CC BY
131
Н.А. ДВОРЯШИНА (Сургут)
«БОЛЕЗНЬ НИЦШЕАНСТВА» В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ОСМЫСЛЕНИИ З.Н. ГИППИУС
Как одна из ключевых в эпоху Серебряного века рассматривается проблема личности, запечатлевшаяся особенно ярко в творчестве русских символистов, в частности в произведениях З.Н. Гиппиус. В процессе ее осмысления русские художники обращались к философским идеям Ф. Ницше, принимая или полемизируя с ними. Мечте Ф. Ницше о сверхчеловеке З.Н. Гиппиус противопоставила мысль о сострадании человеку как высшей жизненной ценности, единственно способной обеспечить будущее.
Ключевые слова: Ницше, личность, сверхчеловек, гармония, символизм, вера, любовь, сострадание, дитя.
В.В. Набоков как-то заметил, что «всякая великая литература - это феномен языка, а не идей» [18: 511]. З.Н. Гиппиус -«умнейшая среди современных беллетристов», в оценке А. Белого [1: 560], могла бы вступить в полемику со своим младшим современником, ибо ее позиция в понимании сущности художественной словесности была полярно противоположной процитированному суждению. Она отстаивала в первую очередь значимость идейной составляющей произведения, хотя, несомненно, знала цену истинному писательскому мастерству. «Источник же творчества, - убежденно заявляла З. Гиппиус, -отношение человека к общим идеям “» (здесь и далее выделено мной, кроме специально оговоренных случаев. - Н.Д.). Она считала, что именно «силой и качеством» таких отношений определяются «ценность» и «долговечность» литературных произведений [3: 464]. В письме к известному критику, публицисту, редактору религиозно-философского журнала «Новый путь» П.П. Перцову, излагая свою точку зрения на требования к журнальным материалам, она настаивала: «Пусть будет незыблемо для нас: “форма безразлична и до конца безразлична”. Печатаем философию, хотя бы она была рассказом, не печатаем рассказ только потому, что он “рассказ”. <...>
Прибавлю: мы сами должны внутренне отрешиться от привычного разделения по формам. Это не так-то легко. <...> ... мы с Д.С. (Мережковским. - Н.Д.) всегда мечтали именно о таком месте, где не нужно думать о “формах”» [19: 133 - 134] (выделено З.Н. Гиппиус. - Н.Д.).
Литература для З.Н.Гиппиус - не столько «феномен языка», сколько «феномен идей», при этом нельзя не заметить, что она делает ставку на «философию» - на внимание к философским и, главным образом, религиозно-философским вопросам. Ключевыми среди них были для нее вопросы Любви и Веры, постижения Вечной Женственности и вечно женского, брака, семьи, деторождения, несовершенства человеческих отношений, познания и открытия Другого.
Особенный интерес у З. Гиппиус, как и у многих других участников литературного процесса рубежа XIX - XX вв., вызывала проблема личности, осмысление которой, кажется, с неизбежностью приводило русских литераторов рубежа веков к философским идеям Ф. Ницше. По справедливому заключению известного исследователя Серебряного века В.А. Келдыша, «размышления о личности в России этого времени почти неотделимы от имени Ницше... Через ницшевский “искус” прошли многие» [12: 30] художники эпохи. Знаковой фигурой стал немецкий философ и для русских символистов. «Есть гении пафоса, как есть гении добра, - писал Вяч. Иванов. - Не открывая ничего существенно нового, они заставляют ощутить мир по-новому. К ним принадлежит Ницше» [11: 27]. «Пафос» Ницше породил различные отклики в художественном творчестве символистов.
Своя точка зрения на идеи «философа неприятных истин» [20: 43], как однажды назвал он себя, была и у З. Гиппиус. Ее позиция по отношению к его взглядам в отечественном литературоведении оценивается неоднозначно. Так, Л.А. Колобаева в книге «Русский символизм», указывая на «звучание в лирике З. Гиппиус ницшеанских мотивов», уточняет: «Это мотивы бессилия сострадания, они слышны, например, в стихотворении “Два сонета. 1. Спасение”:
© Дворяшина Н.А., 2009
Мы так беспомощны, так жалки и смешны, Когда помочь другим пытаемся напрасно...
- мотивы нелюбви и к «несчастным»:
“Я покорных и несчастных не терплю...”»
[14: 46].
