CC BY
520
А.Ю. Климочкина*
БЫТОВАЯ КУЛЬТУРА СОВЕТСКИХ ГОРОЖАН В 1930-Е ГГ.
В статье исследуется восприятие городским населением провинции концепта «культурности», выдвинутого властью и средствами массовой информации в 1930-е гг., чтобы упорядочить быт советских людей. Рассматривается освоение различных уровней культурности в повседневных практиках жителей советского города. Отмечается, что такое «овладение культурностью» приводило к нормализации и дисциплине в обыденной бытовой жизни «новых горожан», а также обеспечивало стабильность существующей системы и лояльность граждан.
«Освоить культуру» - так звучала одна из главных идеологических установок периода 1930-х гг. в СССР, касающаяся бытовой повседневной жизни. В данном исследовании рассматривается, в каком контексте возникла эта установка и как она реализовывалась на практике, в жизни населения советских провинциальных городов.
Развернувшаяся индустриализация и насильственная коллективизация спровоцировали небывалый приток в города выходцев из деревни. Вчерашние крестьяне селились в общежитиях и бараках, которые отчеты проверочных комиссий описывали как рассадники грязи и социальной патологии. «Из-за нехватки уборных вся площадь вокруг стен бараков рубероидного завода покрыта экскрементами. Масса вшей и клопов. Бани нет, мыло не выдается» [9. Л.5]. Как только традиционные механизмы общинного контроля перестали воздействовать на бывших крестьян, попавших в новую среду обитания, города захлестнула волна различных проявлений девиантности. Жители Самары жаловались в 1932-1934 гг. на то, что «в рабочих поселках каждый день драки на смерть, пьянки, скандалы»... «Хулиганы хозяйничают, невозможно возвращаться домой с работы» [3. Л. 18-20, 231].
Власти стремились как-то компенсировать процесс окрестьянивания городов, не допуская окончательного разрушения социальной ткани городской жизни. Таким образом, постепенно формировалась политика повседневной
*
© Климочкина А.Ю., 2006
Климочкина Александра Юрьевна - кафедра российской истории Самарского государственного университета
жизни, которую В.Волков назвал огорожаниванием новой рабочей силы [18. С. 199]. Власть прибегала как к репрессиям (ужесточению наказаний за уголовные и административные правонарушения), так и к позитивной политике, выразившейся в популяризации и пропаганде идеи «культурности». «Культурность» соответствовала набору повседневных практик, норм и дисциплиниро-вания, присущих тому типу общественного порядка, которые отличали городскую среду. Концепция культурности по содержанию не была постоянной, рецепты того, как стать культурным, со временем менялись. Можно выделить несколько условных уровней овладения культурностью городскими обывателями.
На первом уровне находилась культура личной гигиены, чистого жилья. Личная гигиена включала в себя привычку мыться с мылом, не плевать на пол. Различные городские учреждения, да и просто жилые дома были украшены лозунгами «Чистый культурный горожанин - пример колхознику!», «Кто плюет на пол - плюет в лицо своему товарищу!» [7. Л. 14-15]. Пресса регулярно рассказывала об успехах в освоении этого уровня культурности, хотя к этим сообщениям можно относиться с определенной долей скептицизма. Для многих людей в тяжелейших жизненных условиях периода первой пятилетки забота о гигиене и санитарии не стояла на первом месте. Как заявила одна женщина в 1932 г.: «Нам указывают на нечистоту, а нам не до чистоты, когда дети кричат, что есть хотят, когда в квартире волков морозить можно»[3. Л. 128]. Тем не менее, пропаганда и деятельность различных санитарных комиссий чистоты приносили свои плоды в деле приучения горожан к личной гигиене. Так, если в 1934 г. в средневолжских городах приходилось 11 помывок в бане на человека в год, то в 1936 - 18 [8. Л. 10]. К тому же после 1933 г. закончилась тяжелая пора первой пятилетки, связанная с огромными трудностями и лишениями. Культурность стала уже связываться с отдельной постелью, личной зубной щеткой, порошком, чем хвастались женщины на собраниях домохозяек [11. Л. 127]. «К сожалению, не все такие культурные и не пользуются сами, не могут предоставить этого своим детям», - заявляли они.
