CC BY
23
ИСТОРИЯ
Вестник Омского университета, 2003. №4. С. 63-66. © Омский государственный университет
БРАТСТВО КАК УСЛОВИЕ САМОГО СЕБЯ: Д.И. ШАХОВСКОЙ В ПОИСКАХ «НАЧАЛА»
Т. Г. Лобова
Омский государственный университет кафедра современной отечественной истории и историографии 644077, Омск, пр. Мира, 55а
Получена 9 октября 2003 г.
The article aim is to consider specific character of spiritual research of Russian scientists group known as Priytinskoe Bratstvo, which main figure, who encouraged creative process was D.Shahovskoy.
«Мне кажется, что в нашей духовной эволюции индивидуализировался тип, мало замеченный в истории нашей интеллигенции. Несмотря на отклонение от распространенных форм, - а, может быть именно поэтому - в нем выявляется разновидность, не лишенная ценности ... » [4, с. 137]. Так начинает свои воспоминания о «компании» друзей-единомышленников, студентов Петербургского университета, впоследствии более известной как Братство или Приютинское Братство - известнейший историк-медеевист, участник краеведческого движения 1920-х годов, профессор ЛГУ, культуролог И.М. Гревс. Осознание своеобразия собственных взглядов и деятельности было характерно и для таких участников этого «дружеского кружка», как A.A. Корнилов - историк, автор «Курса русской истории XIX века», секретарь ЦК кадетской партии [5]; Ф.Ф. Ольденбург, ставший школьным деятелем, В.И. Вернадский - виднейший русский ученый и мыслитель. На особость же указывает, с нашей точки зрения, название кружка и его состав. Можно говорить о том, что особость заключается не только и не столько в ареволюционной и антиреакционной деятельности, разрешении всевозможных социальных проблем, чем были заняты члены кружка (будь то решение вопроса о народном образовании и просвещении, помощь голодающим крестьянам и организация на местах медико-санитарной службы, деятельное участие в земской работе). Особость заявляла о себе в еще нечетко сознаваемой «внутренней», неявной для окружающих работе мысли, направленной на осознание наличного бытия, его ценностей и места в нем человека - того, что и делало возможным внутреннее единство общения всех
приютинцев. Отчасти это позволило Г.В. Вернадскому в своем описании Братства говорить о том, что оно «заняло свое особое место в развитии русской общественной и политической жизни 1880-х и 1890-х годов». При этом обнаруживалось явное стремление понять, исходя из признания в человеке истинного вневременного, творческого начала, подлинное основание самой общественной жизни человека, которая тесно переплетена с первым. Необходимость же поисков обусловлена была во многом тем, что существующее в умах радикальной молодежи второй половины XIX века понимание должного отношения к социальному привело к краху саму идею революционно-социального метода. В этих обстоятельствах ни о каком оправдании интеллигента, ведущего спор-борьбу с действительностью ради идеала светлой и свободной жизни уже нельзя было говорить. Вопрос же о месте интеллигента не мог не волновать молодых студентов - они сами причисляли себя к русской интеллигенции. Нужно было определить самих себя, свои возможности и цели. Этими поисками была пронизана духовная атмосфера, в которой осуществлялось общение еще студентов-приютинцев.
A.A. Корнилов так передает это вдруг и навсегда появившееся самоопределение, наиболее ярко выступившее через противление «весьма распространенной в студенческой среде революционной пропаганде»: «Все эти сходки и споры произвели на меня очень глубокое впечатление: ... во мне возникло определенное и сильное нерасположение к нашим революционерам, погубившим столько людей, столько сил...» [5, с. 60]. Об этом же глубоко внутреннем осознании писал И.М. Гревс: «Возвращаясь умственно назад те-
перь с особеной ясностью чувствую, как тогда, попав в сродную для себя среду и оказавшись в сфере общения с сильными и хорошими людьми-сверстниками, я стал внутренне раскрываться богаче и лучше, избавленный от тисков чуждых мне по духу революционных групп того времени. ... С тех пор и вырабатывался у меня ставший нравственною основою души долг бороться за народное и за общественное, и за свое (эти три блага слились в сознании, как родные и одинаковые) положительным идеальным трудом, примыкая к действующим культурным учреждениям и разным жизненным начинаниям против реакционного гнета и расходясь с революционным методом. Не хочу быть несправедливым к своему «революционному прошлому». Эта полоса своим влиянием искоренила немало пережитков привилегированности, ослабила инстинкт самосохранения, дала волевой упор. Но приемы, которые предлагались нашими революционерами-террористами, коверкали душу. А в новом кругу я нашел согласие с тем, что действительно было дорого, во что по-настоящему верилось, что могло увлечь. И я познал здесь, что можно отказываться от себя не только в форме тайного заговора и пролития крови» [4, с. 138-139].
