CC BY
67
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ
УДК 342.5:930.85
чрезвычайная следственная комиссия
временного правительства и общество (историко-правовой анализ взаимодействия и взаимовлияния)
© Варфоломеев Юрий Владимирович
доктор исторических наук, доцент, член-корреспондент Академии военных наук, член Международной ассоциации историков права, профессор кафедры истории государства и права юридического факультета, Саратовский государственный университет им. Н. Г. Чернышевского.
В статье на основе анализа разноплановых источников рассматриваются особенности функционирования Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (ЧСК), а также различные стороны взаимодействия и взаимовлияния ЧСК, власти и общества. Автор исследует деятельность экстраординарного следственного органа в широком контексте проблем взаимоотношений власти и общества в межреволюционный период 1917 г., которые отражали сложившуюся в стране политическую обстановку и противостояние различных общественно-политических сил.
Ключевые слова: Чрезвычайная следственная комиссия, Временное правительство, власть, общество, расследования.
Он
»днои из важнейших задач учрежденной в марте 1917 г. Чрезвычайной следственной комиссии (далее - ЧСК, Комиссия) стало расследование противозаконной деятельности министров и высших должностных лиц Российской империи, а также взаимоотношений власти и общества в период последнего царствования. В связи с этим линия «Правительство - Государственная Дума» заняла одно из центральных мест в деятельности Комиссии. Наряду с допросами бывших царских министров по вопросу о противостоянии власти и общества, конфронтации правительства и Думы, свои показания Комиссии дали также ведущие политические деятели России - лидеры октябристов и кадетов М. В. Челноков, А. И. Гучков, П. Н. Милюков, А. И. Шингарёв, М. В. Родзянко, Ф. А. Головин и А. Р. Ледницкий. В целом, по материалам допросов, вырисовывалась многомерная картина противоборства власти и общества, правительства и представительного органа страны.
С первых же дней работы ЧСК привлекала повышенное внимание власти, политиков
и общественности, которые с нетерпением ждали от нее скорых результатов. 13 мая 1917 г. министр юстиции П. Н. Переверзев заслушал доклад председателя ЧСК Н. К. Муравьёва о проделанной к тому времени работе и заявил, что «.. .считает теперь все нарекания на бесплодность работы комиссии неосновательными» [1, с. 35]. Вместе с тем более достоверным и непредвзятым выглядит описание этого эпизода в интерпретации секретаря ЧСК А. А. Блока: «Бывший сегодня в пленарном заседании комиссии П. Н. Переверзев (министр юстиции) нашел, что она сделала чрезвычайно много в короткий промежуток времени и отозвался одобрительно о ее действиях (официальная редакция газет)» [2, с. 326].
Деятельность ЧСК с самого начала вызвала широкий общественный интерес. Одним из наиболее злободневных вопросов, который находился в центре внимания Комиссии и русского общества, и на который предстояло ЧСК дать квалифицированный политико-правовой ответ, - это был вопрос об измене в пользу Германии части членов правительства и, в первую оче-
редь, носителей верховной власти - бывших императора и императрицы. Допросы видных политиков, отнюдь не благосклонных к бывшему правителю, сразу же опровергли слухи в царской измене. В марте 1917 г., в самом начале своей работы, ЧСК была направлена по ложному следу. Подобная ситуация возникла в связи со скандальной публикацией, озаглавленной «Загадочная переписка Алисы Гессенской с её друзьями» в газете «Российская республика». В сенсационной статье приводились тексты телеграмм бывшей императрицы и некоего Арнольда Розенталя с мая по октябрь 1916 г. Эти телеграммы, по мнению газеты, давали основание обвинить царицу «в шпионстве в пользу Германии». «Аляповатость подделки, - свидетельствует С. В. Завадский, - бросалась в глаза, но Муравьев так и взвился» [1, с. 50]. Достойна восхищения «прозорливость» сенатора. Правда, обнаружил он «аляповатость подделки», так же как и все члены Комиссии, только после тщательно проведённой по этой публикации проверки следователем Г. П. Гирчичем. В результате выяснилось, что все тексты сочинила и передала репортёру служащая петроградской цензуры за обещание газетчика презентовать ей торт, если она даст ему какой-нибудь сенсационный материал. Слухи о германофильстве императрицы-немки и её измене упорно циркулировали в российском обществе с самого начала войны. Но ответа на вопрос, - так ли это на самом деле, - ждали от ЧСК. Поэтому расследование этого «сюжета» стало одной из первоочередных и приоритетных задач в деятельности Комиссии.
