CC BY
46
Как писал русский путешественник Г.Е. Грумм-Гржимай-ло, «музыкальное искусство в Урянхайской земле не составляет предмета промысла: им занимаются любители, мужчины и женщины, между делом. Наиболее искусные из них приглашаются на сборища, причем собирающийся хор музыкантов играет без предварительного сыгрывания, что тем легче для них, что оркестровки сойоты не знают, и все инструменты, поддерживая певца, ведут лишь в такт и в унисон мотив песни» [5, с. 123].
По мнению З. К. Кыргыс, к роду обрядовых и иных приуроченных песен и мелодических речитаций тувинцев можно отнести песни, «сопровождающие приручение самок домашних животных к приплоду в период массового окота, сбивание шерсти и обкатывание войлока,.. а также свадебные, колыбельные песни и мелодические речитации, погребальные песни и причитания, песни обряда моления горам, обрядовые мелодические речитации, предшествующие состязаниям борцов в традиционной национальной борьбе (хуреш) и наездников в традиционных конных скачках, песни-кличи, сопровождающие традиционный обряд переплывания рек, охотничьи и ритуальные (шаманские) звукоподражания животным и птицам» [6, с. 21-22].
Поскольку пели практически все тувинцы, то понятие «мастер» в музыке не имело такого существенного значения, как, предположим, для сказителя или кузнеца. Выделяли только выдающихся исполнителей горлового пения, только певцов протяжных песен и мастеров - исполнителей на музыкальных инструментах, и, как в любой восточной культуре, слагали о них и о жанрах музыки легенды. К примеру, рассказывалось о юноше-сироте, жившем в одиночестве у подножия скалы, от которой шло многоголосное эхо по всей окрестной долине. В результате движения струй воздуха под большим напором между скалами возникало гудение, как от дуновения ветра, так и от человеческого голоса. Сама природа как бы способствовала открытию нового способа самовыражения, создав этот удивительный голос. Однажды юноша сидел и издавал звуки,
Библиографический список
подражая гудению скалы. Ветер донес этот звук до людей, и они назвали это пение «хоомей».
Существовали у тувинцев песни-кличи, сопровождавшие опасный, но необходимый момент в жизни - переплывание рек. Надо отметить, что к воде в народе относились с опаской, так как дух воды - один из самых могущественных. Переплывали обычно держась за гриву или за хвост коня. Были и другие способы: переплавлялись через большую речку на лошади или быке вплавь, сидя на них, а чаще привязав к их хвосту салик (плотик), который делался из 5-7 бревен. В песнях-кличах, сопровождавших переплывание рек, как отмечает
З. К. Кыргыс, «многократно повторяли слово «хартыгай» (дословно: «ястреб») и завершали восклицаниями «ку!» или «эй!». «Повторяемое слово звучит при этом не столько как обращение к ястребу, а как заклинательное благопожелание: “Да, ты переплывешь реку подобно парящему в небе ястребу - так же уверенно, плавно и красиво”» [6, с. 55-56].
Музыка для тувинца была больше, чем вид народного искусства, она присутствовала всегда рядом с ним, в его душе, и в будни, и в праздники. Несмотря на то, что каждое музыкальное произведение было законченным по сюжету и по структуре номером, звучание самой музыки не прерывалось никогда.
Сохранить в настоящее время закрытость традиционного тувинского общества, его прежнюю стабильность невозможно, однако не стоит отказываться от ценностей культуры традиционного общества, поскольку в них сконцентрирован огромный социально-энергетический потенциал. На многие вопросы исследователей тувинские старики-информанты отвечали: так было всегда. Надо было следовать опыту старших. Гармония достигалась путем растворения человека творящего в космическом целом. Его поступки должны были быть выражением космического целого, а не самовыражением, благодаря чему до нас и дошли каноны традиционной художественной культуры тувинцев.
1. Тувинские героические сказания. - Новосибирск, 1997.
2. Гребнев, Л.В. Тувинский героический эпос: опыт историко-этнографического анализа / Л.В. Гребнев. - М., 1960.
3. Орус-оол, С. М. Тувинские героические сказания / С.М. Орус-оол. - М., 2001.
4. Кыргыс, З.К. Тувинское горловое пение / З.К. Кыргыс. - Новосибирск, 2002.
5. Традиционная культура тувинцев глазами иностранцев (конец XIX- начало XX века). - М., 1986.
6. Кыргыс, З.К. Песенная культура тувинского народа / З.К. Кыргыс. - Кызыл, 1992.
Статья поступила в редакцию 11. 05.09
УДК 130(4/5)
А.В. Иванов, д-р филос. наук, проф. АГАУ, г. Барнаул
«БЫТИЕ-НА-ГРАНИЦЕ» КАК ГЕОПОЛИТИЧЕСКАЯ И КУЛЬТУРНАЯ КОНСТАНТА ЕВРАЗИИ
Статья посвящена выявлению идейных, ценностных, социально-политических инвариантов Евразии как особого культурно-географического мира. Особое внимание уделяется анализу понятия и феномена - «граница», «порубежье». Исследуется духовно-художественный опыт «бытия - на - границе».
Ключевые слова: граница, рубеж, межкультурное взаимодействие, духовный опыт.
