CC BY
69
МОТИВНАЯ ПАРАДИГМА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
И.Н. Островских
Барнаул
«ЧУЖОЕ СЛОВО» В ПОВЕСТИ М.Н. МУРАВЬЕВА «ОБИТАТЕЛЬ ПРЕДМЕСТИЯ»
Прозаические опыты М.Н. Муравьева, как правило, имеющие отношение к его педагогической деятельности, гораздо менее известны, чем стихотворные. В последние годы именно к этой части творческого наследия автора проявляется наибольший научный интерес [1]. Исследователи отмечают, что «воспитательная проза Муравьева отличается сложностью и широтой, превосходящей ее непосредственное назначение» [Росси, 1995: 115].
Повесть «Обитатель предместья», напечатанная самим автором в «Периодических листах» (1790), предназначенных для учебных занятий с великими князьями Константином и Александром, - одно из самых значительных творений «эпохи чувствительности» [2]. Она является центральным («осевым») текстом т.н. «маленькой трилогии», которую составили произведения 90-х годов: «Эмилиевы письма», «Обитатель предместия», «Берновские письма» [3].
Повесть «Обитатель предместия» имеет все черты классической (античной) идиллии, что также неоднократно отмечалось учеными [4]. И.С. Абрамовская, в частности, пишет: «Предместье и деревня - мир, в котором, как считает Муравьев, возможно осуществление нравственно-этического идеала, утверждению которого, собственно, посвящена повесть. Более всего отвечала задачам писателя концепция естественной жизни на лоне природы, заключенная в идиллии - жанре, явившемся основой для новой русской повести, возникшей в последней трети XVIII столетия» [Абрамовская, 2003: 1].
Ключевой в этом произведении является фигура «повествова-теля-нравоучителя», т.к. изображать похвальные и дурные человеческие качества, а также строить повествование нужно было таким образом, чтобы способствовать нравственному сочувствию читателя-ученика к писателю-воспитателю.
Муравьев существенно изменяет роль автора-повествователя, занимавшего в антологической идиллии позицию «вне текста». Теперь он активный участник описываемых событий, субъект лирического повествования [5], и такая позиция позволяет создать иллюзию реальности того, что только мыслится.
Пространство текста расширяется за счет авторских отступлений, воспоминаний, а также за счет «чужого слова», представленного, в основном, обильным цитированием литературы, входящей в круг чтения не только самого лирического героя, но и остальных персонажей. Идиллический мир немыслим без дружеского общения просвещенных людей, без совместного чтения, без прогулок с книгою в руке.
Как известно, XVIII в. в истории России - это не только век становления «новой» культуры, но и период формирования светского читателя: «XVIII век в России - это век исключительно усердного чтения, количество печатных книг возросло по сравнению с XVII веком в сотни раз, в городах и помещичьих усадьбах возникли библиотеки, постоянно пополнявшиеся их создателями или наследниками прежних владельцев. Читали мужчины и женщинами, читали дети» [Берков, 1981: 148].
Муравьев подчеркивает приверженность обитателя предместья и его просвещенных друзей европейской культуре; на их книжных полках древние и современные авторы стоят рядом. «Герой сентиментализма - это чаще всего читающий герой...Книга становится излюбленным спутником в одинокой прогулке. Чтение на лоне природы, в живописном месте приобретает особую прелесть в глазах «чувствительного» человека. Прогулка с книгой в руках - распространенный мотив, помогающий «узнаванию» героя. Самый процесс чтения на лоне природы доставляет «чувствительному человеку» эстетическое наслаждение. Одновременно книга становится соучастником его собственных переживаний, служит воспоминанием о детстве и юности», -подчеркивает Н.Д.Кочеткова [Кочеткова, 1994: 159-161].
Трижды упоминаются личные библиотеки как средоточие духовной жизни дома: это библиотека самого автора-повествователя, библиотека его друга Иринеева и библиотека графа Благотворова, который позволяет там читать своему камердинеру (по тем временам -неслыханный либерализм).