Следователь В. М. Руднев, которому было поручено дознание по этому вопросу, провёл глубокое и беспристрастное расследование в этом направлении. Им были произведены тщательные осмотры помещений членов Императорской Фамилии и Царских покоев на предмет существования прямого провода в Берлин. В итоге следователь пришёл к выводу: «...никаких указаний на сношение Императорского Дома с немецким, во время войны, установлено не было. При проверке же мною слухов об исключительно благожелательном отношении Императрицы к раненым военнопленным-немцам выяснилось, что отношение Её к раненым немцам было таким же одинаково тёплым, как и к раненым русским воинам, причём такое своё отношение к раненым Императрица объясняла выполнением лишь Завета Спасителя, говорившего, что кто посетит больного, тот посетит Его Самого» [3, с. 57]. Также ослабили подозрения в измене Императрицы и показания И. Ф. Манасевича-Мануйлова, который, ссылаясь на Г. Е. Распутина, заявил на допросе, что царица «стоит страшно за продолжение войны
и что про неё говорят неправду, что она стоит за мир. Это он мне много раз говорил искренно, потому что была такая обстановка, что он не врал, - я глубоко убеждён в этом. На царя, наоборот, он смотрел так, что царь ненадёжный и царь скорее может уступить, чем она» [4, т. 2, с. 54].
ЧСК, в поисках окончательного ответа на вопрос об измене, обратилась и к переписке царя и царицы. По свидетельству члена Комиссии А. Ф. Романова, Н. К. Муравьёв через коменданта Царскосельского дворца «намекнул» Николаю II о том, «.чтобы бывший император сам отдал свою переписку, что тот и сделал, самолично рассортировав и разложив её по конвертам со свойственной ему аккуратностью» [5, с. 20]. Понимая особую важность и ценность эпистолярных материалов, Муравьёв обратил на это внимание и Временного правительства. Об этом свидетельствует его переписка в течение нескольких месяцев (с 11 апреля по 20 октября 1917 г.) с канцелярией Управляющим делами Временного правительства и председателем Петроградской военной цензуры о сохранении корреспонденции бывшего Императора, членов его семьи и бывших министров [6]. После исследования переписки стало ясно, что она полностью подтверждает слова «старца» и показания И. Ф. Манасевича-Мануйлова. Теперь стало очевидно, что царь и царица отвергали даже саму возможность постановки вопроса о сепаратном мире. В их переписке находим также и объяснение этому факту: все свои надежды на упрочение власти и преодоление революционного кризиса в стране царская чета полностью связывала с военной победой [7, с. 347]. К аналогичным выводам на основе материалов допросов пришёл и секретарь Комиссии А. А. Блок: «Он (царь - Ю. В.) и Александра Фёдоровна относились отрицательно к Вильгельму (случаи свиданий, фразы по этому поводу). Александра Фёдоровна получила английское воспитание и никаких немецких симпатий не выражала, как и царь <...>. Германофильство выражалось, разве, у Маклакова. <...> Николай II унаследовал нелюбовь к немцам от Александра III» [2, с. 341-342].
Даже автор публичного обвинения царицы в измене П. Н. Милюков так и не смог назвать президиуму ЧСК в ходе допроса неопровержимых фактов, которые подкрепляли бы его хлёсткую, но малодоказательную думскую речь. «Не знаю, что говорится о её сношениях, допустим, что они были личного характера, это возможно, но что они были, это, несомненно, - неуверенно и путано пояснял он на допросе. - Были лица, которые приезжали регулярно, говорилось, что это поездки за лекарствами, вероятно, были личные сношения с родственниками, были
предлоги, были случаи протекции, которые оказывались раненым и даже убитым на счёт похорон их, были случаи непосредственного влияния, была общая атмосфера сочувствия Германии <...> Я не делаю вывода, что были политические переговоры, но что вызывало сочувствие, для меня это, несомненно». В то же время на просьбу председателя Комиссии назвать эти случаи и лица Милюков так и не смог ничего конкретного пояснить: «Я знал раньше, но теперь не помню, не могу сказать, если вспомню, скажу» [4, т. 6, с. 369-370], - невразумительно ответил он.
