CC BY
37
18. Кутырёв, В. А. Философия иного, или Небытийный смысл трансмодернизма [Текст] / В. А. Кутырёв // Вопросы философии. 2005. № 12. С. 3.
19. Деннет, Д. Постмодернизм и истина. Почему нам важно понимать это правильно [Текст] / Д. Деннет // Вопросы философии. 2001. № 8. С. 95.
20. Юлина, Н. С. Деннет о вирусе постмодернизма [Текст] / Н. С. Юлина // Вопросы философии. 2001. № 8. С. 92.
21. Серль, Дж. Р. Перевернутое слово [Текст] / Дж. Р. Серль // Вопросы философии. 1992. № 4. С. 69.
22. Хабермас, Ю. Модерн - незавершенный проект [Текст] / Ю. Хабермас // Вопросы философии. 1992. № 4. С. 51.
23. Визгин, В. Генеалогический проект Мишеля Фуко: онтологические основания [Текст] / В. Визгин // Мишель Фуко и Россия: сб. статей / под ред. О. Хар-хордина. СПб.; М„ 2001. С. 105.
24. Маркова, А. А. Философия из хаоса. Ж. Де-лез и Ф. Гваттари о философии как творчестве концептов [Текст] / Л. А. Маркова // Вопросы философии. 2002. № 3. С. 158.
25. Аршинов, В. И. От смыслопрочтения к смыс-лопорождению [Текст] / В. И. Аршинов, Я. И. Свир-ский // Вопросы философии. 1992. № 2. С. 151.
26. Панарин, А. С. Народ без элиты [Текст] / А. С. Панарин. М„ 2006. С. 37.
27. Бодрийяр, Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры [Текст] / Ж. Бодрийяр. М., 2006. С. 119.
28. Ильин, И, П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа [Текст] / И. П. Ильин. М„ 1998. С. 15.
29. Фуко, М, Мишель Фуко. Ответы философа [Текст] / М. Фуко // Интеллектуалы и власть. М., 2002. С. 172-192.
30. Ричардсон, Ф. С. Физика, науки о человеке и конец определенности [Текст] / Ф. С. Ричардсон, Р. С. Бишоп // Человек перед лицом неопределенности / ред. И. Р. Пригожин. М.; Ижевск, 2003. С. 269-286.
31. Деррида, Ж. Письмо японскому другу [Текст] / Ж. Деррида // Вопросы философии. 1992. № 4. С. 56.
32. Панарин, А. С. Постмодернизм и глобализация: проект освобождения собственников от социальных и национальных обязательств [Текст] / А. С. Панарин // Вопросы философии. 2003. № 6. С. 35.
Т. Л. Михайлова
СОЦИАЛЬНАЯ КОММУНИКАЦИЯ КАК ИНСТРУМЕНТ
Представлена попытка рассмотрения социальной коммуникации как способа изучения социального хаоса современного общества. Коммуникация рассматривается в контексте диалога, реализуемого в межсубъектном пространстве. Диалог понимается как онтологическая категория, как со-бытие Я и Другого.
The article presents an attempt to study social communication as an instrument as the research of social chaos in the modern society. Social communication are considers in the context of a dialogue, which occurs between I and the another. A dialogue as ontological category is discussed.
Эпоха постмодерна с ее невиданным развитием средств коммуникации, когда «разнородное настолько сблизилось, что везде сталкивается друг с другом; одновременность разновременного стала новым естеством» [1], - актуализировала интерес к особому социальному состоянию, состоянию социального хаоса. Интерес к феномену социального хаоса инициирован не только изучением социума, но и пересмотром философ-ско-мировоззренческих схем, связанным с возникновением синергетики.
