CC BY
105
ИНФОРМАЦИОННАЯ КУЛЬТУРА
Валерий Савчук МЕДИА ВНУТРИ НАС*
Природа медиа в полной мере раскрывается не в опосредовании общения, а в создании новой реальности. Каждый день медиа, сообщая, а следовательно, конструируя реальность, настойчиво вытесняют людей из непосредственных связей и отношений. Медиа не только сообщение, но и трансформация, новая реальность. Один из ярких примеров этого - стирание различий между творческой деятельностью, направленной на создание произведений искусства, и работой по созданию массмедиального образа, который легко превращается в торговую марку, рекламу товара. Массмеди-альный образ рекламирует свою незаменимость, свою исключительность, оправдывая ценовую категорию «самого дорогого товара». Не только благодаря своим талантам, но и в неменьшей степени при помощи и посредстве медиа человек становится популярным спортсменом, писателем, политиком или актером. А затем, благодаря тем же медиа, превращается в пленника своего собственного образа; он инсценирует узнаваемый образ, тиражирует и удостоверяет узнаваемость его выражением лица, одеждой, прической, внешними аксессуарами - шляпой, шарфом, кепкой.
Поскольку медиа есть продолжение (или расширение, по Мак-люэну) нашей способности восприятия, они определяют не только то, что мы воспринимаем, но и то, что мы не воспринимаем. Медиа всегда устанавливают границы, всегда что-нибудь не могут схватить и донести (у каждого медиа свое разрешение, поэтому суще-
* Савчук В. Медиа внутри нас. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru /туе7(1а/2012/6^а10.Ь1т1
ство медийного дела - селекция); сообщая, они всегда что-то упускают, что-то игнорируют, что-то переозначивают и перерабатывают - в силу, с одной стороны, неисчерпаемости события, а с другой - разной природы события и способа фиксации его посредством самого совершенного медиа.
Медиафилософия - спекулятивная дисциплина. Она не может исследовать медиареальность непосредственно. Условие спекулятивности есть над-, суб-, мета-, трансэмпирический подход, берущий «все как одно». Но отношение к конкретным дисциплинам не может строиться на патерналистской основе. Медиа внутри нас. Поэтому взгляд вовне равновесен взгляду внутрь, рефлексия совпадает с саморефлексией, а интерес к «низшему», чувственному, предметно-практическому познанию уравновешен «высоким»: саморефлексией. Спекулятивность отличает строгость следования онтологическим посылкам логически обоснованных выводов.
Медиа - универсальная форма опосредствования. На первый взгляд они нейтральны, в действительности же всегда предопределяют наше отношение к воспринимаемому, т. е. к выделенной, обработанной, переданной и явленной нам реальности, а в конечном счете медиа определяют саму реальность. Средства коммуникации -вне нас, а медиа - внутри нас. Это очень важно. Подобно поэзии, которая, по выражению Николая Заболоцкого, «есть мысль, устроенная в теле», медиа есть то, что создает определенную форму восприятия, архитектуру взгляда, способ мысли. Но если поэзия есть напряжение всего тела, рождающего новый модус восприятия и представления, новую интонацию речи, то концепт медиа внутри нас означает ровно то же, что и мы внутри медиа, то есть в медиа-реальности, где внешнее и внутреннее утрачивают определенность; иными словами, медиа являются в такой же степени условием восприятия реальности, какой создают ее.
Мы сращены с медиа в той же степени, в какой медиа сращены с нами. Эти, возможно, кажущиеся навязчивыми инверсии не имеют своей целью ничего иного, как указать на то, что за границами медиареальности нет иной реальности, что-то, что явлено и воспринято нами, донесено медиа. Медиа - способ постижения данности мира. Медиареальность - данность мира. Если средства коммуникации сообщают (осуществляя это сообщение), то медиа сами являют собой сообщение, т.е., сообщая некую информацию, они информируют человека, донося весть, они пробуждают; но от
частоты использования приема на самом деле притупляют совесть; регулярно и назойливо показывая трагедии, они уже не вызывают к ним сочувствие. Сообщающий заявляет о себе - больше того, что он призван нам сообщить; вернее сказать, чем большей массе людей он сообщает, тем известнее, значимее, важнее он сам становится. Так, со временем «говорящая голова» (голова, говорящая чужие слова) стала ведущим, автором слов, программы, а следовательно, и сверхзначимой, далеко отодвигающей на второй план то, о чем она сообщает. Насколько важен носитетель информации (стена пещеры, глиняная табличка, папирус, бумага, пленка, компьютерный диск), настолько же и важен до-носитель - медиум - ее (гонец, вестник, диктор и телеведущий). Медиасредство не только сообщает что-то помимо содержания (например, о способе и качестве фотопечати, о скорости Интернета и разрешении экрана), но еще со-общает (связывает), влияя на них, видоизменяя и трансформируя.
