CC BY
81
ФИЛОСОФИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2011. № 3. С. 41-44.
УДК 130.2.80 Г.Р. Хайдарова
БОЛЬ В МЕДИА-РЕЛЬНОСТИ*
Речь о боли актуальна в любой культуре, в каждую эпоху существовали свои представления о ней. Поэтому анализ представлений о боли в определенном культурном контексте проливает свет на само общество, задает масштаб его «гуманности», рациональности, цивилизованности. Боль дана каждому как первоопыт, поэтому имеет объединяющий все живые существа характер. Боль - онтологическое условие существования. Актуальна смена культурной стратегии: боль необходимо не преодолевать, но адаптироваться к ней. Устранение и забвение боли химико-фармакологическими и медиа-технологическими средствами ведет к обострению болезни.
Ключевые слова: адаптация, анестезия, боль, медиатехнологии, рациональные стратегии.
Восприятие боли опосредствовано культурой. Социально-культурная среда и современная медиасреда задают параметры нашего ощущения (подобно тому, как медиатизированный язык, опосредствованный и интегрирующий культуру, задает способы выражения этих ощущений). В качестве теоретического обоснования этого тезиса сошлемся на Мишеля Фуко, установившего пластичность тела, его дисциплинированность и выстроенность институциями.
Боль из личного опыта благодаря медико-фармацевтическим технологиям сегодня всё более и более становится феноменом медиа. Возьмем, к примеру, «жизнь без боли» - рекламный слоган, транслируемый масс-медиа. Подспудно он означает: быть фит, быть привлекательным, т. е. бодрым, жизнерадостным, готовым трудиться и наслаждаться жизнью. Если что-то не так, то выпей «Гастал», - и всё будет в порядке, все улыбаются. Скрытое требование «быть без боли» -значит быть молодым, полным сил и успешным. К чему это ведет? - а) к утрате саморегулирования организма; б) к утрате практик переживания и трансформации боли; в) к утрате опыта сочувствия; г) к страху перед болью, а косвенно к неприязни старости и болезни. Но анестезия ведет к жизни без боли, к скуке, однообразию. Время, лишенное боли, лишено подлинности переживания, полноценности, траты, посему - утрачено. Медиа-субъект опосредствован техническими медиа. Что ведет к непосредственному? Непосредственно присутствие Бога, который не нуждается в посредниках. Непосредственно пороговое событие, которое экзистенциально важно. Непосредственна боль, определяющая линию поведения. Быть опосредствованным - это значит быть без Бога, без тотальной явленности единственного события, без боли и без сочувствия. Потерявший собственную боль не чувствует боли другого, ибо боль, как сообщение, связывает общество: передается ближнему, предостерегает, взывает к сочувствию, действию. Женщина, судьба которой от века была «рожать в муках», сегодня избавлена от этой участи анестезией. Это не может не иметь последствий. Ибо тело, искусственно убереженное от боли, мстит как страхом боли, так и бесчувствием к ней. Если на пределе боли человек лишается
* Статья написана при финансовой поддержке гранта РГНФ 10-03-00212а.
© Г.Р. Хайдарова, 2011
рассудка, то что происходит с «рассудком» абсолютно обезболенного тела? Принимая анестезию, мы отказываем естественным механизмам, теряем природное чувство и чутье, прерываем естественную коммуникацию между психикой и телом, расширяя пропасть между субъектом и натурой.
Опосредствованность ведет к скуке. Скука - это пустое время, время вне события, вне тайны, вне Бога. Но как первичный, т. е. телесно подкрепленный феномен, боль служит посланием, выступает медиумом. Она есть физиологический сигнал организма или культурное сообщение, имеющее символический характер (например, религиозные трактовки боли как претерпевания) или боль как мемориальное средство, «универсальный напоминающий механизм».
