Чрезвычайное положение как предельное состояние социального бытия Текст научной статьи по специальности «Право»

Философский и методологический

инструментарий

Philosophical and Methodological Toolkit

УДК 111.84 © А. В. Яркеев, 2018

Чрезвычайное положение как предельное состояние социального бытия

А. В. Яркеев, Удмуртский филиал Института философии и права Уральского отделения РАН (г. Ижевск).

E-mail: [email protected]

Биополитическая форма государственного суверенитета, сложившаяся в результате этатизации биологической жизни и отождествления необходимости самосохранения государства с необходимостью биологического выживания населения, радикально трансформирует устоявшиеся смыслы фундаментальных представлений, лежащих в основании бытия общества, поскольку инициирует формирование и утверждение чрезвычайного положения в качестве всеобщей управленческой технологии и парадигмы правопорядка в современном глобальном пространстве. Данное обстоятельство связано с фактическим дезавуированием суверенитета национальных государств и игнорированием принципов международного права в рамках политики безопасности и войны с терроризмом. Чрезвычайное положение как состояние неразличимости между правом и бесправием учреждает существование общества в качестве пространства приостановки всех гражданских прав и законов, в рамках которого любой индивид сводится к бесправной фигуре homo sacer.

Ключевые слова: чрезвычайное положение; суверенитет; государство; право; общество; биополитика.

The State of Emergency as the Extreme State of Social Being

A. V. Yarkeev, Udmurtia branch of the Institute of Philosophy and Law of the Ural Branch of the Russian Academy of Sciences

(Izhevsk, Russia). E-mail: [email protected]

Biopolitical form of the state sovereignty resulting from etatization of biological life and identification of the necessity of the state to protect itself with the necessity of the population to biologically survive radically transforms the established meanings of the fundamental concepts underlying the social being as it initiates the formation and establishment of emergency state as an overall management technology and paradigm of law and order in the modern global space. The mentioned condition is connected with actual disavowal of the national sovereignties and disregard of principles of international law within the security policy and war against terrorism. The state of emergency as the state of indistinguishability of law from lawlessness establishes existence of society as the space of suspending of all civil rights and laws wherein any individual becomes homo sacer — a person without rights.

Keywords: state of emergency; sovereignty; state; law; society; biopolicy.

Современная мировая ситуация определяется через процессы глобализации, связанные с постепенным разрушением суверенитета национальных государств. Суверенитет принимает новую форму су-

ществования, переходя от национальных государств к неким наднациональным органам, образующим лишенный центра и привязки к определенной территории аппарат управления, который постепенно

включает все глобальное пространство в свои расширяющиеся границы [1, с. 12]. Традиционно государственный суверенитет определяется не только в категориях некоторой территории и ее отношения к внешнему пространству, но и через jus belli как право самостоятельно решать вопрос о «друзьях» и «врагах», а также бороться с «врагом». Технический прогресс в развитии вооружений приводит к тому, что остаются лишь немногочисленные государства, обладающие достаточной технологической и промышленной мощью, позволяющей вести войну. Другие страны добровольно или вынужденно теряют право на войну, а вместе с этим правом и суверенитет.

Существование внутреннего и наднационального права в условиях кризиса суверенитета приобретает чрезвычайный характер. Как отмечает Дж. Агам-бен, «осознанное использование вечного чрезвычайного положения (даже если оно и не было объявлено формально) стало одной из главных практик современных государств, включая и так называемые демократии» [2, с. 9]. Распад крупных государственных структур и чрезвычайное положение, ставшее нормой, актуализируют рассмотрение оснований общества через призму новых перспектив. Закрепление исключительности чрезвычайного положения в качестве основной управленческой парадигмы ставит под вопрос те условия, при которых собственно социальное бытие является возможным.

Понятие чрезвычайного положения связано с понятием суверенитета (или суверена). Суверенитет, согласно общепринятой трактовке, есть верховная власть, ни от чего не производная, суверенным является «тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении» [3, с. 15]. Обладая монополией абсолютного решения, суверен создает и гарантирует ситуацию в ее тотальности. Если государство не обладает самостоятельной компетенцией объявлять чрезвычайное положение, оно не является государством.