Прежде чем перейти к содержательному рассмотрению ка), которое в целом совпадает с границами бывшего СССР
феномена евразийской границы, введу некоторые исходные те- и характеризуется ландшафтно-географическим, историческим
оретические постулаты во избежание недоразумений. Во-пер- и культурным единством. Это позволяет квалифицировать
вых, в соответствии с классическими евразийскими представ- Евразию как особый культурно-географический мир (или ци-
лениями, я буду понимать под Евразией внутреннее континен- вилизацию, или социокультурный тип), отличный и от Запад-
тальное пространство Старого Света (евроазиатского матери- ного, и от Восточного культурно-географического миров. Во-
вторых, осевыми этносами Евразии являются не только славянский, но и тюркский, монгольский, угро-финский этносы, а также палеоазиатские народы Севера. В-третьих, у всех этих народов наличествуют общие мифологические сюжеты и образы, ценности, культурные архетипы и социальные константы [1]. Выявление подобных идейных, ценностных и социально-политических инвариантов - важнейшая задача ученых, стоящих на евразийских позициях. Данная статья - одна из попыток движения в указанном направлении.
Начну с того, что понятия «граница», «порубежье» - важнейшие для осмысления существенных характеристик евразийской культуры и, соответственно, для проникновения в базовые структуры коллективной психологии евразийских народов. И здесь мы сразу же наталкиваемся на фундаментальную трудность: феномен евразийской границы глубоко противоречив, даже антиномичен, причем это касается и реальной, и субъективно переживаемой границы.
С одной стороны, вся история евразийских народов - это непрерывная военная оборона своей земли от внешних вра-гов-супостатов, идущих то с Юга (дикое поле), то с Востока, то с Запада. «История России, - справедливо писал И.А. Ильин, - есть история муки и борьбы: от печенегов и хазар - до великой войны двадцатого века. Отовсюду доступные, ни откуда не защищенные - мы веками оставались приманкой для оседлого запада и вожделенной добычей для кочевого востока и юга. Нам как будто на роду было написано - всю жизнь ждать к себе лихих гостей, ... жить в вечной опасности; расти в страданиях и зреть в беде» [2, с. 14]. Не случайно, на заставе несут свою нелегкую службу русские богатыри во главе с легендарным Ильей Муромцем. На границе живут в режиме непрерывной полувойны-полумира казачьи станицы от Днепра до Амура, причем в состав казачьих войск постепенно входят и буряты, и калмыки, и представители других этносов многонациональной Евразии. Пограничник - одна из самых почетных военных профессий в России XX - начала XXI вв., учитывая огромную протяженность ее рубежей. Словом, из-за границы исходит постоянная военная и идейная угроза, требующая бдительности и готовности отразить нападение. Военное сохранение границ родной Земли - непременное условие сохранения национальной идентичности в целом. Недаром земля в евразийских мифах и героическом эпосе всегда наделяется чертами матери, которую ни в коем случае нельзя отдавать на поругание врагу. На этих моментах я еще подробнее остановлюсь ниже.
С другой стороны, пространственные границы для евразийских народов словно и существуют только для того, чтобы их постоянно переступать и устремляться за горизонт. Дух монгольских завоеваний - желание пройти через границы всех земель и народов, дабы увидеть «последнее море» и напоить из него своих коней. Один из лейтмотивов всей русской истории - «искание землицы вольной», пространственное движение на Юг и на Восток, к неизведанным далям и землям. Так, беглые крестьяне будут на свой страх и риск осваивать черноземы Дикого поля, равно умело владея сохой и саблей, ремесленными, крестьянскими и военными навыками. Казаки Ермака покорят Сибирь. Искатели легендарного Беловодья дойдут до Тибета. Русские купцы доведут караваны до Индии и срединного Китая, а монахи заложат скиты в самых глухих таежных заимках от Архангельска до Иркутска. Преодоление земных пределов и границ, духовное пересиливание притяжения родных очагов и бытовой неподвижности - важнейшие атрибуты русской воли и русской правды. Дух странничества и «охоты к перемене мест» живет в России испокон веков, и вовсе не случайно ее территория охватывает такие огром-
ные пространства. Это - следствие общей подвижности и открытости русского духа ветру дальних странствий и правде иных культурных общностей [3, с. 20-21]. Да и все евразийские этносы (те же угро-финны и тюрки), быть может, в силу их кочевой исторической закваски исключительно подвижны и открыты; готовы не только к военному отражению агрессора, но и к побратимству, к мирному сотрудничеству и культурному единению с другими народами. Известно, что русские казаки с Дикого поля часто брали себе в жены черкешенок; казаки на пограничной алтайской реке Бухтарме - казашек и алтаек. Двигаясь на Восток, русские люди активно перенимали не только хозяйственные и бытовые навыки, но высокие культурные формы и даже отдельные религиозные представления от тех народов, с которыми сходились их пути.
Словом, военное стояние на границе всегда удивительным образом соседствует у евразийских этносов (в дальнейшем я буду преимущественно говорить о русском этносе) с пере-ступанием не только пространственных, но, что особенно важно, бытовых, этнических и отчасти религиозных границ, со вступлением в отношения и кровного, и, самое главное, духовного родства с другими этносами [1]. НС. Трубецкой писал в этой связи, что «народная русская стихия . охотно заимствовала от покоренных разные черты их быта; в ново-присоединенных областях сами собой вырабатывались особые смешанные бытовые типы» [4, с. 287]. Да и сегодня процент межнациональных браков в России - один из самых высоких в мире, равно как и число некоренных государственных управленцев, бизнесменов и деятелей культуры.
