CC BY
17
порте 27 стран составляет 42%, причем для кого-то наша страна является единственным или почти единственным поставщиком: Словакия - 100%, Финляндия - 100, Болгария - 100, Литва - 100, Латвия - 100, Эстония - 100, Румыния - 94, Австрия - 82, Греция -81%. Оценивая общий курс нынешнего российского руководства, английский журнал «Экономист» считает, что оно намерено переписать окончание «холодной войны». Если Запад видит в российских поставках нефти и газа угрозу для себя, а компанию «Газпром» называет новым стратегическим оружием, то это его дело. Имея Россию в виду, Польша выступила, как мы помним, с предложением создать своего рода «энергетическое НАТО» с возможным применением силовых мер воздействия. Создание международной нефтегазовой инфраструктуры стоит дорого, но в условиях мировой непредсказуемости эти инвестиции можно рассматривать как специфические оборонные затраты, а специфика выражается в том, что они приносят реальную прибыль. Конечно, расширение этого сектора внешней экономики должно быть ограничено разумными рамками. Создавать угрозу для Запада (воспользуемся его терминологией), да за это еще получать оплату - разве не рациональная политика?
Возможно кто-то спросит: почему для России априори устанавливается военное неравноправие и допускается, что Запад (США) может раскассировать Россию, а Россия его нет? Тогда придется, наподобие сказки про белого бычка, повторять аргументы сначала, выделив сердцевину: Россия экономически надорвется на высокотехнологичной милитаризации и вследствие производительной слабости, депопуляции, падения доли русских и нерешенности национального вопроса канет в Лету. Без войны. Уберечь экономику от непозволительной перегрузки, а страну от такой незавидной доли - задача из задач, решение которой означает шанс сохранения России.
«Современная Европа», М., 2010, № 1, с. 517.
Сергей Маркедонов,
кандидат исторических наук (РГГУ) ДАГЕСТАН: НОВАЯ ВЛАСТЬ И СТАРЫЕ ПРОБЛЕМЫ
В начале февраля 2010 г. в самой крупной (по территории и численности населения) северокавказской республике - Дагеста-
не - появился новый президент. На смену ветерану дагестанской политики Муху Алиеву пришел сорокапятилетний Магомедсалам Магомедов, представитель новой генерации политиков и управленцев, чей карьерный рост пришелся уже на постсоветский период. Кандидатура Магомедова была представлена Народному собранию Дагестана 8 февраля 2010 г., а через два дня депутаты республиканского парламента единогласно проголосовали за выдвиженца российского президента. На первый взгляд, в описанной выше процедуре нет ничего экстраординарного. Ее проходят главы всех субъектов РФ. И в Дагестане, как и в других российских регионах, местное политическое сообщество публично поддержало выбор федеральной власти. Коллизий между Центром и регионом не возникло.
Однако при более детальном знакомстве мы видим, что Дагестан резко выделяется среди других российских регионов - даже находящихся по соседству с ним на Северном Кавказе. И дело тут не только и не столько в сообщениях о терактах, диверсиях и столкновениях, о которых мы слышим почти каждый день. Республика имеет много структурных политических и социальных особенностей, которые невозможно игнорировать, в том числе в контекстуальных рассуждениях о северокавказской геополитике в целом. Все это заставляет отнестись к прошедшей смене власти в Дагестане с особым вниманием.
Начнем с того, что процедура определения кандидата на президентский пост в Дагестане беспрецедентно затянулась. Президиум генерального совета правящей партии «Единая Россия» предложил 19 ноября 2009 г. на рассмотрение президента Дмитрия Медведева список из пяти кандидатов на пост главы самой крупной северокавказской республики. В нем помимо действовавшего на тот момент президента Муху Алиева оказались вице-премьер республиканского правительства, доктор юридических наук Магомед Абдуллаев (в свое время он учился в аспирантуре Ленинградского университета практически параллельно с Дмитрием Медведевым); помощник спикера Совета Федерации Магомед Магомедов; сын многолетнего председателя Госсовета республики, депутат Народного собрания Магомедсалам Магомедов (именно на его кандидатуре впоследствии и остановит выбор федеральный президент); Магомедгуссейн Магомедов (претендовавший на роль руководителя республики уже во второй раз).
