CC BY
142
MARIA BASHKIRTSEVA'S "THE DIARY" AS A STABILITY NARRATIVE (DIARY ENTRY STRUCTURE)
N. V. Yarina
The article considers "The Diary" of Maria Bashkirtseva as a narrative of stability, analyzes the preface to "The Diary" and two entry-fragments, which make it possible to present "The Diary" as a record of literature and humanity. It also considers the content of diary entries, presents syntax peculiarities with respect to narrative structure.
Key words: Russian literature, narrator, narrative, Maria Bashkirtseva, diary genre
© 2012
Н. А. Макаричева
«ЧЕЛОВЕК ЛИ ЖЕНЩИНА?»: КРИВЫЕ ЗЕРКАЛА ГЕНДЕРНОГО ВЗАИМОВОСПРИЯТИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ ДОСТОЕВСКОГО
В статье предлагается анализ произведений Ф. М. Достоевского в тендерном аспекте. Взаимоотношения персонажей рассматриваются с учетом мужской или женской психологии. В центре внимания — взаимоотношения князя Мышкина с Настасьей Филипповной и Аглаей, анализ «взаимонепонимания» героев, которое обусловлено различиями женской и мужской «природы». Обозначенный ракурс исследования позволяет найти дополнительные причины «неудач» князя Мышкина в романе, объяснить трагические судьбы главных героев романа Ф. М. Достоевского.
Ключевые слова: русская литература, Ф. М. Достоевский, психологический роман, гендерный подход
В последнее время литературоведение все активнее осваивает гендерный подход. Например, в 2011 году были защищены диссертации, представляющие анализ различных пластов русской литературы в данном аспекте1. В отношении творчества Ф. М. Достоевского подобные шаги также предпринимались. Можно отметить работы О. Юрьевой2, Е. Постниковой3 и др. Однако следует уточнить некоторые моменты, принципиальные и для определения ракурса нашего исследования, и для отбора анализируемого художественного материала. Гендерный подход (например, в социологии) предполагает внимание и к женщинам, и к мужчинам, а не исключительно к женщинам и к определенному кругу проблем, с ними связанному. Поэтому и в поле зрения литературоведа, на наш взгляд, должны быть не только женские, но и мужские персонажи. Целью анализа в таком случае ста-
Макаричева Наталья Александровна — кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Санкт-Петербургского Государственного инженерно-экономического университета. E-mail: 812nataly@mail.ru
1 Пушкарь 2007; Синцова 2011.
2 Юрьева 2006, 2010.
3 Постникова 2004.
новится не «женский вопрос», не размышление о «неравенстве» полов, а, скорее, выявление особенностей взаимодействия «мужского» и «женского». Причем это взаимодействие может быть рассмотрено на различных уровнях бытования. Это и определение особенности мужской/женской психологии, ее «проявления» в художественных образах, и рассмотрение соотношения мужского и женского начал в отдельном человеке, что дает широкие возможности для анализа межличностных отношений и внутриличностных конфликтов персонажей. Такой ракурс исследования направляет внимание к культурным традициям, которые регулируют поло-ролевые нормы в обществе. Все это, на наш взгляд, открывает новое измерение в исследовании уже знакомых конфликтов и сюжетов в произведениях писателя.