Одновременно с этим шло и освоение культурности на поле борьбы за чистое жилье. На конференции дворников средневолжских городов в 1935 г. призывалось бороться... с субботниками: «Приучили население к штурмам - устраивать субботники, от весны до весны копить грязь. А потом как субботник -так помойных бочек и транспорта для мусора не хватает. А надо стремиться к культурной, регулярной, еженедельной уборке комнат, домов, дворов» [6. Л. 34]. Проводились различные акции, направленные на улучшение содержания помещений, такие как «культпоходы за культурный барак». Так, в Чапаевске после одного такого культпохода 24 барака были вычищены и побелены, обеспечены инвентарем, уничтожены паразиты; по Сызрани вымыто и побелено 17 бараков, в большинстве из них нары заменены топчанами [ 9. Л. 34,74]
Санитарно-гигиеническая кампания совмещалась с движением за повышение эффективности производства. Культурно-просветительные мероприятия зачастую рассматривались не как самодостаточная забота о конкретном рабочем, а под углом зрения в конечном счете рациональности и полезности вклада в рабочего - потенциальную производительную силу - для повышения производительности труда [19. С.196]. Личная чистота и правильное бытовое поведение являлись показателем самодисциплины и эффективной организации трудовой деятельности. Бараки, заселенные стахановцами, часто выделялись на фоне остальных и должны были служить примером «окультуривания». «Внутри барак стахановцев оштукатурен, распланирован на отдельные квартиры, внутри чистота, поддерживаемая самими жильцами. В большинстве квартир чисто, уютно, сухо», - говорилось в отчетах комиссий по проверке рабочих жилищ [5. Л. 17].
Под эгидой культурности с 1936 г. проходило движение общественниц -жен руководящих ответственных работников. Их основной задачей было переустройство быта рабочих в соответствии с культурными нормами. В 1937 г. куйбышевские общественницы отчитывались о своих достижениях: в частности, на карбюраторном заводе «столовую сделали чище, повесили занавески, цветы, белые скатерти., поставили перегородки в бараках рабочих, организовали в них красные уголки, натянули занавески» [10. Л. 16]. Общественницы пытались изменить материальную среду, определяющую уклад повседневной жизни, чтобы потом окружающая обстановка постепенно изменила людей.
Другой уровень освоения культурности представлял собой повышение стандартов потребления, что нашло свое выражение в известном лозунге Сталина 1935 года: «Жить стало лучше; жить стало веселее». Этим лозунгом было санкционировано право на веселую зажиточную жизнь, а понятие бытовой культурности стало отождествляться с культурой потребления. На совещании отличников торговли в 1935 г. в Куйбышеве говорилось: «Рабочий у нас культурно вырос. Вот пример. Пришли с завода № 42 и говорят: дайте нам коверкотовое пальто и сорочку с двумя воротничками» [12. Л. 25]. В первую очередь проявлением культурности на этом уровне было потребление товаров и услуг, которые давали возможность хорошо и красиво выглядеть. Газеты середины 1930-х гг. публиковали изображения девушек в элегантных костюмах, платьях и шляпках, рекламировали ателье мод [2]. Не только одежде, всему внешнему виду культурные люди должны были уделять внимание. Горожанки начали активно пользоваться косметикой, делать красивые прически с завивкой. Мужчины также все чаще обращаются в парикмахерские, чтобы побриться с горячим компрессом и одеколоном.
В то же время власти активно работали над формированием народного вкуса. Показательна и функция рекламы в 1930-е гг. Как заявлял один продавец: « Мы рекламируем не тот товар, от которого хотим избавиться, а такой, на котором бы потребитель воспитывался» [12. Л. 32-33]. Реклама пестрела объявле-
ниями о товарах, которые являлись дефицитными. Однако такая реклама воспитывала вкус покупателя, стимулировала у него требование высоких стандартов и качества. «Сейчас не приходится удивляться, когда водник покупает гармошку за 515 р. Предлагаю ему за 235 р., а он мне: дайте хорошего качества, сколько бы она ни стоила», - отмечали продавцы [12. Л. 67]. Особенную гордость у властей и работников торговли вызывал повышенный спрос на так называемые «культтовары» (патефоны и пластинки, музыкальные инструменты, велосипеды, лыжи и коньки, радио). По отчетам куйбышевских торговых организаций в 1934 г. культтоваров продано на 2,8 млн рублей, в 1937 - на 5 млн руб., в 1938 г. - на 7,7 млн руб. [4. Л. 68].
