CC BY
30
Несомненно, издание такого масштаба имеет огромную научную ценность. Оно отвечает задаче сохранения и распространения славянского книжного наследия, поставленной некогда самим митрополитом Макарием, и делает доступным для исследователей ценнейший источник, отражающий древнеславянский репертуар книжности и его осмысление в эпоху позднего русского средневековья.
Т.В. Пентковская
Сведения об авторе: Пентковская Татьяна Викторовна, канд. филол. наук, доц. кафедры русского языка филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2009. № 3
БРЮСОВСКИЕ ЧТЕНИЯ 2006 ГОДА. Ереван: Изд-во «Лингва», 2007. - 539 с.
Этот сборник, как и все непериодические ереванские «Брю-совские чтения», очень содержателен, но, как все последние, плохо подготовлен: текст не вычитан совершенно, что, увы, характеризует сейчас многие филологические издания. Редколлегия отмечает: «Как всегда, ученые Москвы, Еревана, Токио, Ставрополя, Тулы, Перми были едины в своем стремлении охватить и по-новому интерпретировать малоизученные проблемы брюсоведения, и эта избирательность проблематики, а также новые ракурсы рассмотрения необъятного творческого наследия Брюсова, собственно, и предопределили инновации изучения, расширение привычных сфер научного поиска» (с. 3). Брюсовское наследие в полном объеме для большинства недоступно, многие другие поэты XX в. изданы гораздо лучше. Рассуждая на эту тему и не рассчитывая на скорую подготовку и выпуск Полного собрания сочинений, В.Э. Молодяков предлагает постепенно его составить из ненумерованных сборников произведений, подобранных по жанровому принципу, а также переиздать с уточнениями их библиографию, подготовить летопись жизни и творчества В. Я. Брюсова, опубликовать его инскрипты, брюсовскую иконографию, включая карикатуры, рабочие тетради, дневники (сейчас доступные далеко не полностью) и переписку, наконец, собрание текстов о Брюсове. «Размах» максимальный, но почти те же задачи пока не осуществлены даже в отношении Чехова1.
1 См.: Рейфилд Д. Что еще мы сможем сказать о Чехове? // Чеховиана. Из века XX в век XXI. Итоги и ожидания. М., 2007. С. 31-42; Иванова Н.Ф. «Непонятый» Чехов (Некоторые вопросы современного комментирования сочинений Чехова) // Там же. С. 67-77.
Брюсов - знаковая фигура «Серебряного века», самого «европейского» в русской культуре. А.Г. Чулян верно пишет, что устремления Брюсова и Бальмонта (проявившиеся, в частности, в интересе к литературе Испании) совпадали «в определении общих целей новой русской поэзии, в ее всесторонней "европеизации", освоении опыта мировой художественной культуры XIX и XX веков; вот почему поэтический перевод для обоих оказался важной формой личного творческого самоутверждения» (с. 345). И явно преувеличенным представляется утверждение Е.В. Кузнецовой, будто образы Матери сырой земли или низшей славянской демонологии (конечно, тоже заслуживающие внимания) отражают «попытку Брюсова воплотить идею близости к почве и родной земле, создать свой национальный миф. Это стремление меняет представление о Брюсове как о рациональном поэте и сближает его творчество с живописью раннего Н.К. Рериха и поэзией С.А. Есенина» (с. 448). Надо знать меру в сближениях. Безусловно, в плане «эмоционализма» и рационализма, как и патриотизма и культурного универсализма, Есенин и Брюсов прежде всего антиподы.
Универсальность брюсовских творческих устремлений сказалась и на особом интересе русского поэта к Армении. Он был обусловлен не только ужасным геноцидом армян в Турции. Главный редактор сборника С.Т. Золян подчеркивает, что Брюсов, черпавший вдохновение, в отличие от Хлебникова, не в будущем, а скорее в прошлом, и знавший о переплетении в культуре древней Армении восточных и западных начал, надеялся на последнее их примирение в высшем единстве и считал это исторической миссией армянского народа. Н.П. Сейранян напоминает, что факт признания Брюсовым уникальности ряда произведений армянской культуры позволил «К.В. Айвазяну, С.К. Дароняну и Т.А. Татосяну, внесших (одна из опечаток, приводящих к стилистическим нестыковкам. - С.К.) в свое время большой вклад в развитие брюсоведения, усомниться в правильности брюсовского тезиса» (с. 271) насчет синтеза западного и восточного начал. Исследовательница его признает, но видит в нем «не просто сочетание, включение, а как усвоение различных влияний, так и противодействие им» (с. 269). В советское же время, «в представлении русских писателей, Армения - это заповедник духовной свободы» (с. 276).