Как же примирить подобные крайности? Как преодолеть этот видимый антиномизм евразийского бытия-на-границе? На самом деле, никакого антиномизма тут нет, и противоположности вполне совместимы. Дело в том, что внутри самого евразийского культурно-географического мира, раскинувшегося от Балтики и Карпат до Тихого Океана и Великой китайской стены, нет непроходимых внутренних границ - ни природных, ни этнических, ни религиозных. Евразия географически, исторически и культурно является единой, а живущие на ней этносы, как убедительно доказывал Л.Н. Гумилев, при всем своем разнообразии и уникальности образуют единый евразийский суперэтнос. Поэтому и границы между евразийскими народами не сплошные, а прозрачные; потому и движение русских на восток, а монголов на запад при всех своих издержках и трагических моментах было все же движением по не чуждому им природному и культурному ландшафту. Потому после распада СССР и живут в душах его бывших народов ностальгия по единому прошлому и надежда на слом искусственно разделивших народы государственных пограничных столбов. Нынешняя не угасшая воля народов к преодолению внутренних границ Евразии (свидетельство тому - создание ЕвразЭС, ШОС) - это закономерное следствие объективного отсутствия у нее подобных границ, их несубстанциальности.
Но здесь возникает принципиальный вопрос: в чем же причина того, что внешние государственные границы, призванные быть политически, военно и духовно прочными, оказались на пространстве Евразии разрушенными, и геополитические противники сумели покорить ее без единого выстрела в конце 80х - начале 90х годов прошлого века; а жесткие внутренние границы, которых не должно было бы быть, напротив, мгновенно возникли на ее геополитическом пространстве и укрепляются по сию пору? Что же явилось главным фактором распада Евразии, ее ложной (или превращенной) внешней открытости и ее ложного (превращенного) внутреннего государственного размежевания?
В принципе, этот вопрос оказывается достаточно простым, а ответ на него можно считать уже полученным: причиной подобной трагической «горизонтальной» инверсии оппозиции «внешний заслон - внутренняя открытость» стал слом жестких «вертикальных» ценностных границ, которые искони задавали силовой каркас совместного полнокровного бытия евразийских народов. Что я имею в виду? Дело в том, что в культурных константах Евразии (или прасимволических матрицах культуры, или культурных архетипах - терминология здесь не принципиальна!) всегда существовала жесткая оппозиция ценностного «верха» и ценностного «низа», духовного «неба» и антидуховного «дна», вечного и бренного, достойного человеческого поклонения и заслуживающего решительного осуждения [5]. Размывание этих жестких вертикальных границ, переступание через них расценивалось нашими предками как богоборческий акт, как провоцирование мирового хаоса и распада. Символом этой жесткой границы, этой культурной константы, которую нельзя нарушать, выступал в старообрядческих деревнях нательный пояс, который повязывался человеку после рождения и который не снимался до самой смерти, даже в бане. На орнаменте пояса отчетливо просматривалась граница между солнечным верхом и темным низом - граница, которую ни в коем случае нельзя было переступать, а тем более - переворачивать полярные полюса мирового и человеческого бытия, зло выдавая за добро, а добро подвергая кощунственному осмеянию. Когда же это происходило, тогда и говорили, что человек «распоясался»: впал в насилие, блуд и богохульство, утратив представление об иерархическом устройстве бытия. Напомню, что по христианским представлениям главная задача дьявола в мире - выворачивание его наизнанку, насильственная инверсия его объективных ценностных полюсов.
Если же подобное «распоясывание» и «выворачивание мира наизнанку» происходит в массовом масштабе, если народ дозволяет издеваться над своей историей, осквернять национальные святыни и поносить высокие идеалы; если предатель, кощунник и циник начинают его учить, как и во что он должен веровать; если разрушается незыблемая граница между добром и злом, прекрасным и безобразным - тогда народ лишается не только исторических целей и истинных ценностей своего существования, но начинают разрушаться дольние границы вверенного ему социального пространства и возникать ложные экзистенциальные, социальные, национальные и религиозные межи. Это, естественно, вовсе не означает, что выбор между добром и злом не является каждый раз серьезнейшей экзистенциальной проблемой и экзаменом для личности. Это очень тонко чувствовали русские философы и социологи, предостерегавшие от утраты ценностных абсолютов. Так, В.С. Соловьев писал, что «человек, который довольствуется своей человеческой ограниченностью и не стремится выше, неизбежно тяготеет и ниспадает до уровня животности. Точно также и исторический народ» [6, с. 604]. Ему вторит Питирим Сорокин, непосредственно переживший революционное «рас-поясывание» России в эпоху гражданской войны. «Когда общество освобождается от Бога и от Абсолюта и отрицает все связующие его моральные императивы, - пишет великий социолог, - то единственной действенной силой остается сама физическая сила» [7, с. 503].
Именно с помощью грубого политического и идеологического насилия в конце 80-х - начале 90-х годов отечественные западники разваливали Советский Союз, пользуясь массовым попустительством морально дезориентированного и социально дезорганизованного народа. Народ, позволивший глумиться над подвигом своих отцов в годы Великой Отече-
ственной войны, молча стерпел беловежский сговор и разгул националистической клеветы против нашего общего евразийского прошлого. Народ, без возмущения внимавший откровенным предателям, типа генерала Калугина, никак не возроптал против нашей капитуляции перед НАТО. Народ, скинувший с нравственного пьедестала гайдаровского мальчиша Ки-бальчиша и возведший вместо него мальчиша Плохиша, который, как мы помним, продался «буржуинам за бочку варенья и за корзину печенья», - такой народ и получил в итоге преступную приватизацию и массовое обнищание. Словом, слом вертикальной ценностной границы и замена принципа братского бескорыстия сплошным материальным расчетом; общего блага - сугубо личными, семейными и клановыми интересами; нравственных устоев жизни - моральным релятивизмом и приспособленчеством, все это сделало нас беззащитными перед идеологической агрессией извне и перед внутренним сепаратизмом. Фактически в единочасье исторического времени были преданы вековые духовные скрепы и магниты, которыми в течение столетий удерживались внешние и с помощью которых преодолевались внутренние межплеменные межрелигиозные границы Евразии.