С точки зрения формирующейся синергети-ческой парадигмы, порядок и хаос в равной мере имеют онтологический статус. Выводы об онтологическом статусе хаоса, о флуктуациях как источнике развития, о диссипативных структурах, возникающих в результате разрушения старых структур системы - все это моменты синер-гетической парадигмы с новым инструментарием исследования сложных систем. Хаос есть везде: он имманентно присущ любой сложноорганизо-ванной системе как ее временный островок. Его «организующая» роль проявляется в моменты бифуркаций, когда в сильнонеравновесной ситуации постоянно флуктуирующей системы на ее периферии могут образовываться диссипативные структуры как островки нового порядка. Кроме того, существуют хаотические системы как крайний вариант неустойчивых систем. «Мы будем называть хаотическими все системы, классические или квантовые, которые приводят к несводимому представлению в терминах вероятностей» [2], - отмечает И. Пригожин. Это более общее определение хаоса в отличие от его определения в классической динамике, где он трактовался как «экспоненциальное разбегание траекторий» [3]. «Организующая» роль хаоса позволяет рассматривать его как новое орудие исследования ситуаций, имеющих место быть в открытых системах, развертывающихся по нелиней-
© Михайлова Т. Л., 2008
ному сценарию. Следовательно, хаос - это уже не препятствие на пути познания, а тот унифицирующий элемент в описании, соответствующий концепции эволюционирующего мира, позволяющий по-новому подойти к проблеме соотношения порядка и хаоса любых систем.
Эволюционный подход для объяснения возникновения феномена «расширенного порядка человеческого сотрудничества» как незаменимого порядка приводится лауреатом Нобелевской премии экономистом Ф. А. Хайеком: «Наши ценности и институты не просто определяются какими-то прошлыми событиями, но формируются как составная часть процесса бессознательной самоорганизации некой структуры или модели» [4]. В этом процессе самоорганизации сталкивается огромное количество социокультурных факторов, поэтому реконструировать этот процесс представляется невозможным. Более того, люди не только не могут управлять процессом эволюции, но они даже не в состоянии применить к ней моральные оценки, ибо традиционная дихотомия (справедливо - несправедливо) в данном случае не работает. Все решается конкуренцией, в процессе которой и возник расширенный порядок, во многом зависящий от следования традициям морали. Соблюдение их позволило функционировать данному порядку с рынком как институтом по сбору и переработке информации. Вопрос о возникновении «этой морали», в лоне которой протекает экономическая жизнь, тождественен вопросу о возникновении капитализма. Этот порядок есть результат бессознательного выбора системой среди разнообразных форм различных вариаций - именно данного способа поведения с сопутствующими ему институтами и традициями. Выбор этот длился, быть может, сотни тысяч лет, причем он состоялся не как результат сознательного предпочтения, а как следствие того, что придерживающиеся этих традиций люди стали более успешно производить.
Принцип бессознательной самоорганизации какой-либо структуры имеет место не только в экономике, но и в биологии. Отмечая аналогию между современной биологией и экономической наукой, Хайек призывает «учиться» у биологических систем. Одна общая черта сближает культурную эволюцию и эволюцию биологическую: «Ни та, ни другая не знают ничего похожего на "законы эволюции" или "незыблемые законы исторического развития". "Законы эволюции" несовместимы с самим процессом эволюции. Культурная эволюция не детерминирована ни генетически, ни как-нибудь иначе, и выражается она в многообразии, а не в единообразии» [5].
Эволюционный подход перенес центр с изучения мира вещей и явлений (с помощью «номо-тетических» теорий) к изучению мира структур
и порядков, формирующихся спонтанно, бессознательно из хаоса социальной ткани. Эволюционисты рационализированным путем пытаются «разволшебствить» хаос, опираясь на известные теории и концепты, включающие такие понятия, как «спонтанно», «бессознательно». Все это порождает ситуацию симультанности и взаимопроникновения различных концепций,актуализируя такие понятия, как «мир как хаос», «мир как текст», «фрагментарность», «противоречивость», «локальность », «маргинальность ».
Социум предоставляет богатейший материал для изучения хаоса, выражающегося в разрушении старых структур и разрыве связей. Вблизи точек бифуркации в системах наблюдаются значительные флуктуации. Слово «бифуркация» означает раздвоение и употребляется в широком смысле для обозначения всевозможных качественных перестроек или метаморфоз различных объектов при изменении параметров, от которых они зависят. Такие системы в момент прохождения точки бифуркации как бы колеблются перед выбором одного из нескольких путей эволюции. Причем когда система достигает точки бифуркации, то детерминистическое описание становится непригодным и практически невозможно предсказать, в каком направлении будет далее развиваться система, но можно изучать, каким образом стационарное состояние реагирует на различные типы флуктуаций, создаваемых самой системой или окружающей средой. Ведь именно взаимодействие системы с внешним миром, ее погружение в неравновесные условия может стать исходным началом в формировании диссипатив-ных структур, этих островков нового порядка, рожденного из беспорядка.
