/entries/practical-reason (data ob-rashcheniya: 10.05.2020).
• Walton D., Toniolo A., Norman T. J. Dialectical Models of Deliberation, Problem Solving and Decision Making // Argumentation. 2020. Vol. 34, No. 2. P. 163-205. DOI: 10.1007/ s10503-019-09497-9.