В «Преступлении и наказании» Разумихин предлагает Раскольникову зарабатывать переводами и дает ему статью на злободневную тему: «Человек ли женщина?». Таким образом Достоевский вводит в произведение отклик на «женский вопрос» 1860-х гг. В примечаниях к роману указывается: «Прямой иронический отклик на одну из статей «Современника» ощущается в словах Разумихина: «"... рассматривается, человек ли женщина или не человек? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что человек". Здесь иронически перефразируется подзаголовок одного из обозрений Г. З. Елисеева: "Разные мнения о том: женщины — люди ли? — Мнения древних, мнения новейшие. — Наше предубеждение в пользу женщин"»4. Тем не менее, парадокс, заключенный в названии статьи («Человек ли женщина?»), может быть, не столь уж парадоксален хотя бы потому, что поставленный вопрос может рассматриваться не только в социальной плоскости, но и в психологической. Ведь другой герой Достоевского, Аркадий Долгорукий, сформулирует возможный вариант «ответа» на него: «...Человек к тому же — такая сложная машина, что ничего не разберешь в иных случаях, и вдобавок к тому же, если этот человек — женщина»5. Важно то, что противопоставление «человеческого» и «женского», поиск соотношения этих начал стимулируют к размышлению о сложности человеческой природы. Это и открывает новые перспективы в исследовании художественного образа.
Сам Ф. М. Достоевский, как мы помним, открещивался от звания «психолога»: «Меня называют психологом. Неправда, я реалист в высшем смысле, то есть изображаю глубины души человеческой»6. Между тем, именно «реализм» Достоевского до сих пор вызывает неугасающие споры, а вот относительно «психологизма» его произведений сомнений практически нет. Поэтому как художник, чуткий к душевным переживаниям человека, и как «реалист в высшем смысле», Достоевский не мог игнорировать различия в психологии мужчины и женщины, даже если отражение этих различий в художественном творчестве происходило не всегда осознанно. И ведь принципиально важно, что гендерная психология — часть общей, человеческой психологии. Размышления писателя на тему мужской/ женской/, человеческой/ангельской природы отразились в знаменательных строках: «Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?...»:
«Мы знаем только одну черту будущей природы будущего существа, которое
4 Достоевский 7, 1973, 371.
5 Достоевский 13, 1975, 340.
6 Достоевский 27, 1984, 65.
вряд ли будет и называться человеком <...> „Не женятся и не посягают, а живут, как ангелы Божии". Черта глубоко знаменательная.
1) Не женятся и не посягают, — ибо не для чего: развиваться, достигать цели посредством смены поколений уже не надо и
2) Женитьба и посягновение на женщину есть как бы величайшее оттолкно-вение от гуманизма, совершенное обособление пары от всех (мало остается для всех) <.> Семейство — это величайшая святыня человека на земле, ибо посредством этого закона природы человек достигает развития (то есть сменой поколений) цели. Но в то же время человек по закону же природы, во имя окончательного идеала своей цели, должен беспрерывно отрицать его. (Двойственность.)»7.
В этой записи Достоевский обозначает комплекс проблем, в том числе ставит вопрос о человеческой природе и цели существования. Раздвоение человеческой природы на мужскую и женскую оценивается как в синхроническом аспекте (источник «сегодняшнего» развития), так и в диахроническом: это раздвоение в итоге развития должно быть преодолено. Но поскольку цельность человеческой природы — дело будущего, то игнорировать в настоящем двойственность, которая определяется наличием мужского и женского начал, было бы преждевременно. Наверное, не случайно в русской классической литературе вряд ли найдется произведение, в котором бы отсутствовал сюжет, построенный на женско-мужских отношениях. И рискну предположить, что конфликтные ситуации зачастую определяются различием именно мужской и женской природы человека.
