CC BY
252
УДК 93(930.23)"94/908"
ЧЕЛОВЕК НА ФРОНТЕ: ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА ГЛАЗАМИ РЯДОВОГО УЧАСТНИКА
Д.С. Ткаченко
Северо-Кавказский федеральный университет, кафедра истории России E-mail: tkdmsg@rambler.ru
Статья посвящена анализу уникального первоисточника - дневника рядового солдата - Экуса Стэплтона, который позволяет взглянуть на войну глазами ее рядового участника, а не с точки зрения официальной пропаганды. Особое внимание в статье уделено проблеме эволюции взглядов солдата на войну - от патриотических настроений к жесткой критике всех проявлений военной действительности. Читая дневниковые записи можно получить яркое представление о повседневной жизни солдата, а так же о двух грандиозных операциях Британских войск на Западном фронте, участником которых был автор дневника. Приведенные в статье первоисточники до настоящего момента не были переведены на русский язык.
Ключевые слова: Первая Мировая война, дневники, Западный фронт, повседневная жизнь, узел связи, войска связи, битва на Сомме, Линия Гинденбурга.
A MAN IN THE LINE: WORLD WAR ONE FROM THE POINT OF A PRIVATE PARTICIPANT
D.S. Tkachenko
The paper is concerned with the description of the unique primary source - diaries of a private Stapleton Tench Eachus. They seemed to be a fascinating insight into another -unofficial side of the World War One. The particular focus of the article is in the evolution of the soldier's attitude to the war - from some sort of patriotism to a severe criticism of the war reality essence. Reading the diaries entries one can have some awareness with the everyday routine the soldier was involved and have his outlook on two main British war operations in the West front. The primary source have never been translated into Russian before the certain publication.
Key words: World War One, diaries, West Front, pedestrian routine, Signal Office of the Royal Engineers, Somme Battle, Hindenburg Line.
Дневники, как источники личного происхождения, дают современному исследователю уникальную возможность взглянуть на исторические события глазами их очевидцев. Их записи ценны еще и тем, что передают настрой человека, его мысли и переживания в момент самого события. Несмотря на весь субъективизм данных источников, в которых многое зависело от мировоззрения, литературного таланта и даже сиюминутного эмоционального состояния автора, они являются живым свидетельством истории.
К столетию начала Первой мировой войны Британский Национальный архив (The National Archives) начал масштабное мероприятие по оцифровке и предоставлению открытого доступа исследователей к дневникам английских солдат, участвовавших в военных действиях на всех фронтах1. Интересно отметить, что английские военнослужащие, причем не только представители офицерского корпуса, но и рядовые солдаты, активно вели дневниковые записи. Многие считали свой дневник определенной «отдушиной» - просветом в серых армейских буднях, а так же хорошей возможностью донести до потомков хоть какие-то свидетельства своего существования на случай гибели. Британское командование не преследовало, а наоборот, поощряло ведение дневников, которые можно было составлять не только в частном порядке в разнообразных блокнотах и записных книжках, но на специальных типографских формах. Вместе с тем, командование, разумеется, подвергало записи определенной военной цензуре, стараясь не допустить проникновение в общество в военное время неудобных для правительственной пропаганды сведений. Однако, английская цензура на фронте не была тотальной и некоторым авторам удавалось тем или иным способом ее избежать.
Одним из уникальных источников подобного рода стал дневник рядового солдата Экуса Степлтона (Stapleton Tench Eachus)2. Его автор прошел долгий военный путь. Работая до войны клерком в почтовой конторе г. Стаффорда, молодой человек в 1914 г., подобно многим своим сверстникам, записался
1 The National Archive. Explore our collection of First World War records // URL: http://www.nationalarchives.gov.uk/first-world-war/ (дата обращения: 12.05.2015).
2 См.: A Werld War One Memorial Website. Stapleton Tench Eachus. A collection of stories from the Great War Diaries of British Tommy // URL: http://wardiaries.co.uk/ (дата обращения: 12.05.2015).
добровольцем в Британскую армию, оставив дома свою семью, жену и четырехлетнего ребенка. В чине рядового стрелка он был послан в Египетские колониальные войска на Палестинский фронт. В 1915 г. автор участвовал в Галлиполийской десантной операции на Дарданеллах и, оставшись в живых после эвакуации английского корпуса с полуострова, принял решение изменить свою воинскую специальность на связиста. Пройдя курс обучения и, получив краткосрочный отпуск в Англию, он был направлен на Западный фронт - во Францию. Здесь молодой человек служил радистом в штабе 4-й британской армии, расположенном во французском селении Кверри, стал свидетелем грандиозной битвы на Сомме, и, позднее, безуспешных попыток прорвать немецкую укрепленную «линию Гинденбурга». За время службы автор несколько раз побывал в госпитале и даже в краткосрочном отпуске в Англию. Войну Стэплтон закончил на территории Германии, находясь в составе оккупационных войск. С мая 1916 г. по август 1919 г. он написал 15 дневниковых тетрадей. Он вел их пунктуально, практически ежедневно делая записи разного рода. Перерыв в дневниках приходится только на период с марта по ноябрь 1918 г. - времени так называемого «большого прорыва» немцев через Западный фронт (или «ста дней обороны» - по английской терминологии), когда у автора просто не было возможности вести свои записи во время масштабного отступления.
Молодой человек, несмотря на свой невысокий воинский чин, был неординарной личностью: он хорошо знал французский язык, общался с жителями соседних городков и деревень и даже пытался по мере возможности посещать местные достопримечательности в свободное от дежурства время. Используя свои знания языка, он отсылал домой исписанные тетради не по официальным армейским каналам связи, а через французскую гражданскую почту. Так он смог избежать серьезных служебных неприятностей, которые неизбежно возникли бы, узнай командование, что рядовой солдат пишет о войне, офицерском корпусе и командном составе своей армии. Вероятно, поступок молодого человека объясним тем внутренним протестом, который вызывало у него все большее и большее знакомство с реальностями войны. В 2010 г. наследник Стэплтона - Джон Вискет издал в Британии дневник и сделал
доступным его записи как в виде печатной, так и электронной книги3.