Ключевое значение идея суверенитета обретает в контексте сущности и существования права. Это обусловлено тем, что «суверенитет как исключительная прерогатива создавать право сам не может быть гарантирован никаким правом» [4]. Иными словами, существуют лишь суверенные права, но нет никакого «права на суверенитет». Источником права на суверенитет является сам суверен, ведь суверену, «чтобы создать право, нет нужды иметь право» [3, с. 27]. Как полагает К. Шмитт, государственно-правовая модель, отождествляющая государство и правопорядок, «совершенно теряется перед лицом экстремального случая» [3, с. 24]. Говоря языком теоремы К. Гёделя, если концепция правового государства включает в себя понятие самостоятельного решения, она является полной, но противоречивой; если же она непротиворечива, то неполна, поскольку обходит стороной этот

вопрос. Случай крайней необходимости (extremus necessitates casus), связанный с состоянием угрозы государственной безопасности, либо отбрасывается как выходящий за пределы государственного права, либо включается в государственное право, но тогда возникает парадокс правовой приостановки действия права. Таким образом, понятие суверенитета является предельным понятием для концепции правового государства, а понятие чрезвычайного положения — для права. Суверен располагается одновременно внутри и за пределами правовой системы, маркируя ее границу. В момент проговаривания решения о чрезвычайном положении право одновременно утверждается и отменяется. Суверен оказывается на пределе существования права; он тот, кто удостоверяет существование права, отменяя его. Поэтому «суверенитет» является не только и не столько «инструментальным понятием, созданным для анализа политического процесса и решения возникающих в ходе этого анализа проблем», сколько «сам является философской проблемой» [4]. Государственный суверенитет состоит в определении того, в чем заключаются общественный порядок и безопасность, когда возникает им угроза и в чем она выражается. Следовательно, любой порядок основывается на некотором субъективном решении, даже правопорядок «покоится на решении, а не на норме» [3, с. 21]. С нормативной точки зрения, отмечает К. Шмитт, решение рождается из ничего, оно с необходимостью «диктуется» [5, с. 41].

Очевидно, что общественный порядок как таковой предъявляется именно в моменты беспорядка. Возникающий беспорядок со всей наглядностью показывает, что порядок, безусловно, наличествует. Другими словами, общество может существовать как в упорядоченном, так и в неупорядоченном состоянии. Общество и порядок перестают пониматься как взаимно имманентные сущности, происходит транс-ценденция порядка за пределы общества. Состояние общественного беспорядка — это социальная аномия (a-nomos), т. е. беззаконие, тогда порядок отождествляется с господством закона, является правопорядком. Согласно теории правового государства государственная власть выражает себя в законе, который понимается либо как состояние мира, навязываемого грубым силам, либо как результат борьбы или войны, выигранной наиболее сильным. В обоих случаях закон определяется через добровольный или вынужденный отказ от войны, противопоставляется беззаконию, негативно определяемому посредством исключения.

Ситуация социальной аномии — это состояние прерывания правопорядка, когда прежний правопорядок «уже не» действует, а новый правопорядок «еще не» установлен. В разрыве между двумя правопоряд-ками обнаруживается существование государства как упорядочивающей инстанции порядка. «Если это со-

стояние наступило, то ясно, что государство продолжает существовать, тогда как право отходит на задний план... Существование государства доказывает здесь на деле несомненное превосходство над действием правовой нормы» [3, с. 25]. Если существование правопорядка носит дискретный характер, то государство понимается как абсолютная и непрерывная власть. Право по определению отсылает нас к некоторой законодательной системе, в то время как порядок соотносится с системой государственного управления. «С этой точки зрения мы можем понять, почему антиномия права и порядка лежит в основе современной политической рациональности» [6, с. 381].

