CC BY
14
Санкт-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
А.Н. Котович
Черты и условия развития русской богословской мысли в эпоху Николая I
Опубликовано:
Христианское чтение. 1906. № 11. С. 854-877.
@ Сканированій и создание электронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия (www.spbda.ru), 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
2009
Черты и условія развитія русской богословской мысли въ зпоху Николая I. *)
«Ъ ЭТИ ГОДЫ Пратасовъ и ого сподвижники намѣчали уже и отчасти выполняли программу «утвержденія православія на древнихъ началахъ». Издаваемы были тѣ изло-§ женія вѣры, гдѣ проводилась мысль о преимущсствен-
I номъ значеніи «церковныхъ заповѣдей», о безусловномъ авторитетѣ церковной іерархіи; настойчиво подчеркивалось неизмѣнное употребленіе славянскаго языка при богослуженіи и т. д. ').
Уже въ 1837 году, подъ диктовку гр. Пратасова, м. Филаретъ кіевскій въ одномъ общеупотребительномъ тогда учебникѣ священной исторіи исправилъ пункты «о епископатѣ, соборахъ, іерархіи и монашествѣ древней церкви, о единомысліи съ греческою церковью» и внесъ въ текстъ слѣдующія строки: «Правила (соборовъ), изданныя и утвержденныя сими соборами, послѣ Священнаго Писанія, составляютъ непреложное законодательство въ Православной Церкви, которое она всегда сохраняетъ и всегда будетъ сохранять непоколебимо. Ибо тотъ же Духъ Святый, сошедшій на апостоловъ, просвѣщаетъ и ихъ преемниковъ св. отцевъ для управленія ввѣренной іімъ Церковью Божіею».
Въ качествѣ заключенія учебника была внесена слѣдующая тирада: «Ко благоденствію любезнаго отечества нашего
*) Окончаніе. См. ноябрь.
') Чнсіпови чъ. Исторіи пер. Библіи, 126—7.
процвѣтаетъ Православная Церковь, въ благословенной державѣ Великихъ Государей Россійскихъ, управляемая Св. Синодомъ, какъ непрерывнымъ помѣстнымъ соборомъ и сохраняетъ ') союзъ духовнаго единенія съ четырьмя патріаршими престолами... представителями своихъ древнихъ церквей, а всѣ вмѣстѣ образуютъ едину, святую... Церковь, которую и врата адовы не одолѣютъ... по словамъ самого Христа, обѣщавшаго пребыть съ нею во всѣ дни до скончанія вѣка». Полный же перечень всѣхъ «мѣръ» представилъ самъ Прайсовъ въ докладѣ государю отъ 14 ноября 1842 г.
«Съ 1836 года, докладывалъ ІІратасовъ, предприняты самыя дѣятельныя мѣры къ совершенному преобразованію воспитанія духовнаго юношества; по высочайшему новелѣнію изданы въ свѣтъ коренные уставы вселенской церкви, какъ основаніе каноническаго права, не имѣвшаго мѣста въ программахъ духовно-учебныхъ заведеній прежняго времени; сдѣланы главными руководствами въ преподаваніи догматическаго богословія «Изложеніе православной вѣры», написанное восточными патріархами и «Православное исповѣданіе вѣры», составленное П. Могилой; въ академіяхъ и семинаріяхъ введено ученіе объ отцахъ церкви и распространено на всѣ три отдѣленія преподаваніе спеціальныхъ богословскихъ наукъ; возобновлено изданіе книги «Камень вѣры Ст. Яворскаго» и. наконецъ, пространный катехизисъ московскаго м. Филарета, совершенно переработанный авторомъ, согласію съ строгими требованіями древняго православія, введенъ въ повсемѣстное употребленіе въ качествѣ школьнаго руководства по закону Божію.
ІІо для того, продолжалъ докладъ, чтобы истинное древнее вѣроученіе проникло всѣ отрасли богословскаго преподаванія п принесло благословенные плоды, нужно еще много усилій, твердости и постоянства въ неуклонномъ направленіи духовнаго образованія къ спасительной цѣли». Въ этихъ видахъ было признано необходимымъ: 1) воспитанникамъ внушать, что Св. Писаніе само себя не изъясняетъ; 2) объясненія Св. Писанія приспособлять къ греческому тексту; 3) остерегать воспитанниковъ отъ ученыхъ «мертвящихъ душу» злоупотребленій Св. Писаніемъ, позволяющихъ смотрѣть па него,
’) Отмѣченное, кі/і>сиволіъ въ дѣлѣ написано вмѣсто чего-то другого выскобленнаго. Арх. Си. Синода 1337, 1470.
57*
какъ на предметъ историческихъ, филологическихъ и философскихъ изслѣдованіи; 4) въ среднихъ духовно-учебныхъ заведеніяхъ не поднимать безполезныхъ п даже опасныхъ не-ологичеекпхъ вопросовъ о вѣрѣ; б) изгнать изъ преподаванія догматическаго богословія усиленный систематизмъ, придающій духовнымі) паукамъ видъ наукъ свѣтскихъ, и, наконецъ, при изученіи нравственнаго богословія съ надлежащею силою и полнотою раскрывать изложенныя въ «Православномъ Исповѣданіи» церковныя заповѣди н вообще употреблять всѣ усилія, чтобы ученіе Христово падало па сердца воспитанниковъ и оплодотворялось въ жизни».
На докладѣ государемъ была положена такая резолюція: «Совершенно одобряю взглядъ сей на положеніе нашихъ духовныхъ дѣлъ; слѣдуетъ продолжать осторожно и справлять то, что еще осталось прежняго неправильнаго; ото долгъ нашъ» *).
Впрочемъ, какъ упомянуто, докладъ этотъ появился уже въ 1842 году. Ранѣе же этого, несмотря на постепенную подготовку почвы для проведенія облюбованныхъ тенденцій, ревнителямъ древняго православія недоставало отправной точки, утвердившись на которой можно бы было круто повернуть рычагъ.
Круто, насильственно,—потому что основной тонъ реформы нс возбуждалъ симпатій въ болѣе сознательныхъ современникахъ. Съ разныхъ сторонъ доходили, хотя и робкіе, но все же проникнутые сарказмомъ протесты. «На бѣду, писалъ нѣсколько ранѣе изъ Кіева Павскому Иннокентій, вашъ владыка (Серафимъ) недавно расходился со своимъ православіемъ... Отечественная попечителыюсть, простираемая за тысячи верстъ, право, отзывается преслѣдованіемъ» '■).
Еще болѣе мѣтко попадали въ цѣль позднѣйшіе отзывы. «Вамъ, конечно, хочется знать о здѣшнихъ новостяхъ, писалъ въ самомъ пачалѣ 1837 года ректоръ С.-Петербургской академіи Виталій своему пріятелю въ Кишиневъ. Ихъ пока нѣтъ; но не сомнѣваюсь, что будутъ. Теперь только еще говорятъ, что все старое (что мы называли новымъ) не православно, худо, гадко. Что изъ сего выйдетъ? Непремѣнно новый порядокъ вещей, а лучшій ли, увидимъ. Иной бы воскликнулъ и справедливо: Quousque tandem, да такъ воскли-
г) Архивъ К. О. Пр. Св. Синода. Дѣло секретное, 8. -) Ст.“, 1880, VI, 230.