При этом в списке «Единой России», поданном на рассмотрение Медведеву, не оказалось многих влиятельных в республике
персонажей. В первую очередь следует отметить отсутствие в этом ряду амбициозного мэра Махачкалы Саида Амирова (впервые победил на муниципальных выборах в феврале 1998 г.). Несмотря на то, что в его пользу высказалась городская организация «Единой России», а верные ему СМИ развили активную деятельность, Амиров не стал участником федерального отбора. Вне списка остались и другие влиятельные мэры дагестанских городов, имеющие мощные позиции далеко за пределами их муниципалитета. К таковым мы могли бы причислить мэра Хасавюрта Сайгидпашу Умаханова (часто оказывавшегося в фокусе внимания во время громких событий в Дагестане), а также главу Кизлярского района Сайгида Муртазалиева.
Как бы то ни было, а в декабре прошлого года Дмитрий Медведев утвердил «дагестанскую пятерку». Однако 21 января 2010 г., когда определенный регламентом срок (30 дней до окончания срока полномочий действующего главы республики) для определения кандидата в президенты республики истек, высшая российская власть не огласила своего решения. По справедливому замечанию российского политолога и журналиста И. Сухова, «за весь период, когда на Северном Кавказе функционирует система назначения вместо всенародных выборов, нынешнее... назначение президента в Дагестане выглядит как самое проблематичное»: для оглашения финального решения по кандидатуре главы республики Москве потребовалось целые две дополнительные недели. За это время затянувшаяся церемония определения победителя президентского отбора получила образное название «президент-шоу» (его ввел махачкалинский эксперт и журналист Зубайру Зубайру-ев). И только 8 февраля 2010 г. Дмитрий Медведев представил Народному собранию самой крупной северокавказской республики кандидатуру нового президента. Как и в случае с назначением на пост полпреда в Северо-Кавказском федеральном округе Александра Хлопонина (получил назначение 19 января нынешнего года), кадровое решение по Дагестану воспринималось как сенсация (хотя, как это часто бывает, и в Москве, и в Махачкале нашлись «кассандры», задним числом прогнозировавшие именно такой результат).
На этапе президентского отбора Магомедсалама Магомедова никто не называл как возможного фаворита. В этом плане характерно мнение одного из ведущих экспертов по Дагестану Энвера Кисриева, в ноябре 2009 г. прокомментировавшего появление «дагестанской пятерки» претендентов таким образом: «Судя по тому
составу, который предложен, там никто не составляет конкуренции Муху Алиеву. Этот список так - для красоты, для проформы». Среди возможных претендентов на пост главы республики называли либо Муху Алиева (действовавшего на тот момент президента Дагестана), либо Магомеда Абдуллаева (с учетом его «питерского прошлого»). Однако в очередной раз кадровое решение Кремля (принятое, как обычно, без открытых общественных и экспертных консультаций) поставило в тупик многочисленных прогнозистов.
Хочется особо отметить, что кампания по определению главы республики вызвала неслыханный для других регионов всплеск публичной политики. В течение ноября 2009 - февраля 2010 г. в печати (региональной и федеральной) появилось четыре публичных обращения (различных по своей направленности), касающихся процедуры назначения главы Дагестана. Среди подписантов были и депутаты республиканского Народного собрания, и представители дагестанского интеллектуального сообщества. Два ноябрьских обращения стали непосредственным поводом для проведения согласительной комиссии «Единой России» по выборам президента республики (она прошла в закрытом режиме 29 ноября 2009 г.). К проявлениям публичной политики мы можем отнести и судебные решения относительно муниципальных выборов в Дербенте. Выборы мэра города состоялись в «единый день голосования» - 11 октября 2009 г. По данным республиканского избиркома Дагестана, победителем избирательной кампании с 66,95% голосов стал действующий глава города, представитель «Единой России» Феликс Казиахмедов, лично поддержанный Муху Алиевым. Однако городской суд Дербента 3 декабря 2009 г. отменил итоги выборов. В самом деле, избрание мэра сопровождалось скандалами, беспрецедентными даже для выборов с использованием административного ресурса. В день голосования из 36 избирательных участков работали только 23, да и то некоторые из них не весь день. Избирателям не давали пройти на участки для выражения волеизъявления, причем эта акция сопровождалась невиданным использованием представителей правоохранительных структур.