Что же касается Г. Е. Распутина, то П. Н. Милюков отметил, что предводитель «тёмных сил» относился к войне отрицательно. Удостоверился в этом депутат ещё перед войной. Косвенные указания на Распутина «... как на нашего спасителя от бессмысленного кровопролития.» прозвучали в речи Милюкова ещё 28 апреля 1914 г., когда он сообщил о том, что «.указывают на одного проникновенного старца, истинного патриота, горячо любящего Россию, причём близкого к кормилу нашей политики, который удержал своим благородным влиянием от страшного шага». По этому поводу депутат не удержался от ироничного вывода: «Итак, господа, судьба России, потому что война и мир есть судьба, находится в руках этого самого старца, по моему убеждению.» [4, т. 6, с. 369-370]. Между тем остаётся не до конца выясненным вопрос: была ли эта позиция «старца» свидетельством его германофильских настроений, или неким пацифистским и патриотическим желанием оградить Россию от тяжёлых военных потрясений? Во всяком случае из показаний П. Н. Милюкова этого не видно. В то же время М. В. Родзянко был уверен в том, что подобная позиция Г. Е. Распутина сложилась под влиянием Берлина, хотя и вынужден был признать, что фактов этого воздействия у него нет, кроме того, что «Распутина окружали люди, которые, несомненно, имели связь с заграницей». При этом он заявил на допросе в ЧСК, что «.конечно, никто этих фактов не получит, потому что так исправно прятали концы в воду, что фактов получить невозможно. Но определённо ходили слухи, и ко мне приезжали даже какие-то частные люди с заявлением о том, что они знают, что через шведское посольство Распутину передаются большие деньги из заграницы» [4, т. 7, с. 129]. Обобщая результаты расследования Комиссией деятельности «тёмных сил» и царской «измены», Александр Блок вывел ёмкую и лаконичную формулу состояния власти накануне революции: «Страшное влияние Распутина, страшная расшатанность идеалов» [2,
с. 334]. Отсюда, наконец, расшатанность самодержавных устоев и крах российской монархии.
В условиях разгулявшейся революционной стихии, немалая часть политически активной части общества жаждала возмездия и требовала скорого революционного суда над сановниками царского режима и, конечно, носителями верховной власти. Выражая настроения радикально настроенных народных масс, большевистская газета «Правда» риторически вопрошала: «Так можно ли думать, товарищи, о полной победе над кровавым самодержавием, пока вся многочисленная царская свора вместе с верховным убийцей Николаем на свободе. Настал час суда народного над ними, но прежде всего надо захватить их. Николай и холопы его должны быть немедленно и прежде всего арестованы и преданы справедливому суду народа» [8]. Таким образом, Временное правительство было поставлено в безвыходную ситуацию и не имело возможности избежать ареста представителей царской власти и расследования их деяний без падения своего влияния и авторитета. Кроме того, существовала вполне реальная угроза революционной расправы над императорской четой и бывшими царскими сановниками. Между тем вопрос о следствии и суде над бывшим императором не раз обсуждался в ЧСК, но тогда «...трагедия ещё не началась.» [2, с. 346], - пророчески заметил Блок. Члены Комиссии только обменивались мнениями, так как Временное правительство оставило окончательное разрешение наиболее важных вопросов, включая и этот, до созыва Учредительного собрания. Сенатор Завадский упоминал позднее в своих воспоминаниях, что председатель ЧСК, хотя и не прямо, но всё же пытался поставить вопрос о привлечении царя к суду. «Мне тогда же говорили, со ссылкой на известного присяжного поверенного Н. П. Карабчевского, - писал он, - что А. Ф. Керенский думал о предании суду даже отрёкшегося императора. От Керенского я того ни разу не слышал, но в нашей комиссии Н. К. Муравьёв бродил вокруг да около этого вопроса, не поднимая, а, так сказать, шевеля его по разным поводам» [1, с. 49]. Другой член Президиума Комиссии А. Ф. Романов, напротив, категорично утверждал, что «обвинять царя в каком-либо преступлении не решались даже Муравьёв и Соколов» [5, с. 20].