Хотя сам акт чтения и не играет большой роли в сюжетосло-жении, упоминание о выбранной для чтения книге оказывается существенным в характеристике персонажей.
Почти все персонажи «Обитателя предместия» - весьма начитанные и просвещенные люди. В первую очередь таковым является сам лирический субъект: он сопровождает эпиграфом каждую дневниковую запись (о чем пойдет речь ниже) и демонстрирует свою разностороннюю начитанность при помощи системы отсылок и аллюзий. Так, наряду с русскими писателями, им упоминаются Конфуций, Со-
фокл, Теренций, Овидий (упоминание идеальных супругов Филемона и Бавкиды из «Метаморфоз»).
Друзья автора также отличаются эрудицией и разнообразием интересов. Круг чтения идеализированных положительных персонажей весьма широк: это не только художественная литература, но и сочинения по философии, экономике, астрономии и истории. Так, Але-тов читает и цитирует трагедии Вольтера (прекрасный стих из Танкре-да или Меропы), ученый Перков делает выписки из сочинений историков Гиббона и Гиллеса, а просвещенный купец Кормилов не только сам читает и изучает английских экономистов, в частности, Адама Смита, но и дает эти книги почитать своим друзьям: «Вот английские книги, которые я для вас выписывал, особливо приятно мне видеть между прочими полезную книгу Адама Смита о народном богатстве. Читайте ее, чтобы постигнуть важность торговли. Ею соединяются государства, насаждаются искусства и нравы в грубых народах, природа обращается к благополучию вселенной» [Муравьев, 1979: 84].
Наставник юности и учитель обитателя предместья, кроткий Иланов, рассуждает о вечности и бесконечности Вселенной, о том, что только чистые, невинные сердца способны постигать прелесть природы, гармоничность созданного Творцом мира, его грандиозные масштабы. Возникает тема бесконечности бытия и краткости человеческой жизни, вся сущность которой заключается в познании мира и нравственном воспитании личности с «чувствительным» сердцем. Рассуждения о вечности и бесконечности Божьего мира ассоциативно связаны с трактатом Фонтенеля «Беседы о множестве миров» («Les entretiens sur к pluralite, des mondes»(1686), столь популярном в России в XVIII веке еще со времен А.Кантемира [6]. Просвещенные помещики и чиновники прекрасно ориентируются как в современной науке и литературе, так и в античности.
Напротив, отсутствие начитанности, непросвещенность становится знаком отрицательного персонажа, определяющим не только его невежественность, но и душевную пустоту. Так, безымянный персонаж, нерадивый помещик, любитель лишь телесных наслаждений и примитивных развлечений «утверждает, что Владимир был современник Августов и что пушки были при осаде Трои. Ломоносов ему столь же известен, как Конфуций» [Муравьев, 1979: 80]
Персонажи повести - не только активные читатели, но и сочинители. Жанры, в которых они самовыражаются, характерны для эпохи сентиментализма - это эпитафия, письмо и басня. Лирический герой использует такой знаковый прием, как автоцитация.
В память о своем друге Эмили, погибшем на войне [7], автор воздвиг у себя в саду памятник [8]: «Печальная сень кипарисов заключает в себе урну его и сии слова, начертанные на подножии: «Памяти моего любезного Эмилия! Добрый сын, нежный друг, ревностный гражданин, он увенчал добродетельную жизнь славною смертию за отечество» [Муравьев, 1979: 72]. Автор-повествователь не случайно приводит в тексте дневника эпитафию собственного сочинения, вводя на равных свой и чужой текст в художественный мир идиллии. В этом отрывке передано настроение, которое позднее будет связано и с лирическим жанром - элегией. И.С. Абрамовская отмечает, что «именно «кладбищенская элегия» станет популярной в России благодаря переводам из Грея. Муравьев оказался первым русским писателем, обратившимся к новой для русской литературы теме» [Абрамовская, 2003:
5].