В результате итоги выборов вызвали неудовлетворение в рядах оппонентов действующей городской и республиканской власти. В Дербенте они провели митинг 12 октября, а 26 октября 2009 г. - в Москве (на столичную акцию пришло около 300 человек). Остроты ситуации добавлял такой факт: случаи, когда бы судебные инстанции отменяли выборы мэров городов в постсовет-
ской России, можно перечислить буквально по пальцам: отмена скандальных выборов мэра Нижнего Новгорода в 1998 г., где главным героем стал Андрей Климентьев; отмена выборов главы района в Калининградской области в 2004 г. и отмена выборов мэра Сергиева Посада Московской области (несколько раз начиная с 2003 г.). На Северном же Кавказе Дербент впервые создал прецедент подобного рода - как раз в канун определения кандидатуры президента республики (что не позволяет нам говорить о данном решении как об абсолютном торжестве правосознания и законности).
Так почему же смена власти в самой крупной северокавказской республике оказалась слишком затянутой? Почему Кремль пошел на беспрецедентное нарушение собственного же регламента определения регионального руководителя? В чем причина неслыханной публичной активности в субъекте Федерации, который ранее никто не определял в качестве первопроходца российской демократизации? Причин для реализации особой «дагестанской» модели смены власти много. Мы остановимся лишь на наиболее важных, с нашей точки зрения, предпосылках.
Во-первых, Дагестан последним из субъектов РФ перешел к президентской форме правления; следовательно, и процедура номинации президента здесь укоренена в меньшей степени. Только в феврале 2006 г. была отменена уникальная система этнического представительства и произошел переход к персонифицированной власти. Основным законом республики начиная с 1994 г. была установлена коллегиальная форма правления. Эту сложную систему венчал Госсовет республики, в состав которого входили представители 14 основных этнических общин Дагестана, избираемые Конституционным собранием республики и меняющие друг друга на основе ротации. В составе Госсовета в 1994-2006 гг. работали представители аварцев, агулов, даргинцев, кумыков, лакцев, лезгин, ногайцев, рутульцев, табасаранов, татов, цахуров, чеченцев-акинцев, русских и азербайджанцев. Их выбирали члены Конституционного собрания республики (242 человека, из которых 121 -депутат республиканского парламента). Делегаты Конституционного собрания избирались по тем же округам, что и депутаты Народного собрания. Каждый член собрания мог выдвинуть одного кандидата в Госсовет, затем троих из выдвинутых представителей от каждой этнической группы включали в избирательный бюллетень. Именно Госсовет формировал республиканское правительство, глава которого одновременно является заместителем председа-
теля Госсовета. Начиная с октября 1994 г. выборы в Народное собрание Дагестана также осуществлялись на основе квотирования мест с учетом этнического фактора: в ноябре того же года была утверждена нарезка 121 избирательного округа, среди которых 11 аварских, 12 кумыкских, 10 русских, шесть даргинских, пять азербайджанских, четыре чеченских, четыре лезгинских, три лакских, три табасаранских, два татских, один ногайский. Затем за счет «свободных» округов добавилось по одному аварскому и табасаранскому округам.
Между тем за все время работы Госсовета ротации его председателя не происходили. Статья 93 Конституции Дагестана запрещала представителю одной этнической общины занимать пост председателя два срока подряд. Однако Магомедали Магомедов (этнический даргинец) инициировал поправки к Основному закону республики, позволившие ему пролонгировать свое пребывание на посту главы Госсовета до 16 февраля 2006 г. В 2003 г. в рамках политики по исправлению республиканского законодательства в Дагестане была инициирована конституционная реформа. Конституционное собрание Республики Дагестан приняло 10 июля 2003 г. новую Конституцию республики, вступившую в силу с 26 июля того же года. В соответствии с ней была учреждена должность президента республики. Однако до февраля 2006 г. действовал «переходный период». После его завершения Госсовет был упразднен, в Дагестане появился институт президентства. Первым главой республики по представлению Президента Российской Федерации был утвержден Муху Алиев (этнический аварец).