Первая страница дневника начинается с описания отзыва автора из отпуска и его отправки на фронт. «Я покинул вокзал Фэнни-Стратфорд в Блэтчли с призывной командой № 95, направляющейся во Францию. До станции нас провожал оркестр [Королевских Инженеров*]. Выехали в 4.30 и в 6.15 прибыли в Хитчин. Полчаса скучно тянулись в лагерь, заваленный амуницией, сумками и т.п. Проезжая на поезде, я заметил на крышах зданий развивающиеся флаги Св. Георгия и старый добрый Юнион Джек. Я был особенно поражен фактом, который заставил меня вернуться к воспоминаниям о начальных днях войны. Тогда, я помню люди сходили с ума при виде флага, - в то время, когда мой полк проходил через Лондон по пути из Нью Берри в Беркшире, - наше движение на всем своем протяжении было отмечено непрекращающимися взрывами приветствий, и каждый дом был украшен разноцветными знаменами. Тогда это была сумасшедшая любовь Лондона, и как теперь все отличается»4. Уже здесь, помимо совершенно объяснимой тоски по покидаемому дому, виден негативный настрой автора к войне, который зафиксировал в дневнике растущую усталость общества от войны. Передаваемое им впечатление еще больше усиливают тоскливые описания и вид призывного лагеря в Хитчине, фотографию бараков которого Стэплтон отправил домой.
Большой интерес представляет описание автором отплытия солдат во Францию. Запись также в целом отражает лишь негативные эмоции автора: «Нас погрузили около 4 часов дня на борт низкого французского парохода с двумя серыми трубами. Это быстрое, хотя и старое судно. Нас направили вниз и запихнули всех вместе в небольшое помещение, где сказали устраиваться поудобнее до следующего утра. Как такое возможно для почти девяноста человек, я думаю, что для всех оставалось
3 См.: The Great War Diaries of Stapleton Tench Eachus / Edited by J. Wickett. Stafford: Stafford Printing, 2010. - 291 p.; The Great War Diaries of Stapleton Tench Eachus [Kindle Edition]. URL: http://www.amazon.co.uk/Gre-at-Diaries-Stapleton-Tench-Eachus-ebook/dp/B00CLWHIYG (дата обращения: 12.05.2015).
* В отличие от отечественной практики, в Британской армии не существовало отдельного рода войск связи, которые входили в инженерные войска, так называемые Royal Engineers (R.E.).
загадкой. У нас не было ничего для еды и питья, кроме возможности купить жалкую чашку чая за 3 пенса плюс еще один, отданный в задаток, до возвращения чашки. Мы отплыли примерно в 5.30 и вскоре почти каждый стоял вниз головой, выворачивая наизнанку содержимое своего желудка. А все из-за того, что море было очень бурным и наблюдалась сильная качка; но что действительно раздражало меня, так это то, что люди не утруждали себя работой подняться на палубу, а обычно делали свое интимное дело, а затем его регулярно повторяли, выкладывая прямо под носом у своего соседа ту последнюю еду, которой они угощались еще в Англии. Я попытался поудобнее устроиться в углу, но море, смывало мусор с палубы вниз, и забило в закоулки трюма, наверное, отбросы со всего корабля; оно мотало меня туда-сюда, использовала как тряпку и я вылез из трюма, несомненно, грязнее, чем был, когда поднялся на борт... »5.
Первое знакомство молодого человека с Францией лишь подчеркивало «серость» и безрадостность ждущих его военных будней. «Прибыли в Гавр в 12.30 ночи и были подняты в 4.30 утра после «чудесного» ночного морского отдыха в чрезвычайно душном помещении. Чай, консервы и сухари были в меню на завтрак, но мне удалось стащить только горсточку раскрошившихся сухарей. Перевели часы на час назад по французскому времени. Высадились на берег около 9 утра. Я попал в партию, которая должна была конвоировать этап (около 20 душ) заключенных, которые были под арестом за дезертирство, в лагерь полевых исправительных работ, который расположен на другом конце порта. По пути миновали несколько групп немецких военнопленных, выполнявших различные тяжелые работы. Некоторые из них выглядят хорошо сложенными и одеты в чистую, хорошо подогнанную форму. После того, как мы избавились от своего задания, мы вернулись маршем в пересылочный лагерь, который расположен так же в порту. Вымылся под душем как только смог стащить с себя форму, но по выходу обнаружил, что она вся промокла до нитки, так как штормовой пронизывающий ветер свистит через открытую со всех сторон баню <...>. Купил полбуханки хлеба и котелок каши в столовой экспедиционного корпуса и устроил себе прекрасный
обед на открытом воздухе, недалеко от выхода <...>. В лагере происходит постоянное передвижение войск, в основном прибывающих из Англии. В 9.15 вечера нас построили и отправили колонной на вокзал и этот короткий марш с полным обмундированием меня окончательно доконал. По прибытии на станцию, мы получили паек на весь следующий день вперед. Затем нас загрузили в вагоны для перевозки скота с французской надписью на борту: «36-40 людей или 8 лошадей». В щели между плохо подогнанными планками днища видна дорога, а толстый слой овощных ошметков валяется по углам. Боковые створки вагонов наполовину открыты, а отверстия снизу забиты дощатой решеткой, служащей перилами; все это - не слишком удобное помещение для ночного отдыха. Поезд тронулся около полуночи и принялся невероятно медленно тащиться вперед»6. Местом назначения команды Стэплтона являлся городок Аббевиль, где располагался учебный лагерь связистов.
После нескольких дней пребывания в сборном лагере, автор получил назначение в войсковую часть, путь в которую он так же проделал на поезде, правда, в более комфортных условиях. С большим интересом автор описывает новый для него ландшафт Голландии и Северной Франции, по которому проходил путь его войсковой команды. «Не могу точно вспомнить все места, через которые мы проезжали, помню только Лонгре, Сент-Роше и Амьен, на протяжении всего пути можно было увидеть явные следы продвижения большой группировки войск. Когда я пишу эти строки, мы стоим напротив чего-то напоминающего «огородную Венецию». Многие акры земли превращены в аккуратные участки грядок, разделенные водными каналами. Можно видеть, как огородники двигаются в разные стороны на своих лодках по форме напоминающих гондолы, другие отплывают нагруженные овощами и зеленью. Каналы питаются рекой, протекающей через центр участков <. >. Было несколько странным на протяжении всего пути видеть, как на каждой остановке солдаты бегут из поезда к ближайшему пункту с котелками, чтобы набрать горячей воды для чая. Уже вошло в обычай выходить из поезда, когда он остановится для того, чтобы немного пройтись. Никто не боится отстать, так как довольно легко заскочить обратно, в то время, как поезд тронется и люди
даже не торопятся зайти внутрь, пока он действительно не начнет движение»7.