цать могли Цицероны только въ мірѣ языческомъ!» II далѣе: Препровожденное вами ко мнѣ для напечатанія (въ «Христіанскомъ Чтеніи») слово Бурдалѵ о мирѣ, при нынѣшнихъ обстоятельствахъ можетъ произвести воину. Что православно на французскомъ языкѣ, то на русскомъ, того н смотри, что попадетъ въ неправославное. Развѣ пустить ради диверсіи, т. е. отъ лютеранства своротить подозрѣніе па католицизмъ? Но въ обоихъ случаяхъ одна горечь». Извиняясь, наконецъ, въ промедленіи съ высылкой просимыхъ книгъ, авторъ письма и здѣсь не удержался отъ ироническаго замѣчанія. «Два экземпляра Жизни аи. Павла и Священный словарь Малова давно для васъ куплены и обросли уже пылью; не гнѣвайся, будутъ казаться старѣе, а это нынѣ въ модѣ» *).
Къ вновь учреждаемымъ съ реформаторскими цѣлями комитетамъ преобладало нѣсколько скептическое по крайней мѣрѣ нетерпѣливое отношеніе. Вотъ, папр., отрывокъ изъ письма архіепископа Владимірскаго Парѳенія «самому» м. Серафиму: «Что проекты на проекты устава для духовныхъ училищъ? А дряхлаго Баѵмейстера * 2) не смѣняютъ вышеопыт-ные? А сухій Бѵргій 3) не на пенсіи?»
И, безспорно, къ этому именно времени «воцерковло-нія» Пратасова болѣе всего можетъ относится отзывъ Иннокентія, что «у него (Пратасова) многое не подведено подъ ясное сознаніе» 4). Съ цѣлью выясненія своей программы, оберъ-прокуроръ прибѣгнулъ къ пріему, сущность котораго такъ излагаетъ Д. Ростиславовъ. «Нѣкоторые оберъ-прокуроры находили нужнымъ сближаться съ какимъ-либо ученымъ архи-мантритомъ или архіереемъ, чтобы чрезъ нихъ ознакомиться съ коноиическимъ правомъ и съ особенностями духовной учености и администраціи и чтобы чрезъ то крѣпче удержаться на своемъ мѣстѣ. Архимандритъ — оберегалъ оберъ-прокурора отъ промаховъ,—оберъ-прокуроръ же поднималъ его выше въ церковной іерархіи» 5).
Фаворитомъ Пратасова послѣ нѣкоторыхъ неудачныхъ опытовъ сдѣлался архм. Аѳанасій; его, по выраженію м. Фила-
>) „Р. Арх.“, 1898, [, 305.
2) и •’) Извѣстные схоластическіе учебники. Хроника арх. Саввы,
т. I, 112/
4) Барсуковъ. Жизнь Погодина, т. VI, 91.
5) „Вѣсти. Евр.“, 1883, VII, 140.
рета, оберъ-прокуроръ понесъ на своихъ плечахъ. При всей своей энциклопедической учености *), Аѳанасій справедливо уже въ то время слылъ «за фанатика, поборника того православія, которое держится не смысла, а буквы религіи и которое больше уважаетъ преданіе чѣмъ Евангеліе» * 2). Онъ-то главный'], образомъ и сообщилъ ІІратасову необходимую рѣшимость вт, дѣлѣ укрѣпленія православія. Своихъ противниковъ по взглядамъ онъ готовъ былъ звать на судѣ патріарховъ, или, при случаѣ, расправляться съ ними своими средствами.
Поводъ къ этому былъ данъ, или, говоря точнѣе, созданъ дѣломъ «о противозаконномъ налитографировапіи въ С.-Петербургѣ неправильнаго перевода на русскій языкъ нѣкоторыхъ книгъ Св. Писанія Ветхаго Завѣта».
Нѣтъ надобности излагать всѣ обстоятельства этого дѣла послѣ ихъ опубликованія и разсмотрѣнія, напримѣръ, въ «Исторіи перевода Библіи на русскій языкъ». Достаточно лишь замѣтить, что вызванныя дѣломъ многочисленныя слѣдственныя комиссіи не могли, однако, найти здѣсь какого-либо противоцерковнаго замысла. Мотивомъ отлитографированія перевода исключительно съ еврейскаго языка служили давно сознанныя научныя потребности и естественная неудовлетворенность темнотою славянскаго текста. Мысль изданія сама собою возникла у студентовъ и другихъ лицъ, многіе годы трудившихся надъ перепиской уважаемыхъ лекцій. Способъ литографированія — путемъ вкладыванія листовъ перевода въ экземпляры другихъ лекцій, будучи «противозаконнымъ», уже тогда пріобрѣлъ однако силу обычая, и, помимо всего прочаго, покрывался снисходительнымъ отношеніемъ академическаго начальства. Наконецъ, тщательные розыски и систематическія донесенія со всѣхъ концовъ Россіи, зараженныхъ «нечестивымъ переложеніемъ», собственно не унолномачивали даже на предположеніе строгаго законника епископа Венедикта: «Если бы изъ множества послѣднихъ (воспитанниковъ духовно-учебныхъ заведеній) хотя у нѣсколькихъ остались мысли сомнительныя на счетъ господствующаго въ православномъ ученіи
б Которую такъ энергично защищаетъ архіеп. Никаноръ херсонскій на посвященныхъ Аѳанасію страницахъ своихъ воспоминаній (Автобіографическіе матеріалы, изд. свяіц. Петровскаго, т. I.
2) Никитенко. I, 407—8.
текста, то и это для попечителыюсти церкви должно быть не маловажно» '). Вообще, корень дѣла прекрасно опредѣлилъ самъ Павскій въ такихъ словахъ: виноватъ ли я, что людскія мнѣнія измѣняются н что считавшееся законнымъ прежде признается теперь незаконнымъ.
Даже «обличеніе» соблазнительныхъ мѣстъ перевода при серьезномъ отношеніи само собой переходило въ споръ на научной почвѣ, н все дѣло являлось лишь постановкой научныхъ проблемъ. Послѣднія рано или поздно должны были разрѣшиться путемъ всесторонняго обсужденія всѣхъ доводовъ въ защиту перевода LXX и еврейскаго. Дебаты эти состоялись поздно,—главнымъ образомъ уже въ 70-хъ годахъ * 2), тогда какъ мѣсто ихъ было нѣсколькими десятилѣтіями ранѣе.
Путь къ выходу изъ того тяжелаго положенія, которое было создано дѣломъ Павскаго, весьма ясно сознался лицами, трезво смотрѣвшими на вещи. Разъ даже несовершенный и противозаконный переводъ получалъ такое широкое распространеніе,—значитъ была неотложная нужда въ переводѣ совершенномъ и санкціонированномъ высшей властью. Весьма конкретно выразилъ эту мысль епископъ Иннокентій. «Не мѣшало бы подумать и о томъ, писалъ онъ въ заключеніе своего письма къ Сербииовпчу, отчего происходятъ подобныя явленія? У насъ все только обираютъ, а даютъ взамѣнъ что? Надобно накормить души: сытые сами не будутъ хвататься за всякое блюдо. Побольше мѣръ положительныхъ, а отрицательныя сами перестанутъ быть нужными.
Но, какъ извѣстно, подобнаго рода подчеркиваніе м. Филаретомъ московскимъ и отчасти кіевскимъ необходимости «накормить души» дало Пратасову вѣрный поводъ окончательно возстановить м. Серафима противъ всякихъ посягательствъ на Св. Писаніе, удалить обоихъ митрополитовъ изъ Синода и усилить свои папистическія тенденціи.
Четырьмя годами ранѣе архим. Макарій Глухаревъ, доказывая пользу русскаго перевода Библіи, писалъ, обращаясь къ государю: «Нѣтъ возможности воспроизвесть въ Россіи римскую церковь s) Св. Петра: но Ваше Величество можетъ изъ
‘) Чистовикъ. 183.
2) 'Гакова, напримѣръ, тогдашняя полемика Горскаго-Пл. и пр. Ѳеофана въ „Прав. Обозрѣніи“.
“) Т. е. соборъ. „Исторія пер. Библіи“ Чистовика.