Для представителей «дружеского Братства» было совершенно очевидно, что чаще современный им «русский интеллигент не знает никаких абсолютных ценностей, никаких критериев, никакой ориентировки в жизни...» [8, с. 156] кроме стремления к внешнему материальному обустройству жизни, что низводит роль и значимость интеллигента до бездушной и совершенно абсурдной фигуры, которая боится света, но и не брести к нему не может, так как лишь тем, что идет, только и оправдывает саму себя. Отсутствие творческого начала и вместе с этим слишком поверхностное понимание своей задачи как «развитие ума и обогащение знаниями» - это проявление поверхностности. Ведь по своим онтологическим свойствам «человеческая личность не есть только интеллект, но прежде всего воля, характер, и пренебрежение этим жестоко мстит за себя» [2, с. 27]. Обо всем этом предупреждали авторы сборника «Вехи», но чуть раньше эту опасность потери самосознания интеллигенции и самосознания народного, смогли увидеть студенты Д. Шаховской и Ф. Ольденбург. Последние, по признанию И.М. Гревса, «были в кружке главными творцами новых идей» [4, с. 141].
При этом именно фигура Д.И. Шаховского выделялась среди прочих. Его особое внимание к идее Братства, через которую он видел саму жизнь интеллигенции, была ответом на вопрос: что же может быть страшнее для того, кто себя и смысл своей деятельности желает заключить в
пространство максимальной разумности и сознательности, когда само это «пространство» просто отсутствует? Все его размышления сводятся к «прояснению» этого «пространства», которое не должно было быть оторвано от жизни. Показательны слова самого Дмитрия Ивановича, обращенные к его будущей жене в письме от 24 мая 1885 г.: «Я все жду чего-то, где я отдамся совсем, - все мне хочется во что-то окунуться и вынырнуть как-то обновленным. ... Мне противно мое совершенное незнание жизни и неумение взяться за дело - и еще противнее - стыд за это. Мне противны мои бросания и увлечения. Мне противна моя требовательность... » [9, с. 196]. Идея и жизнь могут быть единым целым - мысли, которые высказывает Д.И. Шаховской в своем открытом письме февраля 1886 г., озаглавленное им «Что нам делать и как нам жить?» [9, с. 200206]. Этот программный документ Братства возник, когда было «... затихшее... революционное течение и Толстой, дающий мало положительного, непосредственно приложимого к жизни; а рядом со всем этим апатия масс, отсутствие идеалов и неудовлетворительность тех рамок и условий, в которых приходится становиться. Все это очень и очень заставляло подумать, насколько сознательно, смело и самостоятельно надо отнестись к жизни, а пока мы все, кроме Дмитрия Ивановича, мало делали для сознательной жизни» [5, с. 72]. Но кроме этой сознательности, можно увидеть и своеобразный «фон» самого стремления к сознательной жизни и «сознательной нравственности». Для Д.И. Шаховского этим «фоном» было его собственное мучительное терзание, в котором он признавался: «Я совсем не знаю, что я вообще за человек, - и в этом мое горе. Какая-то сила во мне есть, но какая? Что-то такое я понимаю, но как? Я думаю, что Толстой с необидными поправками говорит истину. Но как я отношусь к этой истине? Могу ли я служить ей или же только и умею болтать о ней и хвастаться ею, когда я в хорошем настроении? ... Понимаете ли Вы муку совсем не знать: что я такое, - и постоянно об этом думать» [9, с. 198]. Контекст письма 1885 г. будет повторяться и позже - строки, адресованные в 1928 г. И.М. Гревсу: «Задача вот в чем. Как помирить всеобщий закон со свободой. Как понять присущую всякому сознательному действию субъективность при несомненно пребывающей (но только как и где) объективной истине. Что в человеке вечно и что преходяще. Как может человек вообще познать истину, когда он игралище жизненных волн, т.е. жертва случая» [9, с. 238]. Подобное самоощущение закономерно и «привело» к Братству - ответу на вопрос: если так, как мы живем и как думаем, уже жить нельзя, то как же возможно еще?
Братство как условие самого себя.
65
И.М. Гревс и A.A. Конилов понимали, что являли собой нечто другое в кругу интеллигенции, осуществляя свою деятельность на фоне «ошибочного» для интеллигенции представления о ней самой. Здесь мы сталкиваемся с иным самосознанием, с самой попыткой понять себя. И это «другое» должно было быть как-то обозначено. Но только у Шаховского, благодаря его духовным исканиям, этот поиск привел к оформленному и четкому ответу.