С этой проблематикой соотносятся статья М.В. Покачалова «Эллинистические мотивы в цикле стихотворений В.Я. Брюсова "В Армении"» (культура эллинизма, захватившая и Армению, вовлекла «в орбиту своего влияния и Запад, и Восток. <.. .> Древняя и самобытная культура Армении, явившая духовные образцы не менее значимые, чем греко-римская античность, оказалась навеки вписанной в общемировой историко-культурный контекст» - с. 220) и работы как о
переводах Брюсова из армянской поэзии, так и о переводах его стихов на армянский язык. Р.А. Папаян оспаривает мнение о Брюсове как переводчике-буквалисте, отмечает в его переводах доминанту формы, необязательно продиктованную оригиналом, выдвижение на первый план ритмики и звукозаписи. Но и в формальном отношении он не буквалист, «он строг скорее в смысле четкого и последовательного проведения по всему тексту выбранной им самим формы, чем в смысле буквальной передачи формы оригинала» (с. 248). Тем не менее, как пишет М.Г. Джанполадян («Эпос "Давид Сасунский" на страницах "Поэзии Армении"»), Брюсов не только «первым в русской критике охарактеризовал образы богатырей армянского эпоса с точки зрения их художественности» (с. 254), но и в переводе передал рит-мико-интонационный строй памятника и вообще его национальный колорит - так, сначала он «пытается подыскать именам армянских героев-богатырей русские соответствия: Верго-трус, Давид-царь, но затем отказывается от этого решения, выбрав прием транскрипции», найдя, что «даже в звуковом отношении имена Цран-Верго, Тарлан-Давид, Дзенов-Ован выразительнее <...>» (с. 258-259). А Н.С. Степанян указывает, что В. Терьян переводил брюсовские «Все напевы» не случайно, так как он в те годы сам разрабатывал соответствующие темы. Использованные им в переводах новые силлабические размеры стали потом применяться в оригинальной армянской поэзии. Переводы же С. Таронци с современной точки зрения неудачны, считает М.В. Петросян: передается содержание, но не его образно-эмоциональное выражение; необходим новый сборник «произведений Брюсова на армянском языке. Единственный сборник грешит многими недостатками <...>» (с. 410).
С.Э. Нуралова и К.Г. Беджанян, И.С. Приходько, Т.В. Колчева исследуют переводы Брюсова из англоязычной поэзии, а А.Г. Григорян - из поэзии немецкого романтизма. Первые (соавторы) констатируют: «Он полагал, что ценностные ориентиры байроновской оды при их адекватном воссоздании на русском языке могут быть истолкованы избирательно и достаточно локально» (с. 304). По И.С. Приходько, у Брюсова был дар перевоплощения, но особенно удачны переводы близких ему поэтов - Э. Верхарна и Э. По. В «Эльдорадо» последнего он пожертвовал второстепенным и в его поэме «Звон» передал прежде всего звукопись как самое важное. Т.В. Колчева, привлекая для сравнения перевод К.Д. Бальмонта, уточняет: брюсовский «Звон» лексически точнее, но фоническая инструментовка явно уступает бальмонтовской. А.Г. Григорян указывает, что, переводя И. фон Эйхендорфа («Ночью») и Л. Уланда («Косуля»), «Брюсов в первом стихотворении практически полностью передал поэтическую часть, оставив подтекст для читателей оригинала; а второе стихотворение в переводе Брюсова отражает всю красоту слога и в точности передает сюжетную линию» (с. 344).