чистѣйшихъ дражайшихъ веществъ россійскаго слова создать словесный храмъ премудрости Божіей въ такой прочности... въ такомъ великолѣпіи... что онъ будетъ истинною славою православія нашей церкви...»
Ревнители Церкви не по разуму послѣ 1842 года не прочь были исполнить этотъ совѣтъ... лишь mutatis mutandis. На окончательно скомпрометированной, по ихъ мнѣнію, идеѣ перевода писанія на общедоступное нарѣчіе они задумали «воспроизвести въ Россіи римскую церковь св. Петра», съ необходимыми уступками русско-византійскому стилю.
Такъ, вопросъ о видимой главѣ церкви не обсуждался: его внушала практика. И если, по свидѣтельству Никитенко *), даже римско-католическая академія была устроена съ цѣлью укоренять въ питомцахъ мысль о главенствѣ въ церкви императора, а не папы, то тѣмъ болѣе эта идея признана была неотдѣлимою отъ истиннаго духовнаго образованія.
Въ своихъ воспоминаніяхъ 2) протоіерей Базаровъ приводитъ слѣдующій фактъ. При окончаніи курса въ академіи (въ 1843 г.), я писалъ диссертацію на степень магистра богословія на тему объ англиканской церкви сравнительно съ православною, и тутъ я прямо указалъ на отличіе нашей церкви въ томъ, что мы не признаемъ главенства царя надъ церковью, между тѣмъ какъ въ англиканской, по протестантскому принципу, король есть глава церкви, затѣмъ episcopus. Сдавши эту диссертацію, я отправился спокойно отдыхать въ семейство моего тогда еще будущаго тестя, протоіерея Кочетова, какъ вдругъ является ко мнѣ курьеръ изъ академіи съ требованіемъ немедленно явиться къ инспектору, которымъ тогда былъ архимандритъ Іосифъ 3). Когда я явился, онъ встрѣтилъ меня такими словами:
— Что это вы написали въ вашей диссертаціи, что у насъ царь не есть глава церкви. Вѣдь вамъ за это не дадутъ степени магистра.
На мой скромный вопросъ: «Но развѣ это не такъ?» онъ отвѣчалъ:
— Да этого нельзя говорить. Не позволятъ. Вотъ возьмите вашу диссертацію и перемѣните это мѣсто, пли вовсе объ немъ нс говорите.
‘) Дневникъ, т. I, 434.
s) Р. ср. 1901, т. CY, стр. 300—1.
:і) Тичнѣе, кажется, Іоасафъ.
А. К.
Когда я это разсказалъ Муравьеву (Андр. Н.), онъ пришелъ въ сильное негодованіе.
— Все это графъ ІІратасовъ. Онъ отдастъ за это и за многое отвѣтъ Богу.
Главнымъ образомъ, конечно, дѣло Павскаго побудило культивировать по римскому образцу вѣроучителыіую сторону православія. Уже въ періодъ самаго дѣла и затѣмъ немного спустя но его окончаніи, была выражена и подтверждена высочайшая воля, относительно охраненія священныхъ книгъ въ настоящемъ ихъ видѣ неприкосновенно.
Но, чтобы еще тверже обезпечить неприкосновенность славянскаго текста и предупредить самую возможность критическаго къ нему отношенія, ревнптелн церкви не останавливались предъ мыслью канонизаціи его на подобіе Вульгаты. Правда, въ виду недоумѣній и протестовъ, идея осталась идеей. «Св. Синодъ, писалъ м. Филаретъ московскій, по трудамъ исправленія славянской библіи, не провозгласилъ текста славянскаго исключительно самостоятельнымъ и тѣмъ прозорливо преградилъ путь тѣмъ затрудненіямъ п запутанностямъ, которыя въ семъ случаѣ были бы тѣ же, или еще большія, нежели какія въ римской церкви произошли отъ провозглашенія самостоятельнымъ текстомъ Вульгаты *).
Тѣмъ не менѣе, общая мысль, что славянскій текстъ само-довлѣющъ и даже можетъ служить оригиналомъ для другихъ, осталась во всей силѣ. Въ половинѣ сороковыхъ годовъ одинъ архимандритъ изъ «угадывающихъ мысль, которая въ модѣ и покровительствуется сильными» * 2) предлагалъ услуги по переводу Библіи на славянскій языкъ, руководствуясь исключительно греческимъ текстомъ. Въ 1854 же году серьезно об-сѵждали предложеніе обратнаго характера. А. С. Норовъ обратился въ Синодъ съ просьбой о разрѣшеніи напечатать Новый Завѣтъ на грочсскомъ и славянскомъ языкахъ, «такимъ образомъ, что греческій текстъ будетъ приспособленъ къ славянскому на основаніи извѣстныхъ древнихъ рукописей» 3).
Въ качествѣ справки, въ дѣлѣ находятся записки, адресованныя на имя «Константина Степановича» (Сербиновпча),
') Чистовичъ- 130.
2) По выраженію м. Филарета, который и отклонилъ это предложеніе. Ч'амъ же, 131.
Изданіе предназначалось, главнымъ образомъ для южнорусскихъ грековъ.
трудно установить кѣмъ, хотя, вѣроятнѣе всего, еп. Аѳанасіемъ (тогда уже саратовскимъ): «Что же касается до вопроса... о переводѣ... такъ, чтобы греческій текстъ былъ приспособленъ къ славянскому..., то какъ греческій текстъ, приспособленный такимъ образомъ къ славянскому, будетъ разнствовать съ принятымъ Константинопольскою церковью, изданіе сего текста можетъ не только встрѣтить пререканіе со стороны греческаго духовенства, но и подать поводъ къ соблазну въ народѣ» ‘).
Какъ видимъ, если бы не практическія соображенія, принципъ допускалъ бы и предложенную Норовымъ комбинацію!..
Во время дѣла о противозаконномъ палитографировапіи перевода, м. Серафимъ призналъ въ немъ «ниспроверженіе коренныхъ началъ православія, ибо но ученію православной церкви св. Писаніе предано Богомъ не народу, а сословію пастырей и учителей и уже чрезъ нихъ народу».
Это рельефно выраженная римская точка зрѣнія насколько можно поддерживалась н потомъ. Въ этомъ убѣждаетъ, напримѣръ, слѣдующее характерное дѣло.
Чиновникъ изъ департамента военныхъ поселеній Мироненко обратился въ Синодъ съ ходатайствомъ объ исправленіи нѣкоторыхъ выраженій въ акаоистѣ св. Троицѣ (изд. въ 1849 г.) и о совершеніи «молебнаго служенія о преданіи анаѳемѣ» не только въ Казанскомъ, но и въ другихъ столичныхъ соборахъ. Не получая отвѣта, онъ обратился съ прошеніемъ на высочайшее имя, что и вызвало особое опредѣленіе Синода въ концѣ 1851 г. Духовному лицу Мироненко (или другому опытному священнослужителю) было поручено «объяснить ему, что онъ неправильно понимаетъ и толкуетъ мѣста св. Писанія, касающіяся нриснодѣвства Богоматери и что, онъ пріемлетъ на себя тяжкій грѣхъ, позволяя себѣ входить въ сужденія и толковать, къ соблазну своему и другихъ, св. Писаніе, истолкованіе коего зависитъ единственно отъ церкви православной, которой онъ долженъ вѣрить и повиноваться безусловно.
ІІратасовъ по порученію Синода, увѣдомилъ, кого слѣдуетъ. Вскорѣ чрезъ начальника III отдѣленія былъ полученъ отзывъ военнаго министра, что Мироненко за неумѣстное вмѣшательство его въ сужденіе объ одномъ выраженіи въ акаѳистѣ..., •)
•) Канц. О. II. С. С.. 1853, 122.
