CC BY
107
И. С. Евсеева
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ НАСЛЕДИЕ ОЛИВЕРА ГОЛДСМИТА («ВЕКФИЛЬДСКИЙ СВЯЩЕННИК») В ПРОЗЕ М.Н. МУРАВЬЁВА («ОБИТАТЕЛЬ ПРЕДМЕСТИЯ»)
Рассматривается проблема восприятия М.Н. Муравьёвым художественного наследия английского романиста и поэта Оливера Голдсмита (на примере романа «Векфильдский священник») и отражение его в повести «Обитатель предместия». Творчество Голдсмита представляет собой синтез творческих исканий литературы эпохи Просвещения. Муравьёв впервые ввёл в отечественную литературу открытия английского писателя, тем самым повлияв на становление и особенности русского сентиментализма.
Центральной и влиятельной фигурой в изучении и ознакомлении русских читателей с английской литературой конца XVIII в. был Михаил Никитич Муравьёв (17571807) [1. С. 14]. Он впервые открывает русскому читателю «бритскую мыслящую Музу», и его перу принадлежат первые живописные стихотворения в русской литературе, свидетельствующие о формировании новых эстетических вкусов, связанных со становлением таких эстетических категорий, как «чувствительность» и «пасторальность» (Успех бритской музы. 1778; Роща. 1778). В английской поэзии Муравьёва привлекает поэтическое чувство природы, развивающееся в особом духовном и интеллектуальном контексте. «Принцип приближения к природе в английской поэзии решается философски (Локком, Шеф-тсбери) и понимается как самоуглубление, как открытие природности в себе самом» [2. С. 100].
Этот принцип приобретает глубокое понимание и в прозе. Ярким патетико-сентиментальным романом в духе пасторальности, оказавшим огромное влияние на прозаический язык М.Н. Муравьёва, является «Векфильдский священник» (The Vicar of Wakefield. 1766) Оливера Голдсмита (1728-1774). Интерес Муравьёва к Голдсмиту был обусловлен содержанием нравственно-философской концепции английского писателя, получившей художественное воплощение в романе «Векфильдский священник». Рассматриваемая Голдсмитом проблема семьи включает не только понимание её как частной жизни индивидуума, семья - это часть созданного Богом универсума, гармонично соединённая с природой, открывающая путь человека к счастью. Проблема семьи неразрывно связана с вопросами нравственного воспитания и становления личности, которые не мыслятся Голдсмитом без высокой христианской морали и добродетели. Содержание и характер постановки проблемы воспитания и становления личности в семье и обществе, предопределившие тип романа Голдсмита, оказались созвучными с нравственнофилософскими и художественными исканиями М.Н. Муравьева. Поставленные Голдсмитом проблемы предопределили тип и своеобразие романа, к которому оказался восприимчив М.Н. Муравьёв. Л.И. Кулакова указывает на то, что Муравьев впервые в русской лирике открыл тему семьи [3. С. 18]. Идеал счастья воплощается в картинах семейной жизни почтенного земледельца в повести «Обитатель предместия» (1815). Эта идея получает развитие в «Письме № 6»: семья у Муравьёва, как и Голдсмита, -оплот счастья и умиротворения, источник духовной радости и покоя.
Муравьёв знакомится с «Векфильдским священником» благодаря Н.И. Новикову, под чьим руководством выходит в 1786 г. перевод романа, сделанный
Н.И. Страховым. Переписка М.Н. Муравьёва показывает, что «Векфильдский священник» его глубоко тронул, и нравственные принципы, исповедуемые романистом, были ему близки. Так, в письме от 6 февраля 1791 г. к своим родственникам Лукиным, в имении которых сгорела рига, он писал: «Желаю, чтоб маленькое хозяйственное приключение награждено было всеми успехами трудолюбия и чтоб рига лучше прежней истребила сожаление старой. Ето философия Ваке-фильдскаго доброго священника, который получил право гражданства в Никольском» [4. С. 270].