Известно, что страдающий болью человек обращается к себе самому, отворачиваясь от других. Природа боли такова, что, с одной стороны, она отвращает, отлучает от всего остального, господствуя единовластно. Она собирает внимание, центрирует, обособляет человека, соединяя его со всеми страдающими, дающая основу понимания произведений искусства. С другой же - боль, согласно большинству исследователей, некоммуници-руема: от нее отворачиваются, ее избегают, ее не принимают, не разделяют и не понимают. Странность выводов врачей, психиаторов в том, что она не передается, в т. ч. современными медиа-средствами. На это, в частности, указывает, известный медиа-теоретик Сьюзан Зонтаг, обличая фотографии войны, заполнившие газетные полосы, но не вызывающие нормальной человеческой реакции, поскольку используются в политических целях. К тому же, изобилие фотографий войны, разрушений, страданий приводит к «хроническому вуайеристскому отношению к миру», ведущему «к пассивности и притуплению чувств» [11].
Но так было не всегда. В свое время была распространена практика подражания Страстям Христовым: нужно самому на собственном теле и опыте пережить Его телесные муки, ибо иначе не передать их и не понять. Поэтому же еще ранее, в архаическом сообществе, каждому ее члену нужна была инициация, ибо иначе как на собственном опыте не усвоить опыт культуры и, наконец, поэтому же делаются жесткие аутодеструктивные перформансы. На основании заключений
и наблюдений специалистов сделаем вывод: боль себя не передает. Она сама является медиумом, подобным языку. Но это не технический медиум, это не медиа. Это телесно инкорпорируемый медиум; его существо раскрывается в непосредст-вственности сообщения, он имманентен человеческой природе, поэтому его нужно впустить внутрь себя, принять и усвоить, во-плотить - всё это есть культурные практики. Как всякий медиум, боль скрепляет культуру и взаимосвязан с ней. «Культура определяется своим отношением к боли», - утверждал Эрнст Юнгер [5]. Рассуждая об особенностях современной цивилизации, вытеснившей боль «в сферу случайного», Юнгер высказывается с позиции модернизма: он связывает боль с господствующей системой ценностей. Современный мир, «мир чувствительности», или, говоря иначе, «цивилизация комфорта», исключает боль из жизни, тогда как героический и культовый миры дисциплинируют тело и потому «включают боль и устраивают жизнь так, чтобы она в каждый момент была готова к встрече с болью». И если в мире, наделенном высшими ценностями, речь идет о том, чтобы «полностью удерживать витальную жизнь в повиновении, дабы в любой момент ее можно было поставить на службу ценностям», то в нигилистическом обществе само тело становится ценностью, его нужно оберегать от вторжения боли.
Наши современные технологии (фармацевтические и медиа) позволяют нам забыть о ней, вынести за скобки культурно значимого события. Это оправдано, ведь технологии призваны быть продолжением человека, расширяя границы его возможностей. Важный вопрос, который встает перед нами, насколько технологии, став заменой традиционных культурных форм (например, личного сообщения вместо коммуникации благодаря медиатехнологиям, или адаптации к боли вместо фармакологических способов ее устранения), способны приводить к порождению новых культурных форм, т. е. насколько они вносят вклад в культурное развитие или же, если не вносят, то, может быть, создают иную степень свободы в творчестве культурных форм.
Если различать технические и нетехнические медиа, то остается вопрос, важный для медиафилософии как дисциплины: в чём специфика технических медиа и какие, кроме боли и языка, есть нетехнические медиа? Для меня же, как иссле-
Боль в медиа-реальности
43
дователя боли, важно то, что следует из того, что боль - это медиум и что дает нам такая интерпретация боли.
Из общего критического дискурса философии тела - тело-машина, тело-образ, тело-медиа, разрабатываемые от Мишеля Фуко и Жана-Люка Нанси до Дитмара Кампера и Гунтера Гебауэра [8], а в медиафилософии о теле медиасубьекта [24], - можно поставить не только вопрос, насколько мы свободны относительно медиа-дискурса (насколько мы индивидуальны по отношению к нему), но и о том, насколько мы сохраняем человеческие формы сообщения, в т. ч. и в первую очередь способность к сочувствию. Активно развивающийся в философской антропологии дискурс о чувствах и эмоциях, в число которых входит и способность сопереживать и сочувствовать, предполагает, что они непередаваемы другому, или иначе, некоммуницируемы, социально транслируются, утверждаются или табуируются. И сочувствие к боли другого в этом ряду может быть наилучшим пробным камнем, поскольку в отличие от многих другие переживаний (зависти, скорби, радости и проч.) боль неизбежна для всех. Ведь боль не является вопросом времени в отличие от старости, смерти и не зависит как болезнь от благополучия организма.