В результате Россия лишилась старых союзников, а записала в новые «друзья» своих геополитических противников. Так, внешняя псевдооткрытость и духовная неразборчивость отдалила нас, русских, от испытанных историей внешних друзей, типа сербов, монголов, кубинцев, арабов и индийцев, а сблизила с весьма сомнительными попутчиками типа американцев. Внутри же евразийского геополитического пространства сразу вспомнились национальные обиды и давние территориальные претензии, казалось бы, навеки отошедшие в наше общее евразийское прошлое. В отсутствие ценностного света изо всех темных социальных щелей мгновенно понавыполза-ла всякая человеческая нечисть: космополиты и националисты, карьеристы и себялюбцы и просто откровенные маргиналы с психическими девиациями. Взрыв единого евразийского геокультурного и геополитического пространства был, правда, в известной мере подготовлен исторически, когда денационализирующий пролетарский интернационализм советского периода (с его лозунгом о формировании новой исторической общности людей - «советского народа») сочетался с достаточно искусственным, а иногда и откровенно волюнтаристским размежеванием территории СССР на федерации, края и автономии. Здесь можно вспомнить печально известную передачу Хрущевым Крыма Украине. Но без нарушения ценностных границ и абсолютов превращение этих формальных межей в реальные не произошло бы никогда. Впрочем, история не знает сослагательного наклонения, а потому гораздо интереснее и полезней постараться проследить перспективы возвращения к исконным и подлинным, а не превращенным и иллюзорным, формам евразийского бытия-на-границе.
В этом плане весьма полезно сравнить евразийское и европейское отношение к границе. Они весьма различны. Дух Европы - это прежде всего дух разграничения, индивидуации и автономии. Отсюда культ народа-суверена, государства-суверена и суверенной и автономной личности. Отсюда же локковское разграничение властей - исполнительной, законодательной и судебной. Европейский культ права - это вообще желание уложить жизнь в прокрустово ложе внешних границ и норм, за которым, прямо скажем, не очень просматривается новозаветный идеал свободной нравственной жертвы и подвига, зато зримо проступает ветхозаветное законничество и бережение собственного бренного эго. Философские корни европейской идеи автономии можно усмотреть, кроме Локка, в декартовском культе мыслящего Я, а свою четкую формули-
ровку она получает у Канта в «Основах метафизики нравственности». «Автономия, - пишет Кант, - есть . основание достоинства человека и всякого разумного существа» [8, с. 278].
Всему этому есть определенное, чисто пространственное объяснение: большая человеческая скученность в маленькой Европе требует четкого распределения жизненного пространства, а также государственно-правовых гарантий, что с твоим уникальным человеческим «я» и с местом, которое ты занимаешь, другие будут реально считаться. Европейская страсть к последовательному национальному, социальному и экзистенциальному размежеванию, а также общему упорядочиванию пространства быть может, наиболее характерна для немцев. Это подметил еще Н.А. Бердяев, писавший, что немец «чувствует себя со всех сторон сдавленным, как в мышеловке. Шири нет ни вокруг него, ни в нем самом. Он ищет спасения в своей собственной организованной энергии, в напряженной активности. Все должно быть у немца на месте, все распределено. Без самодисциплины и ответственности немец не может существовать. Всюду он видит границы и всюду ставит границы. Немец не может существовать в безграничности, ему чужда и противна славянская безбрежность» [3, с. 68]. Очень любопытные, и во многом схожие с бердяевскими, воззрения на немцев можно найти у Вальтера Шубарта. Немца, с одной стороны, склонного к обособлению, а с другой, ищущего внешние формы для преодоления этой отчужденности, он называет «частичным» человеком [9, с. 207-223]. Любопытно, что даже внешне активно объединяющаяся сегодня Европа, на самом деле, ни на йоту не забывает о своем главном принципе: максимально жестком очерчивании и гарантировании индивидуальных, национальных и религиозных границ, где правовые условия дополняются этическим принципом толерантности, т.е. фактически разрешением другим жить, как угодно, и делать все, что угодно, лишь бы это не касалось твоей частной жизни.
Короче говоря, дух Европы - дух монадного, а не соборного бытия; опосредованных (юридических, экономических, этнорелигиозных), а не непосредственных жизненных связей между людьми и народами; духовной автономии, а не духовного родства; социальных и экзистенциальных границ, а не открытости. Здесь нет интенции на переступание собственных культурных и экзистенциальных пределов, обогащения «своим иным», как сказал бы Гегель. Нет у Европы и любви к напряженному бытию-на-границе, когда надо диалектически сопрягать сохранение собственной культурной идентичности с постоянным творческим диалогом с другими национальными «я» и готовностью осваивать чужой позитивный хозяйственный и культурный опыт. Напротив, у европейских народов есть весьма стойкое желание включить чужие культуры и души в орбиту своего внутреннего культурного и государственного пространства, т.е. расширить вовне собственные границы. Применительно к германской культуре это вплоть до второй мировой войны выражалось в духе милитаризма и жажде военного расширения жизненного пространства; у англичан - преимущественно в экономической и политико-дипломатической, а у французов - в культурной экспансии. В целом же это сознательное или бессознательное стремление европейцев к внешнему раздвиганию собственных границ порождает идеологию европоцентризма и культуртрегерства, чему можно найти массу подтверждений и в истории, и в сегодняшней практике международных отношений. Раздражающий Европу фактор - это как раз противодействие ее культурной и политической экспансии, встреча с непохожими на нее и самобытными культурными Я, требующими признать себя за равных ей. Отсюда - столь подозрительное отношение Запада к России, в течение многих веков вынужденной обере-
гать свою культурную самобытность, и резко отрицательные характеристики Западом своих восточных alter ego, типа арабов, османов или монголов, посмевших вторгнуться в священные европейские пределы. Здесь везде действует краеугольный европейский культурный принцип жесткой охраны и максимально активного раздвижения вовне собственных границ. Вершина и квинтэссенция подобной позиции - желание современных США расширить «зону своих жизненных интересов» фактически до размеров земного шара, но при этом поразительное неумение налаживать живые контакты с народами, уже включенными во внутренний круг. Ситуация в Ираке и Афганистане - лучшее тому подтверждение. Не забудем, что Запад пуще всего боится партизанской войны и чаще всего ее проигрывает, ибо воевать здесь приходится в парадоксальных для него условиях, когда «чужие внутри». Чаще всего у народов Запада находится единственный и провальный ответ на этот вызов - безграничное насилие.
