Наши парадоксы: Особенности восприятия общечеловеческих ценностей в российском обществе в переходный период Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ДЕЛА РОССИЙСКИЕ

Наши парадоксы: Особенности восприятия общечеловеческих ценностей в российском обществе в переходный период

Россия и Европа: Тенденции развития на пороге III тысячелетия. - М.: ИНИОН РАН, 1995. - С. 147-193*.

Российское общество после распада советской империи живет в условиях целого ряда кризисов: кризис в экономике, в национальных отношениях, кризис власти. На этом сложном кризисном фоне многие люди не осознают, что россияне живут в период еще одного очень серьезного кризиса - кризиса идентичности. Речь идет о самопонимании россиян после крушения коммунистической идеологии как господствующей в обществе. Кто мы, россияне, как избежать опасности реакционного переворота, куда должна идти Россия, с кем, ради каких целей? Должна ли Россия упорно держаться за представление о ее «особом» пути?

Для переходного периода в странах Восточной Европы характерен целый ряд парадоксов. Их выявил и проанализировал немецкий политолог, депутат Бундестага Г. Вайсскирхен1. Первый парадокс: в связи с глубокой растерянностью людей радость обретения свободы омрачается для них тем, что они воспринимают спор о политическом влиянии и политическом формировании об-

* На нем. яз. статья вышла раньше: Tatjana Mazonaschwili. Unsere Paradoxe: Die Rezeption allgemeinmenschlicher Werte in Rußland // Berichte des Bundesinstituts fer ostwiss. und intern. Studien. - Кц1п, 1994. - N 48.

1 Weisskirchen G. Paradoxien in Transit: Zur Entwicklung von Konfliktpotentia-lien im Postkommunismus // Neue Ges. - Bonn, 1992. - Jg. 39, N 3. - S. 3-14.

щества как помеху в достижении гармонии, спокойствия. Второй парадокс состоит в том, что в процессе провозглашения долгожданной государственной независимости выявляются противоречия загнанного внутрь национализма и обостряются конфликты между этническими общностями. Третий парадокс кроется в противоречивой роли государства: оно само должно заниматься разгосударствлением общества. Четвертый парадокс Вайсскирхен видит в том, что большинство людей в новых государствах ждет осуществления социальной справедливости, а организация социальных интересов все еще несет на себе черты прежнего общества. Пятым парадоксом является парадокс, общий и для Западной, и для Восточной Европы: несоответствие между осознанием экологического положения и экологической реальностью. Все эти парадоксы в равной мере относятся и к России. Но у нее еще много своих, которые в значительной мере объясняются особенностями восприятия россиянами общечеловеческих ценностей.

Человек как личность нуждается в ценностях, на которые он мог бы ориентироваться в жизни, без ценностей ориентация жизни утрачивает смысл, сам человек уже ни за что не отвечает, даже за свою собственную семью, за себя. Об этом с удивительной проникновенностью писала Н.Я. Мандельштам, вдова поэта: «Личность осуществляется только как хранительница ценностей»1. У нас сложилась в нашем до- и перестроечном существовании распространенная привычка жонглировать словами и понятиями, повторение которых вовсе не означало стремления к осуществлению того, о чем говорилось (свобода, демократия и т.д.). Так получилось и с понятием «общечеловеческие ценности» - оно «затерлось» от частого употребления, и люди его уже не воспринимают и не верят в него. Эта формула тоже стала стереотипом. Имеет смысл уточнить, о каких общечеловеческих ценностях идет речь.

Всем людям на Земле свойственно стремление к счастливой жизни (ценность «жизнь») в мире, в условиях свободы и солидарности, стремление к истине, красоте, добру - вероятно, список ценностей, общих для всех людей, можно было бы продолжить. Прагматическая политика, оторванная от ценностных установок, вряд ли может быть эффективной - просто с помощью организации

1 Мандельштам Н.Я. Вторая книга. - М., 1990. - С. 14.

и техники сложные проблемы нашего времени решить нельзя. Успешной может быть только политика, ориентированная на четкие ценностные представления и достижимые цели. Люди хотят и должны иметь право знать, во имя чего они работают, переносят трудности, за что платят заработную плату своим политикам.

Я хотела бы остановиться здесь на трех основных ценностях, которые могут принять все люди, вне зависимости от их мировоззрения, религии, национальности, страны, где они живут, - «свобода», «справедливость», «солидарность».

Свобода. К свободе мы оказались не готовы. И это отразилось не только на нас: с крушением коммунистической системы «мир переживает шок свободы»1 и еще долго будет приходить в состояние равновесия из-за вызванных этим шоком взрывов национализма, терроризма, конституционных кризисов и других трудностей. Бывший советский человек, конечно, хочет свободы, но боится ее. И неудивительно - мы никогда не знали, что такое свободы. Путь к свободе в России - долгий и кровавый путь, но мы все еще на полдороге, так как осознанным стремлением к свободе широкие массы пока не обладают. Следует отметить, что страх перед свободой характерен не только для россиян в современных условиях. «Бегство от свободы» (Э. Фромм) - это явление психологического плана, характерное для человека Нового времени, особенно после высвобождения из тоталитарной системы. Один из ведущих теоретиков германской социал-демократии, Вилли Айх-лер, писал, что в послевоенной Германии у многих людей наблюдался «синдром запертой клетки», страх перед свободой, так как на самом деле многие люди хотят скорее большей безопасности, ук-рытости, чем свободного определения своей жизни на основе собственного разума. Свобода неудобна для человека, не осознавшего себя личностью, обладающей собственным разумом и достоинством. Именно это и происходит у нас. У многих людей - комплекс заключенного, неожиданно освобожденного, но не умеющего жить на свободе; он не может сам придать смысл своей жизни, да и просто не имеет ни навыков к свободному труду, ни возможностей для такого труда. Стремление к свободе присуще человеку, указывает

1 Михник А., Гавел В. Мир переживает шок свободы // Известия. - М., 1993. - 7 авг. - С. 9.

Фромм, однако она пробуждает в нем также чувство тревоги, бессилия, одиночества, страха перед жизнью - и человек оказывается перед выбором: либо «дорасти» до реализации своей свободы, либо избавиться от нее, подчинившись очередному тоталитарному режиму. Исследователи объясняют этот феномен значительным отставанием развития человеческих эмоций от умственного развития человека: мозг живет в ХХ в., а сердце - все еще в каменном. Человеку нужны ценностные ориентации, он должен иметь возможность идентификации, должен «иметь возможность отнести себя к какой-то системе, которая направляла бы его жизнь и придавала ей смысл»1.

В отношении к понятию «свобода» западные демократы, как либералы, так и социал-демократы, во многом сходятся. И те и другие исходят и из негативного понимания свободы (свобода от чего-то, от внешнего принуждения со стороны государства, монополий, экономических объединений, церквей...) и из позитивного понимания (свобода для чего-то, которая дает простор развитию человека как личности самостоятельной, критической и ответственной). Для либерала свобода - превыше всего, главная ценность, но либерал был бы неприятно удивлен, если бы узнал, что ему приписывают вседозволенность, как это иногда делают у нас2. Вседозволенности в либеральном представлении о свободе нет: как и социал-демократы, либералы полагают, что свобода личности ограничивается свободой другой личности: она кончается там, где начинается свобода другого.

Понимание свободы в негативном и позитивном смысле согласуется с концепцией свободы Э. Фромма. Фромм подчеркивает, что позитивная свобода состоит в спонтанной (т.е. без внешнего принуждения) активности индивидуума как личности независимой, но не изолированной, а соединенной с другими людьми, с миром, сознающей свою ответственность в мире, ответственность за подлинные идеалы, которые выражают стремление к тому, что способствует жизни, что достижимо, но еще не достигнуто. «Мы знаем, - пишет Фромм, - что нищета, запуганность, изоляция

1 Фромм Э. Бегство от свободы. - М., 1990. - С. 28.

2 См.: Чупринин С. Заметки русского либерала // Новое время. - М., 1993. -№ 24. - С. 93.

направлены против жизни, а за жизнь - все, что служит свободе и развивает способность и мужество быть самим собой»1. Это непосредственно относится к россиянам.

Россия в настоящее время стоит перед неотложной задачей выбора пути развития общества, и уже давно необходимо сделать этот четкий выбор и разъяснить его. Люди устали, синдром усталости - опасный признак. В связи с этим имеет глубокий смысл обращение к идейному наследию и опыту политической практики социал-демократии и разработанной ею политической концепции социальной демократии. Такая попытка была предпринята в период перестройки, попытка социал-демократизации КПСС, однако она оказалась безрезультатной.

Основные ценности социальной демократии

Социал-демократы выступают за развитие и обеспечение либеральных свобод, гарантию основных прав человека и гражданина. Но в своем понимании свободы они идут дальше либералов, так как в их представлении свобода равноценна двум другим основным ценностям социальной демократии - справедливости и солидарности. Эта «звездная триада» (выражение В. Айхлера) основных ценностей неделима, ни одна из них не возводится в абсолют, основные ценности обусловливают друг друга. Годесбергская (1959) и Берлинская (1989) программы СДПГ исходят из понимания свободы как универсальной ценности - она не связана ни с какой определенной теорией или мировоззрением. Целью социал-демократической политики является создание в государстве и обществе предпосылок для достижения максимума свободы ради самоосуществления человека как личности. Границы индивидуальной свободы определяются при этом социальной и моральной обязанностью индивидуума по отношению к другим людям, к обществу. Представление о свободе социал-демократов - осознанное и конкретизированное. Они стремятся не просто к тому, чтобы человек был хорошо накормленным, одетым, живущим в хорошем жилище и пользующимся услугами лучших врачей роботом, а личностью, имеющей возможность свободно устраивать свою жизнь, со-

1 Фромм Э. Бегство от свободы. - М., 1990. - С. 221.

храняя собственное достоинство. Свобода не является ничьей привилегией - она только тогда истинная свобода, когда действует во всех сферах жизни и для всех людей. Свобода означает возможность выбора, возможность поиска новых путей, новых форм жизни в обществе.