Субъективный момент решения создает условия, в которых могут действовать нормы права. Норма может быть применена только к нормальной ситуации, а потому любая всеобщая норма нуждается в предварительной нормализации жизни как ее фактической среды осуществления. Фактическая нормальность — условие возможности юридической нормы. Поскольку норма права не может осуществляться сама собой, а требует для каждого претворения в действительность придания этой действительности образа/формы, тогда государство — форма (порядок), которая придает народной жизни определенный образ: форма субъективного решения переводится в объективный порядок жизни. Объективность порядка задает его в терминах данности, т. е. порядок общественной жизни «дан» государством как абсолютным субъектом в точке вменения (или решения). «Решение освобождается от любой нормативной связанности и становится в собственном смысле слова абсолютным» [3, с. 25].

Государство оказывается как бы внешним по отношению к обществу. Навязывая последнему закон, государство учреждает существование общества в структурах правопорядка. В точке вменения государство конституирует само себя в качестве абсолютного субъекта правопорядка. Такое представление обосновывает (легитимирует) необходимость безусловного подчинения государству и безусловного следования его законам. Государство как инстанция абсолютного решения субстанциализируется и автономизируется. Согласно теории Т. Гоббса государство как результат и состояние общественного договора кладет конец войне между людьми. Суть гоб-бсовского мифа в том, что человек по природе своей зол, следовательно, без государственной власти люди попросту начнут убивать друг друга. К. Шмитт пишет: «У Гоббса государство по своей конституции является диктатурой в том смысле, что оно, порождаемое войной всех против всех (bellum omnium contra omnes), имеет целью постоянно препятствовать этой войне, которая тотчас же разразилась бы с новой силой, если бы люди были избавлены от давления со

стороны государства» [5, с. 41]. Следовательно, без государства нет и общества, государство — всё, общество — ничто. Спасение государства превыше всего. Единственным объектом государства становится само государство, его единственной целью — самосохранение. «В исключительном случае государство приостанавливает действие права в силу, как принято говорить, права на самосохранение» [3, с. 25]. Необходимость самосохранения обусловливает то, что государство как абсолютная самоосновная сущность устанавливает такой порядок, который, во-первых, необходим для сохранения государства, во-вторых, необходим для того, чтобы обеспечить управляемость государством.

В XVП-XVШ вв. формируется представление о государственной рациональности как о некой технике управления, целью которой является предохранение, расширение и благоденствие государства с помощью наиболее скорых и наиболее удобных средств. Управление является разумным, если оно принимает во внимание природу того, что выступает объектом управления, т. е. самого государства. Такое государственное управление не имеет отношения к каким-либо законам (божественным, природным или человеческим) и правам народа, а лишь к самому государству как объекту управления. Цель такого управления — усиление мощи страны с точки зрения того, что касается расширения ее границ и способности противостоять другим государствам. Нет никакой внешней, предшествующей и последующей цели государства, кроме самого государства. «Цель государственного интереса — это само государство, и если в нем имеется что-то вроде совершенства, счастья, благополучия, то это всегда будет совершенство, счастье, благополучие самого государства» [7, с. 338]. В этом аспекте природа государства рассматривается не в плане некоего равновесия, баланса, обеспеченного хорошим законом, между множеством составляющих, а как совокупность сил и возможностей, которые могут возрастать либо уменьшаться (в зависимости от того, какую политику проводит правительство). Важно увеличивать эти силы и возможности, так как каждое государство находится в состоянии постоянного соперничества с другими государствами и народами. Государственное управление (в отличие от правления как осуществления законного суверенитета над определенной территорией) имеет дело с людьми как с живыми существами, а не как с субъектами права. Ввиду этого обстоятельства правительство должно заниматься индивидами исключительно в той степени, в которой они могут быть средством для достижения цели усиления и развития сил государства. Существование индивида задается с точки зрения его полезности, способности вносить хоть какое-либо изменение в мощь государства. Совокупность живых

индивидов, проживающих на одной территории и относящихся к одному «виду», начинает пониматься как население (или популяция). Понятие «население» исторически возникает в тот момент, когда для обозначения людей стали применять словосочетание не «род человеческий», а «человеческий вид», демонстрируя изначальную принадлежность людей к биологическому пространству, общему для всех живых существ. Биовласть возникает как этатизация биологической жизни, ставящая под контроль человека как живое существо. В биополитическом модусе существования государства государственный интерес выстраивается таким образом, что необходимость самосохранения государства отождествляется с необходимостью удовлетворения биологических потребностей людей. Политическая необходимость сохранения государства становится тождественной биологической необходимости выживания населения.