Иначе смотрит на эту проблему известный исследователь литературы Серебряного века Н.А. Богомолов, убежденный в том, что «фигура сверхчеловека» (конечно, не в подлинном ницшевском смысле слова, а в той интерпретации понятия, которое бытовало в вульгари-зованном представлении конца XIX века и самого начала века XX) никогда не была для нее привлекательной, да и люди, живущие только ощущениями, были интересны не сами по себе, а лишь как свидетельства нового, более обостренного состояния жизни, и их жизненному поведению задавались вполне недвусмысленные оценки с точки зрения вечной правды, в которую Гиппиус верила» [2: 864]. Этот вывод ученого представляется более убедительным, чем первое суждение, тем более, что в толковании стихотворения «Два сонета. 1. Спасение» явно искажается его главная мысль. Дело не в признании поэтом «бессилия сострадания», как утверждает Л.А. Коло-баева, а в ином: в понимании и обозначении причин беспомощности человеческих усилий, предпринимаемых на пути сострадания. Они видятся в следующем:
Утешит в горести, поможет только тот,
Кто радостен и прост и верит неизменно,
Что жизнь - веселие, что все - благословенно; Кто любит без тоски и как дитя живет. Пред силой истинной склоняюсь я смиренно; Не мы спасаем мир: любовь его спасет [5: 497].
В представлении лирического героя утешение «в горести», сострадание возможны и действенны (а не бессильны!) лишь тогда, когда утешающий верит в благословенность жизни, радостно приемлет ее, а главное - «любит без тоски и как дитя живет». «Истинная сила», спасающая человека и мир, - любовь. В устремленности к любви видится лирическому герою З. Гиппиус созидательный путь, в противовес «опасной дороге» самоупоительных, а потому эгоистичных и пустых проповедей. «Любовь, - была уверена З.Гиппиус, - на многое еще открывает глаза человеку: она дает ему познать трагическое несовершенство мира» [7: 334].
В полной мере «отклик» писательницы на идеи Ницше явлен в рассказе «На веревках», герой которого претендует на замену религиозного пафоса естественнонаучным. Человек с таким мировоззрением, отстаивающий приоритет здравого смысла, уже знаком нам по другим произведениям З. Гиппиус. Так, например, в рассказе «Кабан» нарисован образ студента-«университанта», признающего только «трезвый» взгляд на жизнь, уверенного в том, что все в мире можно объяснить и тем самым исчерпать в опытных построениях. Герой рассказа «На веревках» студент-медик Могарский также признает только рациональное отношение к миру, достоверность познаваемого: «Существует, - убеждает он свою невесту Нину, - лишь то, что познается. <...> Все надо знать; и граница человеческого познания - только граница человеческого мира» [6:423]. В этих словах запечатлелась одна из идей Ф. Ницше, который опирался «на познаваемое» начало реальной человеческой природы, не уставая указывать на опасность идеалистического мышления» [13: 45].
Невеста Могарского - человек иного склада. Она лишена его категоричности, недаром он, снисходительно-покровительственно опекая девушку, бросает ей упрек: «Иногда мне кажется, что вы еще путаетесь во всех противоречиях дуализма. Не хотите стоять на ногах. Мечтаете повиснуть на чем-нибудь над землею...» [6: 424]. Он не признает романтических порывов героини, ее устремленности к «скрытым сущностям», противопоставляя им земную жизнь и точные знания. Робкие попытки Нины возразить жениху ссылкой на то, что в мире «ведь столько скорби, нелепости, унижения, столько непонятного», а главное - какое же можно найти «оправдание страданию» (Там же: 423), рождают у Могарского ответную тираду в духе ницшевского учения о сверхчеловеке в его обытовленной трактовке: «Желаете оправданья страданью? Я не желаю. Просто надо устроиться, и я думаю, что это все-таки возможно. Вопрос один: есть ли еще куда идти? Можно ли двигаться вперед к гигиеническому идеалу гармонической жизни? Думаю, что вижу путь. Личность гибнет? Тем хуже для такой личности...» (Там же).