Задача государства - содействовать расширению сфер действия свободы в обществе, построенном на демократических началах. Это возможно только при условии постоянного развития демократии, непрерывного процесса организации социальных и экономических сил таким образом, чтобы человек стал хозяином этих сил, а не их рабом. При этом непримиримость к административному государству подразумевается сама собой, никакие «высшие государственные соображения» не могут приниматься во внимание, ибо высшим мотивом деятельности государства является свобода и благо его граждан. Само собой разумеющимся долгом государства является отпор попыткам установления террористической диктатуры, попыткам насаждения человеконенавистнических идей в общество. «Свобода и жизнь едины, - писал В. Брандт. - Необеспеченность индивидуальных прав, духовной свободы, отсутствие моральных норм в сфере личных, коллективных и гуманистических ценностей грозят возвратом к варварству. Только через спасение незаменимых ценностей западной культуры мы можем питать надежду на восхождение к новым высотам человеческой совместной жизни»1.

В России в настоящее время одна из трудных проблем становления демократии состоит в отмеченном Э. Фроммом, В. Брандтом, М. Мамардашвили и многими другими западными и российскими мыслителями злоупотреблении словами «демократия» и «свобода» в собственных политических и корыстных интересах, чтобы скомпрометировать в глазах широких масс демократию и «оседлать» ее. Имеет смысл еще раз обратиться к Фромму. Он подчеркивает, что есть лишь один способ определить действительное различие между демократией и фашизмом: «Демократия -это система, создающая экономические, политические и культурные условия для полного развития индивидуума. Фашизм - как бы

1 Брандт В. Демократический социализм: Статьи и речи. - М., 1992. -

С. 202.

он себя ни называл - это система, заставляющая индивидуума подчиняться внешним целям и ослабляющая развитие его подлинной индивидуальности»1.

В России вопрос в настоящее время стоит о «свободе от...», «свобода для» остается пока далекой, так как россияне в массе все еще недостаточно просвещены для того, что осознать ценность свободы. Неосознанной остается и ценность демократии, суть и значение до сих пор не осмыслены, наше сознание все еще додемо-кратическое. Демократия, свобода нам представляются довеском к сытости. Это объясняется, прежде всего, нашим длительным существованием в состоянии оцепенелости за «железным занавесом», изолированным развитием по «особому пути» в отрыве от европейского развития. Крупнейший феномен послевоенного развития Европы - демократизация европейского общества, открывшая путь к его интеграции, - прошел мимо нас, как мимо прошли в свое время по разным причинам Возрождение, Реформация, Просвещение. Свобода дохнула холодом, утрачено чувство укрытости (у кого - у камина, у кого - на кухне, у кого - в котельной). Научиться ценить свободу и пользоваться ею россиянам еще только предстоит.

Парадокс состоит в том, что в России свободу понимают весьма своеобразно. На Западе свобода - это свобода внутри закона, в России - вне закона2. «Не может быть свободы без власти закона, - указывает М. Тэтчер. - У вас многие понимают свободу как отсутствие власти. Так никогда не удастся привести в порядок несправедливо устроенное общество. Власть закона - это то, что делает свободу подлинной, это одна из основ демократии. Если вы хотите свободы, вы должны помнить, что свобода предусматривает ответственность»3. Для западного правосознания русские несвободны, так как их законы не гарантируют возможностей для свободного существования, а для русского сознания западный человек несвободен, ибо он слишком уважает закон (он уверен в правоте закона!), он законопослушен. Для русского человека все иначе. Он часто не уважает закон, для него лучше было бы иметь такие

1 Фромм Э. Бегство от свободы. - М., 1990. - С. 227-228.

2 См.: Берг М. Черные мысли о свободе // Моск. новости. - 1992. - 4 окт. -С. 21; Берг М. Через Лету и обратно // Новый мир. - М., 1991. - С. 179-201.

3 Тэтчер М. «Не может быть свободы без власти закона» // Россия. - М., 1991. - 15 июня. - № 22. - С. 6.

законы, такую власть, которые можно было бы презирать, не доверяя им и не подчиняясь, а только делая вид, что подчиняешься. Этому есть объяснение - наши законы не защищали человека, они защищали государство от человека.

Русские люди на уровне обыденного осознания свободу чаще всего понимают и не в духе христианства, главной ценностью которого является внутренняя свобода, свобода духа, свобода выбора, а в духе известного национального героя Стеньки Разина - не как свободу, а как «волю»: «Я пришел дать вам волю» (не «свободу», а «волю», и при этом - «дать», «осчастливить»; наш любимый герой -авторитарная личность), т.е. возможность делать все, что хочется. Романтизация разбоя сохранилась на Руси значительно дольше, чем на Западе, так как вчерашний раб стремится не к свободе, а к житью «по своей воле», т.е. к своеволию, к вседозволенности. Впрочем, негативное понимание свободы как бунта против существующего характерно не только для непросвещенных «низов», этим грешила и радикальная русская интеллигенция, да и не только радикальная. Даже такой крупный философ, как Бердяев, признавался, что он понимал свободу как бунт, что отмечает П.П. Гайденко, характеризуя учение Бердяева о свободе как «мистической революционаризм»1.

Из понимания свободы как вседозволенности идет и нынешнее наше одичание: раньше нельзя было ничего делать по своей воле, а теперь - «все можно!» Внутренних нравственных рамок ограничения так понимаемой свободы у нас пока нет. Это свидетельствует о незрелости сознания, определенной его инфантильности. И опять выявляется парадокс, чисто российский - стремление к «воле» сочетается с предпочтением видеть «наверху» авторитарную личность (синдром «сильной руки»). Свобода в смысле вседозволенности, при всей склонности к ней, пугает русского человека и вызывает стремление к «порядку», но, странным образом, он это не относит к самому себе, так как склонность к вседозволенности тоже не осознана.

Все это тесно связано еще с одним из многочисленных российских парадоксов - с парадоксом ожидания чуда. Ожидание

1 См.: Гайденко П.П. «Вехи»: Неуслышанное предостережение // Вопр. философии. - М., 1992. - № 2. - С. 121.

чуда характерно для нашего менталитета: мы сидим на берегу и ждем, когда приплывет золотая рыка, очень любим, когда нам обещают «златые горы и реки, полные вина». «Дай мне», - все равно кто, Господь Бог или господин Президент, чудо - и как можно скорее, а то полгода прошло, а чуда все нет. И если кумир не отвечает нашим ожиданиям, то его немедленно забрасывают грязью. Однако следует учитывать, что такая пассивность культивировалась в условиях тоталитарной системы тем, что всякая инициатива человека могла стать для него опасной, и часто смертельно опасной («инициатива наказуема»). Человек приучался сидеть тихо и ждать «ценных указаний» сверху.

Склонность к своеволию не есть черта, присущая только человеку нашего общества. В каждом человеке и в каждом обществе заложены элементы и свободы, и своеволия; вопрос в том, что именно и по каким причинам проявляется. Обожествление тирана, обожествление народа, нации - это, на мой взгляд, опаснейшие проявления своеволия. Определяя различие между свободой и своеволием, Н. Я. Мандельштам писала, что свобода основана на нравственном законе. Свобода - созидательное начало, своеволие -разрушительное. Именно из-за своеволия наша страна выпала из нормального исторического процесса. «Свобода ищет смысла, своеволие ставит цели ("Я хочу - значит, я могу")»1. У нас смысл жизни был подменен целью, но цель была самообманом для одних, обманом со стороны других и недостижимой ложной утопией для народа в целом. Своеволие не считается с реальностью, затевая перестройку мира по своей схеме, пусть ценой моря крови.

Склонность к такому пониманию свободы - «все позволено» -заметили и осудили поочередно П.Я. Чаадаев2, Ф.М. Достоевский, А.Н. Островский (Дикой в «Грозе»: «Захочу - помилую, захочу -раздавлю») и многие другие. На Западе трудно, но неуклонно укоренялось в течение веков сознание сопряженности власти с ответственностью. В России любая, самая крошечная власть сопряжена с произволом, по принципу «Что хочу, то и ворочу». После 1917 г.

1 Мандельштам Н.Я. Вторая книга. - М., 1990. - С. 228.

2 «Россия - целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека, - именуется он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково - это олицетворение произвола» (Чаадаев П.Я. Соч. - М., 1989. -С. 271).

своеволию был дан зеленый свет; впрочем, право на вседозволенность власти присвоили себе, и эта установка жива до сих пор. Ибо мы живем все еще не в «посткоммунистическом» и не в «постсоветском» обществе, как великодушно, но ошибочно полагают многие западные политологи, - скорее в «постлагерном», в постгулагов-ском», так как ГУЛАГом была вся страна - с различной степенью строгости режимов и размеров пайка. От психологии лагерников, вырвавшихся на свободу, нам еще долго придется избавляться, «по капельке», как писал брату А.П. Чехов, выдавливая из себя раба.

В то же время никак нельзя согласиться с мнением, что русские в силу преобладания рабской психологии неспособны к свободе, и это закрывает для России возможность развития по европейскому пути. Конечно, крепостное право было отменено в России немногим более 100 лет назад, а в советское время широко применялся принудительный труд. Но кто может судить о способностях человека той или другой национальности к восприятию свободы? Как может, например, человек, никогда не державший в руке кисти, знать, способен ли он к живописи? Он должен попробовать научиться пользоваться кистью. Кто мог предполагать, что немецкий «верноподданный» с его стремлением к подчинению и упорядоченности сумеет научиться ценить свободу и пользоваться ею со всей ответственностью? В переломные периоды созревание сознания идет быстро.

