CC BY
74
РАЗДЕЛ 1. В ТВОРЧЕСКОЙ ЛАБОРАТОРИИ SECTION 1. IN CREATIVE LABORATORY
УДК [130.2:821.161.1]"188/192"
С. Л. Слободнюк
Человек творящий и человек воздающий в мифологии Серебряного века
В статье анализируются деструктивные тенденции Серебряного века. Автор показывает, что в мифологии Серебряного века ренессансная трактовка человека кардинально трансформируется: человек творящий приобретает атрибуты демиурга и в итоге присваивает себе карательные функции верховного существа.
Ключевые слова: воздаяние, возмездие, Ренессанс, Серебряный век, талион
Sergey L. Slobodnyuk Creating person and rendering person in mythology of Silver age
The destructive tendencies of the Silver age are analyzed in the article. As the author considers, in the mythology of the Silver age the Renaissance interpretation of person is cardinally transformed: the «creating person» gains attributes of the demiurge and as a result appropriates retaliatory functions of the Supreme being.
Keywords: punishment, Renaissance, requital, Silver age, talion
Серебряный век русской культуры в чем-то сродни работам Дали: пока не присмотришься, все красиво, а присмотришься - болезненная, пугающая красота. Вот Прекрасная Дама волнует кровь, манит ласковой улыбкой, а затем дарит «жениху» кошмары страшного мира. Земля Ойле благоденствует под лучами далекого Ма-ира. Только вот попасть на блаженные берега реки Лигой могут лишь мертвые... Колумб Гумилева достигает заветного берега, но вместо рая земного обретает ад земной... И к безумной баядере снисходит богиня Кали, и третий Рим лежит во прахе, а уж четвертому не быть.
Словом, век-то, может быть, и серебряный, да серебро изрядно потемнело то ли от времени, то ли от чего другого. Первая причина привлекательна для тех, кто мнит рубеж XIX-XX столетий обителью добра и света. Вторая - наоборот, ибо кому охота признавать, что прекрасный лик Серебряного века есть личина, скрывающая жизнерадостный оскал существа, в сравнении с которым все вместе взятые демоны - лишь маленькие дети, наивно полагающие, что действительно знают и творят истинное зло. Да, стародавние демоны не отличались благонравием. Но на жизнь как таковую и мир как таковой они не покушались. Захватить власть, погрузить бытие во мрак, сделать ад единственно возможной формой бытия - это да. Но жизнь должна продолжаться, и мир должен быть, а иначе существова-
Раздел 1. В творческой лаборатории ние демонов утрачивает смысл: не будет жизни - некого будет мучить; не будет мира - нечем будет править.
Серебряный век разрушил идиллию. Из тайных закоулков истории извлек он учения древних гностиков, манихеев, альбигойцев и, напитавшись мрачным духом жизнеотрицания, породил Отца-Дьявола, Утреннюю Звезду-Люцифера и Бога по имени Дьявол. Упиваясь собственной смелостью, творцы-основатели дарили своим порождениям творимые миры, а заодно все действительное бытие. Но Серебряный век все равно упорно и благоговейно называют русским духовным Ренессансом. При этом вопрос о характере сущностных связей между мировоззренческими доминантами двух эпох остается в тени...
Мыслители Возрождения совершили невероятный поворот от человека сотворенного к человеку творящему. И хотя этот субъект, будучи равным в своей творческой деятельности Создателю, не особенно гармонично вписывался в привычную картину мира, на устои он не покушался. О последнем свидетельствуют концептуальные высказывания Мирандолы:
Принял Бог человека как творение неопределенного образа и, поставив его в центре мира, сказал: «Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо и обязанность ты имел <...> , согласно твоей воле и твоему решению. <...> Я ставлю тебя в центре мира, <...> чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь»1.
Как видим, перенос акцентов у Мирандолы не затронул фундаментальные положения христианской доктрины, признающей божество единственным Творцом и принципом бытия; следовательно - преходящая действительность, в которой пребывает и созидает человек творящий, осталась в полном подчинении верховного существа.
В декларациях русского Ренессанса все иначе. Призыв Мережковского положил начало принципиально новой форме отношений личности и абсолюта:
Ты сам - свой Бог, ты сам свой ближний. О, будь же собственным Творцом, Будь бездной верхней, бездной нижней, Своим началом и концом2.