Во-вторых, Дагестан по сравнению с соседними республиками, Ингушетией и Чечней, имеет гораздо более сложное (а потому и менее понятное стороннему наблюдателю) политическое сообщество. Это обстоятельство и объясняет, почему самая крупная северокавказская республика слишком долго шла к персонифицированной форме власти. За весь постсоветский период здесь ни мягкая (евкуровская), ни жесткая (кадыровская) формы вертикали власти не были реализованы. По сравнению с соседними субъектами Федерации в Дагестане существует неслыханная свобода слова. Где еще на Кавказе (и не только - вообразите себе появление аналогичного текста в Москве!) можно в газетах (а не в блогах) прочитать текст следующей тональности: «Возникает ощущение: Муху Алиев - начальник штаба по выдвижению Феликса Казиахмедова в мэры города»? Этот процитированный фрагмент имеет отношение к описанным выше скандальным вы-
борам мэра второго по величине города Дагестана. В каком еще субъекте РФ найдутся жесткие (на грани, а иногда и за гранью фола) статьи, критикующие внешнюю политику России на азербайджанском направлении, с обвинениями в адрес Москвы в недостаточном понимании проблем «разделенных народов»? В действительности этот плюрализм легко объясняется. Его корни следует искать не в подражании демократиям западного образца (с этим в Дагестане как раз есть проблемы), а в сложной этнической, конфессиональной (как следствие - общественно-политической) композиции республики.
Дагестан - это единственный субъект РФ не только на Северном Кавказе, но и в целом по России, где нет так называемой титульной нации. По справедливому замечанию Тимура Музаева, «своеобразие этнодемографической ситуации в Дагестане состоит в том, что в этой республике проживает несколько десятков коренных народов - от относительно крупных этносов, насчитывающих несколько сот тысяч человек (аварцы, даргинцы, кумыки, лезгины), до немногочисленных этнических групп, объединяющих жителей одного или нескольких сел (например, кубачинцы)».
Дагестан - это географическое понятие, а не топоним, производный от этнонима. Оно не связано с отдельной этнической общностью; в тюркских языках Дагестан - это «страна гор». Как следствие - в республике отсутствуют весьма характерные для других северокавказских субъектов проблемы обеспечения доминирования «титульной группы» (Чечня, Ингушетия, Северная Осетия, Адыгея) или баланса двух-трех «титульных» (Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия). В Дагестане титульными этносами признаются 14(!) общностей (хотя ни для кого не секрет, что некоторые немногочисленные группы в переписях и исследованиях включаются в состав более многочисленных). При этом здесь сфокусированы многие проблемы так называемых разделенных народов. Этнический ареал лезгин разделен почти поровну между южной частью российского Дагестана (336,7 тыс. человек) и Северным Азербайджаном (178,0 тыс.). В трех районах Азербайджана (Закатальском, Белканском и Кахском) компактно проживают аварцы (их общая численность составляет 50,9 тыс. человек. В то же время в Дагестане проживает многочисленная азербайджанская община (111,7 тыс. человек).
* * *
Как следствие - этнополитическая ситуация в Дагестане намного более сложная и запутанная. В Чечне 1990-х годов все было понятнее: главными противниками федеральной власти считались сепаратисты; их действия, мотивация, лозунги и идеология хорошо прочитывались и просчитывались. Но Дагестан ни тогда, ни сегодня не болел «сепаратистской болезнью». В начале 1990-х годов он оказался единственным субъектом России, не принявшим участия в пресловутом «параде суверенитетов». Даже Северная Осетия, которую едва ли не каждый день называют «форпостом РФ» в регионе, 20 июля 1990 г. приняла Декларацию о государственном суверенитете Северо-Осетинской ССР (через месяц после принятия российской декларации и раньше всех союзных республик, за исключением прибалтийских). В Дагестане же Партия независимости и возрождения не играла сколько-нибудь значимой роли и быстро превратилась в политического маргинала. Зато практически официальным лозунгом республики (много объясняющим) стала формула народного поэта Расула Гамзатова: «Дагестан добровольно в состав России не входил и добровольно из нее не выйдет».