Творчество Голдсмита завершает поздний сентиментализм в Англии, а творчество М.Н. Муравьёва знаменует начало сентиментализма в России. Исследователи творчества Голдсмита и Муравьева отмечают генетическую связь романа «Векфильдский священник» и повести Муравьёва с жанром идиллии. Роман английского писателя тяготеет к модели разрушения идиллии, для него характерен «мотив непрочности идиллического счастья» [5. C. 353], русские же повести представляют собой идиллическую утопию [6. С. 14-15].
Произведение Голдсмита, как и Муравьёва, проникнуто глубоким поэтическим чувством природы. Человеческая жизнь и жизнь природы характеризуются «единством их ритма и общим языком для явлений природы и событий человеческой жизни» [5. С. 259]. Жизнь семьи священника в произведении Голдсмита циклична, она всецело подчинена ритму природы и является неотъемлемой частью всего мироздания. Так, рабочий день начинается с восхода солнца и продолжается до заката: «As we rose with the sun, so we never pursued our labours after it was gone down» (Так как мы поднимались с солнцем, мы никогда не продолжали работать после его захода) [7. С. 24]. При описании распорядка дня в семье автор употребляет те же глаголы, что используются для описания природных явлений: устойчивое выражение the sun rises (солнце встаёт) переносится на людей - we rose (мы встали), хотя в английском языке в значении «вставать, просыпаться» применительно к людям употребляются другие глаголы: get up, wake up [8. С. 242]. А при описании природных явлений используется лексика, применяемая по отношению к людям. Например, глагол go down (спускаться, опускаться) употребляется обычно применительно к людям, а со словом «солнце» в этом значении используется слово set. Таким образом, на уровне содержания и поэтики реализуется метафорическое вовлечение явлений природы в целое идиллии.
В повести «Обитатель предместия» ощущение гармонии человека и природы достигается через соотношение жизни человека с движением солнца: «С восхо-
ждением солнца земледелец жнёт» [9. С. 70], а после работы лирический герой говорит о себе: «Дышу свежим воздухом при закате солнца». Муравьев активно использует метафору и метонимию для характеристики как явлений природы («солнце <...> покоилося <...> на крайних горах горизонта» [9. С. 74], «необъятные пустыни неба» [9. С. 75], «вихрь пробежал» [10. C. 29]), так и жизни людей («хлад старости», «весна жизни моей» [9. С. 81]).
Идиллия у Голдсмита и М.Н. Муравьёва основывается на представлении единства семейной жизни и земледельческой трудовой деятельности. После трудового дня (физической работы: labours, toil) семья священника в романе Голдсмита отдыхает в «местечке, огороженном боярышником и жимолостью» («a seat overshaded by a hedge of hawthorn and honeysuckle») [7. C. 34], пьёт чай, читает, устраивает концерты, предлагает гостям крыжовенную настойку. В романе мотив еды и питья подчинены утверждению приоритета семьи, сквозной мотив еды и детей символизирует начало роста и обновления жизни. А «крыжовенная настойка» означает семейный праздник, связанный с «земледельческими циклами», которые, определению М.М. Бахтина, «создают реальную связь и общность явлений природы с событиями человеческой жизни» [5. С. 356].
В повести «Обитатель предместия» много зарисовок и описаний труда: земледелец жнёт <... > полосу <... > и связывает снопы. Косцы <...> вместе возносят и опускают косы свои» [9. С. 70]. Муравьев подробно перечисляет «труды должности», совершаемые главным героем, после чего наступает «вкушение» им отдохновения: «Сажуся на рождающийся дерн и читаю книгу» [7. С. 356]. Герой Муравьёва, подобно членам семьи векфильдского священника, после рабочего дня отдыхает на лоне природы: он спит «до тех пор, когда заря, озлатив горы, возвестит следующее утро» [10. С. 72].
Оба произведения связаны с руссоистской традицией. Основные элементы древнего комплекса - природа, любовь, семья - находят воплощение в произведениях Голдсмита и Муравьева, «обособляются и сублимируются в высоком философском плане как некие вечные, великие и мудрые силы мировой жизни» [5.. С. 357]. Для произведений этого типа характерно появление и особого типа героя, отрывающегося от локальной целостности, уходящего в город и либо погибающего, либо возвращающегося, как блудный сын, в родную целостность. В романе Голдсмита это старшая дочь Оливия, сбежавшая с любимым человеком в город, но с раскаянием вернувшаяся домой. В повести Муравьёва Евфемон - приёмный сын одного богатого человека, с ранних лет избалованный вниманием, привыкший к богатству. После изгнания своим приёмным отцом за дерзость и пороки он стал жить «между спокойных селян» [9. С. 88] и стяжал добродетель.
