CC BY
50
А. А. Силкин (Москва)
Делегитимизация сербских правящих кругов (1930-е — начало 1940-х гг.) как внутриполитическая предпосылка «социалистической революции» в Югославии
В статье анализируется процесс постепенной утраты устойчивости положения правящей элиты Королевства Югославия в 1930-е гг., что способствовало произошедшей во время Второй мировой войны смене авторитарного монархического режима на тоталитарный коммунистический. Рассматривается содержание внутриполитического курса «шестоянварской диктатуры». Ключевые слова: король Александр Карагеоргиевич, «шесто-январская диктатура», кризис авторитаризма, делегитимизация режима, Сербия, Королевство Югославия.
Участь Сербии в 1941-1945 гг. — оккупация и раздел, гражданская война и «революция», освобождение и установление власти коммунистов — была в значительной степени предопределена воздействием внешних факторов1. Что касается внутренних политических предпосылок смены авторитарного монархического режима на тоталитарный коммунистический, то российского автора к их исследованию побуждает, в частности, аналогичный характер произошедшего в Сербии/Югославии и событий в России в 1917-1920 гг. В обоих случаях изменению общественно-политического строя, состоявшемуся в условиях военного катаклизма мирового масштаба, предшествовала постепенная утрата устойчивости положения правящей элиты. Прежде чем приступить к рассмотрению данного процесса в Сербии — предмета нашего исследования, — зададимся вопросом, что же она, то есть Сербия, представляла собой накануне нападения Германии — в 1939-1941 гг.
Скорый и однозначный ответ для нас так же затруднителен, как и для тех, кто жил в Югославии в конце 1930-х — начале 1940-х гг. Раньше — на рубеже первого и второго десятилетий ХХ в. — ясности было больше. Новосозданное Королевство сербов, хорватов и словенцев во многом выглядело как увеличившаяся в размерах Сербия, от которой оно автоматически унаследовало династию, победоносную армию, административный аппарат и правоохранительные органы, избирательное право, на основании которого прошли вы-
боры в Уставотворную скупщину, политические партии, занявшие доминирующее положение в исполнительной и законодательной власти, и, наконец, саму конституцию2. Кроме того, при формальном разделении королевства на тридцать с лишним областей (с 1922 г.) каждый серб — будь то сербиянец, черногорец или пречанин — был уверен, что живет в обретенном «Душановом царстве», начало борьбе за которое положил Карагеоргий, а завершил принц-триумфатор Александр Карагеоргиевич3.
В интересующие же нас годы убежденных в этом осталось немного. В частности, потому что в то время как Сербия по-прежнему отсутствовала на карте как территориальное образование, на ней появились сначала Словения, а потом и Хорватия, обособившие собственные «исторические земли» в соответствующих бановинах. Поэтому адекватным реальности выглядит мнение, проиллюстрированное в конфиденциальном «Донесении из Загреба» от января 1941 г., описывающем, помимо прочего, итоги конференции спортивных объединений страны. В ходе собрания один из его хорватских участников заявил, что представленные сербские спортивные союзы, в отличие от хорватских, «не имеют права называться сербскими, так как не существует ни Сербии, ни Сербской бановины (курсив мой. — А. С.)». В отличие от недавно созданной Бановины Хорватия, которой предстоит «в самое ближайшее время расшириться за счет областей, ранее не охваченных разграничением»4.
Формальным поводом для подобного оптимизма была предусмотренная Соглашением Цветкович-Мачек5 возможность изменения границ и статуса составлявших королевство бановин, в том числе и хорватской. Экспансия Загреба в отношении Воеводины и Боснии выглядела наиболее реалистичным ее вариантом в условиях соотношения сил, оценку которого дал британский дипломат: «По любой проблеме, по которой сербские интересы не совпадают с хорватскими, хорваты, по-видимому, одержат победу»6.
Обоснованности данному мнению придавало, в частности, состояние вышеперечисленных сербских/югославских политических и административных институтов, выглядевшее особенно удручающим в сравнении с атрибутами народившейся хорватской прото-государственности. Так границы, статус и полномочия бановины определялись политическим актом и постановлениями, законность которых не вызывала сомнений у большей части населения и политических кругов не только Хорватии, но остальных областей страны. Оговорки сохранялись только у самого сербского руководства, считавшего Согла-
шение Цветкович-Мачек временным, пока оно не будет окончательно ратифицировано парламентом7. Впрочем, дело до этого не дошло, так как одновременно с заключением соглашения сенат и нижняя палата были распущены, а новые выборы так и не состоялись.
Основным же законом для Белграда оставалась Октроированная конституция 1931 г. Показателем скептического восприятия ее сербским обществом (о хорватском и не говорим) служит даже не открытое отторжение, демонстрировавшееся Объединенной оппозицией (ОО), а тот факт, что сам режим регентства, призванный охранять Устав с его императивно централистскими и унитаристскими постулатами, использовал одну из его статей для радикальной децентрализации государства.
