CC BY
58
Е.М. Ставцева
см
о>
УДК 4Р ББК 81.411.2
Е.М. Ставцева
СТАНОВЛЕНИЕ МИФОЛОГЕМЫ ЧЕЛЯБИНСКА
в современной южноуральской прозе
Объектом исследования в данной статье стала геопоэтика города в произведениях современных писателей Южного Урала. Опыт челябинских и пишущих о родном городе литераторов современного периода 2000-х годов позволяет выделить несколько взаимосвязанных тенденций в обращении к теме города. Это, во-первых, личностно-биографическая рефлексия, во-вторых, лирический дневник, где ярко выражена тенденция к поэтизации воспоминаний, в-третьих, сатирический постмодернистский ракурс, а также ярко выраженное мифотворчество, несущее перформативный элемент.
Ключевые слова: современная литература Южного Урала, жанр, геопоэтика, миф, город, художественное пространство, Челябинск.
E.M. Stavtseva
THE FORMATION OF THE MYTH OF CHELYABINSK IN The South URAL MODERN PROSE
The object of study in this article was the city geopoetics in the works of contemporary writers of the South Ural. Experience of Chelyabinsk and writers writing about the hometown of the modern period of the 2000s allows one to select several interrelated trends in reference to the theme of the city. This is, firstly, personal and biographical reflection, secondly, lyrical diary, where tendency to poetization of memories is pronounced, thirdly, satirical postmodern perspective, as well as a pronounced mythmaking carrying performative element.
Key words: modern literature of the South Ural, genre, geopoetics, myth, the city, the art space, Chelyabinsk.
Анализ уральской геопоэтики в прозе современных писателей как явления структурно и генетически сложного предполагает исследование целого ряда текстов, актуализирующих становление геопоэтического образа типичного южноуральского города (столицы огромного локуса Южного Урала - Челябинска), и их анализ, исследование основных тенденций развития прозы о Южном Урале в контексте интерпретации культурноисторического ландшафта, анализ вербальной составляющей процесса формирования поэтики локального пространства в прозе, а также выявление основных компонентов геопоэтического образа столицы Южного Урала в творчестве современных писателей-южноуральцев.
Южноуральский регион рассматривается как локус интерференции геоландшафтных, социально-общностных,
ментальных и социокультурных структур. При этом город выступает у большинства исследуемых писателей как уникальная природно-географическая и культурно-историческая территория. Город является не столько архитектурным феноменом, но представляет собой социокультурное образование, а образ города находит воплощение в художественной литературе, изобразительном искусстве, кино. В своей совокупности эти виды художественного творчества создают образную панораму города, корпус текстов, каждый из которых выражен на своем языке специфического вида искусства. В результате этих процессов рождается определенный эстетический образ города, созданный благодаря взаимосвязи и взаимовлиянию мира искусств и повседневной жизни в пространстве городской среды.
Исследования образа города как художественного явления получили интенсивное развитие во втором десятилетии ХХ века. Назовем работы Н.П. Анциферова «Душа Петербурга» [2], где акцент был сделан на литературных текстах о городе, труд М.С. Каган «Град Петров в истории русской культуры» [9], где была поставлена задача интегративного исследования города как эстетического и культурно-исторического феномена. Подчеркнем знаковое исследование В.Н. Топорова «Петербург» и «Петербургский текст русской литературы» [18] и работу К.Г. Исупова «Русская философская культура» [8], где автор рассматривает город сквозь призму диалога с Москвой и проводит параллель с текстами великих городов мира (Вавилон-Рим-Париж), вскрывая амбивалентность города, иррациональность и мифотворчество наряду с рационалистичностью («умышленностью»). Отметим также философско-антропологические изыскания Б.В. Маркова [12], а также созвучные им труды М.С. Уварова [20], исследующего антропологический аспект в художественном облике города. Значимыми представляются исследования С.Ю. Зиминой [7], где проводится анализ художественного облика города, созданного на основе фольклорных, мифологических, литературных текстов и краеведческих исследований.
В работах Б.А. Латынина [10], В.Н. Топорова [19] исследуются архетипические образы, положенные в основу структурирования городских пространств: мировое дерево, мировая гора, река, правая и левая сторона, стена, перекресток, порог. Современная наука подчеркивает значение мифологических корней городских топосов: «Важнейшая предпосылка формирования всякой городской мифологии - <...> представление о “genius loci”, т.е. о “душе местной”, только ей присущем характере» [13, с. 412].