сдѣланъ выговоръ, со внушеніемъ ему, чтобы на будущее время въ разборъ предметовъ вѣры вовлекаться не осмѣливался. При этомъ была отобрана и росппска слѣдующаго содержанія: «Я, нижеподписавшійся, даю сію подписку Г. Директору Департамента Воеіг. Поселеній, въ томъ, что отнынѣ я отнюдь не буду входить ни письменно, ни словесно ни въ какое разбирательство священнаго писанія, или предметовъ, до вѣры относящихся, подвергая себя за нарушеніе сего строжайшей отвѣтственности по усмотрѣнію моего Начальства».
Подписку эту, удостовѣряющую, «что онъ, Мироненко, впредь никогда не будетъ утруждать никого, ни на словахъ, ни на бумагѣ, объ измѣненіи выраженій въ православномъ ученіи, — приказали (Синодъ) принять къ дѣлу, предписавъ Митрополиту о будущихъ наблюденіяхъ духовнаго отца Мироненко доносить Св. Синоду въ свое время, если въ томъ будетъ усмотрѣна пмъ, Преосвященнымъ, надобность» ’).
Тотъ же инцидентъ съ переводомъ Павскаго оставилъ одну изъ главныхъ посылокъ къ разрыву съ духовно-учебнымъ уставомъ 1814 года. Со всѣмъ краснорѣчіемъ излагалъ ІТрата-совъ въ одномъ изъ докладовъ, что появленіе неправильнаго перевода не есть явленіе случайное, но приготовлено было самымъ требованіемъ устава. Именно онъ, обязывая изъяснять священное Писаніе не по переводу 70 толковниковъ, а по оригинальному изложенію, предписывалъ держаться по каждой наукѣ на одной линіи съ послѣдними открытіями и успѣхами... «Стараніе исполнить оный (второй пунктъ) въ точности привлекло изъ-за границы множество раціоналистическихъ книгъ, въ числѣ прочихъ представляющихъ современное состояніе богословскихъ наукъ. Такимъ образомъ въ изъясненіе священнаго Писанія вкрадывалось лютеранское начало, и родились вопросы, кои оскорбили бы слухъ благочестивыхъ предковъ нашихъ о подлинности, достовѣрности, богодухновенности книгъ священнаго Писанія, цѣлію чего было основать вѣру на разумномъ убѣжденіи, или, что то же, поставить на ея мѣсто разумъ».
Отвѣтъ государя вполнѣ санкціонировалъ предположеніе оберъ-прокурора, повелѣвая Синоду «усилить мѣры къ охраненію книгъ священнаго Писанія въ настоящемъ ихъ видѣ неприкосновенно п къ утвержденію всего воспитанія духовнаго
’) Капц. О. П. С. С. 1850, 4-1 272.
юношества на истинныхъ началахъ нашего древняго православія, посредствомъ скорѣйшаго преноданія правильныхъ къ тому руководствъ» *).
Конечно, съ отклоненіемъ всякаго рода «вводныхъ экзегетическихъ» принциповъ, «содержимыя Церковію начала» 2), могли выражаться главнымъ образомъ въ истолкованіи библейскихъ книгъ, пользуясь свято-отеческой литературой. Она выдвигалась на первый планъ, а св. Писаніе «унижалось», по выраженію м. Филарета.
Въ связи со всѣмъ этимъ происходила и разработка руководствъ, соотвѣтствовавшихъ признаннымъ церковною властью нуждамъ. Выразилась она главнымъ образомъ въ составленіи догматическихъ системъ. Почти всѣ догматисты того времени— Димитрій, Макарій, Антоній, Анатолій вышли изъ кіевской академіи, болѣе или менѣе испытавъ возбуждающее вліяніе Иннокентія. Поэтому и появленіе догматическихъ трудовъ, безъ сомнѣнія, было вызвано не указами, а назрѣвало постепенно. Зато, безспорно, поскольку «исполненіе высочайшей воли» ГІратасова служило поводомъ къ ихъ «скорѣйшему» и тенденціозному появленію, — они не къ выгодѣ своей отразили на себѣ черты духа и методовъ руководящихъ дѣятелей. Не имѣя подъ руками строго выдержанныхъ системъ, ревнители ех officio православія всегда чувствовали нѣкоторую неловкость. Ее впослѣдствіи самъ оберъ-прокуроръ выразилъ въ слѣдующихъ словахъ автору Догматическаго богословія Антонію: «Вы оказали намъ великую услугу... Вы сняли съ пасъ позоръ, что доселѣ не было въ Россіи своей системы Богословской» 3).
«Точное изложеніе православной вѣры» для ревнителей было необходимо и ради представительства предъ другими христіанскими общинами, и для утвержденія чадъ церкви въ правомысліи. Притомъ они надѣялись, что такимъ путемъ будутъ занесены въ православныя символики ихъ излюбленныя мнѣнія съ католическимъ оттѣнкомъ. На первый разъ они стремились осуществить свою задачу тѣмъ, что поручали разнымъ лицамъ составленіе «догматическихъ сборниковъ» (архим. Филарету, Иннокентію, Макарію). Сводъ цитатъ, напримѣръ, Ч
Ч Сборн. И. Р. Ист. Об., т. 113, -40—7.
'-) А. С. С. 1839, 674.
;') Архимандритъ Сергій (Василевскій). В. Филаретъ, митр. кіевскій, т. III, 123.
изъ Димитрія Ростовскаго, составленный Макаріемъ, по иниціативѣ Аѳанасія, думали даже ввести въ качествѣ руководства по семинаріямъ.
Отношеніе нашихъ догматистовъ къ этимъ щекотливымъ оффиціальнымъ порученіямъ было различно. Филаретъ московскій колебался и ссылался на старость 1). Иннокентій затягивалъ дѣло. Филаретъ Гумилевскій уклонялся подъ разными предлогами. Объ истинномъ ліе его взглядѣ на такія порученія достаточно говоритъ его отзывъ о ректорѣ Аоанасіи «орудіи и дѣйствователѣ отчаянномъ по видамъ и волѣ бритыхъ раскольниковъ». Ему, кромѣ того, понравилось, «когда проводятъ мысль откровенія по категоріямъ церковной схоластики, какъ душу по мытарствамъ. Этотъ скелетъ (схоластики) и безъ того наскучилъ хуще чумы» 2).
Макарій болѣе другихъ пришелся ко двору п поселилъ въ душѣ «раскольниковъ» великія надежды. Въ самый день пріѣзда его въ Петербургъ, Аоапасій «проподробно, въ продолженіи часовъ пяти, испыталъ его въ знаніи догматическаго богословія, особенно касаясь пунктовъ православія... Онъ, продолжаетъ Макарій, тутъ же началъ хвалить мой образъ мыслей, называя его совершенно сходнымъ, до малѣйшихъ подробностей, со своимъ... Сколько тутъ хорошаго для меня... Вѣдь отъ отвѣтовъ на первый разъ зависѣло мое все...» Тѣмъ же тономъ проникнуто и позднѣйшее его письмо «Благодареніе Господу! Теперь, но волѣ начальства (ІІратасова, Карасев-скаго) я принялся за новый трудъ. Разумѣю православное догматическое богословіе...» 3 4).
Правда, составленная даже главнымъ образомъ на основаніи католическихъ пособій, система Макарія (Введеніе и догматика) не санкціонировала прямо основныхъ воззрѣній «начальства». Но все же онъ, почти первый разработавшій у насъ вопросъ о церкви, оказалъ большую имъ услугу постановкой какъ этого вопроса, такъ и другихъ подобныхъ.
Разсуждая, напримѣръ, о критеріяхъ православія, Макарій слѣдуетъ такой логикѣ:
«Употребительнѣйшія изъ началъ, па основаніи которыхъ
') Чт. Обіц. Люб. Д. ІІр. 1877. XI. Письма къ Григорію, 2S/II 1842 г.