Термодинамика как наука о сложных системах, наделенных внутренней способностью эволюционировать в сторону увеличения энтропии, способствовала появлению новой концепции «порядка-хаоса». Соединяя макроскопический и микроскопический подходы, эта концепция дает возможность эффективного объяснения сложных материальных систем. Думается, что она могла бы быть примененной и к различным социальным системам. Обращение к творчеству Ф. А. Хайе-ка позволило это продемонстрировать, обозначив в общем плане проблемные точки используемых понятий «бессознательность», «спонтанность».
Проблема определения социального хаоса сложна уже на ее начальном этапе, ибо определение и интерпретация дефиниции «социальный хаос» автоматически ведет к утрате характеристики, обозначенной термином «социальный хаос», упорядочивая его уже до исследования. Дать определение хаосу - это значит упорядочить его, т. е. отнять хаос у самого себя. В естественнона-
учной традиции хаос трактуется как особый способ организации сверхсложных систем, находящихся в далеких от равновесия состояниях. В неравновесном состоянии, вблизи точек бифуркации, система под воздействием флуктуаций может изменить свое состояние. В ней возникают новые виды связей, существование которых не предопределялось прежним способом организации.
Но социальный хаос не есть частный случай «хаоса вообще». Это вполне специфичное явление, получившее место в постперестроечной России, о чем, например, много размышляет А. С. Ахи-езер в русле модернизационной концепции. «Общество постоянно рождает из себя дезорганизацию в каждой клеточке и существует лишь как некоторый результат разных потоков дезорганизации, где каждый из противоположных потоков не дает другому дойти до своего предела» [6], -говорит А. С. Ахиезер. Можно сказать, что дес-труктурированная социальная система, которая еще недавно обеспечивала стабильность интеракции и некую устойчивость механизмов смыслооз-начения, превращает жизнь в некую ситуацию балансирования между рисками. Последнее актуализирует аспект исследования хаоса не в приго-жинском смысле, т. е. как отсутствие организации, а рассмотрения хаоса в другом аспекте -аспекте совместного не-со-организованного бытия людей.
Это совместное не-со-организованное бытие людей выводит на поверхность исследование особых виртуальных состояний, которое предполагает совершенно другую методологию. При этом надо помнить о соответствующей связи между онтологией и методологией. Используем язык метафоры как когнитивного механизма, чтобы прояснить зависимость между онтологией и методологией. Если онтология - это замок (мир, который мы хотим «открыть »), а методология - ключ (средства, которые мы для этого используем), то должно быть соответствие ключа и устройства замка. Посмотрим, как «переопределяется» общество вследствие другого «системообразующего свойства» его рассмотрения и соответственно изменения его методологической стратегии.
Попытки «разволшебствления» хаоса путем теорий бифуркации математиком Рене Тома или теории катастроф KAM (Колмогорова, Арнольда, Мозера), предпринимаемые в синергетике, -это примеры «рационализированного» разволшебствления хаоса, осуществляемые средствами математического анализа. Проекции теории катастроф на социальный материал недостаточно продуктивны для того, чтобы быть инструментарием для исследования хаоса социальной системы, сама попытка определения которого уже представляет проблему.
«В рамках господствовавшей до недавнего времени трансцендентальной парадигмы - от Канта до Хайдеггера и далее - теоретико-социологический и социально-философский анализ ориентировался на выявление и изучение социального сущего: некоторого (неявного) элемента, "отвечающего" за разворачивание социальной системы, за ее организацию. Однако в неопределенном, хаотическом социальном хронотопе само наличие социального сущего становится проблемой. В этом хронотопе социальное сущее и порождаемая им интерсубъективная реальность уже или еще отсутствуют, в этом хронотопе они становятся» [7], - отмечает Л. Е. Бляхер в монографии, обозначая контуры нового методологического подхода к социальному хаосу. Если первый тип философствования, интенция которого на относительно стабильные состояния, то второй - свойствен периодам с повышенной социальной динамикой. Таким образом, предметом анализа в этом случае является становящееся социальное бытие.