Возможно, в героях можно выделить черты, так сказать, «общечеловеческие», в равной мере присущие и мужчинам, и женщинам, и в то же время можно наблюдать определенные психологические особенности, характерные в большей степени для мужчин или для женщин. Например, в романе «Идиот» две истории, рассказанные разными героями — Мышкиным и Лебедевым, — по своей сути свидетельствуют об одном и том же: о человеке, обреченном на смертную казнь. В рассказе Мышкина подробно раскрывается состояние человека в преддверии смерти. Образ осужденного в рассказе князя имеет высокую степень обобщения, несмотря на то, что это воспоминание о казни конкретного преступника, «Легро по фамилии»8. Негодование князя вызвано теми страданиями, которым подвергается человеческая душа: «Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят? Надругательство над душой, больше ничего!»9. Рассказ Лебедева, казалось бы, тоже о конкретной исторической личности — о графине Дюбарри. Но на самом деле ни имя, ни статус, ни пол, ни эпоха, также не имеют большого значения. Повествуя о последних мгновениях жизни графини, о ее крике: «Минуточку еще повремените, господин Буро, всего одну!», — Лебедев говорит: «Вот за эту-то минуточку ей, может, господь и простит, ибо дальше такого мизера с человеческой душой вообразить невозможно»10. Наверное, ожидание смертной казни — это экстраординарная ситуация, но ведь любой человек рано или поздно оказывается перед лицом смерти. Рассказы Лебедева и Мышкина позволяют сделать вывод, что существуют общечеловеческие реакции, инстинкты,
7 Достоевский 20, 1980, 172-173.
8 Достоевский 20, 1980, 20.
9 Достоевский 20, 1980, 20.
10 Достоевский 20, 1980, 164.
не зависящие от половой дифференциации индивида. В данном случае такой реакцией становится страх смерти, инстинктивная попытка «уцепиться» за жизнь. Возможно, такими же общечеловеческими реакциями можно назвать и сострадание, и совестливость...
Пожалуй, один из самых наглядных примеров — князь Мышкин. Многие исследователи обращались к вопросу об отношениях Мышкина, Настасьи Филипповны и Аглаи. И мотивы поведения героев, и логика их поступков, и результаты взаимодействия оценивались с различных точек зрения. Так, Т. А. Касаткина отмечает: «В чем же причина этого разгула ревности в романе вокруг "самого светлого" персонажа Достоевского? В вещи столь же очевидной, сколь и невозможной на первый взгляд - в христианской любви князя»11. Исследователь указывает на основную ошибку героя, которая и предопределила все дальнейшие неудачи: «это намерение и стремление жениться на Настасье Филипповне. Этим своим намерением он сразу же исключает себя из мира Божеской любви и ввергает в мир любви человеческой, т. е. любви исключительной. Именно из попытки князя сочетать эти два несочетаемых вида любви и рождается весь тот кошмар, который делает роман Достоевского о "положительно прекрасном человеке" наиболее мрачным и тяжелым из всех его романов»12. Относительно намерения и стремления жениться на Настасье Филипповне — утверждение спорное. Ведь Мышкин, соглашаясь жениться, видит в этом один из вариантов спасения Настасьи Филипповны: по сути, их наметившийся брак можно рассматривать в обыденном понимании лишь как фиктивный. Для нас важно другое замечание — о двух несочетаемых видах любви, и оно кажется нам более интересным.
Л. А. Левина считает, что «роковой ошибкой князя Мышкина была попытка перенести свое отношение к Мари на Настасью Филипповну — совершенно другого человека с не менее серьезной, но совсем другой бедой. Проблема Настасьи Филипповны — это, в сущности, проблема растленного, развращенного ребенка, подобного Матреше из еще не написанной исповеди Ставрогина...»13. Насколько возможно сопоставить Настасью Филипповну с Матрешей — оставим на совести исследователя. Но принципиально важно, что Мышкин «неадекватно» оценил проблему женщины, не понял «ее беду». Это непонимание может быть связано и с особенностью личности самого князя, и со сложностью структуры человеческой природы вообще.
А. П. Власкин замечает, что «в «Идиоте» как бы в полный рост представлена Настасья Филипповна. Но, во-первых, она во многом остается загадкой даже для Мышкина (думается — и для Достоевского). Мышкин хорошо видит в этой женщине одно, но ведь далеко не всё. У него по поводу Настасьи Филипповны то и дело звучит в душе: «Экая жалость». А вот у женщины, Аделаиды Епанчиной, при первом взгляде на то же лицо вырывается нечто совсем иное: «Экая сила.». Кто тут прав? — Каждый по-своему»14.