Совершенно очевидно, что Сербия — без очерченных границ, общепризнанных государственно-правовых норм и с распущенной раз и навсегда скупщиной — не располагала дееспособной политической элитой — властью и оппозицией. Чего стоил суверенитет династии, зафиксированный в первой статье конституции, с которой так цинично обошлось регентство, продемонстрировали события 27 марта 1941 г. При этом показательна как сама успешность переворота, так и некоторые обстоятельства его осуществления — безразличие общества к судьбе князя Павла и то, что вместо короля Петра II манифест о досрочном наступлении его совершеннолетия по радио прочитал поручик Яков Йовович.
О состоянии же бывших парламентских партий говорил факт их неучастия в подготовке передела страны — важнейшего политического события десятилетия. Для Хорватской крестьянской партии (ХКП) радикалы, демократы и земледельцы, даже объединившись, не стали равноправным союзником, которому имело бы смысл хранить верность. В свою очередь двору, чем идти на компромисс с А. Станоевичем, Л. Давидовичем и Й. Йовановичем8, всегда было легче переманить на свою сторону тех их соратников, кто предпочитал партийной дисциплине выгоды нахождения у власти. Косвенным, но весьма достоверным свидетельством несостоятельности ОО как системной оппозиции стало и то, что в последние годы и месяцы существования государства функцию артикуляции общественного недовольства режимом себе присвоила просветительская организация — Сербский культурный клуб, а перехода власти добились не политики, а офицеры-заговорщики.
Констатация «виртуального» характера Сербии, само существование которой оспаривалось, делает актуальным вопрос о содержа-
нии внутреннего курса режима, который в 1929 г. был установлен под лозунгом усиления государства, но довел его до того, что в конце 1939 г. оно напоминало итальянскому послу «корабль, который, вне зависимости от того, куда вращается штурвал, плывет по направлению ветра»9. Представление лишь о хрестоматийном перечне мер10, осуществленных «диктатурой», недостаточно для понимания закономерностей и результатов десятилетней политики. Не менее важно иметь в виду те шаги, которые власть сочла необходимыми, но так и не смогла предпринять.
Речь идет о планах внутриполитической либерализации и административной децентрализации страны, декларировавшихся двором и правительством на всем протяжении 1930-х гг. Один из первых намеков на возможное смягчение контроля центра над окраинами содержался в парламентском выступлении короля (январь 1932 г.), допускавшего возможность «здравого национального и социального прогресса» в «децентрализованном унитарном государстве»11. Однако дальше слов дело не пошло. Правительство В. Маринкови-ча, в повестке дня которого стояло принятие нового избирательного закона12, проведение выборов в представительные органы муниципалитетов и бановин13, продержалось лишь с весны до лета 1932 г. Был положен под сукно и проект Закона о самоуправлении бановин, разработанный следующим премьером — М. Сршкичем14 (июль 1932 г. — январь 1934 г.).
После гибели короля Александра невыполненные обещания новаций звучали из уст представителей Регентства. В декларации правительства Б. Евтича (декабрь 1934 г. — июнь 1935 г.) от 3 января 1935 г. говорилось, что «первой его заботой станет реорганизация государственной администрации; превращение бановин в самоуправляющиеся единицы, а также полная деконцентрация власти»15. Чуть позднее пункт о self-government^ перекочевал и в датированную августом 1935 г. программу Югославянского радикального объединения (ЮРО) — политическое credo правительства М. Стоядиновича. Помимо самоуправления программа предусматривала формирование «конституционного и парламентского строя в демократическом духе», введение общего, прямого и тайного голосования, свободу печати и собраний, независимость суда и т. д.16.
Регулярность, с которой анонсировалась ревизия «шестоянвар-ской политики», свидетельствовала об осознании властями предержащими ее общественной востребованности. То, что она так и не состоялась, говорило о принципиальной неспособности режима к
осуществлению внутриполитической демократизации и реформы административно-территориального устройства страны. Подтверждением тому стало и формирование Бановины Хорватия, которое подменило общую федерализацию Югославии, изначально видевшуюся Д. Цветковичу следующим образом: «Все должно быть одновременно и взаимосвязано: достижение соглашения, осуществление реформы, издание политических законов»17. Вместо последнего, как уже было сказано выше, последовало фактическое установление моратория на публичную политику — роспуск парламента без объявления выборов.
Следует отметить, что и на протяжении 1930-х гг. каждому из упомянутых премьер-министров «закручивание гаек» давалось много легче, чем пресловутая «деконцентрация власти». Так, короткая маринковичевская «оттепель» сменилась реакцией и репрессиями по отношению к противникам режима. Что касается Евтича и Стояди-новича, то и тот, и другой — «в противоположность объявленному курсу на умиротворение и поиск общественного согласия»18 — доводили противоречия между официальным Белградом и мятежным Загребом до крайней стадии обострения. Последнее, наряду с грубым давлением на оппозицию внутри Сербии, виделось главам правительств рецептом удачи в кампаниях по выборам в скупщину. Так, в 1935 г. Евтич на выборы вышел с лозунгом «За Опленац, или за Янка Пусту»19, чем, по свидетельству современника, поставил страну на грань гражданской войны и сделал неизбежной собственную отставку20. Не многим менее агрессивная риторика раздавалась в 1938 г. в адрес противников ЮРО, которых председатель партии в деловой переписке называл не иначе как «врагами»21. Некоторое время спустя Стоядинович объяснял свою отставку собственной принципиальной позицией «по вопросу определения за Каймакчалан, или за Купинец»22.
