CC BY
107
скую думу о пересмотре таксы на сахар-рафинад, ссылаясь на то, что в условиях, когда заводчики продают его по высоким ценам, привоз и торговля им на рынках губернии попросту стала невыгодной и даже убыточной. Аналогичные прошения поступили и от торговцев хлебом в марте 1916 г.31.
Затормозить рост цен власти пытались путем создания специальных запасных фондов в городах продуктов первой необходимости, а также дров. С начала войны дрова в Вятке значительно подорожали, тогда как торговцы ими начали сокращать их длину с 12 до 8 вершков. По этой причине городская управа еще с начала войны установила «твердые» цены на все виды дров, а при сокращении их длины требовала уменьшать цену. Была запрещена оптовая торговля дровами. Эти меры применялись на протяжении всего военного времени32.
В условиях дороговизны горожане все чаще писали прошения о понижении цен на товары и об увеличении жалованья и заработной платы. Так, в июне 1917 г. служащие городской орловской электростанции просили у городской управы повысить оклады на 35-80 %, мотивируя просьбу «крайней дороговизной и невозможностью жить на такие жалкие гроши». В сентябре о том же просили служащие орловской городской пожарной команды, указывая на необходимость увеличения жалованья на 50 % ввиду их «материального положения, при котором при настоящей дороговизне жизни, существовать положительно невозможно». В октябре преподаватели орловских училищ писали начальству: «Получаемых нами 30—40 рублей в месяц не хватает на самое необходимое, из-за чего покорнейше просим инспектора народных училищ, чтобы он ходатайствовал перед орловской городской думой о выдаче прибавок на время дороговизны»33.
Некоторые оказывались просто не в состоянии содержать семьи. Так, 7 февраля 1917г. вдова Матрена Трапезникова, мать семерых детей в возрасте от 1 года до 12 лет, жившая на 12 руб. в месяц, просила принять в открываемые приюты двух ее девочек и двоих мальчиков34.
Таким образом, в годы Первой мировой войны в условиях быстрой инфляции неуклонно падал уровень жизни населения, возникли трудности в снабжении городов продовольствием, обострились другие социальные проблемы. В массе населения стало быстро распространяться недовольство. В этой ситуации губернские власти ужесточили полицейский контроль, прибегли к изданию многочисленных ограничительно-регулирующих распоряжений, однако эффективность этих мер оказалась невысокой.
Примечания
1 Государственный архив Кировской области (ГАКО). Ф. 721. Оп. 1. Д. 1180. JI. 115.
2 ГАКО. Ф. 631. Оп. 1. Д. 481. Л. 20-20об.
3 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1307. Л. 4, 78.
4 ГАКО. Ф. 631. Оп. 1. Д. 481. Л. 2.
5 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1202. Л. 290.
6 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1257. Л. 34-34об.
7 Там же. Л. 4.
8 Вятская речь. 1914. 8 авт.
9 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1257. Л. 50об.-52об.
10 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1203. Л. 62-64об.; ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1257. Л. 50.
11 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1255. Л. 54.
12 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1255. Л. 230; ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1190. Л. 1040-1043об.
13 ГАКО. Ф. 863. Оп. 1. Д. 21. Л. 90-90об.
14 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1180. Л. 703.
15 ГАКО. Ф. 632. Оп. 1. Д. 303. Л ,4-4об.
16 ГАКО. Ф. 862. Оп. 1. Д. 2833. Л. 186.
17 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1188. Л. 116-116об.
18 Там же. Л. 266-268.
19 Там же. Л. 1122-1123об.
20 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1190. Л. 387
21 Там же. Л.513-513об.
22 Там же. Л. 587-587об., 771-771об.
23 ГАКО. Ф. 628. Оп. 6. Д. 652. Л. 2-5, 10-11, 17-19.
24 ГАКО. Ф. 631. Оп. 1. Д. 481. Л. 40; ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1180. Л. 661.
25 ГАКО. Ф.628. Оп.6. Д.652. Л.24, 34.
26 ГАКО. Ф. 823. Оп. 2. Д. 102. Л. 14-15.
27 ГАКО. Ф. 628. Оп. 6. Д. 655. Л. 49-50.
28 ГАКО. Ф. 721. Оп. 1. Д. 1188. Л. 332-332об.
29 ГАКО. Ф. 862. Оп. 1. Д. 2833. Л. 189-189об.
30 ГАКО. Ф. 628. Оп. 6. Д. 641. Л. 50-51об., 97-98об.
31 ГАКО. Ф. 628. Оп. 6. Д. 641. Л. 251; Д. 655. Л. 11-12об.
32 ГАКО. Ф. 863. Оп. 1. Д. 21. Л. 9; Ф. 628. Оп. 6. Д. 641. Л. 1-2, 14-15, 27-30об., 107-
107об.; Д. 655. Л. 7.