Становящееся, нестабильное бытие актуализирует проблему множественности голосов, звучащих из разных точек пространства. Признание множественности голосов актуализирует возможность существования множества социальных миров, их несводимость друг к другу. Дробится мир, дробятся жизненные проекты людей, не корреспондируя друг с другом. Исчезает единый эталон научности. П. Бергер и Т. Лукман лет сорок назад, рассуждая о подобной хаотической картине реальности, замечали: «Хотя подобный хаос и можно представить в теории, на практике он маловероятен. Человеческое существование в действительности помещено в контекст порядка, управления, стабильности» [8]. Но уже вскоре стали обычным делом постмодернистские попытки описания социальной реальности как принципиально не-ставшей реальности.
Практика постмодернизма, с ее недоверием к «метанарративам», позволяет признать «многоголосие, полифонию... множества голосов, каждый из которых звучит из своей особой точки пространства» [9]. Эта полифония, в частности, дает возможность услышать даже самый тихий голос, женский голос, что трудно осуществить в маскулинизированной культуре. Ж. Деррида так говорит о своем методе: «Я бы скорее назвал то, что я делаю, работой, то есть открытым полем возможностей» [10]. Деконструкция как одновременное разрушение и созидание (своеобразный тип «конструктивной деконструкции») выдвинула проблему восприятия инаковости Другого, Друга. Проблема отношения "Я" и Другого, Я и абсолютно Иного - центральная для западного постмодернизма последней трети XX столетия, признающего в качестве основного не только
принцип множественности равноправных сознаний, но и принцип полноценности множественных прерывистых «я». «Я» - это своеобразное «квантированное» я, захваченное миром и способное «вжиться» в любой его фрагмент.
Человек в постмодернизме - это ребенок, колдун, революционер, шизофреник. Вот как представляется история в одной из современных постмодернистских версий: «Наконец Эдип... В конечном счете, это очень простая операция, действительно легко формализуемая. И все же она увлекает за собой всемирную историю. Мы поняли, почему шизофрения была абсолютным пределом любого общества, когда она пропускала раскодированные и детерриторизованные потоки, которые она возвращает желающему производству, «предел» всякого общественного производства. А капитализм в этом смысле является относительным пределом всякого общества, поскольку он аксиоматизирует раскодированные потоки, редетерриторизует детерриторизованные потоки. Поэтому капитализм находит в шизофрении свой внешний предел, который он постоянно отталкивает и отклоняет, производя одновременно свои имманентные пределы, которые он постоянно смещает и увеличивает. Но капитализм и по другим причинам имеет потребность в смещенном внутреннем пределе - он ему нужен именно для того, чтобы нейтрализовать и оттолкнуть абсолютный внешний предел, шизофренический предел, ему нужно интериоризовать его, на этот раз ограничивая, задавая его уже не между общественным производством и желающим производством, отделяющимся от первого, а внутри общественного производства... Эдип -это смещенный или интериоризованный предел, желание ловится на него. Эдипов треугольник -это интимная, частная территориальность, которая соответствует всем усилиям капитализма, направленным на общественную ретерриториза-цию» [11]. Становится очевидным, что средства модернистской философии нуждаются в дополнении другими методологическими средствами, что прием деконструкции, предлагаемый Ж. Дер-ридой, имеет серьезные онтологические основания. В рамках постмодернизма может быть обозначен прибор, с помощью которого можно рассмотреть социальный хаос. Таким «прибором» является социальная коммуникация, исследование которой может быть предпринято с позиций коммуникативно-диалогической концепции М.М. Бахтина. Данная концепция социальной коммуникации и является адекватным инструментом исследования социального хаоса.