Стабильная «нереформируемость» «шестоянварской диктатуры», представители которой, безотносительно их первоначальных намерений, были обречены на консервацию существующего порядка и конфронтацию с оппозицией, была результатом свойств и ограничений, имманентно присущих авторитарным режимам.
Установление режима личной власти короля Александра стало возможным благодаря кризису югославского парламентаризма, кульминация которого достоверно описана в монаршем манифесте от 6 января 1929 г.: «Согласие и даже обычные отношения между партиями... стали совершенно невозможными... Парламентский
строй и вся наша политическая жизнь приобретают негативный облик, что наносит вред и народу, и государству.»23. Ответственность за прискорбный итог десятилетия лежала на югославских и, в первую очередь, сербских партийных деятелях, для которых Народная скупщина была не столько законодательным органом, сколько «полигоном для обстрела политических противников»24. «Линия фронта» разделяла парламентское большинство, воспринимавшее собственное численное превосходство как основание для того, чтобы не принимать в расчет чье-либо мнение, и меньшинство, методами обструкции препятствовавшее работе скупщины.
Первопричиной подобной нетерпимости можно считать патриар -хальность сербского и, в целом, югославского социума, находившегося во власти коллективистских и эгалитаристских представлений. Апелляции к ним были много эффективнее, чем приверженность либеральным идеалам, слабая приживаемость которых на местной почве и предопределила облик парламентских институтов, весьма далекий от европейского оригинала25. И до, и после Первой мировой войны на успех могли рассчитывать не поборники соблюдения прав меньшинства, толерантности и плюрализма, а «народные» организации, обещавшие крестьянской массе разобраться с виновными в том, что существующая власть и государственное устройство не соответствуют ее представлениям о «справедливости» и «правах».
В отдельных «исторических областях» — в Сербии рубежа веков и послевоенной Хорватии — популизм политиков, отождествлявших себя с народом, а своих оппонентов — с его «врагами», позволял добиться максимальной мобилизации электората, соблазненного проектами построения «государства — народного дома» или «хорватской нейтральной крестьянской республики». Однако в Югославии использование сразу несколькими «племенными» партиями шкалы «народности-антинародности» в качестве единственного критерия самоидентификации и оценки окружающих делало невыполнимой стоявшую перед парламентом задачу нивелирования общественных противоречий и выработки вменяемого государственного курса.
Уже в 1927 г. один из авторов Сербского литературного вестника констатировал: «Налицо настоящий государственный кризис. Причина его в том, что наши политики не знают, как надо управлять государством. Хотя в конституции написано, что у нас парламентская монархия, парламентаризм им не нужен. Из-за этого нет стабильности в администрации, из-за этого каждый час правительственные кризисы... из-за этого откладывается решение самых важных госу-
дарственных проблем, от которых зависит будущее страны. Хочется бережливости и бездефицитного бюджета. но скупщина совсем этим не занимается. Хочется упрощения государственной администрации и честного чиновничества, но ничего для этого не делается. Таким образом, нужно наконец выяснить, как надо управлять страной... Но, если не хочется парламентаризма, нужно определиться в пользу других методов правления.»26.
Таким образом, неэффективность парламентских механизмов была обусловлена тем, что их изначальному предназначению не соответствовали разделяемые большинством партийных деятелей и стоявших за ними избирателей архаичные политико-этические представления. В гораздо большей степени они гармонировали с той простой моделью «справедливого» и простого государственного устройства, которую предъявил король Александр. Действительно, «в авторитарных государствах пропаганда целенаправленно эксплуатирует мифо-символический комплекс для индоктринации населения»27.
Так, манифест от 6 января 1929 г. живописал отношения подданных и «столь терпеливого в выполнении своих высоких обязанностей» правителя, взывавшего к «моему дорогому народу — всем сербам, хорватам и словенцам», дабы объявить, что «настал час, когда следует устранить посредников между Народом и Королем»28. Обозначение паритета одного и другого преследовало цель узакони-вания суверенных прав монарха, равных народному суверенитету. При этом в риторическом плане очевидна преемственность «прокламации» в отношении документов эпохи Первого и Второго сербских восстаний, вожди которых первыми в новой сербской истории пытались использовать для легитимации собственной власти массовое восприятие государства как большой семьи. Поэтому в обращениях к жителям Сербии и к иностранным адресатам «истинно народные правители» Карагеоргий и позднее Милош Обренович представали «благими отцами», «сынов своих всех одинаково любящими», «день и ночь старающимися народ сербский в опасности и по учению
блюсти»29.