33 ГАКО. Ф. 863. Оп. 1. Д. 20а. Л. 38, 151; Д. 27. Л. 45.
34 ГАКО. Ф. 863. Оп. 1. Д. 20а. Л. 24.
Н.Г. Кулинич
ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЕ ГОРОДА В 1920-1930-е гг.: «ПЕРЕЖИТКИ ПРОШЛОГО» В ЖИЗНИ НАСЕЛЕНИЯ
После установления Советской власти все негативное в поведении людей, не соответствовавшее идеализированной модели «усовершенствованного коммунистического человека», объявлялось «пережитками прошлого». Одним из наиболее злостных «пережитков» было признано пьянство. Советская власть не являлась зачинщиком этой борьбы. Отрицательное отношение к употреблению спиртного в русской культуре издавна соседство-
вало с широким распространением этой пагубной привычки. Однако Советская власть подошла к этому явлению с классовых позиций. Объявив пьянство «пережитком прошлого», партия большевиков первоначально предполагала, что справиться с ним можно будет путем простой замены «прошлого» «настоящим». Однако действительность не оправдала этих надежд. Завершение Гражданской войны и переход к мирной жизни не только не уменьшили, а привели даже к увеличению потребления алкоголя.
В Дальневосточном крае (ДВК) рост пьянства уже в первые месяцы после установления Советской власти побудил Дальневосточный революционный комитет 17 апреля 1923 г. принять обязательное постановление о борьбе с пьянством1.
Опасность рецидива пьянства и алкоголизма в Дальневосточном регионе была особенно высока в связи с масштабами этого явления в дореволюционный период. Абсолютная неустроенность быта жителей, помноженная на суровые климатические условия, способствовала чрезмерному распространению здесь пьянства. Любые формы досуга военного и гражданского населения дальневосточных городов, независимо от социального положения, обязательно были связаны с употреблением спиртного, позволявшего хотя бы на время «избавиться от мертвящей тоски города, куда письма приходили самое раннее через два месяца, а иногда и через пять». В результате за непродолжительный срок пребывания в регионе значительная часть приезжих спивались. На страницах местной прессы неоднократно обсуждалась эта проблема: «Бесхарактерный ли русский человек, но с Амура еще недавно только немногие уезжали, не потеряв облика человеческого»2.
«Винная порция» стала главным средством спасения от переохлаждения и поддержания бодрости рабочих. Проведенное в 1914 г. анкетирование по этому вопросу среди работников торгово-промышленных предприятий Хабаровска выявило, что количество постоянно пьющих или алкоголиков составляло 37,3 %, умеренно пьющих - 50,6 % и только 12,2 % были признаны непьющими. В среднем на приобретение спиртных напитков пьющие рабочие тратили 40 % заработка, на стол, квартиру, обувь, одежду и прочее - 60 %3. Не удивительно, что в 1920-е гг. весьма распространенным преступлением стало «приготовление и сбыт спиртных напитков». Более склонны к нему были жители крупных губернских городов (8 из 100 совершенных правонарушений), менее - небольших уездных городков (5,5 из 100)4.
В отличие от Центральной России, где основная часть преступлений такого рода была связана с самогоноварением, в Дальневосточном регионе преобладала торговля контрабандным спиртом, поступавшим из соседнего Китая через слабо охранявшуюся границу. В отчете Дальревкома за 1925 г. говорилось: «Самогонщина развита только в тех отдаленных районах, куда не поступает контрабандой дешевый спирт из Китая. Более развито так называемое шинкарничество - тайная продажа спиртных напитков без документов на право продажи». Торговля контрабандным спиртом, или «хар-
бинюй», была очень выгодна осуществлявшим ее русским и китайским дельцам, так как приносила баснословные барыши5. Купить этот контрабандный спирт в дальневосточных городах в 1920-е гг. было «проще простого». Его было много, и стоил он намного дешевле продававшейся в магазинах водки. Газета «Амурская правда» писала, что в Благовещенске что «ни базар, то с десяток шинков, торгующих харбинкой». Пьянство в выходные, в праздники и дни получки стало неотъемлемой частью повседневной жизни горожан, что нашло отражение в популярном стихотворном фельетоне «Во субботу день ненастный»: «Во субботу день ненастный. Мужа ждет жена напрасно. День получки - день с изъяном. Ждет жена, а муж уж пьяный. В день ненастный во субботу тонут многие в вине. Сгнивший строй, царизма годы - во субботнем пьяном дне»6.