В XVIII в., поставившем остро проблему движения времени, форма идиллии приобрела особую значимость, поскольку открывала возможность в наибольшей степени приблизиться к фольклорному (эпическому) времени. У Голдсмита фольклорное время выражается в романе, во-первых, в зависимости земледельцев от природных циклов посева, уборки урожая, во-вторых, в соблюдении главными героями народных праздников, обычаев, игр и забав: «В сочельник пели гимны, в
утро святого Валентина дарили девушкам ленты, на масленицу пекли блины, первого апреля изощрялись в остроумии и накануне Михайлова дня свято соблюдали обычай колоть орехи» [11. С. 395]. Активно вводится в роман фольклорный пласт при обработке Голдсмитом песни (песня Оливии), рассказа о Карлике и Великане, аллегории о Проступке и Стыде, первой литературной баллады, пародии на элегию, что способствует созданию богатого деревенского колорита. Фольклорное время и древние традиции даны Голдсмитом с позиций Руссо, который рассматривал их «как врачующие, очищающие и успокаивающие силы, которым человек должен отдаться, с которыми он должен слиться» [5. С. 357] для обретения счастья и душевного мира.
В повести Муравьёва герой - помещик - также ищет утраченное идеальное состояние человеческой жизни, пытаясь слиться с природой, но он находится от природы дальше векфильдского священника, поэтому и фольклорное время здесь не столь отчётливо: рассказывается о работе земледельцев, о деревенских традициях - молиться перед едой, садить дерево в честь окончания войны. Цикличность, являющаяся особенностью фольклорного времени, реализуется в повести через особую организацию художественного времени -жизнь от пятницы до пятницы.
Муравьёв, опираясь на открытия Голдсмита, впервые в русской литературе вводит природное время в качестве оркестровки эмоционального состояния героя, он одним из первых русских поэтов начал изображать времена года и время суток, стремясь постичь сущность, целесообразность движения в природе и в человеческой жизни. «У Муравьева, пожалуй, впервые в русской поэзии XVIII века пейзаж становится средством раскрытия психологического состояния лирического героя», - утверждает Ю.В. Стенник [12. С. 83]. У Оливера Голдсмита время года (в романе последовательная смена всех времён года - это единственное реальное время, т.к. астрономическое время неточно) соответствует определённым событиям в жизни героев: лето - это благополучие, стабильность (peace and harmony - мир и гармония); осень, ненастье за окном - утрата спокойствия: побег дочери; зима, суровая погода - тревоги, дальнейшие несчастья (сгорел дом, священник в тюрьме, умерла дочь); весна - обновление в природе и зарождение новой жизни: чудесное окончание всех неурядиц, две свадьбы и готовящаяся третья. У Муравьёва смена времён года также влияет на душевное состояние героя и на события вокруг: лето (повесть начинается, как у Голдсмита, с событий лета) - это «умиление» и весть о мире; осень -«влажный воздух, покрытое тучами небо, не отнимая внутреннего спокойствия души моей, производят во мне некоторую важность, склонность к размышлению» [9. С. 72]; зима - «стужа», «суровость погоды» - способствует «спокойствию и глубокому уединению» [9. С. 84], тревоге о приёмном сыне Дрёмова, изгнанном из отчего дома; весна - «наполняет сердце сладостными движениями» [10. С. 85], воспоминаниями молодости; возвращением и раскаянием «блудного сына» Дрёмова. Таким образом, у Голдсмита картины природы служат средством выражения эмоционального состояния героев, у Муравьёва смена времён года изменяет не только состояние героя, но и события в мире. Писатель делает
акцент на том, что человек и природа - части одного целого, поэтому «спокойная совесть творит природу прекрасную» [10. С. 74].