Нам представляется, что тексты писателей Южного Урала репрезентативны и создают яркий художественный топос Челябинска, большого города, наделённого своей мифологией и поэтикой. «Тело» города Челябинска делится
по горизонтали и вертикали. В соответствии с трехчленным делением мира, художественный образ города разделен на центр (культурный, духовный, политический), довольно обширный кластер зоны «белых воротничков» более-менее чистый и ухоженный, закрытый мир «белых воротничков» и рабочую окраину, отделенную от них мертвой и грязной рекой Миасс. Разделенный ею на части, город становится новой мифологемой. Река в основном рисуется как нечто статичное, грязное, априори неживое и несущее скорбь. Будучи артерией города, она не несет жизненной и жизнетворящей энергии. Это мертвая река Лета, уносящая жизни жителей большого города. При этом художественные образы мифопоэтики основных маркеров города современных текстов Южного Урала, как, например, река Миасс, оказываются созвучны городским легендам. Для сравнения можно привести легенду, которую упоминает Т. Савельева в исследовании «Нехорошие места, или Мифология в современном городе»: «Самая страшная страшилка - это река Миасс, говорят, искупавшийся в ней принц и принцесса превращаются в лягушку. Сказка - ложь, да в ней намек» [14, с. 68].
Мерой космологического деления города по верикали в южно-уральских текстах становится человек - его уровень взгляда. Отсюда подчеркнуто антропоцентрическая трехчастность художественного образа Челябинска. Первый уровень - земля, асфальт, плоскость передвижения, априори беззвучное пространство, неживое, закатанное и серое. Второй уровень - уровень взгляда человека (сюда входит, собственно, весь город -все озираемое взглядом пространство: здания, машины, киоски, безразличные прохожие, любимые и нелюбимые люди, собаки и дети, и отношение к ним перерастает в восприятие города, именно они составляют его лицо, создают его звуки, рисуют его цвета и провоцируют его запахи). Это уровень чувственного (тактильного) восприятия города. Третий уровень - уровень крыш, за которыми не видно небо, а только купол задымлений от заводских труб промышленного города.
Становление мифологемы Челябинска в современной южноуральской прозе
(О
о»
Е.М. Ставцева
(О
Пространство города часто преподносится в мифологической оппозиции свое/чужое, свет/тень, юность/ старость (ветхость), живое/мертвое. Такое бинарное разграничение восходит к архаическому представлению о топосе, что стало в первую очередь основой разделения пространства, подобно волшебным сказкам, где «чужое» пространство всегда наполнено семантикой смерти и скрытой угрозой. Так, например, рисуемое К. Шишовым пространство созвучно городским детским страшилкам (поддерживает традицию жанра страшного рассказа) и садистским стишкам типа «Маленький мальчик по стройке гулял», одного из самых продуктивных жанров детского фольклора. Своеобразие этого топоса заключается в нечетком разделении «своего» и «чужого», поскольку любое пространство оказывается враждебно герою. Крыши, шлаковые горы, трансформаторные будки, железнодорожные рельсы, подвалы, стройки, горы мусора, в которых играют дети, заброшенные ржавые машины не предназначены для детских игр. Городские объекты, ландшафты, здания - как старые, так и новые - рождают сюжетное развертывание пространства (формируя жанры предания, легенды, мифологического рассказа, былички, детской страшилки), вписываясь одновременно в два мира - реальный и мифологический (иррациональный). Примечательно, что структурирование художественных локусов направлено не только горизонтально (старый город и новый), но и вертикально (этажи домов, чердаки, подвалы, башни): «Мы выбирали для прогулок всегда этот старый одноэтажный район города, где были редкие прохожие, где в пустых дворах стояли заброшенные сараи, а былые лабазы зияли аспидными провалами валунных стен и распахнутых железных створок. Мы забирались по ветхим деревянным лестницам под крышу и слушали, как там, на покинутых чердаках, воркуют голуби, и луна пробивалась сквозь прорехи в кровле, освещая наши лица с расширенными зрачками» [21, с. 85].