Жертвами спиртного становились не только беспартийные трудящиеся, но и коммунисты. В 1926 г. по инициативе Далькрайкома ВКП(б) в городских и районных парторганизациях прошло обсуждение проблемы пьянства, давшее весьма неожиданный для власти результат. Рядовые члены партии не видели в употреблении алкоголя ничего предосудительного, заявляя, что «не пить совершенно нельзя, не беда, если коммунист с усталости от работы и выпьет», «пить можно, но осторожно». Однако при этом признавалось, что «необходимо создать такие условия, чтобы в глазах беспартийной массы не дискредитировать партию». Вердикт многих членов партии, принявших участие в дискуссии, гласил: «Пить можно, но нельзя пить с беспартийными». Привыкшие за годы Гражданской войны к решительным действиям, коммунисты выдвигали требование: «Надо сегодня же решить, где и как пить. Нельзя требовать, чтобы партиец знал только производство, бюро ячейки и дом - при таких условиях человек быстро изнашивается».
Некоторые члены партии даже высказывались за «легализацию пьянки». Так, в выступлении одного из участников собрания партячейки завода «Дальдизель» (Хабаровск) было заявлено: «Нужно легализовать пьянку специальным постановлением партийного съезда». Возмущение членов низовых партийных организаций вызывало и известное ханжество руководства. По их мнению, несправедливо, что в качестве примера в письме Далькрайкома ВКП(б) приводились только «низы». Выступая в прениях, коммунисты говорили, что «верхи» тоже пьют, «что пьют почти все партийцы, но видят только рабочего, так как ему негде скрыться». Признавая тщетность собственных усилий по борьбе с пьянством, некоторые партячейки принимали решение: «Следить каждому члену партии одним за другими и о тех или других ненормальностях, сделанных членом или кандидатом в члены партии, сообщать в бюро ячейки». Однако подобные решения были осуждены Далькрайкомом ВКП(б) как «неправильные постановления»7.
Масштаб пьянства в городах края был в два раза выше, чем в сельской местности. По данным Далькрайсовпрофа, в это время потребление алкоголя составляло в среднем за год в городе 1 ведро на человека, в селе - 0,5 ведра.
Сложившаяся ситуация побудила Далькрайюм ВКП(б) в феврале-марте 1927 г. организовать «противоалкогольную кампанию» под лозунгом «Борьба за новый, здоровый, трудовой быт»8. Однако эффект от ее проведения был незначительным и, главное, непродолжительным.
Накануне V пленума ДалькрайкомаВКП(б), в марте 1928 г., на заседании бюро ДКК ВКП(б) в очередной раз был поднят вопрос о пьянстве среди партийцев и комсомольцев как «нездоровом явлении». На случаи пьянства приходилось 32 % дел, рассматриваемых окружными партийными контрольными комиссиями. Особое возмущение вызывал факт употребления спиртного членами партии в «престольные праздники, свадьбы и т.п.». Главными пороками комсомольцев городов региона были признаны «бильярд и пьянство». На заседании бюро признавалось, что комсомольцы «глушат пиво и водку», при этом многие из них мотивировали такое поведение «нежеланием держаться в стороне от рабочего класса»9.
И в мае 1928 г. на V пленуме Далькрайкома ВКП(б) пришлось опять ставить вопрос о необходимости борьбы с пьянством. Эта проблема по-прежнему в большей степени касалась горожан. Согласно официальным данным в 1927 г. «город выпил» в среднем на душу населения, включая младенцев, по 18,5 бутылок спирта (деревня - по 5 бутылок). «Есть рабочие районы, - говорилось на пленуме, - где пропивается до 20 % фонда заработной платы»10.
Наиболее склонной к пьянству оказалась пролетарская среда. Употребление алкоголя в ней, согласно общероссийским статистическим данным, выросло с 1924 г. по 1928 г. в 8 раз11. Основным методом борьбы с пьянством среди рабочих была антиалкогольная пропаганда. В среднем в месяц дальневосточные профсоюзы организовывали до 70 лекций и докладов на эту тему, число их слушателей доходило до 7 тыс.12 Однако существенного воздействия на пьяниц антиалкогольная пропаганда не имела. Требовались более решительные меры. В мае 1928 г. было принято специальное постановление бюро Далькрайкома ВКП(б) о борьбе с пьянством среди рабочих. В нем констатировался рост употребления алкоголя в городах и рабочих поселках ДВК, борьба с которым представлялась чрезвычайно затруднительной. Главной причиной этого был контрабандный спирт и низкие цены на спиртоводочные изделия. Чтобы приостановить рост пьянства, бюро ДККВКП(б) приняло решение: а) ограничить количество запасов водки в винных магазинах, расположенных в рабочих районах и вблизи их, в особенности в дни выплаты зарплаты; б) урегулировать часы торговли водкой с тем, чтобы прерывать торговлю спиртным во время обеденного перерыва на предприятиях; в) ограничить норму продажи водки в рабочих районах на одного покупателя 5 бутылками13.