Незрелость сознания не только наш российский удел - это явление отмечали социологи и в послевоенной Германии. Социал-демократы вынуждены были поставить перед своей партией задачу педагогическую - формирование «зрелого общества» («шьп^е Gesellschaft»), преодоление додемократического сознания. Нам это еще предстоит, и у нас этот процесс протекает особенно трудно из-за длительного отсутствия демократической конституции и противостояния властей. Это противостояние властей скрывает в себе, как представляется, сущностное их родство - все из одного окопа, и хотя в одном окопе совершенно разные люди, но сказывается общая окопная привычка к своеволию, привычка вершить все дела на «свой салтык», не считаясь с реальностью, достоинством людей. Незрелое, больное сознание (М. Мамардашвили пишет об «одичавшем» сознании) находит выражение и в нашем стиле полемики, в нашем политическом, литературном, разговорном языке, чудо-

вищно засоренном разного рода штампами1 и новыми, не менее уродливыми. Полемика идет «на языке трамвайных перебранок, в которых нет ни смысла, ни аза». Язык выдает уровень политической культуры.

Упадок нравов самым тесным образом связан с болезнью своеволия, и это явление не привнесенное с Запада, а доморощенное. Свобода подлинная предполагает умение жить с людьми, уважая их достоинство, умение жить в гражданском обществе, а процесс формирования гражданского общества, как справедливо подчеркивает М. Мамардашвили, в свою очередь предполагает процесс «взросления», преодоления незрелости осознания2. Для нас это очень серьезная задача, так как свобода в нашем обществе - это ценность, подвергающаяся, как и жизнь, наибольшей угрозе. Российская свобода в подлинном смысле слова должна вызреть и родиться внутри России, но кое-чему поучиться у просвещенного Запада и у просвещенного Востока, например у Японии, не грех, а достоинство. В связи с этим для нас в России очень важен еще один аспект свободы - свобода от лжи. «Национальное сознание, -подчеркивает В. Гавел, - не может базироваться на стереотипах и фальшивках3. И тот политик, который не понимает этого общенародного стремления избавиться от многолетней лжи, вряд ли может рассчитывать на длительный успех. Ставка на непросвещенность народа, на его политическую наивность, на возможность продолжать процесс его оглупления с помощью пошлого политического обмана уже не может оправдать себя в наших условиях.

Многое меняется на глазах - глоток свободы общество сделало, пусть и не осознав ее значения. Уходит страх перед свободой, постепенно исчезает «синдром запертой клетки». Страх перед поворотом вспять живет, и это страх обоснованный, но желающим повернуть Россию вспять нечего предложить людям, кроме насилия и кровопролития, и люди все больше понимают это. Идея свободы распространяется все шире; насколько глубоко она проникла

1 В Германии, например, говоря о парламентских дебатах, скажут - «преобладающее большинство», у нас - «подавляющее большинство», от слова «давить», и это не случайно - там уважаются права меньшинства. Его нельзя давить.

2 Мамардашвили М. Как я понимаю философию. - М., 1990. - С. 209.

3 Михник А., Гавел В. Мир переживает шок свободы // Известия. - М., 1993. - 7 авг. - С. 9.

в сознание народа, судить пока еще рано. Для этого свободу нужно наполнить смыслом, конкретным содержанием. У нас есть свобода говорить и слышать (хотя ее и пытаются отнять!), но свобода деятельности человека во всех сферах жизни общества не гарантирована ни правами, ни возможностью реализации. У нас нет пространства для свободы, гарантированного правом. Главная задача -создание демократического правового государства. Но кто же будет его создавать? Политиками и демократами не рождаются, писал в труднейших условиях послевоенной Германии В. Айхлер, ими становятся. Для этого нужно соединить этику и политику не только в теории, но и на практике. Политика должна перестать быть «грязным делом». Это не означает бескомпромиссности, но существует и предел компромиссам, этический предел, и люди этот предел чувствуют, политики также должны этому научиться. «Свобода, - пишет русский философ Г. Померанц, - достигнув зрелости, сама себя ограничивает ответственностью»1. До такого состояния мы еще не дожили, но шансы дожить есть. Хотя бремя свободы тяжело, отказываться от нее было бы недостойно великого народа.

Справедливость для человека западного - это, прежде всего, равенство граждан перед законом, равенство исходных шансов в социальной жизни. Западные социологи (У. Бек и др.) обосновали так называемый «эффект лифта»: когда общество в целом поднимается на более высокий уровень благосостояния, то вместе с ним на более высоком этаже оказываются и те, кто в этом обществе является экономически слабым и вынужден пользоваться социальной помощью со стороны государства. Предпочтение равенства свободе («равенство - сначала, свобода - потом») не имеет смыслового подержания, так как «стремление к демократической свободе и социальной справедливости с исторической точки зрения нерасторжимы», - указывает В. Брандт2. История нашей страны и других государств так называемого «реального социализма» показала, что «борьба за равенство неизбежно приводит к тому, что в заложники

1 Померанц Г.С. Иррациональное в политике // Вопросы философии. - М.,

1992. - № 4. - С. 21.

2

Брандт В. Демократический социализм: Статьи и речи. - М., 1992. -

С. 82.

берется свобода личности», - подчеркивает А. Васинский1. Кроме того, следует помнить справедливые слова американского ученого М. Новака (его цитирует Васинский): «Общества, сулящие сначала хлеб, а потом свободу, обычно не дают ни хлеба, ни свободы. Общества же, избравшие свободу, достигают и того и другого».

В России стремление к справедливости издавна носило выраженный парадоксальный характер - широко распространилось мнение, что справедливость состоит в том, чтобы «у всех было поровну» (т.е. и у тружеников, и у бездельников). И все свелось к насильственной уравниловке, к «равенству и нищете». Богатым у нас быть стыдно (и опасно), а «бедность - не порок». О равенстве шансов и т.д. думали, но как о чем-то дополнительном. Позыв к справедливости не был подкреплен стремлением к свободной, самостоятельной организации собственной жизни. Разрушить, сжечь, разграбить все, что накоплено» «богатеями», а оставшееся собрать в одну кучу и разделить поровну. После революции насаждалось брезгливое отношение к богатым, деловым людям. Такое воспитание дало свои плоды - теперь россиянам очень трудно входить в рыночные отношения, в частности, и из-за множества въевшихся в сознание предрассудков, которых в Европе нет. Все это объясняется особенностями развития нашей страны, ибо неравенство и до революции, и после нее было чудовищным - до революции открытым, после нее - скрытым. Усиление эгалитарных настроений в настоящее время объясняется, как мне кажется, бульшей открытостью неравенства и резким снижением уровня жизни большинства населения, широким распространением деятельности торгового капитала, которую при всех злоупотреблениях нельзя считать, как это у нас принято, просто «спекуляцией» (мы уже забыли, что самым большим спекулянтом было у нас государство), а также неуемной пропагандой богатого образа жизни при нашем обнищании через часто безвкусную и навязчивую рекламу. Я бы хотела подчеркнуть, что негативное понимание справедливости в духе голого уравнительства («отнять и разделить») в значительной мере было привнесено вместе с «революционным сознанием», хотя, безусловно, связано с исконным стремлением народа к справедливости,

1 Васинский А. Свобода за решеткой равенства // Частная собственность. -М., 1993. - 9 июня. - С. 2.

к «правде» («правдоискательство»), в высокой мере свойственном ему, как и другим европейским народам (разве крестьянские войны в период Реформации не были поиском правды? А европейские революции не были поиском и свободы, и справедливости?).

Парадокс в отношении к справедливости в России в настоящее время состоит также и в том, что у людей наблюдается страх перед утратой минимальных социальных гарантий в условиях рынка при одновременном стремлении к высокому уровню потреблению и при нежелании повышения производительности труда (вообще резко снизилось положительное отношение к труду производительному - все стремятся что-то продавать друг другу и «заработать» на этом). При выраженном стремлении россиян к справедливости как к главной ценности представляется целесообразным сопоставить ее с социал-демократической основной ценностью «справедливость», которая тесно связана с понятием «равенство», хотя идея равенства не является по своему происхождению социал-демократической, так как родилась задолго до возникновения социал-демократического движения.

Социал-демократию (речь идет о германской социал-демократии) противники часто обвиняют в том, что она стремится, прежде всего, к уравнительному распределению, «уравниловке», однако это умышленное искажение социал-демократического понимания справедливости.

Социал-демократы признают неравенство среди людей в смысле неравной одаренности и неравной трудоспособности, т. е. природное неравенство. Но, с точки зрения социал-демократов, должны быть созданы общественные предпосылки, позволяющие реализовать равные возможности индивидуального развития для всех людей. Справедливость социал-демократы определяют как требование равной свободы для каждого человека. Справедливость исходит из равного уважения достоинства каждого. Они убеждены в том, что социальная справедливость должна быть реализована в двух смыслах: «справедливость выравнивания» и «справедливость распределения»1. «Справедливость выравнивания» - это выравнивание шансов для всех людей, их исходных общественных, эконо-

1 «Justitie communicative» и «justitie distributive». Оба понятия ведут начало от Аристотеля и Фомы Аквинского.

мических и политических позиций, устранение возникающих неравенств, при этом для социал-демократов справедливость не может относиться к какой-либо одной общественной группе - она должна определять отношения между отдельными гражданами и общественными объединениями, предпринимателями и работающими по найму, собственниками и арендаторами, производителями и потребителями, гражданами и государственными учреждениями. «Справедливость распределения» регулирует отношения между гражданами и государством: принцип «социального государства» требует создания справедливого в социальном отношении общества для всех его граждан.

Основная политическая линия СДПГ - это линия на все большее осуществление на деле социальной демократии. Суть идеи социальной демократии сводится к тому, что люди смогут использовать демократические права и свободы только в том случае, если для этого будут существовать определенные социальные и экономические предпосылки. Социальная демократия предполагает ликвидацию привилегий, соучастие трудящихся в многообразных формах в управлении предприятиями, создание социальной безопасности для всех через развитие системы социального обеспечения (не переходящую, впрочем, в «опеку» государства над гражданами). Важное место в социал-демократической политике занимает справедливое налогообложение, не позволяющее перекладывать бремя налогов на основные массы трудящихся (т.е. на лиц наемного труда, мелких и средних предпринимателей).