Справедливости ради отметим, что наличие жестких правовых, социальных и этнических «горизонтальных» границ и культурных табу внутри Западного мира до поры до времени обеспечивает ему устойчивость и стабильность даже при забвении духовной вертикали бытия. В качестве яркой иллюстрации такой культурной табуированной нормы можно привести боязнь белых американцев обсуждать проблему негров и даже ипользовать само слово «негр». Однако эта устойчивость быстро утрачивается в ситуации политических, экологических или социальных потрясений, в чем мир убедился на примере трагедии Нового Орлеана, пострадавшего от цунами. В ситуации катаклизма благополучная Америка быстро скатилась к гоббсовской вражде всех против всех и неспособности переступать через самые гибельные для любого социума границы - границы собственной человеческой самости.
Я не хочу выносить по этому поводу какие-то жесткие аксиологические суждения в модусе «хорошо-плохо», а тем более становиться на антизападные позиции. Западный культурно-географический мир имеет собственные неповторимые черты, свои социокультурные константы, одной из которых как раз и является бытие-внутри-границ, т.е. автономность и самодостаточность. Свою позитивную роль в истории человеческой цивилизации они уже сыграли и вряд ли могут быть механически отброшенными в будущем. Те же достижения европейской демократии нельзя не признать. Другое дело, что необходимо видеть их ограниченность и относительность, ибо упорное и надменное бытие-внутри-границ собственного индивидуального и социального Эго - главная опасность, которая угрожает человеческой цивилизации. Прав Э. Фромм: не может общество состоять из одних эгоистов, даже самых добропорядочных, ибо это рано или поздно заканчивается катастрофой [10].
В этом плане обращение к историческому, культурному и экзистенциальному опыту евразийских народов является, на мой взгляд, и своевременным, и очень поучительным. Им свойственно, помимо постоянного переступания культурных и политических межей внутри Евразии, как раз органичное диалектическое бытие-на-границе между Востоком и Западом. Когда нет забвения духовной вертикали бытия и отвергаются попытки инверсии ценностных полюсов, тогда у евразийских народов мы наблюдаем гармоничное совмещение противоположностей: твердой охраны своих государственных границ и национальной идентичности с открытостью чужим культурным ветрам и готовностью к мудрому ученичеству. Так, Россия продуктивно училась у Европы на протяжении XV и XVIII веков, пока хранила дух русских нестяжателей и когда вновь вспомнила про их заветы. Она страдала от культурной и ре-
лигиозной изоляции в XVII веке и от ложной открытости в веке XIX, когда в ней торжествовали иосифлянские религиозные идеи, обслуживающие, если пользоваться удачным выражением Д.Н. Андреева, «демона великодержавной государственности». Она делает мощный цивилизационный рывок в середине XVI века, в первый период правления Ивана Грозного, и неуклонно движется по евразийскому пространству на Восток, успешно перепахивая порочные государственные межи, типа Казанского и Сибирского ханств, и восстанавливая единство Евразии. В 60ые годы Иван IV утрачивает всякие моральные регулятивы, становится патологическим деспотом и каким-то ярым англофилом вплоть до прошения у Англии политического убежища. В это время Русь утрачивает внутреннее социальное единство и теряет в Ливонской войне все, что отвоевала до этого на Западе. Будущая Великая смута - прямое следствие утраты духовных устоев во времена опричнины и царского кровавого самодурства [11].
Монгольская держава достигает вершин своего расцвета в XIII веке, пока ее верховные правители являют образец религиозной терпимости и, как могут, сознательно препятствуют внутреннему политическому и религиозному дроблению Евразии; пока мудро культурно учатся у покоренных неевразийских народов (особенно у китайцев). Но монгольская империя начинает стремительно деградировать, начиная с XIV века, когда борьба за власть над ее улусами приобретает кровавый характер, а внутреннее религиозное и этническое размежевание становится необратимым. В этот период та же Русь из покоренного и строптивого, но все же союзника Золотой орды, превратилась в чужака-вассала, из которого надо любыми средствами выколачивать как можно больше денег. Показательно, что на Куликовом поле сотник Мамай действует как прямой сателлит Запада, а головной отряд его войска составляет тяжелая генуэзская пехота [12, с. 174-175]. С другой стороны, в рядах войск Дмитрия Донского героически действуют монгольские подразделения, чувствуя праведность и силу политической позиции русского великого князя. С этого момента Русь перехватывает у монголов инициативу объединения народов Евразии.
Словом, когда «вертикальная» духовная ось бытия евразийских народов незыблема и ее непримиримые ценностные полюса отчетливо осознаются, тогда не страшны никакие внешние и внутренние супостаты; границы прочны, но при этом открыты; а в процессе межкультурной коммуникации естественно отфильтровывается все низкое и мерзкое, а заимствуется, наоборот, преимущественно все созидательное и благотворное. Отсюда и чрезвычайно простой вывод: для успешного евразийского бытия-на-границе надо быть крепким в духе и избегать дьявольских прельщений (славой, удовольствием, властью и деньгами). Недаром русский народ испокон веков справедливо утверждал, что «не в силе Бог, а в правде». Именно этих дьявольских прельщений, ведущих к смертельной безмерности и хаосу, мы, увы, не смогли избежать в 90ые годы ХХ века.