Почти все исследователи отмечают в принципе одно и то же: несоответствие той любви, на которую способен князь, и той, которой от него «требуют обсто-
11 Касаткина 1995, 49.
12 Касаткина 1995, 51.
13 Касаткина 1995, 348.
14 Власкин 2008, 451.
ятельства»; несовпадение «систем координат», в которых мыслят и чувствуют, с одной стороны — князь, с другой — женщины. В романе остро ощущается напряжение, вызванное «вечным непониманием» Мышкиным влюбленных в него женщин в наиболее важные жизненные моменты.
В Мышкине изначально обозначена «внеполовая» доминанта: «жениться не может и женщин не знает». В отношениях с людьми князь прежде всего ориентируется на человеческую личность в любом собеседнике, безотносительно его половой природы: в Мари и в Настасье Филипповне, в Гане и в его отце, генерале Иволгине... В этом — его сила, его «сверхчеловеческая» способность, в этом он превзошел несовершенных, дисгармоничных людей. Но не в этом ли причина непонимания другого, несмотря на всю проницательность Мышкина? Не в этом ли сказывается слабость, которая не позволяет выбрать верный вариант помощи, адекватной природе обычного человека? И надо ли учитывать женскую/мужскую природу, или же это только усугубит разлад и приведет к новым конфликтам? И ведь действительно, вполне может быть, что причина неудач Мышкина в отношениях с Аглаей и Настасьей Филипповной — «в христианской любви князя». Князь видит и в женщине прежде всего Человека, и сам реагирует как истинный Человек. Но вот, например, Аркадий Долгорукий интуитивно уловил, что женщина — это «человеческое плюс еще нечто иное» по своей природе, женщина — «не только человек», а у Мышкина до конца романа остается «непонимание» этой «иноприродной» сложности. Это можно продемонстрировать на нескольких примерах.
Восприятие Мышкиным Настасьи Филипповны с самого начала достаточно сложное. Оно подготовлено с одной стороны, жизненным опытом самого князя — историей с Мари, и поэтому возможна «повторная» реакция на страдающую женщину. С другой — рассказом Парфена Рогожина. Несомненно, что князь испытывает к Настасье Филипповне прежде всего христианскую любовь, точнее, сострадание. Это чувство он сам называет «жалостью». Но Мышкин не учел, что перед ним не только человек, но «еще и женщина». И можно увидеть, в какие именно моменты в героине проявляются «две» природы: «общечеловеческая», откликающаяся на христианскую, человечную позицию князя, а когда — сугубо «женская». Один из самых ярких эпизодов — именины Настасьи Филипповны. Кажется, сбылась мечта Настасьи Филипповны: «Все такого, как ты, воображала, доброго, честного, хорошего и такого же глупенького, что вдруг придет да и скажет: ''Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!''»15. Но героиня внезапно меняет свое решение о браке с князем. Наиболее очевидная причина — проснувшаяся человеческая совесть в ней самой: «Этакого-то младенца сгубить?». Однако нельзя сбрасывать со счетов еще и женскую природу. Не случайно Рогожин проницательно заметит князю: «. жалость твоя, пожалуй, еще пуще моей любви!»16. Рогожин понимает то, чего не понимает князь: жалость для женщины — еще и «милостыня», она может восприниматься как унижение.
Ганя, как и Рогожин, тоже видит в Настасье Филипповне прежде всего женщину. Он игнорирует в невесте человеческую личность, но при этом гораздо лучше, чем князь, разбирается в мотивах поведения оскорбленной женщины: «...
15 Достоевский 8, 1973, 144.
16 Достоевский 8, 1973, 177.
тут старинное бабье мщение, и больше ничего. Это страшно раздражительная, мнительная и самолюбивая женщина. Точно чином обойденный чиновник!»17. Но Ганино знание тоже ограниченно, так как не охватывает всей природы человека, который «вдобавок еще и женщина». Доказательство тому — полное фиаско Гани и с Настасьей Филипповной, и с Аглаей. А ведь «старинное бабье» — «женское» — «человеческое» проявляется в разных ситуациях достаточно сильно в них обеих.