Герои повести пишут письма друг другу, что в ту эпоху являлось не только знаком дружеского расположения, но и своего рода литературным творчеством. Одно такое послание автор приводит полностью в Листе №8. Это письмо его друга Иринеева, в котором, кроме излияний дружеских чувств и настоятельного приглашения в гости, есть еще и «басенка» под названием «Изгнание Аполлона», сочиненная самим автором письма [9]. Здесь рассказывается о том, как Зевс, разгневавшись, спустил Аполлона с небес на землю. Последний же, преобразившись в пастушка, играет на свирели. Его исполнение имеет большой успех: вскоре послушать божественную игру приходят не только пастушки, нимфы и дриады, но и боги спускаются с Олимпа. Увидев это, Зевс возвращает Аполлона на небеса. Подобного рода текст типичен для XVIII века: при всей внешней простоте он имеет важное значение для понимания всей творческой концепции Михайлы Муравьева, осмысления (вполне традиционном для века Просвещения) роли искусства в человеческой жизни:
Искусства укрощают нравы.
Кто первый вымыслил для разума забавы,
Мнил только забавлять: он смертных просветил
И грубых варваров в людей преобратил [Муравьев, 1979:85].
Итак, чтение само по себе являлось творческим процессом, вдохновляющим на самовыражение, сочинительство.
И, наконец, наиболее значимыми для понимания функции «чужого слова» являются эпиграфы, предпосланные автором не только всему тексту, но и каждому Листу - дневниковой записи.
На наш взгляд, такой художественный прием обусловлен не только необходимостью предварения главы или авторепрезентации лирического героя через «чужой текст», но также связан и с дидактической задачей - погрузить читателей (в первую очередь воспитанников) в контекст современной им русской литературы. Ведь лишь один эпиграф принадлежат перу зарубежного автора - древнеримского поэта Горация. А десять эпиграфов из одиннадцати - цитаты из произведений русских писателей XVIII века (М.Ломоносова, А.Сумарокова, М.Хераскова, В.Майкова, В.Петрова, И.Богдановича, Я.Княжнина, Г.Державина, Н.Николева, Д.Фонвизина) [10]. В.Н. Топоров по этому поводу замечает: «В известной степени здесь перед нами не только поэтическое резюме «Обитателя предместья»,...но и своего рода поэтическая «мини»-антология русской литературы второй половины века и такая же антология нравственности, в которой «нравственное», отобранное у других авторов, соответствует нравственным принципам, которым следовал и обитатель предместия, и сам его автор - Муравьев» [Топоров, 2001: 449].
Эпиграф из VI сатиры Горация, переведенный самим Муравьевым, предпослан всему тексту [11]:
Хотелось мне иметь землицы уголок,
И садик, и вблизи прозрачный ручеек,
Лесочек сверх того; и лучше мне и боле Послали небеса. Мне хорошо в сей доле И больше ни о чем не докучаю им,
Как только, чтоб сей дар оставили моим [Муравьев, 1979:85].
Он указывает на корни мировосприятия, сформировавшегося еще в античные времена, к которым просветители испытывали особое пристрастие. Этот эпиграф - знак идиллии, пасторали. Он говорит о желании героя довольствоваться малым, близким, интимным. Он -знак Дома как опоры и защиты человека, места гармонии и покоя. Однако «Г ораций ограничил свой мир внеобщественными проявлениями личности», а Муравьев показывает возможность гармоничного сочетания всех форм жизни человека. «Дом» становится равен «миру», микрокосм - макрокосму.
Эпиграф к Листу №4 (запись от 13 сентября) точно характеризует мирный уголок, который вырастает в сознании Муравьева до размеров Вселенной:
Представь, о древность, мне пред очи
Вселенныя спокойный век;
Там в сладком мире дни и ночи Препровождает человек;
Земля там в части не делится,
Там вся природа веселится,
Бегут оттоль вражда и гнев,
Там с агнцем почивает лев [Муравьев, 1979:76].