Тем не менее этнополитические движения в течение 1990-х годов были главным вызовом для единства республики и внутренней стабильности в Дагестане. У каждого из этнических движений там были (и остаются) свои «болевые точки». Для аварцев это высокая рождаемость (и сопутствующие ей проблемы безработицы, внутренней трудовой миграции). Демографы отмечают, что численность аварцев за последние 35 лет увеличилась почти в два раза. Почти в семь раз за последние десятилетия произошло увеличение аварского городского населения. Будучи самой большой этнической группой в Дагестане, аварцы чрезвычайно активны в деле защиты своих единоплеменников в Азербайджане, что создает непростые внешнеполитические коллизии в отношениях РФ и соседнего государства Южного Кавказа.
Для кумыков главными вызовами являются размывание их этнической территории (равнинный Дагестан) вследствие миграции аварцев и даргинцев и недовольство уровнем представительства в органах власти. Последнее обстоятельство долгие годы отличало выступления активистов лезгинского движения. Русское население, сосредоточенное в Кизлярском и Тарумовском районах республики, опасается интенсивно идущей дерусификации этих территорий (вызванной массовым отъездом русских за пределы республики). Чеченцы-акинцы недовольны затянувшимся процес-
сом реабилитации. Дагестан - единственная республика Кавказа, принявшая нормативные акты о территориальной реабилитации репрессированных народов. Однако и до нынешнего времени процесс восстановления Ауховского района (из которого в 1944 г. были депортированы чеченцы-акинцы) полностью не завершен и его полное «возрождение» представляется крайне проблематичным, поскольку затрагивает интересы других дагестанских этнических групп.
Все это многообразие налагается на такие традиционные для Северного Кавказа проблемы, как земельный дефицит и трудовая избыточность. Наличие столь большого количества «болевых точек» не раз приводило к спорам и столкновениям. Одно простое описание их (аварско-чеченский, лакско-кумыкский, аварско-ногайский и кумыкско-даргинский вопросы, проблема лезгин Южного Дагестана и русских на севере республики) потребовало бы отдельной монографии.
Однако проблемы и конфликты республики, а уж тем паче теракты и покушения только одним фактором полиэтничности не объяснишь. Кроме того, «принцип крови» далеко не всегда играл первостепенную роль. Верность республике зачастую значила намного больше. Так, дагестанские чеченцы-акинцы поставили свою общереспубликанскую идентичность выше идеи «солидарности» с дудаевско-масхадовской Ичкерией. Наконец, с середины 1990-х стал значимым еще один важный фактор - исламизация. Конечно, и сегодня этническая проблема дает о себе знать. Но исламское «возрождение» как политический процесс сформировал новую линию раскола в республике. На первый взгляд религиозная структура Дагестана является гомогенной. В процентном отношении ко всему населению Республика Дагестан занимает абсолютное первое место в РФ по числу верующих мусульман. Доля мусульман в общем составе населения республики превышает 90%.
В начале 1990-х годов ислам рассматривался как интегрирующая сила, способная стать «стягивающим обручем» в этнически мозаичном Дагестане. По словам авторитетного эксперта по изучению ислама в Дагестане Загара Арухова (трагически погибшего от рук террористов в мае 2005 г.), «ожидалось, что тотальность исламской системы регуляции, ограниченность ислама как социокультурной системы, гибкое взаимодействие с государственной властью - все это даст исламу важные преимущества в условиях социополитической перестройки общества». Однако превращения ислама в фактор стабилизации и объединения не
произошло. В процессе «возрождения» ислама в Дагестане обозначились фундаментальные противоречия между тарикатистами (суфиями), так называемыми ваххабитами (салафитами) и сторонниками «неофициального ислама» (отвергающими экстремистские методы борьбы, но в то же время не признающими авторитета суфиев).