Вместе с тем имеется лишь одно документально засвидетельствованное высказывание председателя ЧСК по вопросу о привлечении к суду Николая II. Присутствовавший вместе с Муравьёвым на Первом Всероссийском съезде Советов секретарь Комиссии Блок отметил, что там «спрашивали, между прочим, занимаемся ли мы делом Николая Романова» [2, с. 263]. На что
председатель ЧСК ответил: «По нашему заданию мы не призваны для того, чтобы обследовать преступления самой верховной власти. <...> Мы останемся в пределах наших заданий - мы считаем, что дело Учредительного собрания разобрать часть материалов, которые вышли за пределы нашей непосредственной задачи.». На вопрос, «так ребром поставленный», ответ один: он «не относится к кругу ведения нашей комиссии» [9]. Таким образом, Муравьёв еще раз подтвердил намерение Комиссии оставаться в пределах расследования преступлений только высших сановников царского режима: «Николая Романова комиссия решила не допрашивать (Учредительное собрание; а мы остаемся в пределах своих "трех классов")» [2, с. 289], - изложил кредо председателя ЧСК А. А. Блок. Кроме того, в обществе по-прежнему имели место и промо-нархистские настроения. Член Президиума ЧСК С. Ф. Ольденбург отмечал, что даже в конце лета 1917 г. во многих министерских кабинетах продолжали висеть портреты государя-императора, а о кумире революции - А. Ф. Керенском ему не раз доводилось слышать нелестные отзывы. Но возможности влияния на массовое сознание и соответственно на оценку и направление деятельности ЧСК сторонники реставрации монархии были лишены.
Результаты предварительных расследований Комиссии использовались властными структурами для манипуляций общественными настроениями в целях создания благоприятного фона различных политических акций и поднятия авторитета своей власти. Так, например, 7 марта 1917 г. Временное правительство постановило поручить министру юстиции принять меры «к ускорению производства по обвинению бывшего военного министра В. А. Сухомлинова в государственной измене», а также «к ускорению производства по расследованию противогосударственной деятельности» И. Г. Щегловитова и А. Д. Протопопова [6, д. 482, л. 3]. После окончания следствия ЧСК по делу В. А. Сухомлинова в прессе подчеркивалось: «Теперь мы знаем, кто и какими путями вел к поражению нашу армию. Чрезвычайная следственная комиссия закончила свою работу в те дни, когда совершенно исключительную остроту получил вопрос о восстановлении боевых сил нашей армии, о возрождении ее способности к оборонительным и наступательным действиям. <.> При царизме вожди армии вели страну к гибели. Теперь вожди ведут страну к спасению и к свободе» [11].
Благодатной темой для ложных спекуляций и нагнетания антисамодержавного психоза в обществе стало также нашумевшее дело о пулеметах, которыми якобы вооружили полицию
незадолго до Февральской революции. Исследуя этот вопрос, А.Я. Аврех утверждал, что «.темой номер два для ЧСК было дело о пулеметах, которыми якобы вооружили полицию Протопопов и военные власти незадолго до революции. Мотив был тот же, что и при расследовании "измены" - чрезвычайность события: если власть дошла до того, что поручает расстреливать мирных граждан учреждению, которое их по своему назначению должно охранять, - мирные граждане и, конечно, кадеты в том числе, получают моральное право на революцию как исключение в своей обычной тактике» [12, с. 87]. 5 апреля 1917 г. была опубликована заметка, озаглавленная «Найденные пулеметы», в которой упоминалось о вроде бы найденных «протопоповских» пулеметах. Сотрудники ЧСК оперативно расследовали эту информацию и выяснили, что сообщенные им в заметке сведения корреспондент газеты «День» А. Т. Михайлов почерпнул от неизвестного ему пассажира железнодорожного поезда. «Этот пассажир был по внешнему виду настолько почтенный, что у него, Михайлова, не возникло ни малейшего сомнения в правдивости переданного им рассказа» [6, д. 8, л. 14]. Вопреки этой газетной «утке», судя по материалам допросов А. Д. Протопопова, М. А. Беляева, С.С. Хабалова, все они были по-настоящему изумлены такой постановкой вопроса, и стало очевидно, что «рассказы про пулеметы, из которых будто бы стреляли с крыш по народу в первые дни революции, - вспоминал С. В. Завадский, - вернее отнести к области вымысла... <...> ...следственные действия не дали ничего сколько-нибудь осязательного» [1, с. 63]. Более того следователи в результате переписки с воинскими частями и учреждениями, где имелись пулеметы, однозначно пришли к заключению, что, во-первых, нет данных о получении и применении пулеметов полицией и жандармерией, а во-вторых, пулеметы, размещенные на крышах домов, по своей конструкции были предназначены только для стрельбы вверх - по воздушным целям противника [6, д. 465-467]. После того, как стала очевидна надуманность и бесперспективность этого, на первый взгляд, криминального сюжета, он был окончательно исключен из плана расследований Президиумом Комиссии.