В то же время, обладая монополией на производство и торговлю вино-водочной продукцией, приносившей огромный доход, государство занимало весьма противоречивую позицию по вопросу потребления населением
алкоголя. С одной стороны, оно всячески поощряло активную борьбу с пьянством, с другой - постоянно наращивало выпуск в стране спирта. Эта двойственность вызывала недоумение среди дальневосточного населения и, естественно, порождала вопросы, адресованные политпросветработникам, выступавшим с докладами о борьбе с «пережитками прошлого» и строительстве «нового советского быта»: «Почему все же Советское государство торгует водкой? Почему винзаводы увеличивают свою продукцию?»14.
Во многом склонность к пьянству дальневосточников усугублялась крайне тяжелыми жилищно-бытовыми условиями. Основной формой жизни горожанина в этот период стало «общежитие», представлявшее собой, как правило, постройку барачного типа, лишенную элементарных бытовых удобств. В дальневосточных новостройках это были времянки, сараи, палатки или «матьязы» (примитивные постройки китайского типа). Характерными чертами общежития являлись скученность, антисанитария, отсутствие даже минимальной возможности организовать индивидуальный быт. Все это вызывало естественное раздражение и порождало тягу к спиртному. Она усиливалась чувством одиночества, оторванности от родных, стремлением вернуться назад, в центральные районы страны. Анализируя причины, вызывавшие неуклонный рост пьянства среди рабочих, члены завкомов и парткомов дальневосточных предприятий напрямую связывали их с плохо налаженным бытом работников и неудовлетворенными культурными потребностями: «В свободное время рабочий не имеет условий культурного отдыха, предоставлен самому себе, и свободное время он проводит в пьянстве»15.
В 1930-е гг. дополнительным фактором, усиливавшим пьянство среди дальневосточников, стал существенный рост заработков в сочетании с острейшим дефицитом самых необходимых товаров и неразвитостью культурной инфраструктуры. Так, в Комсомольске в 1937 г. годовой фонд заработной платы рабочих и служащих составил 227,2 млн руб., а годовой товарооборот - 133,7 млн руб. Товарными фондами город был обеспечен только на 58,8 % от потребности16. Участники пленума Комсомольского горсовета в один голос заявляли, что главная причина пьянства и хулиганства в «городе юности» общеизвестна: «Всем нам не секрет, что в Комсомольске свирепствует отъявленное хулиганство, весь корень зла в том, что здесь рабочие материально обеспечены хорошо, а деньги расходовать им на культурные мероприятия негде, массовой борьбы с пьянством и хулиганством не ведется. Иногда и хороший, честный рабочий попадает в эту яму, не зная, как провести свой досуг»17.
Увеличивавшийся разрыв между заявлениями руководства страны и реальным положением дел усиливал недовольство. Рабочие, выступавшие на расширенном пленуме Комсомольского горсовета 1936 г., говорили: «Товарищ Сталин учит нас бережно, заботливо относиться к каждому трудящемуся, чего, к сожалению, у нас в Комсомольске не чувствуется. Квартиры неблагоустроенны, грязно, душно, большая скученность, не ведется ника-
кой массовой и культурной работы, имеют место частые случаи пьянок, драк и т.д. Милиция не следит за порядком, а иногда и сами милиционеры принимают участие в этих пьяных скандалах. В силу этого городские стройки нередко теряют ценных рабочих и служащих»18.
Не предпринимая решительных мер по борьбе с пьянством, власть все чаще перекладывала эту проблему на плечи руководства предприятий и общественности. Значительная роль отводилась создававшимся с 1929 г. товарищеским судам, в 1931 г. переименованным в производственно-това-рищеские. Судебные решения предусматривали такие наказания, как, предупреждение, общественное порицание и возбуждение перед администрацией вопроса об увольнении19. Последняя мера в дальневосточных условиях, где главной проблемой была острая нехватка рабочих и хроническая текучесть кадров, применения не находила. К участию в борьбе с пьянством привлекались партийцы, комсомольцы, инженерно-технические работники, участницы женских собраний и т.п. На городских предприятиях создавались бригады из комсомольцев «для специальных налетов по общежитиям, особенно в предвыходные, выходные дни и дни получки». Кроме того, они должны были проводить наглядную агитацию с лозунгами и карикатурами на пьянствующих рабочих, устраивать «культурно-бытовые конференции». В качестве наиболее радикальной меры дирекции предприятия разрешалось «организовать изъятие дебоширов, мешающих отдыхать ночью в общежитии, и отправить в отрезвитель».
Среди мер антиалкогольной борьбы, предлагавшихся общественностью, встречались весьма оригинальные. Так, на заседании парткома одного из хабаровских заводов было принято решение «провести специальную работу по вовлечению молодых рабочих, часто пьянствующих, в кружок танцев», а взрослых часто пьющих рабочих «специально приглашать на вечеринки, собрания и в театр»20.