Одно из фундаментальных теологических расхождений между дагестанскими салафитами и тарикатистами касается форм поклонения (святым местам, шейхам), тотально осуждаемых сала-фитами. Салафиты также осуждали тарикатистов за отклонение от исконных исламских ценностей, введение новшеств («бида»), учитывающих этническую специфику региона, а также сотрудничество с официальной (с точки зрения салафитов «безбожной») властью. Дагестанские салафиты сделали краеугольным камнем своей пропаганды и агитации критику власти в республике. Массовые злоупотребления служебным положением республиканских чиновников, коррупция, социальная дифференциация и как следствие - высокий уровень безработицы, закрытость власти, а также ее нечувствительность к нуждам населения стали причинами пополнения рядов салафитов. Последние предлагали альтернативу - истинный «исламский порядок», радикальный отказ и от коммунизма, и от демократии, и от «ложного ислама» как политической модели. Достижение искомого «порядка» видится ими на пути борьбы за истинную веру («джихад»).
Проповедники «ваххабизма» апеллировали также не к кланам, а к ценностям равенства и братства - более высоким, нежели клановые связи. В условиях краха коммунистических ценностей идеи салафизма, обращенные к социальной справедливости, в определенной мере заполнили образовавшийся идеологический вакуум. В результате у дагестанских салафитов сложилась своя социальная база в республике. Теперь придерживающиеся салафитской версии ислама в Дагестане могут быть представителями разных этнических групп. Их главные оппоненты, представляющие суфийский (традиционный) ислам, также могут принадлежать к разным этническим сообществам. Условно говоря, аварский и даргинский салафиты могут бороться вместе против аварца, относящегося к Духовному управлению мусульман республики, где представлен суфийский ислам.
Но этим проблемы и линии размежевания не исчерпываются. В постсоветский период из Дагестана в другие субъекты РФ выехало немало народа. Поставленные в жесткие условия (от
фэйс-контроля столичной милиции до знакомых всем административных барьеров), многие выходцы из республики смогли сделать карьеру, получить престижное образование, открыть свое дело, заработать деньги и состояться как успешные управленцы, интеллектуалы и бизнесмены. Теперь кто-то из них хотел бы «отдать долги» республике, вернуться, используя свой материальный и моральный капитал. За годы проживания за пределами малой родины для многих из них идентичность «дагестанец» стала не менее важной, чем этническое происхождение. И появилась еще одна «межа» - конкуренция российских дагестанцев разных национальностей и полиэтничной республиканской бюрократии.
Объективно «дагестанские внутренние эмигранты» работают на «открытие» республики. Между тем их амбиции вступают в противоречие (порой субъективно, а порой и объективно) с властной элитой Дагестана всех уровней. Эта последняя по сравнению с соседними республиками в значительно меньшей степени обновилась со времен господства КПСС (впрочем, с приходом Магомед-салама Магомедова есть вероятность, что обновление станет более интенсивным). Республиканская элита привыкла получать карт-бланш от Москвы на «стабилизацию ситуации» и не конкурировать ни с кем. Если с теми же этнонационалистами или религиозными радикалами официальная Махачкала знает, как бороться, то с «новой волной» «внутренних эмигрантов» не очень понятно, что делать.
Между тем борьба местных и «московских дагестанцев» в 2009 г. дважды оказывалась в фокусе информационного внимания. Первый раз она вышла на страницы печати в связи с кадровым инцидентом в Управлении Федеральной налоговой службы (УФНС) по Дагестану в феврале 2009 г. (республиканская власть не приняла назначенца из Москвы на пост руководителя налоговой службы по Дагестану). Тогдашний президент республики Муху Алиев заявил, что руководитель Федеральной налоговой службы М. Мокрецов оказался заложником «в руках некоторых дагестанских москвичей, лоббирующих свои интересы в республике». Второй раз тема «руки Москвы» возникла после проведения скандальных муниципальных выборов в Дербенте (втором по значению городе Дагестана). В интервью газете «Коммерсант» (имевшем «говорящий заголовок» «Ситуацию в Дагестане раскачивают люди из Москвы») Муху Алиев, подводя итоги своей президентской легислатуры, констатировал: «Но есть и богатые люди, дагестанцы, которые не жалеют средств для дестабилизации. Они
хотят или сами прийти к власти, или иметь здесь марионетку, которой они могут управлять. Им все равно, с чего начать: с Дербента, Хасавюрта, Махачкалы. Они мобилизуют прессу, подкупают федеральных чиновников, раздают деньги на местах, запугивают людей, но у них ничего не получается».