В повести Муравьева содержится знак становления новой психологической прозы, в частности изображение настроения влечёт за собой контаминацию прозы с элегией. И в данном случае Муравьев оказался одним из первых русских писателей, обогативших прозу включением поэтического элемента. Идиллия и элегия оказались жанрами, которые активизировали характерные для творчества сентименталистов процессы «поэтизации прозы» и «прозаизации поэзии», отмеченные Ю.М. Лот-маном в качестве важнейших в творчестве последователя М.Н. Муравьева - Н.М. Карамзина [13. С. 435].
Характерная для Муравьева тенденция включения стихов в прозаический текст, развернутая система поэтических эпиграфов из произведений русских поэтов XVIII в. в «Обитателе предместия» и постоянное цитирование переводов из древних и современных поэтов в «Эмилиевых письмах» восходят к Голдсмиту, для романа которого характерна прозиметрия. В романный текст «Векфильдского священника» включены баллада, «Элегия на смерть бешенной собаки», песня Оливии. Муравьёв, следуя этой традиции в «Обитателе предместья», в «Письме № 9» приводит басенку «Изгнание Аполлона». Классицистическая по форме (ямбический гекзаметр, античная тематика) басенка выдает героя, наделенного нежной сентиментальностью: «сладостная» лексика утверждает культ сердечной чувствительности («сладостная свирель», «сердец ожесточенье», «невинное веселье», «искусства укрощают нравы») [9. С. 85]. Если воспользоваться формулой В.Н. Топорова, то это «поэтическая “инкрустация” прозаического текста» [6. С. 449]. Г. А. Гуковский, развивая свою концепцию творчества Муравьева, утверждает, что он «осуществляет первые подступы к созданию особого спе-цифически-поэтического языка, суть которого не в адекватном отражении объективной для поэта истины, а в эмоциональном намеке на внутреннее состояние чело-века-поэта» [14. С. 277-278].
Особую роль в повести Муравьева играют поэтические эпиграфы. Они выполняют ту же функцию, что подзаголовки в романе «Векфильдский священник» О. Голдсмита. Эпиграфы представляют собой философскую сентенцию, идею-инвариант, которую автор подтверждает в каждой главе, развивая все возможные способы исследования. Так образуется эссеистическая парадигма, а главная идея выводится на более высокий уровень звучания, приобретая универсальное значение. Подзаголовкам в трудах английского и русского писателей присуща общая тематика, связанная с описанием глубоких человеческих переживаний и исканий: счастье, раскаянье, Промысел. Третья глава в романе Голдсмита озаглавлена сентенцией: «The Fortunate Circumstances of our Lives are Generally Found at Last to Be of Our own Procuring» (Благоприятные обстоятельства нашей жизни менее всего зависят от нас самих) [6. С. 27]. Муравьев вторит Голдсмиту, включая в дневниковую запись («Письмо № 3») рассуждение: «Напрасно море свирепеет, / Когда Всевышний не велит, / Брегов оно терзать не смеет, / Одна песчинка их делит» [10. С. 74]. Прозе М.Н. Муравьёва присущ синтез романно-
го и эссеистического мышления, открытый в английской литературе Оливером Голдсмитом.
С поэтизацией прозы тесно связан второй компонент философской, моральной и эстетической системы Муравьева: «выбор мыслей, образованных прилежным чтением древних» [15. С. 66]. Вопрос об отношении к «древним» имел принципиальное значение и для Муравьева, и для Голдсмита, поскольку он был связан с идеей сопряжения национальной и мировой культур, с проблемой воспитания в чувствительном человеке гражданина, достойного своего Отечества. Идеи гражданственности и Отечества отразились в творчестве Голдсмита прежде всего в поэме «Путник, или взгляд на общество» (The Traveller, or the Prospect of Society. 1764), где в лирико-медитативной форме автор, сравнивая государственное устройство в разных странах, размышляет о том, каково устройство идеального государства и в чём счастье «маленького» человека.
Муравьёв разделяет голдсмитовскую концепцию подражания древним, греческим поэтам, для которых законы творения заключались в самой природе: «Верный способ подражания древним - писать с природы», «поэзия должна основываться на одном общем правиле, правиле, заимствованном у природы, подражателем которой поэт должен всегда оставаться: пусть будет всё естественным» [16. С. 217]. Идеи Голдсмита были принципиально близки Муравьеву в выработке принципов историософской концепции и эстетики, утверждавшей доверие к «природе». «Подражание природе, - пишет Муравьев, - служит всем основанием; древние установили в писаниях своих образец вкуса» [10. C. 132, 148].
