CC BY
97УДК 82.09.001.5 Мережковский
Д.С. Мережковский и В.С. Соловьев о М.Ю. Лермонтове
Е.А. Муртузалиева
Между работой В.С. Соловьева «Лермонтов», опубликованной в 1899 году, и статьей Д.С. Мережковского «М.Ю. Лермонтов. - Поэт сверхчеловечества» (1908 - 1909) лежит десятилетие, и почти век отделяет обе работы от нашего времени. Первая задумывалась как речь, публичная лекция, вторая -как полемическая статья, по своей тональности близкая к критической прозе. Проблемы, сформулированные в них, не нашли окончательного разрешения по сей день, возможно потому, что находятся в сфере не только литературоведческой, сколько на грани литературоведения, психологии творчества, философии, этики и религии.
Притом, что в настоящее время так же малоисследованная тема «религиозность Пушкина и ее отражение в творчестве поэта» находит своих исследователей и имеет некоторую историю [4, 9], эта же тема применительно к Лермонтову освещена менее [1, 2, 5]. Так, например, в сборнике МГУ «Русская литература XIX века и христианство» только одна статья посвящена Лермонтову [7].
Слова С.Л. Франка дают методологическое основание любой попытке соотнесения поэтического и религиозного начал: «Религиозность поэтического жизнеощущения, конечно, никогда не может вместиться в рамки определенного догматического содержания - в особенности же в отношении Пушкина, который всегда и во всем многосторонен» [9, 390].
В статье И.В. Карташовой, Л.Е. Семенова «Романтизм и христианство» мы встречаем упоминание о Лермонтове, как о представителе одного из двух «путей сознания» в русском романтизме: ««путь негодования на мировое зло, обличения зла и борьбы с ним» (Байрон, Лермонтов) и «путь сочувствия всему живому на земле», путь, пользуясь пушкинским словом, «благоволения» (Ваккенродер, Новалис, Жуковский, Пушкин)» [3, с. 109].
Причем первую тенденцию авторы статьи возводят к кругу идейных исканий, отраженных в раннехристианских апокрифах гностического толка.
В этих суждениях, прежде всего, обращает на себя внимание ставшее уже традиционным противопоставление Пушкина и Лермонтова, и мысль о том, что одно из направлений в романтизме, согласно В. М. Жирмунскому, в его религиозном сознании - это движение от раннего упоенного чувства жизни, приятия ее полноты, ощущения ее Божественности, способности провидеть в земном - абсолютное и небесное, к ощущению двойственности, рас-колотости мира, распадения конечного и бесконечного, к мысли о зле, грехе, страдании и искуплении, то есть к духовному комплексу религиозного отречения в истории романтизма.
Лермонтов прошел этот путь до конца.
Цель нашей статьи, выявить характер особенностей оценок Д.С. Мережковского и В.С. Соловьева.
Важную роль в осмыслении истории вопроса играет статья В.М. Марковича «Миф о Лермонтове на рубеже XIX - XX веков», в которой сделана очень плодотворная попытка, выстроить концепцию творчества поэта с точки зрения поэтической эволюции Лермонтова. Здесь именно литературоведческий анализ задает уровень восприятия Лермонтова-поэта, что помогает избежать опасности невольно продолжить полемику в плоскости религиозно-философской, остаться в круге В. Соловьева, Д. Мережковского.
В.М. Маркович обходит вопрос о религиозности Лермонтова, останавливаясь на мифологическом аспекте анализа, вырабатывая критерии анализа вне исторического времени, «над схваткой».
Как справедливо отмечает И. Ефимов, все философы, мыслители (В.Соловьев, Д.Мережковский, В. Розанов, В. Ключевский), обращавшиеся в свое время к Лермонтову, подходят к нему со своей узкой схемой. Так, например, Д. Мережковский - с позиций веры, Бога, а В. С. Соловьев - с позиций добра [2, с. 196]. Отсюда - разница в оценках одних и тех же фактов биографии и творчества.
Таким образом, практически все исследователи оказывались в достаточной мере субъективными, хотя степень и причины их субъективности имели разный характер. В своей статье мы не претендуем на полноту освещения вопроса, поскольку все же постараемся остаться в литературно-критической плоскости анализа Лермонтова-писателя.
В.С. Соловьев подходит к Лермонтову с религиозно-философскими и этическими критериями анализа и в период своего увлечения ницшеанскими идеями (анализ которых есть в работе Н.Ф. Федорова «Заметки о Лермонтове»), что приводит его к субъективным и подчас тенденциозным выводам.
Если следовать логике суждений В.М. Марковича, то, по контрасту с его суждениями о задачах Мережковского, цель В. Соловьева - демифологизация Лермонтова, демифологизация именно потому, что поэт, по его мнению, не справился с ролью сверхчеловека. Сам того не замечая, В. Соловьев впадает в заблуждение (содержащее в себе самую малую часть истины), об опасности которого говорит в начале статьи. Проследим воплощение этой демифологизации в литературоведческом аспекте.