2) Листовскій. 223.
3) Ѳ. Титовъ. В. Макарій, м. московскій. 114.
4) Макарій. Введеніе въ Православное Богословіе, т. I, 1848 г., 552—3.
обыкновенно стараются доказать истинность или православіе какой-либо церкви, извѣстны слѣдующія:
Первое: «истинная Церковь есть та. которой вполнѣ приличествуютъ свойства, указанныя въ словахъ Нпк.-цар. Символа: вѣрую во еднпу... Церковь». Этимъ началомъ пользуются по преимуществу богословы Римской церкви, а иногда и наши (нрот. Терновскій).
Второе: истинная Церковь есть та, въ которой сохраняется чистое проповѣданіе Слова Божія и правильное содержаніе таинствъ». Этого начала держатся протестанты.
Третье: истинная Церковь есть та, которая право и неизмѣнно сохраняетъ непогрѣшительное ученіе древней Церкви вселенской и во всемъ пребываетъ ей вѣрною». Это начало высказано и раскрыто нѣкоторыми изъ нашихъ богослововъ (Іакинфъ, Ириней, Платонъ, Филаретъ), и ясно указывается самымъ наименованіемъ Церкви нашей, которымъ она обыкла отличать себя отъ прочихъ,—Церкви православной, т. е. пра-вѣрующеп.
Отмѣчая недостатки первыхъ двухъ (главнымъ образомъ ихъ qui pro quo), Введеніе доказываетъ преимущества третьяго, ибо «здѣсь судитъ древняя Церковь вселенская съ своимъ неизмѣннымъ, строго опредѣленнымъ ученіемъ...» ’). Этотъ же моментъ «неизмѣнности, строгой опредѣленности», однимъ словомъ—консерватизма Церкви, Макарій выдвигаетъ па первый планъ и при рѣшеніи другихъ вопросовъ относительно Церкви—ея цѣли, церкви учащей и т. д.
Какъ извѣстно, труды Макарія встрѣтили различное отношеніе. Пратасовъ распространялъ ихъ въ высшихъ сферахъ съ самыми лестными отзывами. Свѣтская критика привѣтствовала этотъ трудъ, какъ «одно изъ истинно ученыхъ произведеній, рѣдкихъ въ нашей Литературѣ вообще... по подробности и основательности, ясности, отчетливости н чистотѣ изложенія...» (Погодинъ) 2).
М. Филаретъ встрѣтилъ «крыльцо и сѣни къ зданію Богословія» не безъ ироніи и съ подчеркиваніемъ нѣкоторыхъ фразъ, какъ напримѣръ: «источникомъ для нея (части Введенія вт. Богословіе) долженъ быть умъ...» Обладавшіе горячимъ характеромъ и имѣвшіе отчасти личные счеты съ Макаріемъ
М Введеніе, над. I, стр. 057.
-і Барсуковъ. Жизнь и труды Погодина, X, 6.
пр. Филаретъ и архим. Никаноръ не скупились на рѣзкія выраженія.
Однако, болѣе и искреннѣе всѣхъ разочарованы были трудами Макарія (и другихъ тогдашнихъ авторовъ) славянофилы. По выходѣ Введенія Хомяковъ писалъ А. Н. Попову: Макаріи провонялъ схоластикой, она во всемъ сказывается, въ безпрестанномъ цитованіи Августина, истиннаго отца схоластики церковной, въ страсти все дробить и живое обращать къ мертвому... Стыдно будетъ, если иностранцы примутъ такую жалкую дребедень за выраженіе нашего православнаго богословія, хотя бы даже въ современномъ его состояніи 1).
Понятна рѣзкость этого отзыва. Это—выраженіе тѣхъ чувствъ, которыя только и могли питать люди, мучившіеся церковно-богословскими вопросами, въ страстныхъ спорахъ вырабатывавшіе свое credo къ трудамъ, явившимся по волѣ начальства. Именно они, а не авторы «изложеній православнаго вѣроученія»—были представителями того, чего искали въ Церкви наиболѣе сознательные ея члены въ сороковые годы.
Славянофилы, прямо пли косвенно прошедшіе курсъ цѣлостной нѣмецкой философіи, стреурілись къ выработкѣ и цѣлостнаго церковнаго міровоззрѣнія, примѣненнаго къ дѣйствительной жизни. «Разсужденія ихъ сводились къ одному общему центральному вопросу, именно къ вопросу о церкви... Вопросъ о церкви, разсматриваемый въ связи съ другими, прямо или косвенно относящимися къ нему вопросами, каковы, напримѣръ, вопросъ объ отношеніи церкви къ обществу и государству, о положеніи личности въ церкви, о страданіи, молитвѣ, чудесахъ п др., сдѣлался предметомъ особеннаго вниманія кружка славянофиловъ и ихъ единомышленниковъ. Они стали обращаться къ самому первоисточнику ученія Православной церкви, къ древней христіанской письменности, предполагая тамъ отыскать руководящія начала для рѣшенія выдвинутыхъ жизнью вопросовъ 2).
Темы были тѣ же, надъ выясненіемъ которыхъ трудилась и церковная власть, но постановка была другая. Системы подчеркивали неизмѣнность, славянофилы оттѣняли моментъ движенія, жизнь: «церковь въ своемъ историческомъ проявленіи необходима долита быть жива». Они предостерегали отъ
‘) Ларсуковъ. Жизнь и труды Погодина, X, стр. 5.
2) Л. Запнтневичъ. А. С. Хомяковъ, стр. 985.
фетишизма предъ преданіемъ; вообще же, утверждая, что «безъ знанія нѣтъ жизни, но и безъ настоящей жизни нѣтъ вѣрнаго знанія», ихъ идеалистическія построенія неизмѣримо болѣе чѣмъ системы принуждены были считаться съ печальнымъ состояніемъ православія и побуждать къ выходу. Шагъ за шагомъ, напримѣръ, Хомяковъ долженъ былъ уступать ІІальмеру, ибо «логически трудно, а въ нравственномъ отношеніи больно было отстаивать ту дѣйствительность, защищать которую ему пришлось» *).
Между тѣмъ, напримѣръ, догматическое богословіе архим. Антонія, оффиціальный учебникъ духовной школы, изданное въ концѣ сороковыхъ годовъ при ближайшемъ участіи м. Филарета (Амфитеатрова) и вполнѣ одобренное ІІратасовымъ, не носитъ и слѣдовъ какого-либо трагизма. «Церковь Россійская, говорится здѣсь, отличается характеромъ чисто духовнымъ, поелику всегда была и есть чужда политическихъ видовъ и никогда не употребляла насильственныхъ мѣръ къ распространенію своііхъ предѣловъ пли устроенію своего внутренняго мира» * 2 3).
Ясно, что въ своихъ (собственныхъ интересахъ, въ предохраненіе отъ косности, самообольщенія и схоластики, книжная богословская ученость тогда же должна была бы сознательно-опредѣлить свои отношенія къ церковнымъ идеямъ славянофильства, путемъ всесторонняго ихъ разсмотрѣнія. Такъ поступали ихъ противники по другимъ вопросамъ. Славянофильство, писалъ, напримѣръ, въ 1847 г. (въ эпоху примиренія по словамъ изслѣдователей) Бѣлинскій 8), безъ всякаго сомнѣнія касается самыхъ жизненныхъ, самыхъ важныхъ вопросовъ нашей общественности. Какъ оно ихъ касается—это другое дѣло. Но прежде всего славянофильство есть убѣжденіе, которое, какъ всякое убѣжденіе, заслуживаетъ полнаго уваженія, даже и въ такомъ случаѣ, если съ нимъ вовсе не согласны». Но въ церковныхъ кругахъ къ трудамъ славянофиловъ относились по меньшей мѣрѣ уклончиво, индифферентно. Что это такъ, лучше всего свидѣтельствуетъ слѣдующее мѣсто изъ письма Хомякова къ А. И. Аксакову. «Мпогіе, предубѣжденные ходячими формулами, думали, что духовные меня осудятъ чуть
') В. Завитневичъ, стр. 1250.