В художественном сознании челябинских авторов существует два образа
города, одновременно бытующих и сосуществующих друг с другом: образ старого города с тесными улочками, залитыми солнечным светом, улыбающимися лицами, неагрессивными звуками и яркими красками (это подчеркнуто романтизируемый, в чем-то утопичный образ утерянного прошлого, почти всегда представленный ретроспективно через призму сознания ребенка) и образ города настоящего - графичного, черно-белого, продуваемого всеми ветрами, неуютного и нового, в котором не осталось даже намека на прежние здания, улицы, перекрестки, где нет прежних людей. Так в повести К. Шишова «Записки Вахони-на» Челябинск делится на прошлое (еще осязаемое, лелеемое в воспоминаниях, но неизбежно стираемое временем, утерянное навсегда) и настоящее (безликое и быстрое, лишенное эмоциональной оценки и леденяще холодное, практически чужое).
Последовательность событий в текстах авторов Южного Урала часто сменяется последовательностью воспоминаний. Синхронность временной позиции автора-повествователя и воссоздаваемой в текстах ситуации в прошлом достигается при помощи временных смещений, употребления форм настоящего времени, интенсивного использования номинативов. А обращаясь к своим воспоминаниям или рисуя настоящий - еще свершающийся - момент, повествователь ведет своеобразную «игру»: с одной стороны, неизменно подчеркивает непоследовательный, импульсивный, часто подсознательный характер процесса воспоминаний, основанного на потоке ассоциаций, с другой стороны, осуществляет строгий отбор элементов, отраженных и преображенных словом. И люди, и город Челябинск рисуются именно такими, какими они дороги «памяти», каким запомнило или увидело «сердце». Так, у Р. Старовойтовой в «Воспоминаниях» читаем: «Южный Урал, Челябинск - лесостепь. С одной стороны Челябинска -березовые леса, озера с водоплавающей дичью, с яркими душистыми разнообразными цветами, с другой - большой сосновый бор, в котором разрушающиеся
“древние” Уральские горы с множеством каменоломен - чистый гранит крупными глыбами выломан, вывезен на стройки и щебенки, и образованный таким образом водоем заполнен чистой дождевой водой. В этой части бора открыт парк культуры и отдыха в естественной красоте отголосков тайги» [17, с. 8]. Как бы продолжая прерванную ее мысль, так же ретроспективно рисует картину из детства А. Середа: «В парке имени Гагарина татаро-башкирский праздник сабантуй. У меня к этому празднику отношение особое. Воспоминания самого раннего детства: летом родители везут меня в парк, и там мы подолгу наблюдаем за разными мужиками, которые, сидя верхом на бревне, лупят друг друга мешками, лезут на столб за петухом или идут по наклонному шесту с привязанным к нему бараном» [15, с. 47]. Прошлое в произведениях южно-уральских писателей практически всегда поэтизируется, это всегда печаль по невозвратимому. Информация, заключенная в текстах, оказывается многоуровневой: в ней можно выделить бытовой и метафизический уровень. Такая иерархичность организации многоплановой в семантическом отношении синтаксической структуры служит также средством соотнесения личного времени с временем историческим.
Художественный образ города Челябинска, рассматриваемый по двум осям -синхронической и диахронической, позволяет развернуть авторам конфликт или напряжение между этими векторами, что, несомненно, создает эстетический эффект литературных текстов. Становление (диалектика) мифа города здесь есть двунаправленный процесс. С одной стороны, это подчеркнутый дуализм сознания, дающий новый источник культурного творчества, эмоциональное и экзистенциальное переживание авторов, перерастающие в образ и единицу мифотворчества - художественное пространство. С другой - поддерживаемый скрепами первобытной культуры синкретизм мифологического сознания, позволяющий через текст соединиться с природой города, претворяясь в его мифах и пространствах. Художественные тексты
в этом случае начинают уподобляться мифу по своей структуре. Основными чертами этой структуры в текстах современных авторов являются игра на стыке реальности и иллюзии, уподобление языка художественного текста мифологическому, а также цикличность времени и пространства.