Л. Е. Бляхер, рассматривая методологические основания исследования социального хаоса, выделяет «проблему непоименованности» как специфическую для исследования кризисных ситуа-
ций. Дело в том, что в период социальных кризисов система номинации не столько выявляет, сколько «маскирует» характер социальных процессов. «Номинация становится маской, а построенная на ее основе модель социальной реальности - социальным маскарадом, впрочем, как любой маскарад, явлением не фантомным, а вполне реальным... Представляя сознанию факты в таких образцах их манифестации, которые вырабатывались в до-кризисные периоды или в рамках иного типа социальной реальности, система номинации задает достаточно жесткие интервалы, в рамках которых понимание социальных процессов не поддается фальсифицирующей рефлексии.
Возникает герменевтический круг: желая осмыслить новое состояние общества, исследователь вынужден прилагать к нему размерности, либо характеризующие уже не имеющее место состояние, либо следовать размерностям иного типа общества» [12]. Чтобы превратить хаос-де-струкцию в креативный социальный хаос, надо выйти за рамки герменевтического круга и создать адекватный терминологический аппарат, отвечающий потребностям исследования хаоса как переходного состояния.
Операционализация парадигмы М. М. Бахтина - это разворачивание ее через Другого. «Быть - это значит общаться диалогически» [13], поэтому исследовать личность - это «вжиться» в едва уловимое поле событий ее бесконечного взаимодействия с Другим(и). В состоянии коммуникации рождается интерсубъективная реальность, которой еще нет. Она - проблема, которую предстоит решить участникам диалога. «Когда нас двое, то с точки зрения действительной продуктивности события важно не то, что кроме меня есть еще один, по существу, такой же человек (два человека), а то, что он другой для меня человек, и в этом смысле его простое сочувствие моей жизни не есть наше слияние в одно существо и не есть нумерическое повторение моей жизни, но существенное обогащение события» [14], - замечает М. М. Бахтин. Заставить бессознательное говорить сквозь толщу сознания - это продуктивный путь психоанализа.
Этот метод «указывает на бессознательное прямо и целенаправленно - не на то, что должно мало-помалу выясняться в постепенном просветлении скрытого, на то, что существует в безмолвной прочности вещи, в самозамкнутости текста или белом провале между строк, и держится этим существованием» [15]. Так, между строк бахтинской книги о Ф. Рабле, посвященной исследованию карнавальной культуры как некоего целого, в котором сливаются все противоположности, - «высвечивается» нечто важное, без чего сложно понять тоталитарное сознание прошлого века. Это и определенная романтика деинди-
видуализации, и некая завершенность-незавершенность сознания, чтобы была возможность его постоянной переделки. Дело в том, что «тоталитаризм по-своему очень хорошо знает цену всему неготовому, незамкнутому, пластическому, имеет свой интерес к тому, чтобы преувеличивать эти аспекты сущего, утрировать их, окружая их... эмоциональным ореолом амбивалентного смеха» [16]. С. С. Аверинцев, проецируя на русскую действительность смысл бахтинских карнавальных идей, обнаруживает амбивалентную связь между бахтинской концепцией человека -незамкнутого, неготового, незавершенного, как все, что есть жизнь, - и советским тоталитаризмом. Он создает следующий образ при определении психологического субстрата тоталитарного режима: «Ощущение себя одновременно трупом и ребенком. Ребенком - потому что ты не завершен и всегда готов к переделке. Трупом -потому что ты застыл в смертном страхе» [17].
Это «разволшебствленное» бессознательное, структурированное либо как язык (Лакан), либо как идеология (Бахтин) - и есть путь изучения социального хаоса и одновременно освобождение от властных дискурсов. «Схваченное» между строк есть своеобразная плазма как безмолвное, бесформенное, безликое «тело» отношений, бесценное своей «без-относительностью» (индифферентностью) к носителю этого материала, но небезразличное к гулу истории, распредмечива-ющее потерянные голоса. «Потенциальная бесконечность диалога» [18], полифония голосов есть то основание, которое позволяет говорить о новаторстве М. М. Бахтина.