При этом использование жестких категориальных оппозиций в подходе к медиа ведет к забвению существа дела. Аналитика медиа требует не только отказа от строгости оппозиций - это первый необходимый шаг, - но и удержания их в единстве сущности и явления, субъекта и объекта, внутреннего и внешнего, вектора движения, который немецкий философ Дитмар Кампер определил как одновременно «назад в до-миф и вперед в пост-историю». Удержание противоположностей в акте топологической рефлексии требует четкого осознания состояния человека и мира, человека, не различающего боль мира и свою боль, а сожжение понимает не как наказание, а как чистую и праздничную жертву себя или, что здесь едино, своей части коллективного тела. Было бы большой ошибкой соотносить медиа с субъектом или объектом в отдельности. Речь идет о том, что медиафилософией актуализируется взгляд из середины, изнутри, из целого, взгляд, обращающий внимание на следы, деформации, раны, ежеминутно наносимые друг другу субъектами, субъектами и объектами, идеальным - материальному, психикой - физиологии и vice versa. Каждый брошенный взгляд на человека - это удар резца скульптора по его образу, он создает все более точную форму соответствия с представлением о нем. Другой - скульптор, создатель моего образа. Но от плотно сбитых и собранных самоидентификацией тел взгляд не только ударяется, но и отражается, обращая силу на себя. Смотрящий не в
безопасности. Он задеваем в той же мере, как и тот, на кого обращен взгляд. О влиянии образа на созерцателя говорил еще Плотин: «Всякая душа является и становится тем, что она созерцает», однако механизмы этого воздействия еще плохо изучены. В любом случае, каждый взгляд, оставляя след боли или радости, удовольствия или смущения, равнодушия или экстаза, действует на телесность не менее сильно, чем воздействие вербальное. Обратим внимание, что лица актеров секс-символов, отшлифованные, как голыши на берегу океана, взглядами зрителей и поклонников, утрачивают индивидуальность, часто становятся лицом фирмы или товара.
Другим, но не менее значимым симптомом служат радикальные настроения художников в ХХ в., решительно взбунтовавшихся против красоты, которая испокон веков была условием и целью искусства. Действительно, красота, запечатленная в художественном образе, дисциплинировала взгляд, а высокие образцы ее тут же становились лекалом, по которому кроилась реальность. Ее ор-ганизующе-принудительная сила «создавала» образ тела (а следовательно, и само тело, его мимику и жесты, его стать), городскую среду, пейзажи пригородных парков и романтические руины. Ее власть столь повсеместна, что нами она не считывается и не опознается как насилие, ибо мы все - как бы представители племени, у которых вытянуты уши, пребываем изнутри культурной ситуации, где красота культурного образца правит бал, инсценируя естественность. Современная компьютерная форма исправленной и отретушированной красоты агрессивна вдвойне.
Если к понятию красоты подойти этнографически, тогда мало у кого вызовет сомнение тезис об относительности, а подчас (например, перебинтовывание ступней у китаянок или выбивание передних зубов у девушек из племени балуба в Конго и т.д.) - о слишком активной роли конкретных идеалов красоты, об «экзотичности» форм ее воплощения. В этом случае способ, каким утверждается красота, трудно отделить от форм насилия. Но даже в не столь бьющих в глаза случаях нельзя не увидеть насилия над телом природы в регулярных парках, строевом шаге войск на парадах, регулярной застройке и пластических операциях. Не поэтому ли претензии к красоте радикальных мыслителей и художников звучат повсеместно. Создавать красоту - значит выступать пособником господствующей власти, таков лейтмотив радикалов.
Медиа обладают внутренним и внешним кодом дешифровки. Внешний дает доступ к тому, что доносится, внутренний - как при этом трансформируется то, что доносится, и тот, кто использует медиа. Ведь гораздо больше смысла в том, что медиа, сообщая, видят, слышат и чувствуют сами. Они инстанции вкуса и нормы; ничего не запрещая прямо, они намного эффективнее делают это косвенно, в том числе через рекламу «подлинного», «настоящего» и «самого лучшего». Так экзотические нормы одной субкультуры, попав в сферу внимания массмедиа, с невероятной скоростью (невероятной лишь для «мчащихся» поездов начала ХХ в.) становятся нормой массовой. Поток трансформации повседневной жизни, средств сообщения, сознания, в котором мы уже давно существуем, не давая себе отчет в этом, захватывает все новые сферы, стирая различия «высокого» и «низкого», «внутреннего» и «внешнего», «авангарда» и «мейнстрима», втягивая нас в среду коммуникантов, обладающих собственными - но не единичными - стратегиями поведения, особой стихией чувственности и особым языком ее выражения. Замещение индивидуальной ценности человека функциональной приводит к формированию нового лица. «Новое лицо, которое, - как в свое время подметил Э. Юн-гер, - сегодня можно найти в каждой иллюстрированной газете, выглядит совершенно иначе; оно бесстрастно, словно вылито из металла или вырезано из особенных пород дерева, и это, несомненно, имеет прямое отношение к фотографии». Задается ею. Застывшее лицо Юнгер сравнивает с маской; в фотоальбоме «Изменившийся мир» представлен ряд фотографий масок: сталеваров и пилотов, «замаскированные» косметикой лица женщин, подогнанные под образы с обложек модных журналов и лишенные индивидуальности.