По мнению Н. Анциферова, «постигать город можно, вслушиваясь в его шум (“голос”), вглядываясь в “лицо”. Вслушивание сменяется разглядыванием и разгадыванием» [3, с. 17]. Звуковой образ Челябинска не ласкает слух, а имеет своеобразное раздражающее звучание, характерное большому заводскому городу: скрипит, скрежещет, гудит, звенит. Город, холодный и неуютный, может становиться декорацией к первой любви. Именно тогда у него появляются новые звуки и необыкновенная новая мелодия. «Чувство необычности, необыкновенности охватило меня. Мутный осенний день, стальные озяблые рельсы, рубчатые стволы карагачей - все напряглось и зазвенело неслышной, но явственной музыкой, и разговоры вокруг, и фигуры украдкой оглядывающихся людей, и даже нещадный скрип и грохот трамвая были исполнены особого, значительного и ликующего смысла» [21, с. 71]. На страницах повести появляется уникальное здание-аккордеон, воплощенное талантливым архитектором, строителем этого сумбурно звучащего города: «Любимым детищем, принесшем Серебрякову звание заслуженного архитектора, было центральное здание города, его новое лицо, новый юный радостный облик, вошедший во все альбомы, книги, монографии по архитектуре страны советского периода. Дом, обращенный к югу на широкой открытой площади, был распахнут, как огромный аккордеон, если применить неточное и поверхностное сравнение. Его “клавиатурой” с обеих сторон были стремительные, с округленными колоннами, балконы, замыкавшиеся пропорциональными башенками с циркульными громадными окнами. “Меха”, развернутые во всю ширь, были просто четкими, ритмичными окнами, причем до третьего этажа
Становление мифологемы Челябинска в современной южноуральской прозе
(О
сл
Е.М. Ставцева
(О
о>
доходила серая крашеная облицовка» [21, с. 28].
Благодаря не только звуковым маркерам, но и ольфакторной образности текстов город перед читателями предстает сквозь обонятельные ощущения. «Стоило только пересечь привокзальную площадь, миновав скворечники магазинов и киосков, где мелькали засаленные рукава продавцов, шипела буйная газировка и пахло мясными пирожками, и я попадал в мир вечного движения, суеты, овчинных тулупов, связок баранок и мешков с заплатами, висевших на согбенных плечах старух, дюжих мужиков и подростков» [21, с. 26]. Этот город не всегда вызывает позитивные эмоции и впечатления, поскольку запахи его редко приятны, а в основном симптоматичны для промышленного города. Жизнь большого южноуральского города, представленная авторами через обонятельный метафорический ряд, дает возможность читателям прочувствовать его живой, меняющийся облик, вдохнуть в себя, запомнить свои впечатления, ощутить его атмосферу и воссоздать в памяти живую модель на уровне собственной ольфакторной памяти.
В постмодернистском ключе рисует образ города И.К. Андрощук в рассказе «История города Селявинска, ее окрестностей, соседей и обывателей». Текст произведения, входящий в цикл сатирических миниатюр, посвященных разным локусам, среди которых Челябинск, Екатеринбург, представляет собой аутентичную историю, построенную на авторской игре слов. Этимология топоса «Челябинск» - Селявинск - дается в сатирическом ключе, а сам город представляется нелепым и «сдуру» слепленным глупым графом Селявиным («Тугодум Вдрабадан-Багатур, граф Селявин»). И.К. Андрощук поддерживает тему «нехорошего места»: «Селявинский острог был основан графом Селявиным в год Верблюда и Шестеренки, в пятницу, 13-го числа» [1], что не только сатирически высмеивает масонскую и сатанистскую (как подчеркивает автор) символику, но и имеет чисто практическую значимость для жителей уездного городка: возможность хорошенько выпить в честь праздника не только в
пятницу, но и продолжить празднование до понедельника. «Селявинск» в интерпретации автора-сатирика получил свое название по скудоумию своего основателя: «Неподалеку кочевник-француз
пас верблюда и верблюдицу. Вельможа подъехал к нему и, сделав величественный жест рукой, спросил, как называется эта местность. Француз же, по-русски не знавший, неверно понял жест графа, чья рука случайно остановилась на паре верблюдов, которые как раз занимались любовью. “Должно быть, он спрашивает, что делают эти верблюды”, решил пастух и философски ответил: “Се ля ви”, что по-французски значило: “Это жизнь”. Воевода, в свою очередь, не знал французского и решил, что это название местности. Поэтому острог получил название Селявинского, а город, выросший затем из него, носит имя Селявинск» [1]. Основанный по глупости, как отмечает И. Андрощук, и в дальнейшем город «развивался» только благодаря «дефектности» лиц приближенных: «близорукости»
(в прямом и переносном смысле слова) и недальновидности, постепенно «разграфляющем» и город, и его символику до современного уровня: «Изначально на гербе Селявинска были изображены верблюд и шестеренка. Правда, более поздние художники распрямили шестеренку и разграфили ее под крепостную стену, выявив тем самым свою близорукость и непонимание исторического смысла изображения: “От верблюжьих кочевий -к вершинам индустриализации, социализма и технического прогресса!” [1].