По прибытии к месту назначения, Стэплтон оставил любопытное описание начала своей постоянной службы, условия которой так же произвели впечатление на свежего человека. «Мы проехали мимо местечка под названием Корби и вскоре достигли Кверри - нашего пункта назначения. Доложили о прибытии офицеру-связисту, а затем в канцелярии в деревни. <...> После этого нас направили в казарму, которая на деле оказалась покосившимся сараем со скудным доступом свежего воздуха внутрь и населенным крысами. Сарай был до верху забит чем-то, напоминавшим койки, которые громоздились одна над другой, причем добраться до верхней можно только вскарабкавшись по приставной лестнице. Мое место оказалось на самой вершине в районе чердака. Пока я ожидал свой чай, успел помыться и побриться в ручье, который протекает рядом с большим шато, приспособленным под штаб 4-й армии. Примерно в полдесятого вечера приготовил себе постель, которая состоит из куска брезента, так как получить одеяло и не предвидится. Здесь четко слышатся звуки артиллерийской канонады и гул летящих над головой самолетов, которые едва ли когда-нибудь прекратятся. В 10.15 начался мощный обстрел, скорее всего, со стороны нашей артиллерии, и он продолжался по меньшей мере несколько часов.»8 Так началась фронтовая жизнь автора.
Далее в дневнике содержатся описание мелочей военного быта, которые были в новинку свежему человеку на фронте и поэтому получили отражение в записях. Автора волновали самые повседневные вещи: погода (так как в полевых условиях от нее зависело его здоровье), возможность выспаться ночью, возможность получить предметы обмундирования, армейские пайки в столовой, солдатское жалование. Подобные сведения составляют 70-80 процентов всех дневниковых записей. Их довольно интересно читать, понимая, что всего за несколько километров от передовой люди пытались наладить более-менее сносные условия своей жизни. Вот, например, что автор пишет о том, как он приспосабливался к ночлегу в неотапливаемой казарме: «Пережил невероятно холодную ночь. Поднялся в 6.45 и вымылся в ручье, что протекает у подножья сада. Завтрак в 7.30 в
шгаб-квартире...Сегодня я испробовал новый способ, чтобы согреться: вытянув наружу несколько футов моей брезентовой подстилки, я соорудил из нее пакет, куда засунул свои ноги, продетые предварительно в рукава мундира. Вот таким то образом мне удалось поддерживать свои нижние конечности в относительном тепле. Но от этого мало толку, и я провел вообще-то бессонную ночь, так как все остальное мерзнет. В 10.30 наши орудия начали вести обстрел противника. »9.
Вскоре Стэплтон привык к постоянному риску и перестал отмечать в дневнике все факты артиллерийского обстрела. Его гораздо больше волновали практические вопросы - где можно перекусить в соседней французской деревне, как достать себе одеяло, или еще лучше - перебраться из казармы на частную квартиру. Он фиксировал в дневнике каждое полученное из дома письмо или посылку. Молодой человек так же начал серьезно учить французский язык, понимая, что эти знания ему очень помогают в жизни. «Мой «форсированный рывок» во французском все еще развивается крайне медленно, - пишет Стэплтон, - но я прилагаю постоянные усилия к его изучению. Моя система может вызвать удивление, но это то единственное, что мне доступно на практике <...>. Сначала я заходил то в один дом, то в другой, общаясь с жителями. Теперь я нахожу место, где французы не слишком заняты своей работой, сажусь там со словарем в одной руке и записной книжкой в другой и начинаю записывать все слова, которые нахожу полезными для своего общения. Затем прошу произнести их и стараюсь сохранить произношение в памяти. Несомненно, я большой «приставала», но я иду этим путем, несмотря ни на что.»10. Вскоре Стэплтон получил определенную выгоду от своих знаний: общаясь с местными жителями, он нашел себе местечко для ночлега в пристройке одного из домов, которое сдавали в аренду, завел во Франции довольно много знакомых, и долгое время поддерживал с ними переписку.
Интересно описание автором его служебных обязанностей. Появление его в дневнике скорее всего объяснимо тем, что свежему человеку пока еще было интересно это зафиксировать. «Время [боевого дежурства] распределено на три группы, которое выполняют три разные смены примерно по 40 человек в каждой.
Смена так же выделяет по 5 человек для несения того, что у нас называют «колесо радости». Развод смены производят перед шато за десять минут до начала дежурства. [Связисты] маршируют по дороге, идущей перед шато, отдают честь часовому и по приходу на место своих тяжких трудов, останавливаются и разворачиваются лицом к узлу связи. Дежурный офицер может проверить смену, а если он этого не делает, то дается команда заходить по очереди в прихожую, где в стойках размещаются винтовки, вешаются шинели и фуражки. По кругу смонтировано 30 рабочих мест: 3 радиостанции работают напрямую с Аббевилем, Руаном и Гавром. Остальные настроены на 5-ю армию, резервную армию, генеральный штаб, 6-ю французскую армию. Остальные места обслуживают очень важную и загруженную телефонную связь. Она объединяет около 250 проводных точек, которые сходятся в этом узле, включая связь через телефон, телеграф и код Морзе. Общее количество посылаемых сообщений доходит до 5 тыс. в день, что больше, чем у трех оставшихся армий вместе взятых»11.
Отдельным пластом в дневнике содержится группа записей, посвященных военным действиям. Самому Стэплтону посчастливилось не попасть в окопы на передовую, и он не принимал участия в «траншейной войне». Радист находился в относительной безопасности штабной работы, однако, как наблюдательный человек, он не мог не отмечать то, свидетелем чего он являлся на протяжении нескольких лет.