Дагестанский отбор:
Предварительные итоги и уроки
В такой республике президент (ранее - председатель Госсовета) - не авторитарный диктатор, а модератор и медиатор, если угодно, «разводящий». Поэтому неудивительно, что многие из влиятельных дагестанцев имеют собственные интересы не только внутри республики, но и за ее пределами, а также свои выходы в Кремль, «Белый дом» (аппарат федерального правительства) и на Старую площадь (Администрация президента). К таковым относились и все участники дагестанской «пятерки», и претенденты на пост мэра Дербента (речь идет прежде всего о занявшем второе место на выборах 11 октября 2009 г. бывшем прокуроре Дагестана Имаме Яралиеве), и главы крупных республиканских муниципалитетов. Добавим к этому списку и другие (менее известные широкой публике, но от этого не менее значимые) факторы влияния, среди которых авторитет суфийских шейхов во властной среде, наличие собственных связей у различных дагестанских «центров силы» с радикальным подпольем. (Многие представители властных структур, включая МВД Дагестана являются мюридами -«учениками» влиятельных суфийских шейхов. И хотя в республике суфийкий ислам на официальном уровне позиционируется как «традиционный» и лояльный России, такое «ученичество» является еще одним дополнительным каналом неформального влияния на принятие управленческих решений.)
Именно наличие многих «центров силы», имеющих собственные выходы на федеральные «точки влияния», обусловило крайне сложный процесс выработки универсальной согласованной линии по вопросу о региональном руководителе. В этой ситуации федеральный центр далеко не всегда оставался на высоте. В ходе президентского отбора федеральная власть отправила немало противоречивых сигналов по поводу своих предпочтений. С одной стороны, действовавший тогда президент республики получал аудиенции в Москве и возможности для интервью ведущим СМИ страны. С другой - были и судебные «метки», и предоставление
информационных площадок для его оппонентов. К крайне противоречивым посланиям Кремля следует отнести и его затянувшееся на две недели молчание (21 января - 8 февраля 2010 г.). Оно усиливало надежды различных центров силы на победу «своего кандидата» и раскачивало информационное и политическое противостояние в Дагестане. В связи с этим процедура смены власти в самой крупной северокавказской республике стала тестом на умение федеральной власти проводить диверсифицированную политику в субъекте РФ, в котором нет жестко устоявшегося единого «центра силы».
Ни одна другая процедура назначения главы субъекта РФ не показала столь выпукло общие сбои самой системы формирования региональной власти путем отказа от всеобщих выборов. Публичные выборы позволили бы наблюдать все это броуновское движение в открытом режиме (и даже иметь шансы его контролировать). Отсутствие же публичных механизмов подняло неформальные договоренности (и схемы функционирования республиканской системы) на новый уровень, что вряд ли будет означать усиление влияния Российского государства и в Дагестане, и на Северном Кавказе.
К сожалению, Москва до сих пор не хочет понять простую вещь: отсутствие открытого недовольства кадровым решением Кремля не означает замирения и лояльности всех республиканских элит. В отсутствие же выборных процедур такое недовольство различных групп будет спроецировано на Москву не косвенно, а прямо. И в этом также один из итогов затянувшегося президентского отбора в Дагестане. Определение кандидатуры президента республики продемонстрировало, что федеральный центр боится серьезного вмешательства в дела Дагестана (как и всего Северного Кавказа в целом). В данной ситуации вопрос о персоне президента не так уж важен. Кто бы ни возглавлял Дагестан (в 1990-2006 гг. это был Магомедали Магомедов, отец нынешнего президента Ма-гомедсалама Магомедова, в 2006-2010 гг. - Муху Алиев) и как бы ни назывался пост главы республики (председатель Госсовета, президент), он пытался играть роль медиатора между различными элитными «центрами силы». Даже при переходе к персонифицированной форме власти Муху Алиев не разрушил тотально систему этнического квотирования. Пост председателя правительства, как и во времена Госсовета, продолжал занимать этнический кумык, а пост спикера Народного собрания стал занимать даргинец
(хотя за четыре года сменились два спикера, но оба были из даргинцев).