Роман Ф. М. Достоевского «строится не как целое одного сознания, объектно принявшего в себя другие сознания, из которых ни одно не стало до конца объектом другого» [19]. Определяющей, с точки зрения Бахтина, является «именно множественность равноправных сознаний с их мирами» [20], которые сохраняют свою не-слиянность, оставляя привилегию единого авторского сознания. Таким образом, гносеологический монологизм до конца здесь не преодолен. Традиционная дихотомия объекта и субъекта имеет еще место. Существуя внутри социально разноречивого мира-языка? участник социального и культурного пространства не может видеть событийствующие возможные миры. В его сознании они сливаются в единый и единственный данный мир, т. е. социальное многообразие редуцируется к одной наличной реальности. Возникает проблема соотношения различных возможных миров.
Все социальное пространство, в котором человек живет, состоит из множества событийству-ющих социальных миров, задаваемых «кругозором» языка социального разноречия. Все языки
действительны, ни один из них не охватывает всю действительность. Получается, что каждый язык является возможным миром. Человек, находясь в одном мире-языке, не знает о существовании других не-его языков. Следовательно, замкнутый в себе возможный социальный мир, распространивший себя до социальной реальности, не может отнести к себе другие миры, ибо он один и поэтому не способен сравнивать какой-либо смысл с другим смыслом. Это не в его ведении и не в его состоянии.
Все эти параллельно со-существующие со-бы-тийствующие возможные миры оказываются вставленными друг в друга, как матрешки, и редуцированы для каждого участника к одной-един-ственной реальности. Причем эта реальность в каждый данный момент времени со-бытийствует с возможными мирами, существуя по их логике. Интерес представляет то, что характеристика возможного мира не включает в себя отношения истинности и ложности. Чтобы провести операцию фальсификации, я должен выйти за границу возможного мира, что предполагает выход в трансценденцию. Механизм обретения «точки вненаходимости» у Бахтина отсутствует. Но в парадигме Бахтина есть понимание важности высказывания, которое трактуется как особый тип коммуникации, позволяющий включить в исследование «чужую речь», речь как чужую, Другую. Это дает нам возможность обосновать свой способ исследования социального хаоса.
Данный способ исследования хаоса предполагает возможность проблематизации. В «непрозрачности» мира, которая вдруг осознается в моменты социальных кризисов, и заключается возможность его проблематизации. Осознав «непрозрачность» мира как своеобразный маркер кризиса, я обретаю свою точку вненаходимости, что позволяет вести диалог с социальной реальностью, включив в философствование смыслы, исходящие от Другого.
Переворот в социально-философской трактовке проблемы коммуникации, начатый Бахтиным, состоял в «аналогичном оборачивании проблемы коммуницирования». На место обычной для экзистенциальной коммуникации постановки вопроса - «Как возможна социальная коммуникация?» - ставится проблема - «Каково то существо, способом социального бытия которого является коммуникация?» [20]. Вопрос усложняется: «Всегда ли это существо таково, что способом его социального бытия является коммуникация?» [21]. Так Бахтин встраивает проблему не просто в онтологию, а в историческую онтологию. Исследование социального хаоса предполагает выход на проблемы социальной онтологии, трактуемой через схемы модальной онтологии. Понятие «коммуникация» часто отождеств-
А. Ю. Навасардян. История становления категории «гражданское сознание»
ляется с понятием «высказывание», трактуемым как пространство становления Я, Другого. В этом пространстве рождаются социальные смыслы. Через данный термин возможен выход на социолингвистическую, социопсихологическую терминологию. Тексты как бесценный «архив эпохи», причем не только литературные или музыкальные, но и незатейливые «записки простых людей» [22], - это важнейшие «документы жизни», позволяющие постигнуть опыт глубинного задевания злом, пережитый несколькими поколениями россиян. Возможно, лингвосоциологическое прочтение этих «документов» в не меньшей мере будет способствовать изучению хаоса социальной системы, его «разволшебствлению», нежели макросоциологические построения.
Подведем итог статьи: а) хаос - не препятствие на пути познания, а унифицирующий элемент описания эволюционирующего мира; б) социальная коммуникация является инструментом изучения социального хаоса в коммуникативно-диалогической концепции М. М. Бахтина. Последнее положение актуализирует важность «подключения» к исследованиям социального хаоса аппарата герменевтики. Дополним последний вывод некоторыми рассуждениями. Различные методологические концепции при рассмотрении социального хаоса соотносятся по принципу дополнительности. Представляется продуктивной коммуникативно-диалогическая модель М. М. Бахтина при исследовании социального хаоса, операционализация которой приводит к возможности прикладных исследований.