Век с лишним спустя Александр Карагеоргиевич, «единство народное и целостность государственную охраняющий», руководствовался теми же «отеческими» чувствами, когда решился не оставить безответными «душу его раздирающие вопли масс, сколь трудолюбивых и патриотичных, столь и исстрадавшихся». Виновниками «страданий» и в начале XIX в., и в конце 1920-х гг. были политические оппоненты правителей — ненужные в «семейных» отношениях
«посредники», «непослушники воли народа», — обвиняемые, как в первом случае, во взаимной «неприязни и несогласии, которое далеко простирается, отчего и происходит величайшее зло», или в «осле-пленнности политическими страстями», ведущими, по словам короля Александра, к «духовному разброду и народной разобщенности».
Совершенный 6 января переворот не встретил сопротивления. Ни одна из дискредитированных парламентских партий не посмела перечить харизматичному автократу, узурпировавшему власть ради решения амбициозных задач: достижения единоначалия власти, видевшегося панацеей от государственной нестабильности, прекращения «межплеменных» распрей, установления равенства разношерстных поданных королевства перед сюзереном и издаваемыми им законами, объединения югославян общей надплеменной идеологией.
Поначалу благожелательная внутри- и внешнеполитическая30 реакция вселяла в Александра Карагеоргиевича чувство уверенности в популярности и необратимости его действий. «Неудача исключена, если за тобой стоит весь народ»31, — заявил король в интервью французской газете. В его новогоднем обращении от 31 декабря 1929 г. говорилось о свершившемся «преодолении опасности духовной разобщенности»32. Декларация правительства от 4 июля 1930 г. объявляла, что «навсегда стерты внутригосударственные исторические границы, препятствовавшие формированию нации» и реализации принципа «один народ — одно национальное чувство».
И впрямь, «авторитарные лидеры, устранившие политических конкурентов, подавившие оппозицию, поставившие под контроль средства массовой информации, полагают, что пришли навсегда. Они думают, что находящиеся в их распоряжении средства принуждения достаточны, чтобы обеспечить стабильность власти. Это иллюзия, дорого стоившая многим»33. В случае с шестоянварской диктатурой иллюзорность подобных надежд стала очевидной с наступлением в том же 1929 г. мирового экономического кризиса. Его влияние на внутриполитическую ситуацию в королевстве оценивал британский посол Кеннард: «Ситуация в Югославии. в экономическом, финансовом, а следовательно, и общественном плане развивается от плохого к худшему. Экономический кризис стал одной из причин широко распространенного политического недовольства. Вина за все недуги, от которых страдает Югославия, возлагается на режим короля Александра. В решении главной внутренней проблемы страны не достигнуто сколько-нибудь значительного прогресса: не создана основа для добровольного сосуществования разных ча-
стей королевства. В Хорватии и Словении. неприятие белградского централизма выросло, а доверие к персоне короля, которое без того никогда не было высоким, еще упало»34.
Таким образом, экономические трудности усугубили непреодоленное отторжение значительной частью населения страны идеологии «интегрального югославизма», что подрывало авторитет диктатуры, установленной в январе 1929 г. именно ради воплощения на практике теории «народного единства сербов, хорватов и словенцев». Проблема сужения социальной базы осознавалась и самими представителями режима: «Нам приходится иметь дело с сегодняшним поколением. Генерацию наших сторонников еще предстоит создать. Надо найти людей, на которых мы сможем опереться, которые будут нести режим, а не наоборот.»35.
Унылая констатация В. Маринковича, датированная сентябрем 1930 г., иллюстрирует, насколько быстро диктатура столкнулась с уготованными авторитарным режимам затруднениями: «Даже, когда подобные политические структуры формируются при общественной поддержке, обусловленной разочарованием общества в некомпетентных и коррумпированных политиках, пришедших к власти на основе демократических процедур, со временем они начинают восприниматься обществом как нелегитимные, начинается обсуждение путей и сроков восстановления демократических институтов. Когда такие дискуссии становятся значимыми, выясняется, что и лидеру режима, и его ближайшему окружению не просто выстроить то, что называется „стратегией выхода".»36.
В Королевстве Югославия в сентябре 1931 г. в качестве таковой было избрано «подведение широкой основы непосредственного народного сотрудничества под. государственную политику»37, чему должно было способствовать дарование конституции и формирование двухпалатного представительного органа. Последнему следовало компенсировать ущербную простоту «шестоянварской формы правления», делавшей автократа, устранившего с политической арены конкурентов, единственным объектом «любви и ненависти» его поданных. Или, как гласил отчет британского посольства, «руководствуясь личными и династическими соображениями, король решил подключить нацию к решению сложных проблем, ибо кризис предполагал большую ответственность, чем ту, которую он был готов взвалить на свои плечи»38.