-) Догм. богословіе, стр. 359.
3) Собран. соч. изд. П, Кіевъ; т. IV, стр. 280.
ли не на костеръ, а на повѣрку вышло, что всѣ тѣ, которые прочли (Исповѣданіе) согласились, что оно вполнѣ православно и только къ тисненію неудобно или сомнительно...» *).
Лишь чрезъ много лѣтъ «творенія учителя церкви могли появиться въ Россіи», до тѣхъ же поръ они, если и оказывали вліяніе, то «лишь отрывочно и случайно, во французскихъ брошюрахъ, или въ составленныхъ наскоро рукописныхъ переводахъ...» *).
Игнорируя свѣжую струю, присяжные богословы должны были питать и питаться суррогатами. Такъ, нѣкоторые еще пробавлялись устарѣвшими энциклопедическими элементами, введенными Иннокентіемъ. Очень картинно описываетъ характеръ этого копированія II. Знаменскій въ «Исторіи казанской духовной академіи».
Знаменитый витія (Иннокентій), пишетъ онъ, нерѣдко любилъ касаться таинственныхъ глубинъ христіанской и философской мистики и заимствовать изъ нея разные матеріалы для своихъ религіозно-поэтическихъ мечтаній. Его лекціи о самобытности, безсмертіи души, распространявшіяся въ 1840— 1850 годахъ по всѣмъ семинаріямъ даже отдаленнаго отъ Кіева казанскаго округа, касались разнообразнѣйшихъ фактовъ изъ области антропологическихъ знаній и гипотезъ и, между прочимъ, даже съ особенною настойчивостью, современныхъ толковъ о явленіяхъ животнаго магнетизма, сомнамбулизма и ясновидѣнія. Въ богословской аудиторіи казанской академіи при профессорахъ Серафимѣ и Фотіи повторялись тѣ же рѣчи, выводились на сцену и Кернеръ съ его одержимыми и ясновидящими и Месмеръ съ его магнетизмомъ и разсказы объ обмиравшихъ...
Но все это возбуждало здѣсь далеко не тѣ чувства, какія волновали кіевскую аудиторію самого витіи учителя. Возбуждающіе раздумье поэтическіе намеки, «что есть въ мірѣ много такого, что и не снилось мудрецамъ», въ прозаической передачѣ казанскихъ богослововъ расплывались во что-то такое, что прямо отзывалось суевѣрными росказнями и возбуждало только состраданіе... *).
') Завитневич.ь, стр. 1042., ср. Дѣло Спб. Д. Ц. К-та, 1855 г. о соч. Хомякова „Quelques mots“...
s) Сочин. Хомякова, т. II. Предисл. ХХХШ—IV.
*) II вып., стр. 193.
58
Опытъ такого неудачнаго, «расплывчатаго» синтеза библейскаго ученія съ данными физіологіи, геологіи, астрономіи, магнетизма и сомнамбулизма, довольно обычны, впрочемъ, для сороковыхъ годовъ. И не мало ихъ находится между неодобренными цензурой произведеніями.
Давать отвѣты церкви на современныя теченія мысли взяли на себя писатели, вродѣ издателя знаменитаго «Маяка» Бурачка ‘). Въ качествѣ образца фарисейскихъ словоизверженій этого обычнаго въ эпохи церковной реакціи типа публицистовъ приведемъ два отрывка изъ «критики». «Исторія, утверждалъ авторъ одного безцвѣтнаго учебника, есть вѣрное, словесное изображеніе жизни народовъ». «Опредѣленіе не вѣрное, негодовалъ Маякъ... Всеобщая исторія есть изображеніе жизни всего падшаго человѣчества... Не этими метеорами должна она заниматься, не на нихъ останавливаться, а на возрастахъ искупляемаго освящаемаго, совершенствуемаго человѣчества»... Дальше рѣчь сводилась къ панегирику «русскаго православія», которому былъ посвященъ и особый «отдѣлъ».
Или въ отвѣтъ на притязанія эстетики раздавалась рѣчь: «Въ природѣ нѣтъ прямой линіи, нѣтъ вѣрнаго круга, нѣтъ чистаго звука, и все это произошло послѣ паденія человѣка, у котораго осталась одна сторона изящная — Божія, другая, изуродованная сатаной чрезъ увлеченіе человѣка въ грѣхъ. Короче, пока философы и эстетики не примутъ въ основаніе своихъ наукъ паденія, до тѣхъ поръ ихъ теоріи изящнаго будутъ мыльные пузыри» * 2).
Съ 1848 года наступила эпоха цензурнаго террора. Западныя событія этого года вновь напомнили, что идеи самыя утопичныя могутъ болѣе или менѣе колебать жизнь. «Революціонныя волны 1848 года докатились до насъ въ видѣ грязной густой пѣны, прикрывавшей всю поверхность общественной мысли. Послѣднюю признано было необходимымъ сковать прочными цѣпями и хотя «не было никакого повода опасаться волненій и безпорядковъ, однако, память о катастрофѣ 1825 г. была еще свѣжа, а мнѣнія, господствовавшія въ нѣкоторыхъ нашихъ литературныхъ кружкахъ, казались органически связанными съ крайними ученіями французскихъ теоретиковъ.
') Никитенко. Записки и дневникъ, т. I, стр. 50—53.
2) Маякъ, 1843, т. XII.
Томъ XI, U8.
Поэтому состоялось высочайшее повелѣпіе принять энергичныя и рѣшительныя мѣры противъ наплыва въ Россіи разрушительныхъ идей *).
Смыслъ трехчленной формулы «православіе, самодержавіе, народность» сталъ «углубляться и расширяться» въ противовѣсъ духу времени. Такъ, напримѣръ, русская народность, или «русское славянство» согласно предписанія циркуляровъ «въ чистотѣ своей должно выражать безусловную приверженность къ православію и самодержавію; но все, что выходитъ изъ этихъ предѣловъ, есть примѣсь чуждыхъ понятій, игра фантазіи или личина, подъ которою злоумышленные стараются уловить неопытность и увлечь мечтателей 1 2).
Различныя вѣдомства, объединяемыя въ надзорѣ за направленіемъ умовъ секретными комитетами, должны были ревностно заботиться о благонамѣренности всего, находящагося въ ихъ предѣлахъ. И на вѣдомствѣ православнаго исповѣданія естественно лежала преимущественная забота о поддержаніи на должной высотѣ перваго члена формулы.
Вольномысліе Запада, оффиціальные представители церкви, какъ и подобало, объясняли главнымъ образомъ духомъ протестантизма. Вотъ строки изъ одного всеподданнѣйшаго доклада Пратасова отъ 1849 года: «Давъ полную свободу уму въ изъясненіи смысла св. Писанія, Реформація самымъ естественнымъ образомъ не могла не довести своихъ послѣдователей до отрицанія, наконецъ, всякаго положительнаго догмата, и нынѣ уже почти во всей Европѣ ученіе Лютера переродилось въ Раціонализмъ, который грозитъ уничтоженіемъ самому Христіанству въ возникающихъ тамъ мнимо-религіозныхъ обществахъ. Духъ сего вольнодумства, обратясь къ политикѣ, приготовилъ нынѣшнее общее въ Европѣ броженіе умовъ и распаденіе Государственныхъ связей. Православіе же, всегда подчиняя частныя мнѣнія общему приговору всей Церкви,—Хранительницы Священнаго Преданія, искони соблюдаетъ чадъ своихъ въ единствѣ вѣры. Оно создало ту дивную силу Самодержавія, на которую съ изумленіемъ взираютъ иноплеменники, и приготовило Россію къ нынѣшнему состоянію могущества 3).