Например, очевидным это становится в момент встречи двух соперниц. После бегства с Рогожиным Настасья Филипповна не только отказывается от Мышкина, но и пытается устроить его счастье с Аглаей. Находясь вдалеке от князя и от своей соперницы, Настасья Филипповна пишет Аглае «влюбленные» письма и, возможно, делает все это из лучших побуждений. Но встреча лицом к лицу с соперницей меняет все. Реальность обнажает совсем другие чувства: Аглая «тотчас же ясно прочла все, что сверкало в озлобившемся взгляде ее соперницы. Женщина поняла женщину; Аглая вздрогнула»18. Тем не менее в самом начале разговора Аглая старается задать тон «общечеловеческий»: «Я. я пришла к вам ... с человеческой речью»19. Она очень достойно говорит о своих чувствах к князю: «Я догадалась после его слов, что всякий, кто захочет, тот и может его обмануть, и кто бы ни обманул его, он потом всякому простит, и вот за это-то я его и полюбила.»20.
Но это равновесие слишком хрупкое, чтобы долго сохраняться при встрече двух гордых женщин-соперниц. Аглая от вполне справедливых упреков Настасье Филипповне переходит к прямым оскорблениям, и вот — «человеческое» отброшено, силу набирает оскорбленное «женское» (обе осыпают друг друга упреками — справедливыми и нет), а потом и «старинное бабье»: «А хочешь, я сейчас. прикажу, слышишь ли? только ему при-ка-жу, и он тотчас же бросит тебя и останется при мне навсегда, и жениться на мне, а ты побежишь домой одна?»,21 — срывается Настасья Филипповна. И это уже голос не обиженного Человека, но вопль ущемленного женского самолюбия. Настасья Филипповна ставит Мыш-кина в сложнейшую ситуацию — выбора между двух женщин, — спекулируя на его чувствах, на обещаниях, когда-то ей данных. Но сознание князя реагирует прежде всего на страдание ближнего, а не на женскую ревность. И между Аглаей и Настасьей Филипповной он выбирает в соответствие со своей способностью — жалеть наиболее страдающего и несчастного человека. Но князь не улавливает, когда перед ним — страдающий человек, а когда — оскорбленная самолюбивая женщина, и становится заложником этого непонимания.
Несовпадение «человеческой» и «женской» «систем координат» приводит к трагическому исходу. Эту ошибку пытается объяснить князю Евгений Павлович: «Аглая Ивановна любила как женщина, как человек, а не как. отвлеченный дух. Знаете ли что, бедный мой князь: вернее всего, что вы ни ту, ни другую никогда не любили!»22. В. Ф. Переверзев сделал проницательное замечание об отноше-
17 Достоевский 8, 1973, 103.
18 Достоевский 8, 1973, 470.
19 Достоевский 8, 1973, 471.
20 Достоевский 8, 1973, 471-472.
21 Достоевский 8, 1973, 474.
22 Достоевский 8, 1973, 484.