Ко времени прибытия Стэплтона к месту несения службы, военные действия на фронте давно приобрели позиционный характер и переменный успех сопутствовал обеим сторонам. Начало службы радиста совпало с подготовкой союзниками крупного наступления на Сомме. Молодой человек описывает перегруппировку английских войск и их продвижение через прифронтовую зону к передовой.
«Большую часть нынешней ночи, - писал он в дневнике, -продолжалось движение нашей кавалерии, проходившей через Кверри, дороги задыхаются от перевозок, грузовых машин и т.п. К тому же по ним везут громоздкие цистерны для воды. В течение всего дня через поселок маршируют колоны Британской пехоты вместе со своими обозами. В большинстве своем люди выглядят
измученными и до предела утомленными. Они, разумеется, растеряли даже намек на плац-парадный лоск и без тени сомнения превратились в нечто совершенно противоположное тем блестящим храбрым парням, что формировали войсковые подразделения (как регулярные, так и территориальные) в начале войны. <...> Люди, которых я сегодня видел, не принадлежат к этому типу солдат. Они, несомненно, проявят себя с наилучшей стороны, так как они -англичане. Я очень надеюсь, что им будет сопутствовать удача, так как [на фронте] им выпадет проделать большую работу»12.
При этом не только вид усталых солдат, тянувшихся к фронту, поразил наблюдательного человека, но и размышления о способности тех родов войск, которые командование стягивало для удара, прорвать глубоко эшелонированную и прекрасно укрепленную оборону противника. Стэплтона потрясло наблюдение, что вместе с артиллерией и пехотой на передовую движется и бесполезная в позиционной войне индусская иррегулярная кавалерия, которой в прорыве явно уготована роль «пушечного мяса». «Индусы курьезно выглядят, нося на голове каски. Они теперь далеко не так живописны, когда расстались со своими характерными чалмами. <. > Один из индусов немного говорит по-английски <. > [и рассказал, что] <. > последние три месяца их учили прыгать на лошадях через окопы <...>. Надеюсь, что те жертвы, которые они неизбежно понесут, не пропадут даром, а в конечном итоге послужат для разгрома ненавистного противника»13.
Английское наступление началось 1 июля 1916 г. с массированного артиллерийского обстрела. «Военные новости сегодня удовлетворительные, - писал в дневнике имевший доступ к фронтовым сводкам радист. - Британские снаряды ливнем накрывают фронт на протяжении 60 миль, произведено несколько прорывов в участки вражеских окопов, зафиксированы отдельные рукопашные схватки и захват пленных»14.
Массированная атака принесла англичанам успех. «Первый день нашего наступления, кажется, принес хорошее начало, -пишет в своем дневнике радист. - Немцы во многих местах эвакуировали свои передовые траншеи, а, возможно, и отдельные участки второй линии, все немецкие позиции изрыты воронками.
12 Ibid. P. 17-18.
13 The Great War Diaries of Stapleton Tench Eachus. P. 18.
14 Ibid. P. 18-19.
Отдельные подразделения и дивизии достигли намеченных рубежей, но другие были отбиты. Одна из дивизий была контратакована и выбить из захваченных траншей <. >. Я не знаю о событиях на других участках нашей [передовой] линии и могу говорить только об основных чертах того, что происходит непосредственно на нашем фронте. Лично мне фактическая ситуация, по меньшей мере, не нравится, и у меня мало веры в [наступившее на фронте] британское лидерство. Ведь использовались устаревшие методы атаки, которые в целом тщетны против упрямой решительности [обороняющегося] врага»15.
Как следует из дальнейших описаний, Стэплтон не ошибся в своих предположениях. Опомнившись от удара, немцы начали перегруппировку войск. С тревогой радист пересказывает поступившее в штаб сообщение о том, что с одного из английских наблюдательных дирижаблей заметили облака пыли на дорогах за немецкими позициями, что было явным знаком готовящейся контратаки16. Вскоре она началась теми же методами, что и английское наступление: немцы ответили ураганным артиллерийским огнем, который продолжался несколько дней и принялись систематически вытеснять англичан на их старые позиции. В своем дневнике Стэплтон дословно приводит сводки о жестоких траншейных боях местного значения, поступавшие в штаб дивизии17. В свободное же от дежурства время он своими глазами видел обстановку в прифронтовой зоне и делал об этом краткие дневниковые записи: «Жестокий обстрел [английских позиций] начался сегодня с 10 до 11 часов вечера и продолжался всю ночь. Множество наших частей проследовало на фронт в ранние утренние часы и их шествие растянулось до обеда. Солдат везли в грузовых машинах, специально оборудованных для этих целей. Нескончаемый поток артиллерийских орудий проходит мимо нашего расположения, некоторые из тяжелых орудий, следующих на линию фронта оснащены специальным паровым двигателем, приводящим в движение их колеса и производящим страшный шум, пока орудие медленно ползет мимо.»18.
15 Ibid. P. 20.
16 The Great War Diaries of Stapleton Tench Eachus. P. 20.
17 Ibid. P. 19, 20, 21-22.
18 Ibid. P. 21-22.
В конечном итоге наступление союзников захлебнулось и большая часть английских войск увязла в новом витке позиционной войны. Радист, знакомый с обстановкой на фронте, с горечью пишет в своем дневнике о начавшемся активном движении неприятельских войск за линией фронта, на которое союзное командование ответила подтягиванием собственных резервов. Все указывало на то, что произойдет очередная «мясорубка» - активность на фронте завершится не ранее, чем у враждующих сторон иссякнут силы. «Войска продолжают двигаться день и ночь и грузовики нескончаемым потоком снуют через наше селение, - писал Стэплтон. - Вместе с тем с фронта не поступает никаких новостей и вся борьба, кажется, свелась к бессмысленному топтанию на месте»19. Когда у враждующих сторон закончились людские резервы, началась артиллерийская дуэль. «Наша артиллерия не прекращает громить и перемалывать вражеские позиции день и ночь, - пишет Стэплтон. - Хочется верить, что это имеет какую-то цель и мысль об этом поддерживает во мне робкую надежду на успех англичан, но он, к сожалению, невозможен. Ведь наша армия руководится целой ордой офицеров-самоучек, чье единственное достоинство и умение заключается в том, что все они знают, как умирать. Конечно, это нельзя назвать [умением] воевать, так же, как и средством для достижения победы»20.