1) М. Лемке. Очерки по исторіи русской цензуры и журналистики.
Сиб. 1904, стр. 191—2.
3) Русскій Архивъ. 1892, VII, 348.
3) Канц. 06. Пр. Св. С., 1849, 42662.
58*
Въ виду всего этого, церковная власть сочла своей священной .обязанностью изгонять этотъ всепроникающій духъ протестантизма въ авторскихъ мысляхъ, оттѣнкахъ рѣчи, отдѣльныхъ словахъ и выраженіяхъ. Дѣйствія Комитета 2 апрѣля и секретнаго при Св. Синодѣ цензурнаго комитета представляютъ вполнѣ достаточное количество примѣровъ.
Съ своей стороны, академическія начальства боялись кормить студентовъ твердой научной пищей и старались держать ихъ, какъ дѣтей, преимущественно на молокѣ. «Множество книгъ, пишетъ историкъ казанской академіи, считались для нихъ опасными. Исторія цивилизаціи Гизо считалась ужасной книжкой, а извѣстное сочиненіе Гиббона держали въ страшной тайнѣ; на свой счетъ студенты выписывали «Отеч. Записки» и «Современникъ», но читали по возможности скрытно отъ. начальства... Изъ наставниковъ богословія до конца 1850-хъ годовъ ни одипъ не ознакомилъ слушателей ни съ исторіей, ни съ литературой своего предмета. Всякія отрицательныя, противорелигіозныя ученія, которыя всего болѣе содѣйствуютъ къ подъему научнаго интереса при изученіи и разработкѣ богословскихъ истинъ, обыкновенно замалчивались и заботливо отстранялись отъ студентовъ все въ тѣхъ же видахъ сохраненія студенческой невинности и невѣдѣнія добра и зла. Философія религіи Гегеля, тюбингенская школа, пресловутая книга доктора Штрауса, ученіе Фейербаха—все это для студентовъ богослововъ были одни только страшныя слова, залетавшія въ академію откуда-то со стороны, значеніе которыхъ опредѣлялось больше фантазіей да наслышкой и тоже главнымъ образомъ со стороны.
До какой степени простиралась тогда скудость средствъ къ пріобрѣтенію этого рода богословской эрудиціи, видно изъ того, что студенты съ любопытствомъ бросались въ своей библіотекѣ на всякіе пустяки, какъ-нибудь ускользнувшіе отъ бдительности начальственной цензуры, читали, какъ великую новость, какой-нибудь жиденькій отдѣлъ еврейской исторіи Роттека. Безъ общой связи со всѣмъ широкимъ міромъ богословской науки, богословствованіѳ ихъ должно было сдѣлаться своего рода кустарнымъ занятіемъ».
Тѣмъ не менѣе лучшіе передовые представители научно-богословскаго сознанія далеко ушли отъ такого ригоризма. Они уже сами познакомились и своихъ учениковъ знакомили съ «пасквилями Хомякова». Отъ него они унаслѣдовали фи-
лософско-историческую точку зрѣнія при сужденіи о вѣроисповѣданіяхъ. ересяхъ и религіяхъ.
Инкогнито, но безусловно естественно, въ каждой почти академіи стали возникать «идеалистическіе кружки» молодыхъ преподавателей. Здѣсь происходили «совмѣстныя чтенія разныхъ литературныхъ новинокъ и рѣдкостей и горячія бесѣды на острыя темы». Въ Казани, судя по воспоминаніямъ Ильмин-скаго и Елисѣева, обсуждались преимущественно литературные и историческіе вопросы '). Въ Петербургѣ, какъ видно изъ данныхъ, находящихся въ автобіографіи арх. Никанора херсонскаго, между прочимъ детально критиковали «систему» Макарія 2). Въ Москвѣ, тоже пѳ безъ почвы же развились Гиляровъ, Бухаревъ, Хрисанфъ. Все это, конечно, молено бы было признать дѣломъ пока келейнымъ, «не нарушающимъ общественнаго спокойствія», если бы время отъ времени результаты рѣчей въ кружкахъ не излагались въ студенческихъ аудиторіяхъ. Съ осторожностью рѣшались здѣсь сообщать и о «новой постановкѣ доказательствъ бытія Божія» (іер. Никаноръ), и о иномъ—пе традиціонномъ взглядѣ на расколъ (Гиляровъ-Платоновъ).
А въ казанской академіи Елисѣевъ въ 1850 году улучилъ моментъ для прочтенія нѣсколькихъ лекцій о такихъ щекотливыхъ предметахъ, какъ крѣпостное право, духовно-учебная реформа ІІратасова, и дѣло Павскаго *). Приходилось лишь мудро пользоваться обстоятельствами, напр., отъѣздомъ грознаго ректора, незаписываніемъ лекцій ’) и пр. Наиболѣе характернымъ фактомъ изъ выработавшейся практики приспособленія, естественно связанной съ рабствомъ подъ закономъ, можетъ служить чтеніе лекціи либеральнымъ Н. Гиляровымъ-Платоновымъ въ присутствіи графа ІІратасова.
Пріѣхалъ въ академію, повѣствуетъ хроника арх. Саввы, оберъ-прокуроръ Св. Синода графъ Н. А. Протасовъ; приходитъ въ сопровожденіи ректора и еще кого-то въ нашъ богословскій классъ во время лекціи Гилярова. Гиляровъ, разумѣется, былъ предваренъ объ этомъ и принесъ съ собою въ
') Н. К. Михайловскій. Литературныя воспоминанія и современная смута, стр. 445.
’) Изд. свящ. Петровскаго, т. I, стр. 269.
:|) П. Знаменскій. Исторія казанской академіи.
4) Письма м. Филарета къ высочайшимъ особамъ и друг. лицамъ, т. И, 28.
классъ тетрадку, свое студенческое сочиненіе объ антихристѣ. По входѣ въ классъ почетнаго гостя, онъ началъ угощать его своею студенческою мудростью. Гость въ восхищеніи былъ отъ этой мудрости... уходя изъ аудиторіи благодарилъ лектора и сдѣлалъ о нашей академіи такой отзывъ: «Московская академія всегда доставляла намъ ревностныхъ защитниковъ православія. Желаю, чтобы и настоящее ноколѣніе оправдало надежды правительства». Но почтенный лекторъ, по уходѣ гостя, сошелъ съ каѳедры и, обратясь къ намъ—студентамъ, сказалъ: «забудьте, господа, что я сейчасъ читалъ вамъ», и вслѣдъ затѣмъ началъ проповѣдывать намъ о томъ же предметѣ, совсѣмъ противное».
Не менѣе любопытна и изложенная въ .той же хроникѣ часть переписки двухъ студентовъ — московской и кіевской академіи, отъ 1848 года, гдѣ между прочимъ, хотя и съ оговорками, современному европейскому движенію усвояотся «истинно-человѣческій, христіанскій интересъ» ').
Чтобы оттѣнить весь абсурдъ цензурнаго террора пятидесятыхъ годовъ, нелѣпость и трагикомизмъ бѣгства ревнителей вѣры отъ созданныхъ ихъ собственнымъ воображеніемъ призраковъ, небезполезно остановиться на эпизодѣ съ священной исторіей стутгартскаго протоіерея Базарова.