Апологет «двойной бездны» говорит с пугающей откровенностью. Его не интересует подобие в творчестве бога и человека. «Человек, присвой себе атрибуты христианского бога!»: вот суть его призыва. Правда, сам Мережковский в итоге отказался от притязаний на горний престол, но слово было сказано, после чего новый миф о человеке творящем зажил собственной жизнью.
И вот Бальмонт возвестил: В душах есть все, что есть в небе, и много иного. В этой душе создалось первозданное Слово3!
А Брюсов, заявив: «„Я" это - такое средоточие, где все различия гаснут, все пределы примиряются»4, - уравнял себя с трансцендентальным субъектом:
Тень несозданных созданий Колыхается во сне, Словно лопасти латаний На эмалевой стене. <.. .> Тайны созданных созданий С лаской ластятся ко мне, И трепещет тень латаний На эмалевой стене5.
И только Сологуб честно и скромно провозгласил себя верховным существом некой действительности, а заодно - создателем земного бытия:
Я - бог таинственного мира, Весь мир в одних моих мечтах. Не сотворю себе кумира Ни на земле, ни в небесах.
Воззвав к первоначальной силе, Я бросил вызов небесам, Но мне светила возвестили, Что я природу создал сам6.
Заявления старших символистов вызывали у современников разную реакцию. Однако все понимали, что в принципе притязания Бальмонта, Брюсова и Сологуба не простираются дальше создаваемых ими миров.
Брюсов видел основную цель символизма в том, чтобы «рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя, вызвать в нем известное настроение»7. «Символисты, отрешенные от реальной действительности, видят в ней только свою мечту»8, - подчеркивал Бальмонт. Не менее воздержан в своих желаниях Сологуб: «Над тобою, жизнь, я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном»9. Словом, присваивая «божеские» атрибуты, старшие символисты ограничивались демиургией на уровне творимого бытия. Таким образом, мир, существующий «здесь и сейчас», оставался в полной неприкосновенности.
Младосимволисты, увлеченные идеями Соловьева, избрали иной путь. Высшая реальность, озаренная невидимым светом Софии, настоятельно требовала от своих адептов решительных действий в отношении горестной земли. Судьба
Раздел 1. В творческой лаборатории последней определялась, по Соловьеву, «троякой задачей искусства», которая предполагала не только «превращение физической жизни в духовную», но и «совершенное воплощение <...> духовной полноты в нашей действительности»10. Ну кто же будет спорить, что решение подобной задачи крайне необходимо? Никто! Вот и бросились решать. И напрасно Соловьев добавлял: «Ясно, что исполнение этой задачи должно совпадать с концом всего мирового процесса»11! И напрасно предупреждал: «Результат природного процесса есть человек в двояком смысле: во-первых, как самое прекрасное, а во-вторых, как самое сознательное природное существо. В этом последнем качестве человек сам становится из результата деятелем мирового процесса и тем совершеннее соответствует его идеальной цели»12. Тому, кто вожделеет Вечную Жену, нет дела до подобных мелочей. Да, конец мирового процесса означает уход в никуда результата вместе деятелем. Однако сладкая отрава абсолютной власти напрочь подавляет способность к критическому мышлению, зато многократно усиливает желание творить историю.
Вспомним несколько строк из Блока. В «Гамаюне» он сообщает о новой верховной силе - предвечном ужасе. В других стихотворениях - о том, что небеса и рай являют собой гигантский некрополь:
Холод могильный везде тебя встретит В дальней стране безотрадных светил.
Мне непонятно счастье рая, Грядущий мрак, могильный мир.13
Казалось бы, дальше идти некуда? Но - невозможное возможно. Поэтому, не удовлетворяясь содеянным, трагический демон эпохи возвел на престолы темную Софию после чего начал планомерно и безжалостно расправляться с образом Спасителя. Христос у Блока предстает то бессильным в своем всезнании ребенком («Девушка пела в церковном хоре.»), то единством лика и синего неба, для постижения которого требуется свершить действия, явно противоречащие заповедям блаженства:
И не постигнешь синего ока,
Пока не станешь сам как стезя.
Пока такой же нищий не будешь,
Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,
Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь
И не поблекнешь, как мертвый злак14.