Возвращаясь к теме границы, отмечу, что между европейским и евразийским отношением к ней есть еще одно существенное расхождение. Оно касается самой приграничной полосы, непосредственного физического и культурного пору-бежья между странами и народами.
В отличие от европейской трактовки границы как средства автономизации и сохранения своего суверенитета как инструмента, в первую очередь, экзистенциального, государственно-политического и культурного размежевания, а уж только во вторую очередь - как формы наведения межличностных и межкультурных мостов, евразийский человек тяготеет, как
я уже отмечал выше, к пространственному и этнокультурному переступанию границ, что, к сожалению, очень часто ведет к жизненной и политической безмерности, к хаосу и произволу, к тому самому беспределу, с которым мы очень часто сталкиваемся в русской истории. В том случае, если дальше пространственно двигаться невозможно, когда пройден путь до самых границ Евразии - то к напряженному бытию-на-са-мой-границе. При этом сама непосредственная граница и ее субъективное восприятие лишь в более явной и жесткой форме воспроизводят общую евразийскую диалектику границы.
С одной стороны, пограничная полоса - место предельно опасное, чреватое в любой момент военными столкновениями и вражескими нашествиями. Граница - грань, разделяющая своих и чужих, мировой порядок и хаос, закон и беззаконие, свет и тьму. Человек границы, символом которого в отечественной культуре является казак, постоянно находится в предельном напряжении сил, ощущает себя форпостом национальной культуры и религии. Потому и молится он с особым сердечным усердием или православному Богу (как основная масса русского казачества) или Будде (как казаки-буряты), но при этом оба ощущают, что за их спинами находится целый особый мир, где и православный, и иноверец являются твоими согражданами, требующими защиты. На границе особо чтут национальные традиции и берегут реликвии. Эта вертикальная ценностная опора позволяет устоять и не дрогнуть в годину лихолетья. Не случайно в старых казачьих сундуках и потайных схронах (святыни не должны доставаться врагу!) вплоть до ХХ века находились редкие образцы церковных книг, древние иконы, ладанки и нательные кресты.
При этом граница - это не только грань, межа, но и место, где огранивается, подобно бриллианту, человеческая душа, стягивающая в атмосфере постоянного военного напряжения такие бесценные человеческие качества, как мужество и братская готовность положить «жизнь за други своя»; бдительность и стойкость в преодолении жизненных трудностей; верность присяге и смекалка; выносливость и спокойствие. Поэтому совершенно не случайно русские богатыри во главе с тем же Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем совершают свои основные подвиги именно на самой границе и в течение столетий воплощают идеал русского человека. Кстати, три богатыря представляют все основные сословия русского общества - крестьян (Илья Муромец), бояр (Доб-рыня) и духовное сословие (Алеша Попович). Показательно, что Илья - крестьянский сын из села Карачарово - является главным действующим лицом русских былин за исключением, быть может, Микулы Селяниновича. Но так тот в суме носит «тягу земную», являющуюся источником жизненных сил для силушки богатырской. Любопытно и очень показательно, что само название села - «Карачарово» - совершенно тюркское, да и в образе «калик перехожих» вычитываются переклички с образом библейских волхвов с Востока, некогда удостоверивших факт прихода в мир Божественного Мессии. Как и премудрые волхвы, калики, странствующие по лику Земли, свидетельствуют о приходе славного защитника русской земли и лишь пробуждают в нем исконно таящиеся богатырские силы. В лице русских богатырей русский православный идеал святости («земной ангел и небесный человек», по удачной формулировке Г.П. Федотова [13]) восполнялся идеалом воинской чести и доблести, своеобразной евразийской рыцарской святости. Жизнь на границе - это в высшей степени достойное житие, отчего образ казака навсегда свяжется в сознании русского народа даже не столько со свободой (волей), сколько с высоким социальным служением, с сознательным исполнением ратного долга. Эта воля как раз постоянно рис-
кует обернуться разгульным своеволием, куражом и разбоем, а изредка - и откровенным предательством, вроде тех распоясавшихся казаков, что вместе с католиками-поляками осаждают Троице-Сергиеву Лавру в годы Великой смуты.
Думается, что казацкое ратное бытие-на-самой-границе -наглядное опровержение совершенно неверных истолкований слов Христа о необходимости подставить левую щеку, если тебя бьют по правой. Если их трактовать буквально и непротивленчески, как у Л.Н. Толстого, то получается явный абсурд, типичное формально-логическое противоречие с другими общеизвестными евангельскими высказываниями Христа, типа того, что он «не мир принес, но меч», а также с его собственным поведением, где он непримиримо противостоит злу, прогоняя тех же торговцев из Храма. Совершенно точную нравственную интерпретацию евангельского образа подставления щек дает, на наш взгляд, выдающийся отечественный мыслитель Елена Ивановна Рерих, зачисленная невежественными православными «апологетами» чуть ли не в сатанистки. Блестящий и очень точный ответ подобным доброхотам русского православия в лице дьякона Андрея Кураева можно найти в книге глубокого православного мыслителя Ксении Мяло [14]. Основная мысль Е.И. Рерих заключается в том, что здесь Христос призывает достойно, без негодования и жалоб, встречать обрушивающиеся на тебя испытания и удары судьбы, ибо в их основе - не случайное стечение обстоятельств, а наша собственная вина в прошлом. Но готовность подставить злой судьбе другую щеку - это вовсе не покорность вражьей воле, ибо нигде Христос не призывает мириться с агрессивным злом, за которым всегда стоит дьявол. Кстати, и русские святые никогда не подставляют щек, а ведут брань с внешним злом, как например, Стефан Пермский с язычником Памом. Преподобный Сергий - тот и вовсе напутствует русских воинов на смертельную брань с полчищами Мамая и отправляет на праведный бой своих любимых учеников Пересвета и Ослябю. Им на роду написано пасть на поле Куликовом, на краеугольном рубеже обороны России, и - в этом смысле - они безропотно подставляют судьбе щеку, но ведь смерть их самая благородная и достойная - смерть в противостоянии злу лицом к лицу. Так мечтает встретить смерть любой настоящий казак и любой настоящий евразийский воин, ибо нет лучшей доли, чем переступить границу между жизнью и смертью, сражаясь под знаменем высших и незыблемых ценностей.