«Социальное государство» в ФРГ - это прежде всего крупная историческая заслуга германской социал-демократии, которая сумела провести ряд реформ, обеспечить улучшение материального положения трудящихся людей, усилить законодательные гарантии социальных прав граждан, сделать социальную политику в большей степени «предупреждающей» негативные социальные явления1 . Социальная политика СДПГ направлена на то, чтобы воспрепятствовать развитию тенденции раскола общества ФРГ на 2/3 хорошо обеспеченных граждан и 1/3 плохо обеспеченных, которая еще усилилась в связи с включением в ФРГ слаборазвитых «вос-

1 О развитии «социального государства» в ФРГ см.: Концепции государства благосостояния: Реф. сб. // ИНИОН. - М., 1989. - Т. 1, 2.

точных земель». Социал-демократы убеждены в том, что свой шанс быть свободными может использовать только тот, кто уверен в достаточной социальной защищенности. Социал-демократы выступают за широкое понимание «социального государства», подчеркивая, что надежная социальная обеспеченность возможна лишь в том случае, если социальная политика является частью общей политики, ориентированной на принцип «социального государства». Поэтому экономическую и финансовую политику надо связать и согласовать с политикой социальной, которая не должна превращаться в побочную функцию экономической и социальной политики. «Социальное обеспечение должно быть надежным. Экономическая, финансовая и социальная политики должны быть так согласованы друг с другом, чтобы вся государственная политика была ориентирована на выполнение основного требования - социального государства»1 (Берлинская программа СДПГ, 1989).

С такими установками программы германских социал-демократов перекликаются положения программы российской социал-демократии (Социал-демократической партии России). В программе СДПР подчеркивается: «Важнейшей традиционной задачей социал-демократии является обеспечение высокого уровня социальной защищенности общества, социальных групп и каждого отдельного гражданина». Надежной гарантией социальной защищенности может быть только эффективная экономика, развитые институты гражданского общества и правового государства. При обеспечении этих условий специальные меры социальной защиты должны применяться только к группам и гражданам, по тем или иным причинам занимающим слабые позиции на рынке труда.

У нас, где рынок труда еще не сложился, на первый план выдвигается защита всех членов общества от произвола со стороны монопольного работодателя-государства. Переход к рыночной экономике также ставит под удар и требует мер защиты как для граждан, единственной собственностью которых является их рабочая сила, так и для нарождающегося слоя предпринимателей, не говоря уже о тех группах, которые либо вышли из процесса общественно-

1 Grundsatzprogramm der Sozialdemoktarischen Partei Deutschalnds. Beschlossen vom Programm - Parteitag der Sozialdemokratischen Partei Deutschlands am 20. Dez. 1989 in Berlin. - Bonn, 1989. - S. 32.

го производства, либо еще не включились в него (пенсионеры, молодежь и др.)1.

В России в силу особенностей ее исторического развития в триаде основных ценностей «свобода, справедливость, солидарность» главной для людей в настоящее время видится справедливость. Однако нельзя упускать из виду то обстоятельство, что борьба за справедливость принимает форму эгоистического отстаивания каждой группой справедливости только для себя. Следует учитывать, что борьба за справедливость для одних может обернуться жестокой несправедливостью для других. Люди вправе требовать помощи от государства, и оно обязано помогать, но не «защищать от рынка» - это было бы неразумно, а оказывая помощь тем, кто не в состоянии помочь себе сам, и содействуя тем, кто старается обрести самостоятельность в условиях складывающейся рыночной экономики, в формировании у них качеств, которые позволили бы им уверенно ориентироваться на собственные усилия (профессиональное образование, переподготовка, кредиты и т.д.). Справедливость должна быть в России понятием широким, распространенным на все сферы жизни общества. Правительству, несмотря на всю загруженность, следовало бы ежедневно разъяснить гражданам России сущность и конкретное содержание своей социальной политики (а не после проведения каких-либо непопулярных мероприятий, как это у нас вошло в привычку). Нельзя отдавать на откуп идею справедливости коммунистам, это было бы пагубной ошибкой для демократических сил.

Солидарность - понятие, связанное по содержанию с понятием «братство» христианского учения, и уже по этой причине есть широкое понятие («все люди - братья»); впрочем, задолго до возникновения христианства солидарность признавалась нравственной ценностью, нравственным естественным законом на всех ступенях развития человечества, поскольку без общности с другими людьми человек просто перестает быть человеком. По мере развития нравственного сознания у людей идея солидарности распространяется на все более широкий круг - от семьи, племени, рода, народа, нации - до солидарности как «всеединства» (выражение

1 Путь прогресса и социальной демократии: Программа СДПР (принята III въездом СДРП, Санкт-Петербург, 1991 г.). - М., 1991. - С. 32.

В.С. Соловьева). Она давно занимала лучшие умы России. Философ Сергей Трубецкой писал, что во всех наших мыслях и чувствах, хотим мы этого или нет, но мы «держим внутри себя собор со всеми». Он был убежден, что человеческое «Я» немыслимо без вселенского «Мы», что общность, соборность, солидарность человеческого бытия должны рассматриваться как основа, общий фундамент индивидуального существования. Брат этого рано умершего философа Евгений Трубецкой подтверждает мысль о наличии тенденции к всемирной солидарности; проповедуя солидарность и мир как политический идеал, он подчеркивает что «благо человека - не в эгоистическом обособлении, а в солидарности с другими людьми»1.

В свою очередь С.Л. Франк обращает внимание на то, что люди могут солидаризироваться друг с другом не через родственные связи, но через общие убеждения, единомыслие, общее дело. Единство «Я» и «Мы» достигается при этом в служении высшим ценностям, через соучастие в служении правде.

Таким образом, солидарность, соборность русские мыслители понимали как «всеединство», как высшую солидарность для всех людей - в духе Христа. Такое понимание не имеет ничего общего с искаженным пониманием соборности в узком смысле «только для православных», причем для тех из них, кто противостоит другим христианским конфессиям и не гнушается смыкаться с откровенными и скрытыми фашистами. Так суженное понимание соборности, солидарности разделяет людей на «чистых» и «нечистых» и озлобляет их друг против друга. В результате мы живем в потоке ненависти, которая грозит захлестнуть нас.

В нашем обществе идет процесс десолидаризации - солидарность все сужается, от классовой («Пролетарии все стран, соединяйтесь!») к региональной, родоплеменной, групповой и проявляется, прежде всего, в неприятии чего-либо и в ненависти, в поиске «врага». Процесс десолидаризации общества противостоит тенденции к формированию гражданского общества. Этот процесс десо-лидаризации нельзя считать спонтанным, так как он искусственно стимулируется группами, одержимыми «имперским синдромом», пытающимися возродить якобы некогда существовавшее «чувство

1 Трубецкой Е.Н. Энциклопедия права. - М., 1908. - С. 44.

семьи единой» в рамках новой империи. Нельзя считать также, что сужение солидарности вызвано непосредственно распадом СССР -этот процесс начался задолго до распада.

Разрыв естественных социальных связей при советской власти (разрушение семей при проведении репрессий, разрыв социальных отношений при раскулачивании, депортации народов, подавление проявления всего национального, хотя СССР объявлялся «семьей народов») привел к подмене естественной солидарности в обществе искусственно навязываемой солидарностью случайно складывавшихся «трудовых коллективов». Однако «чувства семьи единой» при отсутствии духа общности быть не могло, слово «Мы» вовсе не означало наличия тесных солидарных в высоком смысле слова связей. Конечно, элементы соборности в хорошо сработавшихся коллективах могли быть и были, однако распад трудового коллектива, в отличие от распада семьи, редко бывает трагедией. Для индивидуума это ощущение «Мы» в трудовом коллективе, который, как правило, был механической суммой случайно встретившихся людей, было часто тягостным, так как коллектив довлел над личностью, он был «всегда прав», хотя по жизненному опыту и опыту истории мы знаем, что очень часто прав бывает именно один индивидуум, человек, осознавший, увидевшей то, чего еще не увидели и не осознали другие (далеко за примерами ходить не надо, в истории человечества - это Христос, в нашем обществе - А. Д. Сахаров). Как подчеркивал Бердяев, «один может соборнее, универсальнее целого коллектива»1. Такого человека воспринимают как «еретика», и его очень удобно травить всем коллективом. Очевидно, дремучий, всеобъемлющий коллективизм должен уступить место осознанному и широкому чувству солидарности. Пока же наше общество проявляет признаки развития к обществу «расставленных локтей», и это не сулит нам ни мира, ни благосостояния.

Наш коллективизм - это тоже один из российских парадоксов, так как его часто рассматривают под знаком «плюс» как проявление высокого чувства солидарности. Но, во-первых, не стоит преувеличивать значение российского коллективизма, он культивировался извне, насаждался сверху; круговая порука (в общине, в

1 Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. - М., 1989. - С. 38.

трудовом коллективе) была выгодна властям как до революции 1917 г., так и после. Во-вторых, российская склонность к коллективизму не есть выражение демократического сознания, солидарного сознания - чаще всего это попытка индивидуума спрятаться за коллективное решение, снять с себя ответственность («как все, так и я»). Кроме того, власти и коллектив могли и принудить человека на якобы «добровольное» согласие с решениями, об этом тоже не надо забывать, не нужно преувеличивать ценность коллективных решений такого рода, так как коллективизм часто используется для искусного манипулирования людьми. Все это еще раз подтверждает тезис о том, как необходимо нам просвещение, так как сознание человека как личности, связанной отношениями солидарности с другими, приходит по мере его развития в духе основных ценностей. Дело не в русском менталитете как таковом (кстати, разве он может быть единым для всех русских? Менталитет С. Аверинцева и менталитет А. Проханова - что между ними общего?), а в смещении жизненных ценностей и ориентиров из-за длительного пребывания в изоляции от Европы, от мира, из-за темноты, комплекса «духовных сирот» после развала СССР - все это и многое другое тормозит наше продвижение на пути к нормальному цивилизованному обществу.