Противодействуя распространению подобных ложных сведений и провокационных слухов, руководство ЧСК пыталось наладить информирование представителей прессы достоверными сведениями о работе ЧСК - регулярные официальные справки Комиссии о проделанной работе печатались всеми официальными органами. Но, к сожалению, из-за ограниченного объема предоставляемых печати сведений (по причинам
секретности большей части следственных материалов), а также отсутствия доступной и полной информации о принципах расследований в прессе и обществе нередко курсировали негативные оценки деятельности Комиссии. Подыгрывая агрессивным настроениям революционных масс, в радикальной печати раздавались призывы отвергнуть принципы, избранные ЧСК при расследовании в качестве основополагающих, обвиняя сотрудников Комиссии в том, что они «отчаянно путаются» в понятиях законности, например, отыскивая «в старых и новых уложениях статей, подходящих для осуждения низложенного царя и арестованных его приспешников». С точки зрения большевистских «правоведов», в данной ситуации ЧСК следовало бы действовать по-марксистски: «.мы должны не стоять на почве законности, а стать на почве революции». Несмотря на ощутимое общественное давление, большинство членов Комиссии все-таки придерживались мнения о необходимости не революционного, а цивилизованного (в соответствии с законами) суда над представителями царской власти. К тому же эта позиция находилась в русле политико-правовой доктрины Временного правительства, в частности, в отношении сохранения преемственности между правовыми системами Российской Империи и революционной России.
Таким образом, ЧСК оказалась, по образному выражению сенатора А. Ф. Кублицкого-Пиоттух, «между наковальней закона и молотом истории» [2, с. 321-322], когда, с одной стороны, радикальные силы требовали от неё немедленных результатов - громких судебных процессов над представителями царской власти, а с другой - ЧСК следовала политико-правовой парадигме Временного правительства, обусловленной соблюдением законности и «непрерывностью правопорядка». При этом подчёркивалось принципиальное отличие новой власти от свергнутого режима. Комиссией «было поднято слишком много политических вопросов, которые не могли быть разрешены в соответствии с либеральным идеалом законности, которого придерживались её члены, - отмечал Д. К. Орловский. - Задача доказать вину в соответствии с прежними законами оказалась тяжёлой, механизм правосудия работал медленно и ожидавшегося воздействия на общественное мнение не получилось» [13, с. 415]. Строгая приверженность законности и правопорядку была для Временного правительства основанием легитимации и укрепления его власти. Испытывая высокую ответственность за свою деятельность не только перед правительством, но и перед обществом, Н. К. Муравьёв счёл необходимым заручиться поддержкой органа
народного представительства, каким являлся Всероссийский съезд Советов. С одной стороны, этот манёвр позволял переложить часть ответственности за результаты работы ЧСК на общественность, а с другой - действовал отрезвляюще на опьянённые революционным «угаром» общественно-политические группировки, которые были недовольны деятельностью Временного правительства и ЧСК.
Апеллируя к следственным материалам ЧСК, Временное правительство стремилось создать и распространить в обществе представление о преступной природе деятельности носителей власти царской России. Обобщая характер инкриминируемых царским сановникам правонарушений, Н. К. Муравьёв определил, что «.эти преступления очень несложны в своём юридическом выводе... <.> ...это формула обычного злоупотребления властью, формула бездействия, и ещё чаще наиболее типичная формула превышения этой власти». Для обоснования этого вывода он обратился к опыту прошлых политических судебных процессов 1901-1917 гг., отложившихся в его многолетней юридической практике, и подчеркнул, что «старый режим... <.> ...судится целиком, ибо суду подлежат... <.> ...не только отдельные министры, но весь состав совета министров, примера чего европейская история не знала» [9].