Объектом анализа у В. Соловьева становятся отчасти лирика Лермонтова (выбор стихотворений отвечает целям и идее статьи), моменты биографии, поэма «Демон», стихотворение «Сон», удостаивается упоминания «Герой нашего времени».
Из трех, поставленных В. Соловьевым задач, наше внимание привлекла та, в решении которой он пытается ответить на вопрос: «В чем заключается особенность его гения?» [8, с. 383].
Одной из существенных особенностей лермонтовского гения Соловьев считает «страшную напряженность и сосредоточенность мысли на себе, на своем «Я» <.. .> Ни у одного из русских поэтов нет такой силы личного самочувствия, как у Лермонтова» (384, 385). Даже любовный мотив у Лермонтова, по его мнению, раскрывается не в любви и не в любимом, а в переживаниях его собственного «Я», его бессознательного эгоизма.
Таким образом, собственно-литературоведческое суждение получает у критика субъективный оценочный компонент, что является одним из пунктов своеобразной демифологизации поэта. Проявление же авторского «я» в лирическом произведении обусловлено спецификой самого литературного рода, а, кроме того, влиянием романтического метода. Вместе с тем, обращает на себя внимание указание на связь между содержанием и формой подобных стихов, представляющих собой проявление любовной меланхолической рефлексии («прелесть оптическая, прелесть миража» [8, с. 386]).
«Одиночество и пустынность напряженной и в себе сосредоточенной личной силы, не находящей себе достаточного удовлетворяющего ее применения, есть первая основная черта лермонтовской поэзии и жизни» [8, с. 387]. Мы видим, что и этот тезис оказывается обремененным оценочным суждением, связанным с идеей сверхчеловека.
Вторую особенность Лермонтова В. Соловьев связывает с его пророческим даром, мотивируя его генетически (Томас Рифмач) и показывая на примере стихотворения «Сон». Однако аргументация В. Соловьева не убедительна, потому что сам факт «предчувствия роковой смерти», отразившийся, по мнению Соловьева, в этом стихотворении, вряд ли можно считать объективной данностью, учитывая психологические особенности личности поэта.
В дальнейшем В. Соловьев выстраивает свою доказательную базу на основе того, что три демона Лермонтова (кровожадности, гордости и нечистоты) после бесплодных порывов к возрождению приводят его к фатализму, гибели и неисполненности пути к истинному сверхчеловечеству, и это уже знак окончательной демифологизации Лермонтова, основанный на приеме демонизации.
Духовным вождем человечества, по В. Соловьеву, Лермонтов не стал. В. Соловьев не увидел в Лермонтове трагедию раздвоенности, несоответствия между человеческим, реальным и поэтическим, идеальным.
С иными критериями анализа подходит к творчеству Лермонтова Д. С. Мережковский. Статья Мережковского имеет ярко выраженную полемическую направленность по отношению к работе В. Соловьева. Представляя собой яркий образец критической прозы Мережковского, избирая объектом исследования те же произведения Лермонтова, к которым обращался В. Соловьев, работа Мережковского дает принципиально иные выводы. Д.С. Мережковский, по мнению В.М. Марковича, видит свою задачу в другом, в создании мифа о Лермонтове.
Метод противопоставления (Пушкина - Лермонтову) был типичным для критических работ Д. Мережковского, как и мемуарный характер, тональность начала статьи.
Именно субъективностью критического метода Мережковского объясняет Ю. Айхенвальд слова Д. Мережковского о том, что «Пушкин - дневное, Лермонтов - ночное светило русской поэзии. Вся она между ними колеблется, как между двумя полюсами - созерцанием и действием. <.. .> Созерцание, отречение от действия для Пушкина - спасение, для Лермонтова - гибель поэта, ржавчина клинка» [6, с. 379, 380]. Но здесь ему видится, на наш взгляд,
тенденциозная субъективность, а не та субъективность, которую В. Г. Белинский увидел в творчестве Гоголя.
Как отмечает Ю Айхенвальд, «Мережковский высказал много красивых и глубоких мыслей, но в общем дал не правду, а правдоподобие и дал не концы, а средину» [1, с. 104]. Это замечание, как и ироничный тон работы, касается всего комплекса выводов, который представлен в статье: и по поводу «действенности - созерцательности», и по поводу «смирения - несмирения», а сам отбор цитат у Мережковского (Айхенвальд называет его «несравненный маэстро цитат, властелин чужого, глубокий начетчик» [1, с. 102]) вызывает у Айхенвальда ряд вопросов и замечаний.
Как образец критической прозы, статья Д.С. Мережковского чрезвычайно инертекстуальна. Он активно обращается к художественным образам Гете, Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Толстого, к библейским персонажам, к мемуарной литературе, посвященной Лермонтову.