Поощрение потребительской культуры дало людям возможность в какой-то степени удовлетворить свою тягу к уюту и комфорту. Население начинает покупать мебель и предметы домашнего обихода, о чем до 1933 г. мало кто задумывался. Так в 1937 г. мебели в Куйбышеве было куплено в 3,5 раза больше, чем в 1934 г. [4. Л. 68]. В домах горожан обосновались вещи, которые можно назвать символичными. Через них проявлялась особая функция культурности - «закодировать правильные отношения между людьми через их личные предметы имущества» [21. Р. 22]. В комнатах появились абажуры, дающие мягкий свет, способствующие камерной, уютной обстановке, одновременно патефон символизировал общность, так как его слушали всем домом или двором. Белые скатерти напоминали о необходимости соблюдать чистоту и порядок, а также о правилах поведения за столом. Перегородки и шторки способствовали уюту, приватности и говорили о вновь вернувшихся ценностях семьи и брака. Представлялось, что все эти вещи стали доступны каждому, кто был согласен трудиться, соблюдать лояльность режиму, «быть культурным». Как выразился Л. Гроноу, общественная роскошь - или можно даже сказать плебейская роскошь - стала означать существенную часть повседневной жизни советских людей во второй половине 1930-х гг. [22. Р. 33]. Конечно, подавляющее большинство было затронуто приобретением культуры, приобщившись только к «культурным товарам», а точнее к «приобретению покупок» [23. Р. 575], по выражению В. Данхем, «увязло в мелких, повседневных мечтах равнодушных ко всему розовых абажуров» [21. С. 131]. Но, как отметил
B. Волков, совокупность этих материальных вещей, которые символизировали «новый быт», создавала определенную «инфраструктуру культурности» [18.
C. 206]. Эти вещи предполагали образ культурного пользователя как совокупность неких практических навыков и привычек. Новое потребление было более эффективно и оставило больше долговременных, глубоких отметок в обществе, чем ранние, более прямые попытки социальной инженерии и политической агитации времен Культурной революции.
Третий уровень овладения культурностью был связан с тем, что из поверхностного атрибута культурность превращалась во внутреннее качество, атрибут самой личности. Постепенно росла ценность внутренней культуры, выра-
жавшейся в требованиях не казаться, а быть культурным, изменялись и методы ее приобретения. Во времена Культурной революции борьба за культурную речь практически исчезла с повестки дня: брань и нецензурная ругань были естественны для быстро поднимающихся выдвиженцев, в большинстве своем вчерашних крестьян [24. Р. 200]. Однако в марте 1936 г. была объявлена кампания против языкового бескультурья, проходившая под лозунгами борьбы с нецензурщиной и призывами овладеть правильным литературным языком. А это предполагало более сложные и продолжительные усилия по сравнению с покупкой костюмов и патефонов.
Образец литературного языка нужно была искать в произведениях классиков. В связи с этим с особой торжественностью проходят мероприятия по случаю 100-летней годовщины смерти А.С. Пушкина «10 февраля 1937 г. в клубе завода Масленникова состоялось торжественное заседание общественных организаций, посвященное 100-летию со дня смерти Пушкина, на заседание пришло примерно 1000 трудящихся. Юбилейные вечера прошли в клубах имени революции 1905 г., им. Хатаевича, им. Венцека, в клубе мукомолов, швейников, на карбюраторном и силикатном заводах», - сообщала газета «Волжская коммуна» [2]. Знатные стахановцы внезапно превратились в страстных пушкинистов.
На этом же уровне культурности стоял организованный отдых, который противопоставлялся нерациональному, дореволюционному или крестьянскому досугу, - спать до обеда, потом пить, есть и драться. «Культурные» рабочие планировали в выходные пойти в театр на «Оптимистическую трагедию», поехать с семьей на дачу и там начать читать книгу о Беломорканале, участвовать в соревнованиях по гребле и т.п. [1]
Идея организации культурного отдыха находила самый живой отклик среди населения.. Если в наказах депутатам в горсовет в 1932 г. избирателей волновали прежде всего продовольственные вопросы, то уже в наказах 1934 г. преобладают требования культурно обслуживать, снизить цены в кино и театры. «Убрать пивные и открыть вместо них читальни для всех, библиотеки, громкую читку, где бы рабочие и их дети культурно воспитывались» [3. Л. 231]. Пресса, профсоюзные и комсомольские организации вскрывали недостатки в обеспечении культурного досуга трудящихся и всячески пытались их преодолеть. Резкой критике подверглось руководство завода №42, когда по заявлению одной молодой работницы была выявлена такая картина: «В выходные в общежитии часто тоска берет: целый день спим, идти некуда, книг не читаем..., обнаружилось, что один из лучших ударников не читает газет, литературы, не бывает в кино и театрах» [15. Л. 6].