Это строфа из оды В.И. Майкова «Война» (1773), в которой идиллическая картина, отсылающая не только к изображению Эдема до грехопадения, но и к Небесному Иерусалиму из книги пророка Исайи [12], противопоставлена страшному зрелищу разрушения, принесенного войной, развязанной «неблагодарным человеком». «Содержание оды Майкова как нельзя лучше соответствует теме дневниковой записи, где речь идет о заключении долгожданного мира, наступившего после двух лет (1788-1790) русско-шведской войны» - замечает Абрамовская [Абрамовская, 2003: 6].
Особую роль в «Круге чтения» играет библейский текст. Библия нигде напрямую не цитируется, но в «Обитателе предместья» есть множество отсылок и аллюзий к Священному писанию, что также связано с дидактической установкой текста, адресованной его первым «порфирородным» читателям, ведь просвещенный правитель должен быть в первую очередь примерным христианином. По воспоминаниям современников, сам автор был не просто глубоко нравственным человеком, но и добрым христианином, хотя не выставлял свое религиозное чувство напоказ, имя Христа всуе старался не упоминать, остро переживал сознание собственной греховности и несовершенства [13].
Так, герои не только совместно читают и обсуждают прочитанное, но и вместе молятся. Один из главных персонажей повести -благочестивый священник.
Идиллическая доминанта текста вызывает аллюзии к книге Бытия, связанные с образом Града Небесного (см. выше). Многие персонажи повести восходят к библейским архетипам: это и раскаявшийся грешник (капитан-командор Неслетов), и патриарх (глава крестьянской семьи), и праведник (граф Благотворов). Кроме того, в тексте «Обитатель предместья» явно прочитывается евангельская притча о блудном сыне. Молодой человек, сын отставного майора Дремова Ев-фемон [14], обидевшись на приемного отца за его, якобы, суровое обращение, ушел из дома. Автор нашел его «искушенного несчастием», осознавшего свою вину, вступившего на путь исправления. Картина возвращения блудного сына в объятия приемного отца завершает про-
изведение. Порядок восстановлен, жизнь вернулась в правильное русло и течет дальше - от пятницы к пятнице и так без конца.
Итак, чтение рассматривается в контексте повести не просто как времяпрепровождение, а как креативный и коммуникативный акт, подвигающий к творчеству. Это событие внутренней жизни человека, способствующее раскрытию смысла земного бытия. Книга, «чужое слово», способствует расширению смыслового пространства текста, расширению картины мира. «Чужое слово» служит своего рода посредником при создании авторского диалога с миром. Именно книга является знаком не просто просвещенного, но и положительного героя. Печатное слово вводит читателя в широкую сферу цивилизации, культуры, распахивает «пространство духовной жизни» (Топоров). Книга, особенно «Книга книг» Библия, играет космогоническую роль, способствует установлению гармонии во вселенной, она изоморфна миру.
Примечания
1. Следует в этой связи отметить труды И.Ю.Фоменко [Фоменко, 1981, Фоменко, 1984], Л.Росси [Росси, 1994], И.С. Абрамовской [Абрамовская, 2003] и, конечно, книгу В.Н. Топорова [Топорова, 2001].
2. Известно, что в 90-х годах Муравьев был преподавателем нравственной философии, русского языка и истории не только у великих князей, но и у их иностранных невест Луизы Баденской и Юлианы Кобургской. Значима дневниковая форма (10 небольших записей - Листов, которые ведутся по пятницам, с августа по начало ноября 1790 года).
3. Именование «маленькой трилогии» эти произведения получили благодаря исследователям, в частности, итальянке Л.Росси: «Три сочинения... построены как три части триптиха, каждая сама в себе законченная и между тем взаимосвязанные.» [Росси, 1994: 73].
4. Напр., И. Клейном [Клейн, 2005] и И.С. Абрамовской [Абрамовская, 2003].