Хотя конкретная работа приютинцами велась, не всегда для ее обоснования требовались поиски «метафизических оснований» - университетская деятельность, научно-организационная, земская, по народному образованию, порой, как замечают исследователи истории Братства, сталкивала их с политической реальностью, заставляла искать новые, действенные пути преобразований, неизбежно вела к прямому участию в борьбе за гражданские свободы. Последнее во многом определило тот факт, что «все шестеро "коренных братьев" (Д.И. Шаховской, A.A. Корнилов, В.И. Вернадский, Ф.Ф. и С.Ф. Ольденбур-ги, И.М. Гревс) были причастны к работе Союза Освобождения, все стали активнейшими членами конституционно-демократической партии от самого ее зарождения» [6, с. 179].
Но и после столь бурной политической деятельности, после событий Октября 1917 года «дружеское Братство 80-х и 90-х годов» все еще продолжает заявлять о себе, но теперь ясно обозначилось то пространство мысли, которое обращает к вечному в человеке и в мире. Этот период истории Братства просматривается в разработке и обсуждениях концепции ноосферы В.И. Вернадского, «происходивших в узком кругу, где громадную роль играли дожившие до этих лет: В.И. Вернадский, Д.И. Шаховской и вся его семья, И.М. Гревс» [1, с. 241]. Конец 20-х и 30-е гг. - время интенсивной переписки, где одной из главной становится проблема обоснования и понимания все той же идеи Братства, которая вдохновляла приютинцев в конце XIX века.
Теперь совершенно очевидно было, и это следует из многочисленных писем Д.И. Шаховского [9, с. 184-288], воспоминаний, что скрепляла союз не деятельность сама по себе, а сами деятели, их взаимопризнание друг друга, причиной чего были «... присущие кружку принципы ... большого уважения начала личности и внимания к дарам духа, покоящимся в каждой индивидуальности. Личность, ее достоинство и свобода, как воплощение этого достоинства, и культура, как орудие ее развития... - то были элементы "декларации прав", входившие в жизнь молодого союза» [4, с. 140].
При этом понималось, главным образом че-
рез идеи Д.И. Шаховского, что условием личности может быть лишь Братство. Лишь эта социальная форма дает человеку возможность раскрыть в себе личностное, вневременное и сознательное для участия в жизни, которая уже есть, но в которой еще нет личности, обнаружившей «собственную душу». Смотреть на человека и видеть личность, то есть то, что больше и глубже действительной реальности и что может быть неким внеэмпирическим началом, - это давало право Д.И. Шаховскому искать Истину, возможность приблизиться к которой дает «... религия, связывающая человека с большим, чем он - Богом, той абсолютной ценностью, которая не выводится и не оправдывается реальным миром» [2, с. 21]. Само обращение к религии на фоне отказа от нее - есть глубокое понимание несостоявшейся самодостаточности своих действий и критерия их оценки. Деятельность должна быть и является не моментом проявления «служения народу», а свидетельством чего-то другого, так как для членов Братства было важно «не просто наполнить жизнь смыслом (что и давала «служилая» деятельность), но и угадывать смысл происходящего» [6, с. 178]. Поэтому угадывание становилось основанием того главного и определяющего вопроса Братства «Что же нам делать?», если хотим... найти путь праведного и действенного жития» [4, с. 154]. Именно в постановке этого, на первый взгляд бессмысленного, вопроса и обнаружилась сама особость Братства.
Глубокое, внутреннее, но не внешнее искание истины привело членов кружка, вслед за Д.И. Шаховским, к обоснованию «особой метафизической системы». Последняя сделала возможным «не только известный кодекс нравственности», но и настоящую религию. Под религией же подразумевалось «гармоническое соединение знаний, мыслей, представлений и чувств, определяющее отношение к миру (т.е. дающее смысл жизни) и дающее практическое руководство к деятельности... » [3, с. 159]. Теперь каждый вместе с другим в своем творчестве - проявление «органической связи» на основе единого во всех
- божественного, на основе присутствия во всех этого божественного - любви. Не принуждение и общая дисциплина, но понимание другого и диалог с ним противопоставлялись борьбе и бунтарству, «преклонению перед мнимыми совершенствами народа» [9, с. 243].