Из работ на сопоставительные темы убедительно выглядят статьи Е.П. Жуковой «Брюсов и Гердер» (русский поэт «продолжает тот грандиозный культурологический труд, который начал Гердер, - собрать воедино все разнообразие существовавших и существующих культур <...>» - с. 438-439) и А.А. Холикова «Д.С. Мережковский и В.Я. Брюсов в спорах о Л.Н. Толстом»: московский лидер символистов ценил петербургского как оригинального художника и человека, который одним из первых в России заговорил о П. Верлене, переводил Э. По, вдохновлялся в стихах идеями Ф. Ницше, возрождал культ Пушкина; именно он хлопотал о разрешении антитолстовской лекции Мережковского в Москве (тот, рассматривая культуру как часть культа - религии, не мог принять отрицания культуры «богохульником» Толстым); но потом, посетив великого старца, Мережковский изменил отношение к нему, Брюсова же считал одержимым нечистой силой. Сопоставительный элемент силен и в статье Н.В. Прошиной «Автобиографический миф Валерия Брюсова»: нельзя в символизме резко разграничивать «мистиков» и брюсовскую художественно-эстетическую школу, именно Брюсов, в отличие от Мережковского, признавал чудеса (верили в него самого как волшебника «под-брюс-ники», по его собственному саркастичному выражению); правда, общение мага с дьяволом в брюсовском творчестве, «скорее, пренебрежительное», а «необычное сочетание научной фантастики и мистики <...> было немыслимо для теургов» (с. 227). «И все же для Брюсова, больше чем для кого бы то ни было в той среде, его автобиографический миф был игрой» (с. 230), в отличие, например, от мифа Андрея Белого, принимавшегося им совершенно всерьез. В.В. Полонский (сообщение «О брюсовских реминисценциях в поэзии М. Волошина») останавливается на авторской мистифицирующей интерпретации скандально прославившегося моностиха «О закрой свои бледные ноги» как относящегося к распятому Христу и находит, что Волошин «в 1913 году, в пору наибольшего удаления от Брюсова, в своем венке сонетов ее актуализировал и спародировал, доведя до логического предела заложенный в ней семантический потенциал кощунственного эпатажа <...>» (с. 419).
Менее убедительны сопоставления Брюсова с Буниным (А.Г. Саа-кян) и Набоковым (Д.Р. Сарафян). Всегда есть соблазн найти общее у очень разных художников, подтянуть материал к заданной самим фактом сопоставления концепции, но «тема скитания» в «Огненном ангеле» и «Жизни Арсеньева», проблема творческой личности в малой прозе мэтра символизма и эмигрантского прозаика - не очень прочное основание для этого (кто тогда не скитался, кто не писал о творческих личностях?). При этом «Жизнь Арсеньева» даже названа «житием» (с. 170), словно не веривший в вечную жизнь Бунин - протопоп Аввакум, а во второй статье «декаданс объединяет
такие направления, как символизм, футуризм, имажинизм, авангард, акмеизм» (с. 196) - давно устаревшая и несправедливая точка зрения на «декаденс», сводящая к нему весь модернизм. Слишком широк вывод, «что представление о творчестве как формообразующем начале, преобразующем хаос реальной действительности и открывающем дверь в иное измерение, в возвышенный мир снов и фантазии <...>, роднит Набокова с символистами, в частности, с Брюсовым» (с. 210-211). Не только с символистами это его «роднит», а к символизму вообще, притом необязательно к Брюсову, восходит очень многое в литературе XX в.
Несколько натянуто и сопоставление ранней лирики импульсивной, эмоциональной Цветаевой с поэтикой Брюсова (А.С. Аветян), но тут вывод более частный и конкретный: в противовес точке зрения В. Швейцер автор подтверждает «мнение М. Гаспарова и О. Клинга о том, что в раннем творчестве поэтесса находилась под сильным влиянием символизма» (с. 368). Правда, в статье чуть ли не больше говорится о Бальмонте и Блоке, чем о Брюсове. А в работе А.В. Ава-несовой «Специфика видения В.Я. Брюсовым общности культур» его и вовсе почти нет: речь идет о Н.Я. Марре, яфетидах, которые повлияли на весь мир и от которых многое вобрала армянская культура, и т.п.; тут же обнаруживаются «архиологические находки» (а не археологические) и «зверинные голова и хвост» (с. 373, 375).