Автономизация государства снимает проблему легитимности власти в плане обоснования ее существования и отправления. Право оказывается избыточным. Государственный интерес не имеет сущностной связи с системой законности или легитимности, как раз наоборот: государственный интерес подразумевает нарушение любых законов, подчиняя эти законы нуждам государства. Чрезвычайное положение является выражением государственного интереса и существования государства в чистом виде: в силу своей природы и в своем основополагающем функционировании государственный интерес транс-цендентен по отношению к законам и законности. Он опирается на законы ровно в той мере, в какой они выступают элементами и проводниками его действий, в той мере, в какой они оказываются необходимыми и полезными. Единственным законом, которому подчиняется государство, является его самосохранение любой ценой и любыми способами. Именно эта государственная необходимость как отношение государства с самим собой под знаком самосохранения продуцирует приостановку всех законов и открывает пространство быстрых и неотложных действий без всяких правил. «Чисто технической концепции государства остается недоступна безусловная, не зависящая от целесообразности собственная ценность права. Такая концепция интересуется не правом, а лишь тем, насколько целесообразно функционирует государство, т. е. только исполнительной властью, которой в правовом смысле может и не предшествовать никакая норма» [5, с. 30]. Здесь оценка имеет отношение только к правильности или неправильности мер, рассмотренных с ситуативно-технической точки зрения, с позиции их целесообразности. Политика утверждается в качестве того, что имеет дело с этой государственной необходимостью. Она слагается из рационализма, техницизма и приоритета

исполнительной власти, основывается на политико-социологическом императиве, возвышающемся над противоположностью права и бесправия, определяется только необходимостью удержания и расширения политической власти.

Тотализация государственной власти средствами политики была разработана К. Шмиттом в учении о диктатуре как чрезвычайном положении. Понятие о диктатуре утвердилось в последние века в качестве понятия общего учения о государстве и политике. Исторически диктатура возникла как специфичное для аристократической республики учреждение, представляющее собой внутриполитическое средство борьбы патрициев против плебеев. На правах всеобщего понятия «диктатура» проникает в политическую и государственно-правовую доктрину только в обстоятельствах Французской революции в качестве якобинской диктатуры, отмеченной упразднением присущего всякому конституционному порядку разделения власти на законодательную, судебную и исполнительную ветви. К. Шмитт выделил комиссарскую диктатуру и диктатуру суверенную. Первая осуществляется в пределах принятой конституционной нормы и уполномочивается конституционным образом. Вторая действует в условиях упразднения всего правового порядка, ее цель — произвести целиком новый порядок. Суверенная диктатура «может осуществлять государственную власть без правовых ограничений. Это в современном демократическом государстве самый частый случай суверенной диктатуры» [8]. Как отмечает Дж. Агамбен, в настоящее время чрезвычайное положение все чаще оказывается управленческой технологией, а не вынужденной чрезвычайной мерой, обнаруживает свою природу основополагающей парадигмы правового порядка [2, с. 16].

Отношения между современным биополитическим государством и населением строятся на основе «договора о безопасности», по которому государство гарантирует защиту от всевозможных рисков, случайностей, непредвиденных обстоятельств, порождающих ощущение неуверенности. В этой ситуации закон оказывается неприемлемым, поскольку необходимыми становятся различные способы вмешательства во все случаи, которые нарушают течение повседневной жизни и являются в силу этого исключительными обстоятельствами. Власть, ориентированная на чрезвычайные ситуации, поддерживает себя и общество в состоянии перманентного чрезвычайного положения. «Кризисная техника отнюдь не представляет собой средства смягчения или устранения кризисов общественной системы... Напротив, под ней подразумевается временное дифференцирование властного риска, осуществляемого посредством вовлечения кризисов в само властное плани-