В обоих произведениях огромная роль отводится книге. Под книгой в «Векфильдском священнике» подразумевается Библия, выбор этой книги неслучаен, автор, придерживающийся просветительских взглядов (а с напечатания Библии и началась эпоха Просвещения), разделяет веру в воспитание и образование. Воспитательная направленность романа выразилась в широком включении в текст поучений, назиданий, в проповеди, произнесённой героем в тюрьме и имеющей своей целью воспитание сердца и чувств: «Я попытаюсь исправить их», - говорит векфильдский священник перед тем, как пойти к заключённым («I attempt to improve them») [8. С. 243].
Муравьёв в своей повести уделяет огромное внимание кругу чтения героя («произведения всех частей света», «мудрость древних, изобретения новейших», «полезная книга Адама Смита о народном богатстве» [10. С. 83-84]), при этом делает акцент не столько на поучительности, сколько на воздействии книги на чувства: «Читаю книгу полезную или приятную» (курсив мой. - И.Е.) [10. С. 72]. В прозе Муравьева превалируют чувствительность и мечтательность над разумом и поучительностью: «книги, в которых учуся мыслить и чувствовать», «рукописи, слабые опыты, в которых осмеливаюсь перелагать древних или предаюся собственной мечтательности» [10. С. 81]. Наряду с книгой, пищей для разума, в кабинете героя находят место «искусства, <...> превосходные творения художников и восхитительные положения природы» [10. С. 83].
В плане исследования традиций Голдсмита в прозе Муравьева интерес представляет содержание и форма общения повествователя со своими слушателями (адре-
сатами). Так в наставлении Иланова («Письмо № 3») и проповеди векфильдского священника много общего: сердечно-доброжелательное обращение у Муравьёва «Сын мой!», у Голдсмита - «My friends, my children, my fellow sufferers» (Друзья мои, дети мои, соратники по несчастью), множество риторических вопросов и восклицаний. Однако есть и существенные различия. Русский писатель аппелирует к чувствам слушателя («око астронома не постигнет всех миров, но сердце благодарное и незлобивое восхищается премудростию Божию»), в то время как английский - к разуму. Он логически доказывает необходимость веры в Бога, убеждает в том, что люди, страдающие сейчас, будут счастливы в грядущей жизни. Цель проповеди у Муравьёва, согласно руссоистскому типу его повести, - осуществление нравственно-этического идеала в концепции естественной жизни на лоне природы: «Чудеса природы не довольны ли для счастия человека?» [10. С. 74]. В проповедях век-фильдского священника превалируют возвышенный слог (восклицательные предложения, инверсия, междометие «О!») и употребление архаической формы обращения (thee, thy, thou), что придаёт проповедям и поучениям инструктивно-назидательный и в то же время торжественный характер. У Муравьева, несмотря на присутствие архаических форм (сия, сии, сие) и повелительного наклонения, создающих эффект торжественности, поучение носит медитативный характер, а повествователь принадлежит типу размышляющего философа, наблюдателя. Новаторство Муравьёва заключалось в том, что он впервые в русской литературе позволил своему герою свободно мыслить и, главное, чувствовать, жить по велению сердца: «предаваться чувствованиям», «проливать слёзы сожаления» [10. С. 72].