Исторія эта представляла переводъ труда д-ра Барта «Дважды 52 библейскія исторіи изъ ветхаго и новаго завѣта». Происхожденіе и значеніе этого труда для Германіи переводчикъ такъ характеризуетъ въ своихъ «воспоминаніяхъ». Въ 30-хъ годахъ, когда подъ вліяніемъ Баура и Штраусса раціонализмь проникъ во всѣ школы и грозилъ подавить самую сущность христіанства, д-ръ Бартъ съ своимъ пріятелемъ, пасторомъ Вернеромъ, задумали основать общество распространенія полезныхъ книгъ. Для того они ухватились за чувствительную струну нѣмца, его экономію, правильно разсчитавъ, что удалить изъ употребленія раціоналистическія книги и особенно учебники можно лишь противопоставивъ имъ дешевыя изданія вполнѣ христіанскаго характера... Всячески избѣгая полемики противъ раціоналистическаго направленія, общество ограничивалось только тѣмъ, что въ своихъ изданіяхъ излагало факты, о которыхъ въ раціоналистическихъ изданіяхъ или умалчивалось или передавалось въ искаженномъ видѣ.
') Т. I, стр. 363—65.
Въ частности, книжка «Дважды 52 библейскія исторіи» была изложена почти буквально словами библіи и продавалась по неимовѣрно дешевой цѣнѣ. И вотъ, говорится въ мемуарахъ, все набросилось на эту книжку сперва для домашняго употребленія, потомъ какъ книгу для чтенія въ школахъ, а йотомъ іі какъ учебникъ. Не прошло нѣсколькихъ лѣтъ, какъ эта книжка вытѣснила изъ всѣхъ школъ прежній раціоналистическій учебникъ н стала распространяться въ милліонахъ экземпляровъ по всей Германіи...
Вообще, какъ доказывалъ впослѣдствіи Базаровъ, въ оффиціальной запискѣ возражая профессору Чсльцову, «то, что рецензентъ называетъ «миѳическимъ богословіемъ» было явленіемъ преходящимъ въ нѣмецкой богословской школѣ... Начиная съ 1848—9 годовъ, раціонализмъ въ Германіи почти совсѣмъ подавленъ н мало-по-малу беретъ перевѣсъ піетизма, который не только не допускаетъ никакихъ миѳовъ въ библіи, но, напротивъ, такъ вѣруетъ въ букву оной, что нашъ соотечественникъ Хомяковъ въ своей знаменитой брошюрѣ «Quelques mots par un Chrfetien Orth, sur les communions occidentals» справедливо укоряетъ современныхъ протестантовъ въ фетишизмѣ, смѣясь надъ ихъ рабскимъ поклоненіемъ буквѣ, писанія... ‘).
Такъ судили о страшномъ движеніи вольнодумства съ того берега, тѣ, которые находились ближе къ пушкамъ. Но не такъ отнеслись къ сокращенной исторіи въ Россіи.
Судьба этой книжки, пишетъ Базаровъ, такъ интересна и характеристична для тогдашняго, еще недавно прошедшаго времени, что стоитъ разсказать о ней поподробнѣе. Первый изъ цензоровъ, которому попала въ руки эта книжка, быль протоіерей Окуневъ. Онъ возвратилъ мнѣ рукопись съ помѣткою «печатать не дозволяется». Когда я, бывши вскорѣ затѣмъ въ Петербургѣ, явился къ нему за объясненіемъ причины этого недозволенія, то онъ сначала сталъ мнѣ говорить, что мой слогъ но довольно церковенъ.
— Напримѣръ, — говорилъ онъ, — вы употребляете слово «дурной». Это напоминаетъ дурь, дурака, а это неприлично въ книжкѣ, гдѣ разсказываются событія библейскія. Да- и самое названіе, которое вы выставили: «Разсказы изъ библейской исторіи», тоже неприлично. Разсказы-—розсказни—какъ-то
') Русская ст. 1901 г., т. 107, стр. 86 и л.
профанно. А главное, скажу вамъ откровенно, у насъ теперь (это было въ началѣ пятидесятыхъ годовъ) такая строгость въ цензурѣ, а мнѣ остается дослужить только годъ до пенсіи по цензурному вѣдомству, что я теперь не пропускаю ничего въ печать, опасаясь, чтобы высшая цензура не придралась къ чему-нибудь п не дала мнѣ отставки, чрезъ что я лишился бы своей пенсіи.
Почти по такимъ же мотивамъ возвращенъ былъ переводъ іѵже подъ названіемъ «Сокращенная библейская исторія») и во второй разъ.
«Тогда, продолжаетъ Базаровъ, я принялся снова за исправленіе рукописи, придумывая для того всѣ способы, чтобы обезоружить нашу цензуру. Для того я далъ ѳй названіе «Сказанія, сокращенно заимствованныя изъ священныхъ книгъ ветхаго и новаго завѣта»; текстъ же заимствовалъ дословно изъ нашего русскаго перевода библіи. Въ этомъ видѣ рукопись моя поступила въ цензуру В. Н. Карпова. Онъ разрѣшилъ ее къ печати, но къ моему ужасу исправилъ весь текстъ по своему. Тогда я рѣшился напечатать ее заграницей по тексту, бывшему у меня въ рукописи, не обращая вниманія на исправленія цензора и по напечатаніи поѣхалъ самъ въ Россію для личнаго объясненія съ знакомымъ мнѣ прежде, столько уважаемымъ профессоромъ нашей Академіи. По счастью, мнѣ удалось убѣдить этого почтеннаго цензора, что онъ ошибся, принявъ слогъ моей рукописи за мой собственный, тогда какъ это были ни болѣе ни менѣе, какъ собственныя слова изданнаго Св. Синодомъ перевода св. Писанія на русскій языкъ. Такимъ образомъ, моя книжка явилась въ свѣтъ въ первый разъ въ 1857 году... Ие прошло и года, какъ первое изданіе въ 3.000 экземпляровъ разошлось все и надо было приступить ко второму». Впрочемъ, добавляетъ Базаровъ, собственно цензурная исторія этой книжки еще не кончилась. Можно даже,—прочтя послѣдующіе отзывы Чель-цова, м. Филарета, Горскаго,—сказать, что она до сихъ поръ почти еще на начиналась. Но все это принадлежитъ уже послѣдующей эпохѣ.
Въ качествѣ же заключенія, чтобы еще болѣе оттѣнить полное рабство богословской мысли конца николаевской эпохи, приведемъ характерный цензорскій отзывъ относительно сочиненія прот. Вершинскаго «О таинствѣ евхаристіи». «Нельзя не отдать, говорится въ началѣ отзыва, полной справедливости
атому труду въ отношеніи къ его основательности, зрѣлости въ сужденіяхъ и обширной учености. Но..., заключалъ цензоръ, своимъ полемическимъ направленіемъ сочиненіе можетъ возбудить только излишне пытливые вопросы въ кругу православныхъ читателей, полемику со стороны неправославныхъ и, можетъ быть, не убѣждая послѣднихъ, по извѣстному ихъ упорству въ своихъ мнѣніяхъ, только предрасположитъ первыхъ (православныхъ) къ испытанію собственныхъ убѣжденій, не всегда безопасному и въ нѣдрахъ нашей Православной Церкви ненулшому и неумѣстному» ').
Такъ опредѣлялъ сущность православія, на переломѣ минувшаго столѣтія, академическій цензоръ, нашъ знаменитый канонистъ Іоаннъ (Соколовъ)!..
Алексѣй Котовичъ.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная акаде-мия — высшее учебное заведение Русской Православной Церкви, готовящее священнослужителей, преподавателей духовных учебных заведений, специалистов в области бо-гословских и церковных наук. Учебные подразделения: академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет иностранных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках компьютеризации Санкт-Пе-тербургской православной духовной академии. В подготовке элек-тронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта — ректор академии епископ Гатчинский Амвросий (Ермаков). Куратор проекта — про-ректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Материалы журнала готовятся в формате pdf, распространяются на DVD-дисках и размещаются на академическом интернет-сайте.
На сайте академии
www.spbda.ru
> события в жизни академии
> сведения о структуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