Советская действительность не только не устранила традиционные социальные причины, порождавшие пьянство, но и создала новые. В первую очередь они были связаны с начавшимися репрессиями и сопутствовавшей им психологической атмосферой. Став жертвой подозрений в проступке или связи с «врагами народа», многие впадали в отчаянье и прибегали к пьянству, заявляя: «Я пью... Я не нахожу в себе сил... Когда я напиваюсь, я могу спать, а одному сидеть - ум за разум заходит»21. Кроме того, в 1930-е гг. в условиях кампании «массового самозакрепления» населения в дальневосточном регионе коммунисты стали заложниками ситуации. Даже на выезд за пределы Дальнего Востока на время отпуска требовалось специальное разрешение вышестоящей парторганизации. Ответ далеко не всегда был положительным. Получив очередной отказ в столь долгожданном отпуске, потеряв возможность повидать оставленных в центре страны близких, некоторые члены партии пытались забыться при помощи алкоголя22. Рост пьянства среди коммунистов Дальнего Востока носил повсеместный характер. Участники 1-й Николаевской-на-Амуре городской партконферен-
ции 1937 г. назвали пьянство одной из основных «болезней» парторганизации23 . Радикальной мерой борьбы с распространением этого явления стало исключение из рядов ВКП(б)24.
К «пережиткам прошлого», по мнению большевиков, относилось и такое социальное явление, как преступность. Сохранявшийся и после установления Советской власти высокий уровень правонарушений, как правило, списывался на последствия затянувшейся Гражданской войны и интервенции. Особенно беспокоили власть преступления, обусловленные наличием в составе населения дальневосточных городов значительной доли китайских подданных. В направлявшихся в центр отчетных документах краевое руководство сообщало, что в целом состояние преступности в регионе соответствовало средним показателям по стране. Но при этом в ДВК «имеется целый ряд социально-опасных аномалий, присущих в особенности этому краю, - все виды наркомании, особенно опиекурение и морфизм, китайские притоны-банковки и прочее, приобретающие в некоторых случаях угрожающий характер»25.
Борьба с ними началась сразу после установления Советской власти. Уже 6 мая 1923 г. Дальревком принял обязательное постановление о борьбе с опиекурением26. Однако распространению наркомании способствовала прозрачность границ с Китаем. В любом дальневосточном городе, где имелись китайские слободки, в первую очередь во Владивостоке и Благовещенске, в любое время дня и ночи легко можно было «достать все средства вдохновения, необходимые для преступников, - кокаин, морфий и опий». По свидетельству очевидцев, над китайскими кварталами всегда плыл «ужасный, тошнотворный запах бобового масла, грязного жилья, бедности и вместе с ним мягкий, пьяный аромат опиума». О распространенности этого явления в крае говорило и местное прозвище, данное наркоманам, - «наркотик»27.
Борьба с распространителями и потребителями наркотиков велась преимущественно силами местной милиции. Однако органы власти ДВК признавали: «Каких-либо радикальных мер к полному искоренению наркомании не предусматривается, ибо основное развитие это зло имеет среди китайского населения, трудно поддающегося учету и легко переходящего китайскую границу»28. Таким образом, снижение уровня наркомании среди дальневосточников власть напрямую связывала с сокращение доли китайцев в составе населения.
Еще одним «пережитком прошлого» была объявлена проституция, являвшаяся до революции распространенным явлением в дальневосточных городах. Развитие проституции на Дальнем Востоке отличалось от центральных районов страны. Первоначально функцию «жриц любви» здесь выполняли «каторжные женщины», пробивавшиеся «жалованьем по таксе от офицеров и чиновников, которое пропивали». Они же служили для «временного сожительства с чернью в кабаках и притонах»29. Позже их вытеснили профессиональные проститутки-иностранки, преимущественно японки.
Ввиду близости границ это обстоятельство вызывало естественную обеспокоенность городских властей и привело к усилению контролю над домами терпимости. С началом революционных событий 1917 г. основная часть проституток-иностранок вернулась на родину. В годы Гражданской войны в связи с ужесточением общих мер воздействия на правонарушителей продажная любовь практически исчезла. Однако вновь возродилась после ее окончания, чему способствовал высокий уровень женской безработицы. После установления Советской власти борьба с проституцией была возложена на правоохранительные органы и велась карательными методами. В отчете Дальстатуправления за 1925 г. говорилось, что борьба с проституцией органами милиции ведется путем искоренения сводничества и притоносодержательства30.