Могарским отвергается «заповедь сострадания к отдельным преходящим телам». Нельзя не обратить внимания на эпитет, которым он характеризует свой «идеал гармонической жизни» - «гигиенический», предполагающий, судя по всему, определенное освобождение от тех несчастных, кто может стать «помехой» на пути к мечтаемому. Его суждения звучат явно в духе высказываний героя Куприна - «ницшеанца» Назанского, так же не признающего «телячью жалость к ближнему», и обнажают суть невысказанной «гигиены» Могарского и его презрительного отношения - заметим! - не к человеку даже, а к «отдельным преходящим телам»: «<...> чем связан я с этим - черт бы его побрал! - моим ближним, с подлым рабом, с зараженным, с идиотом? <...> Ненавижу прокаженных и не люблю ближних» [15: 208]. Мировоззренческая близость куп-ринского героя и героя 3. Гиппиус обнаруживает себя ив их атеистической позиции. Назанский внушает своему собеседнику: «Не страшитесь никого во вселенной, потому что над вами никого нет и никто не равен вам» (Там же). Ив этом заявлении прочитывается ниц-шевское «Бог умер», Его нет. Нет Его и для героя рассказа «На веревках», убежденного в том, что «всякая вера -это нечто несуществующее» [6: 423].
Итак, вера, страдание, идеальное начало мира, по Могарскому, не стоят внимания, все это вздор, мешающий главной цели. Он провозглашает «могучее стремление к развитию», служение сверхчеловеческому дерзанию. Студент убеждает невесту в необходимости «сделаться титанами», «чтобы стать богами». Для него «нет случайностей», нет преград в этом «титаническом порыве». «Прочь позорную трусость!» - призывает он. Идеи, цели Могарского заставляют вспомнить устремления героя Ф.М. Достоевского Кириллова: «Будет новый человек, счастливый и гордый. <...> Кто победит боль и страх, тот сам станет Бог. <...> Он придет, и имя ему человекобог». «Богочеловек?» - переспрашивает Ставрогин. -«Человекобог, в этом разница», - отвечает Кириллов [9: 189]. «“Человекобожеское” начало у Достоевского - непосредственное предвестие ницшевской идеи сверхчеловека» [12: 34]. Путь человеко-божества, «сверхчеловека» предлагает и
Могарский. Но в той прекрасной жизни, которая видится ему «цветущим потоком», рождающим «любовь, правду, красоту, смелость», и которой он восторгается, нет места любви к ближнему, страдающему. Он предстает как носитель антихристианского сознания, духовный преемник идей Ницше.
Героиню увлекают эти речи и призывы жениха. Если в начале диалога ее еще волновали и тревожили переживания матери, наблюдавшей за их все усиливающимися «взлетами» на качелях, то теперь, приняв правду Могарского, девушка перестала думать, «что мама, может быть, <...> беспокоится» [6: 425]. Сделанное автором замечание весьма существенно для понимания происшедшего с нею: упоение идеей храброй, сильной личности, «мощи в человеке» исключило из ее переживаний заботу о родных людях, она словно приняла небрежное и равнодушное заключение Могарского: «А мамы всегда беспокоятся» (Там же: 423).
В свое время Вяч. Иванов написал в «Эллинской религии страдающего бога»: «<...> страстное стремление к Богу разбивает границы индивидуальности: где пробуждается любовь, там умирает эго» [10: 35]. Перефразировав это суждение, можем сказать обратное: где нет любви, там царствует эго, где нет стремления к Богу, там прорастает зло и на волю выпускаются силы не созидания, а разрушения, гибели. Сюжет рассказа 3. Гиппиус - своеобразная проверка жизненных принципов, которые отстаивает герой. Их последствия страшны и чудовищны. Доской, на которой с упоением качаются герои, отрекшиеся от веры, посягнувшие на тайну жизни, ушедшие в гордыню собственной «ти-танности», забывшие о других, убита Лизочка - сестра героини: «<...> узкая доска, точно лезвием рассекая воздух, пролетела над землей, содрогнулась вся от внезапного препятствия, - но все-таки пролетела, с коротким и тупым стуком отшвырнув далеко, в пыль, маленькое голубое тельце» [6: 425].
Образ ребенка - «маленькой девочки, лет шести, в голубом фланелевом платьице, с голубой ленточкой в негустых, совсем светлых волосках» (Там же), бегущей к качелям с восторженным смехом, -воплощение света, сияния, радости, от-
крытости миру, чуда самой жизни. Она вся видится как предвестие и обещание счастья. И все это загублено одним махом теми, кто высокомерно открестился от нравственных основ бытия: «Голубое платьице в пыли, спутавшиеся вдруг светлые жидкие волоски с голубой ленточкой - в пыли, светлое, маленькое лицо - тоже в пыли; и точно все пыльнее становилось оно, серее, - мертвое, удивленное...» [6: 425]. Синтаксическая конструкция фразы с повтором слов, лексика с преобладанием уменьшительно-ласкательных словесных форм превращают ее в плач-причитание по убиенному ребенку. А голубой цвет, с его символикой небесных сфер, которым окрашен детский образ и на котором автор, конечно же, фиксирует внимание читателя, повторив его на коротком отрезке текста пять раз, позволяет говорить о покушении на святое, божественное.