Мережковский проницательно отметил амбивалентность и своеобразную инфернальность характера, натуры Лермонтова: «Самое тяжелое, «роковое» в судьбе Лермонтова - не окончательное торжество зла над добром, как думает Вл. Соловьев, а бесконечное раздвоение, колебание воли, смешение добра и зла, света и тьмы» [6, с. 395]. Однако Мережковский, создавая миф о Лермонтове, идет дальше, видя в этой черте воплощение легенды о нерешительных ангелах и находя «продолжение» этой легенды в героях Лермонтова (Печорине, Демоне).
По мнению Д.С. Мережковского, Лермонтов первый в русской литературе поднял религиозный вопрос о зле. Критик продолжает мысль Вл. Соловьева о богоборчестве Лермонтова, считая, что вопрос о зле связан с глубочайшим вопросом теодицеи, оправдания Бога человеком, состязания человека с Богом, но развивает эту идею в противоположном направлении, приходя к выводу, что богоборчество Лермонтова приводит его к богосыновству.
Еще одним историко-литературным суждением Мережковского является установление связей и традиций, влияний Лермонтова на Ф. М. Достоевского и Л.Н. Толстого. «Как из лермонтовского демонизма, богоборчества вышел Достоевский - христианский бунт Ив. Карамазова, так из лермонтовской природы вышел Л. Толстой - языческое смирение дяди Ерошки. Можно бы проследить глубокое, хотя скрытое, влияние Лермонтова на Л. Толстого в гораздо большей степени, чем Пушкина» [6, с. 407].
Доля истины в этом суждении есть, но выводить опрощение Л. Толстого из «опрощения» Лермонтова (вывод об опрощении Лермонтова делается на основе цитаты из письма Лермонтова Раевскому - Е.М.) субъективно и неверно. Мережковский же недоказанную им гипотезу представляет некоей аксиомой. Так же субъективен и критерий народности, который Мережковский применяет к Пушкину и Лермонтову, а именно - отражение в творчестве писателя родной русскому народу религиозной стихии. Лермонтов оказывается у критика народнее Пушкина, что становится последним звеном в создании мифа о Лермонтове, мифа «примиряющего» Лермонтова с Пушкиным,
русской литературой и читателями, разделившими мнение Вл. Соловьева о Лермонтове.
Как справедливо отмечает Ю. Айхенвальд. «из того, что не прав Соловьев, не следует, что прав Мережковский <...> художник растворился в критике. Лермонтов для Мережковского - только предлог или повод. А это -«разрушение эстетики»; Мережковский продолжает дело, как действенность, Писарева...» [1, с. 104 - 105). Сходные мысли высказывает В.М. Маркович, заключая, что «миф о Лермонтове был нужен Мережковскому не только для переоценки личности и творчества поэта, но в еще большей степени для обоснования мысли о необходимости новой религии, призванной заменить христианство и обновить мир» [5, с. 130] (выделено нами. - Е.М.).
Таким образом, Мережковский, как и Достоевский в свое время, тоже пытается сказать свое «новое слово» в русской литературе, критике и в религиозно-общественной мысли.
Если отрешиться от выводов, продиктованных задачей Мережковского, то заслуга критика состоит, прежде всего, в том, что после субъективных суждений, выстраивания своей концепции, он заявляет: «С вечной истиной бороться нельзя. Пушкин - такая же вечная истина, как Лермонтов, или, вернее, одна из двух половин этой истины» [6, с. 415].
Юнг писал: «Пожалуй, достаточно очевидно, что художник должен быть объяснен из своего творчества, а не из несовершенств своей натуры и не из личных конфликтов, которые представляют собой лишь прискорбные последствия того факта, что он - художник». Этот критерий должен учитываться в процессе критического исследования [10, с. 118].
Литература
1. Айхенвальд Ю. Лермонтов. Мережковский о Лермонтове // Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей: В 2 кн. - Кн. 1. - М.: Республика, 1998. - С. 101 - 106.
2. Ефимов И. Жемчужина страданья: Лермонтов глазами русских философов // Звезда. 1991. № 1. - С. 189 -196.
3. Карташова И.В., Семенов Л.Е. Романтизм и христианство // Русская литература XIX века и христианство. - С. 103-111.
4. Кулешов В. И. А.С. Пушкин и христианство // Русская литература XIX века и христианство. - М.: Изд-во МГУ, 1997. - С. 10-25.
5. Маркович В.М. Миф о Лермонтове на рубеже XIX - XX веков // Имя - сюжет - миф: Межвуз. сб./ Под ред. Герасимовой Н.М. - СПб: Изд-во СПБУ, 1996. - С. 115-139.
6. Мережковский Д.С. М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества» // Мережковский Д.С. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет. - М., 1991. -С. 378 - 416.
7. Резник Н.Я. Цветовая символика в лирике Лермонтова в русле традиций православия // Русская литература XIX века и христианство. - С. 281 - 287.
8. Соловьев В.С. Лермонтов // Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. - М.: Искусство, 1991. - С. 379 - 399.
9. Франк С.Л. Религиозность Пушкина // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX - первая половина XX в. - М., 1990.
10. Юнг К.Г. Психология и поэтическое творчество // Самосознание европейской культуры ХХ века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. - М, 1991. - С. 103-119.