Дело в том, что медиа-образы неумолимы, такую же модель поведения по подобию они задают потребляющему их человеку. Достаточно сказано о том, как влияют на наше тело, самовосприятие и образ поведения рекламные образы. Но это касается не только внешнего имиджа, а и внутренних трансформаций, незаметно меняющих привычные способы реагирования и взаимодействия с окружающим миром. Медиа-образы не менее неумолимы во внешнем своем глянце и гла-мурности, чем биомедицинские технологии (требующие симптомов и показателей абсолютного здоровья), чем рыночные отношения. Последние в конечном итоге через эти образы прочно внедряются в наше сознание. И мы, сами того не замечая, начинаем оценивать себя и близких с точки зрения рыночных отношений, когда мы оцениваем внешний образ. В такой ситуации нужно было бы увеличивать на противоположном полюсе поток сочувствия другому, согласия с ним, единства и схожести (со «своим другим», с «бомжем в себе», например, со «старым и больным в себе», с «уродливым и неуклюжим»). Ес-
ли воздействие рекламы на внешнем уровне вызывает отождествление себя с гламурным образом, то что происходит с нашей способностью сочувствия на внутреннем уровне?
Вопрос о способности к сочувствию вечный. И вопрос не в сочувствии жертвам, что затемняет суть, ибо «жертва» в культуре - это тоже конструкт, и именно в культуре «образ жертвы сегодня весьма привлекателен» [7]. Сочувствие - это пережитая и принятая боль, это адаптированная боль, не заглушенная и не убитая в себе «наркотиком» (потоком удовольствия, информации, фармакологии, комфортом и потреблением). И случай хронической боли, дающий повод к коммуникации, и случай инициации или боли при родах в архаической культуре демонстрируют, что именно боль выступает медиумом (почвой) коммуникации, т. е. в роли, связывающей культуру, соединяющей с Другим, пробуждающей сочувствие. В этом смысле боль - наиболее сильное средство для привлечения внимания.
Историк искусства Карен Ван ден Берг задается вопросами: почему же не только в современных масс-медиа, но и во всей истории искусства присутствует множество образов, демонстрирующих нам боль, истязания, смерть и убийство; что же это значит, что в такой мировой религии как христианство центральным образом становится сцена мучений. Своей задачей она ставит раскрытие познавательной функции образов боли на примере истории искусства. Тезис автора состоит в том, что эти образы вызывают эмоциональный отклик, служащий «тормозящей поверхностью» и способствующий «самоконституированию и вызовом для смыслообразования». «Боль в ее непо-средствственном переживании предъявляет не только специфическую феноменальность, нащупывается, но и это нащупывание боли выполняет функцию ориентирования, возникающего не при рефлексии боли, но уже в самом переживании ее. В боли переживающий ее - даже если это происходит подневольно - специфическим образом «понимает» себя в своем отношении к миру и это понимание всегда культурно обусловлено» [6].
Интересная особенность присутствует у представителя философской антропологии Ханса Липпса, который в разделе «Ощущение» книги «Человеческая природа», рассуждая об эмоциях человека, указывает на тесную связь их с телом, движе-
ниями тела и жестами, настаивая на пространственной компоненте наших чувств, на вписанности человеческого чувства в пространство, ссылаясь на Августина: «У Августина affectio animi определяется как distention... тело не только условие (чувства), но и затронутое Что нашего ощущения» [10, s. 13]. «Точно также как нельзя отделить цвет как чистое качество от поля моего зрения, а запах, ощущаемый мной неразрывно связан со мной, также крайний случай этого ряда - мое тело определяется данной болью, или же по-другому, также и вид боли невозможно отделить от того, Где болит. Можно сказать даже, что только в боли я чувствую свой палец, который прежде был моим только в возможности совершить какое-то действие. При боли ощущение совпадает с ощущаемым. Опыт себя приобретается в боли, которая меня подавляет, которая только и определяет себя способом и мерой моего поражения [того, насколько я парализован и стал ее жертвой]. Боль у меня [имеется] в пальце, и мой палец есть то, что уколото. То, что мне доставляет боль, это и палец и укол в нем. .И если я при этом попытаюсь что-то на ощупь опознать,- т. е. с’хватить’ (be-greifen) и по’стигнуть’ (er-fassen), то боль как раз и означает сбой и помеху, нарушение такой свободы» [10, s. 79]. (Интересно в работе этого автора еще и то, что рассматривая различные специфически человеческие состояния и чувства, как напр. чувства стыда, страха, сознание или настроение, автор всегда в качестве аргументирующего примера обращается к боли, как к наглядному и бесспорному феномену.)