С ужасом Стэплтон пишет о людских потерях, к которым привела плохо подготовленная авантюра командования. «Видел рапорт 15-го корпуса, сообщавшего в штаб, что дивизии, которые были вчера вечером введены в сражение, вернулись обратно на позиции уже на рассвете, принеся с собой только своих раненых солдат. Как следует из рапорта, эти части понесли огромные потери в основном от применения газа. Похоже, что противник стал использовать специальные снаряды, которые не взрываются, а лишь выпускают содержащийся в них газ <...>. Имею свидетельства, что один из наших кавалерийских полков, который позавчера добился успеха, захватив позиции перед лесом, заплатил за это потерями около 100 человек»21.
Мысли о бессмысленности разворачивающейся перед глазами Стэплтона бойни стали все чаще проскальзывать в его дневнике.
19 Ibid. P. 24-25.
20 The Great War Diaries of Stapleton Tench Eachus. P. 20.
21 Ibid. P. 26.
«Никаких официальных новостей, кроме свидетельств того, что бесполезная траншейная война продолжается. Наши пушки изрыгали грохот весь день на пролет и, думаю, продолжат это делать и ночью. Надеюсь, что громовые удары молотом, хотя-бы точно нацелены, иначе вся английская мощь не принесет никакой пользы <...>. [Следующим утром] наши пушки все грохочут с неуменьшающейся скоростью, но боюсь, что немцы дают нам свой ответ. Несмотря на интенсивный обстрел, им удалось ночью выбить нас из двух пунктов»22.
При этом, очевидец событий с негодованием пишет о патриотической шумихе, поднятой в прессе английским командованием и властями в начале наступления. «Официальные известия о текущей борьбе примечательны полным отсутствием реальных новостей, - комментирует он ситуацию. - Похоже на то, что люди опять введены в самое бессовестное заблуждение, которое заметно в тех письмах, что я получаю; в Старой Англии верят, что великое, общее и удачное наступление идет полным ходом <...>. Только Бог может знать, чем же английские газеты смогут подтвердить пылкие заголовки своих статей. На мой взгляд, это явно катастрофический подход <...>, свидетельство слабости и растущей нервозности, которая в немалой мере подпитывает национальный суицид, разыгрывающийся на моих глазах, к позору грядущих поколений. Почему, во имя Господа, правительство и его службы информации прилагают столько усилий для того, чтобы дурачить публику?! Они ведь достаточно хорошо знают, что [на фронте] происходит не то, что нужно, а мы поставлены перед невыполнимой задачей.»23.
С чувством глубокой горечи автор описывает ежедневные мелкие столкновения, не влияющие на исход войны, но приводящие к постоянным жертвам. «Сегодня, примерно в 2 часа дня, - писал он в дневнике, - наше селение было обстреляно 12 вражескими танками. Восемь инженеров убито в лагере, и еще десяток ранено. Пятеро из них успели пробыть во Франции всего две недели, а двое до этого пережили операцию в Галлиполи. Для одного из тех, кто был сегодня разорван на куски, пришла телеграмма, которая могла бы вырвать его из линии фронта на восемь дней. Она содержала известие о смерти его жены, и
человек мог бы отправиться в Англию уже этим вечером, останься он в живых. Я привел эти факты, так как они во всем своем трагическом красноречии показывают то страшное зло, что периодически посещает каждый дом в Европе»24.
Большим потрясением для автора, явились известия о том, что взрыв снаряда унес жизнь одного из его родственников, воевавшего на другом участке фронта. Смерть близкого человека заставила Стэплтона иными глазами взглянуть не только на положение дел на фронте, но и начать переосмыслять всю суть военного конфликта. «Эта новость меня страшно огорчила, -пишет молодой человек в дневнике. - Билли исполнил свой воинский долг - это так. Он выполнил его честно и добросовестно, но ради чего? Наша война потеряла свою славу. Это не война, - это проклятие, - ослепление, которое поразило Европейские нации, нет - нации всего Мира. Это безжалостное истребление лучших представителей государства. А за что? На это нет ответа. Хаос, в котором мы сейчас пребываем, вызван невежеством, глупостью и интригами, которые ввергли нас в пребывание в этом дьявольском сумасшедшем доме. Когда наступит прозрение? И как долго должен длиться бедлам, до тех пор, пока нам не разрешат обрести свободу?»25.
Антивоенные настроения, с этого времени стали регулярно появляться в дневниковых записях молодого человека. «Сегодня двухлетняя годовщина объявления Британией войны нашему ненавистному врагу - Германии, - писал он 4 августа 1916 г. -Вспоминаю, как радовались мы открывавшимся возможностям и каким многообещающим все тогда выглядело. Возвращаясь к начальному времени, можно увидеть, что все оно наполнено неисчислимыми неудачами и разочарованиями, которые были и будут источниками горькой боли. Земли и моря переполнены телами наших погибших, и даже сам воздух испорчен запахом тлена. Сознание людей потеряло равновесие и жаждет лишь удовлетворения своего безумия. Все основы нашего общества пошатнулись и подгнили, а само здание цивилизации неожиданно низвергнуто и разрушено в прах; все хорошее, доброе и благородное предано смерти, а извечно пребывавшее в мире зло стало преобладать и беззастенчиво слоняться по земле как некий монстр от одной двери к другой. Англия сейчас стонет
под бременем некомпетентности. Моя несчастная страна, которая раньше не знала, что такое [тотальная] война, с ее заповедями, ограничениями и жертвами сейчас усваивает страшный урок, а цену, которую она за это платит - это расплата за глупость. Гордая Англия со всем ее могуществом и невероятной силой, со всеми своими добродетелями и благородными традициями может попросту истечь кровью. Те же, кто воображает, что война теперь долго не продлиться - по меньшей мере глупцы. Совершенно очевидно, что ее концом будет простая ничья»26. Данный взгляд на войну был очень близок по духу с творчеством человека, испытавшем те-же ужасы войны по другую сторону фронта - немецкого писателя Э.М. Ремарк.