Стирается и усредняется до маски не только облик человека, но и язык; лингвисты не устают подчеркивать, что язык - не только способ коммуникации, но и способ мышления. А когда в Интернете диалог происходит одновременно между тысячами людей, подобное общение не может не влиять и на само мышление, и на язык. Письмо в режиме реактивного ответа создает иной тип его, иную стилистику и грамматику. Массовые коммуникации создают унифицированное массовое общество, которое не переносит различий, оригинальности, тонкого вкуса. Их всех уравнивает потребность в сенсации, экстраординарном событии, при этом мас-
смедиа или рынок общественного мнения допускает строго дозированные версии оригинальности.
Еще одной функцией медиа является возможность трансформировать свой актуальный опыт в исторический, в опыт ушедшей эпохи; настоящее должно постоянно уступать место более настоящему, подлинному, реальному - сверхреальному - новому, еще не завоевавшему вкус и предпочтения потребителя. А поскольку «реальный потребитель становится потребителем иллюзий» (Ги Дебор), то реальность, производимая на фабрике грез, не в меньшей степени производится на фабриках и в кустарных мастерских Поднебесной, товары которых, замечу, являются теми же грезами, так как они повсеместно являются симуляцией оригинала, тяготея к одноразовости использования. Имманентное качество массмедиа -не только создавать нечто помимо того, что сообщается, но и свое собственное послание. В сумме всех медиа мы получаем медиаре-альность (акцентируя ее особое качество, Б. Гройс использует иной термин - субмедиальность). Медиареальность становится настоящей, когда освобождает место для новой реальности. Ее актуальность раскрывается в том исходном значении, которое соответствует латинскому определению бытия - «actua1itas» - как действительности действительного, во всех смыслах слова: вкуса продуктов, качества воды, свежести воздуха, природности пейзажа -того, чем, согласно Августину, нужно наслаждаться. Так медиаре-альность предстает средством исторической амнезии, конструктом новой памяти, ускорением исторического времени и идеологией консюмеризма, что в данном контексте одно и то же.
Распространение нового вида медиа весьма часто оценивалось негативно. Такую же участь постигло изобретение письма, которое, как известно, полагалось в пересказанном Платоном мифе пороком: ученики получают «мнимую, а не истинную мудрость», поскольку будут «многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми, трудными для общения» (Платон. Федр. 275а-Ь). Не менее негативную реакцию вызывает увеличение скорости письма. Согласно Николаю Фёдорову, это ведет к мертвописи: «Скоропись (курсив, мелкое, беглое письмо, беглопись) - это письмо Нового времени, времени, переходящего от религиозной жизни к светской. Подобно тому как все должности и профессии лишаются священного значения, и письмо перестает быть службою Богу в
общем, хотя и таинственном, деле, а подобно другим профессиям обращается в личное дело и становится средством наживы; скоропись - это уже не священное письмо, и не благоговение управляет рукой писца, ставшего наемником и продавцом, не благоговение управляет и рукою писателя и вообще пишущего в эту эпоху, не признающую ничего священного. Для Новейшего времени и скоропись оказалась еще медленною, и вот оно создало стенографию для записывания всего создаваемого на скорую руку. Скоропись, несмотря на быстроту, оставляет еще переписывающему некоторую свободу, тогда как стенограф, находясь в полной зависимости от говорящего, обращается уже в машину, в фонограф. Чтобы понять сущность прогресса, нужно представить весь путь от живописи, которая была первою грамотою, которая от писавшего требовала художественных способностей, полноты души (такова была иероглифическая грамота, это живое письмо, говорившее преимущественно о мертвых, как бы оживлявшее их), до письма стенографического, в коем уже нет ничего живописного; стенография есть мертвопись, говорящая о дрязгах живых, исполняемая человеком, обращенным в самопишущую машину».
Возвращаясь к вопросу, что же не есть медиа, должен сказать: ответ лежит в той же плоскости, что и ответ на вопрос, что не есть язык, образ, знак, символ. Так, в частности, символом, как известно, может быть все - от чеснока до затмения, от чаши до треугольника... Но чтение символа дано тому, кто прошел обряд посвящения, кто знает значение символа, кто может соотносить его с другими символами. Если этого нет - то человек видит не символы, но повседневные предметы или явления природы, в лучшем случае музейные экспонаты. Одно можно сказать уверенно: речь идет не о тотальном переводе всего в формы медиапосредника, но о смещении фокуса анализа роли и значения конкретного медиа или традиционного предмета, или свойства его, взятого в качестве медиа. Смена оптики видения и, пуще того, восприятия в целом дает приращение в понимании настоящего: медиа, соединяя далеко отстоящих или противостоящих людей, создают новую социальную среду, медиареальность, медиакультуру. Они эпифеномен коммуникации и одновременно ее условие. Медиа гнездится внутри нас настолько, насколько мы гнездимся внутри медиареальности.
С.Г.