В «Осенней любви» создатель трилогии вочеловечения вообще низводит Сына до уровня двойника распятого лирического героя:
В глазах - такие же надежды, И то же рубище на нем. И жалко смотрит из одежды Ладонь, пробитая гвоздем15.
А в стихотворении, открывающем цикл «Родина», Блок фактически объявляет Спасителя нежитью:
Ты - родная Галилея Мне - невоскресшему Христу. И пусть другой тебя ласкает, Пусть множит дикую молву: Сын Человеческий не знает, Где приклонить ему главу16.
Образный ряд завершает Христос поэмы «Двенадцать», диалектически связанный с обитателями лирической трилогии, развитие которой Блок подчинил гегелевскому алгоритму: тезис, антитезис, синтез.
Безусловно, эсхатология Блока опирается на библейскую образность. В то же время ее родство с системой Гегеля позволяет говорить о схождениях эсхатологических построений поэта. с «Интернационалом» в переводе А. Коца. В оригинале читаем:
Мир идет к изменению своей основы. Мы - ничто, будем - всем.
Но в переводе эти строки обретают эсхатологический оттенок и мессианско-гегельянский акцент:
Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем
Мы наш мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем.
Отмеченное схождение, как и ряд других фактов, позволяет говорить о том, что в русской культуре рубежа Х1Х-ХХ в. существовала структура, объединившая миросозидающие устремления различной природы. В этой структуре демиурги-ческие доминанты политической и мистико-религиозной направленности при определенных условиях могли совпадать друг с другом. Таким образом, деятельность человека творящего, обретала новый смысл, и, возможно, оказывала влияние на действительное бытие. Осталось понять, какова была главная цель этой деятельности.
.За много лет до начала Серебряного века в «апокрифическом предании» «Элоа» прозвучал монолог Сатаны, который завершали следующие слова:
Мысль в человеке наконец пробилась, В ней связка завязалась двух миров, В них жилы общие какие-то сказались, Помчалась мысль, как кровь по организму, Переливаясь между тех миров, И был начертан дальний путь развитья: Чрез мысль - в бессмертье, и тогда-то нам -И мне, и Богу человек стал нужен, Он за кого - тот победит из нас17.
Другими словами - человек есть та третья сила, которая способна изменить ход борьбы «враждебных братьев» - Бога и Сатаны.
Идея Случевского нашла живой отклик в творческой практике Серебряного века, где жизнь была творчеством и творчество было жизнью. Ведь тот, кто способен изменить ход великой борьбы, ощущает себя по меньшей мере равным одной из сторон, и его претензии на божественность становятся вполне обоснованными. Кроме того, статус третьей силы открывал жизнетворцам весьма заманчивую перспективу, подобную той, о которой в свое время писал Данилевский:
Ежели бы папы остались верными догматам православия, то весьма вероятно, что они получили бы не главенство, конечно, но преобладающее влияние и уважение на Востоке <.>. От посредничества, от звания верховного третейского судьи недалеко, как известно, до преобладания18.
Творцы Серебряного века учли ошибку понтификов и воплотили алгоритм Данилевского в своих мирах, среди которых особое место занял мир поэмы Волошина «Путями Каина». Это был странный мир, где
.Бог был мятежом, И все, что есть, началось чрез мятеж19.
Это был очень странный мир, ибо здесь создание божие:
.Утверждает Бога - мятежом, Творит - неверьем, строит - отрицаньем, Он зодчий, И его ваяло - смерть,
А глина - вихри собственного духа (Волошин, 279). А если «в начале был мятеж», а в основе первых законов - закон Каина, то
Нет братства в человечестве иного, Как братство Каина (Волошин, 302).
Посему довольно с нас запретительных заповедей!.. Ибо есть «единственная за-поведь:„ГОРИ!"» - «твой Бог в тебе», и поэтому «не ищи другого» (Волошин, 25). В безумном мироздании Волошина одна за другой рушатся опоры материальной культуры и все, что с ними связано. «Бог есть любовь», любовь есть всепожирающий огонь; но ее источник. - человек (Волошин, 303), обязанный понять: «И грех, и страсть -цветенье, а не зло» (Волошин, 304). Мир на всех парах несется к гибели, и тут:
Созвездьями мерцавшее чело, Над хаосом поднявшись, отразилось Обратной тенью в безднах нижних вод. Разверзлись два смеженных ночью глаза -И брызнул свет. <...> И двойники -Небесный и земной -Соприкоснулись влажными ступнями. Господь дохнул на преисподний лик, И нижний оборотень стал Адамом. Адам был миром,
Мир же был Адам (Волошин, 311-312).