Цепочка «Брюсов, Хлебников, Хармс», складывавшаяся сорок лет, выведена К.С. Сапаровым в самой обстоятельной статье сборника - «В.Я. Брюсов: у истоков русского поэтического авангарда». Исследователь начинает с анализа вариантов стихотворения «Мертвецы, освещенные газом!..», напечатанного молодым Брюсовым под псевдонимом В. Даров. Оно уже отвечает всем критериям авангардных произведений и вызвало «наибольшее возбуждение и негодование критиков» (с. 147). Его стилистика определялась намерением «стереть конкретные черты в стихах» и «давать как можно менее определенные образы, чтобы усилить впечатление <. >» (с. 133). «В эстетике символизма обе части системы художник - читатель адекватны» (с. 141). Поэтика намеков была призвана доставить последнему удовольствие от постепенного угадывания. «Строго говоря, «активизация читательского восприятия» открытием собственно Брюсова не было (так. - С.К.). Источник этой важнейшей эстетической идеи нового искусства восходит, как можно было видеть, к Малларме» (с. 143). Практически сразу, в 1895 г., Брюсов разграничил «"чистый символизм" и уродливые его проявления, полагая, что и такой символизм имеет право на существование <...>. Он явно не хотел ставить знак равенства между собой и Даровым <...>, который зашел в символизме так далеко, как сам Брюсов доходить опасался» (с. 147-148). Он в 1910-е гг. не принял футуризм, полемизировал с
ним. В 1913 г. он, «мягко говоря, не ориентировался во времени», «не ощущал глубокого кризиса всей системы русского символизма» (с. 151). Но, «по меньшей мере, с 1920 г. отношение Брюсова к футуристам, к Хлебникову, в частности, кардинально изменилось» (с. 154). С творчеством же Д. Хармса его ранний поэтический эксперимент «объединяет базовый принцип абстрактного искусства - установка на субъективное восприятие читателя, его воображение, ограниченное только зыбкими границами заданной автором темы» (с. 156).
Творческий облик мэтра символизма предстает в сборнике весьма многогранным. Е.А. Алексанян пишет в статье «Особенности поэтической символики Брюсова»: «При построении художественного образа используются самые разнообразные приемы - маска, декор, мифические сущности, мистификации, перевоплощения, моно- или диалогические действа и, наконец, символ» (с. 23), в том числе таинственный символ тени. «Закономерно, что по мере того, как поэзия Брюсова освобождается от намеков на непостижимое "темной глубины" (Вяч. Иванов), уходит от мистического наполнения символа, в его стихах уменьшается обращенность к теням» (с. 28). Один из перечисленных Е.А. Алексанян приемов рассматривает Д.М. Магомедова, поднявшая тему «Стихотворные диалоги Валерия Брюсова». «Стихотворный диалог как литературный жанр <...> в русском литературоведении до сих пор почти не изучался ни в теоретическом, ни в историческом аспектах» (с. 30-31), хотя даже чуждый традиционным жанрам Н.А. Некрасов создал «такой архаичнейший стихотворный диалог, как "Разговор души с телом"» (с. 32). Новаторство исследовательницы бесспорно. Но она тире в начале фразы понимает только как знак реплики иного лица, а это может быть (правда, главным образом в конце фразы) знак паузы, распространившийся после Л. Стерна (в русской классике он широко использовался Лермонтовым), или ответа самому себе, как в брюсов-ском стихотворении «Облеченные в одежды.» из цикла «В стенах» (т.е., по смыслу, наедине с собой), два стихотворения из которого анализирует Д.М. Магомедова: «Кто же вас творит? - Мечта»2.
М.В. Михайлова в статье о «странной» прозе Брюсова пишет между прочим, что, «прочитав "повесть из жизни VI века" "Рея Сильвия" (1914), читатель готов воскликнуть: "Здесь римский дух, здесь Римом пахнет!"». Известные брюсовские исторические романы «современники сравнивали с романами В. Скотта и Г. Сенкевича, но обогащенными переживаниями человека XX века <...>» (с. 43). Кто же и как мог «обогатить» произведения других авторов?