Примечания
1. Ильин, И. П. Постструктурализм. Деконструк-тивизм. Постмодернизм [Текст] / И. П. Ильин. М., 1996. С. 216.
2. Пригожин, И. Время. Хаос. Квант [Текст] / И. Пригожин, И. Стенгерс. М„ 1994. С. 189.
3. Там же. С. 189.
4. Хайек, Ф. А. фон. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма [Текст] / Ф. А. фон Хайек. М., 1992. С. 20.
5. Там же. С. 48
6. Ахиезер, А. Проблемы государственной власти в России. Статья - IX. Патология власти - I [Текст] / А. Ахиезер // Рубежи. 1997. № 1. С. 87.
7. Бляхер, А. Е. Нестабильные социальные состояния [Текст] / Л. Е. Бляхер. М, 2005. С. 7-8.
8. Бергер, П. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания [Текст] / П. Бергер, Т. Лукман. М„ 1995. С. 87.
9. Деррида, Ж. Московские лекции [Текст] / Ж. Деррида. Екатеринбург, 1991. С. 15.
10. Там же. С. 8.
11. Делез, Ж. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения [Текст] / Ж. Делез, Ф. Гваттари. Екатеринбург, 2007. С. 419-420.
12. Бляхер, А. Е. Указ. соч. С. 52.
13. Бахтин, М. М. Проблемы творчества Достоевского [Текст] / М. М. Бахтин. Киев, 1994. С. 160.
14. Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества [Текст] / М. М. Бахтин. М„ 1979. С. 78.
15. Фуко, М. Слова и вещи [Текст] / М. Фуко. СПб., 1994. С. 392.
16. Аверинцев, С. С. Бахтин, смех, христианская культура [Текст] / С. С. Аверинцев // Россия. 1988. С. 119-130.
17. Эткинд, А. Эрос невозможного [Текст] / А. Эткинд. М.: Гнозис, 1994. С. 325.
18. Бахтин, М. М. Проблемы творчества Достоевского [Текст] / М. М. Бахтин. Киев, 1994. С. 161.
19. Там же. С. 27.
20. Там же. С. 14.
21. Бляхер, А. Е. Указ. соч. С. 78.
22. Козлова, Н. Н. «Я так хочу назвать кино». «Наивное письмо»: Опыт лингвосоциологического чтения [Текст] / Н. Н. Козлова, И. И. Сандомирская. М„ 1996. С. 240.
А. Ю. Навасардян
ИСТОРИЯ СТАНОВЛЕНИЯ КАТЕГОРИИ «ГРАЖДАНСКОЕ СОЗНАНИЕ»
Автор, высказывая мнение о том, что понятие «гражданское сознание» не сформулировано столь четко, как другие категории социальной философии, предлагает изучить оригинальную предысторию развития, формирования и становления идей справедливости, свободы воли, достоинства, приведших к категории «гражданское сознание».
The author underline that the philosophical category «civil consciousness» is not exactly formulated like other philosophical categories and suggest to study the original history of the development and formation of the ideas of justice, free will and dignity which let to formulate the category «civil consciousness».
Интерес к концепции гражданского сознания стал проявляться в философской и социальной литературе с падением авторитарных и тоталитарных режимов в целой группе стран и их стремлением к построению гражданского общества, которое воспринимается как один из необходимых элементов формирования демократического будущего.
Прежде чем понять суть рассматриваемого явления, нам представляется целесообразным предварительно изучить оригинальную предысторию развития, формирования и становления идей справедливости, свободы воли, достоинства, приведших к категории «гражданское сознание». Перед началом исследования стоит оговориться о том, что вплоть до философии XIX в. термин «гражданское сознание» нам встретить не удастся. В то же время философия каждой из эпох не обошла стороной такие проблемы, как человек, его сознание и духовные ценности. Поэтому мы предлагаем рассмотреть историю становления
© Навасардян А. Ю., 2008