Здесь мы вплотную подходим к пониманию боли в качестве медиума: боль сообщает об истине присутствия, она нечто передает, передавая и сообщая о чем-то, она сообщает о себе; транслируя нечто, транслирует себя; в послании, переданном с помощью медиа, заложено сообщение и о самом медиуме. Боль сама является посланием, но нераздельным с конкретным его содержанием. Она сообщает о невозможности, о сопротивлении, о непереносимости и о необходимости ее разделить (т. е. принять участие, тем самым уменьшить ее). Скрытое послание буддийской истины о страдании и тяготе жизни состоит в том, что мы неизбежно вовлечены в разделение этого страдания, в соучастие в нем, т. е. в сострадание. И эта постоянная работа по устранению в ходе своей жизни страдания, путем во-
влечения в него и соучастия, неизбежно вносит смысл в деятельное бытие.
Берлинский художник-перформан-
сист Йоханес Даймлинга, проводящий аутодеструктивные акции, свидетельствует: «Боль взывает к исцелению», к работе исцеления, включает внимание и адаптацию. «Боль - это медиум, с помощью которого можно коммуницировать на совершенно личном, непосредствственном уровне. передача боли зрителю происходит почти один к одному.» (цит. по: [11]). Ставшая сообщением и исцеляющая боль художника дала целое направление в современной медицине: арт-терапию.
Завершая, подчеркнем, что непосред-ствственное, личное, острое переживание своей боли (а на основе собственного опыта боли сопереживание боли другого) по всему полю медиа-культуры уступает опосредствованной, фармокологической, чужой, не чувствующейся. В медиареальности и медиа-культуре боль рассредоточивается и исчерпывается в рекламе, как исчерпывается полезный ресурс. В итоге формируется общество, не терпящее боли, - общество обезболенных.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Вопросы Милинды (Милиндапаньха) / пер., предисл., коммент. А. В. Парибка. М. : Наука, 1989. С. 450.
[2] Медиареальность. Медиасубъект. Медиафилософия // Медиафилософия II. Границы дисциплины / под ред. В. В. Савчука, М. А. Степанова. СПб. : Изд-во СПб. филос. об-ва, 2009.
[3] Медиафилософия III. Фотография / под ред.
B. В. Савчука, М. А. Степанова. СПб. : Изд-во СПб. филос. об-ва, 2009.
[4] Медиафилософия: формирование дисциплины // Медиафилософия. Основные проблемы и понятия / под ред. В. В. Савчука СПб. : Изд-во СПб. филос. об-ва, 2008.
[5] Юнгер Э. О боли // Ступени. СПб., 2000. № 11.
C. 24.
[6] Berg K., Van den. Der Schmerz des Anderen // GefQhle-Struktur und Funktion / Hrsg. von Hilge Landweer. Berlin : Akademie-Verl., 2007. S. 175.
[7] Deggau H.-G. Das Opfer in der Moderne Geselschaft // Merkur. Deutsche Zeitschrift fuer europheischen Denken. 2009. Heft 11. № 726. S. 1085.
[8] Heidegger M. Zur Seinsfrage. In: Wegmarken. Gesamtausgabe Band 9, hrsg. von Friedrich-Wilhelm von Herrman, Frankfurt a.M. 1976. S. 231.
[9] Lipps H. Die menschliche Natur / Hans Lipps. Frankfurt a. M. : Klostermann, 1941. S. 79.
[10] Meyer H. Schmerz als Bild. Leiden und Selbstver-letzung in der Performance Art. Bielefeld: Transcript. 2008. S. 335.
[11] Sontag S. Leiden anderer betrachten. MQnchen: Hanser, 2003. S. 61.
[12] Чувства, движение, тело / отв. ред. К. Вульф и В. В. Савчук. М. : Канон+, 2011.