Однако вариации на избитую тему божественной самости человека - «Так будь же сам вселенной и творцом!» (Волошин, 319) - внезапно перекрывает аккорд трех финальных глав: «Государство», «Левиафан», «Суд».
Первое у Волошина предстает «средоточьем» «кустарного рассеянного зла» (Волошин, 326), порождающего чудовищные государственно-правовые институты. В «Левиафане» поэт создает образ «смертного бога», материального Левиафана. И это чудовище противостоит тому ветхозаветному Левиафану, о котором вещает Яхве несчастному Иову. Впрочем, Иов у Волошина тоже отличается от библейского праведника. Здесь он - символ человека, идущего к последнему Суду. Отсюда - апокалиптическое имя Левиафана («Зверь зверей»); отсюда - новые, придуманные поэтом, слова Господа из бури:
Сих косных тел алкание и злоба
Лишь первый шаг к пожарищам любви.
Я сам сошел в тебя, как в недра гроба,
Я сам огнем томлюсь в твоей крови.
Как я - тебя, так ты взыскуешь землю (Волошин, 333).
Божество Волошина не открывает собеседнику славу свою, не разъясняет ему тайну теодицеи. Нет, оно заключает с новым Иовом невероятный новый завет:
Сгорая - жги!
Замкнутый в гроб - живи!
Таким Мой мир приемлешь ли?
- «Приемлю». (Волошин, 333).
.И стал волошинский «Иов», приявший этот мир прахом, но раздался зов архангельской трубы и восстал «Иов», дабы пойти на «Суд». Однако идет он туда не для того, чтобы выслушать последний приговор, принять воздаяние и обрести жизнь вечную. Он, как и каждый из потомков Каина,
Внутри себя увидел солнце
В Зверином круге.
.И сам себя судил (Волошин, 336).
Вот, собственно, и все. То, ради чего «бог» и «мир» заключили соглашение с потомком «нижнего оборотня», свершилось. Потомок Каина достиг вершины власти и стал верховным третейским Судией над миром, божеством и. самим собой. Да и могло ли быть иначе? «Дети ночи» и аргонавты, теурги и адамисты не просто так возомнили, что имеют право карать и миловать бытие. Они уверовали в неизбежность вторичного смесительного упрощения. А раз мир безнадежно сползает в бездну, где нет места божеству Заветов, то нет ничего истинного; и потому - все дозволено. - Нам дозволено. Нам - новым демиургам, новым зиждителям миров, ибо мы знаем добро и зло, а значит - мы стали, как боги. Впрочем, почему как боги? Долой это унизительное «как», долой множественное число!.. -
Я заключил миры в едином взоре.
Я властелин20.
Но, может, все-таки игра? Дерзкая, опасная, оскорбительная, но - игра? Игра, подобная той, в которую играл небезызвестный тринадцатый апостол, пугавший ангельское воинство и самого бога сапожным ножиком?..
Увы, называя игрой все, что вытворяли отцы-основатели русского духовного Ренессанса, апологеты Серебряного века превращают всеядного зверя в овечку, по неведению совершившую потраву. - Играли, мол, они, играли да и заигрались. И пусть себе играют. Карнавал у нас, понимаете? Жизнетворчество идет полным ходом. А если вы насчет смерти бога или там других гадостей, так это их немецкий мальчик Фридрих плохому научил. И вообще - Христос заповедал любовь и прощение.
Безусловно, заповедал. Уже с креста, произнес Спаситель: «Отче, отпусти им: не ведят бо что творят». Но нельзя забывать, что: первое - Христос просил Отца, имея на то полное право; второе - синедрион и впрямь не ведал, что выносит приговор подлинному Мессии, настоящему Сыну.