Самым узнаваемым для современных читателей, пожалуй, Челябинск предстает в произведениях прозаика-южноуральца Д. Бавильского. В трилогии о Челябинске «Знаки препинания» город именуется Чердачинском: такое необычное имя для автора становится антитезой реальному. Если с башкирского «селяба» - яма, в которой и был когда-то построен населенный пункт, то на страницах книги Чердачинск оказывается возвышенным над мирскими проблемами, некой «крышей мира», откуда и получает свое название. Город-антоним впервые появляется в книге Д. Бавиль-
ского «Семейство пасленовых», где сравнивается с Амстердамом и Барселоной, оставаясь при этом «на окраине». Более подробно город описан во второй книге трилогии - «Едоки Картофеля». Автор здесь прибегает к психологическим портретам местных жителей, данных вскользь и набросками, но оттого приобретающих живую привлекательность и яркость, лаконичность метафорических образов: «Официальные чердачинские мероприятия - жанр особый. Соберутся представители чердачинской интеллигенции - затурканные жизнью тетки, едва ли не в кримпленовых платьях, с накрученными, точно в стиральной машине, прическами и разговорами про духовность; угрюмые, неаккуратные и подозрительные дядьки; временно тверезые графики и станковисты, парочка самодовольных педерастов из СМИ, стайка взволнованных школьников и группка циничных студентов» [4, с. 15].
Последний роман трилогии Д. Бавиль-ского - «Ангелы на первом месте» - рисует яркую всеобъемлющую картину города-символа. Этот созданный идеализированный город-миллионник с действующим метро, консерваторией и даже музеем современного искусства имеет мало общего с Челябинском реальным, хотя основные топографические маркеры оказываются максимально приближены к реальному облику города: «Она шла по центральной торговой улице Чердачинска, мимо купеческих особняков с резьбой, снова ставших купеческими же, месила серый снег старыми сапогами, думала тяжёлую думу, в тысячный раз пережёвывая набившие оскомину воспоминания, из которых давно выветрилась горечь» [5, с. 8]. Черда-чинск - это город-антитеза, где слиты воедино грязь и поэзия, высокое искусство и мещанская суета, сверкающие стеклом и металлом модные высотки и заброшенные пустыри: «В Чердачинске существовала масса пустырей, и на каждой такой пустоши жила свора бродячих собак. <...> В соседних многоэтажках зажглись окна, на небе высыпали звезды. По телевизору - последние известия» [5, с. 13].
Возникающий на страницах произведения город Чердачинск - это статичные
фотографии пустоты и асфальтовых трещин, «сшитый», как лоскутное одеяло, готичный мир грубых и грязных цвето-, звуко-, аромаобразов. В создаваемом им городе-мифе выживают герои, практически лишенные эмоций и переживаний, уставшие от самих себя и от города, давящего и приближающего депрессии, самоубийства, насилие и собственно олицетворяющего смерть. Д. Бавильский в романе передает атмосферу провинциального города и связанного с ним «провинциального сознания». Он мелкий и суетливый, рисуемый лишь штрихами, собственно, как и человеческие типажи, выхваченные из потока сознания героев. Это город с тревожным шумом, от которого герои спешат оградиться за наушниками плеера. Поэтому постепенно Чер-дачинск становится окруженным ватной непроницаемой тишиной, равнодушной к окружающим его героям.
Челябинск настраницах большинства книг оказывается угрюмым, мрачным, губительным. Оказывается, что ласковых и теплых образов во всероссийской литературе для этого города практически не нашлось. Многие современные авторы-прозаики Южного Урала, исподволь используя этот образ города-вампира, воссоздают в противовес ему иной мир, мир села и большого пространства, дающего возможность героям выжить. Так, к примеру, не являясь урбанистом, контрастно рисует образ Южного Урала - обширной территории деревень, маленьких городков, сел и местечек - Р.Ш. Валеев, противопоставляя их априори неживому городу. Для писателя Челябинск, как правило, мертв, т.к. люди, не знающие друг друга в лицо, теряют связь друг с другом, со своими корнями, а значит, со временем и историей. При этом старость и немощность человека в городе фатально неизбежны: «Это неизбежно, когда старый человек живет в старом городе. И красиво-то рассуждать я не люблю именно потому, что мне лишь это и остается. Я и город, мы на последней издышке. Когда-то здесь проходил Великий шелковый путь, здесь смыкались континенты, сходились расы. Произошла своего рода чудовищная эманация,
Становление мифологемы Челябинска в современной южноуральской прозе
(О
Е.М. Ставцева
(О
00
и все в городе оскудело, все истекло до мертвой материи» [6, с. 10].