Увы, ни «парламент», ни единственно легальная «партия власти» (Югославянская радикально-крестьянская демократия39 (ЮРКД) не
выполнили своего предназначения. Будучи не в состоянии разделить с создавшим их двором бремя государственных забот, они лишь ретранслировали социальные и межэтнические противоречия, общественное неприятие официальной идеологии40. Тот факт, что квазидемократические институты не оправдали ожиданий, не побудил короля к реализации вышеописанных планов ревизии административного и территориального устройства страны. Одной из причин этого была личная нерасположенность к ограничению самовластья. Другую и более существенную характеризует следующий тезис: «Нестабильность положения, ненадежность власти заставляют правящую элиту ориентироваться на короткую перспективу»41. Речь идет о неспособности к долгосрочным преобразованиям, которые не сулят теряющим популярность авторитарным режимам гарантированных и скорых плодов, но требуют широкой общественной поддержки и, что не менее важно, лояльности административного аппарата. «Диктатура» не располагала ни тем, ни другим.
Характеристика настроений, предопределивших неэффективность созданных институтов «управляемой демократии» и оказывавших угнетающее действие на способность «диктатуры» к проведению каких-либо реформ, содержится в официальном аналитическом материале, датированном августом 1931 г.: «Среди тех, кто не одобряет сегодняшнюю политическую ситуацию в стране, ходят разговоры, будто Его Величество перед 6 января 1929 г. находился в гораздо более простой ситуации, чем сейчас. День, выбранный, для того чтобы вернуть страну в конституционное и парламентское состояние, отнюдь не станет для него приятным. Говорят, что из-за положения, в котором оказалась страна накануне 6 января 1929 г., Его Величество своим жестом заслужил симпатии всего сербского общества. Однако теперь очень не просто будет добиться признания парламента, который не был избран народом на свободных выборах, и конституции, за которую не голосовали народные избран-
42
ники в скупщине»42.
Утрата режимом кредита доверия порождала ненадежность чиновничества, озабоченного не выполнением высочайшей воли, а своими сиюминутными карьерными интересами. Их незащищенность подталкивала государственных служащих всех уровней к установлению отношений с теми, кто был изгнан с политического Олимпа, но мог в ближайшем будущем на него вернуться. Уже в апреле 1929 г. премьер-министр Петр Живкович вынужден был констатировать: «Вера чиновников в стабильность нынешнего правительства стала
меньшей по сравнению с первыми днями его работы. Разные интриги и сплетни, запускаемые в народ, имеют целью представить правящий режим как временный. Несомненно, это пагубно влияет на чиновничество, которое больше не проявляет былого рвения.»43.
В ситуации невозможности осуществления мер, необходимость которых признавалась самим режимом, единственным фактором его устойчивости оставался авторитет короля-освободителя-объединителя. Вплоть до рокового октября 1934 г. этот «неразменный рубль» позволял сдерживать центробежные тенденции и гарантировать целостность государства. Дальнейший ход событий подтвердил проницательность наблюдения британского посла, сделанного им в конце 1932 г.: «Если когда и существовали примеры того, что неразрывность цепи зависит от одного единственного звена, то это случай Югославии и ее короля»44.
Князь-регент Павел Карагеоргиевич, не располагавший ресурсом личной популярности, во взаимоотношениях с противниками не был в состоянии выступать с позиции силы — использовать инструментарий репрессивной политики и самостоятельно определять размер собственных уступок. Последствием этого стала эскалация сепаратистских устремлений части населения, приведшая к ослаблению контроля центра над периферией: «В областях по ту сторону Савы полный разброд. Белград похож на человека, у которого болят ампутированные конечности»45. Одновременно в Сербии ранее сдержанно высказываемое недовольство режимом переросло в открытое требование его упразднения. Право регентства считаться законным представителем подданных королевства и, в первую очередь, сербов оспаривали как твердые последователи шестоянварского курса, уличавшие двор в недолжном исполнении «завещания» Александра, так и «восставшие из пепла» парламентские партии, адресовавшие князю и его окружению те обвинения, которые они не осмеливались озвучить при покойном короле. «Все зло в стране — от самозванцев, которые защищают государство от народа, как будто народ настолько глуп, чтобы разрушить его.»46, — гласило обращение Л. Давидовича к избирателям.
В 1936 г. затруднительное положение власти описывал осведомленный современник: «Личный режим был возможен раньше, так как его поддерживал король Александр. Теперь, когда его нет, встает вопрос, кто бы смог стать носителем этого личного режима. Авторитаризм сейчас нужнее, чем когда либо. Однако неизвестно, откуда этому авторитету взяться». До определенного времени послед-
ним его источником могла считаться харизма покойного Александра Карагеоргиевича. Необходимость выполнения «святого завета хранить Югославию, хранить единство югославской нации»47 служила для Павла Карагеоргиевича и его окружения главным аргументом, оправдывающим пребывание у власти. Своим долгом перед погибшим кузеном и его сыном, которому по достижении им совершеннолетия государство должно было достаться в неизменном виде, князь-регент объяснял отказ упразднить конституцию и провести выборы в учредительное собрание.