Кризис идентификации личности в нашем обществе выражается в том, что взрослые, поколение «отцов» уже не могут идентифицировать себя с советским обществом - и в то же время не имеют возможности идентифицировать себя с Россией новой, так как не видят ориентиров. А молодое поколение не в состоянии идентифицировать себя не только со старыми ценностями, но и вообще ни с чем. И это особенно опасно - за ним будущее. Попытка национализации понятия «добро» в пользу русских с помощью повторения в качестве заклинания эпитетов «русский, русская, русское» до добра не доведет - Россия государство многонациональное, у каждого народа, живущего в этом многокультурном обществе, свое чувство национального достоинства.

В этой связи мне бы хотелось еще раз обратиться к германской социал-демократии, к интерпретации ею основной ценности «солидарность».

С точки зрения социал-демократов, процесс развития человечества - это путь человека к состоянию зрелости. Так как в челове-

ке борются начала добра и зла, путь этот очень труден, и временами человечество может впасть в состояние варварства. Для того чтобы каждый человек бы в состоянии сочетать свои стремления с требованиями разумного и гуманного совместного человеческого существования, необходимо просвещение, воспитание зрелого, самостоятельного в своих суждениях и своем выборе человека, который осознал бы ценность солидарности, неотделимой от свободы и справедливости.

Солидарность для социал-демократов не является ни в коем случае требованием, ограничивающим свободу, ибо свобода для них не является ни индивидуалистической, ни коллективной: она не предоставляет индивидууму неограниченной автономии, но и не требует от него безусловного повиновения заповедям общества. В связи с этим возникает вопрос, как проводить политику, ориентированную на солидарность, как создать экономические, социальные и общественные условия, которые стимулировали бы единение людей во всем обществе, их взаимную обязанность, не ущемляя их свободы.

Социал-демократы выделяют три формы солидарности в обществе. Одна из них - «эмоциональная солидарность», вытекающая из стремления помочь ближнему из чувства сострадания. Другая форма - «социальная солидарность» - тоже основана на эмоциональной позиции, но включает сознательно принятое решение, основанное на понимании необходимости солидарного поведения по отношению к другим людям, к группам или обществу в целом. Третья форма - «рациональная солидарность» - возникает из признания совместных интересов, общего положения и стремления изменить ситуацию. На практике четкой грани между этими формами нет. Общим для форм признаком является добровольность. Социал-демократы определяют солидарность как взаимную добровольную обязанность людей, вытекающую из их единения. Воспитание людей в духе солидарности важная задача, но не только педагогов, а прежде всего политиков, которые всей своей деятельностью, ответственным подходом к решению проблемы, всем своим поведением должны убеждать людей в том, что без солидарности по отношению к ближним, обществу, государству, без совместной деятельности и совместной ответственности общественные проблемы нашего времени решены быть не могут.

Свободное добровольное решение индивидуума следовать общей цели ведет не к подчинению личности коллективу, а к осуществлению личности в коллективе: коллектив на человека не давит. С превращением СДПГ из партии рабочего класса в народную партию солидарность утратила свой боевой классовый характер, она остается средством выравнивая власти в обществе в пользу социально слабых и в пользу общества в целом. Человек действительно, а не на словах, в центре внимания.

Что касается солидарности как принципа, то можно выделить следующие формы1.

Солидарность слабых против сильных: солидарность труда против капитала. Противоречия между трудом и капиталом снимаются с помощью системы социального партнерства, они утратили свою остроту, но тем не менее продолжают существовать противоречия интересов. Поэтому солидарность работающих по найму сохраняет свое значение. Солидарность слабых против сильных сыграла важную роль в студенческом движении 60-х годов и сохраняет ее и в настоящее время в движении гражданских инициатив, женском движении. Эта форма солидарности приносит пользу не только для выступающих с солидарными требованиями групп, но и для всего общества, выполняя функцию корректуры политических решений, принятых на различных уровнях.

Солидарность сильных со слабыми, т.е. имущих с неимущими, здоровых с больными, достигших успеха с недостигшими, определяется моральными соображениями. Признание социал-демократами принципа эффективной деятельности обязывает к солидарности с теми, кто оказался не в состоянии соответствовать требованиям индустриального общества. Солидарность сильных со слабыми -моральное дополнение принципа эффективной деятельности.

Солидарность как принцип, относящийся к обществу в целом, имеет центральное значение в борьбе за более гуманное общество: чем сложнее становятся технические, экономические и социальные процессы в современном обществе, тем больше необходима координация усилий, использование знаний и идей, тем более необходимо формирование солидарного сознания у граждан

1 См.: Schlei M., Wagner J. Freiheit. Gerechtigkeit, Solidarität, Grundwerte u. praktische Politik. - Bonn; Bad Godesberg, 1976. - X, 165 S.

общества по отношению к обществу. Однако солидарность по отношению к обществу может стать политической реальностью только в том случае, если будут созданы такие экономические, социальные и общественные условия, при которых большинство граждан будут согласны ради интересов общества в целом в чем-то поступиться собственными интересами.

Кроме того, следует принимать во внимание, что политическая модель социал-демократии ориентируется на широкое понятие солидарности, включающее солидарность как внутри общества, так и в международном масштабе; в их представлении солидарность является универсальным принципом политической культуры общества будущего, так как без солидарности между государствами не может быть решена в будущем ни одна серьезная проблема экономики, экологии, национальные проблемы. «Новый порядок, которого мы ищем, - пишет видный деятельно СДПГ О. Лафонтен, -не может быть национальным или континентальным, и прежде всего не может быть западным или восточным»1. Он, как и другие, ушедшие и ныне живущие крупные деятели германской социал-демократии (В. Брандт, В. Айхлер, Э. Эпплер, Э. Бар, П. Глотц, Х.-Й. Фогель), считает необходимым возрождение и осуществление идеи универсального политического сообщества наций.

Этика ответственности

Для воплощения в жизнь идеи солидарности как универсального принципа нужна новая этика, этика ответственности, не ограничивающаяся ответственностью только за то, что происходит в собственной стране. Социал-демократы в этой связи возлагают надежды на ООН, которая должна стать инструментом мировой политики без применения насилия, на СБСЕ, на общеевропейские институты. Той же точки зрения придерживаются немецкие политики и ученые других политических взглядов (например, Х.-Д.Геншер). Этика ответственности стала в наше время критерием, определяющим степень серьезности и компетентности западных политиков. Этика ответственности - это идея конца ХХ в., по-

1 Lafontaine O. Die Gesellschaft der Zukunft: Reformpolitik in einer veränderen Welt. - 2 Aufl. - Hamburg, 1983. - S. 361.

зволяющая надеяться на создание в XXI в. этической цивилизации1. Сознание глобальной ответственности каждого за все происходящее в мире распространяется; рано или поздно (лучше раньше!) процесс этот захватит и нас. По мнению Г. Померанца, наше время стоит на пороге такого переворота, так как «старое представление о насилии как повивальной бабке истории теряет смысл - повивальная бабка становится убийцей». От человечества в конце ХХ в. нужно «огромное нравственное усилие, чтобы выйти из воронки саморазрушения»2. Пока все еще «все под сомнением», как писала прекрасная немецкая поэтесса Мария-Луиза Кашниц (1901-1974):

Уйдем ли мы из этого мира, не будучи замученными,

Умрем ли мы своей смертью,

Или будем умирать опять от голода,

Копаясь в мусорных ведрах

в поисках картофельной шелухи.

Может быть, нас снова сгонят в стаи,

Как это уже было.

Умрем ли в свое время, на белой кровати или погибнем от атомной молнии.

Справимся ли мы со всем этим, чтобы умереть с надеждой

- все под сомнением,

- все под сомнением...3

Складывается впечатление, что мы живет уже внутри апокалипсиса, только не ведаем об этом. Люди устали от страха перед завтрашним днем. Синдром усталости очень опасен; когда люди устали, они ищут «спасителя». Мы может оказаться виноватыми во многом перед Россией и человечеством. Та же М.-Л. Кашниц (уже в другом стихотворении) пишет: «Вина наше первая: слепота (мы не прозрели грядущее), вина наша вторая: глухота (мы не расслышали предупреждений), вина наша третья: немота (мы умолчали о том, что нужно было сказать...)». Россия должна осмыслить свой путь, сделать правильный выбор. Восприятие общечеловеческих

1 См.: Jone H. Das Prinzip Verantwortung: Versuch einer Ethik fer die technologische Zivilisation. - Frankfurt a.M., 1979. - 426 S.

2 Померанц Г.С. Опыт философии солидарности // Вопр. философии. - М., 1991. - № 3. - С. 59, 63.

3 Перевод Т.Н. Мацонашвили.

ценностей трудно дается России, надолго выпавшей из нормального исторического развития.

Путь России

Российское сознание, еще не свободное от стереотипов коммунистической идеологии, с трудом воспринимает непривычное ощущение свободы, которая пока еще остается неосознанной: свобода от чего? Свобода для чего? Консерваторы ли наши консерваторы, либералы ли те, кто называет себя либералами, демократы ли те, кто гордо именует себя демократами?

Наблюдается искусственное нагнетание бессмысленного антиамериканизма и антизападничества. Стремление во что бы то ни стало заставить - именно заставить! - Россию идти по «особому пути» угрожает изоляцией России в мировом сообществе, которое уже осознало, что мир живет в условиях высокого, как никогда, риска. Изоляция Россия увеличивает этот риск. «Обособление, -писала Н.Я. Мандельштам, - есть остановка истории, усыхание, и, как мы видели, приводит или сопровождается выкорчевыванием корней. Обособление равно эгоцентризму, а он губителен как для личности, так и для народа в целом»1.

Для того чтобы идти тропой к цивилизованному сообществу государств, нужны совместные усилия россиян. Однако не следует забывать, что к совместным усилиям призывают все время и те, кто идет вперед с головой, повернутой назад и во имя совершенно иных целей, рассчитывая на односторонние уступки в их пользу. Непонимание ими значения для России общечеловеческих ценностей может привести к откату назад, к попытке восстановить тоталитарный режим в новых условиях и на основе новой демагогии -националистической.