Сегодня создание мифа Челябинска ведется также при помощи интернеттекстов современных авторов-южно-уральцев. Это, к примеру, литературные блоги А. Попова и К. Рубинского [16]. Такие интернет-записки близки по стилистике, по духу, по тематике и тем проблемам, которые их волнуют. Обоих писателей объединяет поиск человека, как и нового героя, создание мифологемы большого города - Челябинска. Симптоматично, на наш взгляд, что именно эти авторы объединили свои усилия, создав сборник «Легенды и мифы Челябинска», объединив под одной обложкой многолетние труды - авторские мифы и легенды.
Основываясь на анализе современных прозаических текстов авторов Южного Урала, можно выделить две новые категории: «челябинский миф» и «челябинский текст». Челябинский миф - это своего рода мифологический инвариант, существующий в рамках определенного типа художественного сознания, не будучи имманентным к конкретным текстам. В этой структуре образы базируются на определенных инвариантных образованиях, читающихся по семантической вертикали (парадигматический принцип). В данном ключе культурный феномен города можно трактовать не только со структурно-семиотической, но и с философской точки зрения: в этом смысле челябинский миф оказывается синтетическим образованием, функционирующим в разных философских и культурологических пространствах. Устойчивые общекультурные мифологемы города Челябинска, находящие отражение в городском фольклоре, лирике, а также прозе: Танкоград, город на «шелковом пути», «опорный край державы». Челябинский текст - это воплощение этого инварианта челябинского мифа на текстовом уровне. Материалом для этого воплощения становятся отдельные произведения челябинских и пишущих о Челябинске авторов, а также совокупность этих произведений. Оказываясь вторичным по отношению к челябин-
скому мифу, челябинский текст оказывается его «смысловым производным». Этот сверхтекст имеет свое семантическое ядро, центр которого содержит все основные категории челябинского мифа, обеспечивающие его «самотождественность». В роли такого центра выступает конкретный локус - Челябинск, взятый в единстве своего исторических, культурных и географических характеристик. Вслед за В.Н. Топоровым будем считать, что все «челябинские» произведения «обладают некоей семантической связностью», которая приводит к кроссжанровости, кросс-темпоральности и кросс-персональности, что позволяет а анализе - отстраненном от жанровых, хронологических и авторских ограничений - увидеть челябинский текст единым и внутренне связанным феноменом. В связи с этим во всех текстах можно выделить единое смысловое ядро (в совокупности вариантов) [11].
Опыт челябинских и пишущих о родном городе литераторов современного периода 2000-х годов позволяет выделить несколько взаимосвязанных тенденций в обращении к теме города. Это, во-первых, личностно-биографическая рефлексия, во-вторых, лирический дневник, где ярко выражена тенденция к поэтизации воспоминаний, в-третьих, сатирический постмодернистский ракурс, а также ярко выраженное мифотворчество, несущее перформативный элемент. Художественный образ города Челябинска, рассматриваемый по двум осям - синхронической и диахронической, - позволяет развернуть авторам конфликт или напряжение между этими векторами, что, несомненно, создает эстетический эффект литературных текстов. Становление мифа города здесь есть двунаправленный процесс. С одной стороны, это подчеркнутый дуализм сознания, дающий новый источник культурного творчества, эмоциональное и экзистенциальное переживание авторов, перерастающие в образ и единицу мифотворчества - художественное пространство. С другой - поддерживаемый скрепами первобытной культуры синкретизм мифологического сознания, позволяющий через текст соединиться с при-
родой города, претворяясь в его мифах и пространствах. Основными чертами этой структуры в текстах современных авторов являются игра на стыке реальности и иллюзии, уподобление языка художественного текста мифологическому,
подчеркнутая импрессионистичность письма, выраженная в доминировании ярких звуковых маркеров и четко прослеживаемой линии ольфакторной образности, а также цикличность времени и пространства.