Декларативная приверженность «шестоянварской» политике апеллировала к чувствам масс, сожалевших о судьбе «короля-мученика». Недолговечность сантиментов проявилась в скором падении кабинета Б. Евтича, вышедшего на выборы 1935 г. с централистско-унитаристскими лозунгами. «Казалось, — писал в Прагу чехословацкий дипломат Х. Рипке, — что трагическая смерть Александра приведет к формированию его культа, что забудутся его ошибки и недостатки. Реальность оказалась совсем иной. За ним не признается даже то хорошое, что он сделал. К Павлу же как к политику относятся без всякого уважения»48.
Невозможность следования «заветам» побуждала регентство к ревизии проводимого с 1929 г. внутриполитического курса. «Те, кто находятся у власти, стоят перед проблемой — как ликвидировать режим 1929-1934 гг. и при этом не показать обществу, что они отрекаются от всего наследия покойного короля, которое и служит правовой базой регентства»49, — сложность стоявшей перед правящей верхушкой задачи, как ее описал Р. У. Ситон-Уотсон, служила дополнительным препятствием на пути осуществления преобразований, анонсированных правительством М. Стоядиновича. Главным же была неспособность преодолеть сопротивление общества, переставшего считать власть легитимной и блокировавшего любые мало-мальски значимые ее начинания. В этом отношении показателен как провал имевшей место в 1937 г. попытки ратификации разработанного еще при Александре конкордата с Ватиканом, так и то, что партиям власти в ходе избирательных кампаний 1935-1938 гг. даже с помощью «административного ресурса» не удалось добиться решающего преимущества в борьбе с Объединенной оппозицией и завоевать убедительное большинство в Сербии.
В этих условиях двор не имел ни желания, ни, по-видимому, возможности осуществлять какие-либо реформы, а тем более решать «комплексную проблему формирования здравого государственно-
го устройства для всей страны», как того требовали «сербиянская» Объединенная оппозиция. Регентству единственным способом выживания виделся союз с «пречанскими» племенными партиями, с которыми приходилось делиться властными полномочиями в обмен на лояльность и поддержку в противостоянии с оппозицией внутри Сербии. Возвращалась практика, когда участие Югославянской мусульманской организации (ЮМО) и Словенской народной партии (СНП) в правительстве означало подконтрольность им административного аппарата в Боснии и Словении. Единственным отличием от 1920-х гг. было формальное членство обеих организаций в «надплеменном» Югославянском радикальном объединении, служившее знаком признания ими государственной идеологии национального унитаризма.
Триумвират Стоядинович-Корошец-Спахо50 должен был стать, по словам первого, «трехногим стулом», удерживающим правящую верхушку от падения51. Впрочем, созданная летом 1935 г. коалиция не была в состоянии надолго обеспечить стабильное положение власти. Во-первых, небескорыстной поддержки мусульман и словенцев априори не хватало для нейтрализации хорватского сепаратизма, представлявшего все большую опасность. Во-вторых, поражение ЮРО на выборах в Сербии в 1938 г. сделало актуальной задачу замены одной из опор национально-партийной конструкции.
Заключенное в августе 1939 г. соглашение с хорватами смогло устранить обе эти проблемы. Помимо «решения» хорватского вопроса союз с ХКП обеспечил двору победу в противостоянии с сербиян-ской оппозицией. Согласие В. Мачека сотрудничать с князем Павлом удостоверило его статус «законного представителя сербского народа». Столь весомым содействие председателя ХКП делало то, что в отличие от ослабленных междоусобицей сербиянских политических групп возглавляемая им организация имела полное, подтвержденное триумфальным участием в шести парламентских избирательных кампаниях52 право именоваться «народным движением» или «хорватским народным представительством». Чем больше представители Сербии дискредитировали друг друга, тем сильней была их заинтересованность в альянсе, подтверждавшем обоснованность претензий на политическое лидерство. В этом плане незаменимость Мачека иллюстрирует то, что среди тех, кто во второй половине 30-х гг. обращался к нему за протекцией, были не только традиционные белградские оппозиционеры, но и подвергнутые князем Павлом опале соратники короля Александра: многолетний министр периода диктатуры Б. Максимович, премьеры П. Живкович и Б. Евтич и др.
По мере того как увеличивалось значение позиции хорватского руководства для исхода внутрисербского противостояния, рос и масштаб уступок, в обмен на которые ХКП была готова сотрудничать. В середине 1920-х гг. авторитет короля Александра и премьер-министра Николы Пашича был достаточно высок, чтобы Степан Радич удовольствовался (правда, совсем ненадолго) участием в правительстве и приостановлением реализации централистской Видовданской конституции. В конце 30-х гг. князю Павлу пришлось удовлетворить все 100% требований радичевских наследников. Соглашение с премьер-министром Д. Цветковичем позволило Мачеку добиться одновременно и децентрализации государства, и установления собственного решающего влияния на политику центральной власти.