Вновь всплыла известная формула «Самодержавие, православие, народность» (модифицированный вариант: «державность, религиозность, народность») - сколько и эмоциональных, и рассудочных доводов приводилось и приводится в защиту этой тройственной формулы! Самодержавие - это проявление духа своеволия «наверху»; бунт, мятеж как попытка вырваться «на волю» - прояв-

1 Мандельштам Н.Я. Вторая книга. - М., 1990. - С. 230.

ление своеволия «внизу». Нынешние попытки оживить эту уваров-скую формулу более чем странны и вызывают отнюдь не улыбку: это стремление возродить своеволие в его крайней форме, да еще освятить его авторитетом церкви. А если вдуматься - какое отношение христианство имеет к идее самодержавия? Разве Бог в христианской религии - самодержец? Он прежде всего Творец, и от человека, которому Бог дал свободу выбора, он требует сотворчества в преобразовании мира.

Лучше всего эту мысль выразил Н.А. Бердяев. В статье «Смысл творчества» он пишет, что творчество человека «подобно творчеству Бога, не равно и не тождественно, но подобно... Бог -не хозяин, не господин, не повелитель. Божье управление миром -не самодержавие», ибо «сыновний Богу человек» предназначен «быть свободным творцом»1.

В указанной выше модифицированной тройной формуле, как справедливо отмечает В.С. Библер, налицо смысловая близость известной тройной формуле «Ein Volk, ein Reich, ein БьЬгег», так как для обеих характерна противопоставленность идее демократии. «Державность, связанная с русской самодержавностью, обращается в назойливую государственность, имеющею отрицание суверенитета гражданского общества по отношению к суверенитету вездесущей и всемогущей власти2. В чем состоит в настоящее время историческая задача России, не обремененная мессианской идеей? На мой взгляд, в формировании своего собственного общества в духе свободы, демократии, взаимоуважения между нациями, соблюдения прав и достоинств человека любой национальности. В обществе пока нет четко выраженных интересов социальных слоев, перемены в России еще не стали необратимыми, что и учитывают партии гражданской войны.

Вызывает тревогу становление консервативно-националистического фундаментализма, суть которого состоит в отрицании якобы непригодных для России либеральной демократии и рыночного хозяйства и в защите «особой миссии» русского народа. Тревогу вызывает и возрождение в модернизированной форме «евразий-

1 Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. - М., 1989. -С. 361-362.

2 Библер В.С. Национальная русская идея: Русская речь! // Октябрь. - М., 1993. - № 2. - С. 157.

ских» идей. Исследуя сложный феномен евразийства, немецкий политолог Л. Люкс обращает внимание на то, что ему присуща антиевропейская направленность. Евразийцы отрицали роль России как европейской державы. «Раздираемому распрями Западу идеологи евразийства противопоставляли образ Древней Руси, осененной православием»1, - пишет Люкс.

По-моему, евразийцы, во-первых, не видели того, что Древнюю Русь раздирали распри, не менее жестокие, чем европейские; во-вторых, что в Святую Русь уже нет пути; в-третьих, что «осе-ненность православием» - спорный тезис, так как на Руси сохранились многие элементы язычества, и, кроме того, из-за темноты и неграмотности российского крестьянства, составляющего основную часть ее населения, глубокого проникновения в суть христианства не могло быть, хотя исполнялись православные ритуалы. И не следует забывать о расколе.

Люкс отмечает политическую наивность евразийцев, которым казалось, что евразийское движение способно отменить большевизм, и сходство евразийства с так называемой «консервативной революцией» в Германии, движением, которое противопоставило себя либерализму и демократии и поставило целью овладение изнутри национал-социалистской партией, чтобы привлечь ее сторонников к осуществлению собственных идей восстановления национального величия Германии.

Известный немецкий политолог А. Игнатов считает евразийство в его современной интерпретации опасным идеологическим мифом. Указывая на некоторые позитивные моменты современного евразийства (учет сильного азиатского влияния на русской менталитет и политические традиции России, стремление по-новому наладить отношения с исламских миром), Игнатов подчеркивает, что опасность состоит в выдвижении неверной политической программы на основе неправильного истолкования российской истории: в русском прошлом принимается и восхваляется именно то, что было роковым для развития России, тормозило ее открытие западной политической культуре. Современное евразийство, кроме того, имеет не только выраженную антиевропейскую, но особенно антиамериканскую направленность, побуждает к созданию «единого

1 Люкс Л. Евразийство // Вопр. философии. - М., 1993. - № 6. - С. 107.

евразийского фронта», химерических стратегических планов, например, формирование «евразийской империи» от Владивостока до Дублина1. По мнению Игнатова, обращение к евразийству означает предложение своего рода эрзаца разрушившейся советской империи. Кроме того, евразийство может выполнять не только функцию компенсации давнего комплекса неполноценности русских по отношению к Западу, но и функцию идеологии реставрации прежнего режима, ссылаясь на азиатские компоненты в развитии России и на «чуждость» русскому духу модели западной плюралистической демократии.

Такое широкое распространение иррациональных идеологий, поиск будущего в прошлом, мифологизация истории России и стремление к «особому пути» создают реальную опасность для России и для россиян. Могут ли россияне рассчитывать на осуществление свободы, справедливости, солидарности, соблюдения прав индивидуума, всего того, что нужно им для обретения идентичности, становясь на путь «евразийства»? Должна ли Россия упорно держаться за идею «особого пути»? Можно, конечно, придумать «особый», «третий», «четвертый» и т.д. путь. Но зачем? Единственно ради самоутверждения, избавления от закомплексованности?

Мне кажется, нам незачем бояться заимствований, путь все равно будет своим. Сколько заимствований в русской культуре, в языке, в политических учреждениях, но все это остается своим. Двойственное отношение к Западу - эйфория и отталкивание - тоже, мне кажется, пройдет, как пошел страх перед американизацией в Европе. Россия - больное общество, но это неизбежные болезни становления нового общества, в котором перемены уже наметились, но еще не вошли в ткань его жизни. Опыт стран Западной Европы свидетельствует - приняв основные постулаты свободы, демократии, каждая страна развивается по-своему. И Россия будет идти своим путем в развитии свободы и демократии, но если не пойдет по этой общей для современного цивилизованного человечества дороге, то ее ждет самоизоляция, пагубная прежде всего для нее самой и опасная для человечества в целом.

1 Ignatow A. Der «Eurasismus» und die Suche nach einer russischen Kulturidentitflt: Die Neubelebung des «Evrazijatvo» - Mythos. - Kqln, 1992. - 46 S. (Ber. des Bundesinst. ftr ostwiss. u. intern. Studien; N 15).

Для обретения россиянами свой идентичности важно правильное определение национальных интересов страны, выбор пути ее развития. Должны быть найдены четкие ответы на вопросы о внешней ориентации и определены ориентиры, основные ценности, важные для внутреннего развития. России это трудно сделать, так как она, по справедливому замечанию другого немецкого политолога Х. Тиммермана1, принципиально отличается от большинства республик бывшего СССР, которые после развала советской империи чувствуют себя «победителями истории», а Россия, напротив, чувствует себя так, как будто она потерпела поражение в истории; отсюда так называемый «имперский синдром». Продолжает существовать психологический барьер, мешающий россиянам вести себя как «равные среди равных» в СНГ. Эта ущемленность национального сознания вызвала оживление дискуссии о «русской идее», оживление мифа об «исключительности» русского народа, России, воскресило притязания на ее «особую миссию».

Возникает вопрос, почему «русская идея» существует в настоящее время (или кажется, что существует), но нет, скажем, идеи французской, шведской, канадской, швейцарской (хотя своих проблем в каждой стране хватает)? Чем, собственно, оправдано притязание русских на обладание такой вот особенной идеей? Стоит вспомнить, что понятие «русская идея» тесно связано с мифологизацией истории России, с православием, и развивалось это понятие русской интеллигенцией в XIX в., т.е. в совершенно иных исторических условиях. Народ и тогда не подозревал о своей «особой миссии», просто жил, работал, страдал, стремился к лучшей жизни. И для нынешнего россиянина «русская идея» - понятие либо уж очень отвлеченное, либо слишком вульгаризированное ультрапатриотами, считающими себя почему-то православными. Спросите у любого первого встречного - рабочего, крестьянина, учителя, инженера, врача, - что такое «русская идея». Вряд ли вам все эти русские люди ответят однозначно, скорее вообще не ответят. В это понятие, как и в понятие «свобода», «любовь» и многие другие, каждый человек либо вкладывает свое собственное содержание, либо вообще на эту тему не думает. Есть родной русский, есть ка-

1 Timmermann H. Profil und Prioritäten der Aussenpolotik Rußlands unter Jelzin: Vorrang fi>r die Eingiederung in die «zivilisierte Staatsgemeinschaft». - Кц1п, 1992. -46 S. (Ber. des Bundesinst. fi>r ostwiss. u. intern. Studien; N 21).

кие-то общие представления о жизни, о том, что можно и чего нельзя, полузабытые обычаи, живые еще традиции, ремесла, фольклор, есть (или, увы, уже нет) родной дом, малая родина, родина в широком смысле. Но вот «русская идея», да еще с имперскими амбициями, как-то не свойственна нормальному, не воспаленному извне самосознанию современного русского.

Парадоксальным явлением в числе прочих представляется и распространенное в России отношение к Европе и к Западу в целом, своего рода «любовь-ненависть»: с одной стороны, Европа притягивает русских, они все время «примеряют» свое к европейскому, но так как свое в сравнении с европейским чаще всего проигрывает, то, с другой стороны, наблюдается реакция отталкивания: «Европа нам не указ!»

А. Игнатов пишет в этой связи об амбивалетности русского национального сознания по отношению к Европе. Эта амбивалентность обусловлена давно сформировавшимся комплексом неполноценности русских по отношению к Европе («Россия лапотная»), но ныне он ощущается особенно болезненно; возник так называемый «синдром Запада», который обостряется кризисом идентичности россиян из-за утраты им ориентации после развала советской империи и краха идеологии марксизма-ленинизма.