Статья Э.С. Даниелян посвящена сотрудничеству Брюсова в «правой» и «бульварной» газете «Русский листок», которое лите-
2 Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1. М., 1973. С. 175.
ратуроведы оценивают весьма негативно. Однако идеологическая направленность газеты на поэта не влияла; 1901-1903 гг. - время его интенсивных творческих поисков, искал он и литературных контактов. Стихов в «Русском листке» он печатал мало, зато дебютировал там как автор рассказов (позже из них составил книгу) и опубликовал немало статей, в которых говорил о необходимости русских научно-популярных книг и школ для изучения основ писательского искусства. В заметке «Завоевание земли» он писал, что на земле стало тесно для создателей фантастических романов, им придется устремляться в грядущие века или на другие планеты. «Это предвидение Брюсов позднее реализовал в своем творчестве («Земля», «Ночное путешествие», «Республика Южного Креста» и др.)» (с. 55).
М.Л. Айвазян выступает со статьей «Концепция природы в творчестве В. Брюсова», из которой следует, что поэт-символист в отношении реальной природы мог быть довольно привередлив. В его пейзажной лирике замечены и декадентские веяния, и традиционные принципы. Несколько идиллически представлена связь позднего Брю-сова «с родной природой», которая «углубляется в 20-е годы», когда «он стал говорить о единении с русским народом, с его прошлым, с русской природой, русской культурой» (с. 77). О метафоре музыки и музыкальности в его поэзии пишут С.С. Давтян и О.К. Страшко-ва. Первая подчеркивает, «что в сознании символистов символ был тесно связан и с музыкой, и с синтезом» (с. 90), а вторая привлекает творчество драматургов-модернистов, чтобы «воссоздать общую картину рецепции "духа музыки", отражаемого в особом "звучащем" молчании, ритме, музыкальности, создающей настроение, психологизм в драматургическом пространстве "серебряного века" <. >» (с. 105). Е.В. Карабегова берет пьесу «Путник» в контексте западноевропейской одноактной драматургии, пронизанной аллюзиями и ассоциациями, намеками «на скрытую таинственную сущность вещей и всего мироздания <...>» (с. 290). Е.В. Каманина видит отличия брюсовских «лирических поэм» от романтической поэмы XIX в. «в свободном лирическом дискурсе (диалогичности), символичности» (с. 161), опять-таки «музыкальности» и фрагментарности.
Брюсову - критику и литературоведу посвящают свои статьи И.А. Атаджанян (в отечественной поэзии XVIII в. он высоко ценил Кантемира, Ломоносова признавал «отцом русской словесности», но не цитировал, а из Державина привел 26 примеров в «Науке о стихе» и 28 - в «Основах стиховедения»), Н.М. Хачатрян (Брюсов считал XIX в. во Франции веком великих поэтов, а XVIII - веком прозы, но редактировал сборник «Французские лирики XVIII века» со своим предисловием; в него не вошли достойные того героические оды, исторические, мифологические поэмы и т.д. - «выбор лирических, "легких" стихотворений был сознательным». Эта
поэзия действительно «заслуживает пристального внимания и, как показывает развитие современного литературоведения, пересматривающего многие устаревшие представления о веке Просвещения и поэзии рококо, - внимания научного» - с. 282, 283), К.М. Карапе-тян (Брюсов как популярный театральный рецензент выступал за новаторский театр, который считал театром актера, а не режиссера; он долго раздваивался между принятием реализма или условности на сцене; претерпел большую эволюцию, в частности в отношении своего многолетнего кумира М. Метерлинка). К последней работе приложена малодоступная статья Брюсова «Реальные задачи театра» (1916). Другая републикация - фронтовая корреспонденция «Гурдов» (1915) - почему-то помещена в разделе «Сообщения», предваренная краткой заметкой А.И. Иванова «Русский офицер глазами Брюсова - военного корреспондента» (где сказано, что по этой статье никак нельзя признать в авторе символиста). Ей место в разделе «Публикации».