Трагическая гибель дитя красноречивее любых философских выкладок дает ответ на вопрос об отношении З.Гиппиус к такому пониманию ницшевской идеи личности, в котором отсутствуют, говоря словами Д.С. Мережковского, «величайшая любовь к другим», «бескорыстный религиозный подвиг» [16: 72 - 73]. З. Гиппиус была союзницей Мережковского, пришедшего к выводу: «... болезнь ницшеанства стала детской болезнью, вроде скарлатины и кори, которыми опасно болеть людям в зрелом возрасте» [17: 257], может быть, с одним уточнением: и не только в «зрелом». Насколько это «опасно», показывает рассказ «На веревках»: нет дитя, убита горем мать, разошлись Мо-гарский и Нина, между которыми навсегда встала происшедшая по их вине смерть ребенка. Вслед за Ф.М. Достоевским и вместе со своим «собратом» по символизму Ф. Сологубом З. Гиппиус была убеждена в том, что невозможно «искупить» никакой идеей «высшей гармонии» «слезинку ребенка», загубленную детскую жизнь.
Сказанное позволяет нам возразить Л.Н. Дмитриевской, пришедшей в связи с рассмотрением образа ребенка в прозе
З.Н. Гиппиус к заключению: «<...> в ее рассказах дети часто трагически гибнут. В абсурдности их смерти усматривается влияние незримых темных сил, рока. Наиболее характерен в этом плане рассказ “На веревках”» [8: 112]. Возражение вызывает следующее: во-первых, вывод о том, что дети у З. Гиппиус «часто трагически гиб-
нут», не соответствует истине, ибо рассказ «На веревках», пожалуй, единственный в своем роде. Мотив детской смерти, в отличие от Ф. Сологуба, не характерен для З. Гиппиус. А во-вторых, гибель ребенка в рассказе «На веревках» обусловлена никак не «влиянием незримых темных сил, рока», а причинами, о которых было сказано выше.
Отступая от истинного пути, определяемого идеалами Веры, Любви, сострадания к людям, добра и сердечности, человек, по мысли З. Гиппиус, встает на гибельный путь.
До конца дней своих не уставала писательница искать ответа на вопрос о смысле и благе человеческого существования. В личности как «самостоятельном центре живых сил и потенции бесконечного совершенствования» она видела «абсолютную ценность» и была уверена, что «есть только одна сила», способная победить в людях эгоизм и «признать <...> безусловное значение другого, другой личности. Сила эта - Любовь...» [4: 437]. Забывшим эту жизненную ценность она не уставала напоминать и образным словом, и откровенным призывом: «...надобно с безграничным терпением и с постоянной растущей (поливаемой) любовью относиться к явлению жизни и человеку - каждому» [7: 162].
По твердому убеждению З. Гиппиус, принять на себя «дело любви», следовать ему и утверждать его - «нравственный подвиг» и обязанность художника [4: 458].
Литература
1. Белый А. З.Н. Гиппиус. Черное по белому. Рассказы / А. Белый. СПб.: Изд. М.В. Пирожкова, 1908.
2. Богомолов Н.А. Зинаида Гиппиус / Н.А. Богомолов // Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов). М.: ИМЛИ РАН, 2000. Кн. 1. С. 851 - 881.
3. Гиппиус З.Н. Арифметика любви (1931 -1939) / З.Н. Гиппиус. СПб., 2003.
4. Гиппиус З.Н. Мечты и кошмар (1920 -1925) / З.Н. Гиппиус. СПб., 2002.
5. Гиппиус З.Н. Собрание сочинений. Т. 2: Сумерки духа: роман. Повести. Рассказы. Стихотворения / З. Н. Гиппиус. М., 2001.
6. Гиппиус З.Н. Собрание сочинений. Т. 3: Алый меч: повести. Рассказы. Стихотворения / З.Н. Гиппиус. М., 2001.
7. Гиппиус З.Н. Дневники: в 2 т. / З.Н. Гиппиус. М., 1999. Т. 1.
8. Дмитриевская Л.Н. Образ ребенка в прозе 3.H. Гиппиус / Л.Н. Дмитриевская // Мировая словесность для детей и о детях. М., 2002.
С. 111 - 113.
9. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. / Ф.М. Достоевский. Л., 1974.
Т. 10.