рование. Формализованным образцом этого служат законы о чрезвычайном положении» [9, с. 136-137]. Чрезвычайные меры вмешательства государства, носящие произвольный, избыточный, исключительный и незаконный характер, предъявляются обществу под знаком заботы, которая обосновывается как готовность государства защищать население «любой ценой», т. е. всеми доступными средствами, включая игнорирование права. Со стороны населения это вызывает лояльность и покорность, так как государство обеспечивает его безопасность. В этом смысле терроризм — такое исключительное «событие», появляющееся как раз в той области, в которой государство гарантирует индивидам, что с ними ничего не произойдет. Терроризм возникает как собственный эффект функционирования системы, ориентированной на предотвращение рисков, угроз и опасностей. Любая дисфункция, нарушение циркуляции, любой дисбаланс и отклонение в функционировании социальной системы в рамках «политики безопасности», направленной на предотвращение угрозы, маркируется как терроризм. «Террор, таким образом, исподволь возведен в скрытый универсальный эквивалент всех социальных зол» [10].

Классическое суверенное право на защиту, предполагающее право на смерть, включается в момент внешней или внутренней угрозы для существования государства. Однако терроризм не имеет государственного оформления, четкой территориальной локализации, он не выдвигает лозунгов с требованиями, не выходит на улицы, не предъявляет ультиматумы и т. п. Именно поэтому он невидим, он одновременно повсюду и нигде, одновременно снаружи и внутри. Поскольку угроза исходит отовсюду и в любой момент, то это вынуждает государство де-факто вводить перманентное чрезвычайное положение на своей территории и рассматривать внешнюю территорию других государств как зону

ведения боевых действий против террористической угрозы (исходя из права на защиту своего суверенитета). Война с терроризмом становится перманентной и повсеместной, стирая различие между войной и миром, между гражданским населением и армией, между правом, действующим в мирное время, и правом, действующим в военное время. Чрезвычайное положение (как состояние неразличимости между обычным и военным правом) индуцирует право волевой приостановки всех законов и прав гражданского общества. В этой перспективе концлагерь может быть представлен как «скрытая матрица» или «номос» политического пространства, в котором мы живем [2, с. 211]. Лагерь оказывается таким политико-юридическим пространством, в котором каждый индивид превращается в бесправного homo sacer, в отношении которого любое действие может быть безнаказанным. Зоны неопределенности и лакуны права возникают во множестве современных ситуаций, связанных с перемещенными лицами, беженцами, «гуманитарными лагерями» для мигрантов и т. п.

Таким образом, бытие общества в предельной ситуации чрезвычайного положения как формы глобального порядка проявляется в радикальной трансформации устоявшихся смыслов представлений, фундирующих понятия «человеческого», «государственного», «правового», онтологически участвующих в производстве и воспроизводстве социального бытия. Как мы полагаем, чрезвычайное положение возникает в результате тенденции к полной объективации социальной субъективности в рамках биополитических стратегий и тактик, продуцирующих «голую жизнь», законом не прикрытую. Существование общества на пределе открывает пространство неопределенности человеческого бытия, где возможным становится все, а человечность подвергается сомнению.

Список литературы

1. Хардт М., Негри А. Империя. М., 2004.

2. Агамбен Дж. Homo sacer. Чрезвычайное положение. М., 2011.

3. Шмитт К. Политическая теология. М., 2000.

4. Ремизов М. Спор о суверенитете. URL: http://www.intelros.ru/intelros/reiting/reyting_09/material_sofiy/ 5995-spor-o-suverenitete.html (дата обращения: 04.09.2016).

5. Шмитт К. Диктатура. От истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы. СПб., 2005.

6. Фуко М. Интеллектуалы и власть : в 3 ч. Ч. 1. М., 2002.

7. Фуко М. Территория, безопасность, население. СПб., 2001.

8. Шмитт К. Диктатура. URL: http://www.katehon.ru/html/top/politologia/idea/dictatura.htm (дата обращения: 05.09.2016).

9. Луман Н. Власть. М., 2001.

10. Жижек С. Добро пожаловать в пустыню Реального! URL: http://yanko.lib.ru/books/cultur/zizek-welkome-8l.pdf (дата обращения: 03.09.2016).