В 1920-е гг. рост проституции в регионе носил умеренный характер. Наибольшее распространение она получила в крупных губернских городах, где на долю проституции приходилось 1,1 из 100 зарегистрированных правонарушений. Значительно меньшее развитие продажная любовь имела в небольших уездных городках - всего 0,3 из 100 правонарушений. Услугами «жриц любви» пользовались преимущественно мужчины-китайцы, поэтому уровень проституции в отдельных городах напрямую зависел от их доли в составе населения. Так, в граничащем с Китаем Благовещенске в 1927 г. органами милиции было обнаружено 147 притонов, в которых процветала проституция, а вместе с нею наркомания и азартные игры31. Много подобных заведений было на территории знаменитой «миллионки» - китайского квартала Владивостока. Чаще всего содержателями притонов были китайские подданные, а проститутками - китаянки и безработные россиянки, потерявшие кормильца (мужа или отца) в годы Гражданской войны.
Кроме милиции, к борьбе с проституцией привлекалась и общественность. В 1924 г. при городских венерических диспансерах были организованы комиссии по борьбе с проституцией. Перед уголовным розыском и венерическими диспансерами была поставлена задача - выявить общее число проституток, определить их социальный облик. Общий вывод комиссии был таким: «Большинство проституток вынуждено заниматься проституцией вследствие нужды и безработицы. Биржи труда работы не дают. Проститутки в большинстве своем больны, но нет отделения для острозаразных венерических больных»32.
После принятия постановления ВЦИК и СНК РСФСР летом 1929 г. «О мерах по борьбе с проституцией» началось насильственное уничтожение института продажной любви33. Этому также способствовало сокращение числа китайцев в составе горожан. В 1930-е гг. проституция не получила широкого распространения в крае, где в условиях катастрофической нехватки женщин не только девицы, но и вдовы и разведенные имели возможность выйти замуж.
Еще одним «пережитком прошлого» было объявлено хулиганство, особенно распространенное среди городской молодежи. Питательной средой
для хулиганских действий в 1920-е гг. стали переход от продолжительной войны к мирной жизни, массовая безработица, нехватка учебных заведений и учреждений культуры и, как следствие, невозможность выплеснуть избыточную энергию. Хулиганство, или нарушение общественно порядка, в 1925 г. составляло 31,2 % от всех правонарушений, совершавшихся в городах ДВК. Наиболее склонны к хулиганским действиям были жители крупных губернских городов, на которые приходилось 18,9 % случаев нарушения общественного порядка, и только 12,3 % - на прочие местности34. Так как подобного рода преступления чаще совершали молодые рабочие и подростки из рабочих семей, отношение власти к ним было снисходительным.
Однако в 1930-е гг. хулиганство стало оцениваться по-другому. В «Комсомольской правде» в начале 1935 г. была опубликована статья под хлестким заголовком «Хулиган - враг трудящихся», перепечатанная многими местными газетами. В ней говорилось: «Классовая сущность хулиганства в нашей стране очевидна. Хулиган - союзник и пособник классовых врагов. Очевидно и то, что остатки классово чуждых элементов вдохновляют, а нередко и прямо организуют нарушения хулиганами общественного порядка. У нас еще немало мест, где продолжает ютиться хулиганство - этот отвратительный пережиток капиталистического прошлого». В итоге случаи хулиганства все чаще стали рассматриваться с политических позиций. Борьба с ними вменялась в обязанность не только правоохранительным органам, но производственно-товарищеским судам, а также комсомолу, призванному проводить все виды «воспитательной работы в каждой комсомольской организации35.
Особенно распространено было хулиганство в городах-новостройках, где скапливались большие массы молодежи, преимущественно мужского пола, предоставленные самим себе, не имевшие возможности культурно организовать свой досуг. Главную причину роста этого явления в 1930-е гг. чаще всего связывали с проникновением на стройки «чуждого элемента»36. Газета «Ударник Комсомольска» в 1935 г. писала: «Комсомольск - быстро растущий город. Из года в год прибывают сюда новые рабочие, служащие и ИТР. Под маркой подлинных рабочих и служащих, мобилизованных к нам проникают кулаки, жулики, хулиганы. Это подтверждается той преступностью, которую мы имеем в настоящее время. Случаи простого хулиганства сплошь и рядом переходят в открытую поножовщину, в результате чего бывают ранения и убийства»37.
Дополнительным фактором, усугублявшим криминальную обстановку, по мнению городских властей, стало наличие исправительно-трудовых лагерей. Они располагались прямо на территории городов-новостроек и имели свободное содержание заключенных, привлекавшихся к работе на стройках. Случаи преступлений, совершавшихся как заключенными, так и охранниками ИТЛ в отношении гражданского населения, неоднократно обсуждались на заседаниях Комсомольского горисполкома. Однако только
в январе 1941 г. было принято решение горисполкома «О режиме для заключенных в городе», в котором с целью «надлежащего обеспечения безопасности городского населения» начальникам управлений Нижне-амурско-го и Ново-тамбовского лагерей предлагалось навести порядок в охране заключенных с тем, чтобы прекратить все связи с населением города. Руководителям строек и предприятий, получавшим рабочую силу из лагерей НКВД, предписывалось «немедленно обеспечить создание отдельных участков работы для заключенных, не допуская ни в коем случае смешения их с вольнонаемными рабочими»38.