Культурность постепенно превращалась в своего рода стандартный запас знаний, формируя общий культурный горизонт. Осваивая ее, человек должен был читать классическую литературу, современную прозу, газеты, классиков марксизма-ленинизма, ходить на выставки, кино, театр. Такое получение зна-
ний контролировалось и направлялось властью и общественными организациями. В протоколах пленумов ГКВКП (б) Сызрани 1936 г. говорилось: «Все сочувствующие выписывают газеты, главным образом «Красный Октябрь», «Кашпирский горняк». У них имеется большое желание выписывать «Волжскую коммуну», но мы этой возможности не имеем, так как она лимитируется. Большинство читает более менее регулярно художественную литературу. Большинство рабочих читают газеты, но некоторые выписывают для того, чтобы не оказаться в числе невыписывающих. Эти газеты не читают. Приходится проверять, кто читает на самом деле, заставляем пересказывать содержание» [14. Л. 8].
Практика культурности совмещала общественное и личное: если на человека сначала оказывалось внешнее воздействие (со стороны власти или коллектива), то потом оно должно было уступить место самовоспитанию, самосовершенствованию в соответствии с нормами культурной жизни. В докладе культотдела ВЦСПС о состоянии культурно-массовой работы в 1932 г. говорилось: «Необходимо превращение борьбы за культуру в дело самого трудящегося, необходим переход от «культобслуживания» к широкому массовому движению за повышение культурно-политического уровня, за повышение уровня знаний и организацию культурного отдыха [ 16. Л. 17]
С 1938 г. «приобретение культурности» и призыв к самосовершенствованию постепенно растворяются в более широкой концепции политического самообразования. Эта эволюция связывается с новым лозунгом Сталина, выдвинутым в сентябре 1938 г. в связи с выходом краткого курса ВКП(б) - «Овладеть большевизмом!» Переход к овладению большевизмом сопровождался некоторой проблематизацией внешних аспектов культурности. Началась критика пустого потребительского отношения к жизни, стали появляться нападки на мещанские буржуазные замашки, стремлению «пофрантиться», в опалу попали увлечение джазом и некоторые западные танцы. Если в середине 1930-х гг. в газетах, протоколах конференций и отчетах властей описывалось, как культурные рабочие, прежде всего, образцовые стахановцы, покупают вещи, то позже к этому прибавляется важный момент - по выражению Стивена Котки-на - « говорить по-большевистски [20. С. 275-290].
Таким «говорением» можно назвать процесс, когда искусственно созданные категории идеологического языка становились частью обыденного сознания людей, когда внешний контроль перерастал во внутренний самоконтроль и рядовые граждане начинали говорить «по-большевистски», выражать свои мысли и настроения формальным языком. В своем письме в Чапаевскую контрольную комиссию один рабочий заявлял: « Я твердо верю, что только социалистическое общество освободит нас от невежества. Я не буду жить слепой кишкой по-обывательски» [13. Л. 105]. Конечно, нельзя сказать, что все граждане наивно верили в то, что писали таким формальным языком или говорили на публичных собраниях. Но, как пишет В. Данхем, для властей было более
важно то, что люди говорили и даже больше - что они делали, а в меньшей степени, что люди думали [21. С. 130]. Рабочие, жалуясь на проблемы повседневной жизни: неудовлетворительную зарплату, нехватку продуктов и т.п. -тем не менее вставляли в письма: «А еще надо бы заставить Турцию разоружить Босфор и Дарданеллы. Ведь для нашей страны это имеет громадное значение. Принять меры к тому, чтобы Индия была самостоятельным государством, Финляндию нужно привести в должный порядок.» [17. С. 31]. К. Келли пишет, что многие граждане не столько научились говорить «по-большевистски», сколько стали спикерами своеобразного случайно идеологизированного «креольского» языка, в котором популярные песни, штампы из литературы, фольклор и фразы, услышанные на митингах и из различных печатных текстов, сталкивались вместе в сумбурную избыточность [23. Р. 577]. Поэтому новый язык не столько выражал приватную идентичность или ментальность, сколько желание говорить большевистским языком в обмен на те блага, которые предлагались советским государством.