Для романа Голдсмита и повестей Муравьёва, направленных в область психологического исследования человека, характерна лейтмотивность. В основе этих произведений лежит мотив дороги с изображением реального пространственного пути и странствования, которые реализуют метафору «жизненного пути». В обоих случаях дорога имеет своим началом и завершением дом, который оба автора называют «очагом» (Голдсмит использует несколько синонимов этого слова: fireplace, fire, hearth), символизирующим счастье как состояние любви, взаимопонимания и глубокого духовного спокойствия. Ср.: у О. Голдсмита «happy friends about us» (счастливые друзья
вокруг нас) - у М.Н. Муравьёва: «В нашем предместье очень много счастливых»; у Голдсмита: «I was by nature an admirer of happy human faces» (Я по природе своей люблю созерцать счастливые человеческие лица) - у Муравьёва: «я наслаждался их счастием», «удовольствие видеть любимых людей в счастье». Таким образом, можно говорить, что концепция жизни главного героя, лежащая в основе как романа Голдсмита, так и повести М.Н. Муравьёва, определяется категорией счастья - несчастья. Форма повествования от первого лица, запечатлевшая непосредственный процесс размышления и чувствования, явилась для Муравьёва (вслед за Голдсмитом) способом выражения нравственно-философ-ской, общественной, эстетической позиции писателей. Исповедальная форма повествования служила в русской и английской литературе этапом на пути становления романа как жанра. Образ повествователя, близкий авторскому «я», создает образ чувствительной и мыслящей личности. «Чувствительность» является для Голдсмита и Муравьёва категорией философско-этического и эстетического содержания. Вслед за Голдсмитом русский писатель существенно изменяет роль автора-повествователя, занимавшего в антологической идиллии позицию «вне текста». Теперь он активный участник описываемых событий, субъект лирического повествования, и эта позиция позволяет создать иллюзию реальности того, что только мыслится. Для этого оба автора насыщают роман «чувствительной» и «сладостной» лексикой, акцентируя сентиментальный культ сердца: у Голдсмита «fine country» (прекрасная местность), «relieve poor» (утешать бедных), «vivacity» (резвость, озорство), «peace and tranquility», «ту fondlings» (любезные мои, любимые мои), «loved tenderly» (нежно любили); у Муравьёва - «приятная лощина», «тишина и спокойствие», «любезный друг», «нежное благоволение».
В романе Голдсмита и прозе Муравьёва, отмеченных этической и эстетической близостью, запечатлен процесс переходности литературы от классицизма к сентиментализму. Муравьёв, оставаясь верным просветительской идее гражданственности, патриотизма и героизма, получившей выражение в формам классицистической поэтики (возвышенный слог, архаические формы языка, простота изложения), вместе с тем утверждает культ чувствительности и сердечности и разрабатывает новые поэтические формы художественного изображения человека.
ЛИТЕРАТУРА
1. Топоров В.Н. Пушкин и Голдсмит в контексте русской Goldsmithianbi. Wien, 1992. 224 с.
2. Шайтанов И.О. Мыслящая муза. М., 1989. 260 с.
3. Кулакова Л.И. Поэзия М.Н. Муравьева // Муравьев М.Н. Стихотворения. Л., 1967. С. 5-49.
4. Левин Ю.Д. К истории восприятия в России Оливера Голдсмита // Русская литература. 1994. № 2. С. 256-274.
5. БахтинМ.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. 504 с.
6. Топоров В.Н. М.Н. Муравьев. Введение в творческое наследие. М., 2001. Кн. 1. 912 с.
7. Goldsmith О. The Vicar of Wakefield // The Miscellaneous Works of Oliver Goldsmith including a variety of pieces now first collected by James
Prior. N. Y., 1851. Vol. 3. P. 3-274.
8. Бенсон М., Бенсон Э., Илсон Р. Комбинаторный словарь английского языка. М., 1990. 286 с.
9. Муравьёв М.Н. Обитатель предместия // Русская сентиментальная повесть. М., 1979. С. 70-88.
10. Муравьев М.Н. Сочинения: В 2 т. СПб., 1847. Т. 1. 288 с.
11. Голдсмит О. Векфильдский священник // Библиотека всемирной литературы. М., 1972. Т. 60. С. 379-541.
12. СтенникЮ.В. Пушкин и русская литература XVIII века. СПб., 1995. С. 83.
13. Лотман Ю.М. Поэзия Карамзина // Лотман Ю.М. Карамзин. СПб., 1997. С. 7-59.
14. Гуковский ГА. У истоков русского сентиментализма // Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII в. Л., 1938. С. 2-76.
15. Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977. 607 с.
16. Goldsmith О. Memoris of М. de Voltaire / The Miscellanous Works by Oliver Goldsmith. Collected by James Prior, in four volumes. N. Y., 1851. Vol. 3. P. 217.
Статья представлена научной редакцией «Филология» 21 мая 2008 г.