Section 1. In creative laboratory
Применимо ли все это к Серебряному веку? Я уверен, что нет! Каждым своим словом наши герои утверждают: «Мы ведаем, что творим!». - У вас один бог - у нас два. У вас Единый - у нас двоица. А вместо добра - зло. А вместо прощения - возмездие. И оно, возмездие, в руках человека. Того самого человека, что творит миры и воздает бытию карающим воздаянием!
На этом можно было бы остановиться. Но на язык так и просится извечный русский вопрос: кто виноват? Кто виноват в том, что миф о воздающем творце внес свою лепту в Октябрьскую катастрофу?.. На мой взгляд, виновато то самое общественное бытие, которое, согласно Марксу, определяет общественное сознание. Ведь глупо отрицать, что некоторые устремления Серебряного века странном образом совпадали с устремлениями большевиков. И те, и другие жаждали нового, счастливого, справедливого бытия: воплощенной утопии.
О том, какова была бы воплотившаяся утопия Серебряного века мне судить трудно. Зато с большевистской утопией все просто. Она провозгласила торжество классовой справедливости, равенство человеков по классовому принципу и начала мстить. Мстить всем, кто не вписывался в рамки будущего бесклассового счастья. А Серебряный век уравнял человека с богом, и этот «бог таинственного мира» начал мстить миру земному: смертью вечной - за жизнь преходящую, Отцом-Дьяволом - за Бога-Сына, всевластием твари - за всевластие Творца и обретением «темного рая» - за утраченный Эдем.
Может быть, поэтому сквозь величавые аккорды «Интернационала» можно расслышать страшные слова бальмонтовского героя:
Если б вы молились на меня, Я стоял бы ангелом пред вами, О приходе радостного дня Говорил бы лучшими стихами. <...> Я бы пел вам сладостно звеня, Я б не ненавидел вас, как трупы, Если б вы молились на меня, Если бы вы не были так скупы. А теперь, угрюмый и больной, А теперь, как темный дух, гонимый, Буду мстить вам с меткостью стальной, Буду бич ваш, бич неумолимый21.
И те, кому он приносит этот страшный обет, обреченно ждут.
Ждут, позабыв грозные слова Яхве - «у Меня отмщение и воздаяние».
Ждут, признавая право самозваного мстителя воздавать равным за равное и самому избирать меру этого равенства, восставив над миром один-единственный закон - Закон возмездия.
Примечания
1 Пико делла Мирандола Д. Речь о достоинстве человека // Эстетика Ренессанса: в 2 т. М., 1981. Т. 1. С. 248.
2 Мережковский Д. С. Собрание сочинений: в 4 т. М., 1990. Т. 4. С. 546.
3 Бальмонт К. Д. Собрание сочинений: в 7 т. М., 2010. Т. 1. С. 247.
4 Брюсов В. Я. Дневники, 1891-1910. М., 1927. С. 61.
5 Брюсов В. Я. Собрание сочинений: в 7 т. М., 1973. Т. 1. С. 35.
6 Стихотворения «Околдовал я всю природу.» и «Я - бог таинственного мира.» см.: Сологуб Ф. К. Стихотворения. СПб., 2000. С. 269, 176.
7 Брюсов В. Я. Русские символисты // Собр. соч. Т. 6. С. 27.
8 Бальмонт К. Д. Элементарные слова о символической поэзии // Собр. соч. Т. 6. С. 349.
9 Сологуб Ф. К. Творимая легенда // Собр. соч.: в 6 т. М., 2000. Т. 4. С. 7.
10 Соловьев В. С. Общий смысл искусства // Сочинения: в 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 398.
11 Там же.
12 Там же. С. 390-391.
13 Блок А. А. Собрание сочинений: в 8 т. М.; Л., 1960. Т. 1. С. 7, 65.
14 Там же. Т. 2. С. 83-84.
15 Там же. С. 263.
16 Там же. Т. 3. С. 246.
17 Случевский К. К. Сочинения в стихах. СПб., 2001. С. 21.
18 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. СПб., 1995. С. 151.
19 Волошин М. А. Стихотворения. М., 1989. С. 277. (Серия «Из литературного наследия»). Далее ссылки в тексте «Волошин» с указанием страниц.
20 Бальмонт К. Д. Собрание сочинений: в 7 т. М., 2010. Т. 1. С. 315.
21 Там же. С. 364.