5. Так определяет автора-повествователя И.С. Абрамовская, что представляется нам вполне логичным, равно как и определение «лирический герой» [Абрамовская, 2003]. Далее будем использовать этот термин.
6. Об этом упоминает и В.Н. Топоров: «.Муравьев был знаком с «Разговорами» и тема их была ему близка» [Топоров, 2001: 550].
7. Эмилий - субъект повествования первой части трилогии («Эмилиевы письма»).
8. Подобные жесты были весьма характерны для эстетики сентиментализма.
9. Уместно заметить, что сам М.Н. Муравьев зачастую вставлял в свои письма стихотворные отрывки (письма к сестре 1977-1778 гг., опубликованные в книге «Письма русских писателей XVIII века». Л, 1980); также в эпистолярном наследии автора есть несколько стихотворных
писем: «Письмо к***» (1783), «Письмо к Феоне» (1781), письма к А.М. Брянчанинову 1775 и11783 гг.
10. Такой подбор авторов можно считать знаковым, ведь наиболее любимыми в среде русского дворянства были все же зарубежные авторы (на что, в частности, указывает Кочеткова). Это отражено и в последней части «Маленькой трилогии»: в «Берновских письмах» упоминаются такие классики мировой литературы, как Гомер, Плавт, Гесиод, Корнель, Расин, Вольтер, Спенсер, Тацит, Мильтон, Тасс и многие другие.
11. Система эпиграфов - тема отдельного исследования, поэтому более подробно остановимся лишь на некоторых их них.
12. Ср.: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их» (Ис. 11, 6)
13. См. об этом: Топоров В.Н. [Топоров 2001, с. 21-22]
14. Имя «Евфемон» придумано самим автором и означает в переводе с греческого «воздерживающийся от неподобающих слов» (см. об этом: [Топоров, 2001: 554]).
Библиографический список
1. Абрамовская, И.С. Художественная проза М.Н. Муравьева / И.С. Абрамовская // [Электронный ресурс] / Портал. edu.novgorod.ru - Электрон. дан. - dataeducat, 2003. - Режим доступа: http://edu.novgorod.ru/. - Загл. с экрана.
2. Берков, П.Н. Проблемы исторического развития литератур / П.Н. Берков. - Л.: Художественная литература, 1981. - 495 с.
3. Библия. - М.: Протестант, 1991. - 1324 с.
4. Клейн, И. Пути культурного импорта / И.Клейн. - М.: Языки славянской культуры, 2005. - 570с.
5. Кочеткова, Н.Д. Литература русского сентиментализма / Н.Д. Кочеткова. - СПб.: Наука, 1994. - 279с.
6. Муравьев, М.Н.Обитатель предместия / М.Н. Муравьев // Русская сентиментальная повесть. М.: Изд-во МГУ, 1979. - 336с.
7. Письма русских писателей ХVШ века. - Л.: Наука, 1980. - 472с.
8. Росси, Л. «Маленькая трилогия» М. Муравьева / Л. Росси // Russika Romana I. - Roma, 1994. - С.51-78.
9. Росси, Л. Сентиментальная проза М.Н. Муравьева: Новые материалы / Л.Росси // ХVШ век. - Сб. 19. - СПб.: Наука, 1995. - С. 115-132.
10. Топоров, В.Н. Из истории русской литературы. Т.П. Русская литература второй половины XVIII века. Исследования, материалы, публикации. М.Н. Муравьев. «Введение в творческое наследие». Книга I. / А.Н. Топоров. - М.: Языки славянской культуры, 2001. - 905с.
11. Фоменко, И.Ю. Из прозаического наследия М.Н. Муравьева / И.Ю. Фоменко // Русская литература. - 1981. - №3. - С. 119-126.
12. Фоменко, И.Ю. Муравьев и проблемы индивидуального стиля / И.Ю. Фоменко // На путях к романтизму. - Л.: Наука, 1984. - 292с.