Подобно многим солдатам, причины неудач на фронте Стэплтон искал в «измене» в руководстве страны и некомпетентном командовании. «Я был очень рад, - пишет он в декабре 1916 г., - увидеть в сегодняшних газетах, что Премьер-министр уволился. Я уже долгое время считаю его прямым препятствием к победе*. Его следует привлечь к ответственности за многие наши грубые ошибки и несчастья и заставить заплатить цену измены <. >. Не то, чтобы я верил в то, что мы сможем эффективно разбить нашего врага такими методами войны, но я твердо уверен, что теперь мы избавлены от одного из самых страшных врагов в правительстве и тем самым получили очень хороший шанс нанести серьезный урон своему внешнему противнику»27. «Из всего напрашивается вывод, - продолжает он позднее, - что несчастная Англия стонет под бременем тирании безнравственной правящей шайки, сдвинуть которую, возможно, сможет только революция»28. Подобные заблуждения разделяли солдаты всех воюющих армий, что особенно видно на примере нашего отечественного опыта.
Особую неприязнь у Стэплтона вызывало поведение офицеров, к которым автор испытывал нескрываемую антипатию. «Несколько замечаний относительно [образа
26 Ibid. P. 35.
* Интересно, что в тексте оригинала для того, чтобы подчеркнуть свое презрение к чиновнику, Стэплтон «играет словами» - «Prime Minister (Премьер-министр)» у него созвучно «prime obstacle (прямому препятствию)».
27 The Great War Diaries of Stapleton Tench Eachus. P. 77-79.
28 Ibid. P. 104.
типичного] «Британского офицера» достойны быть записанными, - отмечал он в своем дневнике. - Для начала я не думаю, что наличие этого субъекта вообще отражает потребности в нем всего остального мира. Он не исходит из той среды, которая жизненно необходима для подготовки качеств солдата в нашей «новой армии», включающих: службу, опыт, знания и интеллект. Среди французских гражданских Британский офицер заслужил репутацию человека с явным отсутствием всех выше перечисленных свойств. Похоже, что французы вообще рассматривают их как некую бесполезную, но чрезвычайно дорогостоящую военную декорацию. Я слышал множество комментариев к этому эффекту, включая даже высказывание, что британский офицер годен только на то, чтобы искать тело женщины. Но эту тему лучше оставить в стороне. Хочу поговорить о той неразберихе, которая сопровождает пребывание офицеров вблизи передовой. Количество пищи, потребляемое ими в их уютных убежищах необъяснимо никакими пропорциями человеческих потребностей, даже тех существ, что называются «британским офицером». Все местные военные магазины поставляют провизию практически исключительно упомянутым выше ничтожествам. И в них крайне редко можно хотя-бы протиснуться к прилавку из-за суетни [офицерских]ординарцев, спешащих отоварить гигантские списки заявок. И это в условиях недостатка провизии, когда обычный «Томми» с трудом находит средства для существования! Одно военное сообщество, с которым я персонально знаком, держит 8 человек и 1 женщину для прислуживания 7 офицерам. Вот поэтому-то у нас до сих пор и недостает людей в армии.
И последнее замечание, перед тем, как я закончу -относительно отвратительного чванства и безразличия, которое распространяется от младшего лейтенанта и выше. Я никогда не видел, чтобы идущая по дороге машина остановилась, чтобы подвезти солдата, если в ней сидит офицер. Последний лихо разъезжает по всей стране, злоупотребляя мыслью, что армейские машины предоставлены исключительно для их собственных нужд. При этом в любое время суток на дороге можно встретить усталых «Томми», тянущихся со своей поклажей, голосующих проезжающим машинам; но сидящие в них офицеры в
единственном лице, чаще всего не старше младшего лейтенанта, скорее гордо выглянут в окно, требуя отдачи себе чести»29.
Антивоенные настроения автора еще больше усилились, когда молодой человек смог своими глазами увидеть то, о чем он раньше лишь догадывался. После кровопролитной битвы на Сомме, немцы были вынуждены отвести свои войска на укрепленную «линию Гинденбурга», а подтянувшиеся к ней английские войска попали на разоренную войной местность. Стэплтон до последнего не хотел покидать жилища в Кверри, однако, в апреле 1917 г. был вынужден переехать вместе со своим узлом связи ближе к фронту. Вот как он описывает те места, где в 1916 г. кипели бои:
«Теперь мы вступили в земли, которые трудно описать простыми словами, - разорение, опустошение и уничтожение -лишь слабая тень того, что неизгладимо запечатлено на каждом дюйме стертой с лица земли поверхности, посреди торчащих из нее балок и перевитого железа. И вперемешку с этими обломками крушения находятся могилы. Братские могилы солдат - людей; не простых, а первого сорта. Эти поля битв 1916 года настолько взволнованы, нагромождены и испещрены бороздами, что удивительным образом походят на внезапно застывшее бушующее море. Никаких ориентиров не видно посреди этого разверзшегося потока Ада. <.> Земля везде усеяна воронками от снарядов всех размеров - от размеров трубы до целого пруда, которыми фактически многие и являются. Но что меня действительно поразило, так это полное отсутствие ружейных пуль. А в Галлиполи эти маленькие смертоносные дьяволы были везде, буквально устилая собою земл»30.
В своем дневнике Стэплтон пунктуально описывает все увиденное им на бывшей передовой. «Следует иметь в виду, -пишет он, - что для того, чтобы здесь куда-нибудь попасть, приходится проходить по очень пересеченной местности -двигаться зигзагами, чтобы обойти тысячи воронок, рассеянных на расстоянии менее 10 ярдов друг от друга. Путник должен так же неизбежно заниматься перескакиванием через линии окопов и перелезанием через ряды обрывков колючей проволоки. Даже такой путь, как из лагеря в столовую связан с преодолением двух
рядов окопов»31. На старых немецких позициях его внимание привлекло большое количество стреляных гильз, кучи мусора и множество крыс, шныряющих в брошенных развалинах. Когда наступают сумерки, - пишет он в дневнике, - они снуют туда-сюда по своим дорожкам, «как население большого города, вышедшее за покупками»32.