Этот евразийский дух героического полагания границ злу через стояние в Вечном Свете Правды помогал евразийским народам обороть и ливонцев на льду Чудского озера, и Мамая на поле Куликовом, и французов на Бородинском поле, и немцев на поле под Прохоровкой. Когда земная граница смыкается с надземной, тогда свершается вечная победная богатырская мистерия Евразии поверх всех земных пространственных и временных пределов. И тогда рождаются новые богатыри-герои и рассказываются новые эпические сказания, типа Песни о Евпатии Коловрате, «Задонщины», легенд об обороне Брестской крепости или героической гибели в Чечне псковских десантников. Обратите внимание: основные подвиги русские совершают, обороняя исконные рубежи от внешнего агрессора, а не раздвигая свои границы вовне, типа героя главной песни нацистского вермахта - Хорста Весселя.
Впрочем, есть не менее важная - противоположная ипостась бытия-на-самой-границе. Она связана с установлением дружеских, неформальных контактов с инородцами, у которых всегда есть чему поучиться, и с которыми многие вопросы можно решить не кровью, а миром. Отсюда пограничье -это всегда активное совмещение граней различных культур. Известно, что в местах интенсивного пространственного
взаимодействия тех же евразийских культур (славянской и тюркской, тюркской и угро-финской, монгольской и русской) наблюдается появление не только многочисленных языковых и бытовых заимствований, но и новых культурных форм: мифологических и литературных сюжетов, хозяйственных технологий, религиозных верований и обрядов, философских идей. На самой границе обнаруживается своеобразный мультипликативный эффект культур, когда, соприкасаясь, они дают резонансный всплеск. Так, русские, приходя на Алтай, не только активно вступали в межэтнические браки, но и осваивали новые хозяйственные навыки, например, мараловодство и сезонное отгонное скотоводство. Старообрядцы активно использовали в народном творчестве элементы алтайского орнамента, крестили детей в Катуни и поклонялись, как и коренные жители, Святой горе Белухе. Алтайцы, в свою очередь, от русских получили свою письменность, усвоили навыки огородничества, домостроительства, многих ремесел.
Пограничные районы интенсивного межэтнического взаимодействия, как тот же регион Большого Алтая, характеризуются особо плотной концентрацией археологических памятников, образцов древней письменности и наскальных рисунков. Здесь часто возникают традиции поклонения общим природным святыням, как, например, плоскогорью Укок и горному массиву Табын-Богдо-Ула, лежащему на самой границе четырех государств: России, Китая, Казахстана и Монголии. Они являются святынями и для монголов, и для казахов, и для алтайцев, и для тувинцев. В таких местах связи между народами и культурами, уходящие в глубокую древность, позволяют и сегодня разрушать ложные границы и разоблачать иллюзорные предлоги для хозяйственного и этнокультурного обособления. В этом плане действующий на Алтае Международный координационный Совет «Наш общий дом - Алтай!» - это форма трансграничного общения и сотрудничества различных алтайских народов, опирающаяся на многовековые традиции и опыт. Иными словами, через приграничье различные страны и народы должны не столько друг от друга отмежевываться, сколько друг в друга взаимно прорастать, вовсе не утрачивая при этом свою религиозную или этническую идентичность, а по-новому огранивая кристалл собственной культуры.
Ну и, быть может, самый важный культурно-экзистенциальный момент, связанный с самим пространством границы, который необходимо отметить. Дело в том, что бытие-на-са-мой-границе предъявляет к человеку ряд еще очень важных требований, помимо храбрости, верности, стойкости, воли и мужества. Требования эти, правда, всегда были подчиненными и второстепенными в предыдущие века истории, и их являли преимущественно гении народов. Но они особенно востребованными оказываются именно сегодня, в условиях нарастающего «конфликта цивилизаций» и вопреки поверхностной журналистской болтовне о глобальном объединении всех со всеми. Именно на границе, находясь в постоянном не только военном, но и хозяйственно-бытовом, культурном и личностном взаимодействии с представителями других народов, было особенно важно проявлять этническую и религиозную терпимость, открытость, любознательность, духовную подвижность и навыки межкультурной коммуникации.
Среди тех же казаков встречались удивительные типажи синтетического человеческого склада, сполна владевшие этими качествами и только благодаря им доходившие до Китая и Тибета в поисках легендарного Беловодья. Тот же Ермак никогда не завоевал бы Сибири и не сокрушил Кучума, если бы его казаки были только отличными воинами. Нет, они смогли найти союзников среди сибирских аборигенов и, кроме языка пищалей и сабель, отлично выучили язык торговли и искреннего дружелюбия.