Библиографический список
1. Андрощук, И.К. История города Селявинска, ее окрестностей, соседей и обывателей [Электронный ресурс] / И.К. Андрощук // Журнал «Самиздат». - 2012. - Режим доступа: http://samlib. ru/a/androshuk_i_k/celavie.shtml.
2. Анциферов, Н.П. Душа Петербурга [Текст]: монография / Н.П. Анциферов. - Л.: Лира, 1990. - 249 с.
3. Анциферов Н.П. Книга о городе. Город как выразитель сменяющихся культур [Текст]: монография / Н.П. Анциферов, Т.Н. Анциферова. - Л.: Брокгауз-Ефрон, 1926. - 430 с.
4. Бавильский, Д.В. Едоки картофеля [Текст]: роман / Д.В. Бавильский. -М.: Независимая газета, 2003. - 300 с.
5. Бавильский, Д.В. Ангелы на первом месте [Текст]: роман / Д.В. Бавильский. - М.: АСТ, 2005. -314 с.
6. Валеев, Р.Ш. Рассказы [Текст] / Р.Ш. Валеев. - Челябинск: Автограф, 1996. - 200 с.
7. Зимина, С.Ю. Гигант на бронзовом коне и хронотоп мирового города [Текст] / С.Ю. Зимина // Историческое движение образа Петра как основателя «мирового города». - СПб.: Астерион, 1999.-C. 58-62.
8. Исупов, ГК. Русская философская культура [Текст] / ГК. Исупов. - СПб.: Университетская книга, 2010. - 592 с.
9. Каган, М.С. Град Петров в истории русской культуры [Текст] / М.С. Каган. - СПб.: Паритет, 2006. - 480 с.
10. Латынин, Б.А. Мировое дерево - древо жизни в орнаменте и фольклоре Восточной Европы. К вопросу о пережитках [Текст] / Б.А. Латынин // Известия ГАИМК. -1933. -Вып. 69. - С. 19-28.
11. Маркова, Т.Н. Место прозаической миниатюры в новейшей литературе Южного Урала [Текст] / Т.Н. Маркова, Е.М. Ставцева // Вестник Челябинского государственного педагогического университета. - 2013. - № 6. - С. 191-201.
12. Марков, Б.В. Философская антропология (Очерки истории и теории) [Текст] / Б.В. Марков. - СПб.: Лань, 1997. - 384 с.
13. Раввинский, Д.К. Городская мифология [Текст] / Д. К. Раввинский // Современный городской фольклор. - М.: Языки славянской культуры, 2003. - С. 409-419.
14. Савельева, Т.В. «Нехорошие места», или мифология в современном городе. [Текст] / Т.В. Савельева. // Шестые Лазаревские чтения: «Лики традиционной культуры в начале XXI столетия»: материалы Междунар. науч. конф.: в 2 ч. Ч. 1. - Челябинск: Энциклопедия, 2013. - 335 с.
15. Середа, А. Дневник странника. [Текст] / А. Середа. - Челябинск: Цицеро, 2008. - 72 с.
16. Ставцева, Е.М. Литературные блоги писателей Южного Урала А. Попова и К. Рубинского [Текст] / Е.М. Ставцева // Вестник Челябинского государственного педагогического университета. - 2013. - № 8. - С. 227-233.
17. Старовойтова, Р.Я. Воспоминания. Записи конца 2002 - начала 2003 года [Текст] / Р.Я. Старовойтова. - Челябинск: Цицеро, 2009. - 136 с.
18. Топоров, В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (введение в тему) [Текст] / В.Н. Топоров // Миф. Ритуал. Символ. Образ: исследования в области мифопоэтического. - М.: Прогресс; Культура, 1995. - C. 259-367.
19. Топоров, В.Н. Мировое дерево: Универсальные знаковые комплексы: в 2 т. Т. 1. [Текст] / В.Н. Топоров. - М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2010. - 448 с.
20. Уваров, М.С. Поэтика Петербурга [Текст] / М.С. Уваров. -СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2011. - 252 с.
21. Шишов, К. Собрание сочинений: в 5 т. Т. I [Текст] / К. Шишов. - 2-е изд. испр. и доп. - Челябинск: Издательство Т. Лурье, 2008. - 320 с.