К началу осени 1917 г. следственная деятельность ЧСК по многим направлениям близилась к завершению, но суду было представлено только одно дело - бывшего военного министра В. А. Сухомлинова. При этом министр-председатель А. Ф. Керенский, понимая, что обществу необходимо было предъявить хоть какие-то результаты работы ЧСК, приложил максимум усилий для того, чтобы этот процесс состоялся. Вообще в центре внимания российского общества находились те следственные дела Комиссии, которые получили высокий общественный резонанс ещё в годы существования свергнутого режима, или ассоциировались с острой политической борьбой 1917 г. Среди них: дело генерала В. А. Сухомлинова, расследование обстоятельств судебного процесса М. Бейлиса, дело провокатора Р. В. Малиновского, следственные дела, связанные с разоблачением сотрудников политического сыска и др. Очевидно, что на приоритетность и ход расследований ЧСК влияла, прежде всего, сложившаяся общественно-политическая конъюнктура. Как правило, сенсационные разоблачения появлялись из недр ЧСК в качестве иллюстрации тех или иных сторон политического противостояния и отражали процесс обострения социальных противоречий как в столице, так и в стране в целом. Сложившаяся нестабильная обстановка, рост недовольства
политикой Временного правительства и радикализация общественных настроений вынудили власти предпринять ряд мер по демонстрации политически ангажированных материалов из следственных дел ЧСК. Так, в июне 1917 г. министр юстиции П. Н. Переверзев, по договоренности с Н. К. Муравьевым, не дожидаясь окончания следствия по делу Р. В. Малиновского, распорядился предоставить целому ряду газет подборку материалов об этом большевике-провокаторе. Достоянием гласности в августе этого же года стала также информация, касавшаяся расследуемого в ЧСК дела о проверке сведений о сотрудничестве одного из лидеров большевиков Л. Б. Каменева с Киевским охранным отделением. Обнародование этих материалов не случайно пришлось как раз на тот момент, когда «в обстановке острого кризиса Временному правительству важно было оттолкнуть хотя бы часть недовольных его политикой от ленинцев, - справедливо указывает И. С. Розенталь, -создать у обывателя стереотип неприятия этой ультрарадикальной партии» [14, с. 192].
Деятельность ЧСК постоянно критиковалась с различных политических флангов. Так, левые поучали членов Комиссии, что революцию нельзя делать в «белых перчатках», нельзя двигать ее, «не колебля ни одной из статей нашего свода законов.», а революционную диктатуру следует понимать как беспощадную борьбу с силами самодержавной России. В противном случае - угрожали меньшевики - «.та власть, которая поймет свою задачу иначе, рискует вызвать новые потрясения и не укрепить революцию, а только поселить недоверие к новому строю в широких народных массах». Весьма критически отзывались о работе Комиссии и эсеры, настаивая на том, что народ «имеет непререкаемое право сам, в лице избранных им присяжных заседателей, определить, кто является его врагом, кто виновен в преступлениях против счастья и свободы народа, против революции, - ратовал М. Гендельман. - Ибо хотя оно в законах самодержавия и не писано, но народное революционное правосознание знает это преступление, тягчайшее преступление против счастья и свободы народа, против революции. По всем обстоятельствам дела, по мере вины совершившего это тягчайшее преступление, революционный суд присяжных сам определит должную кару». Эсеры считали, что должны быть созданы особые революционные суды присяжных, которые, рассмотрев все деяния обвиняемого, или оправдают его, или объявят врагом народа и революции, а далее «.суд должен иметь право определить, как поступить с врагом народа: лишить ли его свободы,
выслать ли за пределы родины, конфисковать ли его имущество» [15].
В то же время ключевое положение ЧСК во властных структурах и её непосредственное влияние на общественно-политическое мнение в стране приводило к тому, что в Комиссию обращались с просьбами граждане, надеявшиеся, что официальная бумага из ЧСК поможет решить ту или иную проблему.
Следует сделать вывод о том, что ЧСК функционировала в условиях нараставшего кризиса недоверия к учреждениям Временного правительства, связанных с падением авторитета его власти, а усиление радикальных революционных настроений в обществе вело к росту правового нигилизма, что, в свою очередь, ставило под сомнение правовые принципы, которыми ЧСК руководствовалась в своей работе. С другой стороны, необходимость выполнения сотрудниками Комиссии политических задач, которые соответствовали парадигме новой власти, а также учёт политических пристрастий руководства Временного правительства, партийных и советских лидеров не способствовали объективности расследований. Деятельность Чрезвычайной следственной комиссии с самого начала находилась в большой зависимости от политической конъюнктуры и как в зеркале отражала сложившуюся в стране обстановку: непримиримое противостояние различных общественно-политических сил, предлагавших свои «сценарии» дальнейшего развития страны. Вместе с тем Чрезвычайная следственная комиссия на протяжении всей своей деятельности сохраняла поддержку, как властных структур, так и общественно-политических группировок, представители которых входили в её состав. Всё это до поры до времени обеспечивало доверие общества к её действиям, но в результате эскалации политического кризиса в стране этот консенсус был нарушен.