И все же именно язык высокой культуры, прежде всего искусства, оказывается самым эффективным для налаживания межкультурной коммуникации, и во многом именно граница стимулирует и вдохновляет творчество многих культурных гениев евразийских народов. Если вновь обратиться к Алтаю, одному из узловых пограничных районов Евразии, то здесь творил гениальный ойратский просветитель и мыслитель XVII века Зая Пандита, странствовавший по всему региону от Коб-до до Усть-Каменогорска и закладывавший буддийские монастыри - центры тогдашней учености. Восточный Казахстан дал миру двух великих казахов - Ч.Ч. Валиханова и Абая Ку-нанбаева. Валиханов первым из ученых прошел и описал Каш-гарию и Джунгарию - территории нынешнего Синьцзян-Уй-гурского автономного района КНР. Абай же первым познакомил своих соплеменников с творчеством А.С. Пушкина и другими шедеврами мировой литературы. Великий алтайский художник, писатель и общественный деятель Г.И. Чорос-Гур-кин был единственным и любимым учеником И.И. Шишкина, а в годы своих странствий по Алтаю посетил и Западную Монголию, и Туву, оставив их прекрасные художественные образы на своих полотнах. Другом Чорос-Гуркина был выдающийся русский алтайский писатель Г.Д. Гребенщиков, посвятивший Алтаю прекрасные художественные и публицистические строки. Его роман «Чураевы» в свое время имел широчайшую известность и даже номинировался на Нобелевскую премию.
Статья подготовлена при финансовой поддержке гранта РГНФ 07-03-92203 а^ Библиографический список
Гребенщиков многое сделал в плане пропаганды Сибири и Алтая в Америке. Здесь вновь проявляется важнейшая закономерность: кто идет и творит под лучом высших ценностей, тому суждено преодолевать границы земных пространств и времен, связывать народы поверх узкоэкономических и политических интересов и ценностей.
Дух межкультурного взаимодействия и взаимного духовного обогащения народов в разное время впитали в себя такие гении, как А. Гумбольдт и Ф.М. Достоевский, Н.К. Рерих и В.И. Вернадский. Их научным предсказаниям и художественным пророчествам суждено лечь в основу какого-то нового объединения, когда истают ложные границы, изрезавшие единое евразийское геокультурное пространство. Новое же объединение Евразии на основе твердой «вертикальной» иерархии ценностей станет, я уверен, и ядром какого-то нового общемирового объединения, переступающего узкие границы культурно-географических миров, наций, религий и, конечно, эгоистических человеческих предрассудков. И одним из самых наглядных и прекрасных природных символов этого будущего единения культур станет, без сомнения, священный горный массив Табын-Богдо-Ола на самой границе четырех великих государств Евразии - Монголии, Казахстана, Китая и России. Уберечь его и окружающие земли (то же плоскогорье Укок) от поругания распоясавшейся технократии - насущнейшая задача ныне живущего поколения людей.
ключевые идеи, ценности, политические приоритеты / А.В. Иванов, Ю.В. Попков, Е.А. Тюгашев, М.Ю.
М., 2004.
Иванов, А.В. Евразийство Шишин. - Барнаул, 2007.
Ильин, И.А. О России / И.А. Ильин. - М., 1991.
Бердяев, Н.А. Судьба России / Н.А. Бердяев. - М., 1990.
Трубецкой, Н.С. Наследие Чингисхана / Н.С. Трубецкой. - М., 1999.
Иванов, А.В. Университетские лекции по метафизике / А.В. Иванов, В.В. Миронов. ■
Соловьев, В.С. Собрание сочинений: в 2 т. / В.С. Соловьев. - М., 1992. - Т. 2.
Сорокин, П.А. Человек. Цивилизация. Общество / П.А. Сорокин. - М.,1992.
Кант, И. Собрание сочинений: в 6 т. / И. Кант. - М., 1965. - Т. 4, ч.1.
Шубарт, В. Европа и душа Востока / В. Шубарт. - М., 2000.
Фромм, Э. Иметь или быть / Э. Фромм. - М., 1990.
11. Иванов, А.В. Скрижали метаистории: творцы и ступени духовно-экологической цивилизации / А.В. Иванов, И.В. Фотиева, М.Ю. Шишин. - М., 2006.
Кожинов, В.В. О русском национальном сознании / В.В. Кожинов. - М., 2002.
Федотов, Г.П. Святые древней Руси / Г.П. Федотов. - М., 1990.
Мяло, К. Звезда волхвов, или Христос в Гималаях / К. Мяло. - М., 1999.
Статья поступила в редакцию 11. 05.09
2
3
4 5.
6
7
8.
9.
10.
12.
13.
14.
УДК 130:378.185.5
Л.Л. Штуден, д-р культурологии, проф. Новосибирского государственного университета экономики и управления, г. Новосибирск
СОВРЕМЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ И СМЫСЛ ГУМАНИТАРНОГО ЗНАНИЯ
Анализируется феномен университетского образования как специфический тип культуры микро- и макроуровня, обладающий особыми признаками. Выявляются семантические оттенки понятий «университетский город» и «город, в котором есть университет». Осуществляется краткий историко-культурологический экскурс в процесс формирования и развития «университетской культуры»; дается оценка современного высшего образования в России и Европе.
Ключевые слова: университетский город, университетское образование, культура, динамика культуры.
Есть существенная разница между двумя понятиями: уни- и духовной энергии. Здесь он выступает в двух ипостасях:
верситетский город и город, в котором построен универси- с одной стороны как творение, с другой - как творец городс-
тет. Первое говорит о тесной связи университетской и город- кой культуры. Такими, начиная с Болоньи, были почти все сред-
ской жизни, где университет, без преувеличения, представля- невековые университетские города Европы. Кое-где они
ет собою душу и лицо города, источник его интеллектуальной сохранили свой облик до наших дней: укромные и уютные,