Руины уничтоженных войной городов и деревень, производили на автора очень тяжелое впечатление. Описания блуждания по ним составляют солидную часть всех дневниковых записей этого периода. Вот что пишет Стэплтон о поселении Карбоннель, куда был переброшен его штаб:
«Вступив в деревню, я тотчас попал в район полных развалин; к слову сказать, все здесь было взорвано по нескольку раз подряд. Лишь руины остовов домов и коттеджей время от времени возвышались над грудами строительного мусора - вот и все, что здесь открывал взгляду разрушенный мир. Повернув строго налево, я прошел по тому, что когда-то было улицей по направлению к круглой башне, или точнее, тому, что от нее осталось. Там я заметил колодец, довольно больших размеров, на котором висела табличка с надписью: «вода нуждается в двойной очистке хлором». <...> Пробираясь между обломками того, что когда-то было большим строением, возможно, даже магазином, я подобрал небольшую бухгалтерскую книжку бакалейщика, которую забрал с собой. В другом месте, поверх руин из строительного мусора я поднял фотографию свадебной пары, которую так же добавил к своей коллекции редкостей. В разных местах я нашел несколько небольших эмалированных емкостей, которые, несмотря на свой облупленный и поврежденный вид могут стать существенным дополнением к удобствам палаточной жизни. Я нашел и несколько книг, но оставил из них себе во владение только две - те, которые принадлежали к наименее изорванным и измазанным образцам французской литературы. Как печально, что этим предметам, возможно лучшим из того, что человечество создало за века своего существования, будет позволено гнить и пропадать <...>. В одной из воронок от снаряда под слоем грязи виднелась поздравительная Новогодняя открытка. Когда, вернувшись в лагерь, я отчистил ее, то на обратной стороне увидел фотографию прелестной маленькой
девочки - адресата поздравления. Подняв нечто, казавшееся на первый взгляд скромным куском бумаги, я сначала подумал, что нашел ценные бумаги государственного банка Франции, особенно, когда разглядел красочную, официального вида, печать. После внимательного рассмотрения обнаружилось, что это - всего-навсего почтовый перевод на 30 франков в пользу компании-страховщика от пожара. Бланк будет еще одним дополнением к моей и без того уже обширной коллекции военного антиквариата, при условии, конечно, что он не расползется, когда я попробую водой смыть с него грязь. После этого, я потащился обратно, проходя по земле, на которой располагалась деревенская церковь, кромку которой с севера обозначали разрушенные стены. Просто трагично, что нам приходится жить в непосредственной близости от такого мучительного свидетельства деяний человеческих рук...»33.
В другом разрушенном французском городке Перонне, автор набрел на руины библиотеки, которые описал в своем дневнике:
«Я прошел в следующую комнату <...>. Ее пол на несколько футов глубиной, был весь покрыт слоем бумаги. Книжные шкафы так же получили сильнейший удар, и их содержимое вывалилось во всех направлениях; несмотря на это, в них еще лежало несколько бесценных образцов ранней французской литературы. У меня начисто отсутствует грабительский инстинкт, но когда я взял их в руки, то испытал сильное желание прикарманить их все <...>. [Далее автор перечисляет на французском названия книг, в том числе мемуары Наполеона 1839-го года издания] Это, воистину, шедевры и как бы мне хотелось, чтобы была возможность их в целости переправить в Англию. Между прочим, наш офицер сказал, чтобы я поостерегся (особенно в сумерки) брать такие вещи, рассказывая случай, как одного солдата в Альберте расстреляли за попытку мародерства»34.
Вид ценных книг, разбросанных по руинам здания, стал для Стэплтона олицетворением антигуманистического характера войны, которая уничтожала все следы цивилизации: «Мне казалось, - писал он, - что книги попросту вскоре сгниют или будут съедены жучками, если надеяться на то, что здесь они будут спасены, или останутся в сохранности. Вместе с сотнями
других книг они должны ждать своего шанса, оставаясь лежать на полу разрозненной кучей бумаги, вытирая ноги любого, кто захочет пройтись по ней или постепенно становиться добычей такого безжалостного врага как дождь и сырость...»35.
Понимание неизбежности утраты культурных ценностей в разрушенных городах существенно трансформировало в сознании автора образ врага. Из вывода, который автор делает в конце записи видно, что он ненавидит уже не только немцев, но и всех, сделавших происходящее возможным. «Весь день по смертельно раненным улицам Перонне разносились звуки марширующих войск. Помпа войны достигала самых отдаленных уголков, проникая даже сюда [в разбитую библиотеку], где война нанесла свой удар по одной из основ цивилизации, заставив истекать кровью самое сердце нации. Обрывки военных маршей злобно носились по воздуху, проникая сквозь все щели и трещины, отражаясь от руин несчастного города, как издевательский смех и самая презрительная насмешка над «естественными правами и свободами» человека, выработанными Просветителями этой страны»36.
Неприятие автором войны сквозило в описании буквально каждого эпизода, пережитого им на разрушенной земле. Например, отойдя немного в сторону от расположения своего штаба, Стэплтон поднялся на холм, с которого открывался вид на передовые позиции, где кипели стычки позиционной войны. Вот, что он пишет: «Я пытался сложить вместе отдельные фрагменты окопов. Клубы дыма вырывались из районов, где лежали руины смертельно раненых деревень, признак занятия их британскими войсками. <...> Да простит нас Бог за то, что пережил этот мир! На этой земле, где враг бился с врагом всеми мерзкими орудиями, изобретенными в Аду и усовершенствованными добрыми Христианами, лежали останки множества людей, тела которых до сих пор распростерты под голубым небом. Надо ли их хоронить? Да уже, наверное, и нет, так как они успели стать частью той земли, на которой лежат. Страшное единство: погибшие люди, смерть и изуродованная земля - вот и все, что здесь осталось. Весь же ландшафт представлял собой вид полного опустошения и явного свидетельства того, что Бог оставил эти земли. То, что когда-то было образцовыми полями, демонстрировавшими
35 Ibid.
36 Ibid. P. 138.
великолепное плодородие, превратилось в какое-то грязно-коричневое месиво, расползшееся по долинам и поднимающееся вверх по высотам и холмам, насколько хватает глаз. Немецкие грузовики для перевозки войск были четко видны за линией фронта, снующие туда- сюда по коммуникационным линиям. По пути домой, меня окликнул пехотинец, который работал на дороге: «Эй, сынок. Ну как игра? Скажи-ка, что ты думаешь о происходящем!» Конечно, я принял предложение. Я предложил ему сигарету, и мы начали болтать о том, о сем. Он рассказал, что покинул свою жену и семью 18 месяцев назад на станции Черинг-Кросс и с тех пор их не видел. Это очень типичный рассказ в войсках во Франции»37.