Судя по первым заявлениям Магомедсалама Магомедова, он готов продолжить основной вектор дагестанской политики. Смысл ее таков: максимальная оптимизация внутриэлитных договоренностей с желательно небольшим политическим вовлечением Москвы (финансовые поступления, напротив, приветствуются). Отсюда и его заявление о готовности увидеть на посту председателя правительства республики аварца (самого крупного дагестанского этноса), и тезис о возможности ведения переговоров с радикальным подпольем, точнее - с его частью, оступившейся и готовой к возвращению к нормальной жизнедеятельности.
У Магомедсалама Магомедова есть солидный «родственный капитал». Он приходится сыном одному из наиболее влиятельных дагестанских политиков - Магомедали Магомедову, на родине прозванному «дедушкой» . По словам американского политолога Брюса Уэра и дагестанского социолога Энвера Кисриева, «Магомедов оказался неплохим администратором, сумевшим в весьма сложных обстоятельствах сохранить стабильность и добиться усиления экономической помощи из Москвы». Заметим: это было достигнуто в условиях двух чеченских кампаний и непростой религиозно-политической ситуации внутри самой республики. За плечами Магомедова-старшего - большой опыт и серьезные ресурсы, которые наверняка востребует сын в качестве нового президента. Это будет сделано в первую очередь потому, что Маго-медсаламу Магомедову потребуется собственная управленческая команда. И искать ее среди проверенных друзей семьи проще и надежнее. Но означает ли появление нового главы Дагестана возврат к эпохе «дедушки»? Думается, определенные резоны в постановке такого вопроса есть. Они касаются прежде всего кадровой политики. Однако в полной мере возврата к ситуации до 2006 г. не произойдет. Хотя бы потому, что в сегодняшнем Дагестане уже нет Госсовета и выстроенной под него аппаратной системы. Неформальные связи могут быть возобновлены, но не стопроцентно.
*
Магомедов Магомедали Магомедович (род. 15 июня 1930 г.) - в 19881987 гг. занимал пост председателя Совета министров Дагестанской АССР, в 1987-1990 - председателя Президиума Верховного Совета Дагестанской АССР, в 1990-1994 - председателя Верховного Совета республики, в июле 1994 - феврале 2006 г. - председателя Госсовета Дагестана. В декабре 1993 года он был также избран в Совет Федерации первого созыва (1993-1995).
Новому президенту надо будет доказывать, что он не просто сын великого отца. А значит, нужно будет искать свои подходы, отличные от отцовских политических ноу-хау. Тем более что далеко не все дагестанские элиты испытывают восторг от правления «дедушки».
Таким образом, впереди у нового президента сложнейшая работа. Ведь от простой перемены лиц в махачкалинских кабинетах из Дагестана никуда не исчезли ни сложнейшая конкуренция различных «центров влияния», ни религиозный экстремизм, ни коррупция, ни безработица, ни социальные и этнополитические проблемы. В связи с этим хотелось бы, чтобы политика Кремля на данном направлении не была сконцентрированной исключительно в сфере пиара. Отказ от пролонгации полномочий Муху Алиева -это сигнал: «ответственный» за нынешнюю ситуацию в республике найден. Однако для реальных перемен у Кремля должна присутствовать воля (и самое главное - понимание ситуации в республике). На сегодняшний день (как показали всплески публичной политики в период определения кандидатуры президента Дагестана) в самой крупной северокавказской республике многие заинтересованы в более активной роли федеральной власти в дагестанском броуновском движении.
Следовательно, продолжение реактивной политики, когда о Дагестане вспоминают только после очередного знакового теракта или диверсии, уже невозможно. Необходимо переходить от дистанционного управления этим непростым субъектом РФ к его более плотной интеграции в общероссийские процессы. Поэтому смена подходов кажется нам намного более важной, чем смена лиц в «стране гор».
«Свободная мысль», 2010, М., № 3, с. 59-72.
Николай Медведев,
доктор политических наук
(РАГС при Президенте РФ)
ЧТО МЕШАЕТ ЭТНОПОЛИТИЧЕСКОЙ
СТАБИЛЬНОСТИ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ?
В современной политической науке и практике сложились два основных государственных метода воздействия на этнокон-фессиональные меньшинства, с которыми, как правило, связана