10. Иванов Вяч. Эллинская религия страдающего бога / Вяч. Иванов // Новый путь. 1904. № 5.
11. Иванов Вяч. Родное и вселенское / Вяч. Иванов. М., 1994.
12. Келдыш В.А. Русская литература серебряного века как сложная целостность / В.А. Келдыш // Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов). М.: ИМЛИ РАН, 2000. Кн. 1. С. 13 - 68.
13. Клюс Э. Ницше в России. Революция морального сознания / Э. Клюс; пер. с англ. Л.В. Харченко. СПб., 1999.
14. Колобаева Л. А. Русский символизм / Л.А. Колобаева. М.: Изд-во МГУ, 2000.
15. Куприн А. Н. Собрание сочинений: в 9 т. / А. Н. Куприн. М., 1971. Т. 4.
16. Мережковский Д. С. Полное собрание сочинений: в 24 т. / Д.С. Мережковский. М., 1914. Т. 11.
17. Мережковский Д.С. Полное собрание сочинений: в 24 т. / Д.С. Мережковский. М., 1914. Т. 12.
18. Набоков В.В. Собрание сочинений американского периода: в 5 т. / В.В. Набоков. СПб., 1997. Т. 1.
19. Письма 3.H. Гиппиус к П.П. Перцову / Вступ. заметка, подготовка текста и примеч. М.М. Павловой // Рус. лит. 1991. № 3. С. 124 -159.
20. Свасьян К.А. Фридрих Ницше: мученик познания / К.А. Свасьян // Сочинения: в 2 т. / Ф. Ницше. М., 1998. Т. 1. С. 5 - 55.
“Desease of Nizshe” in Z.N. Gippius’s artistic imagination
One of the key problem is regarded like the problem of personality, scarcely imprinted in works by Russian symbolists of Silver Century including works by Z.N. Gippius. In the process of comprehension about this problem, Russian artists referred to philosophical ideas of Nizshe, sometimes they excepted or entered into polemics with Nizshe’s ideas. Z.N. Gippius opposed the Nizshe’s dream of a superman to the sympathy to a person of great value, which is the only way to ensure the future.
Key words: Nizshe, personality, superman, harmony, symbolism, belief, love, sympathy, child.
B.K. ЧЕРНИН, Д.Н. ЖАТКИН (Ульяновск, Пенза)
СТИХОТВОРЕНИЕ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА «СЭР ГАЛАХАД» В РУССКИХ ПЕРЕВОДАХ
XIX - НАЧАЛА XX В.
Впервые дан сопоставительный анализ переводов стихотворения Альфреда Теннисона «Sir Galahad» («Сэр Галахад»), осуществленных Д.Е. Мином (1870-е гг.) и А.А.Милорадович (1904). Отмечено стремление Мина максимально сохранить атмосферу теннисоновской поэмы, передать не только сюжетную канву, но и все многообразие используемых художественных деталей, вариации чувств. Появление перевода Милорадович, ориентированного на детскую аудиторию, позволяет увидеть не только достоинства интерпретации Мина, обусловленные мастерством переводчика, но и отдельные неточности в осмыслении сюжетных мотивов.
Ключевые слова: А.Теннисон, русско-английские литературные связи, английский романтизм, художественный перевод, компаративистика, традиция.
В стихотворении «Sir Galahad» («Сэр Галахад», 1842) А. Теннисон впервые в своем творчестве обратился к теме поисков Святого Грааля рыцарем Гала-хадом, впоследствии получившей развитие в идиллии «Святой Грааль» («The Holy Grail») цикла «Королевских идиллий» («Idylls of the King», 1842 - 1874). Согласно средневековому преданию, рыцарь-аскет Галахад, незаконнорожденный сын знаменитого рыцаря Ланселота и леди Элейны, дочери короля Пелеса, с детства воспитывавшийся монахами в монастыре, посвятил свою жизнь, наряду с другими Артуровыми рыцарями Круглого стола, поискам Святого Грааля, или Санграля (Sagro Catino), чаши, принесенной в дар Соломону царицей Сав-ской. Позднее эта чаша использовалась для причащения во время Тайной вечери и послужила Иосифу Аримафейско-му для принятия божественных капель крови распятого Христа. Именно Гала-хадукак непорочному идеальному рыцарю, ощущавшему на себе покровительство высших сил, и было суждено обрести Святую Чашу, дававшую прощение всех грехов и вечную жизнь.
© Чернин В.К., Жаткин Д.Н., 2009