Миф об «исключительности» России представляет собой целую палитру политических оттенков - от мягкого (особая этническая миссия России) до жесткого и даже агрессивного мессианского самосознания: у России, которая на фоне «прогнившего Запада» «светится невинностью и чистотой» (В. Куприн), особая миссия -быть всегда впереди всего мира и вытаскивать его «из бездны». Западная демократия изображается как источник всех бед, ее путь -как путь декадансов и вырождения.

По мнению Игнатова, для современного русского архетипа мышления характерны следующие постулаты: коллектив в принципе хорош, а отдельный индивидуум в принципе подозрителен; государство важнее, чем гражданин; земля не может принадлежать отдельному человеку; мы обязаны отечеству всем, отечество нам ничем не обязано; Россия лучше, чем весь остальной мир; социальная справедливость выше свободы; справедливость означает равенство; мораль выше права и юстиции; приверженность ложным идеям является преступлением; кто не признает общепринятую исти-

ну, аморален; «правильные» идеи для человека важнее, чем ода-ренность1. Как видим, здесь смешаны элементы мышления, исходящие из России дореволюционной, с элементами мышления «советского человека».

Мне представляется убедительным объяснение обращения к русской идее, предлагаемое Г.С. Померанцем: «русская идея» возникла в связи с ощущением незавершенности России - из-за ее огромности и положения на стыке всех великих цивилизаций, каждая из которых была как бы особой вселенной. Россия втягивалась то в одну, то в другую вселенную. Отсюда неуверенность в себе: кто мы? Вокруг какого солнца мы движемся? В самом деле - князь Игорь был на три четверти половцем, многие корни связывают русских с самыми разными племенами Востока, многие уходят в Европу. «Чистых» наций на Европейском континенте нет и быть не может, но эту очевидную истину почему-то никак не желают понять, обожествляя все «исконно русское», Россию с ее якобы «особой миссией».

Мне кажется, Россию давно пора научиться понимать умом, не обожествляя ее. «Святая Русь» - в это словосочетание часто вкладывается чувство особенного, ни на чем не основанного превосходства. Какой пример святости явила миру Россия в ХХ в.? Пример воинского подвига во Второй мировой войне - да, безусловно. Но есть ли в этом какая-то особенно русским присущая святость - защита родного дома? Для каждого народа его родина - святая, каким бы разрушенным и оскверненным ни был родной дом. Мы не хуже других в своем отношении к родине, но и не лучше.

«Споры о русской идее, - пишет Померанц, - в настоящее время свидетельствуют, что русский дом все еще в лесах, в перестройке. И нынешняя перестройка после еще одной ломки вызвала еще волну споров.. ,»2.

Разве «русская идея» важна тем, кто пишет на своих лозунгах «Русские идут!»? Им нужна власть над Россией и все привилегии,

1 Ignatow A. «Die russische Idee» in der gegenwдrtigen Diskussionen: Die ruse, IdentitA u. die «Neuen Ideologien». - Кц1п, 1992. - S. 46. - (Ber. des Bundesinst. fbr ostwiss. u. intern. Studien; N 42).

2 Померанц Г.С. Русская идея или русский стиль? // Новое время. - М., 1993. - № 31. - С. 45.

с нею связанные, им нужно использовать «русскую идею», изнасиловать ее, чтобы сесть на многострадальную шею России.

Русские люди сами способны осознавать, какие нити, связывающие с прошлым, стоит сохранять и какие не стоит, если у них будет свобода выбора. Россия, как мне представляется, должна стать открытым обществом, а открытое общество может воспринимать идеи как Запада, так и Востока, не отвергая с порога как западное, так и восточное и сохраняя при этом свое. Можно согласиться с Померанцем, который в качестве удачного примера синтеза восточного и западного приводит Японию, которая в течение долгого времени шла совсем «особым» путем, но сумела обратиться лицом к западному миру и показать ему, как можно развиваться в западном смысле слова, «сохраняя традиции, без стрижки бород и всепьянейшего собора и красногвардейской атаки на капитал...»1. Японцы научились у Европы не жертвовать ради «порядка» свободой и правами, нравственными ценностями.

Проблема восприятия основных ценностей россиянами поднимает вопрос о роли интеллигенции в России. Прежде всего нельзя, на мой взгляд, согласиться с расхожим мнением, что вот, мол, у нас, в России, есть только интеллигенция, а на Западе ее нет, там существует только слой «интеллектуалов», не обладающих нашей особой духовностью. Если признавать основными качествами интеллигента духовную независимость, внутреннюю свободу, способность к сомнению, к диалогу, высокое чувство ответственности, терпимость, то этими качествами обладают многие образованные люди на Западе, хотя, конечно, нельзя считать, как указывает известный немецкий политолог К. Зонтхаймер, что западные интеллигенты «сплошь и исключительно являются хранителями добра и истины и неподкупными адвокатами человеческого здравого смысла». Ведь существует также и истории «заблуждений и смут» человеческого духа2. К сожалению, указанными качествами в настоящее время не обладают многие образованные люди у нас, даже из числа творческой интеллигенции, ибо не все сумели «принять высокий дар свободы в тот час, как рушатся миры» (А. Ахматова).

1 Померанц Г.С. От призраков - к глобальной солидарности // Дружба народов. - М., 1991. - № 11. - С. 229.

2 Sontheimer K. Deutschlands politische Kultur. - МьпЛеп, 1990. - S. 56.

Интеллигенции, как слоя, подкармливаемого властью, на Западе не существует, это так.

Американский ученый А. Гелла считает опасной тенденцию к формированию в западном обществе все более изолирующихся друг от друга групп специалистов по различным отраслям науки, сферам политики, управляющих предприятиями. Он убежден, что человечеству нужно объединение слоя высокообразованных людей, сотрудничающих между собой, ориентированных на универсальные ценности, необходимые для выживания человечества, общие для всех этических систем. Гелла называет этот слой «мировой интеллигенцией»1. Такую позицию можно и понять, и принять. Интеллигенция, на мой взгляд, призвана противодействовать губительным процессам разъединения людей, вражде между ними. Я бы предложила лозунг: «Интеллигенты всех стран, соединяйтесь!» Человечество в целом в опасности: разум, чувство и действие следует соединить вместе ради его сохранения. Главный инструмент влияния интеллигенции - слово - может быть дополнен другим - участием в деятельности политических партий. В связи с этим возникает вопрос об отношении интеллигенции к власти: «Возможен ли брачный союз интеллигенции с властью?», который очень занимал и продолжает занимать и западную интеллигенцию, и нашу. По-видимому, принимая решение об участии в политике, интеллигенту следует учитывать как характер власти, так и то, что для политической деятельности мало порядочности и ангажированности - нужна компетентность.

Мнения западных ученых об отношениях между «духом и властью» иногда диаметрально противоположны: одни считают, что «дух и власть» несовместимы, «каждому - свое», художники должны оставаться при кисти, композиторы - при нотах, писатель -при рукописях, а когда интеллигенты занимаются политикой, то они вмешиваются не в свое дело. Так, известный германский политолог Х. Шельски в книге «Работу делают другие. Классовая борьба и господство жреческой касты интеллигентов»2 обвинял гумани-

1 Gella A. An introduction to the sociology of the intelligentsia // The intelligentsia and the intellectuals. - L., 1976. - P. 27.

2 Schelsky H. Die Arbeit tun die anderen. Klassenkampf. u. Prieaterherrschaft der Intellektuellen. - 2., erw. Aufl. - Opladen, 1975. - 447 S.

тарную интеллигенцию (он имел в виду прежде всего интеллигентов левых убеждений) в стремлении к установлению «жреческой кастой» интеллигентов своего собственного господства в обществе, чтобы править им, как и духовные касты прошлого, без учета подлинных интересов людей. Возражая против такого подхода, другой видный германский ученый Р. Лёвенталь (известный теоретик СДПГ) писал, что западные интеллигенты все решительнее ведут поиски единой картины мира и собственной политической функции, исходя из чувства политической и моральной ответственности за судьбы мира. Эта ангажированность часто принимает формы, напоминающие о развитии чувства такой ответственности у русских интеллигентов XIX в. Интеллигенция и слой, из которого она вышла, - продукт распада традиционного сословного строя в начале становления современного индустриального общества. «Первым криком» интеллигенции после ее рождения был призыв к личной свободе и независимости. Однако уже «вторым криком» она протестовала против распада общества этических ценностей, против современного разделения труда, которое калечит человека, против его отчуждения, всеохватывающих денежных отношений. В связи с этим, подчеркивает Лёвенталь, интеллигент критически относится к обществу, он восприимчив прежде всего к кризисным явлениям, вытекающим из противоречий между основными ценностями культуры и общественной деятельностью. До тех пор пока эти противоречия проявляются как отставание развития от его возможностей, критически мыслящий интеллигент является двигателем реформ, способствующих прогрессу. В целом, по мнению Лёвенталя, западные интеллигенты остались критически мыслящими людьми, ориентированными на основные ценности и на будущее; все большее их число приходит к осознанию того, что основные ценности Запада сохраняют свое значение и заслуживают сохранения путем обновления и что интеллигенция должна принять на себя служение этой творческой задаче1.

См. реферат этой книги в РС ИНИОН «Интеллигенция и политика». - М., 1978. - С. 257-278.

1 Мацонашвили Т.Н. Рихард Лёвенталь об общественно-политической роли западной интеллигенции: Обзор / «Интеллигенция и политика: Реф. сб. / АН СССР. ИНИОН. - М., 1978. - С. 74-88.