В конце 1930-х — начале 1940-х гг. слабость режима, зависимого от сторонников «племенного» партикуляризма, лишенного поддержки тех, кто был заинтересован в усилении государства, послужила непосредственной предпосылкой описанного в начале нашего исследования плачевного состояния Сербии. Ее интересы на протяжении двадцати лет были заложниками непримиримой борьбы между различными фракциями белградского истеблишмента, к концу 1930-х гг. дискредитировавшего себя в глазах населения. Достоверно свидетельство неизвестного автора: «Шумадия дезориентирована в политическом отношении. Можно сказать, что партийной и идеологической принадлежности больше не существует. Народ отрекается от своих партий и от своих бывших вождей, годами его обманывавших.»53. В результате, к началу войны делегитимизация традиционного политического класса создала в Сербии, как и в России в 1917 г., благоприятные условия для «диссеминации» простых и привлекательных для неизменного в своей патриархальности общества лозунгов («всеобщего равенства», «справедливости и перераспределения», «борьбы с антинародным режимом» и т. п.), декларируемых некогда малочисленной и маргинальной партией.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См., например: Тимофе]ев А. J. Руси и други светски рат у Jугославиjи: утица] СССР-а и руских емиграната на дога^е у Jугославиjи 1941-1945. Београд, 2011.
2 Видовданская конституция 1921 г. во многом повторяла сербскую конституцию 1903 г.
3 Regent Aleksandar Srpskoj vojsci // Sisic F. Dokumenti o postanku Kraljevine Srba, Hrvata i Slovenaca. Zagreb, 1920. S. 300.
4 Архив JyroMaB^je (Далее — AJ). Ф. 38 (Централни пресбиро). Фас-цикла 16.
5 В августе 1939 г. глава Хорватской крестьянской партии Владимир Мачек и премьер-министр Югославии Драгиша Цветкович подписали соглашение, в результате которого была сформирована Бано-вина Хорватия.
6 Цит. по: Boban Lj. Macek i politika Hrvatske Seljacke Stranke 19281941. Zagreb, 1974. Knj. 2. S. 162.
7 Константиновик М. Политика споразума: дневничке белешке 1939-1941: лондонске белешке 1944-1945. Нови Сад, 1998. С. 60.
8 Лидеры Народной радикальной, Демократической и Земледельческой партий.
9 Boban Lj. Macek i politika Hrvatske Seljacke Stranke. Knj. 2. С. 153.
10 Государственный переворот 6 января 1929 г., упразднение Видов-данской конституции, запрет парламентских партий, переименование и административно-территориальное переустройство государства, насаждение догматов официальной идеологии, октроирова-ние конституции, репрессии в отношении оппозиции, организация сначала одной, а затем и второй «партии власти», проведение трех избирательных кампаний и формирование квази-парламента, в котором подавляющее большинство мест занято депутатами из «правительственного списка», заключение сепаратного соглашения с ХКП и раздел государства, роспуск скупщины и сената без объявления новых выборов и т. д.
11 AJ. Ф. 74 (Двор). Фасцикла 38. Л. 72.
12 Новый избирательный закон, принятый в 1933 г., был не намного либеральней предыдущего. Тем не менее он оставлял оппозиции возможность участия в выборах в случае формирования избирательной коалиции и выдвижения единого списка. Выборы 1935 и 1938 гг. прошли в соответствии с данным законом.
13 Pavlovic K. St. Vojislav Marinkovic i njegovo doba (1876-1935). London, 1960. Kn. 5. S. 7; Stojkov T. Opozicija u vreme sestojanuarske diktature. Beograd, 1969. S. 142.
14 Boban Lj. Macek i politika Hrvatske Seljacke Stranke. Knj. 2. S. 78.
15 Кралевске владе од 1903-1935. Београд, 1935. С. 87.
16 Program i statuti Jugoslovenske radikalne zajednice. Beograd, 1935. S. 6-7.
17 Константиновик М. Политика споразума. С. 14.
18 Stojkov T. Opozicija u vreme sestojanuarske diktature... S. 13.
19 Опленац — мемориальное место захоронения Карагеоргиевичей, включая Александра. Янка Пуста — усташеский тренировочный лагерь в Венгрии, в котором готовились совершившие на него покушение террористы.
20 Joeanoeuh Стоимировик М. Дневник. 1936-1941. Нови Сад, 2000.
21 Симик Б. Пропаганда Милана СтсуадиновиЬа. Београд, 2007. С. 245.
22 AJ. Ф. 14 (Министарство унутрашаих послова). Фасцикла 21. Л. 100 («Програм Српске радикалне странке»). Каймакчалан — горный массив в Македонии, на котором в 1916 г. сербская армия одержала важную победу над болгарами. Купинец — имение В. Мачека в Хорватии.
23 Цит. по: Кралевске владе... С. 65.
24 Becic. I. Finansijske prilike u Kraljevini SHS 1918-1923. (магистерская диссертация, защищенная на философском факультете Белградского университета в 2002 г.).
25 Поповик-Обрадовик О. Парламентаризам у Србщи. 1903-1914. Београд, 1998; Шемякин А. Л. Политическое развитие Сербии в 19031914 гг. Особенности сербского парламентаризма // Югославия в ХХ веке: очерки политической истории. М., 2011.
26 Аран^еловик Д. Наша политичка криза // Српски каижевни глас-ник. 1927. Ка. 22. Броj 6. С. 449-450.