Каждое слово в этой записи содержит упрек войне. Но для англоязычного читателя времен Британской империи наиболее шокирующим должна была быть фраза, с которой приветствовал автора солдат. Идиома, сравнивающая войну со спортивной игрой («Play up! Play up! And Play the Game!»), введенная в конце XIX в. поэтом Генри Ньюболтом38, активно использовалась официальной пропагандой в годы Первой мировой войны для поднятия патриотических настроений. Ее же употребление Стэплтоном в данном контексте, после описаний ужасов войны придавала пропаганде прямо противоположный смысл, подчеркивала мысль, что война - это что угодно, но не игра в крикет.
Война не только уничтожала людей и культурные ценности, но и изменяла многие моральные представления довоенных лет. То, что казалось раньше незыблемым, в сознании воюющего человека оказалось под сомнением или даже утраченным. «Сегодня мы вступаем в четвертый год войны, - писал Стэплтон 4 августа 1917 года. - И насколько настроение сейчас отличается от того, что было в течение ее нескольких первых месяцев! Первую годовщину этого гигантского конфликта я отметил в Египте, готовясь через неделю с небольшим отплыть к Дарданеллам. Вторую и третью - встретил во Франции. Теперь ровно три года отделяет меня от того времени, к которому уже нет возврата. Все, что я имел, я когда-то добровольно отдал в надежде, что смогу верно послужить своей стране. А теперь все пропало. Я потерял все что имел, все доброе, что было приятно иметь, а то, что любил и лелеял,
безнадежно ушло из моей жизни. Страна, которую меня научили так крепко любить, попросту предала и ограбила меня тем же самым образом, как и многих других в подобных обстоятельствах»39.
В своем дневнике Стэплтон несколько раз сравнивал разрушительную сущность войны с Французской революцией и не мог смириться с мыслью, что все, созданное человеком в этом месте Земли было попросту уничтожено. «Я проследил за изгибами мощенного булыжником спуска, - писал он о своих впечатлениях от вида одного из разрушенных прифронтовых городков, - который воскресил в моей памяти образ того старого, великолепного мира, который я видел в городе на Мальте. Я заглянул в ближайший дом, расположенный на вершине спуска и «украл» в нем несколько обрывков бумаги, которые посчитал ценными, а точнее сказать, просто достойными быть спасенными»40. За внешне бессмысленным поступком человека на наш взгляд, скрывалась глубокая внутренняя борьба. Автор был глубоко убежден в безнравственности всего, происходящего вокруг него, и собирая «обломки старого мира», которые его сослуживцы считали обычным мусором, стался остаться самим собой, внутренне борясь с жестокой логикой войны. И понимая это, можно только отдать дань уважения такому внутреннему стержню и упорству молодого человека.
Моральные терзания и воспоминания о «свете довоенной жизни», делали осознание своего нынешнего положения крайне мрачным. Как-то, вспоминая небо над родным домом, Стэплтон записал в дневнике. «Справа от меня, по направлению к фронту время от времени разгорались вспышки света, которые на мгновение разгоняли мрак ночи, но они были, увы, вспышками смерти, страдания, разбитых надежд и боли. Но я бы предпочел встретить лицом к лицу только их, вместо того, чтобы все глубже погружаться в ночь без рассвета...»41. Подобные мысли не уходили у автора из головы. «Интересно, - пишет он, - сколько еще может длиться это ужасное существование? Это тяжелая жизнь, без надежды на лучшее, даже когда все закончится»42.
Из дневниковых записей ясно видно, что Стэплтон был на фронте совершенно одинок: кроме мимолетных знакомых он не
39 The Great War Diaries of Stapleton Tench Eachus. P. 154.
40 Ibid. P. 136.
41 The Great War Diaries of Stapleton Tench Eachus. P. 117.
42 Ibid. P. 118.
упоминает ни одного человека, которого мог бы назвать своим другом. Он явно опередил свое время и, вероятно, даже сам это осознавал. «Мой дорогой друг, - обращается Стэплтон к воображаемому будущему читателю, - в отличие от меня, ты знаешь и четко осознаешь свою жизненную позицию, а так же свою судьбу и обязанности, которые выполняешь в своей карьере: твое существование регулярно и не подвержено случайностям, тогда как мое - непредсказуемо меняется. Я - субъект для многих изменений: в чинах, положении и даже в здоровье. Временами меня силой принуждают отправляться в изнурительные путешествия по запутанным и неясным жизненным тропам, на которых мои шаги затуманены множеством теней, натруженные до синяков ноги стерты грубыми камнями, а тело избито и измочалено встреченными бедами...»43. Находясь на фронте, автор, конечно, мечтал выжить, а в случае собственной гибели - о том, чтобы его записи не затерялись и когда-либо были прочитаны людьми в ином месте и в иное время. В конце концов, ему повезло: он пережил невзгоды войны и вернулся в Англию, где снова поступил в почтовую контору родного города Стаффорда, а позднее перебрался в Уэльс, где прожил до конца своих дней - 1971 года. Мы не имеем сведений о том, корректировал ли автор свои старые дневниковые записи в послевоенное время (отдельные не состыковки в дневнике указывают, что некоторая доля исправлений все-же была в оригинальный текст внесена). Но в целом яркие тексты, переведенные на русский язык, могут служить любопытным источником, отражающим как чувства участника, так и историческую память об одном из грандиозных событий начала ХХ века.