В этом разделе Н.А. Богомолов представляет читателю воспоминания брюсовской свояченицы Б.М. Рунт о Брюсове и Бальмонте (во вступительной статье публикатор восстанавливает три цитаты из напечатанных с купюрами дневников Брюсова), И.А. Атаджа-нян - статью мэтра о русской поэзии, написанную для французского журнала «Набат» (в сопровождающей ее заметке слишком много пересказа, но верно говорится, «что в обзорах для иностранного читателя он старается дать более "приглаженные" характеристики новинкам русской литературы, а в рецензиях, опубликованных в России, остается строгим критиком даже своих "собратьев по перу"» - с. 490), Э.С. Даниелян - неопубликованные рецензии и письма, проливающие свет на отношения Брюсова с забытым литератором Н.А. Крашенинниковым, Л.А. Сугай - брюсовские мнения советского периода о школьном преподавании литературы, С.С. Давтян - незавершенный рассказ «Пассаж», Е. Глухова - материалы к проекту «Академии поэтов» Брюсова в Наркомпросе.
Завершающая сборник публикация подготовлена из рук вон плохо, брюсовская пунктуация на с. 532 искажена до бессмыслиц, таков и комментарий на с. 535: «Мнение, что силлабическое стихотворение как-то связано со свойством». Наверно, не стихотворение, а стихосложение связано со свойством языка. Правда, и в чрезвычайно ценных комментариях Н.А. Богомолова допущен грубый ляп: название стихотворения Пушкина «К***» пояснено не как «Я помню чудное мгновенье.», а как «Я встретил вас, и все былое.» (с. 482), т.е. Пушкин перепутан с Тютчевым.
Много в книге и иных недосмотров. К.П. Победоносцев получил инициалы К.И., литературовед Л.Г. Андреев - А. Г. (с. 57, 291), Б.А. Грифцов стал Гривцовым, П.С. Коган - Когоном (с. 87, 507). Брюсов, оказывается, совершил путешествие в Крым в 1977 г. (с. 64),
а один из сборников Набокова издан в Москве даже в 199 г., что утверждается дважды (с. 205, 206); тогда уж ничего, что задержавшийся выпуск «Брюсовских чтений 1996 года» (2002) ускорен на год (с. 418). Вместо «декламировали» - «декларировали», вместо «горе» - «горя» (с. 119, 491). Есть и другие опечатки. На с. 405 тире названо дефисом. А.С. Аветян почему-то в статье о Цветаевой цитирует ее по Интернету; видимо, поэтому в первой строке стихотворения «Еще и еще - песни...» пропало характерное цветаевское тире (с. 368). Там же терцеты сонета именуются терцинами (с. 362).
И все-таки нужность «Брюсовских чтений 2006 года» трудно переоценить. Конференция проходила в Москве, но Ереван очередной раз подтвердил свое право считаться единственным мировым центром брюсоведения.
С.И. Кормилов
Сведения об авторе: Кормилов Сергей Иванович, докт. филол. наук, проф. кафедры истории русской литературы ХХ века филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2009. № 3
И.С. ШМЕЛЕВ И ЛИТЕРАТУРНО-
ЭМИГРАЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ XX ВЕКА.
XIV Крымские международные Шмелевские чтения.
Наследие И.С. Шмелева: текст, контекст, интертекст.
XV Крымские международные Шмелевские чтения.
Алушта, 2005; 2006. - 438 с.
Книга объединяет под одной обложкой два сборника, датированных годами проведения двух конференций, но подписанных к печати в 2008 г. Они представляют собой два этапа в истории Крымских международных Шмелевских чтений, которые с 1990 г. проходят в Алуште. Можно без преувеличения сказать об особой роли, которую эти конференции сыграли в изучении творчества И.С. Шмелева, остававшегося до 1990-х гг. практически не исследованным в России. Регулярно издававшиеся по итогам чтений сборники - сначала небольшие брошюры, а затем все более толстые книги - отражают основные тенденции и достижения возникшего и расцветшего за последние два десятилетия «шмелевоведения».
Настоящее издание показывает, что в центре внимания исследователей остается православный аспект творчества Шмелева. И.А. Есаулов (Москва) предпринял попытку кратко охарактеризовать историю изучения христианского контекста русской литературы и вы-