27 Белов М. В. У истоков сербской национальной идеологии: механизмы формирования и специфика развития (конец XVIII — середина 30-х гг. XIX в.). СПб., 2007. С. 203.
28 Прокламацща од 6 jануара 1929 године // Кралевске владе. С. 64-66.
29 Цит. по: Белов М. В. У истоков сербской национальной идеологии. С. 329, 354.
30 Показательно мнение английского посла Кеннарда: «Что впечатляет больше всего, так это масштаб решаемой задачи — объединение Королевства и его превращение в современно устроенное цивилизованное государство. Если диктатуре удастся осуществить программу реформ. она оправдает свое неконституционное происхождение.» (Avramovski Z. Britanci o Kraljevini Jugoslaviji. Godisnji izvestaji britanskog poslanstva u Beogradu 1921-1938. Zagreb, 1986. Knj. 1. P. 590-591).
31 Цит. по: Dobrivojevic I. Drzavna represija u doba diktature Kralja Aleksandra 1929-1935. Beograd, 2006. S. 45.
32 Записници са седница Министарског савета Кралевине Jугославиjе 1929-1931. Београд, 2002. С. 129, 193.
33 Гайдар Е. Т. Гибель империи. Уроки для современной России. М., 2006. С. 59.
34 Avramovski 1. ВгйапС о Kraljevini Jugoslaviji... Кщ. 2. S. 79, 145.
35 Записници са седница Министарског савета Кралевине Jугославиjе 1929-1931. Београд, 2002. С. 201-202.
36 Гайдар Е. Т. Гибель империи. С. 68.
37 Прокламацща од 3 септембра 1931 године // Кралевске владе... С. 71.
38 Avramovski 1. ВгйапС о КгаЦ^т Jugoslaviji... Кщ. 2. S. 9.
39 20 июля 1933 г. партия была переименована в Югославянскую национальную партию (ЮНП). На выборах 1931 г. и 1935 г. партия не выдвигала собственных списков. Оба раза в кампаниях принимали участие «правительственные списки».
40 См. подробнее: Силкин А. А. Внутриполитическое развитие Югославии в 1930-е годы // Югославия в ХХ веке. С. 265-289.
41 Гайдар Е. Т. Гибель империи. С. 68.
42 AJ. Ф. 37 (Милан СщадиновиЬ). Фасцикла 9. Л. 13.
43 Записници са седница Министарског савета. С. 63, 68, 206, 208.. (Самим министрам аналогичные претензии П. Живковичу пришлось высказывать уже в мае 1929 г.: «Разные слухи ходят о правительстве и его работе. Виноваты и сами члены кабинета. Поддерживаются отношения с бывшими политиками. что порождает разговоры о временности режима. Необходимо, чтобы все члены правительства продемонстрировали, что не смотрят ни налево, ни направо, а вместе блюдут верность манифесту Его Величества.». Данное пожелание осталось невыполненным. Осенью 1930 г. Живкович горько упрекал своих подчиненных: «Моя цель была получить заявления членов правительства, что они больше не состоят в прежних партиях. Кто из вас выступил с таким заявлением?»; «Результатов нет, так как все остались при своих партиях, которые до сих пор действуют организованно, только лишь благодаря тому, что ни один министр не сделал ничего для их упразднения.»).
44 Avramovski 1. ВгйапС о Kraljevini Jugoslaviji. Кщ. 2. S. 80.
45 Jовановиh Стоимировик М. Дневник. С. 35-36.
46 А! Ф. 38. Фасцикла 94.
47 Декларацща Кралевске владе Боголуба Jевтиhа од 3 ]ануара 1935 // Кралевске владе. С. 85-89.
48 Цит. по: ВоЬап Lj. Масек i роШка Hrvatske SeljaCke Stranke. Кщ. 1. S. 243.
49 Memorandum R. W. Seton-Watsona o prilikama u Jugoslaviji (1936) // Boban Lj. Macek i politika Hrvatske Seljacke Stranke. Knj. I. S. 243.
50 Антон Корошец — глава Словенской народной партии, Мехмет Спахо — Югославской мусульманской организации.
51 Цит. по: Stojkov T. Vlada Milana Stojadinovica (1935-1937). Beograd, 1985. S. 58.
52 1920, 1923, 1925, 1927, 1935, 1938 гг.
53 AJ. Ф. 37. Фасцикла 9. Л. 714.
Silkin A. A.
Delegitimization of Serbian Ruling Circles (1930-s — early 1940-s) as an Inner Political Premise for the «Social Revolution» in Yugoslavia
The author analyses the process of gradual loss of stability in the positions of the ruling elite of the Kingdom of Yugoslavia in 1930-s, which promoted the change of the authoritarian monarchic regime during the WWII to the totalitarian Communist one. The author observes the content of domestic politic of the «dictatorship of 6th January».
Key words: King Alexander Karageorgievic, dictatorship of the 6th January, crisis of authoritarianism, delegitimization of regime, Sebia, Kingdom of Yugoslavia.