Как «пережиток прошлого» рассматривались и самоубийства, порождавшиеся, как считала власть, исключительно социальными причинами. Советская действительность, по их «логике вещей», не должна была создавать таких причин, однако самоубийства не прекращались. Поэтому отношение к самоубийцам было отрицательным. В период революции и Гражданской войны количество самоубийств повсеместно снизилось, что вполне соответствовало психологии человека в экстремальных условиях. Переход к мирной жизни в условиях затянувшегося восстановительного периода привел к росту числа самоубийств. Уровень суицида в городах ДВК был несколько выше, чем в центре страны. В 1926 г. в расчете на 100 тыс. жителей в Чите и Благовещенске он составил 45 случаев, во Владивостоке - 39, вХабаровске - ЗО39. Более склонны к добровольному уходу из жизни были мужчины, ими совершалось76,7%самоубийств,женщинами-толью 23,3 %40. Главной причиной самоубийства женщин стала свобода отношений между полами. На заседании бюро Далькрайкома ВКП (б) в марте 1928 г. говорилось: «Отношения с девушками в быту нездоровые, что приводит к самоубийствам девушек»41.
В 1930-е гг. официально зарегистрированный уровень самоубийств оставался таким же. В 1936 г. в расчете на 100 тыс. жителей во Владивостоке было зарегистрировано 26 случаев, Уссурийске - 30, Николаевске-на-Амуре - 33, Биробиджане - 37, Хабаровске - 51. Большую склонность к самоубийствам проявляли жители наиболее отдаленных от центра городов -Петропавловска-Камчатского - 46, Южно-Сахалинска - 66. Менее подвержены суицидным наклонностям были молодые строители Комсомольска - 1742. Естественно, официальная статистика отражала далеко не все самоубийства, совершенно не фиксировались неудавшиеся попытки, число которых было более значительным.
Вопреки навязывавшейся общественности мысли о том, что самоубийцами становились лишь социально неполноценные люди, значительный процент среди них составляли коммунисты. В информационной сводке ЦК ВКП(б) от 1 июня 1927 г. говорилось: «Самоубийства среди коммунистов выше, чем среди всего населения». Согласно приведенным данным количество самоубийств в расчете на 100 тыс. человек населения РСФСР в 1926 г. составляло 12,3 случая, а в расчете на 100 тыс. коммунистов этот показа-
тель был в три раза выше - 37 случаев. При этом число погибших в результате самоубийства к общему числу умерших среди коммунистов составляло 6,5 %, а среди всего населения РСФСР - только 0,58 %43.
Высокий уровень самоубийств среди членов ВКП(б) сохранялся и в 1930-е гг. На 1-й городской партконференции Николаевска-на-Амуре говорилось о частых случаях самоубийств среди коммунистов. Все чаще мотивация суицидального поведения была связана с производственными проблемами. В объяснениях причин самоубийства того или иного члена партии нередко описывались ситуации, в которых столкнувшийся с ними человек «ходил по всем организациям, просил помощи, никто не помогал, и он пришел к мысли о самоубийстве»44.
Начавшиеся в крае в 1937 г. массовые репрессии стали еще одним фактором всплеска самоубийств, особенно среди руководящих работников разного уровня. Только в апреле 1937 г. в крае совершили самоубийство член бюро Далькрайкома ВКП(б), начальник Дальневосточной железной дороги Л.В. Лемберг, член Приморского обкома ВКП(б), управляющий трестом «Дальтрансуголь» И.Н. Котин, начальник АКО И.А. Адамович и другие45 . Кроме страха за свою судьбу многие коммунисты, попавшие под подозрение или обвиненные в связях с «врагами народа», испытывали жгучее чувство стыда, что усиливало тягу к самоубийству. Об этом на партийном заседании открыто заявил председатель Дальневосточного краевого комитета радиовещания А.Л. Ткаченко: «Нечестно я чувствую себя перед товарищами. Мне стыдно на вас всех смотреть. У меня дело дошло до того, что я напился для того, чтобы зарезаться»46.