Таким образом, в бытовой повседневной жизни советских горожан развивалась «концепция культурности», включая в себя различные уровни и способы овладевания, становясь к концу 1930-х гг. все более политизированной. Она превращала повседневные культурные практики в норму, что в конечном итоге способствовало упорядочению и воспитанию новых горожан в том русле, который санкционировался и поощрялся режимом.
Библиографический список
1. Волжская коммуна. Куйбышев, - 1936. - 28 мая.
2. Волжская коммуна. Куйбышев, - 1937. - 12 февраля.
3. Государственный архив Самарской области (ГАСО) Ф.Р-56. - Оп.1. - Д.554.
4. ГАСО - Ф.Р-56. - Оп.1. - Д.1105.
5. ГАСО - Ф.Р-56. - Оп.1. - Д.1171.
6. ГАСО - Ф.Р-56. - Оп.1. - Д.1203.
7. ГАСО. - Ф.Р-3499. - Оп.1. - Д.324.
8. ГАСО - Ф.Р-4038. - Оп.1. - Д.2.
9. Самарский областной государственный архив социально-политической истории (СОГАСПИ) - Ф.9356. - Оп.7. - Д.324.
10. СОГАСПИ - Ф.9356. - Оп.11. - Д.51.
11. СОГАСПИ - Ф.9356. - Оп.27. - Д.5.
12. СОГАСПИ - Ф.714 . - Оп.1 - Д.362.
13. СОГАСПИ - Ф.1211. - Оп.1. - Д.76.
14. СОГАСПИ - Ф.1464. - Оп.1. - Д.127.
15. СОГАСПИ - Ф.2461. - Оп.1. - Д.195.
16. Государственный архив Российской Федерации ( ГАРФ) - Ф.Р-5451. - Оп.16. -Д.745.
17. Советская повседневность и массовое сознание. 1939-1945 (из серии «Документы советской истории») / сост. А.Я. Лившин, И.Б. Орлов. М.: РОССПЭН, 2003. - 472 с.
18. Волков, В.В. Концепция культурности, 1935-38 годы / В.В. Волков // Социологический журнал - 1996. - № ‘А - C. 194-212.
19. Журавлевб С.В. «Крепость социализма»: повседневность и мотивация труда на советском предприятии, 1928-1938 гг. / С.В. Журавлев, М.Ю. Мухин; под ред. А.К. Соколова, Л.И. Бродкина, Я. Лукассена. - М.: РОССПЭН, 2004. - 240 с.
20. Коткин, С. «Говорить по-большевистски» / S. Kotkin // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период: Антология / сост. М. Дэвид-Фокс. Самара: Изд-во «Самарский университет», 2001. - С. 250-328.
21. Dunham, V. In Stalin’s time. Middleclass values in Soviet fiction / V. Dunham. - Cambridge: Cambridge University Press, 1976. - 284 p.
22. Gronow, L. Caviar with Champagne. Common Luxury and the Ideals of the Good Life in Stalin’s Russia / L. Gronow. - Oxford, New-York: Berg, 2003. - 196 p.
23. Kelly, C. “A laboratory for the manufacture of proletarian writers”: the stengazeta (wall newspaper), kul’turnost’ and the language of politics in the early Soviet period / C. Kelly // Europe-Asia studies - Glasgow, 2002. - Vol. 54. - №4. - P. 573-602.
24. Smith, S.A. The social meaning of Swearing workers and bad language in late imperial and early soviet Russia / S.A. Smith // Past and present - Oxford, 1998. - №160. -P. 190-202.
A.Y. Klimochkina EVERYDAY CULTURE OF THE SOVIET TOWNSPEOPLE IN 1930’S
In the paper the way of perception of the «kul'turnost'» by the Soviet urban population is studied. This conception of kul'turnost' was put forward by authority and mass madia in 1930’s to put in good order a common life of the Soviet people. The author considers development of the various levels of kul'turnost' in daily practices of inhabitants of Soviet city. It is noted that «mastering in kul'turnost'» led to normalization and discipline in an ordinary private life of «the new townspeople», and also provided citizenry loyalty and stability of existing system.