ниях князя с Настасьей Филипповной и Аглаей: «Мышкин решительно не в силах понять, чего добиваются в нем эти женщины. По-своему он любит и одну и другую, даже благоговеет перед ними <...> Одного только он не умеет сделать: ответить на женскую любовь мужской любовью, то есть как раз того, что требуется обстоятельствами»23. Но «виноват» в таком случае, думается, не только Мышкин, но и обе героини. Они обе заведомо знали, что в обыденном понимании князь «жених невозможный» и требовать от него «обычного мужского чувства» нельзя. Но в отдельные моменты жизни женская природа оказывается сильнее любой человеческой логики, и обе — и Настасья Филипповна, и Аглая — пытаются «повернуть» отношения с князем во вполне привычные и понятные для их сознания женско-мужские любовные отношения. Обе продолжают, хотя и по-разному, воспринимать князя именно по-женски. Не как другого и самоценного человека, а как мужчину и партнера по жизни, партнера — для себя или для другой. И обостренное женское чувство собственности, просыпающееся в эти мгновения в Аглае и в Настасье Филипповне, делает Мышкина не субъектом в межличностных отношениях, а объектом женской «захватнической войны». Для Настасьи Филипповны демонстрация власти над князем в присутствии Аглаи — больше, чем способ женского самоутверждения, это еще и месть сопернице. Но ведь и Аглая, назначая встречу, желает не только защитить свою жизнь от чужого вмешательства. Осыпая Настасью Филипповну обвинениями, она тоже «не могла удержаться перед ужасным наслаждением мщения». В этой ситуации каждая из соперниц думает лишь о себе, не помышляя о личности князя, не удосуживаясь пощадить чувства другого человека. И в подобные «кризисные» моменты чаще всего «женское» в героине оказывается сильнее «человеческого», а результат — плачевный.
Причем эти замечания могут быть отнесены не только к Аглае и Настасье Филипповне. В той или иной мере подобные поведенческие реакции можно обнаружить у многих героинь Достоевского. Например, Грушенька («Братья Карамазовы») хочет «проглотить» Алешу тоже из женского самоутверждения. Но, уже сидя с бокалом шампанского на коленях у монаха, неопытного юноши, она вскакивает при известии о смерти старца Зосимы. Здесь — предел женского самолюбия перед общечеловеческой совестливостью, отступление перед уважением к личности другого человека. Но та же Грушенька изображается рядом с Катериной Ивановной, с «прежним и бесспорным», с Митей или «угадывается» во встречах с Федором Павловичем как несомненная роковая женщина, безжалостная и бессовестная. И ее образ перестает исчерпываться только христианским пониманием, ведь Грушенька может «луковку подать», но она же способна «злой бабой сделаться».
Даже в Соне Мармеладовой, которую традиционно считают носительницей христианских (общечеловеческих) ценностей, можно увидеть яркие проявления женской природы. И хотя В. Ф. Переверзев называл «кротких героев» «существами среднего рода»24, в моменты, когда Соня ждет Раскольникова и боится встречи с ним, в ее рефлексии после их «первого свидания» проступает именно женская реакция: «".Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил. говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже жить не может. О господи!"25.
23 Переверзев 1982, 325-326
24 Переверзев 1982, 325.
25 Достоевский 6, 1973, 253.
Образ Сони Мармеладовой в чем-то уникален для творчества Достоевского. Это один из немногих примеров, когда писатель, раскрывая душевный мир героини, изображает женщину наедине с собой. Соня — образ не только страдалицы и мученицы, верой спасающей другого, это еще и образ влюбленной женщины. Так, например, уходя от Раскольникова, Соня испытывает еще неясные или, точнее, не называемы конкретным словом чувства. Она «пошла. торопясь <.> чтобы. остаться наконец одной, и там, идя, спеша, ни на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство. Никогда, никогда она не ощущала ничего подобного. Целый новый мир неведомо и смутно сошел в ее душу»26. Автор не называет этот «новый мир» любовью, но этого и не требуется. Переживания Сони прорисованы очень скупо, если оценивать их «удельный вес» в контексте психологического романа. Но это не делает ее образ неясным, а чувства — неопределенными: «Через минуту вошла Соня <.> вся в невыразимом волнении и, видимо, испуганная его неожиданным посещением. Вдруг краска бросилась в бледное лицо, и даже слезы выступили на глазах. Ей было и тошно, и стыдно, и сладко..»27. Тем не менее встречу Раскольникова и Сони нельзя назвать любовным свиданием в привычном смысле. В их отношениях четко обозначена реакция взаимного сострадания, когда каждый реагирует на скрытую боль другого. Раскольников выражает это в «поклонении всему человеческому страданию» в лице Сонечки, а она интуитивно чувствует, что рядом с ней человек глубоко несчастный, отягощенный какой-то неразрешимой проблемой. Думается, Достоевский сознательно сместил акценты с сугубо личных отношений, которыми являются отношения любовные, на общечеловеческие. В романе «Преступление и наказание» Достоевский сознательно ушел от изображения любовных отношений между Соней и Раскольниковым, хотя в черновиках такой сюжет предполагался. И все же писатель сумел создать образы героев, которых, действительно, могла воскресить только любовь, причем в очень широком значении этого слова. И для этого Достоевскому, видимо, был необходим рядом с Рас-кольниковым не просто чуткий, верный друг, а именно женский персонаж, потому что женщина — «не только человек».