Библиографический список
1. Завадский С. В. На великом изломе (Отчёт гражданина о пережитом в 1916-17 годах) [Текст] // Архив русской революции. В 22 т. Т. 11. - М. : Терра, 1991. - ISBN 5-250-01922-6.
2. Блок А. А. Записные книжки [Текст]. - М., 1965.
3. Руднев В. М. Правда о царской семье [Текст] // Русская летопись. - Кн. 2. - Париж, 1922.
4. Падение царского режима [Текст] // Стенографические отчёты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства в 1917 г. : в 7 т. - М.-Л., 1924-1927.
5. Романов А. Ф. Император Николай II и его правительство [Текст] // Русская летопись. Кн. 2. - Париж, 1922.
6. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) [Текст]. - Ф. 1790. - Оп. 2. - Д. 16.
7. Переписка Николая и Александры Романовых [Текст]. - М.; Пг., 1923. - Т. 3. - 392 с.
8. Правда [Текст] : газета. - 1917. - 9 марта.
9. Муравьев Н. К. О работе Чрезвычайной следственной комиссии : доклад на Первом Всероссийском съезде Рабочих и Солдатских депутатов [Текст] // Известия Петроградского Совета Рабочих и Солдатских депутатов. - 1917. - 18 июня.
10. Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов [Текст]. - 1917. - 19 мая.
11. Аврех А. Я. Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства: замысел и исполнение [Текст] // Исторические записки. - М., 1990. - Вып. 118. - ISBN 978-5-02-037006-7.
12. Орловский Д. К. К вопросу о формах демократии накануне октября 1917 года [Текст] // П. А. Зайончковский (1904-1983 гг.) : статьи, публикации и воспоминания о нём. - М. : РОССПЭН, 1998. - 463 с. - ISBN 5-86004-136-5.
13. Розенталь И. С. Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время [Текст]. - М.: РОССПЭН, 1996. - 272 с. - ISBN 5-86004-049-0.
14. Дело народа [Текст] : ежедн. полит. и литерат. газета. - 1917. - 17 августа.
Материалы поступили в редакцию 27.01.2012 г.
УДК 94(47X084.5:6:8
антибуддийская деятельность союза воинствующих безбожников (1925-1941)
© Синицын Фёдор Леонидович
кандидат исторических наук, соискатель докторантуры, Институт российской истории РАН.
В статье анализируются основные аспекты антирелигиозной деятельности Союза воинствующих безбожников (СВБ) СССР в отношении буддийской конфессии, реализованной в период 1925-1941 гг.
Ключевые слова: религиозная политика СССР, буддизм, Союз воинствующих безбожников.
ак .LVme
*ак известно, антирелигиозная дея-гельность в СССР осуществлялась не только государственными и партийно-комсомольскими структурами, но и общественными организациями. В 1921 г. в Москве было основано Общество активных атеистов (с 1925 г. - Научное общество «Атеист», с 1928 г. - Общество по изданию атеистической литературы «Атеист»), в 1924 г. - Общество друзей газеты «Безбожник» (с 1925 г. - Союз безбожников, с 1929 г. - Союз воинствующих безбожников). В мае 1930 г. Общество «Атеист» влилось в состав Союза воинствующих безбожников. Эти общественные организации проводили антирелигиозные мероприятия, издавали соответствующую литературу, в том числе периодические издания (журналы «Антирелигиозник», «Атеист», «Безбожник», газета «Безбожник» и пр.).
Антирелигиозные общественные объединения были созданы и в традиционно буддийских регионах СССР. В 1926 г. появились 4 «естественнонаучных» и «безбожных» кружка в Калмыкии, участники которых пытались «научно и основательно подойти к антирелигиозному вопросу и его пропаганде» [3, с. 34]. В том же году в Бурят-Монголии было зарегистрировано отделение Союза безбожников, развернувшее работу во всех районах республики.
В 1926 г. Отдел национальностей Исполкома Союза безбожников выпустил циркулярное письмо «О работе пропагандистских кружков среди национальностей». В обязанность таким кружкам ставилась организация докладов, прений (диспутов) и других мероприятий, проработка вопросов методики и содержания антирелигиозной пропаганды, отбор кадров