Эти рассуждения Лёвенталя не утратили своего значения и по сей день. В то же время К. Зонтхаймер отмечает и подвергает критике распространившееся в настоящее время среди части немецкой интеллигенции катастрофическое сознание, своего рода «культ конца света». Это связано с представлением, что германская демократия, начиная с Аденауэра, «взяла неверный шаг», ей следовало бы быть более решительной, более радикальной и нравственно очищенной, «движимой духом покаяния и изменения», как этого требовал К. Ясперс. По мнению Зонтхаймера, этот «культ гибели» восходит к культурпессимизму XIX в., который подвергал радикальной критике цивилизацию без всяких на то реальных причин. Немецкий дух, отмечает Зонтхаймер, еще не освободился от склонности к иррационализму (это, на мой взгляд, с полным основанием можно сказать и о русском духе). В то же время существуют реальные опасности, угрожающие человечеству, которыми нельзя пренебрегать, даже живя в стабильном обществе. Зонтхай-мер усматривает угрозу стабильности германского общества в исторической склонности немцев к массовому ослеплению, которое может выбить людей из колеи разумного развития. Как мы убедились на собственном горьком опыте, то же самое свойственно и россиянам... Зонтхаймер подчеркивает, что в связи с этим те люди, которые стремятся указать путь к разуму, должны вести борьбу с предрасположенностью части немцев к новой версии мании величия, равно как и с ярко выраженной их приверженностью к иррационализму. Исходя из сказанного, Зонтхаймер формулирует кредо рационально мыслящего интеллигента: следуя голосу совести, хранить верность духу, имя которому - разум. Интеллигент, прежде всего, должен нести ответственность, и не только перед своей страной. Во взаимосвязанном мире, в котором ни одна страна, ни один народ не существуют сами по себе, эта ответственность принимает глобальный характер1.

Что касается российской интеллигенции, то ее положение отягчается тем, что в рядах ее - великая смута, вызывающая у многих россиян понятное желание всех примирить, а это, на мой взгляд, нереально и вряд ли нужно: не все и не по всем позициям

1 Sontheimer K. Die Lust in Untergang. Die Intellektuellen und die Politik // Universitas. - Stuttgart, 1989. - N 10. - S. 971-979.

могут договориться. Смута среди интеллигенции была неизбежна, она отражает состояние общества в целом, и преодоление этой смуты потребует, по-видимому, терпения, терпимости и длительного времени. На мой взгляд, интеллигентам вовсе не обязательно заниматься политикой непосредственно. Интеллигенция может участвовать в политике, может не участвовать, в зависимости от уровня компетентности и ангажированности, но она не может и не должна отказываться от своей главной роли - быть в обществе «закваской» лучших человеческих качеств, способствующих продвижению России по пути к совместной мировой культурной жизни. Если человек, считающий себя интеллигентом, способствует разобщению людей, внедряет в сознание россиян расистские представления, прямо или косвенно зовет к кровопролитию - он не имеет права называться интеллигентом. У интеллигента не может быть чувства «стаи».

Российской интеллигенции не нужно ни самопоношения, ни самовосхваления. Она будет достойна своего названия, если остановит или попытается остановить процесс одичания российского общества. Она должна назвать все по имени! Подлость - подлостью, обман - обманом, преступление - преступлением. Интеллигенция может и должна вернуть России честь и достоинство путем Просвещения россиян в высоком смысле слова, по Канту, который писал, что Просвещение - это выход человека из состояния незрелости по собственной вине, так как причиной незрелости является не недостаток разума, а недостаток решимости и мужества жить своим умом, без руководства со стороны.

Несмотря на то что коммунистическая прививка против интеллигенции продолжает действовать на россиян (не доверяющих «гнилой» интеллигенции, но часто попадающих в силки разного рода демагогов, предлагающих «простые решения» очень сложных проблем), интеллигенция должна внести в жизнь российского общества иной тон, иное звучание речей, без националистической и коммунистической воспаленнности, без бредовых идей национальной и конфессиональной исключительности, тон диалога, лада (что вовсе не означает односторонних уступок со стороны либеральной интеллигенции реакционерам разного толка). Русскому складу ума в целом свойственно сознание всечеловеческого братства - это отмечали многие российские писатели и философы (Ф.М. Досто-

евский, В.С. Соловьев и другие, в наше время - Д. Андреев, Г. Померанц, Н. Шульгин). Они указывали также на высокий уровень пластичности, гибкости русского сознания, его склонность к динамике, что дает основание надеяться на обретение новой идентичности. Нельзя не учитывать при попытках выработки новых духовных ориентиров, что Россия - другая, что она многонациональна, что далеко не все россияне верующие, что православная церковь - не единственная христианская церковь в России, и христианство - не единственная религия.

Трудная роль российской интеллигенции может состоять во всемерном содействии тому, чтобы изменения к лучшему в России стали необратимыми, созиданию новой России, достойной занять место в мировом сообществе демократических государств. Россия не должна увеличивать риск для существования человечества!

Мы живем в переломную эпоху, когда «великий спор» между Востоком и Западом уже утрачивает смысл, все больше утверждается мысль о единстве человечества; вырисовываются, пока слабо, но вырисовываются контуры мировой цивилизации или нескольких цивилизаций, но не обособленных. Наряду с тенденцией к сохранению национальной самобытности наблюдается тенденция к интеграции культур, к созданию мирового сообщества, осознавшего необходимость вселенской солидарности, этики глобальной ответственности, сообщества, «живущего в условиях мира и демократии, соединяющего свободу и справедливость с солидарностью»1. Это новое состояние мирового сообщества не предопределено историей, нельзя ожидать, что его кто-то для нас создаст, порог его формирования может отдаляться в зависимости от условий жизни и поведения самих людей. И ни в коем случае нельзя, как мне кажется, полагать, что процесс формирования новой, этической цивилизации может когда-либо достигнуть пункта, когда можно будет воскликнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» - этот процесс может быть только длительным и постоянным, так как изменяющиеся условия жизни будут требовать от людей все новых и новых совместных усилий.

1 Brandt W. Die Zukunft des Demokratischen Socialusmus // Neue Ges. - Bonn, 1990. - Jg. 37. - H. 1. - S. 17-18.

Россия может и должна принять участие в строительстве мирового сообщества на основе универсальных этических норм, понятных каждому человеку, обладающему здравым смыслом, ради осуществления, как надеялся Достоевский, идеалов всечеловечества. Однако принять участие в создании такого сообщества сможет только новая Россия, фундамент новой политической конструкции которой станет надежным только в том случае, если он будет рассчитан таким образом, чтобы мог нести нагрузку этических требований.

Россия сейчас опять на распутье, на исторической развилке: смута и раздор во властных структурах, в межнациональных отношениях, смута и раздор в православной церкви, среди интеллигенции... и горше всего - кровавое столкновение в Москве. В настоящее время положение России напоминает положение человека, плывущего на утлой лодке между льдинами и ревущими потоками воды по широкому половодью - чтобы не погибнуть, нужно найти, определить главную струю течения разлившейся реки, найти главное русло. Россия должна выплыть к главному руслу, ведущему к мировому сообществу свободных демократических государств. У России, конечно, будет свой путь. Но это не должна быть особая, кровавая траншея, а свободная дорога, и ориентироваться нужно будет не на фонарь, вывешенный на носу собственной лодки (в виде закрытой модели мирового коммунизма), а на огни по берегам, на реальную действительность. На наших глазах рождается новая международная культура диалога, и Россия должна включиться - и включается! - в этот диалог.

Надо ли оглядываться на прошлое, помнить историю России? Безусловно. Но всю! Без мифологизации, без выделения только светлых сторон, только славных побед. Без осмысления своей истории жить нельзя. Но возвращение, путь назад - заказан. В Россию прошлого, с голодом через каждые два-три года, с темнотой и забитостью, с погромами, розгами и виселицами, кровавыми революциями, ГУЛАГами, с войнами во имя «интернационального долга» (Афганистан) россияне вряд ли, как я полагаю, захотят вернуться, вряд ли пожелают, чтобы Россия стала провинцией, тьмутараканью мировой цивилизации.

Надо ли «спасать» Россию? Ее нужно реформировать - «спасение» всегда связано либо с насилием, либо с пассивным ожиданием чуда. Ждать чуда - это мы умеем. Но чудо можно делать своими

руками, как Япония, как Германия, как Израиль. Уж куда как было страшно положение этих стран после войны, а ведь они не просто выжили, в них люди живут по-человечески. Где была бы крошечная Япония, если бы она пошла путем закрытости, изоляции? На мой взгляд, страх «слепо перенять» идеи Запада ни на чем не основан. Во-первых, не слепо. Во-вторых, а что мы уже переняли? Не так уж много, из-за груза прошлого. В-третьих, страны мира учатся друг у друга, не стесняясь этого - Восток у Запада, Запад - у Востока, Европа - у Америки, Америка - у Европы, у Японии, Индия - у Англии и т. д. Идет взаимный процесс обучения и сближения. В этих условиях говорить об «особом пути» России вряд ли имеет смысл: «Особый путь» в нынешней его интерпретации национал-большевиками -монструозная идея, обрекающая Россию на сидение в своем отдельном болоте, где у нас, дескать, так «тепло и сыро», и духовно. Нельзя, как мне кажется, присваивать себе исключительную духовность. Русский дух - это не есть духовность. Духовное развитие идет и у других народов, не замыкающихся в себе. Наша духовность только выиграет от диалога с другими культурами.

Смысл своей жизни каждый человек придает сам. И нация -тоже. Однако ни один народ, как писал В.С. Соловьев, «не может жить в себе, через себя и для себя, но жизнь каждого народа представляет лишь определенное участие в общей жизни человечества...» «Истинная будущность человечества, над которой нам надлежит потрудиться, есть вселенское братство».1

По-видимому, Россия должна научиться воспринимать себя как часть целого, а не как что-то особенное, экзотичное, способное жить в изоляции. Жили уже за «железным занавесом» - сами в страхе и внушая страх другим народам. Наше целое - Европа и мир. И если говорить об исторической миссии России - то это возрождение России, преображение ее, выход из хаоса, из тьмы, к свету, к миру, к новой цивилизации - «с сохранением человеческого в

2

человеке и природного в природе» .

1 Соловьев В.С. Соч. Т. 2. - М., 1989. - С. 220-242.

2 Сахаров А. Д. Тревога и надежда. - М., 1990. - С. 85.