Становление мифологемы Челябинска в современной южноуральской прозе
(О
(О
Е.М. Ставцева
О
о
см
1. Androshchuk I.K. Selyavinsk city history, its surroundings, neighbors and townsfolk. «Samizdat» magazine, 2012. Available at: http://samlib.ru/a/androshuk_i_k/celavie.shtml. [in Russian].
2. Antsiferov N.P. Petersburg Soul. L.: Lira. 1990. P. 249. [in Russian].
3. Antsiferov N.P, Antsiferova T.N. The book is about the city. The city as a mouthpiece of successive crops. L.: Brockhaus-Efron. 1926. P 430. [in Russian].
4. Bavilsky D.V. Eaters of potatoes: novel. M. : Independent newspaper. 2003. P 300. [in Russian].
5. Bavilsky D.V. Angels in the first place: a novel. M. : «AST». 2005. P 314. [in Russian].
6. Valeev R. Short stories. Chelyabinsk: Avtograf, 1996. P 200. [in Russian].
7. Zimina S.Y. A giant on a bronze horse and the time-space of the world city. The historical movement of the image of Peter as the founder of a «World City». St. Petersburg: Asterion. 1999. P 58-62. [in Russian].
8. Isupov G.K. Russian philosophical culture:. SPb.: Universitetskaia kniga. 2010. P 592. [in Russian].
9. Kagan M.S. City of Peter in the history ofRussian culture:. SPb.: Paritet. 2006. P 480. [in Russian].
10. Latinin B.A. The World Tree a tree of life, in ornament of the folklore of Eastern Europe. The question of the remnants. Proceedings of the National Academy of History of Material Culture, 1933. Issue 69. P 19-28. [in Russian].
11. Markova T.N., Stavtseva E.M. A place for prose miniatures in contemporary literature of the Southern Urals. Herald ofChelyabinsk State Pedagogical University, 2013. №6. P 191-201. [in Russian].
12. Markov B.V. Philosophical Anthropology (Studies in the History and Theory). SPb.: Izd-vo «Lan». 1997. P. 384. [in Russian].
13. Ravvinsky D.K. Urban Mythology. Modern urban folklore. M.: Languages of Slavic culture, 2003. P. 409-419. [in Russian].
14. Savelieva T.V. «Bad places», or mythology in the modern city. Sixth Lazarev’s reading. «Faces of traditional culture in the beginning of the XXI century». Proceedings of the international scientific. In 2 p. Part I. Chelyabinsk: Encyclopedia, 2013. P 335. [in Russian].
15. Sereda A. Diary of a pilgrim. Chelyabinsk : Tsitsero. 2008. P 72. [in Russian].
16. Stavtseva E.M. Internet blogs from writers of the Southern Urals Popov and K. Rubinsky. Herald of Chelyabinsk State Pedagogical University, 2013. №8. P. 227-233. [in Russian].
17. Starovoitova R.Y. Memories. Entries from the end of2002 - beginning of2003. Chelyabinsk: Tsitsero, 2009. P 136. [in Russian].
18. Toporov V.N. Petersburg and the «Petersburg Text of Russian literature» (introduction to the topic). Myth. Ritual. Symbol. Image: Research in the field of myth. M.: Izdatelskaia gruppa «Progress» - «Kultura», 1995. P. 259-367. [in Russian].
19. Toporov V.N. World Tree: Universal sign complexes. In 2 v. Volume 1. M.: Handwritten Monuments of Ancient Rus. 2010. P 448. [in Russian].
20. Uvarov M.S. Poetics of Petersburg. SPb.: Izd-vo St. Petersburgskogo Universiteta, 2011. P 252. [in Russian].
21. Shishov K. Collected Works in 5 volumes. Volume 1. Issue 2. Chelyabinsk: Izd-vo T. Lurie, 2008. P. 320. [in Russian].
Сведения об авторе:
Ставцева Евгения Михайловна,
аспирант кафедры литературы и методики обучения литературе, Южно-Уральский государственный гуманитарно-педагогический университет,
г. Челябинск, Российская Федерация. E-mail, [email protected], [email protected]
Information about author: Stavtseva Evgenia Mikhailovna,
Post graduate student, Department of Literature and Literature Teaching Methods, South-Ural State Humanitarian Pedagogical University, Chelyabinsk, Russia.
E-mail: [email protected]