В целом же можно отметить, что наблюдения над человеческой природой, которая осложняется «женской» или «мужской» составляющей, выводит к ряду перспективных направлений исследования. Например, вносит дополнительные нюансы в понимание «психологизма» творчества Достоевского, стимулирует исследование различий в поэтике мужских и женских персонажей, определяет возможность новой интерпретации некоторых конфликтов, являющихся «узловыми» в структуре художественных произведений, с учетом «женской/мужской/человеческой» природы героев.
ЛИТЕРАТУРА
Власкин А. П. 2008: Мужское и женское: перспективы непонимания в художественной среде Достоевского» // ПИФК. XIX, 450-458.
Достоевский Ф.М. 1972-1990: Полное собрание сочинений: в 30 т. Л.
26 Достоевский 6, 1973, 187.
27 Достоевский 6, 1973, 241.
Касаткина Т. А. 1995: «И утаил от детей.»: причины непроницательности князя Льва Мышкина // Достоевский и мировая культура / К. А. Степанян (ред.). М., 4, 48-54.
Левина Л. А. 1996: Некающаяся Магдалина, или Почему князь Мышкин не мог спасти Настасью Филипповну // Достоевский в конце ХХ века / К. А. Степанян (сост.). М., 343-369.
Переверзев В. Ф. 1982: Творчество Достоевского // Гоголь. Достоевский. Исследования / К. Н. Полонская (ред.). М., 188-344.
Постникова Е. Г. 2004: Женская активность в художественном мире Ф.Достоевского // Достоевский и современность. Материалы XVIII Международных Старорусских чтений 2003 года / В. И. Богданова (сост.). Великий Новгород, 149-157.
Пушкарь Г. А. 2007: Типология и поэтика женской прозы:гнедерный аспект: на материале рассказов Т. Толстой, Л. Петрушевской, Л. Улицкой: автореф... канд. филол. наук. Ставрополь.
Синцова С. В. 2011: Гендерная проблематика в творчестве Н. В. Гоголя (литературно-художественные аспекты: автореф. докт. филол. наук. Иваново.
Юрьева О. Ю. 2006: Бунт против тирании и тирания бунта в рассказе Достоевского «Кроткая» // Достоевский и мировая культура / К. А. Степанян (ред.). Спб. 21, 91-103.
Юрьева О. Ю. 2010: Инфернальницы в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» // Достоевский и современность / В. И. Богданова (сост.). Великий Новгород, 341350.
"IS A WOMAN A HUMAN BEING?": DISTORTING MIRRORS OF GENDER PERCEPTION IN DOSTOYEVSKY'S ARTISTIC WORLD
N. A. Makaricheva
This is the analysis of F.M. Dostoyevsky's works from the viewpoint of gender. Characters' relations are considered with regard to male and female psychology. The analysis is centered round the relations between prince Myshkin, Nastasya Philippovna and Aglaya. It is the analysis of mutual misunderstanding stemming from the difference between male and female nature. The research perspective makes it possible to reveal some more reasons for prince Myshkin's failures, to explain tragic fates of Dostoyevsky's principal characters.
Key words: Russian literature, F. M. Dostoyevsky, psychological novel, gender approach