Так опыт Дальневосточного региона в очередной раз показал, что объявленные большевиками «пережитками прошлого» девиантные формы поведения стали неотъемлемой частью «социалистического настоящего». Советская действительность не только не уничтожила причины, их вызывавшие, но и создала новые. В условиях дальневосточных городов особо широкое распространение получили пьянство, наркомания и хулиганство. Этому способствовали особенности формирования городского населения, состоявшего преимущественно из мигрантов из центральных районов России и соседнего Китая, чувствовавших себя временными жителями региона. Большинство приезжих испытывали чувство одиночества и глубокое разочарование, порожденное конфликтом между ожиданиями и действительностью.
Примечания
1 ГАХК Ф. 58. Оп. 1. Д. 44. Л. 99об.
2 Владивосток: штрихи к портрету. Владивосток, 1985. С.32.
3 Галямова Л.И. Дальневосточные рабочие России во второй половине ХГХ-начале XX в. Владивосток, 2000. С. 185-186.
4 ГАХК Ф. 58. Оп. 1. Д. 73. Л. 16-16об.
5 ГАХК. Ф. 58. Оп. 1. Д. 72. Л. 8.; Д. 73. Л. 44об.
6 Амурская правда (Благовещенск). 1926. 8 апр.; 22 апр.
7 ГАХК. Ф. 2. Оп. 1. Д. 20. Л.10-11.
8 ГАХК. Ф. 2. Оп. 1. Д. 130. Л. 94; Д. 40.Л. 76.
9 ГАХК. Ф. 2. Оп. 1. Д. 88. Л. 212-213, 225.
10 V пленум Дальневосточного краевого комитета ВКП(б) 20-23 мая 1928 г. Стенографический отчет. Хабаровск, 1928. С. 37.
11 Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. Т. 1. М., 1997.
С. 248.
12 ГАХК. Ф. 2. Оп. 1. Д. 130. Л. 94.
13 ГАХК. Ф. 2. Оп. 1. Д. 84. Л. 423-423об.
14 ГААО. Ф. 67. Оп. 1. Д. 4. Л. 39.
15 ГАХК. Ф. 144. Оп. 1. Д. 1. Л. 23.
16 ГАХК. Ф. 8. Оп. 2. Д. 2. Л. 16.
17 Там же. Л. 40.
18 КнаАГА Ф. 2. Оп. 13. Д. 2. Л. 41.
19 В помощь работникам товарищеских судов. Владивосток, 1937. С. 9.
20 ГАХК. Ф. 144. Оп. 1. Д. 1. Л. 64-64об.
21 ГАХК. Ф. 125. Оп. 1. Д. 6. Л. 100-110.
22 ГАХК. Ф. 144. Оп. 1. Д. 5. Л. 85.
23 ГАХК. Ф. 1803. Оп. 3. Д. 10. Л. 54.
24 ГАХК. Ф. 144. Оп. 1. Д. 1. Л. 32об.
25 Материалы к перспективному плану развития народного хозяйства и культуры Дальневосточного края на пятилетие 1927/28 - 1931/32 гг. Хабаровск, 1927. С. 138.
26 ГАХК. Ф. 58. Оп. 1. Д. 44. Л. 99об.
27 Амурская правда (Благовещенск). 1926. 23 июня, 24 июня.
28 Материалы к перспективному плану развития народного хозяйства и культуры... С. 138.
29 Владивосток: штрихи к портрету С. 25.
30 ГАХК. Ф. 58. Оп. 1. Д. 72. Л. 10.
31 ГААО. Ф. Р-81. Оп. 1. Д. 58. Л. 30-31.
32 Амурская правда (Благовещенск).1926.2 июня.
33 Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. Т. 1. С. 262.
34 ГАХК. Ф. 58. Оп. 1. Д. 72. Л. 6.
35 Ударник Комсомольска (Комсомольск-на-Амуре). 1935. 30 янв.
36 КнаАГА. Ф. 2.Оп. 13. Д. 2. Л. 42.
37 Ударник Комсомольска (Комсомольск-на-Амуре). 1935. 16 янв.
38 КнаАГА Ф.2. Оп. 13. Д. 12. Л. 7-8.
39 Дальневосточное статистическое обозрение.1929. № 5-6. С. 4.
40 ГАХК. Ф. 719. Оп. 1. Д. 5. Л. 49-50.
41 ГАХК. Ф. 2. Оп. 1. Д. 88. Л. 225.
42 ГАХК. Ф. 719. Оп. 1. Д. 17. Л. 19-20об.; Д. 32. Л.40-41об.; Д. 33. Л. 18-19об., 66-66об.
43 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 217. Л. 18.
44 ГАХК. Ф. 1803. Оп. 3. Д. 10. Л. 54; Д. 7. Л. 10, 13.
45 Головин С.А. Дальний Восток РСФСР в 20-е-30-е гг. XX века (аспекты репрессивной политики). Благовещенск, 2005. С. 254.
46 ГАХК. Ф. 125. Оп. 1. Д. 6. Л. 100-110.