Так вернулась мысль русской интеллигенции к извечному идеалу русской философской мысли
- идее соборности. О последней как о собственном идеале говорил сам Д.И. Шаховской. Народ в свете этого представал уже не «чужим другим», но «личностью», которая сама что-то может и вместе с которой можно творить. Д.И. Ша-
ховской так говорил об этом творчестве: «... в близком будущем мы видели перед собой оформленную общими усилиями - с участием народа -религиозно-философскую доктрину» [9, с. 243].
Братству не были чужды идеи о том, что «...зло в мире и дисгармония настолько непобедимы внешними средствами, что пессимизм безысходен, если не откроется в душе целебный родник веры и надежды, который "иго"жизни сделает "благим и легким", хотя оно и не перестанет быть игом» [2, с. 9]. Обращение к идее соборности через размышления над целями и задачами, которые были поставлены перед членами Братства, - есть проявление «веры в высшее добро» и преодоление «угашения духа и согласия продажи прав первородства за чечевичную похлебку». Желание говорить «о деятеле, но не о деятельности» волновало членов Братства, поэтому и стало необходимо двойное творчество: «... задаваясь в работе над собой большого проблемного усовершенствования своего личного духа, мы не переставали почитать дело служения окружающему миру и активно его осуществлять» [4, с. 138]. Истина, к которой стремилось Братство, не была «орудием общественного переворота, народного благополучия». Эта истина относилась к универсальной норме - Братству как «свободному и любовному соединению людей, преследующих одни цели», эти цели не умаляли личностное начало, а помогали ему раскрыться. Однако главной целью, на наш взгляд, стало творческое бытие личности, творческое в том контексте, который задал в понимании творчества H.A. Бердяев. Именно поэтому нельзя разъединять фигуру Д.И. Шаховского и саму идею Братства - ведь определяя ее, он во многом лишь проявлял в себе свое глубинное человеческое начало.
И то непонятное, на первый взгляд, мучительное терзание, сомнения и некоторое недовольство своими мыслями и действиями, которые демонстрирует своими письмами Шаховской, - иная действительная сторона Братства, отражающая то, что может быть названо внутренним духовным поиском, благодаря которому и стало возможно осуществление этого «внутренноцельно-го союза» (слова И.М. Гревса). Тогда оправдано возможное обращение к Приютинцам не только как к общественным деятелям, но и как к носителям и выразителям некоторого явления «общественного бытия», обозначившего себя как раз через идею Братства. Наше понимание самой идеи Братства, связанное с поисками Д.И. Шаховского, созвучно размышлениям С.Л. Франка об определении природы социального, являющегося «вечным условием жизни» человека. По мнению С.Л. Франка, «общественное бытие не тождественно с психическим и в известном
смысле независимо от него ... но есть ... нечто принадлежащее к человеческой жизни вообще и неразрывно с ней связанное» [7, с. 71]. С.Л. Франк называет основанием общественного явления как такового «идею-образец», поясняя, что смысл ее есть цель человеческой воли, телеологическая сила, действующая на волю в форме того, что должно быть, что есть идеал. «... когда единство, лежащее в основе общения, воспринимается как сила или инстанция, которой подчинены участники общения, как образцовая идея, которую они должны осуществлять в своем общении, мы имеем подлинно общественное явление» [7, с. 71]. В итоге становится совершенно очевидным, что Братство может быть той реальной силой, в которую на протяжении всей своей жизни верил Д.И. Шаховской, подчеркивая, что «без Братства мы погибнем». Силой, которая ведет к «единому бытию и единой истине», но только сила эта не разрушает существующий мир, а преображает его через «преобразованное человеческое сознание и человеческие взаимоотношения», которые непременно должны быть связаны с жизнью [2, с. 12].
[1] Борисов В.М., Перченок Ф.Ф., Рогинский А.Б. О социально-психологических источниках учения В.И. Вернадского о ноосфере // Механизмы культуры. М., 1990.
[2] Булгаков С.П. Интеллигенция и революция. СПб., 2000. С. 31.
[3] Вернадский Г. Братство «Приютино» // Новый журнал. 1968. № 93.
[4] Гревс И.М. В годы юностию // Былое. 1921. Кн. 16.
[5] Корнилов A.A. Воспоминание о юности Ф.Ф. Оль-денбурга // Русская мысль. 1916. Кн. 8.
[6] Перченок Ф.Ф., Рогинский А.Б., Сорокина М.Ю. Вводная статья к публикации «Письма о Братстве» // Звенья. 1992. Вып. 2.
[7] Франк С.Л. Духовные основы общества. М., 1993.
[8] Франк С. Л. Этика нигилизма // Вехи; Интеллигенция в России. М., 1991.
[9] Шаховской Д.И. Письма о Братстве // Звенья. 1991. Вып. 2.
